Страница:
Тем временем Валленберг организовывал больницы, детские ясли и кухни для бедных по всему городу; пользуясь неограниченными средствами, поступавшими в его распоряжение от Американо-еврейского совместного распределительного комитета (ДЖОЙ HT) и УВБ, он приобретал для них продовольствие, лекарства и одежду. Несколько запоздало его примеру последовал Международный Красный Крест. Валленбергу принадлежала также идея координации усилий по спасению евреев и помощи им путем создания совместного комитета глав дипломатических миссий, возглавить который было предложено папскому нунцию Анджело Ротта. Штат служащих Валленберга к этому времени увеличился до четырехсот человек, работавших посменно круглые сутки. Самому ему удавалось урывать для сна не более четырех часов в день. Валленберг демонстрировал рвение, энергию и административные и организационные способности, которым, будь они направлены на другие цели, мог бы позавидовать даже Эйхман.
Его работа определенно была в Стокгольме замечена. 10 августа представитель УВБ Ивер Ольсен писал Джону Пелю, своему начальнику, в Вашингтон: «По различным косвенным данным у меня складывается впечатление, что шведское Министерство иностранных дел особого энтузиазма по поводу деятельности Валленберга в Будапеште не проявляет: возможно, они считают, что он действует слишком шумно. Конечно, они бы предпочли в данном случае более традиционные для европейской дипломатии методы, которые большой пользы наверняка не принесли бы. Хотя, с другой стороны, многое говорит за то, что работа подобного типа должна выполняться не особенно громогласно. В любом случае я считаю, что Валленберг действует энергично и приносит много пользы, что, по-моему, является единственной истинной мерой в подобном деле».
О положении в венгерской столице Ольсен сообщает, что за день до написания посылаемого донесения он обсуждал его с одним «парнем из Венгрии», от которого узнал, что «евреи настолько напуганы, что теперь они просто сидят по домам, не выходя на улицу. Этот малый считает, что, держись они несколько посмелее, самым лучшим для них было бы сорвать свои желтые звезды en masse [22]. Это вызвало бы замешательство у местных властей, что, вкупе с воздушными налетами на окрестности Будапешта, позволило бы евреям бежать в сельскую местность, где они смогли бы укрыться. Этот человек утверждает, что население венгерской столицы на 80 процентов относится к преследованиям евреев с безразличием и, наблюдая происходящее, только пожимают плечами. Остальные же 20 процентов помогать евреям боятся».
Через четыре дня, только что отобедав с «первым секретарем шведской миссии в Будапеште, который ненадолго сюда приехал» [23], Ольсен снова докладывает Пелю: «Этот человек — неплохой малый и по многим вопросам имеет самостоятельные суждения. Он сказал мне, что Валленберг трудится не покладая рук, делая все возможное…
Он также весьма скептически относится к идее перемещения в Швецию двух с небольшим тысяч евреев, которым уже выданы шведские паспорта. Венгры и немцы согласились выдать им транзитные визы… но позже немцы заявили, что в данном вопросе должно существовать quid pro quo [24], а это означало бы, что оставшиеся евреи трудоспособного возраста подлежали бы отправлению в немецкие трудовые лагеря» (курсив Ольсена).
Сотрапезник Ольсена живо обрисовал ему, что означало «отправление в лагеря». «Он сказал также, что не верил некоторым из описываемых зверств, пока не увидел их собственными глазами. Он побывал однажды на кирпичном заводе, куда загнали десять тысяч евреев. В ограниченном пространстве люди стояли там вплотную рядом друг с другом в течение целых пяти суток, включая стариков и малых детей, в условиях полной антисанитарии.
Он видел, как этих людей загоняли потом в вагоны без окон по восемьдесят человек (восемьдесят немцы отсчитывали очень тщательно), после чего двери наглухо забивались. Многие на кирпичном заводе, по его словам, так и умирали там — стоя».
Шведский дипломат, по-видимому, рассказывал Ольсену о том, чему был свидетелем до того, как Хорти приостановил депортации. Далее он рассказал ему о последующих событиях, в частности о фактах, когда «девочек четырнадцати-пятнадцати лет похищали прямо на улицах и увозили в другие города, где им накалывали на руках татуировки «армейская проститутка». Некоторых из них — молодых евреек из добропорядочных семей — видели потом далеко от Будапешта, даже в Гамбурге».
Ольсен продолжает: «Этот человек очень сожалел о полном отсутствии у венгерских евреев храбрости. Они ведь многое могли бы для себя сделать, даже когда знали, что у них остается совсем мало времени до того, как их убьют».
И все-таки, несмотря на творящиеся на улицах Будапешта злодеяния, то было время относительного затишья. Депортации, во всяком случае официально, прекратились, и Хорти препятствовал попыткам немцев возобновить их. Настоящего столкновения между Валленбергом и Эйхманом еще не произошло, и время самых худших испытаний для будапештских евреев еще не наступило.
ГЛАВА 5
Его работа определенно была в Стокгольме замечена. 10 августа представитель УВБ Ивер Ольсен писал Джону Пелю, своему начальнику, в Вашингтон: «По различным косвенным данным у меня складывается впечатление, что шведское Министерство иностранных дел особого энтузиазма по поводу деятельности Валленберга в Будапеште не проявляет: возможно, они считают, что он действует слишком шумно. Конечно, они бы предпочли в данном случае более традиционные для европейской дипломатии методы, которые большой пользы наверняка не принесли бы. Хотя, с другой стороны, многое говорит за то, что работа подобного типа должна выполняться не особенно громогласно. В любом случае я считаю, что Валленберг действует энергично и приносит много пользы, что, по-моему, является единственной истинной мерой в подобном деле».
О положении в венгерской столице Ольсен сообщает, что за день до написания посылаемого донесения он обсуждал его с одним «парнем из Венгрии», от которого узнал, что «евреи настолько напуганы, что теперь они просто сидят по домам, не выходя на улицу. Этот малый считает, что, держись они несколько посмелее, самым лучшим для них было бы сорвать свои желтые звезды en masse [22]. Это вызвало бы замешательство у местных властей, что, вкупе с воздушными налетами на окрестности Будапешта, позволило бы евреям бежать в сельскую местность, где они смогли бы укрыться. Этот человек утверждает, что население венгерской столицы на 80 процентов относится к преследованиям евреев с безразличием и, наблюдая происходящее, только пожимают плечами. Остальные же 20 процентов помогать евреям боятся».
Через четыре дня, только что отобедав с «первым секретарем шведской миссии в Будапеште, который ненадолго сюда приехал» [23], Ольсен снова докладывает Пелю: «Этот человек — неплохой малый и по многим вопросам имеет самостоятельные суждения. Он сказал мне, что Валленберг трудится не покладая рук, делая все возможное…
Он также весьма скептически относится к идее перемещения в Швецию двух с небольшим тысяч евреев, которым уже выданы шведские паспорта. Венгры и немцы согласились выдать им транзитные визы… но позже немцы заявили, что в данном вопросе должно существовать quid pro quo [24], а это означало бы, что оставшиеся евреи трудоспособного возраста подлежали бы отправлению в немецкие трудовые лагеря» (курсив Ольсена).
Сотрапезник Ольсена живо обрисовал ему, что означало «отправление в лагеря». «Он сказал также, что не верил некоторым из описываемых зверств, пока не увидел их собственными глазами. Он побывал однажды на кирпичном заводе, куда загнали десять тысяч евреев. В ограниченном пространстве люди стояли там вплотную рядом друг с другом в течение целых пяти суток, включая стариков и малых детей, в условиях полной антисанитарии.
Он видел, как этих людей загоняли потом в вагоны без окон по восемьдесят человек (восемьдесят немцы отсчитывали очень тщательно), после чего двери наглухо забивались. Многие на кирпичном заводе, по его словам, так и умирали там — стоя».
Шведский дипломат, по-видимому, рассказывал Ольсену о том, чему был свидетелем до того, как Хорти приостановил депортации. Далее он рассказал ему о последующих событиях, в частности о фактах, когда «девочек четырнадцати-пятнадцати лет похищали прямо на улицах и увозили в другие города, где им накалывали на руках татуировки «армейская проститутка». Некоторых из них — молодых евреек из добропорядочных семей — видели потом далеко от Будапешта, даже в Гамбурге».
Ольсен продолжает: «Этот человек очень сожалел о полном отсутствии у венгерских евреев храбрости. Они ведь многое могли бы для себя сделать, даже когда знали, что у них остается совсем мало времени до того, как их убьют».
И все-таки, несмотря на творящиеся на улицах Будапешта злодеяния, то было время относительного затишья. Депортации, во всяком случае официально, прекратились, и Хорти препятствовал попыткам немцев возобновить их. Настоящего столкновения между Валленбергом и Эйхманом еще не произошло, и время самых худших испытаний для будапештских евреев еще не наступило.
ГЛАВА 5
Одним из первых, с кем Валленберг установил контакт по прибытии в Будапешт, был д-р Шаму Штерн, несчастный председатель Центрального еврейского совета, учреждения которого потребовал Эйхман — таким образом ему было удобнее манипулировать поведением евреев. После освобождения, престарелый и больной, Штерн все же записал мучительные для него воспоминания о том времени.
Имена Эйхмана и Валленберга упоминаются на их страницах почти постоянно, повторяясь снова и снова. Штерн описывает Эйхмана, как «врожденного, закоренелого преступника, наслаждающегося болью других». В моменты откровения «он сам называл себя ищейкой». Напротив, Валленберга Штерн называет «бескорыстным и полным благородных порывов человеком, наделенным, помимо всего прочего, характерным для истинно великих людей большим трудолюбием. Его пример заставил другие миссии нейтральных стран присоединиться к борьбе».
Штерн начинает свои воспоминания с прибытия Крумеи, Вислицени и Хунше в Центр еврейской общины на улице Шип на следующий же день после операции «Маргарет». Серьезность своих намерений «они подчеркнули, держа в руках изготовленные для стрельбы автоматы». О попытках Крумеи и Эйхмана успокоить напуганных евреев Штерн пишет: «Они всегда избегали публичности, не любили вызывать страх и панику и предпочитали действовать беззвучно, хладнокровно и в атмосфере глубокой секретности, чтобы их апатичные и сонные жертвы даже не подозревали, что их ожидает». [25]
Штерн вспоминает о частых и все более нелепых требованиях, предъявляемых евреям Эйхманом с помощниками, которых всегда сопровождали вооруженные автоматами солдаты СС. «Однажды в праздник… офицер истошным голосом приказал нам доставить в отель «Ройал» через полтора часа триста матрацев и шестьсот одеял. Когда мы возразили ему, сказав, что выполнить его приказание невозможно, он заорал как безумный: если достаточно десяти минут, чтобы ликвидировать десять тысяч евреев, то девяноста минут должно хватить на выполнение любого его желания…
Требования предъявлялись каждый день и отличались большим разнообразием: от бокалов для шампанского до пишущих машинок и от уличных метел до посудных полотенец и ведер… Однажды от нас потребовали картину Ватто — именно Ватто и никакого другого художника: обставлялась квартира для какого-то высокопоставленного офицера».
В схожих послевоенных мемуарах д-р Эрнё Петё, другой влиятельный член Еврейского совета, описывает, какое яркое впечатление произвело на него знакомство с Раулем Валленбергом. После их первой встречи, пишет Петё, «я рассказал в семье о приезде молодого Валленберга. Мой сын тогда вспомнил, что, когда он студентом отдыхал одним летом в Тонон-ле-Бэн во Франции, ему довелось встречаться там со шведом по имени Валленберг, дед которого в ту пору служил шведским послом в Стамбуле. Сын достал сохранившийся у него с тех времен групповой снимок, и я обнаружил, что человек, на которого он указывал, как раз и был только что прибывшим к нам представителем шведского короля».
Когда сын Петё и Валленберг встретились чуть позже в конторе у Петё-старшего, они обнялись, как друзья. «Общение между ними возобновилось, — писал старший Петё. — Он часто приходил к нам в гости, и мои отношения с ним стали более близкими… Я вспоминаю о Валленберге с великим восхищением» [26].
Петё и Валленберг часто обсуждали, как наилучшим образом использовать для помощи венгерским евреям добрую волю шведского короля. Случай предоставился в один из дней второй половины июля 1944 года, когда Валленберг рассказал Петё, что на следующий день в Стокгольм направляется курьер шведской миссии: он мог бы отвезти с собой послание Еврейского совета шведскому королю.
Как вспоминает Петё, «нельзя было терять ни минуты, поэтому я вызвал Кароя Вильгельма (еще одного члена Еврейского совета) в тот же вечер ко мне на квартиру, и мы все вместе написали письмо королю Швеции, в котором поблагодарили его за всё, что он до сих пор для нас сделал, и написали, что требуется, чтобы попытаться спасти двести тысяч евреев, еще остававшихся в живых.
Мы просили его, чтобы он предложил венгерскому правительству и немцам забрать всех евреев в Швецию, — немцам и венграм потребовалось бы для этого лишь предоставить суда, которые могли бы ожидать нас в одном из румынских портов на побережье Черного моря. Были и другие предложения. В отдельной записке, подготовленной моим сыном… обрисовывалось в общих чертах то трудное положение, в котором мы пребывали, опасаясь продолжения депортаций… Мы закончили писать только утром».
Еврейские старейшины и, по-видимому, Валленберг придавали большое значение тому, чтобы документы, подписанные Штерном, Петё и Вильгельмом, дошли до короля Густава. Тем сильнее было их беспокойство, когда через несколько дней стало известно, что курьер с письмами в Стокгольм не прибыл. Когда он находился в пути, а именно 20 июля 1944 года, в резиденции Гитлера взорвалась бомба. Вслед за этим, в ходе проводившейся в течение нескольких дней массовой операции, германские границы были закрыты. Таким образом, курьер застрял где-то на территории рейха. «Прошло еще несколько дней, но о нем не было никаких известий, — писал Петё. — Нервничать стал даже Валленберг». Штерн вспоминает: «Если бы курьера поймали и нашли письма, для нас это кончилось бы плачевно. И мы свободно вздохнули лишь после того, как Валленберг сообщил нам о благополучном прибытии курьера на место».
Каким зыбким и опасным оставалось положение будапештских евреев, несмотря на приказ Хорти о приостановлении депортаций, хорошо видно из событий, получивших впоследствии название «дела Киштарчи». 14 июля 1944 года, вызывающе нарушив запрет на проведение депортаций, Эйхман послал отряд СС в лагерь для интернированных в Киштарче, где держали тысячу пятьсот известных и состоятельных евреев. Эсэсовцы легко разоружили венгерских охранников и подавили их сопротивление — оно оказывалось только для видимости, — после чего загнали евреев в вагоны, которые Франк Новак, специалист Эйхмана по транспорту, заблаговременно втайне туда пригнал.
Поезд немедленно отправили к границе, откуда он должен был проследовать в Освенцим. Но известие о случившемся быстро достигло Еврейского совета. У д-ра Петё имелся номер личного телефона сына адмирала Хорти Миклоша, и он сразу же позвонил ему, оповестив, таким образом, регента о действиях Эйхмана. Отреагировав немедленно, Хорти позвонил в Министерство внутренних дел и приказал вернуть поезд в Киштарчу, «в случае необходимости применив силу». Приказ был выполнен, и состав направили обратно почти от самой границы.
Услышав про «наглость» Хорти, Эйхман был вне себя. Тем яростнее он напал на Еврейский совет, который, как он считал, не имел никакого права вмешиваться в его планы. Член совета Фюлёп Фройдигер вспоминал позднее: «Что было типично для немецкой ментальное™, Эйхман, как ни парадоксально, обрушился на меня с упреками и обвинил в доносительстве правительству Венгрии. Он, по-видимому, совершенно серьезно считал, что долг Центрального еврейского совета — всеми средствами способствовать депортациям».
Эйхман твердо решил взять реванш за неудачу в Киштарче. «(Он) считал это делом чести СС, неудача разъярила его, — вспоминал Штерн. — Накануне 17 июля все члены Еврейского совета получили приказ явиться в штаб-квартиру СС на Швабском холме ровно в 8 часов утра. Никто из нас ни малейшего представления о причине вызова не имел. Сначала несколько часов нас продержали в приемной, запретив в то же время из нее отлучаться. Телефон был отключен, и мы не могли связаться ни с кем.
Наконец офицер (Хунше) пригласил нас к себе. Заявив, что он замещает Эйхмана, он повел с нами совершенно бессмысленную и, главное, бесконечную беседу о том, как наилучшим образом ликвидировать царящие среди евреев панические настроения. Обсуждение вопроса длилось всю вторую половину дня, и нас отпустили только через 12 часов в 8 вечера».
Пока совет из восьми человек таким образом изолировали, отряд из 150 эсэсовцев во главе с Эйхманом снова совершил набег на лагерь в Киштарче и снова подавил сопротивление венгерских охранников, разоружив их. На этот раз Эйхман предпринял дополнительные меры предосторожности, и все телефонные линии были предварительно перерезаны. Полторы тысячи евреев, уже спасенных до этого по распоряжению Хорти, опять загнали в ожидавший их железнодорожный состав и снова отправили, на этот раз с курьерской скоростью, к границе и далее в Освенцим. На этот раз возможность вмешательства оказалась исключена. «Прежде чем мы могли попытаться сделать хоть что-нибудь, они уже пересекли границу», — писал Штерн.
Воодушевленный удачным ходом, Эйхман снова стал требовать тотальной депортации будапештских евреев. Но Хорти заявил, что он этого не допустит. Эйхман полетел в Берлин за свежими директивами, где ему посоветовали ослабить решимость регента демонстрацией силы. После возвращения Эйхмана в Будапешт эсэсовские подразделения в столице и в ее пригородах получили заметные подкрепления. Скоро численность их достигла 9500 человек. «Будучи уверены в своем превосходстве, — писал Штерн, — эсэсовцы устроили парад и промаршировали в полном вооружении по улицам Будапешта».
Наглядно продемонстрировав прочность своих позиций, Эйхман начал готовить молниеносную депортацию, которую назначил на конец августа. Теперь он имел в своем распоряжении достаточную военную силу, чтобы провести операцию без участия в ней венгров-пособников. А чтобы предотвратить вмешательство со стороны Еврейского совета, Эйхман приказал Штерна, Петё и Вильгельма арестовать.
17 августа семидесятилетнего Штерна, больного воспалением легких, вытащили из постели, посадили в открытый автомобиль и отправили на Швабский холм. Петё, уже схваченный и сидевший в том же автомобиле, имел при себе компрометирующие его документы, в том числе письмо от Валленберга. «Я выбросил документы из автомобиля, — вспоминал он в послевоенных мемуарах. — Со мной было еще письмо от Валленберга, которое я хотел порвать, прежде чем выбросить. Услышав шуршание бумаги, детектив повернулся и вырвал наполовину разорванное письмо у меня из рук.
Во время допроса я видел, как один из гестаповцев сложил вместе обрывки письма… Следователь гестапо, показавшийся мне слегка пьяным, прочитав его, пришел в бешенство, и меня жестоко избили…» (Содержание письма в мемуарах Петё, к сожалению, не раскрывается.)
Хорти, однако, о действиях Эйхмана сообщили, и он за членов совета вступился. Через двадцать четыре часа — естественно, после жестокой обработки — гестапо их отпустило.
Штерн и Петё входили в число немногих евреев, которым покровительствовал Хорти, и отношение регента — и его сына — к ним точно отражает отношение венгерских правителей к их еврейским подданным. В течение нескольких лет Штерн был одним из особо приближенных советников Хорти, в то время как племянник Петё служил секретарем сына регента. Оба, и Штерн и Петё, регулярно встречались с регентом или с его сыном в Крепости Буды, входя во внутренние покои с черного входа. Как уже упоминалось, Петё знал секретный номер телефона сына регента Миклоша и относился с молодому человеку с симпатией, понимая в то же время, как боялся тот дворцовых шпионов, следящих за его непрекращающимися контактами с представителями еврейской элиты. Время от времени Миклош приказывал обследовать свой кабинет на предмет обнаружения в нем подслушивающих устройств.
Примерно в то же самое время молодого Хорти посещал еще один влиятельный еврей, активист сионистского движения Отто Комой. Дневник, найденный после его гибели (он был убит венгерскими нацистами), содержит выразительное описание отношения регента и его сына к евреям-соотечественникам. «По рождению и воспитанию, я — антисемит, — признавался Комою Хорти-младший. — Но иначе, учитывая отношение к евреям в доме моих родителей, не могло быть. Я, например, никогда бы не смог жениться на еврейке или иметь детей, в жилах которых текла бы еврейская кровь. Для меня это было бы просто немыслимо.
Но потом я занялся экономикой страны [27]. И увидел, что происходит у нас в бизнесе… Наших высших чиновников экономические интересы Венгрии не интересуют, и они их не защищают. Дай им волю, страна давно обанкротилась бы. Вот зачем нам нужны евреи. Ведь преследуя цели личного обогащения, они также защищают интересы своей страны… Кроме того, как спортсмен я знаю, что наивысших результатов можно достичь только в соревновании. Венграм нужно соревнование, и оно возникает в результате деятельности евреев. Поэтому еврейская эмиграция должна проходить планомерно и в соответствии с интересами нации…»
Некоторые другие венгры, занимавшие в то время значительные посты, также относились к евреям неоднозначно, что особенно касается Ласло Ференци, офицера, осуществлявшего связь между венгерской жандармерией и СС, — «оппортуниста до мозга костей», как называл его Штерн. Как пишет Штерн в воспоминаниях, Ференци вступил с Еврейским советом в заговор, целью которого было сорвать эйхмановский план депортации, назначенной на 26 августа.
«Нам пришлось притворяться, будто мы принимаем за чистую монету его добрые намерения и гуманные чувства, — писал Штерн. — Мы даже льстили ему в лицо, говоря, что он единственный может спасти будапештское еврейство от верной гибели… Он может покрыть себя неувядаемой славой и обретет вечную память, он смоет позорное пятно с имени своего народа».
План (по версии Штерна, составленный им и Ференци) состоял в том, чтобы скрыто сосредоточить в Будапеште силы, превышающие по численности подразделения СС, для чего следовало стянуть из провинции в город части жандармерии, придав им поддержку полиции и надежных армейских частей. Войска переводились в город якобы для содействия депортации, в то время как действительной их целью было ее предотвращение. Ференци настаивал на том, чтобы план получил одобрение самого Хорти, и — по-видимому, не замечая иронию просьбы — попросил Штерна организовать ему встречу с регентом. Узнав подробности плана, Хорти согласился сыграть роль, которая ему отводилась, — он должен был убедить эсэсовцев, что более против депортаций не возражает.
Затем, как позже объяснял Штерн, «когда приготовления будут закончены, за день или два до начала эсэсовской акции, регент должен был проинформировать немцев, что депортации отменяются, и он готов провести свое решение в жизнь, если потребуется, даже военной силой». Штерн считал, что, даже если бы конфликт закончился открытым столкновением с немцами, последние, скорее всего, отступили бы — они бы не пошли на риск открытого и окончательного разрыва с союзником, пусть даже таким ненадежным, в самый критический миг войны. А момент действительно был для Германии критическим: их союзники-румыны находились на грани заключения сепаратного мира с наступавшими русскими, Нормандия и Бретань были захвачены англосаксами, Париж мог пасть в любую минуту, и на юг Франции вторглись англо-американские войска.
Миссии нейтральных стран в Будапеште, зная по слухам о готовящейся депортации, также готовились противодействовать ей. Валленберг, как писал о том Штерн, «со всей присущей ему энергией осаждал министерские кабинеты», а 22 августа созванное по его инициативе совещание представителей нейтральных стран под председательством папского нунция монсеньора Анджело Ротта приняло текст общего решительного заявления премьер-министру Стояи. В ноте говорилось, что представители нейтральных стран хорошо осведомлены о приготовлениях к массовой депортации. И хотя ее официальной целью будет несомненно объявлен набор рабочей силы для заводов Германии, «все мы знаем, что это значит», как весьма недипломатично гласил текст меморандума.
Отвечая на дипломатическое давление, уверенный, что он располагает достаточными силами, чтобы нейтрализовать эйхмановские подразделения СС, Хорти запретил депортации. Особо это подчеркивая, Ференци предупредил Эйхмана, что девятнадцать тысяч венгерских солдат, полицейских и жандармов, находившихся в то время в столице, готовы, если необходимо, остановить его силой.
«Эйхман был в ярости, — вспоминает Штерн, — он понял, что его обманули, однако не осмелился прибегнуть к оружию и обратился в Берлин за инструкциями». Ответ, полученный ночью 24 августа непосредственно от Гиммлера, гласил недвусмысленно — никаких депортаций больше не проводить. Через несколько дней Хорти уволил Стояи и назначил на место премьера более умеренного генерала Гезу Латакоша, поручив тому разработать программу из трех пунктов:
С падением правительства Стояи и заменой последнего на Латакоша, казалось, что худшие дни для будапештских евреев уже миновали. Но устранение Стояи, за которым должно было последовать изгнание Эйхмана, означало лишь передышку, окончание только одной из нескольких фаз мученичества венгерских евреев. Три члена Еврейского совета: Фюлёп Фройдигер, Шандор Диамант и Дьюла Линк, бежавшие в Румынию в середине августа и тем самым, согласно обвинениям многих, бросившие своих соплеменников на произвол судьбы, — выступили впоследствии с совместным документом, в котором описывается предшествующий их побегу период. Особого осуждения среди венгерских нацистов заслуживают, по их мнению, Петер Хайн, глава венгерского гестапо, «стремившийся, по-видимому, превзойти в жестокости и подлости своего германского коллегу», а также Ласло Эндре и Ласло Баки, работавшие в тесном контакте с Эйхманом «радикалы-антисемиты, убежденные в том, что все вселенское зло происходит исключительно из-за евреев». Об Эндре авторы доклада писали: «Даже друзья считали его патологическим типом, он не признавал для себя никаких законов, полностью отдаваясь страстям».
В документе также описывается, как после завершения операции «Маргарет» все органы печати и радио Венгрии наводнила антисемитская пропаганда: целью кампании являлось, по-видимому, если не одобрение будущих депортаций, то, во всяком случае, молчаливое потворство им со стороны нееврейского населения. «Неделями по радио не передавали ничего, кроме самой грубой брани в адрес евреев. Казалось, в Венгрии существует только одна проблема — еврейская… Вся антисемитская литература прославлялась как высшее интеллектуальное достижение человечества, и «Протоколы сионских мудрецов» [28] предлагались населению в качестве ежедневной духовной пищи».
Тем временем будапештские евреи «буквально неделями занимались только тем, что заполняли бесчисленные анкеты и декларации и простаивали в очередях перед полицейскими участками и другими государственными учреждениями, получая соответствующие бланки или же сдавая их уже заполненными… Многие стоящие в очередях не знали, смогут ли они вернуться домой, да и остались ли у них их дома? Их могли к тому времени разбомбить или же реквизировать, а остававшихся в них родственников арестовать или депортировать».
Имена Эйхмана и Валленберга упоминаются на их страницах почти постоянно, повторяясь снова и снова. Штерн описывает Эйхмана, как «врожденного, закоренелого преступника, наслаждающегося болью других». В моменты откровения «он сам называл себя ищейкой». Напротив, Валленберга Штерн называет «бескорыстным и полным благородных порывов человеком, наделенным, помимо всего прочего, характерным для истинно великих людей большим трудолюбием. Его пример заставил другие миссии нейтральных стран присоединиться к борьбе».
Штерн начинает свои воспоминания с прибытия Крумеи, Вислицени и Хунше в Центр еврейской общины на улице Шип на следующий же день после операции «Маргарет». Серьезность своих намерений «они подчеркнули, держа в руках изготовленные для стрельбы автоматы». О попытках Крумеи и Эйхмана успокоить напуганных евреев Штерн пишет: «Они всегда избегали публичности, не любили вызывать страх и панику и предпочитали действовать беззвучно, хладнокровно и в атмосфере глубокой секретности, чтобы их апатичные и сонные жертвы даже не подозревали, что их ожидает». [25]
Штерн вспоминает о частых и все более нелепых требованиях, предъявляемых евреям Эйхманом с помощниками, которых всегда сопровождали вооруженные автоматами солдаты СС. «Однажды в праздник… офицер истошным голосом приказал нам доставить в отель «Ройал» через полтора часа триста матрацев и шестьсот одеял. Когда мы возразили ему, сказав, что выполнить его приказание невозможно, он заорал как безумный: если достаточно десяти минут, чтобы ликвидировать десять тысяч евреев, то девяноста минут должно хватить на выполнение любого его желания…
Требования предъявлялись каждый день и отличались большим разнообразием: от бокалов для шампанского до пишущих машинок и от уличных метел до посудных полотенец и ведер… Однажды от нас потребовали картину Ватто — именно Ватто и никакого другого художника: обставлялась квартира для какого-то высокопоставленного офицера».
В схожих послевоенных мемуарах д-р Эрнё Петё, другой влиятельный член Еврейского совета, описывает, какое яркое впечатление произвело на него знакомство с Раулем Валленбергом. После их первой встречи, пишет Петё, «я рассказал в семье о приезде молодого Валленберга. Мой сын тогда вспомнил, что, когда он студентом отдыхал одним летом в Тонон-ле-Бэн во Франции, ему довелось встречаться там со шведом по имени Валленберг, дед которого в ту пору служил шведским послом в Стамбуле. Сын достал сохранившийся у него с тех времен групповой снимок, и я обнаружил, что человек, на которого он указывал, как раз и был только что прибывшим к нам представителем шведского короля».
Когда сын Петё и Валленберг встретились чуть позже в конторе у Петё-старшего, они обнялись, как друзья. «Общение между ними возобновилось, — писал старший Петё. — Он часто приходил к нам в гости, и мои отношения с ним стали более близкими… Я вспоминаю о Валленберге с великим восхищением» [26].
Петё и Валленберг часто обсуждали, как наилучшим образом использовать для помощи венгерским евреям добрую волю шведского короля. Случай предоставился в один из дней второй половины июля 1944 года, когда Валленберг рассказал Петё, что на следующий день в Стокгольм направляется курьер шведской миссии: он мог бы отвезти с собой послание Еврейского совета шведскому королю.
Как вспоминает Петё, «нельзя было терять ни минуты, поэтому я вызвал Кароя Вильгельма (еще одного члена Еврейского совета) в тот же вечер ко мне на квартиру, и мы все вместе написали письмо королю Швеции, в котором поблагодарили его за всё, что он до сих пор для нас сделал, и написали, что требуется, чтобы попытаться спасти двести тысяч евреев, еще остававшихся в живых.
Мы просили его, чтобы он предложил венгерскому правительству и немцам забрать всех евреев в Швецию, — немцам и венграм потребовалось бы для этого лишь предоставить суда, которые могли бы ожидать нас в одном из румынских портов на побережье Черного моря. Были и другие предложения. В отдельной записке, подготовленной моим сыном… обрисовывалось в общих чертах то трудное положение, в котором мы пребывали, опасаясь продолжения депортаций… Мы закончили писать только утром».
Еврейские старейшины и, по-видимому, Валленберг придавали большое значение тому, чтобы документы, подписанные Штерном, Петё и Вильгельмом, дошли до короля Густава. Тем сильнее было их беспокойство, когда через несколько дней стало известно, что курьер с письмами в Стокгольм не прибыл. Когда он находился в пути, а именно 20 июля 1944 года, в резиденции Гитлера взорвалась бомба. Вслед за этим, в ходе проводившейся в течение нескольких дней массовой операции, германские границы были закрыты. Таким образом, курьер застрял где-то на территории рейха. «Прошло еще несколько дней, но о нем не было никаких известий, — писал Петё. — Нервничать стал даже Валленберг». Штерн вспоминает: «Если бы курьера поймали и нашли письма, для нас это кончилось бы плачевно. И мы свободно вздохнули лишь после того, как Валленберг сообщил нам о благополучном прибытии курьера на место».
Каким зыбким и опасным оставалось положение будапештских евреев, несмотря на приказ Хорти о приостановлении депортаций, хорошо видно из событий, получивших впоследствии название «дела Киштарчи». 14 июля 1944 года, вызывающе нарушив запрет на проведение депортаций, Эйхман послал отряд СС в лагерь для интернированных в Киштарче, где держали тысячу пятьсот известных и состоятельных евреев. Эсэсовцы легко разоружили венгерских охранников и подавили их сопротивление — оно оказывалось только для видимости, — после чего загнали евреев в вагоны, которые Франк Новак, специалист Эйхмана по транспорту, заблаговременно втайне туда пригнал.
Поезд немедленно отправили к границе, откуда он должен был проследовать в Освенцим. Но известие о случившемся быстро достигло Еврейского совета. У д-ра Петё имелся номер личного телефона сына адмирала Хорти Миклоша, и он сразу же позвонил ему, оповестив, таким образом, регента о действиях Эйхмана. Отреагировав немедленно, Хорти позвонил в Министерство внутренних дел и приказал вернуть поезд в Киштарчу, «в случае необходимости применив силу». Приказ был выполнен, и состав направили обратно почти от самой границы.
Услышав про «наглость» Хорти, Эйхман был вне себя. Тем яростнее он напал на Еврейский совет, который, как он считал, не имел никакого права вмешиваться в его планы. Член совета Фюлёп Фройдигер вспоминал позднее: «Что было типично для немецкой ментальное™, Эйхман, как ни парадоксально, обрушился на меня с упреками и обвинил в доносительстве правительству Венгрии. Он, по-видимому, совершенно серьезно считал, что долг Центрального еврейского совета — всеми средствами способствовать депортациям».
Эйхман твердо решил взять реванш за неудачу в Киштарче. «(Он) считал это делом чести СС, неудача разъярила его, — вспоминал Штерн. — Накануне 17 июля все члены Еврейского совета получили приказ явиться в штаб-квартиру СС на Швабском холме ровно в 8 часов утра. Никто из нас ни малейшего представления о причине вызова не имел. Сначала несколько часов нас продержали в приемной, запретив в то же время из нее отлучаться. Телефон был отключен, и мы не могли связаться ни с кем.
Наконец офицер (Хунше) пригласил нас к себе. Заявив, что он замещает Эйхмана, он повел с нами совершенно бессмысленную и, главное, бесконечную беседу о том, как наилучшим образом ликвидировать царящие среди евреев панические настроения. Обсуждение вопроса длилось всю вторую половину дня, и нас отпустили только через 12 часов в 8 вечера».
Пока совет из восьми человек таким образом изолировали, отряд из 150 эсэсовцев во главе с Эйхманом снова совершил набег на лагерь в Киштарче и снова подавил сопротивление венгерских охранников, разоружив их. На этот раз Эйхман предпринял дополнительные меры предосторожности, и все телефонные линии были предварительно перерезаны. Полторы тысячи евреев, уже спасенных до этого по распоряжению Хорти, опять загнали в ожидавший их железнодорожный состав и снова отправили, на этот раз с курьерской скоростью, к границе и далее в Освенцим. На этот раз возможность вмешательства оказалась исключена. «Прежде чем мы могли попытаться сделать хоть что-нибудь, они уже пересекли границу», — писал Штерн.
Воодушевленный удачным ходом, Эйхман снова стал требовать тотальной депортации будапештских евреев. Но Хорти заявил, что он этого не допустит. Эйхман полетел в Берлин за свежими директивами, где ему посоветовали ослабить решимость регента демонстрацией силы. После возвращения Эйхмана в Будапешт эсэсовские подразделения в столице и в ее пригородах получили заметные подкрепления. Скоро численность их достигла 9500 человек. «Будучи уверены в своем превосходстве, — писал Штерн, — эсэсовцы устроили парад и промаршировали в полном вооружении по улицам Будапешта».
Наглядно продемонстрировав прочность своих позиций, Эйхман начал готовить молниеносную депортацию, которую назначил на конец августа. Теперь он имел в своем распоряжении достаточную военную силу, чтобы провести операцию без участия в ней венгров-пособников. А чтобы предотвратить вмешательство со стороны Еврейского совета, Эйхман приказал Штерна, Петё и Вильгельма арестовать.
17 августа семидесятилетнего Штерна, больного воспалением легких, вытащили из постели, посадили в открытый автомобиль и отправили на Швабский холм. Петё, уже схваченный и сидевший в том же автомобиле, имел при себе компрометирующие его документы, в том числе письмо от Валленберга. «Я выбросил документы из автомобиля, — вспоминал он в послевоенных мемуарах. — Со мной было еще письмо от Валленберга, которое я хотел порвать, прежде чем выбросить. Услышав шуршание бумаги, детектив повернулся и вырвал наполовину разорванное письмо у меня из рук.
Во время допроса я видел, как один из гестаповцев сложил вместе обрывки письма… Следователь гестапо, показавшийся мне слегка пьяным, прочитав его, пришел в бешенство, и меня жестоко избили…» (Содержание письма в мемуарах Петё, к сожалению, не раскрывается.)
Хорти, однако, о действиях Эйхмана сообщили, и он за членов совета вступился. Через двадцать четыре часа — естественно, после жестокой обработки — гестапо их отпустило.
Штерн и Петё входили в число немногих евреев, которым покровительствовал Хорти, и отношение регента — и его сына — к ним точно отражает отношение венгерских правителей к их еврейским подданным. В течение нескольких лет Штерн был одним из особо приближенных советников Хорти, в то время как племянник Петё служил секретарем сына регента. Оба, и Штерн и Петё, регулярно встречались с регентом или с его сыном в Крепости Буды, входя во внутренние покои с черного входа. Как уже упоминалось, Петё знал секретный номер телефона сына регента Миклоша и относился с молодому человеку с симпатией, понимая в то же время, как боялся тот дворцовых шпионов, следящих за его непрекращающимися контактами с представителями еврейской элиты. Время от времени Миклош приказывал обследовать свой кабинет на предмет обнаружения в нем подслушивающих устройств.
Примерно в то же самое время молодого Хорти посещал еще один влиятельный еврей, активист сионистского движения Отто Комой. Дневник, найденный после его гибели (он был убит венгерскими нацистами), содержит выразительное описание отношения регента и его сына к евреям-соотечественникам. «По рождению и воспитанию, я — антисемит, — признавался Комою Хорти-младший. — Но иначе, учитывая отношение к евреям в доме моих родителей, не могло быть. Я, например, никогда бы не смог жениться на еврейке или иметь детей, в жилах которых текла бы еврейская кровь. Для меня это было бы просто немыслимо.
Но потом я занялся экономикой страны [27]. И увидел, что происходит у нас в бизнесе… Наших высших чиновников экономические интересы Венгрии не интересуют, и они их не защищают. Дай им волю, страна давно обанкротилась бы. Вот зачем нам нужны евреи. Ведь преследуя цели личного обогащения, они также защищают интересы своей страны… Кроме того, как спортсмен я знаю, что наивысших результатов можно достичь только в соревновании. Венграм нужно соревнование, и оно возникает в результате деятельности евреев. Поэтому еврейская эмиграция должна проходить планомерно и в соответствии с интересами нации…»
Некоторые другие венгры, занимавшие в то время значительные посты, также относились к евреям неоднозначно, что особенно касается Ласло Ференци, офицера, осуществлявшего связь между венгерской жандармерией и СС, — «оппортуниста до мозга костей», как называл его Штерн. Как пишет Штерн в воспоминаниях, Ференци вступил с Еврейским советом в заговор, целью которого было сорвать эйхмановский план депортации, назначенной на 26 августа.
«Нам пришлось притворяться, будто мы принимаем за чистую монету его добрые намерения и гуманные чувства, — писал Штерн. — Мы даже льстили ему в лицо, говоря, что он единственный может спасти будапештское еврейство от верной гибели… Он может покрыть себя неувядаемой славой и обретет вечную память, он смоет позорное пятно с имени своего народа».
План (по версии Штерна, составленный им и Ференци) состоял в том, чтобы скрыто сосредоточить в Будапеште силы, превышающие по численности подразделения СС, для чего следовало стянуть из провинции в город части жандармерии, придав им поддержку полиции и надежных армейских частей. Войска переводились в город якобы для содействия депортации, в то время как действительной их целью было ее предотвращение. Ференци настаивал на том, чтобы план получил одобрение самого Хорти, и — по-видимому, не замечая иронию просьбы — попросил Штерна организовать ему встречу с регентом. Узнав подробности плана, Хорти согласился сыграть роль, которая ему отводилась, — он должен был убедить эсэсовцев, что более против депортаций не возражает.
Затем, как позже объяснял Штерн, «когда приготовления будут закончены, за день или два до начала эсэсовской акции, регент должен был проинформировать немцев, что депортации отменяются, и он готов провести свое решение в жизнь, если потребуется, даже военной силой». Штерн считал, что, даже если бы конфликт закончился открытым столкновением с немцами, последние, скорее всего, отступили бы — они бы не пошли на риск открытого и окончательного разрыва с союзником, пусть даже таким ненадежным, в самый критический миг войны. А момент действительно был для Германии критическим: их союзники-румыны находились на грани заключения сепаратного мира с наступавшими русскими, Нормандия и Бретань были захвачены англосаксами, Париж мог пасть в любую минуту, и на юг Франции вторглись англо-американские войска.
Миссии нейтральных стран в Будапеште, зная по слухам о готовящейся депортации, также готовились противодействовать ей. Валленберг, как писал о том Штерн, «со всей присущей ему энергией осаждал министерские кабинеты», а 22 августа созванное по его инициативе совещание представителей нейтральных стран под председательством папского нунция монсеньора Анджело Ротта приняло текст общего решительного заявления премьер-министру Стояи. В ноте говорилось, что представители нейтральных стран хорошо осведомлены о приготовлениях к массовой депортации. И хотя ее официальной целью будет несомненно объявлен набор рабочей силы для заводов Германии, «все мы знаем, что это значит», как весьма недипломатично гласил текст меморандума.
Отвечая на дипломатическое давление, уверенный, что он располагает достаточными силами, чтобы нейтрализовать эйхмановские подразделения СС, Хорти запретил депортации. Особо это подчеркивая, Ференци предупредил Эйхмана, что девятнадцать тысяч венгерских солдат, полицейских и жандармов, находившихся в то время в столице, готовы, если необходимо, остановить его силой.
«Эйхман был в ярости, — вспоминает Штерн, — он понял, что его обманули, однако не осмелился прибегнуть к оружию и обратился в Берлин за инструкциями». Ответ, полученный ночью 24 августа непосредственно от Гиммлера, гласил недвусмысленно — никаких депортаций больше не проводить. Через несколько дней Хорти уволил Стояи и назначил на место премьера более умеренного генерала Гезу Латакоша, поручив тому разработать программу из трех пунктов:
(1) восстановление венгерского суверенитета, насколько это было возможно в условиях частичной немецкой оккупации;
(2) прекращение преследований евреев и
(3) проведение мероприятий для заключение перемирия, о котором следовало просить страны-союзницы в надлежащее время.
С падением правительства Стояи и заменой последнего на Латакоша, казалось, что худшие дни для будапештских евреев уже миновали. Но устранение Стояи, за которым должно было последовать изгнание Эйхмана, означало лишь передышку, окончание только одной из нескольких фаз мученичества венгерских евреев. Три члена Еврейского совета: Фюлёп Фройдигер, Шандор Диамант и Дьюла Линк, бежавшие в Румынию в середине августа и тем самым, согласно обвинениям многих, бросившие своих соплеменников на произвол судьбы, — выступили впоследствии с совместным документом, в котором описывается предшествующий их побегу период. Особого осуждения среди венгерских нацистов заслуживают, по их мнению, Петер Хайн, глава венгерского гестапо, «стремившийся, по-видимому, превзойти в жестокости и подлости своего германского коллегу», а также Ласло Эндре и Ласло Баки, работавшие в тесном контакте с Эйхманом «радикалы-антисемиты, убежденные в том, что все вселенское зло происходит исключительно из-за евреев». Об Эндре авторы доклада писали: «Даже друзья считали его патологическим типом, он не признавал для себя никаких законов, полностью отдаваясь страстям».
В документе также описывается, как после завершения операции «Маргарет» все органы печати и радио Венгрии наводнила антисемитская пропаганда: целью кампании являлось, по-видимому, если не одобрение будущих депортаций, то, во всяком случае, молчаливое потворство им со стороны нееврейского населения. «Неделями по радио не передавали ничего, кроме самой грубой брани в адрес евреев. Казалось, в Венгрии существует только одна проблема — еврейская… Вся антисемитская литература прославлялась как высшее интеллектуальное достижение человечества, и «Протоколы сионских мудрецов» [28] предлагались населению в качестве ежедневной духовной пищи».
Тем временем будапештские евреи «буквально неделями занимались только тем, что заполняли бесчисленные анкеты и декларации и простаивали в очередях перед полицейскими участками и другими государственными учреждениями, получая соответствующие бланки или же сдавая их уже заполненными… Многие стоящие в очередях не знали, смогут ли они вернуться домой, да и остались ли у них их дома? Их могли к тому времени разбомбить или же реквизировать, а остававшихся в них родственников арестовать или депортировать».