Страница:
Исполняющий обязанности государственного секретаря Эдвард Стеттиниус телеграфировал в ответ сообщение, в котором говорилось об «искреннем одобрении правительством США гуманитарной деятельности шведского правительства, а также о должной оценке, которую получили в американском правительстве храбрость и изобретательность м-ра Валленберга, проявляемые им в порученном деле».
18 октября нилашистский министр иностранных дел Габор Вайна выступил по радио с декларацией политики его правительства по отношению к евреям: «Наше решение, пусть его и считают жестоким, заслужено поведением евреев в прошлом и в настоящем». О евреях, пользующихся зашитой церкви и иностранных государств, в декларации говорилось следующее: «Я не признаю истинности обращения евреев в римско-католическую или лютеранскую веру, — заявлял Вайна. — Я не признаю никакие документы, предоставляющие им защиту любого рода, или иностранные паспорта, которые евреи венгерского подданства получают от иностранных лиц или организаций… Пусть ни одно лицо еврейской расы не думает, что при помощи иноземцев оно может обойти законные меры, предпринимаемые в отношении его венгерским правительством».
Валленберг не стал дожидаться совещания с представителями иностранных миссий. Положение требовало не нот протеста, а незамедлительных действий. И он решил действовать через новоназначенного министра иностранных дел Венгрии барона Габора Кеменя. Последний не представлял себе своего появления в публичных местах или даже на приемах в честь иностранных послов иначе, чем в сапогах для верховой езды и с пистолетом за поясом. Слова о гуманном отношении к людям любой национальности для такого человека не значили ничего. Тем не менее оставалось еще три фактора, которые в переговорах с ним Валленберг мог использовать: первый — это желание нового режима, по-видимому не менее сильное, чем у предшествующего, добиться международного признания; второй — личное соперничество Кеменя с Вайной и третий — жена Кеменя. Валленберг уже встречался с баронессой на одном из многих вечеров или дипломатических приемов, которые посещал с целью приобретения влиятельных и полезных знакомств. В лице красивой и живой Элизабет Кемень он нашел исключительно ценного союзника. Происходившая из аристократической австрийской семьи и получившая образование в Тироле, спорной области между Австрией и Италией, она приехала в Будапешт в 1942 году в качестве невесты известного франта барона Кеменя. Теперь она была беременна их первым ребенком.
На заранее договоренной встрече, состоявшейся у их обшей знакомой в Пеште, Валленберг кратко и вежливо изложил ей суть дела. Миссии нейтральных стран серьезно обеспокоены тем, что новое правительство не признает выданные ими паспорта, которые служат охранными грамотами их владельцам. Ее муж хочет международного признания своего правительства, но никогда не получит его, если режим Салаши будет отказываться от обязательств, взятых на себя его предшественниками. Баронесса должна это понять. Ей также стоит взвесить вероятную судьбу лидеров нилашистов: Красная Армия практически — у ворот венгерской столицы. Когда город падет, их всех повесят как военных преступников… конечно, за возможным исключением тех, кто мог бы заступничество заслужить. Баронесса наверняка хотела бы, чтобы барон сделал всё ради спасения своей жизни [34].
С чисто ведомственной точки зрения, продолжал приводить свои доводы Валленберг, вопросы, касающиеся иностранных паспортов, относятся к компетенции Министерства иностранных дел, а не внутренних, и Вайна, таким образом, ими заниматься не должен. Валленберг уверен, баронесса приложит все силы, чтобы помочь мужу и их будущему ребенку: она заставит барона отменить декрет министра внутренних дел.
Уже ранее обеспокоенная тем, что ей доводилось слышать об обращении с евреями, да и сама наблюдавшая ряд неприятных сцен, Элизабет Кемень твердо обещала Валленбергу поговорить с мужем. Вскоре барон Кемень поднял вопрос о паспортах перед «вождем нации». Тот, однако, никакого энтузиазма в отношении просьбы Кеменя не проявил. От евреев, по его мнению, требовалось избавиться. Салаши уже заверял немцев, что на этот раз отступничества не будет. Кемень возражение ловко парировал. Он тоже хочет решить проблему как можно быстрее, но ему кажется, что, если бы новое правительство немного уступило сейчас, оно быстрее достигло бы двух других главных целей: подтвердив законность выданных уже документов, оно снискало бы расположение к себе со стороны шведов, швейцарцев и прочих нейтралов, после чего могло бы потребовать от них, чтобы они забрали к себе из Венгрии всех людей, владеющих их паспортами, в оговоренные за ранее сроки, оставив венграм на их собственное усмотрение, что делать и как поступить с оставшимися в стране евреями.
Таким образом, разрешив самое большее шестнадцати тысячам евреев бежать в нейтральные страны и Палестину — и это при условии, что нейтралы сами обеспечили бы их транспортом и соответствующей организацией транзита, — правительство получило бы возможность без помех и протестов избавиться от вдесятеро большего количества евреев. Изложенное таким образом, предложение Салаши понравилось; оно, по мнению «вождя нации», могло бы стать приемлемым и для немцев.
После того как баронесса сообщила Валленбергу, что данное ей поручение успешно выполнено, она получила еще одну просьбу. Уведомления дипломатического корпуса о переменах в проводимой политике недостаточно. Министр должен объявить о них во всеуслышание, как это сделал Габор Вайна, — по радио, чтобы у местных властей, отделений партии нилашистов и общественности в целом не оставалось никаких сомнений относительно законности выданных паспортов. Далее, в объявлении должно быть подчеркнуто, что вторжение в охраняемые дома и насилие в отношении их жильцов являются совершенно недопустимыми. Аргументы Валленберга оказались достаточно сильными и на этот раз, баронесса обещала обратиться к мужу с еще одной просьбой.
Сначала Кемень ей воспротивился. Унижение и так уже раздраженного соперника было ему не нужно. Но баронесса настаивала; Вайна выставил мужа в неприглядном свете, и муж должен ответить ему той же монетой или потерять лицо. «Ваш друг Валленберг доставляет мне немало хлопот, — пожаловался Кемень. — Ему все мало. Поддерживать с ним знакомство — это что-то вроде китайской пытки водой». Но баронесса настаивала и даже угрожала, как вспоминала она через много лет, уйти от мужа. По-прежнему влюбленный в жену, Кемень не мог отказать, и на следующий день отправился на радио с наставлением от жены: не сделав объявления, из радиостудии не возвращаться.
Согласно слухам, ходившим по Будапешту после войны, настоящей причиной, заставившей баронессу Кемень сотрудничать с Валленбергом, было ее частично еврейское происхождение. Она это отрицает: «Во мне нет еврейской крови, — говорила она посетителю, наведавшемуся к ней в ее квартиру в богатом пригороде Мюнхена в 1980 году. — Я родилась в старинной католической семье. Нет, беспокойство за евреев возникло у меня однажды, когда, выглянув в окно, я увидела группу стариков, плетущихся по улице под вооруженной охраной. Они едва шли, и среди них были, по-видимому, беспризорные дети. Я окликнула конвойных: «Кто эти люди и куда вы ведете их?» Они ответили: «Это евреи, мы ведем их на работу». Я знала, что конвойные лгут. Истощенные старики не могли работать. Наверное, их вели на бойню, и я почувствовала, что должна была что-нибудь для них сделать. И тут как раз я встретилась с Валленбергом; неудивительно, что мы быстро друг друга поняли. Мы были союзниками, отстаивающими гуманность».
Другой слух, ходивший по послевоенному Будапешту, сводился к тому, что они были любовниками. «Какая чепуха! — объяснила баронесса. — В то время я была беременна, и, хотя Валленберг был обаятельным молодым человеком, он и наполовину не был так красив, как мой муж».
1 ноября Кемень вызвал Валленберга и швейцарского консула Лютца в МИД Венгрии. Подтвердив законность официально выданных 4500 шведских и 7000 швейцарских паспортов (он знал, что их было намного больше, но не стал заострять на этом внимание), Кемень заявил, что венгерское правительство вправе теперь потребовать от заинтересованных стран репатриации своих «соотечественников» в максимально короткие сроки, самое позднее до конца месяца. Если евреи с иностранными паспортами к тому времени Венгрии не покинут, с ними будут обращаться так же, как со всеми остальными. Кемень высказал надежду, что ко времени их выезда Швеция и Швейцария официально заявят о своем признании правительства Салаши. Соответствующие приготовления к отправлению и обеспечению транспортными средствами упомянутых людей, несомненно, шведами и швейцарцами будут предприняты? Он сам лично обратится к немцам с просьбой об обеспечении транзита.
Валленберг и Лютц, сразу же осознавшие подводные камни требования Кеменя, ответили, что они должны проконсультироваться со своими правительствами. Они понимали, что, как только евреи с выданными охранными паспортами уедут, их собственное пребывание в Венгрии сразу же потеряет смысл, поскольку отпадет сама предпосылка их деятельности в защиту тысяч других людей с уже выданными сверх квоты паспортами. Кроме того, Валленберг в любом случае намеревался и далее делать всё от него зависящее для спасения тысяч незащищенных паспортами евреев. И еще, даже если бы им удалось обеспечить транспортом перемещение людей через Германию в Швецию, какие могли быть гарантии, что в пути с выезжавшими не произойдут какие-нибудь «несчастные случаи»? Значит, единственным выходом оставалось принять предложение Кеменя в принципе, максимально оттягивая его реализацию. Кемень обозначил время до конца месяца: русские наступали на фронте такими быстрыми темпами, что этого могло оказаться достаточным. Действительно, уже в ноябре первые советские подразделения вклинились в оборону города на юго-восточных его окраинах.
В то время как происходил этот торг, на улицах Будапешта воцарился невиданный до тех пор террор: банды нилашистов, состоявшие подчас из одних подростков, беспорядочно бродили по городу, занимаясь грабежом, побоями и убийствами без всякого противодействия со стороны полиции. При этом нилашисты не разбирали, имели ли евреи заграничные охранные паспорта или же их не имели. Пыткам и издевательствам подвергались все. И все-таки, какими бы ужасными ни были эти бесчинства, они творились беспорядочно и нескоординировано. 20 октября 1944 года Эйхман принялся за дело более систематически, начав массовые облавы на евреев мужского пола в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, якобы для обеспечения венгерской армии рабочей силой. Из домов, помеченных желтой звездой, выволакивались больные, увечные, хромые и инвалиды. На все сборы и заготовку продуктов на 3 суток давался один час времени. В немногих случаях для людей с иностранными паспортами — особенно для тех, кто имел внушительные «паспорта Валленберга», — делались исключения. Некоторым удавалось откупиться при помощи взяток. Собранных мужчин, общая численность которых доходила примерно до пятидесяти тысяч, отвели на ипподром и стадион, разбили на роты и отправили на различные участки на окраинах Будапешта, где они должны были копать траншеи и возводить земляные укрепления на путях возможного наступления русских. От непосильного труда, холода и жестокого обращения люди гибли сотнями.
После того как участь мужской части еврейского населения Будапешта была решена, наступила очередь подростков и женщин. Несмотря на все усилия Валленберга и других членов дипломатического корпуса, 8 ноября началось осуществление обещанной Эйхманом программы депортации евреев в пешем порядке — первые «марши смерти» протяженностью в 120 миль от Будапешта до австрийской границы при Хедешхаломе. Они происходили в условиях настолько ужасных, что против них протестовали даже закоренелые нацисты. Как раз во время этих маршей, продолжавшихся почти до конца ноября, имя Валленберга стало для отчаявшихся легендой.
Мириам Херцог, благообразная пожилая женщина, ныне живущая в пригороде Тель-Авива, хорошо помнит, что творилось во время одного такого марша и как Валленберг спас ее и еще сотню других людей за один только этот раз. Ее история, пусть и более внятно рассказанная, чем другие, по-своему типична.
«Условия были ужасные. Погоняемые венгерскими жандармами, мы проходили зачастую под холодным дождем каждый день по тридцать-сорок километров. В колонне шли одни только женщины и девочки. Мне было тогда семнадцать. Жандармы обращались с нами жестоко, они избивали тех, кто отставал, оставляя обессилевших умирать в придорожных канавах. Хуже всего приходилось пожилым женщинам. Иногда по ночам у нас не было даже крыши над головой, не говоря уже о питье или пище. Однажды в небольшой деревне мы заночевали прямо на площади. Мы просто легли отдыхать на землю. Ночью были заморозки, и к утру многие старухи замерзли насмерть. Было так холодно, что, казалось, мы вмерзли в землю. И все-таки жажда мучила нас даже сильнее, чем голод. Я помню, как где-то на дороге к нам вышел местный и предложил воды. Жандармы попытались помешать ему, но он только окинул их взглядом. «Хотелось бы посмотреть, как вы меня остановите», — сказал он и продолжал раздавать воду. Жандармы были настолько ошеломлены, что оставили его в покое.
Среди венгров встречаются и хорошие люди, но жандармы были абсолютные звери. Я ненавижу их даже больше, чем немцев. Один раз мы встретили на дороге колонну немецких солдат, они шли в обратном направлении, к фронту. Обычные войска, не СС. Увидев, как венгерские жандармы с нами обращаются, они, как мне показалось, ужаснулись. «Все будет хорошо, как только вы попадете в Германию, — говорили они нам. — Мы с женщинами и детьми не воюем». Наверное, они не знали о лагерях смерти».
Когда колонны достигали австрийской границы, там их уже ожидали железнодорожные составы, готовые доставить их в лагеря. Мириам удалось ускользнуть к сараю, где держали несколько сотен женщин, утверждавших, что они находятся под шведской защитой.
«У меня не было шведского паспорта, но я решила попытаться, я хотела жить, хотя была такая слабая от дизентерии и несчастная от грязи и кишевших на мне вшей, что всё, на что я оказалась способна, — это найти место на полу и свалиться. Не знаю, сколько прошло времени — может быть, несколько дней, — но неожиданно я услышала, как женщины заволновались. «Вон Валленберг!» — говорили они. Я не знала, кто это, но кто-то объяснил мне, что это — шведский дипломат, который уже спас много евреев. Я не думала, что он мне поможет, в любом случае я была слишком слаба, чтобы сдвинуться с места, и поэтому лежала на полу, в то время как десятки плачущих женщин окружили его: они, конечно, просили спасти их. Я помню, как меня поразил тогда его вид, каким он выглядел красивым — и таким чистым — в кожаном плаще и меховой шапке. Он был как существо из другого мира, и я подумала: «Что ему хлопотать за таких, как мы?» Женщины окружали его, а он говорил им: «Пожалуйста, вы должны простить меня, но я не могу помочь всем. Я могу выдать удостоверения только сотне из вас». А потом он сказал фразу, которая меня действительно удивила. Он сказал: «Я чувствую, что призван спасти еврейскую нацию, и поэтому прежде всего должен спасать молодых». Я еще не слышала о евреях, как нации. Как о еврейском народе — да, но не о нации. Потом я много об этом думала. Он огляделся и начал переписывать имена, а когда заметил меня, лежащую на полу, ко мне подошел. Он спросил у меня мое имя и записал его. Через день или два, сотню из нас, чьи имена были им записаны, вывели из строя и загнали в товарный вагон, отправлявшийся в Будапешт. Нам приказали вести себя в пути тихо, ведь если бы нас обнаружили, то всех могли бы отправить обратно в Освенцим. Не знаю, каким образом ему удалось нас спасти, наверное, он подкупил железнодорожников и конвой. Из-за бомбежек обратный путь до Будапешта занял вместо обычных трех-четырех часов целых три дня, и когда мы прибыли на место, то были в ужаснейшем состоянии. Нас еще ожидало множество опасностей и испытаний, но все-таки мы были живы — благодаря Валленбергу».
В течение тех ужасных ноябрьских дней Валленберг, его коллега Пер Ангер и другие безустанно курсировали по дороге между Будапештом и Хедешхаломом, подвозя к колоннам продовольствие, лекарства и теплую одежду. Валленберг обычно сжимал в руках «книгу жизни» — тетрадь со списком тех, кто имел шведские паспорта, и свежие бланки паспортов, которые заполнялись и выдавались на месте. Этот период описывается в мемуарах Пера Ангера, опубликованных в 1979 году, после его отставки с должности посла Швеции в Оттаве:
«В один из первых дней декабря 1944 года Валленберг и я поехали на машине дорогой, по которой вели евреев. Мы проезжали мимо групп несчастных, больше похожих на мертвых, чем на живых. Побледневшие и изможденные, они плелись вперед, погоняемые прикладами. На обочинах валялись трупы. Мы заранее загрузили автомобиль продовольствием и стали, несмотря на запрещение, его раздавать, но на всех еды не хватило. У Хедешхалома мы увидели, как уже пришедшие передавались команде эсэсовцев во главе с Эйхманом, который считал людей по головам, словно это был скот: «Четыреста восемьдесят девять — хорошо!…» («Vierhundertneunundachtzig — stimmt, gut!»). Венгерский офицер получил от него квитанцию, подтверждающую, что у него все в порядке.
К этому времени нам уже удалось спасти около ста человек. У некоторых имелись шведские паспорта, других мы вызволяли, блефуя. Валленберг не сдавался и сделал еще несколько поездок по этой дороге, в результате чего он вернул в Будапешт еще некоторое число евреев [35].
В сотрудничестве с Международным Красным Крестом мы организовали доставку продовольствия на грузовиках. По инициативе Валленберга, на главных дорогах, ведущих от Будапешта, и на пограничных заставах были оборудованы контрольные пункты, не позволявшие депортировать граждан, имевших иностранные паспорта. Таким образом было спасено и возвращено в Будапешт примерно 1500 человек».
Цви Эрес, один из основателей ныне процветающего кибуца на юге Израиля, вспоминает, как он, в то время четырнадцатилетний подросток, его мать, тетя и двоюродная сестра были спасены Валленбергом.
«Когда мы подходили к Хедешхалому в конце пути, мы увидели двух мужчин, стоявших на краю дороги. Один из них, в длинном кожаном плаще и меховой шапке, сказал, что он — сотрудник шведского посольства, и спросил, нет ли у нас шведских паспортов? Если их при нас нет, продолжал он, то, наверное, только потому, что их отняли у нас и выбросили нилашисты? Мы к этому времени едва не падали от усталости, но все же уловили его намек и признались, что именно так с нами и было, хотя фактически никто из нас шведского охранного паспорта не имел. Он записал наши имена, добавив их к своему списку, и мы пошли дальше. На станции мы снова увидели Валленберга, он стоял вместе с несколькими своими помощниками, как я узнал позже, членами молодежного сионистского движения, выдававшими себя за представителей Красного Креста, а также несколькими представителями папского нунциата. Напротив толпилась группа венгерских офицеров и немцев в эсэсовской форме. Валленберг размахивал списком, по-видимому требуя, чтобы все поименованные в нем были отпущены. Разговор шел на повышенных тонах на немецком языке и время от времени переходил в крик. Они стояли слишком далеко, и я не слышал, о чем идет речь, но, очевидно, спор между ними шел жаркий. В конце концов, к нашему изумлению, Валленберг своего добился, и примерно 280 или 300 из нас было позволено вернуться обратно в Будапешт».
Между бросками к Хедешхалому Валленберг находил время для более традиционной, хотя не менее важной, дипломатической деятельности. 16 ноября в качестве секретаря Гуманитарного комитета дипломатических миссий он собирает совещание, на котором одобряется текст резкой ноты в адрес венгерского правительства с протестом против «безжалостной жестокости» депортаций и «актов бесчеловечности, на которые смотрит теперь весь мир». Салаши протест отклонил: депортации «трудоспособных» и «одалживаемых Германии» евреев будут продолжены. Набросав черновик ответа перед передачей его в свое Министерство иностранных дел, Салаши раздраженно накладывает внизу на листке резолюцию: «Более я к этой теме возвращаться не буду!»
Сообщая в Стокгольм о «маршах смерти», Валленберг в своем донесении пишет: «Зрелище, очевидцами которого мы стали, было невыносимо даже для самых жестоких и алчущих крови жандармов. Я не раз слышал, как некоторые из них говорили, что они лучше бы отправились на передовую… На обочине дороги валялись останки умерших или убитых нилашистами. Никто не думал их хоронить». От одного из старших офицеров венгерской полиции Валленберг получил конфиденциальное сообщение о том, что венгеро-австрийскую границу пересекло не менее десяти тысяч участников «маршей смерти», и еще не менее тринадцати тысяч находились в пути. «Еще около десяти тысяч пропало по дороге: некоторым удавалось бежать, другие были убиты конвойными». В одном месте, как сообщал офицер, он видел людей, свисавших с деревьев, у него «сложилось впечатление, что они покончили жизнь самоубийством».
К женщинам, детям и старикам, дошедшим до Хедешхалома, присоединялись мужчины из трудовых батальонов. Их пригоняли разными дорогами из Будапешта, где они рыли траншеи на путях возможного наступления советских войск. Теперь их передавали немцам для выполнения подобных работ в Германии. Дипломаты из швейцарской миссии, наблюдавшие двухтысячную группу мужчин-евреев, отбывавших трудовую повинность, сообщали: «Они пришли в Хедешхалом босые и полураздетые, деморализованные настолько, насколько это можно представить. В пути их не кормили, и они подвергались жестоким избиениям. Многие умерли от истощения, не дойдя до цели». Что же касается женщин и детей, как докладывали швейцарцы, то «бесконечное мучение пешего марша, почти полное отсутствие питания и постоянный страх, что в Германии их направят на уничтожение в газовые камеры, довели их до того… что они почти потеряли человеческий облик, не говоря уже о человеческом достоинстве».
Группа наблюдателей из организации Международного Красного Креста сообщала о ночевке одной из колонн, устроенной на баржах, причаленных к берегу Дуная. «Многие из них в том отчаянном положении кончали самоубийством. Крики раздавались всю ночь. Люди, решившиеся на смерть, предпочитали прыгать в ледяную воду Дуная, чем терпеть такие страдания». Одна из групп Международного Красного Креста упоминала в своем докладе, что по поручению папского нунция [36] она запечатлела условия, в которых происходили пешие депортации, на 4000 метрах кинопленки. Каждый ее кадр свидетельствовал об ужасном обращении, которому подвергалась группа столичных евреев, передававшаяся, согласно декрету Салаши, немцам в качестве «оплаты» — «для проведения работ на благо Венгрии в обмен за предоставленные военные материалы». Эта фраза, как значится в докладе, «плохо скрывает истину: правительство Салаши передавало будапештских евреев на уничтожение».
18 октября нилашистский министр иностранных дел Габор Вайна выступил по радио с декларацией политики его правительства по отношению к евреям: «Наше решение, пусть его и считают жестоким, заслужено поведением евреев в прошлом и в настоящем». О евреях, пользующихся зашитой церкви и иностранных государств, в декларации говорилось следующее: «Я не признаю истинности обращения евреев в римско-католическую или лютеранскую веру, — заявлял Вайна. — Я не признаю никакие документы, предоставляющие им защиту любого рода, или иностранные паспорта, которые евреи венгерского подданства получают от иностранных лиц или организаций… Пусть ни одно лицо еврейской расы не думает, что при помощи иноземцев оно может обойти законные меры, предпринимаемые в отношении его венгерским правительством».
Валленберг не стал дожидаться совещания с представителями иностранных миссий. Положение требовало не нот протеста, а незамедлительных действий. И он решил действовать через новоназначенного министра иностранных дел Венгрии барона Габора Кеменя. Последний не представлял себе своего появления в публичных местах или даже на приемах в честь иностранных послов иначе, чем в сапогах для верховой езды и с пистолетом за поясом. Слова о гуманном отношении к людям любой национальности для такого человека не значили ничего. Тем не менее оставалось еще три фактора, которые в переговорах с ним Валленберг мог использовать: первый — это желание нового режима, по-видимому не менее сильное, чем у предшествующего, добиться международного признания; второй — личное соперничество Кеменя с Вайной и третий — жена Кеменя. Валленберг уже встречался с баронессой на одном из многих вечеров или дипломатических приемов, которые посещал с целью приобретения влиятельных и полезных знакомств. В лице красивой и живой Элизабет Кемень он нашел исключительно ценного союзника. Происходившая из аристократической австрийской семьи и получившая образование в Тироле, спорной области между Австрией и Италией, она приехала в Будапешт в 1942 году в качестве невесты известного франта барона Кеменя. Теперь она была беременна их первым ребенком.
На заранее договоренной встрече, состоявшейся у их обшей знакомой в Пеште, Валленберг кратко и вежливо изложил ей суть дела. Миссии нейтральных стран серьезно обеспокоены тем, что новое правительство не признает выданные ими паспорта, которые служат охранными грамотами их владельцам. Ее муж хочет международного признания своего правительства, но никогда не получит его, если режим Салаши будет отказываться от обязательств, взятых на себя его предшественниками. Баронесса должна это понять. Ей также стоит взвесить вероятную судьбу лидеров нилашистов: Красная Армия практически — у ворот венгерской столицы. Когда город падет, их всех повесят как военных преступников… конечно, за возможным исключением тех, кто мог бы заступничество заслужить. Баронесса наверняка хотела бы, чтобы барон сделал всё ради спасения своей жизни [34].
С чисто ведомственной точки зрения, продолжал приводить свои доводы Валленберг, вопросы, касающиеся иностранных паспортов, относятся к компетенции Министерства иностранных дел, а не внутренних, и Вайна, таким образом, ими заниматься не должен. Валленберг уверен, баронесса приложит все силы, чтобы помочь мужу и их будущему ребенку: она заставит барона отменить декрет министра внутренних дел.
Уже ранее обеспокоенная тем, что ей доводилось слышать об обращении с евреями, да и сама наблюдавшая ряд неприятных сцен, Элизабет Кемень твердо обещала Валленбергу поговорить с мужем. Вскоре барон Кемень поднял вопрос о паспортах перед «вождем нации». Тот, однако, никакого энтузиазма в отношении просьбы Кеменя не проявил. От евреев, по его мнению, требовалось избавиться. Салаши уже заверял немцев, что на этот раз отступничества не будет. Кемень возражение ловко парировал. Он тоже хочет решить проблему как можно быстрее, но ему кажется, что, если бы новое правительство немного уступило сейчас, оно быстрее достигло бы двух других главных целей: подтвердив законность выданных уже документов, оно снискало бы расположение к себе со стороны шведов, швейцарцев и прочих нейтралов, после чего могло бы потребовать от них, чтобы они забрали к себе из Венгрии всех людей, владеющих их паспортами, в оговоренные за ранее сроки, оставив венграм на их собственное усмотрение, что делать и как поступить с оставшимися в стране евреями.
Таким образом, разрешив самое большее шестнадцати тысячам евреев бежать в нейтральные страны и Палестину — и это при условии, что нейтралы сами обеспечили бы их транспортом и соответствующей организацией транзита, — правительство получило бы возможность без помех и протестов избавиться от вдесятеро большего количества евреев. Изложенное таким образом, предложение Салаши понравилось; оно, по мнению «вождя нации», могло бы стать приемлемым и для немцев.
После того как баронесса сообщила Валленбергу, что данное ей поручение успешно выполнено, она получила еще одну просьбу. Уведомления дипломатического корпуса о переменах в проводимой политике недостаточно. Министр должен объявить о них во всеуслышание, как это сделал Габор Вайна, — по радио, чтобы у местных властей, отделений партии нилашистов и общественности в целом не оставалось никаких сомнений относительно законности выданных паспортов. Далее, в объявлении должно быть подчеркнуто, что вторжение в охраняемые дома и насилие в отношении их жильцов являются совершенно недопустимыми. Аргументы Валленберга оказались достаточно сильными и на этот раз, баронесса обещала обратиться к мужу с еще одной просьбой.
Сначала Кемень ей воспротивился. Унижение и так уже раздраженного соперника было ему не нужно. Но баронесса настаивала; Вайна выставил мужа в неприглядном свете, и муж должен ответить ему той же монетой или потерять лицо. «Ваш друг Валленберг доставляет мне немало хлопот, — пожаловался Кемень. — Ему все мало. Поддерживать с ним знакомство — это что-то вроде китайской пытки водой». Но баронесса настаивала и даже угрожала, как вспоминала она через много лет, уйти от мужа. По-прежнему влюбленный в жену, Кемень не мог отказать, и на следующий день отправился на радио с наставлением от жены: не сделав объявления, из радиостудии не возвращаться.
Согласно слухам, ходившим по Будапешту после войны, настоящей причиной, заставившей баронессу Кемень сотрудничать с Валленбергом, было ее частично еврейское происхождение. Она это отрицает: «Во мне нет еврейской крови, — говорила она посетителю, наведавшемуся к ней в ее квартиру в богатом пригороде Мюнхена в 1980 году. — Я родилась в старинной католической семье. Нет, беспокойство за евреев возникло у меня однажды, когда, выглянув в окно, я увидела группу стариков, плетущихся по улице под вооруженной охраной. Они едва шли, и среди них были, по-видимому, беспризорные дети. Я окликнула конвойных: «Кто эти люди и куда вы ведете их?» Они ответили: «Это евреи, мы ведем их на работу». Я знала, что конвойные лгут. Истощенные старики не могли работать. Наверное, их вели на бойню, и я почувствовала, что должна была что-нибудь для них сделать. И тут как раз я встретилась с Валленбергом; неудивительно, что мы быстро друг друга поняли. Мы были союзниками, отстаивающими гуманность».
Другой слух, ходивший по послевоенному Будапешту, сводился к тому, что они были любовниками. «Какая чепуха! — объяснила баронесса. — В то время я была беременна, и, хотя Валленберг был обаятельным молодым человеком, он и наполовину не был так красив, как мой муж».
1 ноября Кемень вызвал Валленберга и швейцарского консула Лютца в МИД Венгрии. Подтвердив законность официально выданных 4500 шведских и 7000 швейцарских паспортов (он знал, что их было намного больше, но не стал заострять на этом внимание), Кемень заявил, что венгерское правительство вправе теперь потребовать от заинтересованных стран репатриации своих «соотечественников» в максимально короткие сроки, самое позднее до конца месяца. Если евреи с иностранными паспортами к тому времени Венгрии не покинут, с ними будут обращаться так же, как со всеми остальными. Кемень высказал надежду, что ко времени их выезда Швеция и Швейцария официально заявят о своем признании правительства Салаши. Соответствующие приготовления к отправлению и обеспечению транспортными средствами упомянутых людей, несомненно, шведами и швейцарцами будут предприняты? Он сам лично обратится к немцам с просьбой об обеспечении транзита.
Валленберг и Лютц, сразу же осознавшие подводные камни требования Кеменя, ответили, что они должны проконсультироваться со своими правительствами. Они понимали, что, как только евреи с выданными охранными паспортами уедут, их собственное пребывание в Венгрии сразу же потеряет смысл, поскольку отпадет сама предпосылка их деятельности в защиту тысяч других людей с уже выданными сверх квоты паспортами. Кроме того, Валленберг в любом случае намеревался и далее делать всё от него зависящее для спасения тысяч незащищенных паспортами евреев. И еще, даже если бы им удалось обеспечить транспортом перемещение людей через Германию в Швецию, какие могли быть гарантии, что в пути с выезжавшими не произойдут какие-нибудь «несчастные случаи»? Значит, единственным выходом оставалось принять предложение Кеменя в принципе, максимально оттягивая его реализацию. Кемень обозначил время до конца месяца: русские наступали на фронте такими быстрыми темпами, что этого могло оказаться достаточным. Действительно, уже в ноябре первые советские подразделения вклинились в оборону города на юго-восточных его окраинах.
В то время как происходил этот торг, на улицах Будапешта воцарился невиданный до тех пор террор: банды нилашистов, состоявшие подчас из одних подростков, беспорядочно бродили по городу, занимаясь грабежом, побоями и убийствами без всякого противодействия со стороны полиции. При этом нилашисты не разбирали, имели ли евреи заграничные охранные паспорта или же их не имели. Пыткам и издевательствам подвергались все. И все-таки, какими бы ужасными ни были эти бесчинства, они творились беспорядочно и нескоординировано. 20 октября 1944 года Эйхман принялся за дело более систематически, начав массовые облавы на евреев мужского пола в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, якобы для обеспечения венгерской армии рабочей силой. Из домов, помеченных желтой звездой, выволакивались больные, увечные, хромые и инвалиды. На все сборы и заготовку продуктов на 3 суток давался один час времени. В немногих случаях для людей с иностранными паспортами — особенно для тех, кто имел внушительные «паспорта Валленберга», — делались исключения. Некоторым удавалось откупиться при помощи взяток. Собранных мужчин, общая численность которых доходила примерно до пятидесяти тысяч, отвели на ипподром и стадион, разбили на роты и отправили на различные участки на окраинах Будапешта, где они должны были копать траншеи и возводить земляные укрепления на путях возможного наступления русских. От непосильного труда, холода и жестокого обращения люди гибли сотнями.
После того как участь мужской части еврейского населения Будапешта была решена, наступила очередь подростков и женщин. Несмотря на все усилия Валленберга и других членов дипломатического корпуса, 8 ноября началось осуществление обещанной Эйхманом программы депортации евреев в пешем порядке — первые «марши смерти» протяженностью в 120 миль от Будапешта до австрийской границы при Хедешхаломе. Они происходили в условиях настолько ужасных, что против них протестовали даже закоренелые нацисты. Как раз во время этих маршей, продолжавшихся почти до конца ноября, имя Валленберга стало для отчаявшихся легендой.
Мириам Херцог, благообразная пожилая женщина, ныне живущая в пригороде Тель-Авива, хорошо помнит, что творилось во время одного такого марша и как Валленберг спас ее и еще сотню других людей за один только этот раз. Ее история, пусть и более внятно рассказанная, чем другие, по-своему типична.
«Условия были ужасные. Погоняемые венгерскими жандармами, мы проходили зачастую под холодным дождем каждый день по тридцать-сорок километров. В колонне шли одни только женщины и девочки. Мне было тогда семнадцать. Жандармы обращались с нами жестоко, они избивали тех, кто отставал, оставляя обессилевших умирать в придорожных канавах. Хуже всего приходилось пожилым женщинам. Иногда по ночам у нас не было даже крыши над головой, не говоря уже о питье или пище. Однажды в небольшой деревне мы заночевали прямо на площади. Мы просто легли отдыхать на землю. Ночью были заморозки, и к утру многие старухи замерзли насмерть. Было так холодно, что, казалось, мы вмерзли в землю. И все-таки жажда мучила нас даже сильнее, чем голод. Я помню, как где-то на дороге к нам вышел местный и предложил воды. Жандармы попытались помешать ему, но он только окинул их взглядом. «Хотелось бы посмотреть, как вы меня остановите», — сказал он и продолжал раздавать воду. Жандармы были настолько ошеломлены, что оставили его в покое.
Среди венгров встречаются и хорошие люди, но жандармы были абсолютные звери. Я ненавижу их даже больше, чем немцев. Один раз мы встретили на дороге колонну немецких солдат, они шли в обратном направлении, к фронту. Обычные войска, не СС. Увидев, как венгерские жандармы с нами обращаются, они, как мне показалось, ужаснулись. «Все будет хорошо, как только вы попадете в Германию, — говорили они нам. — Мы с женщинами и детьми не воюем». Наверное, они не знали о лагерях смерти».
Когда колонны достигали австрийской границы, там их уже ожидали железнодорожные составы, готовые доставить их в лагеря. Мириам удалось ускользнуть к сараю, где держали несколько сотен женщин, утверждавших, что они находятся под шведской защитой.
«У меня не было шведского паспорта, но я решила попытаться, я хотела жить, хотя была такая слабая от дизентерии и несчастная от грязи и кишевших на мне вшей, что всё, на что я оказалась способна, — это найти место на полу и свалиться. Не знаю, сколько прошло времени — может быть, несколько дней, — но неожиданно я услышала, как женщины заволновались. «Вон Валленберг!» — говорили они. Я не знала, кто это, но кто-то объяснил мне, что это — шведский дипломат, который уже спас много евреев. Я не думала, что он мне поможет, в любом случае я была слишком слаба, чтобы сдвинуться с места, и поэтому лежала на полу, в то время как десятки плачущих женщин окружили его: они, конечно, просили спасти их. Я помню, как меня поразил тогда его вид, каким он выглядел красивым — и таким чистым — в кожаном плаще и меховой шапке. Он был как существо из другого мира, и я подумала: «Что ему хлопотать за таких, как мы?» Женщины окружали его, а он говорил им: «Пожалуйста, вы должны простить меня, но я не могу помочь всем. Я могу выдать удостоверения только сотне из вас». А потом он сказал фразу, которая меня действительно удивила. Он сказал: «Я чувствую, что призван спасти еврейскую нацию, и поэтому прежде всего должен спасать молодых». Я еще не слышала о евреях, как нации. Как о еврейском народе — да, но не о нации. Потом я много об этом думала. Он огляделся и начал переписывать имена, а когда заметил меня, лежащую на полу, ко мне подошел. Он спросил у меня мое имя и записал его. Через день или два, сотню из нас, чьи имена были им записаны, вывели из строя и загнали в товарный вагон, отправлявшийся в Будапешт. Нам приказали вести себя в пути тихо, ведь если бы нас обнаружили, то всех могли бы отправить обратно в Освенцим. Не знаю, каким образом ему удалось нас спасти, наверное, он подкупил железнодорожников и конвой. Из-за бомбежек обратный путь до Будапешта занял вместо обычных трех-четырех часов целых три дня, и когда мы прибыли на место, то были в ужаснейшем состоянии. Нас еще ожидало множество опасностей и испытаний, но все-таки мы были живы — благодаря Валленбергу».
В течение тех ужасных ноябрьских дней Валленберг, его коллега Пер Ангер и другие безустанно курсировали по дороге между Будапештом и Хедешхаломом, подвозя к колоннам продовольствие, лекарства и теплую одежду. Валленберг обычно сжимал в руках «книгу жизни» — тетрадь со списком тех, кто имел шведские паспорта, и свежие бланки паспортов, которые заполнялись и выдавались на месте. Этот период описывается в мемуарах Пера Ангера, опубликованных в 1979 году, после его отставки с должности посла Швеции в Оттаве:
«В один из первых дней декабря 1944 года Валленберг и я поехали на машине дорогой, по которой вели евреев. Мы проезжали мимо групп несчастных, больше похожих на мертвых, чем на живых. Побледневшие и изможденные, они плелись вперед, погоняемые прикладами. На обочинах валялись трупы. Мы заранее загрузили автомобиль продовольствием и стали, несмотря на запрещение, его раздавать, но на всех еды не хватило. У Хедешхалома мы увидели, как уже пришедшие передавались команде эсэсовцев во главе с Эйхманом, который считал людей по головам, словно это был скот: «Четыреста восемьдесят девять — хорошо!…» («Vierhundertneunundachtzig — stimmt, gut!»). Венгерский офицер получил от него квитанцию, подтверждающую, что у него все в порядке.
К этому времени нам уже удалось спасти около ста человек. У некоторых имелись шведские паспорта, других мы вызволяли, блефуя. Валленберг не сдавался и сделал еще несколько поездок по этой дороге, в результате чего он вернул в Будапешт еще некоторое число евреев [35].
В сотрудничестве с Международным Красным Крестом мы организовали доставку продовольствия на грузовиках. По инициативе Валленберга, на главных дорогах, ведущих от Будапешта, и на пограничных заставах были оборудованы контрольные пункты, не позволявшие депортировать граждан, имевших иностранные паспорта. Таким образом было спасено и возвращено в Будапешт примерно 1500 человек».
Цви Эрес, один из основателей ныне процветающего кибуца на юге Израиля, вспоминает, как он, в то время четырнадцатилетний подросток, его мать, тетя и двоюродная сестра были спасены Валленбергом.
«Когда мы подходили к Хедешхалому в конце пути, мы увидели двух мужчин, стоявших на краю дороги. Один из них, в длинном кожаном плаще и меховой шапке, сказал, что он — сотрудник шведского посольства, и спросил, нет ли у нас шведских паспортов? Если их при нас нет, продолжал он, то, наверное, только потому, что их отняли у нас и выбросили нилашисты? Мы к этому времени едва не падали от усталости, но все же уловили его намек и признались, что именно так с нами и было, хотя фактически никто из нас шведского охранного паспорта не имел. Он записал наши имена, добавив их к своему списку, и мы пошли дальше. На станции мы снова увидели Валленберга, он стоял вместе с несколькими своими помощниками, как я узнал позже, членами молодежного сионистского движения, выдававшими себя за представителей Красного Креста, а также несколькими представителями папского нунциата. Напротив толпилась группа венгерских офицеров и немцев в эсэсовской форме. Валленберг размахивал списком, по-видимому требуя, чтобы все поименованные в нем были отпущены. Разговор шел на повышенных тонах на немецком языке и время от времени переходил в крик. Они стояли слишком далеко, и я не слышал, о чем идет речь, но, очевидно, спор между ними шел жаркий. В конце концов, к нашему изумлению, Валленберг своего добился, и примерно 280 или 300 из нас было позволено вернуться обратно в Будапешт».
Между бросками к Хедешхалому Валленберг находил время для более традиционной, хотя не менее важной, дипломатической деятельности. 16 ноября в качестве секретаря Гуманитарного комитета дипломатических миссий он собирает совещание, на котором одобряется текст резкой ноты в адрес венгерского правительства с протестом против «безжалостной жестокости» депортаций и «актов бесчеловечности, на которые смотрит теперь весь мир». Салаши протест отклонил: депортации «трудоспособных» и «одалживаемых Германии» евреев будут продолжены. Набросав черновик ответа перед передачей его в свое Министерство иностранных дел, Салаши раздраженно накладывает внизу на листке резолюцию: «Более я к этой теме возвращаться не буду!»
Сообщая в Стокгольм о «маршах смерти», Валленберг в своем донесении пишет: «Зрелище, очевидцами которого мы стали, было невыносимо даже для самых жестоких и алчущих крови жандармов. Я не раз слышал, как некоторые из них говорили, что они лучше бы отправились на передовую… На обочине дороги валялись останки умерших или убитых нилашистами. Никто не думал их хоронить». От одного из старших офицеров венгерской полиции Валленберг получил конфиденциальное сообщение о том, что венгеро-австрийскую границу пересекло не менее десяти тысяч участников «маршей смерти», и еще не менее тринадцати тысяч находились в пути. «Еще около десяти тысяч пропало по дороге: некоторым удавалось бежать, другие были убиты конвойными». В одном месте, как сообщал офицер, он видел людей, свисавших с деревьев, у него «сложилось впечатление, что они покончили жизнь самоубийством».
К женщинам, детям и старикам, дошедшим до Хедешхалома, присоединялись мужчины из трудовых батальонов. Их пригоняли разными дорогами из Будапешта, где они рыли траншеи на путях возможного наступления советских войск. Теперь их передавали немцам для выполнения подобных работ в Германии. Дипломаты из швейцарской миссии, наблюдавшие двухтысячную группу мужчин-евреев, отбывавших трудовую повинность, сообщали: «Они пришли в Хедешхалом босые и полураздетые, деморализованные настолько, насколько это можно представить. В пути их не кормили, и они подвергались жестоким избиениям. Многие умерли от истощения, не дойдя до цели». Что же касается женщин и детей, как докладывали швейцарцы, то «бесконечное мучение пешего марша, почти полное отсутствие питания и постоянный страх, что в Германии их направят на уничтожение в газовые камеры, довели их до того… что они почти потеряли человеческий облик, не говоря уже о человеческом достоинстве».
Группа наблюдателей из организации Международного Красного Креста сообщала о ночевке одной из колонн, устроенной на баржах, причаленных к берегу Дуная. «Многие из них в том отчаянном положении кончали самоубийством. Крики раздавались всю ночь. Люди, решившиеся на смерть, предпочитали прыгать в ледяную воду Дуная, чем терпеть такие страдания». Одна из групп Международного Красного Креста упоминала в своем докладе, что по поручению папского нунция [36] она запечатлела условия, в которых происходили пешие депортации, на 4000 метрах кинопленки. Каждый ее кадр свидетельствовал об ужасном обращении, которому подвергалась группа столичных евреев, передававшаяся, согласно декрету Салаши, немцам в качестве «оплаты» — «для проведения работ на благо Венгрии в обмен за предоставленные военные материалы». Эта фраза, как значится в докладе, «плохо скрывает истину: правительство Салаши передавало будапештских евреев на уничтожение».