края... Когда лютуют морозы, этот обширный край и вовсе кажется нежи-
лым.
Летом природа тоже не ласкает взор живописным пейзажем. Но как
только выйдешь к морю, все мгновенно преображается. Холодное Белое мо-
рюшко плещется, словно былинное, сказочное диво. И когда глянет солн-
це, в отлив в полосе прибоя светятся теплыми радостными красками пес-
ки, словно где-нибудь на юге.
Белое море выносит из вод бескорые, мытые-перемытые корневища
столетних сосен и лиственниц, взятые неведомо где - то ли в мезенских,
лешуконских да онежских лесах, то ли в чащобах Предуралья. А иной раз
виновато выложит волна обломки корабельных бортов, поплавки от неводов
да закрученные папирусными свитками куски бересты...
А в глубинах таится своя, малоизвестная человеку жизнь. Там, где
воды Белого моря смыкаются с морем Баренца, у Канинского берега, гуля-
ет треска, пикша да камбала. По осени с ледоставом в реки заходит не-
реститься навага. Близ Лумбовского залива, что на Терском берегу, тя-
нутся подводные заросли ламинарий - водорослей семиметровой высоты.
В более теплых, чем в иных беломорских местах, водах Кандалакш-
ского залива зимой обитает сельдь: и мелкая егорьевская, и крупная
ивановская. Встречаются здесь и полярная камбала, ледовито-морская ли-
сичка, драгоценная семга, толстобрюхий окунь-пинагор с трехцветной -
оранжевой, желтой, зеленой - икрой, чир, пелядь, полярный сиг, живоро-
дящая рыба бельдюга, и весьма редкие звездчатые скаты, и случайно за-
шедшие сюда макрели, и морские хищницы - полярные акулы, чистое бедс-
твие для рыбаков-ярусников... Да разве перечислишь все, чем богато мо-
ре! А больше всего оно знаменито морским зверьем - гренландскими тюле-
нями, нерпами, моржами, морским зайцем.
Веками жили поморы зверобойным промыслом...
Поморы - красные голенища.
Поговорка
В середине февраля семьдесят зверобоев колхоза отправились на
зимний промысел тюленя. Это был первый массовый выход на лед от кол-
лективного хозяйства, и Панькин возлагал на него большие надежды. От
удачи на зверобойке будет зависеть авторитет колхоза и авторитет его
как председателя. Немало пришлось похлопотать правленцам, чтобы соб-
рать, починить зверобойные лодки, снабдить мужиков всем необходимым,
разведать хотя бы приблизительно залежки тюленьих стад.
...Ледяные поля изломаны свирепым норд-остом, приливными и отлив-
ными течениями. На пути - большие льдины со стамухами и торосами, раз-
водья с тяжелой, как свинец, черной водой. Сплошного ледяного покрова
в этих местах нет: в прилив льдины стискивает, в отлив они разрежают-
ся. Высота наката здесь достигает шести-семи метров. Бьются друг о
друга льдины, крошатся, ломаются. Причудливыми нагромождениями выпучи-
ваются торосы.
Гляди, зверобой, в оба! Не оступись в промоину, не опоздай до на-
чала отлива выбраться на берег. Пять минут припозднишься - пойдет вода
обратно, и быть тебе в уносе, а если не сумеешь засветло управиться с
битым зверем и угодишь в пoтемь, иди осторожно, не напорись на торос,
притаившийся в кромешной тьме.
Семерник - зверобойная лодка с полозьями вдоль киля, рассчитанная
на семь человек, сработана на диво - легкая, прочная, по снегу сколь-
зит, что санки. Гнутые частые шпангоуты пришиты к тесинам-набойкам уз-
кими ремнями. В носу и в корме вместо кокор плоские доски, обшивка к
ним прихвачена коваными гвоздями. К бортам с обеих сторон прикреплены
лямки из тюленьей кожи, в которые впрягались мужики. В двух первых
лямках у носа идут подскульные, наиболее крепкие и, выносливые - Гри-
горий Хват и Родион Мальгин. Родион налегает на лямку справа. На ногах
- бахилы, на плечах - совик, на голове - ушанка. Лицо серьезное, с му-
жицкой упрямкой. Слева Хват двигается легко, почти не кланяясь ветру,
лямку тянет весело, будто играючи. За ним, сгорбившись и оскользаясь,
плетется Федька Кукшин. Того мать тоже не пускала на зверобойку, но
отец, немощный, хворый, приказал идти: пора зарабатывать на пропи-
танье. Шея у Федьки замотана шарфом - боится застудить горло. По дру-
гому от Федьки борту шагает Дорофей. И Анисим тут же. Трепыхаются на
ветру полы его оленьей малицы. За ним в ватнике и заячьем треухе - еще
один мужик, сосед Анисима. Седьмым, толкая лодку в корму, шагает Нико-
лай Тимонин. У него опять радость: вторая дочь вроде бы "забагрила"
жениха, и с возвращением отца с промысла намечается новая свадьба.
Ветер сечет лица снежной колкостью. Холодина лютый, но зверобоев
иной раз на неровных местах и пот прошибает, хотя идут без добычи. На
обратном пути будет при удаче сходить семь потов...
Ночевали прямо в лодке, на береговом припайном льду, под оленьими
одеялами, под брезентом-буйном, согревшись пшенной кашей да горячим
чаем, приготовленными на костерке.
Родион шел на зверобойку впервые: "Вот так же хаживал и батя, -
думал он. - Его дороженька стала моей. Хоть матушка и не пускала...
Идти-то все равно пришлось бы! Не нынче, так весной, не весной, так на
будущий год. Каждый помор должен побывать на льду, Иначе какой же он
мужик?"
Вспоминал, как его провожали. Мать, Тишка и Густя долго шли сле-
дом, потом отстали, помахали руками. Родион видел, как мать поднесла к
глазам концы полушалка. Густя, отвернувшись от ветра, прикрывала лицо
варежкой. Тишка бодрился: махал шапкой, и ветер тормошил его волосы...
Утром, когда с береговых льдин выбрались на плавучие, Гришка Хват
с Николаем Тимониным, вскинув берданки за спину, пошли вперед, на раз-
ведку тюленьих лежбищ. О том, что зверь где-то близко, подсказали му-
жикам вороны. И стайками, и поодиночке они летели от берега в море,
надеясь добыть себе пищу возле тюленей. Старинная примета.
- Только ветер бы не сменился, - сказал Дорофей, обеспокоенно
поглядев на небо, на облака.
- Вроде бы не должен, - отозвался Анисим, вставив в снег меж об-
ломков льда высокий шест с привязанной на вершинке тряпицей-махавкой,
указывавшей разведчикам обратный путь. - В эту пору тут всегда держит-
ся полуночник. Но как знать! Ветрам не прикажешь!
Он долго смотрел на небо, становился к ветру так, чтобы ощущать
его напор щекой, что-то прикидывал и наконец сказал, что если ветер и
спадет, то не раньше вечера. Однако надо на льду долго не "чухаться".
Родион, приметив в стороне большую стамуху, взобрался на нее. Фе-
дор - тоже, стал рядом. Увидели: Хват и Тимонин, отойдя от лагеря с
полверсты, повернули обратно, шли ходко, пригибаясь, словно под пуля-
ми. А еще парни заметили на льду темные пятна: будто весь край льдины
усеяли камни-валуны. Родион и Федька пошли к юровщику.
- Зверь близко. Хват с Николаем обратно идут.
- Это ладно, - отозвался юровщик. - Будем готовиться. Наденьте
рубахи. Багорики чтобы были под рукой, веревки. Ножи проверьте.
Тем временем подошли разведчики. Хват сказал:
- Штук полета на лежке. Отсюда с полверсты, не боле. Лед на пути
гладкий.
- Так... - Анисим осмотрел каждого артельщика, придирчиво прове-
ряя снаряжение, хотя и проверять как будто было нечего: все с собой,
все в полном порядке. - Я беру на себя сторожа, а вы, Гриша и Микола,
бейте по лысунам, что с краю. Ну, двинулись!
В белых "стрельных" рубахах, надетых поверх одежды для маскиров-
ки, зверобои двинулись вперед. Дойдя до того рубежа, где уже надо было
передвигаться ползком, Анисим первым лег на лед и заскользил по снегу,
работая локтями и коленями. За ним последовали другие. Родион опустил-
ся столь поспешно, что ушиб колено, но тут же забыл о боли.
Теперь они издали были похожи на рассыпавшееся по снегу маленькое
приблудное тюленье стадо. Ползли и ползли, не ощущая усталости, кото-
рая придет позже. Их взгляды были устремлены вперед, и древний охотни-
чий азарт все более овладевал ими.
Ветер гнал поверх льда поземку. Подползали к залежке с подветрен-
ной стороны.
...Тюлень любит полежать на льду. Чем больше он облежался, тем
становился спокойнее и в воду шел неохотно, особенно в хорошую погоду,
когда нет снегопада. Беспокойно в стаде бывает тогда, когда оно только
выходит из воды и укладывается на лежку, когда тюленихи ласкают, пог-
лаживая ластами, своих детенышей. Первое время тюлени ведут себя на
льду осторожно, часто осматриваются по сторонам, принюхиваются к воз-
духу. Убедившись, что опасность им не грозит, стадо начинает подремы-
вать, а то и вовсе спать. У кромки льда ложатся лысуны - самцы. Мате-
рый опытный тюлень охраняет покой сородичей, бдительно посматривая по
сторонам, готовый в любую минуту подать сигнал: в воду.
...Выстрел ударил неожиданно, и тюлений сторож опустил голову.
Анисим перезарядил винтовку и прицелился снова. Забухали берданки Хва-
та и Тимонина, и через несколько минут на краю льдины образовался
барьер из мертвых лысунов, отрезая остальным путь к воде. И тут зверо-
бои вскочили и с багориками кинулись к тюленям, в панике ворочающимся
на льду. Воздух огласился разноголосым ревом. Словно детишки малые,
кричали беспомощные бельки, лежащие возле тюлених.
Родион, подбежав к лысуну, поднял багорик. Зверь, проворно рабо-
тая ластами, выгибая спину, сделал попытку увернуться от смерти. Но
Родион опять забежал спереди и ударил его по мягкому, незащищенному
темени. Лысун дернулся и затих.
В охотничьем азарте Родион подбегал то к самке, то к лысуну. Но
вот перед ним оказался белек, белый как снег, тюлений детеныш. Подняв
голову, он кричал истошно, словно ребенок, у которого отняли соску, и
глядел круглыми черными глазами прямо в глаза парню. Тот поднял баго-
рик, но не ударил, опустил руку...
- Родька! Чтоб тебя! Ты чего? - загремел голос Хвата.
- Торопитесь, братцы! - кричал Анисим. - Скоро отлив! Ветер сме-
нится - пропадем!
Родион увидел, как Хват взмахнул багориком. Белек затих...
Мужики, перебив стадо, взялись за ножи. Родион, положив на лед
багорик, повернул тюленью тушу вверх брюхом, приладил ее меж ног и по-
лоснул острым, как бритва, клинком по всей длине туловища. Брызнула
кровь на бахилы, в лицо... С тушен он по неопытности возился долго.
Когда отделил шкуру, у других уже было обработано по пять-шесть туш.
Дорофей снисходительно посматривал, связывая шкуры в юрок1.
1 Юрок - связка тюленьих шкур.
- Второй раз тебя, Родька, окрестили, - сказал он. - Первый раз
поп в купели, а нонче мы на льду тюленьей кровью помазали. Теперь уж
ты самый настоящий зверобой!
К Родиону подошел Гришка Хват и, словно бы оправдываясь перед
ним, заметил:
- Если замахнулся, так уж бей!..
Друг за другом зверобои двинулись в обратный путь, волоча за со-
бой юрки и оставляя на снегу алый след - "красную гриву". На ошкурен-
ные тюленьи тушки накинулись теперь вороны...
С уходом мужиков на зверобойку в Унде стало малолюдно. Бабы да
старики правили домашним хозяйством, дети весь короткий день проводили
в школе.
Иероним Маркович Пастухов в эти дни большей частью сидел дома:
вязал мережи, тюкал на сеновале топором, мастеря широкие охотничьи лы-
жи по заказу соседа-промысловика. Изредка он навещал своего приятеля
Никифора Рындина.
Однажды морозной ночью, когда ухали бревна в срубах и с исси-
ня-черного неба глядело, не мигая, огромное око луны, Пастухов шел из
гостей от Рындина. У них были именины внучонка, восьмилетнего Пашки.
Жена Иеронима на гостьбу не пошла.
- Чего там? Винищем заливаться! Поди, ты на даровщинку-ту сам не
свой. Я лучше посижу у Дарьи с прясницей. Помни: ежели поздно явишься
- не пущу! Да напьешься, увязнешь в сугробе - помощи от меня не жди.
Поди с богом, выпивоха несчастный. Сам-от хворой, еле ноги перестав-
лят, а глотка-то луженая! Нет, чтобы, как люди, посидел дома, воздел
на нос-от очки да Евангелье почитал, либо Житие святых, али пасьянсы
расклал по-благородному. Или хоть бы катанки подшил! - Она возвысила
голос до фальцета и швырнула мужу в ноги старые валенки.
Иероним выскочил на крыльцо как ошпаренный. Постоял, прислушива-
ясь, как в избе что-то бренчит и гремит, и радуясь, что вовремя успел
шмыгнуть за дверь, пока супруга вконец не разбушевалась и не запустила
в него чем-нибудь потверже валенка.
"Пасьянсы! - думал он, ходко шагая по тропке к избе Рындиных. - И
слово-то какое мудреное! И где она его выкопала-то! И что тако означа-
ет - не ведаю".
Термин "пасьянс" остался бытовать среди унденских баб в наследс-
тво от Меланьи Ряхиной, которая как-то от скуки позвала соседок и ста-
ла им преподавать уроки карточных гаданий.
Никифор принял приятеля преотменно. Усадил в красный угол и пот-
чевал от души. Большое внимание к гостю проявили и зять Рындина, и мо-
лодуха, и даже именинник, который угостил его карамелькой. В разгар
дружеской беседы Иероним спросил у Никифора:
- Скажи ты мне, пасьянсы что тако означат?
Никифор подумал и ответил с уверенностью:
- Эт-то ругательно слово.
Дедко Иероним стукнул по столу.
- На овчину переделаю!
- Кого, Ронюшка? - миролюбиво спросил Никифор. - Уж не меня ли? И
за что тако?
- Свою старуху! - Иероним в великом возмущении замотал головой. -
Каких еще ругательств не придумает, кикимора старая!
- Ладно, успокойся. Нервенный больно стал. На старух вниманье об-
ращать - не жить! Ей-богу. Сразу ложись в домовину. Оне, пока моло-
ды-то были, так все ластились, влезали в душу ужом, а как почуяли, что
скоро пора на погост, так вовсе ума лишились. Едят мужиков поедом.
Стали петь песни, потом, разойдясь, плясали, потом целовались, а
после опять сели за стол. Именинник Пашка уже давно спал, и вскоре
зять Никифора с женой убрались в горенку. Старуха тоже забралась на
печь, сказав: "А к лешему! Вас не пересидишь!" А Иероним и Никифор все
клялись в дружбе вечной и неизменной.
Лишь около полуночи друзья распрощались, и дедко Иероним без осо-
бой охоты отправился домой, гадая, спит его супруга или нет и как зак-
рыла дверь: на засов или на щеколду. Если на щеколду, то он бы зашел
без шума и завалился спать. А если на засов, придется ломиться в дверь
и принимать на себя пулеметный огонь.
Улица была пустынна. Покачиваясь, словно призрак, Иероним Марко-
вич тихонько шагал по дороге, как слепой, тыча посошком. Остановится,
потычет, бормоча: "Сугроб? Сугроб. А туточки? Нет, твердо", - и сдела-
ет шаг вперед. Пропал бы, если бы не посошок!
Если отбросить в сторону домашние неурядицы, настроение у Иерони-
ма Марковича было отличное. Этому немало способствовала неповторимая
красота светлой морозной ночи, когда все привычное оборачивается ка-
кой-то другой, незнакомой стороной. Взять хоть те же избы - обыкновен-
ные, большей частью старенькие, с потемневшими от времени и непогод
срубами. В этот час они выглядели красавицами. Снег на крышах, словно
пышное пуховое одеяло, голубой-голубой, блестит и сверкает яркими мел-
кими искрами. И вдали, за избами, везде, куда ни кинешь взгляд, голу-
беют снеговые просторы. А у самого окоема голубизна переходит в густую
синеву. И в том краю неба, где темнее, длинные иглы, тонкие, светлые,
широкой извилистой лентой нависают над землей, находясь в постоянном
движении.
Иероним даже остановился, положив обе руки на посошок. "Господи!
Какая красота!" - прошептал он и пошел было дальше. Но тут же снова
стал как вкопанный и начал мелко-мелко креститься, бормоча первую при-
шедшую на ум молитву. Из ближней избы на крыльцо вышел кто-то в белом,
словно привидение. Иероним замер ни жив ни мертв. Однако присмотрелся
и убедился, что это женщина. Высокая, статная, в одной рубахе и... бо-
сиком. Женщина постояла у косяка, опершись о него рукой, шагнула в
сугроб, наваленный у самых ступенек, склонилась, взяла горсть снега и
стала тереть лицо и грудь.
Иероним точно завороженный смотрел на ее полные красивые руки, на
темные волосы, веером распущенные по спине. "Да что такое? Ведь живая!
Ей-богу, живая", - подумал он и, крадучись, стал подходить ближе, но
не заметил прясла от полузанесенной снегом изгороди. Наткнувшись на
него, Иероним перевернулся через обындевелую жердь и полетел головой в
сугроб, воткнувшись в него, словно кол в землю.
"Вот те и пророчество старухи! Вот те и пасьянсы!.. Погибаю в
сугробе", - мелькнуло у него в голове. Он изо всех сил барахтался, но
усилия ни к чему не приводили: голова все больше уходила в сугроб, и
Иероним уже начал задыхаться.
И тут кто-то с силой дернул его за ноги и мигом выволок из снега.
Иероним глубоко вздохнул, потом стал подниматься. Выбравшись снова на
дорогу, отыскал посошок и шапку. И только тогда, вспомнив о своем бла-
годетеле, так неожиданно пришедшем ему на выручку, оглянулся кругом,
отыскивая его. Но никого, кроме женщины, что стояла на крыльце, не
увидел.
А та вдруг подняла руки, сжатые в кулаки, и пошла на него.
Иероним ойкнул и - откуда только взялась прыть - помчался бегом,
не оглядываясь и бормоча: "Свят.. свят... свят..."
Он уже не помнил, как очутился возле избы, обеими руками забара-
банил в дверь.
Запасаясь теплом на ночь, Фекла сильно натопила в зимовке лежанку
и закрыла ее с жаром, не заметив головни.
Около полуночи она проснулась, ощутив тошноту. Сердце то замира-
ло, то билось сильными и редкими толчками. Голова была тяжелой, в вис-
ках стучало. В избе было душно, припахивало чадом.
"Угорела!" - Фекла сошла с кровати. Руки и ноги дрожали, еле слу-
шались. Пол ходил ходуном. Фекла почувствовала, что теряет сознание. С
трудом, в чем была, она выбралась на улицу. Свежий воздух и снег по-
могли ей.
Тут ее и увидел дедко Иероним. Когда он кувырнулся в сугроб, уже
отдышавшаяся Фекла пришла ему на помощь. А затем, рассердившись, пошла
на него с кулаками.
Чтобы колхозу поскорее стать на ноги, окрепнуть, необходимо было
выходить на промысел трески, сельди, камбалы в открытое море - на Мур-
ман, в Кольский Залив, к берегам Канина Носа. А судов не было. Шхуна
отплавала свое и не могла больше справляться с крутой штормовой вол-
ной. Бот нуждался в ремонте, небольшие суденышки - доры и карбаса -
могли только жаться у берегов на ближнем лове. Недавно организованная
моторно-рыболовная станция дала колхозу в аренду сейнер, но этого было
мало. И Панькин решил отремонтировать ряхинский бот "Семга" да зало-
жить на стапелях новый.
Мастеров-корабелов в Унде не занимать. Издавна здесь шили и кар-
басы, и промысловые зверобойные лодки, парусники - шняки и лодьи, а
позднее и - боты. Мастерство переходило от дедов к сыновьям и внукам.
"Мачты - залюбуешься, корма - как ракушка хорошая!" - говаривали рыба-
ки и зверобои, похваливая на диво сработанные суденышки унденских
умельцев.
Живал когда-то в селе Новик Мальгин, знаменитый корабел. Дере-
венские богачи всегда, бывало, ему заказывали не только карбасы, зве-
робойные лодки и брамы1 для кошелькового лова, но и боты парусные. Но-
вик считался по этой части мастером непревзойденным. Учиться к нему
приходили плотники с Ручьев, Золотицы и даже с Прионежья. Сколько на
своем веку сшил этот мастер судов - не счесть. Уже в глубокой старости
он передал все секреты ремесла ближайшим помощникам. Среди них был и
Николай Тимонин, который, когда Новик умер, продолжил его дело. Расто-
ропный, смекалистый, из тех, кто "на свои руки топора не уронит", он
шил лодки и боты вплоть до революции. Потом заказов к нему поступать
не стало, и его артель распалась.
1 Брама - вспомогательная лодка-неводник при лове сельди с бота.
Теперь Панькин вспомнил о нем.
- Корабельное дело не забыл, Николай? Колхозу очень нужны масте-
ра: ряхинский бот спустить на воду, заложить новое судно. Колхоз боль-
шой, а плавать не на чем.
Тимонин погладил рукой обширную розовую плешь. На добродушном ли-
це засветилась тихая улыбка: давно мечтал о топоре!
- Корабельное дело я не забыл, - с достоинством ответил он. -
Собьем артель и что надо - сделаем!
В свою артель Тимонин взял Гришку Хвата да Евстропия Рюжина, и по
прозвищу Немко. Рюжин - мужик средних лет, глухонемой, слыл великим
трудолюбцем, все схватывая на лету. Он был мастером на все руки: чинил
и перекладывал печи, столярничал, малярничал, врезал стекла в окна,
мог при нужде шить сапоги, катать валенки, а более всего любил кора-
бельное дело.
Стало потеплее и посветлее, и мастера пришли к боту, поставленно-
му под берегом на подпоры-срубы. Тимонин облазил трюм, обстукал бока,
тщательно осмотрев посудину до последнего шва.
Бот в сильный шторм попал на мель у Унскнх Рогов в Двинской губе,
близ Пертоминска. Ударом о камни повредило шпангоуты. Команда, наложив
пластырь и беспрестанно откачивая воду ручным насосом, с великим тру-
дом добралась до дому.
В свое время Николай Тимонин сам шил этот бот, а когда "Семга"
попала "Уне на рога", он шел на ней кормщиком. Теперь ему же приходи-
лось ее чинить.
- От себя, как от судьбы, не уйдешь! - сказал Тимонин, осмотрев
судно. - Два шпангоута надо сменить, кницы у бимсов2 тоже, внутреннюю
и наружную обшивку шириной в три доски заменить. Да и киль внутри тре-
щину дал по слою. Придется накладки ставить, болтами притягивать.
2 Шпангоуты - поперечные крепления днища судна; бимсы - брусья,
поддерживающие палубу; кницы - деревянные или железные детали для свя-
зи бимсов с бортом судна,
Он сбил на затылок шапку. Немко стоял рядом, бросая зоркие взгля-
ды на мастера, на поврежденный бот и кивал, все понимая по движению
губ Тимонина. Штаны у Немка заправлены в старые валенки с загнутыми
голенищами. На ватнике во всю спину заплата. На голове кожаный черный
"колпачок ползальный": в них зверобои подкрадываются по льду к нерпам
да тюленям. Если глянуть спереди на промышленника, подбирающегося
ползком к залежкам, ни дать ни взять лезет тюлень: плечи белые от
"стрельной рубахи", а голова черная от колпачка, как тюленья морда.
Лицо у Немка рябоватое. Немножко грустные глаза посажены глубоко над
выдающимися вперед скулами.
Григорий Хват отчаянно дымил "козьей ножкой" и посматривал на
судно с безнадежностью во взоре.
- Стоит ли овчинка выделки? Бот-то старый. Года два стоял на при-
коле. Вон, кажись, на корме вороны гнездо свили!
- Ничего, еще поплавает, хотя возни с ним будет и много. Дерево
крепкое, просмоленное, - отозвался Тимонин и обратился к помощникам: -
Ну, за работу, благословясь!
Те принялись осторожно снимать поврежденную обшивку.
1
Опять к поморской деревне подкралось лето. Июнь стоял прозрачный,
солнечный, но прохладный: все время, не переставая, дули резкие ветры
с полуночной стороны. Даже в заветерье, хоть и на солнышке, ватник не
снимешь.
Жизнь в Унде текла по-прежнему, без особых происшествий. Рыба-
ки-семужники сидели в избушках на тонях грустные: семга в невода шла
плохо. Сейнер бороздил море где-то у Мурмана. Оттуда время от времени
приходили сообщения об уловах рыбы да рыбаки передавали приветы своим
семьям.
Дорофей выйти в море на "Семге" не смог. Тимонин добросовестно
починил ее, проконопатил пазы, осмолил заново корпус, однако двигатель
на боте стоял старый, требовалось заменить кое-какие части, а их не
было. Правление колхоза послало моториста Офоню Патокина в Архан-
гельск, наказав ему без запасных частей не возвращаться.
Тресковый промысел уже был в разгаре, а в августе должен был на-
чаться лов сельди. Но судно стояло на приколе.
Дорофей, подобрав команду, ходил темнее тучи, занимаясь делами
вовсе не рыбацкими: разгружал с барж товары, прибывшие в рыбкооп,
плотничал.
Колхозники рубили будку для электростанции, которую обещали при-
везти из Архангельска к осени. Электрический двигатель в селе ждали с
великим нетерпением: никогда здесь не видели лампочки Ильича. И с пус-
ком станции районная контора связи обещала также радиофицировать село.
Унда круглый год, исключая время белых ночей, жгла в лампах керо-
син, а радио заменяли звонкие голоса баб, каждое утро судачивших у
родникового колодца. Именно здесь по извечной традиции рождались вся-
кие слухи и множились деревенские новости: у кого родился ребенок, кто
собирается жениться, к кому приехали из дальних мест гости, какая дев-
ка нашла себе жениха, а какая, по-видимому, не найдет, оттого, что
некрасива да неповоротлива.
У Мальгиных захворала мать. Случилось это внезапно: пошла на по-
веть задать корм корове да овцам - в глазах потемнело, и она упала.
Родион, когда она очнулась, уложил ее на кровать. Сбегал за фельдшери-
цей, и та велела Парасковье полежать с неделю, принимая лекарства, а
после наказала никакой тяжелой работы не делать. Парасковья полежала
два дня и встала, но ей опять сделалось плохо, и она не поднималась с
постели почти до конца месяца.
Родион и Тишка по очереди дежурили возле больной. Сами и печь то-
пили, и варево готовили, и скот кормили, и даже доили корову.
Парасковья поднялась в конце июня, с первым летним дождем. Услы-
шав шум на улице, она посветлела лицом, сунула ноги в меховые туфли и
тихонько подошла к окну.
- Слава богу, дождичек! К теплу, значит. А мне пора вставать.
Родион до этого никогда не видел мать хворой. Привык к тому, что
она спозаранку топила печь, звенела ведрами. Бывало, целый день не
присядет отдохнуть - все у нее дела. А если и сядет на лавку, так
опять же с работой - за прялку.
"Плохо будет, если мать сдаст, - думал он. - Беречь ее надо. В
море нынче с Дорофеем не бывать. Как ее без присмотра оставишь? Погожу
до осени, а там - на Канин пойду".
Струи воды хлестали в оконце, стекая на землю мутными потоками.
Изредка поблескивала молния. Этот веселый шумный дождик принесен с
юго-запада шелоником. Желанным гостем пришел этот ветер. Поморы назва-
ли его в честь родины дедов и прадедов - Новгородчины, где течет река
Шелонь. Ветер с отчего края, добрый, теплый, обычно к вечеру стихал и,
лым.
Летом природа тоже не ласкает взор живописным пейзажем. Но как
только выйдешь к морю, все мгновенно преображается. Холодное Белое мо-
рюшко плещется, словно былинное, сказочное диво. И когда глянет солн-
це, в отлив в полосе прибоя светятся теплыми радостными красками пес-
ки, словно где-нибудь на юге.
Белое море выносит из вод бескорые, мытые-перемытые корневища
столетних сосен и лиственниц, взятые неведомо где - то ли в мезенских,
лешуконских да онежских лесах, то ли в чащобах Предуралья. А иной раз
виновато выложит волна обломки корабельных бортов, поплавки от неводов
да закрученные папирусными свитками куски бересты...
А в глубинах таится своя, малоизвестная человеку жизнь. Там, где
воды Белого моря смыкаются с морем Баренца, у Канинского берега, гуля-
ет треска, пикша да камбала. По осени с ледоставом в реки заходит не-
реститься навага. Близ Лумбовского залива, что на Терском берегу, тя-
нутся подводные заросли ламинарий - водорослей семиметровой высоты.
В более теплых, чем в иных беломорских местах, водах Кандалакш-
ского залива зимой обитает сельдь: и мелкая егорьевская, и крупная
ивановская. Встречаются здесь и полярная камбала, ледовито-морская ли-
сичка, драгоценная семга, толстобрюхий окунь-пинагор с трехцветной -
оранжевой, желтой, зеленой - икрой, чир, пелядь, полярный сиг, живоро-
дящая рыба бельдюга, и весьма редкие звездчатые скаты, и случайно за-
шедшие сюда макрели, и морские хищницы - полярные акулы, чистое бедс-
твие для рыбаков-ярусников... Да разве перечислишь все, чем богато мо-
ре! А больше всего оно знаменито морским зверьем - гренландскими тюле-
нями, нерпами, моржами, морским зайцем.
Веками жили поморы зверобойным промыслом...
Поморы - красные голенища.
Поговорка
В середине февраля семьдесят зверобоев колхоза отправились на
зимний промысел тюленя. Это был первый массовый выход на лед от кол-
лективного хозяйства, и Панькин возлагал на него большие надежды. От
удачи на зверобойке будет зависеть авторитет колхоза и авторитет его
как председателя. Немало пришлось похлопотать правленцам, чтобы соб-
рать, починить зверобойные лодки, снабдить мужиков всем необходимым,
разведать хотя бы приблизительно залежки тюленьих стад.
...Ледяные поля изломаны свирепым норд-остом, приливными и отлив-
ными течениями. На пути - большие льдины со стамухами и торосами, раз-
водья с тяжелой, как свинец, черной водой. Сплошного ледяного покрова
в этих местах нет: в прилив льдины стискивает, в отлив они разрежают-
ся. Высота наката здесь достигает шести-семи метров. Бьются друг о
друга льдины, крошатся, ломаются. Причудливыми нагромождениями выпучи-
ваются торосы.
Гляди, зверобой, в оба! Не оступись в промоину, не опоздай до на-
чала отлива выбраться на берег. Пять минут припозднишься - пойдет вода
обратно, и быть тебе в уносе, а если не сумеешь засветло управиться с
битым зверем и угодишь в пoтемь, иди осторожно, не напорись на торос,
притаившийся в кромешной тьме.
Семерник - зверобойная лодка с полозьями вдоль киля, рассчитанная
на семь человек, сработана на диво - легкая, прочная, по снегу сколь-
зит, что санки. Гнутые частые шпангоуты пришиты к тесинам-набойкам уз-
кими ремнями. В носу и в корме вместо кокор плоские доски, обшивка к
ним прихвачена коваными гвоздями. К бортам с обеих сторон прикреплены
лямки из тюленьей кожи, в которые впрягались мужики. В двух первых
лямках у носа идут подскульные, наиболее крепкие и, выносливые - Гри-
горий Хват и Родион Мальгин. Родион налегает на лямку справа. На ногах
- бахилы, на плечах - совик, на голове - ушанка. Лицо серьезное, с му-
жицкой упрямкой. Слева Хват двигается легко, почти не кланяясь ветру,
лямку тянет весело, будто играючи. За ним, сгорбившись и оскользаясь,
плетется Федька Кукшин. Того мать тоже не пускала на зверобойку, но
отец, немощный, хворый, приказал идти: пора зарабатывать на пропи-
танье. Шея у Федьки замотана шарфом - боится застудить горло. По дру-
гому от Федьки борту шагает Дорофей. И Анисим тут же. Трепыхаются на
ветру полы его оленьей малицы. За ним в ватнике и заячьем треухе - еще
один мужик, сосед Анисима. Седьмым, толкая лодку в корму, шагает Нико-
лай Тимонин. У него опять радость: вторая дочь вроде бы "забагрила"
жениха, и с возвращением отца с промысла намечается новая свадьба.
Ветер сечет лица снежной колкостью. Холодина лютый, но зверобоев
иной раз на неровных местах и пот прошибает, хотя идут без добычи. На
обратном пути будет при удаче сходить семь потов...
Ночевали прямо в лодке, на береговом припайном льду, под оленьими
одеялами, под брезентом-буйном, согревшись пшенной кашей да горячим
чаем, приготовленными на костерке.
Родион шел на зверобойку впервые: "Вот так же хаживал и батя, -
думал он. - Его дороженька стала моей. Хоть матушка и не пускала...
Идти-то все равно пришлось бы! Не нынче, так весной, не весной, так на
будущий год. Каждый помор должен побывать на льду, Иначе какой же он
мужик?"
Вспоминал, как его провожали. Мать, Тишка и Густя долго шли сле-
дом, потом отстали, помахали руками. Родион видел, как мать поднесла к
глазам концы полушалка. Густя, отвернувшись от ветра, прикрывала лицо
варежкой. Тишка бодрился: махал шапкой, и ветер тормошил его волосы...
Утром, когда с береговых льдин выбрались на плавучие, Гришка Хват
с Николаем Тимониным, вскинув берданки за спину, пошли вперед, на раз-
ведку тюленьих лежбищ. О том, что зверь где-то близко, подсказали му-
жикам вороны. И стайками, и поодиночке они летели от берега в море,
надеясь добыть себе пищу возле тюленей. Старинная примета.
- Только ветер бы не сменился, - сказал Дорофей, обеспокоенно
поглядев на небо, на облака.
- Вроде бы не должен, - отозвался Анисим, вставив в снег меж об-
ломков льда высокий шест с привязанной на вершинке тряпицей-махавкой,
указывавшей разведчикам обратный путь. - В эту пору тут всегда держит-
ся полуночник. Но как знать! Ветрам не прикажешь!
Он долго смотрел на небо, становился к ветру так, чтобы ощущать
его напор щекой, что-то прикидывал и наконец сказал, что если ветер и
спадет, то не раньше вечера. Однако надо на льду долго не "чухаться".
Родион, приметив в стороне большую стамуху, взобрался на нее. Фе-
дор - тоже, стал рядом. Увидели: Хват и Тимонин, отойдя от лагеря с
полверсты, повернули обратно, шли ходко, пригибаясь, словно под пуля-
ми. А еще парни заметили на льду темные пятна: будто весь край льдины
усеяли камни-валуны. Родион и Федька пошли к юровщику.
- Зверь близко. Хват с Николаем обратно идут.
- Это ладно, - отозвался юровщик. - Будем готовиться. Наденьте
рубахи. Багорики чтобы были под рукой, веревки. Ножи проверьте.
Тем временем подошли разведчики. Хват сказал:
- Штук полета на лежке. Отсюда с полверсты, не боле. Лед на пути
гладкий.
- Так... - Анисим осмотрел каждого артельщика, придирчиво прове-
ряя снаряжение, хотя и проверять как будто было нечего: все с собой,
все в полном порядке. - Я беру на себя сторожа, а вы, Гриша и Микола,
бейте по лысунам, что с краю. Ну, двинулись!
В белых "стрельных" рубахах, надетых поверх одежды для маскиров-
ки, зверобои двинулись вперед. Дойдя до того рубежа, где уже надо было
передвигаться ползком, Анисим первым лег на лед и заскользил по снегу,
работая локтями и коленями. За ним последовали другие. Родион опустил-
ся столь поспешно, что ушиб колено, но тут же забыл о боли.
Теперь они издали были похожи на рассыпавшееся по снегу маленькое
приблудное тюленье стадо. Ползли и ползли, не ощущая усталости, кото-
рая придет позже. Их взгляды были устремлены вперед, и древний охотни-
чий азарт все более овладевал ими.
Ветер гнал поверх льда поземку. Подползали к залежке с подветрен-
ной стороны.
...Тюлень любит полежать на льду. Чем больше он облежался, тем
становился спокойнее и в воду шел неохотно, особенно в хорошую погоду,
когда нет снегопада. Беспокойно в стаде бывает тогда, когда оно только
выходит из воды и укладывается на лежку, когда тюленихи ласкают, пог-
лаживая ластами, своих детенышей. Первое время тюлени ведут себя на
льду осторожно, часто осматриваются по сторонам, принюхиваются к воз-
духу. Убедившись, что опасность им не грозит, стадо начинает подремы-
вать, а то и вовсе спать. У кромки льда ложатся лысуны - самцы. Мате-
рый опытный тюлень охраняет покой сородичей, бдительно посматривая по
сторонам, готовый в любую минуту подать сигнал: в воду.
...Выстрел ударил неожиданно, и тюлений сторож опустил голову.
Анисим перезарядил винтовку и прицелился снова. Забухали берданки Хва-
та и Тимонина, и через несколько минут на краю льдины образовался
барьер из мертвых лысунов, отрезая остальным путь к воде. И тут зверо-
бои вскочили и с багориками кинулись к тюленям, в панике ворочающимся
на льду. Воздух огласился разноголосым ревом. Словно детишки малые,
кричали беспомощные бельки, лежащие возле тюлених.
Родион, подбежав к лысуну, поднял багорик. Зверь, проворно рабо-
тая ластами, выгибая спину, сделал попытку увернуться от смерти. Но
Родион опять забежал спереди и ударил его по мягкому, незащищенному
темени. Лысун дернулся и затих.
В охотничьем азарте Родион подбегал то к самке, то к лысуну. Но
вот перед ним оказался белек, белый как снег, тюлений детеныш. Подняв
голову, он кричал истошно, словно ребенок, у которого отняли соску, и
глядел круглыми черными глазами прямо в глаза парню. Тот поднял баго-
рик, но не ударил, опустил руку...
- Родька! Чтоб тебя! Ты чего? - загремел голос Хвата.
- Торопитесь, братцы! - кричал Анисим. - Скоро отлив! Ветер сме-
нится - пропадем!
Родион увидел, как Хват взмахнул багориком. Белек затих...
Мужики, перебив стадо, взялись за ножи. Родион, положив на лед
багорик, повернул тюленью тушу вверх брюхом, приладил ее меж ног и по-
лоснул острым, как бритва, клинком по всей длине туловища. Брызнула
кровь на бахилы, в лицо... С тушен он по неопытности возился долго.
Когда отделил шкуру, у других уже было обработано по пять-шесть туш.
Дорофей снисходительно посматривал, связывая шкуры в юрок1.
1 Юрок - связка тюленьих шкур.
- Второй раз тебя, Родька, окрестили, - сказал он. - Первый раз
поп в купели, а нонче мы на льду тюленьей кровью помазали. Теперь уж
ты самый настоящий зверобой!
К Родиону подошел Гришка Хват и, словно бы оправдываясь перед
ним, заметил:
- Если замахнулся, так уж бей!..
Друг за другом зверобои двинулись в обратный путь, волоча за со-
бой юрки и оставляя на снегу алый след - "красную гриву". На ошкурен-
ные тюленьи тушки накинулись теперь вороны...
С уходом мужиков на зверобойку в Унде стало малолюдно. Бабы да
старики правили домашним хозяйством, дети весь короткий день проводили
в школе.
Иероним Маркович Пастухов в эти дни большей частью сидел дома:
вязал мережи, тюкал на сеновале топором, мастеря широкие охотничьи лы-
жи по заказу соседа-промысловика. Изредка он навещал своего приятеля
Никифора Рындина.
Однажды морозной ночью, когда ухали бревна в срубах и с исси-
ня-черного неба глядело, не мигая, огромное око луны, Пастухов шел из
гостей от Рындина. У них были именины внучонка, восьмилетнего Пашки.
Жена Иеронима на гостьбу не пошла.
- Чего там? Винищем заливаться! Поди, ты на даровщинку-ту сам не
свой. Я лучше посижу у Дарьи с прясницей. Помни: ежели поздно явишься
- не пущу! Да напьешься, увязнешь в сугробе - помощи от меня не жди.
Поди с богом, выпивоха несчастный. Сам-от хворой, еле ноги перестав-
лят, а глотка-то луженая! Нет, чтобы, как люди, посидел дома, воздел
на нос-от очки да Евангелье почитал, либо Житие святых, али пасьянсы
расклал по-благородному. Или хоть бы катанки подшил! - Она возвысила
голос до фальцета и швырнула мужу в ноги старые валенки.
Иероним выскочил на крыльцо как ошпаренный. Постоял, прислушива-
ясь, как в избе что-то бренчит и гремит, и радуясь, что вовремя успел
шмыгнуть за дверь, пока супруга вконец не разбушевалась и не запустила
в него чем-нибудь потверже валенка.
"Пасьянсы! - думал он, ходко шагая по тропке к избе Рындиных. - И
слово-то какое мудреное! И где она его выкопала-то! И что тако означа-
ет - не ведаю".
Термин "пасьянс" остался бытовать среди унденских баб в наследс-
тво от Меланьи Ряхиной, которая как-то от скуки позвала соседок и ста-
ла им преподавать уроки карточных гаданий.
Никифор принял приятеля преотменно. Усадил в красный угол и пот-
чевал от души. Большое внимание к гостю проявили и зять Рындина, и мо-
лодуха, и даже именинник, который угостил его карамелькой. В разгар
дружеской беседы Иероним спросил у Никифора:
- Скажи ты мне, пасьянсы что тако означат?
Никифор подумал и ответил с уверенностью:
- Эт-то ругательно слово.
Дедко Иероним стукнул по столу.
- На овчину переделаю!
- Кого, Ронюшка? - миролюбиво спросил Никифор. - Уж не меня ли? И
за что тако?
- Свою старуху! - Иероним в великом возмущении замотал головой. -
Каких еще ругательств не придумает, кикимора старая!
- Ладно, успокойся. Нервенный больно стал. На старух вниманье об-
ращать - не жить! Ей-богу. Сразу ложись в домовину. Оне, пока моло-
ды-то были, так все ластились, влезали в душу ужом, а как почуяли, что
скоро пора на погост, так вовсе ума лишились. Едят мужиков поедом.
Стали петь песни, потом, разойдясь, плясали, потом целовались, а
после опять сели за стол. Именинник Пашка уже давно спал, и вскоре
зять Никифора с женой убрались в горенку. Старуха тоже забралась на
печь, сказав: "А к лешему! Вас не пересидишь!" А Иероним и Никифор все
клялись в дружбе вечной и неизменной.
Лишь около полуночи друзья распрощались, и дедко Иероним без осо-
бой охоты отправился домой, гадая, спит его супруга или нет и как зак-
рыла дверь: на засов или на щеколду. Если на щеколду, то он бы зашел
без шума и завалился спать. А если на засов, придется ломиться в дверь
и принимать на себя пулеметный огонь.
Улица была пустынна. Покачиваясь, словно призрак, Иероним Марко-
вич тихонько шагал по дороге, как слепой, тыча посошком. Остановится,
потычет, бормоча: "Сугроб? Сугроб. А туточки? Нет, твердо", - и сдела-
ет шаг вперед. Пропал бы, если бы не посошок!
Если отбросить в сторону домашние неурядицы, настроение у Иерони-
ма Марковича было отличное. Этому немало способствовала неповторимая
красота светлой морозной ночи, когда все привычное оборачивается ка-
кой-то другой, незнакомой стороной. Взять хоть те же избы - обыкновен-
ные, большей частью старенькие, с потемневшими от времени и непогод
срубами. В этот час они выглядели красавицами. Снег на крышах, словно
пышное пуховое одеяло, голубой-голубой, блестит и сверкает яркими мел-
кими искрами. И вдали, за избами, везде, куда ни кинешь взгляд, голу-
беют снеговые просторы. А у самого окоема голубизна переходит в густую
синеву. И в том краю неба, где темнее, длинные иглы, тонкие, светлые,
широкой извилистой лентой нависают над землей, находясь в постоянном
движении.
Иероним даже остановился, положив обе руки на посошок. "Господи!
Какая красота!" - прошептал он и пошел было дальше. Но тут же снова
стал как вкопанный и начал мелко-мелко креститься, бормоча первую при-
шедшую на ум молитву. Из ближней избы на крыльцо вышел кто-то в белом,
словно привидение. Иероним замер ни жив ни мертв. Однако присмотрелся
и убедился, что это женщина. Высокая, статная, в одной рубахе и... бо-
сиком. Женщина постояла у косяка, опершись о него рукой, шагнула в
сугроб, наваленный у самых ступенек, склонилась, взяла горсть снега и
стала тереть лицо и грудь.
Иероним точно завороженный смотрел на ее полные красивые руки, на
темные волосы, веером распущенные по спине. "Да что такое? Ведь живая!
Ей-богу, живая", - подумал он и, крадучись, стал подходить ближе, но
не заметил прясла от полузанесенной снегом изгороди. Наткнувшись на
него, Иероним перевернулся через обындевелую жердь и полетел головой в
сугроб, воткнувшись в него, словно кол в землю.
"Вот те и пророчество старухи! Вот те и пасьянсы!.. Погибаю в
сугробе", - мелькнуло у него в голове. Он изо всех сил барахтался, но
усилия ни к чему не приводили: голова все больше уходила в сугроб, и
Иероним уже начал задыхаться.
И тут кто-то с силой дернул его за ноги и мигом выволок из снега.
Иероним глубоко вздохнул, потом стал подниматься. Выбравшись снова на
дорогу, отыскал посошок и шапку. И только тогда, вспомнив о своем бла-
годетеле, так неожиданно пришедшем ему на выручку, оглянулся кругом,
отыскивая его. Но никого, кроме женщины, что стояла на крыльце, не
увидел.
А та вдруг подняла руки, сжатые в кулаки, и пошла на него.
Иероним ойкнул и - откуда только взялась прыть - помчался бегом,
не оглядываясь и бормоча: "Свят.. свят... свят..."
Он уже не помнил, как очутился возле избы, обеими руками забара-
банил в дверь.
Запасаясь теплом на ночь, Фекла сильно натопила в зимовке лежанку
и закрыла ее с жаром, не заметив головни.
Около полуночи она проснулась, ощутив тошноту. Сердце то замира-
ло, то билось сильными и редкими толчками. Голова была тяжелой, в вис-
ках стучало. В избе было душно, припахивало чадом.
"Угорела!" - Фекла сошла с кровати. Руки и ноги дрожали, еле слу-
шались. Пол ходил ходуном. Фекла почувствовала, что теряет сознание. С
трудом, в чем была, она выбралась на улицу. Свежий воздух и снег по-
могли ей.
Тут ее и увидел дедко Иероним. Когда он кувырнулся в сугроб, уже
отдышавшаяся Фекла пришла ему на помощь. А затем, рассердившись, пошла
на него с кулаками.
Чтобы колхозу поскорее стать на ноги, окрепнуть, необходимо было
выходить на промысел трески, сельди, камбалы в открытое море - на Мур-
ман, в Кольский Залив, к берегам Канина Носа. А судов не было. Шхуна
отплавала свое и не могла больше справляться с крутой штормовой вол-
ной. Бот нуждался в ремонте, небольшие суденышки - доры и карбаса -
могли только жаться у берегов на ближнем лове. Недавно организованная
моторно-рыболовная станция дала колхозу в аренду сейнер, но этого было
мало. И Панькин решил отремонтировать ряхинский бот "Семга" да зало-
жить на стапелях новый.
Мастеров-корабелов в Унде не занимать. Издавна здесь шили и кар-
басы, и промысловые зверобойные лодки, парусники - шняки и лодьи, а
позднее и - боты. Мастерство переходило от дедов к сыновьям и внукам.
"Мачты - залюбуешься, корма - как ракушка хорошая!" - говаривали рыба-
ки и зверобои, похваливая на диво сработанные суденышки унденских
умельцев.
Живал когда-то в селе Новик Мальгин, знаменитый корабел. Дере-
венские богачи всегда, бывало, ему заказывали не только карбасы, зве-
робойные лодки и брамы1 для кошелькового лова, но и боты парусные. Но-
вик считался по этой части мастером непревзойденным. Учиться к нему
приходили плотники с Ручьев, Золотицы и даже с Прионежья. Сколько на
своем веку сшил этот мастер судов - не счесть. Уже в глубокой старости
он передал все секреты ремесла ближайшим помощникам. Среди них был и
Николай Тимонин, который, когда Новик умер, продолжил его дело. Расто-
ропный, смекалистый, из тех, кто "на свои руки топора не уронит", он
шил лодки и боты вплоть до революции. Потом заказов к нему поступать
не стало, и его артель распалась.
1 Брама - вспомогательная лодка-неводник при лове сельди с бота.
Теперь Панькин вспомнил о нем.
- Корабельное дело не забыл, Николай? Колхозу очень нужны масте-
ра: ряхинский бот спустить на воду, заложить новое судно. Колхоз боль-
шой, а плавать не на чем.
Тимонин погладил рукой обширную розовую плешь. На добродушном ли-
це засветилась тихая улыбка: давно мечтал о топоре!
- Корабельное дело я не забыл, - с достоинством ответил он. -
Собьем артель и что надо - сделаем!
В свою артель Тимонин взял Гришку Хвата да Евстропия Рюжина, и по
прозвищу Немко. Рюжин - мужик средних лет, глухонемой, слыл великим
трудолюбцем, все схватывая на лету. Он был мастером на все руки: чинил
и перекладывал печи, столярничал, малярничал, врезал стекла в окна,
мог при нужде шить сапоги, катать валенки, а более всего любил кора-
бельное дело.
Стало потеплее и посветлее, и мастера пришли к боту, поставленно-
му под берегом на подпоры-срубы. Тимонин облазил трюм, обстукал бока,
тщательно осмотрев посудину до последнего шва.
Бот в сильный шторм попал на мель у Унскнх Рогов в Двинской губе,
близ Пертоминска. Ударом о камни повредило шпангоуты. Команда, наложив
пластырь и беспрестанно откачивая воду ручным насосом, с великим тру-
дом добралась до дому.
В свое время Николай Тимонин сам шил этот бот, а когда "Семга"
попала "Уне на рога", он шел на ней кормщиком. Теперь ему же приходи-
лось ее чинить.
- От себя, как от судьбы, не уйдешь! - сказал Тимонин, осмотрев
судно. - Два шпангоута надо сменить, кницы у бимсов2 тоже, внутреннюю
и наружную обшивку шириной в три доски заменить. Да и киль внутри тре-
щину дал по слою. Придется накладки ставить, болтами притягивать.
2 Шпангоуты - поперечные крепления днища судна; бимсы - брусья,
поддерживающие палубу; кницы - деревянные или железные детали для свя-
зи бимсов с бортом судна,
Он сбил на затылок шапку. Немко стоял рядом, бросая зоркие взгля-
ды на мастера, на поврежденный бот и кивал, все понимая по движению
губ Тимонина. Штаны у Немка заправлены в старые валенки с загнутыми
голенищами. На ватнике во всю спину заплата. На голове кожаный черный
"колпачок ползальный": в них зверобои подкрадываются по льду к нерпам
да тюленям. Если глянуть спереди на промышленника, подбирающегося
ползком к залежкам, ни дать ни взять лезет тюлень: плечи белые от
"стрельной рубахи", а голова черная от колпачка, как тюленья морда.
Лицо у Немка рябоватое. Немножко грустные глаза посажены глубоко над
выдающимися вперед скулами.
Григорий Хват отчаянно дымил "козьей ножкой" и посматривал на
судно с безнадежностью во взоре.
- Стоит ли овчинка выделки? Бот-то старый. Года два стоял на при-
коле. Вон, кажись, на корме вороны гнездо свили!
- Ничего, еще поплавает, хотя возни с ним будет и много. Дерево
крепкое, просмоленное, - отозвался Тимонин и обратился к помощникам: -
Ну, за работу, благословясь!
Те принялись осторожно снимать поврежденную обшивку.
1
Опять к поморской деревне подкралось лето. Июнь стоял прозрачный,
солнечный, но прохладный: все время, не переставая, дули резкие ветры
с полуночной стороны. Даже в заветерье, хоть и на солнышке, ватник не
снимешь.
Жизнь в Унде текла по-прежнему, без особых происшествий. Рыба-
ки-семужники сидели в избушках на тонях грустные: семга в невода шла
плохо. Сейнер бороздил море где-то у Мурмана. Оттуда время от времени
приходили сообщения об уловах рыбы да рыбаки передавали приветы своим
семьям.
Дорофей выйти в море на "Семге" не смог. Тимонин добросовестно
починил ее, проконопатил пазы, осмолил заново корпус, однако двигатель
на боте стоял старый, требовалось заменить кое-какие части, а их не
было. Правление колхоза послало моториста Офоню Патокина в Архан-
гельск, наказав ему без запасных частей не возвращаться.
Тресковый промысел уже был в разгаре, а в августе должен был на-
чаться лов сельди. Но судно стояло на приколе.
Дорофей, подобрав команду, ходил темнее тучи, занимаясь делами
вовсе не рыбацкими: разгружал с барж товары, прибывшие в рыбкооп,
плотничал.
Колхозники рубили будку для электростанции, которую обещали при-
везти из Архангельска к осени. Электрический двигатель в селе ждали с
великим нетерпением: никогда здесь не видели лампочки Ильича. И с пус-
ком станции районная контора связи обещала также радиофицировать село.
Унда круглый год, исключая время белых ночей, жгла в лампах керо-
син, а радио заменяли звонкие голоса баб, каждое утро судачивших у
родникового колодца. Именно здесь по извечной традиции рождались вся-
кие слухи и множились деревенские новости: у кого родился ребенок, кто
собирается жениться, к кому приехали из дальних мест гости, какая дев-
ка нашла себе жениха, а какая, по-видимому, не найдет, оттого, что
некрасива да неповоротлива.
У Мальгиных захворала мать. Случилось это внезапно: пошла на по-
веть задать корм корове да овцам - в глазах потемнело, и она упала.
Родион, когда она очнулась, уложил ее на кровать. Сбегал за фельдшери-
цей, и та велела Парасковье полежать с неделю, принимая лекарства, а
после наказала никакой тяжелой работы не делать. Парасковья полежала
два дня и встала, но ей опять сделалось плохо, и она не поднималась с
постели почти до конца месяца.
Родион и Тишка по очереди дежурили возле больной. Сами и печь то-
пили, и варево готовили, и скот кормили, и даже доили корову.
Парасковья поднялась в конце июня, с первым летним дождем. Услы-
шав шум на улице, она посветлела лицом, сунула ноги в меховые туфли и
тихонько подошла к окну.
- Слава богу, дождичек! К теплу, значит. А мне пора вставать.
Родион до этого никогда не видел мать хворой. Привык к тому, что
она спозаранку топила печь, звенела ведрами. Бывало, целый день не
присядет отдохнуть - все у нее дела. А если и сядет на лавку, так
опять же с работой - за прялку.
"Плохо будет, если мать сдаст, - думал он. - Беречь ее надо. В
море нынче с Дорофеем не бывать. Как ее без присмотра оставишь? Погожу
до осени, а там - на Канин пойду".
Струи воды хлестали в оконце, стекая на землю мутными потоками.
Изредка поблескивала молния. Этот веселый шумный дождик принесен с
юго-запада шелоником. Желанным гостем пришел этот ветер. Поморы назва-
ли его в честь родины дедов и прадедов - Новгородчины, где течет река
Шелонь. Ветер с отчего края, добрый, теплый, обычно к вечеру стихал и,