пец ему знаком. А мужики у него в долгу. Не то что судно купить - дай
бог семью прокормить. Куда денешься? Я вот тоже здоровье потерял. Где
по силам дело найду? У него, у Вавилы. Больше негде.
Родион скинул с плахи шкуру, развернул новую, старательно ее
расправил и, примериваясь ножом, в сердцах сказал:
- Отец горбил на Вавилу - пропал. Теперь, выходит, мой черед?
Дедко Иероним как-то неловко закашлялся, встал с чурбана. На пле-
чо Родьки легла тяжелая теплая рука.
- В гибели отца твоего я не виновен. Бог тому судья... А жизнь,
брат, такая: кто-то на кого-то должен горбить. Иначе есть станет нече-
го, - зазвучал голос Вавилы. - Ну, а если, скажем, меня бы не было,
кому бы сдавали товар? В Архангельск везти - судно надобно, команда,
расходы... И всей деревней сложившись, судно-то не купить. Вот и выхо-
дит, если не я, так кто-то другой все равно должен кормить рыбаков.
Такая, брат, коммерция. Да-а...
Родька густо покраснел. Он не заметил, как появился Вавила. Дедко
стушевался и отошел к чанам. Ряхин наконец снял с плеча парня руку,
грузно опустился на чурбан, где только что сидел мастер, бросил зоркий
взгляд на Родьку.
- А у тебя ловко получается. Молодец! Люблю работящих, - похвалил
он. - И вот что я тебе скажу, Родя. Мы с тобой оба мужики. Только я
постарше да поопытней. Все, что имею, своим умом нажил. А смолоду так
же начинал. Как ты сказал - "горбил". Клепиком стругал, покрученником
ходил... Хлебнул горя. На Мурмане зуйком зимогорил. Все было. Парусни-
ки завел не сразу. А новая власть нам торговать не запрещает. Без ком-
мерческих людей и ей не устоять. Вот в губернской газете пишут про
нэп. Новая экономическая политика, значит. И этот нэп не мешает мне
иметь суда да везти сырье в Архангельск. Иначе там кожевенный завод
станет. Государству один убыток будет.
В цех впорхнула Меланья в темно-синем платье с оборками в три
яруса, в бархатной на лисьем меху жакетке. Легкая на ногу, невысокая.
Лицо тонкое, белое, напомаженное. Для кого румянилась и напомаживалась
- неведомо. Для мужа разве? Так он этого не любит: морщится, видя, как
Меланья "шпаклюет" лицо перед зеркалом.
Перешагнув порог, она поднесла к лицу надушенный платочек.
- Вавила! - сказала тонким капризным голосом. - Иди, кушать соб-
рано. И пакет из города привезли.
Вавила нарочно помедлил, сохраняя степенность и мужское достоинс-
тво.
- Сейчас разговор завершу и явлюсь.
- Являйся скорее! - жена, словно белка, быстро юркнула в открытую
дверь. Отойдя на несколько шагов, расчихалась. - Ну и ароматы!.. - И
засеменила по утоптанной тропинке к дому.
Вавила поднялся с чурбана, одобрительно потрепал Родьку по плечу:
- Как сгонит лед, шхуна в Архангельск пойдет. Поведет Дорофей
Киндяков. Просись к нему зуйком. Скажи: я согласен. Понял?
- Понял, - кивнул паренек.
Дорофей Киндяков был старинным приятелем Елисея. Вместе хаживали
они в молодости на канинские реки за навагой, на прибрежный зверобой-
ный промысел. Вместе росли, учились в церковноприходской школе, потом
"молодцевали" и женились на задушевных подружках, однофамилицах Пань-
киных: Елисей - на Парасковье, Дорофей - на Ефросинье.
На досуге Родион любил бывать в доме Киндяковых. Дорофей принимал
парня ласково и дружески, говорил серьезно, как, бывало, с Елисеем,
будто и не было меж ними разницы в годах. И жена его Ефросинья не от-
пускала Родьку без угощения - обедом ли, ужином ли накормит, чаем с
баранками напоит.
Дорофею было уже под сорок. Высокий, широкоплечий, с рыжеватинкой
в волосах и бороде, он слыл опытным мореходом и почти ежегодно плавал
шкипером на ряхинских судах. Характером был крут и упрям. Иной раз пе-
речил хозяину, но тот терпел, потому что в любом споре на поверку вы-
ходило: прав кормщик.
Словно великую драгоценность, хранил Киндяков у себя в доме по-
морскую лоцию - рукописную книгу в деревянном, обтянутом кожей переп-
лете с медными застежками. В ней старинным полууставом деды и прадеды
аккуратно и старательно описали во всех подробностях поморские пу-
ти-дороги: на Канин Нос, на Кольский полуостров, на остров Сосновец,
на Новую Землю и Грумант (Шпицберген), в Архангельск и в Норвегию, на
Мурман. В лоции указывались направления ветров, морских течений и дви-
жения льдов в Белом море, время ледостава и ледохода, а также населен-
ные пункты и промысловые избы по берегам, давались ориентиры при захо-
дах в бухты, гавани, устья рек.
Дорофей иногда разрешал Родьке полистать эту книгу. Паренек са-
дился к окну, осторожно раскрывал лоцию и старался разобрать слова,
написанные разными почерками.
Дочь Дорофея, тоненькая, синеглазая Густя, подходила к Родьке на
цыпочках, стараясь заглянуть через его плечо в книгу.
- Чего там написано? - спрашивала она.
- Все, - коротко отвечал Родька.
- Что все? Расскажи!
- Про все пути-дороги морские сказано.
Такой ответ не удовлетворял Густю, и она заставляла Родьку читать
вслух. С трудом разбирая слова, он читал ей первое попавшееся место.
- Ты, что ли, малограмотный? Все запинаешься. А еще училище кон-
чил! - упрекала девочка.
- Так тут написано по-старинному.
- Как это по-старинному? Пишут всегда одинаково.
- Нет, не одинаково. Есть нонешнее письмо, а есть и старинное,
вроде церковного.
- Чудно! - удивлялась Густя. - Чем это от тебя пахнет? - смешно
морщила она нос.
- Чем? Не сено кошу - шкуры строгаю в заводе, - хмурился Родька.
- Какие шкуры? Белька?
- Бывает и белек. Только на нем сала мало. Все больше утельги да
лысуны.
- А ты и сам похож на белька. Белек... белек... - подразнивала
девочка, развеселись.
- А ты утельга!
- Я утельга? - глаза Густи округлились. - Какая же я утельга?
- А какой же я белек?
- У тя волосы белые. Потому и белек.
За ветхими страницами лоции Родька видел в своем воображении мо-
ре, льды, волны. В ушах чудился шум прибоя, свист ветра.
Вырос парень в поморском селе, а в море бывать еще не довелось.
Дальше устья Унды не хаживал. А его неудержимо тянуло туда, в холодный
морской простор. Он представлял себя в парусиновой штормовке, в бахи-
лах до бедер на палубе парусника, и сердце замирало от восторга.
- Дядя Дорофей, - сказал Родька, придя к Киндяковым после разго-
вора с Вавилой. - Возьмешь меня на шхуну зуйком?
Дорофей окинул придирчивым взглядом парня. Тот стоял, сняв шапку.
Кудрявые волосы свешивались над бровями.
- На шхуну, говоришь? Зуйком? - неторопливо отозвался кормщик. -
А ну-ка, подойди поближе!
Родька шагнул к нему. Тяжелая мужская рука легла на плечо. Доро-
фей нажал. Родька устоял, не согнулся. Кормщик хитро блеснул глазами и
сжал руку паренька у предплечья крепкими пальцами.
- Силенка есть. Возьму, стало быть. Ну, как тебе работается?
- А ничего. Кажется, справляюсь.
- Хозяин, поди, торопит, чтобы скорей дело шло?
- Торопит. Да спешка ни к чему. Можно руки поранить.
- Верно, - согласился Дорофей. - Пришла пора, Родька, самому на
хлеб зарабатывать. Старайся во всяком деле.
К концу апреля лед на Унде, неподвижно лежавший могучим пластом
всю зиму, ожил, растрескался, и половодьем понесло его в море. Очища-
лись от зимней шубы и другие реки Мезенской губы - Майда, Мегра,
Ручьи, Кулой.
Юго-западный ветер - шелоник торопил по горлу Белого моря двинс-
кий лед. Севернее Моржовца, между Кольским берегом и Конушиным мысом,
льды беломорских рек перемешались и с ветрами и отливными течениями
устремились на север, в океан. Навстречу им от норвежских фиордов, от
Рыбачьего полуострова, полосой стопятидесятимильной ширины шло могучее
теплое течение Гольфстрим. Попадая в его теплые струи, льды начинали
таять.
Поморы, выходя на берег, долго смотрели вдаль, в серые половодные
просторы речного устья. Ветер наполнял легкие привычными запахами вес-
ны и моря, будоражил кровь, звал в неведомые и ведомые дали.
Зверобойное сырье на ряхинском заводе обработано, затарено, под-
готовлено к отправке. Хозяйский амбар на берегу забит бочками, ящика-
ми, тюками тюленьих и нерпичьих шкур. На двери завода Вавила повесил
большой, словно пудовая гиря, амбарный замок.
Дедко Иероним вышел на угор, опираясь на батожок. Щурил глаза на
солнышко, любовался вольным полетом чаек. Вот одна задержалась над во-
дой, часто-часто взмахивая крыльями, и вдруг ринулась вниз. Миг - и
поднялась. Из клюва торчал рыбий хвост, Пролетела над водой, вернулась
- хвост исчез. Снова нависла у самого берега.
- Ловко у нее получается. На лету ест и не подавится! - сказал
Родька, пришедший на берег вместе с дедом.
- Да, уж добывать себе пропитанье чайки мастерицы! - отозвался
Иероним. - Что, Родя, скоро в море?
- Шхуна пойдет послезавтра, - сказал Родька с улыбкой, не скрывая
радости.
- Хаживал и я зуйком-то, - начал Иероним. - Давай-ко сядем вон на
то бревнышко, посидим... С отцом плавал. Он на Мурман покрученником
ходил, на паруснике. В Вайде губе ловили треску ярусами. Тюки я отви-
вал, наживку очищал. Платили по пятаку за тюк. За день, бывало, отовью
сорок тюков, заработаю, значит, два рубля. А отец ходил весельщиком.
Так у него иной раз заработки и моего меньше.
Иероним весь погрузился в воспоминания, смотрел бесцветными при-
щуренными глазами на реку.
- А отвивать тюки не легко было. В вешню-то пору холодно, руки
сводит, спина стынет. Куда-нибудь за избушку от ветра прячешься...
Деньги-то заработанные берег, чтобы домой привезти в целости да сох-
ранности. Чем жить? А тем, что у рыбаков выпрошу - рыбой. Придут, бы-
вало, с моря, кричат: "Держи, зуек!" Кинут треску либо пикшу. Наваришь
- и сыт.
И, словно вновь переживая давние обиды, старик укоризненно пока-
чал головой.
- Зуек всем от мала до стара подчинялся, совсем был бесправный
человек. Бывало, не так что сделаешь - линьком отдерут. И побаловаться
не смей! А был я ведь в твоих годах. Хотелось поозоровать-то... Отец
вступиться не смел, хоть и рядом. Суровы были поморские правила в ста-
рину. В специальном "Устьянском Правильнике" все записаны - того и
придерживались. Теперь, правда, не знаю как: давно в море не бывал.
Ну, да ты, Родя, себя в обиду не давай. Только будь послушен, трудолю-
бив, а остальное приложится, Дорофей тебя любит, побережет. Однако,
как говорится, на Дорофея надейся, да и сам не плошай.
- Не оплошаю!
Родион смотрел в ту сторону, где устье Унды расширялось, вылива-
ясь в губу. Там, на рейде, вписываясь тонким силуэтом в облачное небо,
стояла на якоре ряхинская шхуна. С приливом она подойдет ближе к де-
ревне. Грузить ее будут с карбасов. "То-то закипит завтра работа!" -
подумал Родька.
Рано утром на берегу собрался народ: кто поработать на погрузке
шхуны, а кто просто так поглазеть. Среди шапок-ушанок и картузов пест-
рели бабьи платки.
Вавила Ряхин настежь распахнул двери амбара:
- Ну, братцы, с богом! За дело!
Мужики принялись выкатывать по наклонным доскам-слегам к карбасам
бочонки с тюленьим жиром, таскать тюки с просоленными, плотно уложен-
ными шкурами.
Вавила суетился не меньше других - помогал выкатывать бочки, бди-
тельно следя при этом, чтобы грузы спускалась по слегам осторожно, "на
руках". Но на какое-то время он замешкался в дальнем углу амбара, и
Григорий Хват, озорно подмигнув товарищам, спустил бочку с самого вер-
ха.
- И-э-эх! Пошла, родимая!
Но он не рассчитал: у самого борта бочонок соскользнул с досок и
плюхнулся в воду.
Анисим Родионов, идущий на шхуне за боцмана, заметил:
- Чего озоруешь, Гришка? Сам теперь и лезь в воду за бочонком.
Хват с притворной сокрушенностью почесал загривок огромной вес-
нушчатой рукой и сказал виновато, хотя в глазах бегали озорные, лихие
чертики:
- Не рассчитал малость. Боком пошла. Ах, стерва косопузая!
Ряхпн уже следил из дверей амбара.
- Кто бочонок в воду спровадил? - рявкнул он.
- Сам спровадился, - пробормотал Гришка и, разогнув голенища ба-
хил, вошел в реку. Он легко взял трехпудовый груз и перевалил его че-
рез борт в карбас.
- Силу те девать некуда, Гришка! - ворчал хозяин. - А ежели бы
рассыпались клепки?
- Клепки бы рассыпались - сало все равно бы не утонуло. Жир тюле-
ний. Первый сорт! - лихо ответил Хват.
- А как я с тебя при расчете вычту за озорство?
- Не за что, Вавила! Вишь, бочка уложена - будто тут и была. По-
любуйся-ко!
Спустя полчаса первый карбас, грузно осевший в воду чуть ли не до
верхней доски-обшивины, тронулся на веслах к фарватеру, где стояла
шхуна. Там товары поднимали на судно с помощью стрелы с ручной лебед-
кой, укладывали в трюм, найтовили на палубе. Груз на судне принимал
Дорофей с частью команды.
Родька готовился в путь. Сборы невелики: много барахла моряк с
собой не берет, а зуек тем более. Мать положила в отцовский старый ме-
шок из нерпичьей шкуры смену белья, две чистые рубахи из пестрядины,
пару шерстяных носков белой овечьей шерсти, а из харчей - шанег-сме-
танников, ржаных сухарей, сахару да соли.
Родька вынул из мешка узелок с сахаром.
- Оставьте себе. Сахару у нас мало. Там мне дадут.
Мать присела на лавку, на глаза навернулись слезы, но она опаса-
лась утирать их, боясь рассердить сына. Сквозь туман на ресницах пог-
лядела на узелок:
- Как же ты там, Родионушко, без сахару-то? Ведь сладкое любишь.
- И Тишка любит. Пусть ему останется.
- Ты уж смотри, сынок, слушайся мужиков-то, не гневи их понапрас-
ну. Старайся, чтобы тобой все были довольны. Сам Вавила, бают, в рейс
пойдет...
- Не беспокойся. Не маленький.
- Береги себя. Дай бог удачи да счастья!
- Спасибо, мама.
Родион стал посреди избы, поглядел по сторонам: не забыл ли чего.
Вспомнил про отцовский нож. Поднялся на лавку, потянулся к воронцу1,
нашарил там финку в кожаных ножнах и, почистив клинок золой на шестке
и сунув обратно в ножны, спрятал в мешок.
1 Воронец - полка под потолком.
В избу вбежал запыхавшийся брат. Сапожонки мокры: видно, опять не
удержался, чтобы не побродить в воде у берега. Шмыгнул носом, ловко
прошелся под ним рукавом и сказал, возбужденно блестя глазами:
- Четвертый карбас отчалил. Пятый начали грузить. Тебе, Родька,
пора!
- Ну с богом, Родионушко! - сказала Парасковья.
Тишка, прощаясь, сдержанно, как мужик, сунул Родьке холодную, в
трещинах и цыпках руку. Родион наказал:
- Ты тут не озоруй. Мать слушайся!
- Когда я озоровал-то?
- Уж и обиделся! Ну, прощайте!
...Дожила Парасковья до проводов в море сына. Долго стояла она на
берегу. Все уже разошлись, а она все смотрела вдаль, где на волнах по-
качивалось судно. Шептала: "Счастливо тебе, сынок! Доброй тебе повете-
ри!"
Пoветерь! Это старинное поморское слово будило в рыбацкой душе
надежду на благополучное плавание и удачу в промысле. Поветерь - по
ветру, попутный ветер.
"Поветерь" - название шхуны Ряхина. Прежний судовладелец, когда
шхуна сошла со стапелей, окрестил ее "Святая Анна". Вавила перекрасил
корпус, приказал малярам написать славянской вязью новое имя. Ничто
больше не напоминало ему о прежнем хозяине, о печальной участи разо-
рившегося купца.
Строилась шхуна по заказу на Соломбальской верфи в Архангельске.
Корабелы сработали ее на диво - легкую, прочную, изящную. Вавила так
полюбил судно, что первое время, приобретя его, жил в каюте, редко съ-
езжая на берег...
Разные дуют ветры в Белом море, но господствуют норд-ост и
норд-вест. Самый опасный ветер северо-восточный. Он часто приносит ту-
маны, стоящие по нескольку суток плотной стеной от Зимних гор до Терс-
кого берега.
В эту пору дул юго-западный ветер. Направление его почти совпада-
ло с курсом шхуны, и была ей при выходе из дому полная поветерь. Но
ненадолго. От Воронова мыса шхуна должна будет круто повернуть на
юго-запад, и тогда ветер станет встречным, если не переменится.
"Поветерь", гафельная шхуна, имела довольно несложную оснастку:
на фок- и грот-мачтах, поставленных с наклоном к корме, крепилось по
два паруса - косому гроту и фоку внизу и топселю наверху. На бушприте
- стаксели1. Команда в восемь человек, включая шкипера, который имено-
вался у Ряхина капитаном, свободно управлялась с парусами в любую по-
году.
1 Фок- нижний парус на фок-мачте. Грот- нижний парус на грот-мач-
те. Фок-мачта - первая мачта от носа, грот - вторая. Стаксель - косой
треугольный парус, расположенный впереди фок-мачты, крепится к бушпри-
ту. Бушприт - горизонтальное или наклонное рангоутное дерево, выступа-
ющее с носа судна.
Камбуз находился в корме, рядом с ним - кладовая для провианта.
На камбузе - плита, большие луженые кастрюли, сковороды, обеденные
миски, чайники и другая утварь. Все уложено на полках с высокими зак-
раинами и специальными гнездами, чтобы посуда не падала во время штор-
ма.
Вечером, когда команда съехала на берег попрощаться с родными,
Родька остался на шхуне за кока и вахтенного. Он осмотрел свое хозяйс-
тво, разложил на столе продукты, выданные Анисимом, и принялся за де-
ло. Замочил в ведре соленую треску, достал из мешка комочек дрожжей,
которыми снабдила его мать, и стал припоминать, как дома растворяли
квашню. Он задумал испечь пшеничные оладьи. Притащил дров, нагрел чай-
ник. В теплой воде распустил дрожжи, замесил в большой кастрюле муку.
Не спеша перемыл в горячей воде ложки, вилки, миски, обтер везде
пыль и спустился в кубрик. В иллюминаторы пробивался слабый свет белой
ночи. Над столом на проволоке подвешен фонарь. Койка зуйка была внизу,
у самой двери. Родька взбил тощую подушку, лег, заложив руки за голо-
ву. Хорошо, спокойно... Он даже улыбнулся, потянувшись всем телом, и
закрыл глаза. Но спать не полагалось. Зуек встал, заметил, что стол в
кубрике грязен. Принес воды, вымыл, выскоблил столешницу, надраил па-
лубу и поднялся по трапу наверх.
Шхуна чуть-чуть покачивалась на неширокой волне. Якорная цепь ре-
зала воду, и она, тихонько струясь, побулькивала. Родька заглянул в
рубку, рассмотрел штурвал, компас, столик с какими-то бумагами, види-
мо, картами. Попробовал прочность канатов, которыми принайтовили бочки
на палубе. Крепко. Вышел на бак, поглядел вперед. Открылось широкое
устье Унды. На ней лениво плескались ночные волны. Слева виднелся мыс
Наволок, справа - узкая полоска материкового обрыва с белой лентой
снегов, которые удерживались там, на северной стороне, все лето. Даль-
ше - простор Мезенской губы. Там все сливалось: и серое полуночное не-
бо, и свинцовая водная рябь. Казалось, впереди все заволокло туманом.
Глянул Родька на запад - увидел вытянутые, плоские фиолетово-се-
рые облака. Глянул на восток - небо прозрачно розовело. Скоро там
взойдет солнце, ненадолго спрятавшееся за горизонтом. На южной стороне
- темные силуэты изб, колокольня в деревне.
На фок-мачте, на железном кронштейне, висел небольшой бронзовый
колокол - рында. Родька легонько качнул язык. Колокол отозвался нег-
ромким мелодичным звоном. Бронза долго гудела. Родька закрепил конец
веревки рынды за гвоздь, вбитый в мачту.
Став у фальшборта, он упер руки в бока и глянул на мачты, на
свернутые паруса. Вот бы сейчас распустить их, вытащить якорь, кинуть-
ся в рубку и взять в руки штурвал! Справился бы он один со шхуной?
Нет, вряд ли...
Однако пора на камбуз. Скоро прибудет на шхуну команда. Родька
спохватился и снова развел в плите огонь. На палубе вычистил рыбу и
принялся жарить ее. Дрова в плиту подкладывал понемногу.
Управившись с рыбой, принялся печь оладьи. Он так увлекся рабо-
той, что не заметил, как к шхуне подошла шлюпка.
В камбуз заглянул Дорофей.
- Эй, горит!
Родька чуть не уронил сковороду.
- Напугал, дядя Дорофей!
- Ничего. Привыкай. - Дорофей блеснул белозубой улыбкой из-под
усов. - Завтрак у тебя, я вижу, готов! Молодец! По-нашему, по-поморс-
кому как он называется? Ну-ка?
- Первая выть, - ответил зуек.
- Верно.
- А обед, - вторая выть...
- То-то! Ну, старайся. Мужики так прощались дома, что приехали
голодные. Скоро есть запросят.
- У меня уж все готово.
Из-за спины Дорофея выставилась полупьяная физиономия Вавилы.
Тряхнул бородой, похвалил:
- Хорош у нас зуек!
Анисим Родионов пришел пробовать пищу.
- Для первого разу добро, - сказал он.
Мужики, слегка подгулявшие дома, почти не заметили, что рыба со-
лоновата - плохо вымокла. Они уписывали завтрак за обе щеки. В кубрике
было весело, шумно, все похваливали зуйка за аккуратность и старание.
Вавиле Ряхину Родька подавал завтрак отдельно в каюту. Хозяин
грузно сидел в кресле, привинченном к палубе, тыкал вилкой мимо рыбы,
морщился, кряхтел.
- Из-под жениной юбки удрал, - хохотал он раскатисто. - Свобода!
Ты, того... помалкивай, понял?
- Понял. Что еще принести?
- Ничего. Ступай. Спать буду.
Глаза у Родьки слипались от усталости. Прежде чем прикорнуть на
койке, надо было все прибрать, помыть посуду и подумать, что пригото-
вить на обед.
Над шхуной взметнулись и расправились паруса на ветру, посвежев-
шем с рассветом. "Поветерь" отправилась в первый в эту навигацию рейс.
1
К концу дня на вторые сутки шхуна, миновав остров Мудьюг, вошла в
устье Северной Двины. Еще за Мудьюгом Ряхин распорядился прикрыть бре-
зентом бочонки, находившиеся на палубе. Сам хозяин, внезапно посуро-
вевший, озабоченный, стал за штурвал, отослав Дорофея на отдых.
Заметив, как внешне изменился Вавила, команда пыталась объяснить
это по-своему:
- Боится на мель сесть. Сам у руля! Будто Дорофей тут не пла-
вал...
- А зачем бочки закрыл? Раньше не закрывали.
- Будто ворованное везем!
Дорофей подумал и осторожно заметил:
- Судя по всему, товар будет сбывать тайно. Видно, боится влас-
тей.
Родька, лежа на койке, прислушивался к разговорам.
Вавила, привычно поворачивая штурвальное колесо, поглядывал на
фарватер, на бакены, береговые очертания и невесело размышлял.
Архангельский перекупщик зверобойного товара Кологривов еще в
марте писал ему, что кожевенный завод, принадлежащий купцу, Советская
власть национализировала. Однако через верных людей можно сбыть товар
подороже, минуя строгий контроль.
Поэтому Кологривов советовал Ряхину, придя в Архангельск, не от-
давать якорь в центре, у Красной пристани, а пройти вверх по Двине,
миновать город и стать в версте от двинского села Уймы. Туда в назна-
ченный час прибудут люди Кологривова на карбасах и заберут товар. Пе-
рекупщик определил место и время встречи с Ряхиным в городе для расче-
та за привезенные шкуры.
"Все пошло прахом! - думал Вавила. - Свое собственное, горбом на-
житое приходится сбывать украдкой. О рейсе в Норвегию и думать теперь
нечего. Слышно, что даже государственные торговые суда за границу вы-
ходят только с разрешения властей. А мне путь туда заказан... Того и
гляди шхуну отберут. Тяжелые времена. Как жить дальше - не ведаю..."
Голову сверлило недоброе предчувствие: "Не накрыли бы таможенники
при входе в порт. Как бы проскочить незаметно?"
Но не проскочишь портовый надзор: ночи белые, паруса за версту
видно. И таможня проверяла каждое суденышко, появившееся у города.
У Чижовки к борту шхуны подвалил таможенный катерок. Ряхин пере-
дал штурвал Дорофею, приказал спустить паруса, стать на якорь. Зазве-
нела цепь, якорь нырнул в воду.
С катера подали конец, и по штормтрапу на борт шхуны поднялись
двое: пожилой с усами щеточкой востроглазый досмотрщик и другой, помо-
ложе, с трубкой в зубах. Оба в морской форме. У молодого мичманка на-
дета лихо, набекрень.
Ряхин снял картуз, кивнул властям.
- Чье судно? - спросил старший.
- Из Унды. Рыбацкая шхуна... - ответил Вавила.
- Хозяин кто?
- Я... Ряхин.
- А-а-а! - протянул таможенник. - Слыхал Ряхина. Груз?
Вавила показал на бочки под брезентом:
- Весь товар. Тюльжир.
- А в трюме?
- И в трюме маленько.
- Тоже жир?
- Шкуры...
- Кому привез?
- Кожевенному заводу.
- Разрешение от сельского Совета имеется на продажу?
- Нету. Не знал, что надобно. В прежние времена ходил без всякого
разрешения...
- Так то в прежние! - сурово оборвал таможенник. - Нынче требует-
ся документ.
- Так я ведь без утайки, господин-товарищ, - мягко и заискивающе
заговорил Вавила. - Сдам товар государству - и домой. Не пропадать же
ему!
Таможенники приказали скинуть брезент, пересчитали бочонки, ос-
мотрели трюм, записали, сколько чего имеется на судне, и дали Вавиле
расписаться.
- На завод, говоришь? - строго спросил на прощание пожилой тамо-
женник. - Ладно. Проверим. Заводу сырье очень нужно. Как раз на прос-
тое находится. А ты все плаваешь? Ну-ну, плавай пока...
Катер отчалил. Ряхин спустился в каюту, сел у стола, обхватил го-
лову руками и погрузился в раздумье. Из головы не выходили последние
слова таможенника, сказанные с холодной многозначительностью: "Ну-ну,
плавай пока..." К чему он так сказал - "пока"?.. К сердцу прокрался
холодок.
Но долго думать не приходилось. Позвал к себе Дорофея и Анисима.
Когда они явились, сказал:
- Вот что, братцы. Дело со сбытом товара у меня срывается. Тамо-
женники пересчитали все и грозились проверить, в целости ли сдам сырье
заводу. А платит он мало, цены на шкуры и жир низкие. Из выручки даже
рейса не оправдаю... А ведь команде расчет надлежит выдать, да такой,
чтобы мужиков не обидеть.
Вавила умолк, пытливо посмотрел на помощников. Те молчали, не
зная, куда клонит хозяин.
- Верный человек обещал мне заплатить за товар втрое дороже про-
тив государственной цены, - понизил голос Вавила. - И он ждет шхуну.
- Так ведь таможне количество тюков и бочек теперь известно! -
сказал Дорофей. - Не сдашь - неприятностей не оберешься.
- Известно, по числу тюков. А если каждый тюк разделить надвое да
упаковать снова? Ведь вес-то им неведом!
- Впутаемся в историю, - возразил Дорофей. - И согласятся ли му-
жики на такое дело? Всю ночь придется работать.
- Им не обязательно знать - зачем. Скажу, что так принимает завод
бог семью прокормить. Куда денешься? Я вот тоже здоровье потерял. Где
по силам дело найду? У него, у Вавилы. Больше негде.
Родион скинул с плахи шкуру, развернул новую, старательно ее
расправил и, примериваясь ножом, в сердцах сказал:
- Отец горбил на Вавилу - пропал. Теперь, выходит, мой черед?
Дедко Иероним как-то неловко закашлялся, встал с чурбана. На пле-
чо Родьки легла тяжелая теплая рука.
- В гибели отца твоего я не виновен. Бог тому судья... А жизнь,
брат, такая: кто-то на кого-то должен горбить. Иначе есть станет нече-
го, - зазвучал голос Вавилы. - Ну, а если, скажем, меня бы не было,
кому бы сдавали товар? В Архангельск везти - судно надобно, команда,
расходы... И всей деревней сложившись, судно-то не купить. Вот и выхо-
дит, если не я, так кто-то другой все равно должен кормить рыбаков.
Такая, брат, коммерция. Да-а...
Родька густо покраснел. Он не заметил, как появился Вавила. Дедко
стушевался и отошел к чанам. Ряхин наконец снял с плеча парня руку,
грузно опустился на чурбан, где только что сидел мастер, бросил зоркий
взгляд на Родьку.
- А у тебя ловко получается. Молодец! Люблю работящих, - похвалил
он. - И вот что я тебе скажу, Родя. Мы с тобой оба мужики. Только я
постарше да поопытней. Все, что имею, своим умом нажил. А смолоду так
же начинал. Как ты сказал - "горбил". Клепиком стругал, покрученником
ходил... Хлебнул горя. На Мурмане зуйком зимогорил. Все было. Парусни-
ки завел не сразу. А новая власть нам торговать не запрещает. Без ком-
мерческих людей и ей не устоять. Вот в губернской газете пишут про
нэп. Новая экономическая политика, значит. И этот нэп не мешает мне
иметь суда да везти сырье в Архангельск. Иначе там кожевенный завод
станет. Государству один убыток будет.
В цех впорхнула Меланья в темно-синем платье с оборками в три
яруса, в бархатной на лисьем меху жакетке. Легкая на ногу, невысокая.
Лицо тонкое, белое, напомаженное. Для кого румянилась и напомаживалась
- неведомо. Для мужа разве? Так он этого не любит: морщится, видя, как
Меланья "шпаклюет" лицо перед зеркалом.
Перешагнув порог, она поднесла к лицу надушенный платочек.
- Вавила! - сказала тонким капризным голосом. - Иди, кушать соб-
рано. И пакет из города привезли.
Вавила нарочно помедлил, сохраняя степенность и мужское достоинс-
тво.
- Сейчас разговор завершу и явлюсь.
- Являйся скорее! - жена, словно белка, быстро юркнула в открытую
дверь. Отойдя на несколько шагов, расчихалась. - Ну и ароматы!.. - И
засеменила по утоптанной тропинке к дому.
Вавила поднялся с чурбана, одобрительно потрепал Родьку по плечу:
- Как сгонит лед, шхуна в Архангельск пойдет. Поведет Дорофей
Киндяков. Просись к нему зуйком. Скажи: я согласен. Понял?
- Понял, - кивнул паренек.
Дорофей Киндяков был старинным приятелем Елисея. Вместе хаживали
они в молодости на канинские реки за навагой, на прибрежный зверобой-
ный промысел. Вместе росли, учились в церковноприходской школе, потом
"молодцевали" и женились на задушевных подружках, однофамилицах Пань-
киных: Елисей - на Парасковье, Дорофей - на Ефросинье.
На досуге Родион любил бывать в доме Киндяковых. Дорофей принимал
парня ласково и дружески, говорил серьезно, как, бывало, с Елисеем,
будто и не было меж ними разницы в годах. И жена его Ефросинья не от-
пускала Родьку без угощения - обедом ли, ужином ли накормит, чаем с
баранками напоит.
Дорофею было уже под сорок. Высокий, широкоплечий, с рыжеватинкой
в волосах и бороде, он слыл опытным мореходом и почти ежегодно плавал
шкипером на ряхинских судах. Характером был крут и упрям. Иной раз пе-
речил хозяину, но тот терпел, потому что в любом споре на поверку вы-
ходило: прав кормщик.
Словно великую драгоценность, хранил Киндяков у себя в доме по-
морскую лоцию - рукописную книгу в деревянном, обтянутом кожей переп-
лете с медными застежками. В ней старинным полууставом деды и прадеды
аккуратно и старательно описали во всех подробностях поморские пу-
ти-дороги: на Канин Нос, на Кольский полуостров, на остров Сосновец,
на Новую Землю и Грумант (Шпицберген), в Архангельск и в Норвегию, на
Мурман. В лоции указывались направления ветров, морских течений и дви-
жения льдов в Белом море, время ледостава и ледохода, а также населен-
ные пункты и промысловые избы по берегам, давались ориентиры при захо-
дах в бухты, гавани, устья рек.
Дорофей иногда разрешал Родьке полистать эту книгу. Паренек са-
дился к окну, осторожно раскрывал лоцию и старался разобрать слова,
написанные разными почерками.
Дочь Дорофея, тоненькая, синеглазая Густя, подходила к Родьке на
цыпочках, стараясь заглянуть через его плечо в книгу.
- Чего там написано? - спрашивала она.
- Все, - коротко отвечал Родька.
- Что все? Расскажи!
- Про все пути-дороги морские сказано.
Такой ответ не удовлетворял Густю, и она заставляла Родьку читать
вслух. С трудом разбирая слова, он читал ей первое попавшееся место.
- Ты, что ли, малограмотный? Все запинаешься. А еще училище кон-
чил! - упрекала девочка.
- Так тут написано по-старинному.
- Как это по-старинному? Пишут всегда одинаково.
- Нет, не одинаково. Есть нонешнее письмо, а есть и старинное,
вроде церковного.
- Чудно! - удивлялась Густя. - Чем это от тебя пахнет? - смешно
морщила она нос.
- Чем? Не сено кошу - шкуры строгаю в заводе, - хмурился Родька.
- Какие шкуры? Белька?
- Бывает и белек. Только на нем сала мало. Все больше утельги да
лысуны.
- А ты и сам похож на белька. Белек... белек... - подразнивала
девочка, развеселись.
- А ты утельга!
- Я утельга? - глаза Густи округлились. - Какая же я утельга?
- А какой же я белек?
- У тя волосы белые. Потому и белек.
За ветхими страницами лоции Родька видел в своем воображении мо-
ре, льды, волны. В ушах чудился шум прибоя, свист ветра.
Вырос парень в поморском селе, а в море бывать еще не довелось.
Дальше устья Унды не хаживал. А его неудержимо тянуло туда, в холодный
морской простор. Он представлял себя в парусиновой штормовке, в бахи-
лах до бедер на палубе парусника, и сердце замирало от восторга.
- Дядя Дорофей, - сказал Родька, придя к Киндяковым после разго-
вора с Вавилой. - Возьмешь меня на шхуну зуйком?
Дорофей окинул придирчивым взглядом парня. Тот стоял, сняв шапку.
Кудрявые волосы свешивались над бровями.
- На шхуну, говоришь? Зуйком? - неторопливо отозвался кормщик. -
А ну-ка, подойди поближе!
Родька шагнул к нему. Тяжелая мужская рука легла на плечо. Доро-
фей нажал. Родька устоял, не согнулся. Кормщик хитро блеснул глазами и
сжал руку паренька у предплечья крепкими пальцами.
- Силенка есть. Возьму, стало быть. Ну, как тебе работается?
- А ничего. Кажется, справляюсь.
- Хозяин, поди, торопит, чтобы скорей дело шло?
- Торопит. Да спешка ни к чему. Можно руки поранить.
- Верно, - согласился Дорофей. - Пришла пора, Родька, самому на
хлеб зарабатывать. Старайся во всяком деле.
К концу апреля лед на Унде, неподвижно лежавший могучим пластом
всю зиму, ожил, растрескался, и половодьем понесло его в море. Очища-
лись от зимней шубы и другие реки Мезенской губы - Майда, Мегра,
Ручьи, Кулой.
Юго-западный ветер - шелоник торопил по горлу Белого моря двинс-
кий лед. Севернее Моржовца, между Кольским берегом и Конушиным мысом,
льды беломорских рек перемешались и с ветрами и отливными течениями
устремились на север, в океан. Навстречу им от норвежских фиордов, от
Рыбачьего полуострова, полосой стопятидесятимильной ширины шло могучее
теплое течение Гольфстрим. Попадая в его теплые струи, льды начинали
таять.
Поморы, выходя на берег, долго смотрели вдаль, в серые половодные
просторы речного устья. Ветер наполнял легкие привычными запахами вес-
ны и моря, будоражил кровь, звал в неведомые и ведомые дали.
Зверобойное сырье на ряхинском заводе обработано, затарено, под-
готовлено к отправке. Хозяйский амбар на берегу забит бочками, ящика-
ми, тюками тюленьих и нерпичьих шкур. На двери завода Вавила повесил
большой, словно пудовая гиря, амбарный замок.
Дедко Иероним вышел на угор, опираясь на батожок. Щурил глаза на
солнышко, любовался вольным полетом чаек. Вот одна задержалась над во-
дой, часто-часто взмахивая крыльями, и вдруг ринулась вниз. Миг - и
поднялась. Из клюва торчал рыбий хвост, Пролетела над водой, вернулась
- хвост исчез. Снова нависла у самого берега.
- Ловко у нее получается. На лету ест и не подавится! - сказал
Родька, пришедший на берег вместе с дедом.
- Да, уж добывать себе пропитанье чайки мастерицы! - отозвался
Иероним. - Что, Родя, скоро в море?
- Шхуна пойдет послезавтра, - сказал Родька с улыбкой, не скрывая
радости.
- Хаживал и я зуйком-то, - начал Иероним. - Давай-ко сядем вон на
то бревнышко, посидим... С отцом плавал. Он на Мурман покрученником
ходил, на паруснике. В Вайде губе ловили треску ярусами. Тюки я отви-
вал, наживку очищал. Платили по пятаку за тюк. За день, бывало, отовью
сорок тюков, заработаю, значит, два рубля. А отец ходил весельщиком.
Так у него иной раз заработки и моего меньше.
Иероним весь погрузился в воспоминания, смотрел бесцветными при-
щуренными глазами на реку.
- А отвивать тюки не легко было. В вешню-то пору холодно, руки
сводит, спина стынет. Куда-нибудь за избушку от ветра прячешься...
Деньги-то заработанные берег, чтобы домой привезти в целости да сох-
ранности. Чем жить? А тем, что у рыбаков выпрошу - рыбой. Придут, бы-
вало, с моря, кричат: "Держи, зуек!" Кинут треску либо пикшу. Наваришь
- и сыт.
И, словно вновь переживая давние обиды, старик укоризненно пока-
чал головой.
- Зуек всем от мала до стара подчинялся, совсем был бесправный
человек. Бывало, не так что сделаешь - линьком отдерут. И побаловаться
не смей! А был я ведь в твоих годах. Хотелось поозоровать-то... Отец
вступиться не смел, хоть и рядом. Суровы были поморские правила в ста-
рину. В специальном "Устьянском Правильнике" все записаны - того и
придерживались. Теперь, правда, не знаю как: давно в море не бывал.
Ну, да ты, Родя, себя в обиду не давай. Только будь послушен, трудолю-
бив, а остальное приложится, Дорофей тебя любит, побережет. Однако,
как говорится, на Дорофея надейся, да и сам не плошай.
- Не оплошаю!
Родион смотрел в ту сторону, где устье Унды расширялось, вылива-
ясь в губу. Там, на рейде, вписываясь тонким силуэтом в облачное небо,
стояла на якоре ряхинская шхуна. С приливом она подойдет ближе к де-
ревне. Грузить ее будут с карбасов. "То-то закипит завтра работа!" -
подумал Родька.
Рано утром на берегу собрался народ: кто поработать на погрузке
шхуны, а кто просто так поглазеть. Среди шапок-ушанок и картузов пест-
рели бабьи платки.
Вавила Ряхин настежь распахнул двери амбара:
- Ну, братцы, с богом! За дело!
Мужики принялись выкатывать по наклонным доскам-слегам к карбасам
бочонки с тюленьим жиром, таскать тюки с просоленными, плотно уложен-
ными шкурами.
Вавила суетился не меньше других - помогал выкатывать бочки, бди-
тельно следя при этом, чтобы грузы спускалась по слегам осторожно, "на
руках". Но на какое-то время он замешкался в дальнем углу амбара, и
Григорий Хват, озорно подмигнув товарищам, спустил бочку с самого вер-
ха.
- И-э-эх! Пошла, родимая!
Но он не рассчитал: у самого борта бочонок соскользнул с досок и
плюхнулся в воду.
Анисим Родионов, идущий на шхуне за боцмана, заметил:
- Чего озоруешь, Гришка? Сам теперь и лезь в воду за бочонком.
Хват с притворной сокрушенностью почесал загривок огромной вес-
нушчатой рукой и сказал виновато, хотя в глазах бегали озорные, лихие
чертики:
- Не рассчитал малость. Боком пошла. Ах, стерва косопузая!
Ряхпн уже следил из дверей амбара.
- Кто бочонок в воду спровадил? - рявкнул он.
- Сам спровадился, - пробормотал Гришка и, разогнув голенища ба-
хил, вошел в реку. Он легко взял трехпудовый груз и перевалил его че-
рез борт в карбас.
- Силу те девать некуда, Гришка! - ворчал хозяин. - А ежели бы
рассыпались клепки?
- Клепки бы рассыпались - сало все равно бы не утонуло. Жир тюле-
ний. Первый сорт! - лихо ответил Хват.
- А как я с тебя при расчете вычту за озорство?
- Не за что, Вавила! Вишь, бочка уложена - будто тут и была. По-
любуйся-ко!
Спустя полчаса первый карбас, грузно осевший в воду чуть ли не до
верхней доски-обшивины, тронулся на веслах к фарватеру, где стояла
шхуна. Там товары поднимали на судно с помощью стрелы с ручной лебед-
кой, укладывали в трюм, найтовили на палубе. Груз на судне принимал
Дорофей с частью команды.
Родька готовился в путь. Сборы невелики: много барахла моряк с
собой не берет, а зуек тем более. Мать положила в отцовский старый ме-
шок из нерпичьей шкуры смену белья, две чистые рубахи из пестрядины,
пару шерстяных носков белой овечьей шерсти, а из харчей - шанег-сме-
танников, ржаных сухарей, сахару да соли.
Родька вынул из мешка узелок с сахаром.
- Оставьте себе. Сахару у нас мало. Там мне дадут.
Мать присела на лавку, на глаза навернулись слезы, но она опаса-
лась утирать их, боясь рассердить сына. Сквозь туман на ресницах пог-
лядела на узелок:
- Как же ты там, Родионушко, без сахару-то? Ведь сладкое любишь.
- И Тишка любит. Пусть ему останется.
- Ты уж смотри, сынок, слушайся мужиков-то, не гневи их понапрас-
ну. Старайся, чтобы тобой все были довольны. Сам Вавила, бают, в рейс
пойдет...
- Не беспокойся. Не маленький.
- Береги себя. Дай бог удачи да счастья!
- Спасибо, мама.
Родион стал посреди избы, поглядел по сторонам: не забыл ли чего.
Вспомнил про отцовский нож. Поднялся на лавку, потянулся к воронцу1,
нашарил там финку в кожаных ножнах и, почистив клинок золой на шестке
и сунув обратно в ножны, спрятал в мешок.
1 Воронец - полка под потолком.
В избу вбежал запыхавшийся брат. Сапожонки мокры: видно, опять не
удержался, чтобы не побродить в воде у берега. Шмыгнул носом, ловко
прошелся под ним рукавом и сказал, возбужденно блестя глазами:
- Четвертый карбас отчалил. Пятый начали грузить. Тебе, Родька,
пора!
- Ну с богом, Родионушко! - сказала Парасковья.
Тишка, прощаясь, сдержанно, как мужик, сунул Родьке холодную, в
трещинах и цыпках руку. Родион наказал:
- Ты тут не озоруй. Мать слушайся!
- Когда я озоровал-то?
- Уж и обиделся! Ну, прощайте!
...Дожила Парасковья до проводов в море сына. Долго стояла она на
берегу. Все уже разошлись, а она все смотрела вдаль, где на волнах по-
качивалось судно. Шептала: "Счастливо тебе, сынок! Доброй тебе повете-
ри!"
Пoветерь! Это старинное поморское слово будило в рыбацкой душе
надежду на благополучное плавание и удачу в промысле. Поветерь - по
ветру, попутный ветер.
"Поветерь" - название шхуны Ряхина. Прежний судовладелец, когда
шхуна сошла со стапелей, окрестил ее "Святая Анна". Вавила перекрасил
корпус, приказал малярам написать славянской вязью новое имя. Ничто
больше не напоминало ему о прежнем хозяине, о печальной участи разо-
рившегося купца.
Строилась шхуна по заказу на Соломбальской верфи в Архангельске.
Корабелы сработали ее на диво - легкую, прочную, изящную. Вавила так
полюбил судно, что первое время, приобретя его, жил в каюте, редко съ-
езжая на берег...
Разные дуют ветры в Белом море, но господствуют норд-ост и
норд-вест. Самый опасный ветер северо-восточный. Он часто приносит ту-
маны, стоящие по нескольку суток плотной стеной от Зимних гор до Терс-
кого берега.
В эту пору дул юго-западный ветер. Направление его почти совпада-
ло с курсом шхуны, и была ей при выходе из дому полная поветерь. Но
ненадолго. От Воронова мыса шхуна должна будет круто повернуть на
юго-запад, и тогда ветер станет встречным, если не переменится.
"Поветерь", гафельная шхуна, имела довольно несложную оснастку:
на фок- и грот-мачтах, поставленных с наклоном к корме, крепилось по
два паруса - косому гроту и фоку внизу и топселю наверху. На бушприте
- стаксели1. Команда в восемь человек, включая шкипера, который имено-
вался у Ряхина капитаном, свободно управлялась с парусами в любую по-
году.
1 Фок- нижний парус на фок-мачте. Грот- нижний парус на грот-мач-
те. Фок-мачта - первая мачта от носа, грот - вторая. Стаксель - косой
треугольный парус, расположенный впереди фок-мачты, крепится к бушпри-
ту. Бушприт - горизонтальное или наклонное рангоутное дерево, выступа-
ющее с носа судна.
Камбуз находился в корме, рядом с ним - кладовая для провианта.
На камбузе - плита, большие луженые кастрюли, сковороды, обеденные
миски, чайники и другая утварь. Все уложено на полках с высокими зак-
раинами и специальными гнездами, чтобы посуда не падала во время штор-
ма.
Вечером, когда команда съехала на берег попрощаться с родными,
Родька остался на шхуне за кока и вахтенного. Он осмотрел свое хозяйс-
тво, разложил на столе продукты, выданные Анисимом, и принялся за де-
ло. Замочил в ведре соленую треску, достал из мешка комочек дрожжей,
которыми снабдила его мать, и стал припоминать, как дома растворяли
квашню. Он задумал испечь пшеничные оладьи. Притащил дров, нагрел чай-
ник. В теплой воде распустил дрожжи, замесил в большой кастрюле муку.
Не спеша перемыл в горячей воде ложки, вилки, миски, обтер везде
пыль и спустился в кубрик. В иллюминаторы пробивался слабый свет белой
ночи. Над столом на проволоке подвешен фонарь. Койка зуйка была внизу,
у самой двери. Родька взбил тощую подушку, лег, заложив руки за голо-
ву. Хорошо, спокойно... Он даже улыбнулся, потянувшись всем телом, и
закрыл глаза. Но спать не полагалось. Зуек встал, заметил, что стол в
кубрике грязен. Принес воды, вымыл, выскоблил столешницу, надраил па-
лубу и поднялся по трапу наверх.
Шхуна чуть-чуть покачивалась на неширокой волне. Якорная цепь ре-
зала воду, и она, тихонько струясь, побулькивала. Родька заглянул в
рубку, рассмотрел штурвал, компас, столик с какими-то бумагами, види-
мо, картами. Попробовал прочность канатов, которыми принайтовили бочки
на палубе. Крепко. Вышел на бак, поглядел вперед. Открылось широкое
устье Унды. На ней лениво плескались ночные волны. Слева виднелся мыс
Наволок, справа - узкая полоска материкового обрыва с белой лентой
снегов, которые удерживались там, на северной стороне, все лето. Даль-
ше - простор Мезенской губы. Там все сливалось: и серое полуночное не-
бо, и свинцовая водная рябь. Казалось, впереди все заволокло туманом.
Глянул Родька на запад - увидел вытянутые, плоские фиолетово-се-
рые облака. Глянул на восток - небо прозрачно розовело. Скоро там
взойдет солнце, ненадолго спрятавшееся за горизонтом. На южной стороне
- темные силуэты изб, колокольня в деревне.
На фок-мачте, на железном кронштейне, висел небольшой бронзовый
колокол - рында. Родька легонько качнул язык. Колокол отозвался нег-
ромким мелодичным звоном. Бронза долго гудела. Родька закрепил конец
веревки рынды за гвоздь, вбитый в мачту.
Став у фальшборта, он упер руки в бока и глянул на мачты, на
свернутые паруса. Вот бы сейчас распустить их, вытащить якорь, кинуть-
ся в рубку и взять в руки штурвал! Справился бы он один со шхуной?
Нет, вряд ли...
Однако пора на камбуз. Скоро прибудет на шхуну команда. Родька
спохватился и снова развел в плите огонь. На палубе вычистил рыбу и
принялся жарить ее. Дрова в плиту подкладывал понемногу.
Управившись с рыбой, принялся печь оладьи. Он так увлекся рабо-
той, что не заметил, как к шхуне подошла шлюпка.
В камбуз заглянул Дорофей.
- Эй, горит!
Родька чуть не уронил сковороду.
- Напугал, дядя Дорофей!
- Ничего. Привыкай. - Дорофей блеснул белозубой улыбкой из-под
усов. - Завтрак у тебя, я вижу, готов! Молодец! По-нашему, по-поморс-
кому как он называется? Ну-ка?
- Первая выть, - ответил зуек.
- Верно.
- А обед, - вторая выть...
- То-то! Ну, старайся. Мужики так прощались дома, что приехали
голодные. Скоро есть запросят.
- У меня уж все готово.
Из-за спины Дорофея выставилась полупьяная физиономия Вавилы.
Тряхнул бородой, похвалил:
- Хорош у нас зуек!
Анисим Родионов пришел пробовать пищу.
- Для первого разу добро, - сказал он.
Мужики, слегка подгулявшие дома, почти не заметили, что рыба со-
лоновата - плохо вымокла. Они уписывали завтрак за обе щеки. В кубрике
было весело, шумно, все похваливали зуйка за аккуратность и старание.
Вавиле Ряхину Родька подавал завтрак отдельно в каюту. Хозяин
грузно сидел в кресле, привинченном к палубе, тыкал вилкой мимо рыбы,
морщился, кряхтел.
- Из-под жениной юбки удрал, - хохотал он раскатисто. - Свобода!
Ты, того... помалкивай, понял?
- Понял. Что еще принести?
- Ничего. Ступай. Спать буду.
Глаза у Родьки слипались от усталости. Прежде чем прикорнуть на
койке, надо было все прибрать, помыть посуду и подумать, что пригото-
вить на обед.
Над шхуной взметнулись и расправились паруса на ветру, посвежев-
шем с рассветом. "Поветерь" отправилась в первый в эту навигацию рейс.
1
К концу дня на вторые сутки шхуна, миновав остров Мудьюг, вошла в
устье Северной Двины. Еще за Мудьюгом Ряхин распорядился прикрыть бре-
зентом бочонки, находившиеся на палубе. Сам хозяин, внезапно посуро-
вевший, озабоченный, стал за штурвал, отослав Дорофея на отдых.
Заметив, как внешне изменился Вавила, команда пыталась объяснить
это по-своему:
- Боится на мель сесть. Сам у руля! Будто Дорофей тут не пла-
вал...
- А зачем бочки закрыл? Раньше не закрывали.
- Будто ворованное везем!
Дорофей подумал и осторожно заметил:
- Судя по всему, товар будет сбывать тайно. Видно, боится влас-
тей.
Родька, лежа на койке, прислушивался к разговорам.
Вавила, привычно поворачивая штурвальное колесо, поглядывал на
фарватер, на бакены, береговые очертания и невесело размышлял.
Архангельский перекупщик зверобойного товара Кологривов еще в
марте писал ему, что кожевенный завод, принадлежащий купцу, Советская
власть национализировала. Однако через верных людей можно сбыть товар
подороже, минуя строгий контроль.
Поэтому Кологривов советовал Ряхину, придя в Архангельск, не от-
давать якорь в центре, у Красной пристани, а пройти вверх по Двине,
миновать город и стать в версте от двинского села Уймы. Туда в назна-
ченный час прибудут люди Кологривова на карбасах и заберут товар. Пе-
рекупщик определил место и время встречи с Ряхиным в городе для расче-
та за привезенные шкуры.
"Все пошло прахом! - думал Вавила. - Свое собственное, горбом на-
житое приходится сбывать украдкой. О рейсе в Норвегию и думать теперь
нечего. Слышно, что даже государственные торговые суда за границу вы-
ходят только с разрешения властей. А мне путь туда заказан... Того и
гляди шхуну отберут. Тяжелые времена. Как жить дальше - не ведаю..."
Голову сверлило недоброе предчувствие: "Не накрыли бы таможенники
при входе в порт. Как бы проскочить незаметно?"
Но не проскочишь портовый надзор: ночи белые, паруса за версту
видно. И таможня проверяла каждое суденышко, появившееся у города.
У Чижовки к борту шхуны подвалил таможенный катерок. Ряхин пере-
дал штурвал Дорофею, приказал спустить паруса, стать на якорь. Зазве-
нела цепь, якорь нырнул в воду.
С катера подали конец, и по штормтрапу на борт шхуны поднялись
двое: пожилой с усами щеточкой востроглазый досмотрщик и другой, помо-
ложе, с трубкой в зубах. Оба в морской форме. У молодого мичманка на-
дета лихо, набекрень.
Ряхин снял картуз, кивнул властям.
- Чье судно? - спросил старший.
- Из Унды. Рыбацкая шхуна... - ответил Вавила.
- Хозяин кто?
- Я... Ряхин.
- А-а-а! - протянул таможенник. - Слыхал Ряхина. Груз?
Вавила показал на бочки под брезентом:
- Весь товар. Тюльжир.
- А в трюме?
- И в трюме маленько.
- Тоже жир?
- Шкуры...
- Кому привез?
- Кожевенному заводу.
- Разрешение от сельского Совета имеется на продажу?
- Нету. Не знал, что надобно. В прежние времена ходил без всякого
разрешения...
- Так то в прежние! - сурово оборвал таможенник. - Нынче требует-
ся документ.
- Так я ведь без утайки, господин-товарищ, - мягко и заискивающе
заговорил Вавила. - Сдам товар государству - и домой. Не пропадать же
ему!
Таможенники приказали скинуть брезент, пересчитали бочонки, ос-
мотрели трюм, записали, сколько чего имеется на судне, и дали Вавиле
расписаться.
- На завод, говоришь? - строго спросил на прощание пожилой тамо-
женник. - Ладно. Проверим. Заводу сырье очень нужно. Как раз на прос-
тое находится. А ты все плаваешь? Ну-ну, плавай пока...
Катер отчалил. Ряхин спустился в каюту, сел у стола, обхватил го-
лову руками и погрузился в раздумье. Из головы не выходили последние
слова таможенника, сказанные с холодной многозначительностью: "Ну-ну,
плавай пока..." К чему он так сказал - "пока"?.. К сердцу прокрался
холодок.
Но долго думать не приходилось. Позвал к себе Дорофея и Анисима.
Когда они явились, сказал:
- Вот что, братцы. Дело со сбытом товара у меня срывается. Тамо-
женники пересчитали все и грозились проверить, в целости ли сдам сырье
заводу. А платит он мало, цены на шкуры и жир низкие. Из выручки даже
рейса не оправдаю... А ведь команде расчет надлежит выдать, да такой,
чтобы мужиков не обидеть.
Вавила умолк, пытливо посмотрел на помощников. Те молчали, не
зная, куда клонит хозяин.
- Верный человек обещал мне заплатить за товар втрое дороже про-
тив государственной цены, - понизил голос Вавила. - И он ждет шхуну.
- Так ведь таможне количество тюков и бочек теперь известно! -
сказал Дорофей. - Не сдашь - неприятностей не оберешься.
- Известно, по числу тюков. А если каждый тюк разделить надвое да
упаковать снова? Ведь вес-то им неведом!
- Впутаемся в историю, - возразил Дорофей. - И согласятся ли му-
жики на такое дело? Всю ночь придется работать.
- Им не обязательно знать - зачем. Скажу, что так принимает завод