Страница:
К сожалению, я могу лишь подтвердить все, прямо и без экивоков сказанное Краусом. Немногие израильтяне, включая тех, кто обязан ему своей жизнью, потрудились приехать к мемориальному комплексу Холокоста в Яд Вашем для участия в запоздалой церемонии посадки в честь Валленберга деревца на Аллее Праведников. Почетным исключением среди них был Ласло Самоши, хотя именно он обязан своим спасением не Валленбергу, а только своей энергии и изобретательности. В трогательной религиозной церемонии, предшествовавшей посадке деревца, участвовали также Томми Лапид и Анна Бильдер, отцу которой была уготована та же участь, что и Валленбергу, за одну только дерзость — он заговорил во всеуслышание о шведе, которого встретил в тюрьме в 1975 году. Из Калифорнии приехал Том Лантош вместе с женой Аннетт, благодаря энергичным действиям которой на церемонии присутствовал также американский посол вместе с израильским министром внутренних дел, д-ром Йосефом Бургом, и посланником США, Солом Линовицем, который приехал в то время в Иерусалим для переговоров с правительством Израиля.
Нина Лагергрен оставалась дома в Стокгольме, ее задержали дела, связанные с деятельностью Комитета Валленберга, и в качестве представителя от семьи выступал Ги фон Дардель. Церемония посадки деревца откладывалась уже много лет — ее не разрешала мать Валленберга. Май фон Дардель считала, что увековечение памяти Рауля в Аллее Праведников было бы равносильно признанию его смерти, с которой она так и не смирилась. После кончины Май в феврале 1979 года, за которой через два дня последовала смерть ее мужа, Нина Лагергрен и Ги фон Дардель сняли с церемонии запрет матери. Церемония, кстати, израильской прессой почти не освещалась. Вручая медаль мемориала Яд Вашем профессору фон Дарделю, премьер-министр Израиля Менахем Бегин звенящим голосом произнес: «Еврейский народ легко забывает имена врагов и учиненные ему несправедливости, но имени друга он не забудет… Мы обязаны отдать ему вечный долг благодарности… И будем верить, что он жив, и сделаем все, что можем, чтобы спасти его».
В действительности же правительство Бегина, да и все предшествующие правительства Израиля разрешению дела Валленберга не способствовали никак. За весь период 1948-1967 годов, когда Советский Союз полностью признавал государство Израиль и эти страны имели взаимное дипломатическое представительство, ни одного запроса, ноты или меморандума относительно судьбы Валленберга израильской стороной Советскому Союзу предъявлено не было. Высокопоставленный чиновник МИДа Израиля признался мне в феврале 1980 года после упорных моих допросов: «У нас вообще не заведено на него дело».
В 1982 году правительство Бегина организовало неделю мероприятий в честь Валленберга. План проведения недели включал церемонию посадки дерева, присуждение имени Валленберга детской площадке, выпуск почтовой марки с портретом Валленберга и еще ряд акций, включая речь, в которой один прирученный израильтянами шведский политик упомянул имя Валленберга, оправдывая вторжение Израиля в Ливан и осуждая то, что он назвал волной «неоантисемитизма», — т. е. прокатившиеся по миру протесты против агрессивной политики Израиля в отношении Ливана.
Многие, однако, и израильтяне, и иностранцы, посчитали использование имени Валленберга для оправдания вторжения глубоко аморальным. Валленберг, с его сочувствием к побежденным и униженным, скорее всего, решительно выступил бы против произвольного уничтожения гражданских лиц во время наступления, предпринятого по приказу министра обороны Ариеля Шарона. Если бы Валленберг был жив и присоединил свой голос к хору протеста, не был бы ли он тоже оболган как «неоантисемит»? Прискорбный каталог случаев официального израильского безразличия к памяти Рауля Валленберга замыкает небольшой, но о многом говорящий постскриптум. Произошло это совсем недавно, незадолго до выхода в свет настоящего, пересмотренного издания моей книги.
В апреле 1995 года, приехав в Иерусалим для съемок документального фильма, автор этой книги отправился вместе со съемочной группой в мемориал Яд Вашем. Нас ожидало печальное зрелище. Рожковое дерево Валленберга, торжественно посаженное пятнадцать лет назад во время официальной церемонии, погибало — его рост остановился, листья пожухли и выглядели больными. Деревца по обе стороны от него — одно, названное в честь Пера Ангера, и другое, в честь участников норвежского Сопротивления, — также выглядели не лучше.
Как это могло случиться? Рожковое дерево — неотъемлемая часть флоры Ближнего Востока, и оно способно расти здесь практически без ухода, на каменистых почвах, не нуждаясь в поливе, почти везде. Рожковые деревья хорошо растут на лоне дикой природы и прекрасно чувствуют себя на Кипре в саду у автора этой книги.
Чиновник-распорядитель в Яд Вашем признал, что о плачевном состоянии деревца им известно. Как выяснилось, почва в этой части Аллеи Праведников из-за залегающего под землей большого валуна находится в плохом состоянии. Чиновник пояснил нам, что администрация мемориала обдумывает меры, которые следует предпринять, чтобы существующее положение вещей улучшить, чему препятствует в первую очередь недостаток средств.
Малоубедительное объяснение. Чтобы исследовать состояние почвы, наверное, пятнадцати лет достаточно. И за это время никто из служащих не заметил, что больное деревце Валленберга не выросло ни на один дюйм? Что до ссылок на бедность, то мемориал Яд Вашем щедро и напрямую финансируется правительством Израиля. Судя по обширному штату администрации и обслуживающего персонала, организация эта от недостатка средств чахнет едва ли. Кроме того, она получает значительные пожертвования на различные проекты от еврейских организаций в диаспоре.
Печальная ирония — хотя она и согласуется с тем, как был брошен и забыт Валленберг после совершенного им в Будапеште подвига, — из 2000 деревьев Аллеи Праведников именно его деревце оказалось больным и оставленным без присмотра.
ГЛАВА 21
Зачем русским понадобилось арестовывать Валленберга? Почему они не отпустили его? На первый вопрос дать ответ легче, чем на второй, ибо, по крайней мере, он подразумевает пусть даже извращенную, но хоть какую-то логику.
Оглядываясь назад в прошлое, легко представить себе, почему русские в атмосфере параноидальной истерии, характерной для сталинистской идеологической атмосферы конца войны, могли заподозрить в Валленберге шпиона, работавшего на американцев, или на немцев, или на тех и других одновременно. Его объяснения, что он помогает выжить евреям, в разгар уличных боев в Пеште должны были казаться русским невероятными до абсурдности. Среднему русскому с его антисемитизмом, всосанным с молоком матери, такое объяснение могло показаться противоречащим здравому смыслу и звучало для него тем более подозрительно, что исходило оно от представителя капитализма, который мог бы переждать войну, удобно устроившись в своей нейтральной стране. Впрочем, даже если отрицать антисемитизм русских, концепция бескорыстной гуманитарной работы, выполняемой добровольно, была для советского человека с правдой жизни абсолютно несовместима.
Когда Будапешт пал под натиском русских, в нем началась оргия грабежа, насилия и депортаций, жертвами которых стали и друг, и враг, и нейтрал. Еврейские женщины, пережившие ужасы «маршей смерти», предоставляли свои изможденные тела для систематического насилия «освободившей их» солдатни. Не стали исключением и молодые еврейские мальчики. Полногрудые советские женщины-солдаты вели себя не намного лучше, чем их товарищи.
Ларе Берг, бывший, как и Валленберг, секретарем шведской миссии, рассказывает в своих мемуарах о том, как русские захватили миссию, официально являвшуюся суверенной шведской территорией: они открыли сейф и забрали из него все деньги и ценности. Он также описывает, как они полностью очистили главную контору «Хазаи банка», не заметив, однако, пакета, оставленного там Валленбергом, в котором Берг позже обнаружил огромную по тогдашнему времени сумму в 870 000 пенгё в банкнотах [88].
Что касается арестов и вывоза пленных, описания, оставленные спасенными Валленбергом евреями, могут дать некоторое представление о том, что происходило тогда, в первые дни советской оккупации. «Даже освобожденных русскими евреев арестовывали и отправляли в Сибирь на десять лет, как военнопленных, — вспоминает Томми Лапид. — Они путали евреев, которых спасали, с немцами, которых забирали в плен. И представить себе, чтобы красноармейцы могли отличить белокурого шведа-дипломата (отметим, что Валленберг был брюнет) от переодетого в гражданское немецкого офицера-блондина, значило требовать от них слишком многого».
Ласло Самоши рассказывает, как пять евреев, которые помогали ему в детском доме, были схвачены русскими и брошены в направлявшийся на Восток поезд. Двое из них бежали и рассказывали потом, что их разместили, не делая никаких различий, вместе с группой немецких пленных и повезли в советский лагерь. То же самое чуть было не случилось с Самоши. Он рассказывает, как его и еще 150 человек, многие из которых были евреями, отвели в гостиницу «Британия», где уже содержалось 350 пленных.
На слова Самоши, что он еврей, и на предъявленные им шведские документы русские следователи не обратили никакого внимания. От вывоза из Венгрии его спасло только заступничество знакомого служащего из венгерского Временного правительства. «Если бы не он, со мной могло случиться то же самое, что с Валленбергом», — рассказывает Самоши.
С Ференцем Ховартом, впоследствии профессором механики в Беэр-Шеве, в Израиле, произошло нечто подобное. От немцев его спасли шведские документы Валленберга, но в результате он попал к русским. «Меня взял в плен маленький русский солдатик, чуть не мальчик, который отвел меня к своим очень большим русским братьям. Набрав человек двадцать, они отвели нас во двор здания, находившегося примерно на расстоянии километра, где присоединили примерно к тысяче пленных. Никто не знал, что произойдет дальше. Недоумевая, мы простояли там несколько часов. Затем одного за другим людей стали вызывать в комнату, где их допрашивал русский офицер с переводчиком. Я вынул свой шведский паспорт и стал повторять: «Я швед, это написано здесь по-венгерски, это написано здесь по-английски, это написано здесь по-русски… Поэтому, пожалуйста, отпустите меня. Я не еврей. Я швед».
Мои слова настолько им надоели, что они наконец сказали: «Ладно, пошел к черту, ты — швед!» Вот каким образом я оттуда выбрался, но множество людей, находившихся в той группе, в тот же день были вывезены в Россию. Некоторые через год или два вернулись обратно, но были и такие, которые не вернулись совсем».
Ховарту повезло вдвойне. Когда через некоторое время русские обнаружили, что в Будапеште находятся тысячи «шведов», они стали относиться, как вспоминает Ларе Берг, к обладателям шведских паспортов с большим подозрением, чем ко всем остальным, и еще с большей подозрительностью — к самой шведской миссии, которая эти паспорта выдала. «Они задерживали одного за другим всех наших местных служащих — особенно тех, кто работал у Валленберга. Большинство потом отпустили, но по крайней мере один назад не вернулся.
Самые храбрые рассказывали мне потом, о чем расспрашивали их русские. Они задавали вопросы главным образом о шведских дипломатах, о нашей работе, о нашей личной жизни и о наших друзьях. Они хотели знать, кто возглавлял здесь шпионаж в пользу немцев — я или Валленберг? Более других они, как кажется, подозревали Валленберга. Русским, с их понятиями в гуманитарной области, или, скорее, отсутствием этих понятий, казалось немыслимым, чтобы швед Валленберг приехал в Будапешт всего лишь ради того, чтобы спасать евреев. Он, должно быть, прибыл с каким-то другим заданием».
Стоило Валленбергу попасть на допрос в НКВД, и опасность для него возрастала многократно, особенно если бы он поделился со следователями своим планом экономического восстановления Венгрии, что, по своей политической наивности, он мог бы сделать вполне. Одной его фамилии, известной в Северной Европе не меньше, чем фамилия Рокфеллеров в Северной Америке, могло для приговора оказаться достаточно. Валленберга владели в дореволюционной России крупной собственностью, и их обвиняли в оказании помощи белогвардейцам на Украине во время Гражданской войны, последовавшей вслед за переворотом 1917 года.
Вполне возможно также, что советская разведка знала о связях одного из родственников Валленберга с группой немцев, в основном из прусского юнкерства, стремившихся заключить с западными союзниками сепаратный мир, чтобы затем, объединив усилия, выступить против русских.
В эпицентре контактов с западными союзниками находился кузен Рауля Якоб. Член государственной шведской Комиссии по экономическим отношениям с Германией, он довольно часто во время войны ездил в Берлин, где был на короткой ноге с Карлом Гёрделером, в прошлом правящим бургомистром Лейпцига. Гёрделер, прусский монархист старой школы, был, в свою очередь, тесно связан с генералом Людвигом Беком, одно время главой германского Генерального штаба и лидером группы старших офицеров вермахта, которая, по мере того как исход войны стал явно клониться не в пользу Германии, решила, что лучшим окончанием ее было бы избавление от Гитлера. Офицеры организовали несколько безуспешных попыток покушения на его жизнь, кульминацией которых явился взрыв бомбы 20 июля 1944 года, едва не стоивший фюреру жизни.
Если бы одно из покушений оказалось успешным, Гёрделер получил бы тогда место канцлера, занимаемое Гитлером. С 1942 года и до ужасной казни Гёрделера и его собратьев-заговорщиков в 1944 году [89] Якоб Валленберг служил каналом связи между заговорщиками и западными союзниками: именно через него немцы передавали свои подробные предложения британскому лидеру, Уинстону Черчиллю. Если русская разведка знала о существовании связи между членом семейства Валленбергов и немецкими «реакционерами», с одной стороны, и англо-американским руководством, с другой, это сильно осложнило судьбу Рауля Валленберга.
Вполне возможно, советская разведка об этих контактах знала в связи с крайне опасными и губительными для группировки Гёрделера — Бека переговорами с немецким коммунистическим подпольем, в которые она вступила незадолго до попытки покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Не послушавшись предостережений Гёрделера и других более опытных заговорщиков, социалистическое крыло группировки хотело установить связь с коммунистами в надежде разузнать, какие действия те предприняли бы, если бы путч удался, и можно ли было бы в таком случае рассчитывать на их поддержку.
До той поры связь между двумя с недоверием относившимися друг к другу группировками практически не поддерживалась. Коммунистическое подполье рассматривало Гёрделера, Бека и их компанию лишь как ненамного меньшее зло, чем сами нацисты, которых Гёрделер и Бек хотели бы заменить. Успех заговора генералов с коммунистической точки зрения мог предотвратить возрождение из обломков Третьего рейха коммунистической Германии. Тем не менее коммунисты согласились на встречу, хотя бы ради того, чтобы узнать, что задумала противная сторона, и 4 июля социалисты Юлиус Лебер и Адольф Райхвайн встретились с коммунистами Францем Якобом и Антоном Сэфковым, которые привели с собой третьего товарища, известного под именем Рамбов [90].
Русские использовали немецкое коммунистическое подполье главным образом как свою разведывательную сеть. Можно лишь гадать, насколько подробные донесения о деятельности группы Бека — Гёрделера они передавали в Москву и включали ли эти подробности сведения о посреднической роли Якоба Валленберга. В определенном смысле Рауль Валленберг все же быламериканским агентом: ведь он передавал свои сообщения одному из государственных учреждений США, которое его деятельность финансировало. Валленберг вполне мог по наивности рассказать русским об этом тоже, в то время как захватившие его люди вряд ли обратили бы внимание на то обстоятельство, что американцы в этой войне были их союзниками. При этом русские не придали бы никакого значения тому, на какое ведомство он работал — гуманитарное или разведывательное.
Действительно, по крайней мере один известный документ, относящийся к миссии Валленберга, опасно напоминает по стилю донесения, более типичные для деятельности «рыцарей плаща и кинжала», каким бы невинным ни являлся его истинный смысл. 3 августа 1944 года Стеттиниус отправил в посольство США в Стокгольме для передачи Иверу Ольсену, представителю УВБ, следующее:
19 августа посол Джонсон ответил, что соответствующее послание будет лично вручено Валленбергу Пером Ангером, который возвращается в Будапешт через неделю, поскольку «передавать сообщения такого характера по шведским дипломатическим каналам было бы нежелательно». Что касается последнего, Джонсон был абсолютно прав. Стокгольм, как и все другие столицы нейтральных стран, во время войны кишел шпионами, и даже менее параноидально настроенная разведка, чем русская, сочла бы получателей таких сообщений персонами, представляющими для нее значительный интерес.
Согласно Павлу Судоплатову, отставному высокопоставленному заплечных дел мастеру из КГБ, мемуары которого, опубликованные в 1994 году, вызвали значительный интерес, Советский Союз мог интересоваться Валленбергом еще по одной причине. Судоплатов предполагает, что, успешно использовав банкиров-кузенов Валленберга в качестве посредников в мирных переговорах с Финляндией, Сталин и его приспешники хотели навязать Раулю похожую роль. По их замыслу, он мог бы стать агентом влияния, на что его следовало заставить пойти в результате принудительной или добровольной вербовки. Судоплатов предполагает далее, что, когда Валленберг отказался сотрудничать, советское правительство приказало казнить его.
Учитывая все эти факторы, неудивительно, что Валленберг был доставлен в Москву силами НКВД. По-видимому заметив в самые первые дни недостаточную заинтересованность, проявляемую шведскими властями к его судьбе, русские тоже не торопились выпускать его из своих рук, принимая шведское безразличие за молчаливое признание того, что в Стокгольме известно: дела Валленберга приняли скверный оборот. Гораздо труднее понять другое — почему русские продолжали удерживать Валленберга уже после того, как Швеция показала, что в действительности она всерьез озабочена его судьбой, не говоря уж о более позднем времени, когда его дело превратилось в заметный раздражающий фактор в отношениях между странами. Вероятнее всего, русские совсем не намеревались портить отношений со Швецией, для того не было никаких причин. В действительности хорошие отношения со Швецией были Советскому Союзу полезней. По-видимому, к тому времени запустить машинерию ГУЛАГа в обратном направлении было уже невозможно.
Некоторые знатоки кремлевской политики, большинство русских диссидентов советского времени и эмигранты считают, что рассуждать подобным образом, значит, не понимать столь характерной для поведения советских властей алогичности. «Не ищите замыслов, — говорят они, — не ищите целей, из-за которых они держали его! Ищите другое — причины, которые могли бы вынудить их пойти на хлопоты по его освобождению». Возможно, недовольство шведов не было в этом смысле причиной достаточной, в то время как алогичность действий СССР подтверждается следующим общепризнанным фактом: из СССР в Израиль и США эмигрировали тысячи высококвалифицированных еврейских ученых и инженеров — при этом многие из них работали ранее над секретными государственными проектами, — в то время как другим евреям, скромным портным, сапожникам и канцелярским служащим, в выезде отказывали. Предположим, однако, что в действительности в июле 1947 года, в противоположность тому, что утверждает Кремль, Валленберг ни от сердечного приступа, ни от пыток, ни от пули не умер. Что могло заставить удерживать его в качестве необъявленного преступника десятилетиями, о чем свидетельствуют озадачивающие многочисленные косвенные данные? Ответ может быть прост: у русских существует традиция, восходящая к временам, намного более древним, чем коммунистическая эра, — хоронить людей в карательной системе заживо, а не просто казнить их. Замечательная череда заключенных от Достоевского до Солженицына — только лишнее тому подтверждение.
Оглядываясь назад в прошлое, легко представить себе, почему русские в атмосфере параноидальной истерии, характерной для сталинистской идеологической атмосферы конца войны, могли заподозрить в Валленберге шпиона, работавшего на американцев, или на немцев, или на тех и других одновременно. Его объяснения, что он помогает выжить евреям, в разгар уличных боев в Пеште должны были казаться русским невероятными до абсурдности. Среднему русскому с его антисемитизмом, всосанным с молоком матери, такое объяснение могло показаться противоречащим здравому смыслу и звучало для него тем более подозрительно, что исходило оно от представителя капитализма, который мог бы переждать войну, удобно устроившись в своей нейтральной стране. Впрочем, даже если отрицать антисемитизм русских, концепция бескорыстной гуманитарной работы, выполняемой добровольно, была для советского человека с правдой жизни абсолютно несовместима.
Когда Будапешт пал под натиском русских, в нем началась оргия грабежа, насилия и депортаций, жертвами которых стали и друг, и враг, и нейтрал. Еврейские женщины, пережившие ужасы «маршей смерти», предоставляли свои изможденные тела для систематического насилия «освободившей их» солдатни. Не стали исключением и молодые еврейские мальчики. Полногрудые советские женщины-солдаты вели себя не намного лучше, чем их товарищи.
Ларе Берг, бывший, как и Валленберг, секретарем шведской миссии, рассказывает в своих мемуарах о том, как русские захватили миссию, официально являвшуюся суверенной шведской территорией: они открыли сейф и забрали из него все деньги и ценности. Он также описывает, как они полностью очистили главную контору «Хазаи банка», не заметив, однако, пакета, оставленного там Валленбергом, в котором Берг позже обнаружил огромную по тогдашнему времени сумму в 870 000 пенгё в банкнотах [88].
Что касается арестов и вывоза пленных, описания, оставленные спасенными Валленбергом евреями, могут дать некоторое представление о том, что происходило тогда, в первые дни советской оккупации. «Даже освобожденных русскими евреев арестовывали и отправляли в Сибирь на десять лет, как военнопленных, — вспоминает Томми Лапид. — Они путали евреев, которых спасали, с немцами, которых забирали в плен. И представить себе, чтобы красноармейцы могли отличить белокурого шведа-дипломата (отметим, что Валленберг был брюнет) от переодетого в гражданское немецкого офицера-блондина, значило требовать от них слишком многого».
Ласло Самоши рассказывает, как пять евреев, которые помогали ему в детском доме, были схвачены русскими и брошены в направлявшийся на Восток поезд. Двое из них бежали и рассказывали потом, что их разместили, не делая никаких различий, вместе с группой немецких пленных и повезли в советский лагерь. То же самое чуть было не случилось с Самоши. Он рассказывает, как его и еще 150 человек, многие из которых были евреями, отвели в гостиницу «Британия», где уже содержалось 350 пленных.
На слова Самоши, что он еврей, и на предъявленные им шведские документы русские следователи не обратили никакого внимания. От вывоза из Венгрии его спасло только заступничество знакомого служащего из венгерского Временного правительства. «Если бы не он, со мной могло случиться то же самое, что с Валленбергом», — рассказывает Самоши.
С Ференцем Ховартом, впоследствии профессором механики в Беэр-Шеве, в Израиле, произошло нечто подобное. От немцев его спасли шведские документы Валленберга, но в результате он попал к русским. «Меня взял в плен маленький русский солдатик, чуть не мальчик, который отвел меня к своим очень большим русским братьям. Набрав человек двадцать, они отвели нас во двор здания, находившегося примерно на расстоянии километра, где присоединили примерно к тысяче пленных. Никто не знал, что произойдет дальше. Недоумевая, мы простояли там несколько часов. Затем одного за другим людей стали вызывать в комнату, где их допрашивал русский офицер с переводчиком. Я вынул свой шведский паспорт и стал повторять: «Я швед, это написано здесь по-венгерски, это написано здесь по-английски, это написано здесь по-русски… Поэтому, пожалуйста, отпустите меня. Я не еврей. Я швед».
Мои слова настолько им надоели, что они наконец сказали: «Ладно, пошел к черту, ты — швед!» Вот каким образом я оттуда выбрался, но множество людей, находившихся в той группе, в тот же день были вывезены в Россию. Некоторые через год или два вернулись обратно, но были и такие, которые не вернулись совсем».
Ховарту повезло вдвойне. Когда через некоторое время русские обнаружили, что в Будапеште находятся тысячи «шведов», они стали относиться, как вспоминает Ларе Берг, к обладателям шведских паспортов с большим подозрением, чем ко всем остальным, и еще с большей подозрительностью — к самой шведской миссии, которая эти паспорта выдала. «Они задерживали одного за другим всех наших местных служащих — особенно тех, кто работал у Валленберга. Большинство потом отпустили, но по крайней мере один назад не вернулся.
Самые храбрые рассказывали мне потом, о чем расспрашивали их русские. Они задавали вопросы главным образом о шведских дипломатах, о нашей работе, о нашей личной жизни и о наших друзьях. Они хотели знать, кто возглавлял здесь шпионаж в пользу немцев — я или Валленберг? Более других они, как кажется, подозревали Валленберга. Русским, с их понятиями в гуманитарной области, или, скорее, отсутствием этих понятий, казалось немыслимым, чтобы швед Валленберг приехал в Будапешт всего лишь ради того, чтобы спасать евреев. Он, должно быть, прибыл с каким-то другим заданием».
Стоило Валленбергу попасть на допрос в НКВД, и опасность для него возрастала многократно, особенно если бы он поделился со следователями своим планом экономического восстановления Венгрии, что, по своей политической наивности, он мог бы сделать вполне. Одной его фамилии, известной в Северной Европе не меньше, чем фамилия Рокфеллеров в Северной Америке, могло для приговора оказаться достаточно. Валленберга владели в дореволюционной России крупной собственностью, и их обвиняли в оказании помощи белогвардейцам на Украине во время Гражданской войны, последовавшей вслед за переворотом 1917 года.
Вполне возможно также, что советская разведка знала о связях одного из родственников Валленберга с группой немцев, в основном из прусского юнкерства, стремившихся заключить с западными союзниками сепаратный мир, чтобы затем, объединив усилия, выступить против русских.
В эпицентре контактов с западными союзниками находился кузен Рауля Якоб. Член государственной шведской Комиссии по экономическим отношениям с Германией, он довольно часто во время войны ездил в Берлин, где был на короткой ноге с Карлом Гёрделером, в прошлом правящим бургомистром Лейпцига. Гёрделер, прусский монархист старой школы, был, в свою очередь, тесно связан с генералом Людвигом Беком, одно время главой германского Генерального штаба и лидером группы старших офицеров вермахта, которая, по мере того как исход войны стал явно клониться не в пользу Германии, решила, что лучшим окончанием ее было бы избавление от Гитлера. Офицеры организовали несколько безуспешных попыток покушения на его жизнь, кульминацией которых явился взрыв бомбы 20 июля 1944 года, едва не стоивший фюреру жизни.
Если бы одно из покушений оказалось успешным, Гёрделер получил бы тогда место канцлера, занимаемое Гитлером. С 1942 года и до ужасной казни Гёрделера и его собратьев-заговорщиков в 1944 году [89] Якоб Валленберг служил каналом связи между заговорщиками и западными союзниками: именно через него немцы передавали свои подробные предложения британскому лидеру, Уинстону Черчиллю. Если русская разведка знала о существовании связи между членом семейства Валленбергов и немецкими «реакционерами», с одной стороны, и англо-американским руководством, с другой, это сильно осложнило судьбу Рауля Валленберга.
Вполне возможно, советская разведка об этих контактах знала в связи с крайне опасными и губительными для группировки Гёрделера — Бека переговорами с немецким коммунистическим подпольем, в которые она вступила незадолго до попытки покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Не послушавшись предостережений Гёрделера и других более опытных заговорщиков, социалистическое крыло группировки хотело установить связь с коммунистами в надежде разузнать, какие действия те предприняли бы, если бы путч удался, и можно ли было бы в таком случае рассчитывать на их поддержку.
До той поры связь между двумя с недоверием относившимися друг к другу группировками практически не поддерживалась. Коммунистическое подполье рассматривало Гёрделера, Бека и их компанию лишь как ненамного меньшее зло, чем сами нацисты, которых Гёрделер и Бек хотели бы заменить. Успех заговора генералов с коммунистической точки зрения мог предотвратить возрождение из обломков Третьего рейха коммунистической Германии. Тем не менее коммунисты согласились на встречу, хотя бы ради того, чтобы узнать, что задумала противная сторона, и 4 июля социалисты Юлиус Лебер и Адольф Райхвайн встретились с коммунистами Францем Якобом и Антоном Сэфковым, которые привели с собой третьего товарища, известного под именем Рамбов [90].
Русские использовали немецкое коммунистическое подполье главным образом как свою разведывательную сеть. Можно лишь гадать, насколько подробные донесения о деятельности группы Бека — Гёрделера они передавали в Москву и включали ли эти подробности сведения о посреднической роли Якоба Валленберга. В определенном смысле Рауль Валленберг все же быламериканским агентом: ведь он передавал свои сообщения одному из государственных учреждений США, которое его деятельность финансировало. Валленберг вполне мог по наивности рассказать русским об этом тоже, в то время как захватившие его люди вряд ли обратили бы внимание на то обстоятельство, что американцы в этой войне были их союзниками. При этом русские не придали бы никакого значения тому, на какое ведомство он работал — гуманитарное или разведывательное.
Действительно, по крайней мере один известный документ, относящийся к миссии Валленберга, опасно напоминает по стилю донесения, более типичные для деятельности «рыцарей плаща и кинжала», каким бы невинным ни являлся его истинный смысл. 3 августа 1944 года Стеттиниус отправил в посольство США в Стокгольме для передачи Иверу Ольсену, представителю УВБ, следующее:
«Попросите Валленберга лично встретиться с Феликсом Сентирмаи, проживающим по адресу: Будапешт, ул. Семлехедь, д. 10, тел. 358-598, и устно сообщить ему, что от друга в Лос-Анджелесе Валленберг слышал о Юджине Богданфи, с которым сам Валленберг лично не знаком. Подтверждая подлинность своего послания, Валленберг должен сослаться на следующую, имеющуюся в наличии у Сентирмаи собственность: рубиновые запонки Богданфи и его карманные часы, меховое пальто госпожи Богданфи, золотой браслет и брошь с зелеными камнями. Валленберг должен также выразить озабоченность Богданфи благополучием Микки. Валленбергу следует уведомить Сентирмаи, что, по мнению Богданфи, Сентирмаи, возможно, скоро придется съездить в Швейцарию, поэтому он предлагает ему немедленно начать оформление визы. Богданфи хочет, чтобы ко времени, когда Сентирмаи отправится в Швейцарию, он знал положение с наличными на всех предприятиях, как свои пять пальцев. Следует также предупредить Сентирмаи, чтобы он относился к переданной ему информации как к строго конфиденциальной. Валленбергу не следует сообщать Сентирмаи о причинах, по которым его попросят съездить в Швейцарию (о них речь ниже), или же о заинтересованности управления этим вопросом.
Для вашей информации: Богданфи — это венгр, живущий в Лос-Анджелесе, он имеет значительные интересы в нескольких крупных предприятиях, менеджером которых является Сентирмаи. Швейцарский «Юнион банк» является доверительным собственником Богданфи; последний попросит Сентирмаи съездить в Швейцарию с целью обсуждения некоторых деловых проблем. Цель проекта — обеспечение адекватного источника получения пенгё по причине блокирования франков и долларов, а также обеспечение сотрудничества с лицом [91] (поименованным в параграфе 3 донесения 1426 от 17 июля, УВБ 55), с которым Богданфи и Сентирмаи знакомы.
Если по какой-нибудь причине вы сочтете дальнейшее сотрудничество с упомянутым лицом или с Сентирмаи невозможным, оповестите об этом управление и попросите Валленберга воздержаться от посещения Сентирмаи, пока управление не сочтет подобный контакт необходимым».
19 августа посол Джонсон ответил, что соответствующее послание будет лично вручено Валленбергу Пером Ангером, который возвращается в Будапешт через неделю, поскольку «передавать сообщения такого характера по шведским дипломатическим каналам было бы нежелательно». Что касается последнего, Джонсон был абсолютно прав. Стокгольм, как и все другие столицы нейтральных стран, во время войны кишел шпионами, и даже менее параноидально настроенная разведка, чем русская, сочла бы получателей таких сообщений персонами, представляющими для нее значительный интерес.
Согласно Павлу Судоплатову, отставному высокопоставленному заплечных дел мастеру из КГБ, мемуары которого, опубликованные в 1994 году, вызвали значительный интерес, Советский Союз мог интересоваться Валленбергом еще по одной причине. Судоплатов предполагает, что, успешно использовав банкиров-кузенов Валленберга в качестве посредников в мирных переговорах с Финляндией, Сталин и его приспешники хотели навязать Раулю похожую роль. По их замыслу, он мог бы стать агентом влияния, на что его следовало заставить пойти в результате принудительной или добровольной вербовки. Судоплатов предполагает далее, что, когда Валленберг отказался сотрудничать, советское правительство приказало казнить его.
Учитывая все эти факторы, неудивительно, что Валленберг был доставлен в Москву силами НКВД. По-видимому заметив в самые первые дни недостаточную заинтересованность, проявляемую шведскими властями к его судьбе, русские тоже не торопились выпускать его из своих рук, принимая шведское безразличие за молчаливое признание того, что в Стокгольме известно: дела Валленберга приняли скверный оборот. Гораздо труднее понять другое — почему русские продолжали удерживать Валленберга уже после того, как Швеция показала, что в действительности она всерьез озабочена его судьбой, не говоря уж о более позднем времени, когда его дело превратилось в заметный раздражающий фактор в отношениях между странами. Вероятнее всего, русские совсем не намеревались портить отношений со Швецией, для того не было никаких причин. В действительности хорошие отношения со Швецией были Советскому Союзу полезней. По-видимому, к тому времени запустить машинерию ГУЛАГа в обратном направлении было уже невозможно.
Некоторые знатоки кремлевской политики, большинство русских диссидентов советского времени и эмигранты считают, что рассуждать подобным образом, значит, не понимать столь характерной для поведения советских властей алогичности. «Не ищите замыслов, — говорят они, — не ищите целей, из-за которых они держали его! Ищите другое — причины, которые могли бы вынудить их пойти на хлопоты по его освобождению». Возможно, недовольство шведов не было в этом смысле причиной достаточной, в то время как алогичность действий СССР подтверждается следующим общепризнанным фактом: из СССР в Израиль и США эмигрировали тысячи высококвалифицированных еврейских ученых и инженеров — при этом многие из них работали ранее над секретными государственными проектами, — в то время как другим евреям, скромным портным, сапожникам и канцелярским служащим, в выезде отказывали. Предположим, однако, что в действительности в июле 1947 года, в противоположность тому, что утверждает Кремль, Валленберг ни от сердечного приступа, ни от пыток, ни от пули не умер. Что могло заставить удерживать его в качестве необъявленного преступника десятилетиями, о чем свидетельствуют озадачивающие многочисленные косвенные данные? Ответ может быть прост: у русских существует традиция, восходящая к временам, намного более древним, чем коммунистическая эра, — хоронить людей в карательной системе заживо, а не просто казнить их. Замечательная череда заключенных от Достоевского до Солженицына — только лишнее тому подтверждение.
ГЛАВА 22
В августе 1989 года власти СССР по собственной инициативе произнесли наконец слово из десяти букв, одно упоминание которого другими прежде навлекало на них проклятье. Это слово — Валленберг.
В высший момент расцвета политики гласности президент СССР, реформировавший страну, приказал своему послу в Стокгольме пригласить в Москву Нину Лагергрен и Ги фон Дарделя, чтобы обсудить с ними дело их сводного брата. Эта новость прозвучала сенсацией, возбудив предположения о скором прорыве в переговорах — возможно, даже появлении на сцене главного действующего лица.
Соответственно, рой журналистов, представлявших как советские, так и иностранные органы печати, приветствовал сводных брата и сестру Рауля Валленберга, когда они в сопровождении Пера Ангера и Сони Сонненфельд, секретаря Комитета Валленберга, прибыли в Москву 15 октября. На следующий день делегация встретилась с заместителем председателя КГБ Владимиром Позняковым и заместителем министра иностранных дел Валентином Никифоровым. То, что предложили ей русские, вызвало большой интерес, но в конечном итоге разочарование. Родственникам Валленберга передали его дипломатический паспорт, небольшую сумму денег, которую он имел при себе во время ареста, портсигар и несколько записных книжек. Эти вещи, как заявили советские представители, были случайно найдены за несколько недель до приезда делегации, что, на взгляд скептиков, казалось удивительным совпадением.
В высший момент расцвета политики гласности президент СССР, реформировавший страну, приказал своему послу в Стокгольме пригласить в Москву Нину Лагергрен и Ги фон Дарделя, чтобы обсудить с ними дело их сводного брата. Эта новость прозвучала сенсацией, возбудив предположения о скором прорыве в переговорах — возможно, даже появлении на сцене главного действующего лица.
Соответственно, рой журналистов, представлявших как советские, так и иностранные органы печати, приветствовал сводных брата и сестру Рауля Валленберга, когда они в сопровождении Пера Ангера и Сони Сонненфельд, секретаря Комитета Валленберга, прибыли в Москву 15 октября. На следующий день делегация встретилась с заместителем председателя КГБ Владимиром Позняковым и заместителем министра иностранных дел Валентином Никифоровым. То, что предложили ей русские, вызвало большой интерес, но в конечном итоге разочарование. Родственникам Валленберга передали его дипломатический паспорт, небольшую сумму денег, которую он имел при себе во время ареста, портсигар и несколько записных книжек. Эти вещи, как заявили советские представители, были случайно найдены за несколько недель до приезда делегации, что, на взгляд скептиков, казалось удивительным совпадением.