- Идите-ко сюда, садитесь.
Напрасно Панькин пытался объяснить, что им некогда, что они зашли
на минуточку из уважения к хозяину и к молодым Его никто не слушал.
Перед Панькиным и Дорофеем уже стояли чайные стаканы с водкой,
братина с квасом, на тарелки навалили гору закуски. Панькин решительно
отставил стакан и взял маленькую рюмку. Дорофей, пряча в бороду лука-
вую смешинку, захватил в широкую ладонь стакан с квасом. Как ни бди-
тельно следили гости за вновь пришедшими, он ухитрился все-таки обме-
нять водку на квас, отодвинув стакан с водкой к изрядно захмелевшему
Гришке Хвату, что сидел рядом.
Панькин поздравил молодых, выпил рюмочку, закусил. Дорофей осушил
стакан с квасом, потянулся вилкой к тарелке.
Взвизгнула гармоника-ливенка, бабы пустились в пляс - подметать
широкими сарафанами пол. Панькин под шумок выбрался из-за стола и нап-
равился к выходу. Дорофей - за ним.
На улице остановились.
- Отделались от застолья. Там засядешь - до утра, - облегченно
промолвил Панькин, вытирая рукавом потный лоб.
Их окликнули:
- Тихон! Дорофей! Погодите-ка.
С крыльца сошел Анисим. Он был навеселе, но не очень.
- Уф! Жарища там! - выдохнул он. - А не пойти нельзя было. Вот
что я хотел вам сказать... - Анисим перешел на полушепот. - У Обросима
сегодня сборище. Подбивает мужиков против колхоза. Тех, которые пок-
репче хозяйством, да тех, кто у него в долгах.
- Кто тебе сказал?
- Жена. От баб слышала.
- Ладно. - По лицу Панькина пробежала тень озабоченности. - Хоро-
шо, что в известность поставил. Иди догуливай. А мы своими делами зай-
мемся.
Анисим не уходил, намереваясь еще что-то сказать, и наконец ре-
шился:
- В колхоз обязательно всем вступать?
Панькин переглянулся с Дорофеем: "Вот она, родионовская осторож-
ность!"
- Это дело добровольное, - ответил он. - А ты что, против?
- Да нет, я не против... Как все, так и я.
Родионов, опустив голову, словно бы в раздумье, поплелся к крыль-
цу тимонинской избы. Когда он отворил дверь сеней, на улицу вырвалась
песня:
Крылата гулинька порхает,
Летит к дружочку своему,
Красива девушка вздыхает,
Сидит в высоком терему...
Дорофей не ошибся: к вечеру деревню накрыло крепкой морянкой. Ве-
тер сбивал с ног, снег залеплял лицо, одежду, и люди, шедшие по улице,
казались вывалянными в сугробах.
Подняв воротник полушубка, глубоко сунув руки в карманы, Дорофей
почти ощупью шел по узкой тропинке к избе Обросима. В ней будто не жи-
ли: ни звука, ни огонька в окнах.
"Может, это неправда, что сборище? - подумал Дорофей. - Может
быть, уж спят?"
Но, подойдя вплотную к крыльцу, приметил в кухонном окне тонень-
кий лучик света, пробившийся в щель между занавесью и косяком. Посто-
ял, поднялся на крыльцо, прислушался и решительно звякнул витым желез-
ным кольцом о кованую пластинку замочной скважины. Лучик исчез: види-
мо, занавеску плотно задернули. Дорофей загремел кольцом настойчивее,
громче.
- Кто там? - в голосе Обросима тревога и явное недовольство
- Это я, Дорофей.
Обросим медленно, словно нехотя, отодвинул засов, приоткрыл
дверь:
- Чего, Дорофеюшко, так поздно? Мы со старухой спать ложимся.
- На минутку. По делу.
Дорофей легонько толкнул дверь от себя.
- Впусти в избу-то! Ведь не вор, не разбойник! Не с кистенем при-
шел!
- Говори, какое дело-то? - Обросим, ногой придерживая дверь, соп-
ротивлялся натиску Дорофея.
Но Дорофей поднажал на дверь и, не обращая внимания на растеряв-
шегося хозяина, вошел в избу.
- Мир честной компании! - сказал он, увидев за столом с десяток
мужиков.
Жена Обросима, бледная, с усталым напряженным лицом, выглянула из
горницы и тотчас скрылась.
- Садись, Дорофеюшко! - льстиво заговорил Обросим, не в силах,
однако, скрыть неприязнь. - Не хотел я широко праздновать свой день
рождения, потому тебя и не позвал. Прости. Времена нынче такие, что
лучше все делать потихоньку. Мне ведь пятьдесят годков стукнуло.
Гости поспешно и вразнобой заговорили:
- С днем рождения, Обросим Павлович!
- Дай бог здоровья да удачи в торговых делах!
- Ну, ладно, - сказал Дорофей. - С днем рождения!
Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Из-за самовара
выглядывал Борис Мальгин, здоровый мужик лет двадцати пяти, однофами-
лец Родьки Мальгина. Раньше он работал на складах Ряхина, ворочал тя-
желые мешки и бочки. Иной раз помогал купцу в домашних делах: ездил за
дровами, сеном.
- Значит, день рождения! - спокойно загудел бас Дорофея. -
Так-так... А я сегодня на свадьбе побывал. Везет на застолье. А дело
меня привело к тебе, Обросим, такое: сидел дома, вязал сеть, и лампа
погасла - керосин кончился. Не найдется ли у тебя взаймы хоть с пол-
литровку? Спать еще рано, да что-то бессонница привязалась.
"Притворяется, сукин сын! Пронюхать пришел, чем мы тут занимаем-
ся. Панькин подослал!" - Обросим сделал постное лицо и, позвав жену,
распорядился:
- Там, в чулане, бидон с керосином. Возьми бутылку, налей Доро-
фею.
Супруга, накинув ватник, зажгла фонарь, вышла и вскоре принесла
керосин.
- Спасибо, - словно бы ни о чем не догадываясь и ничего не заме-
чая, поблагодарил Дорофей. - Ну, празднуйте. Мешать вам не буду. Изви-
ните. Пока!
Крыльцо заметено снегом. Ветер налетел, захватил дыхание, яростно
кинул ворох липких снежинок в лицо. Дорофей застегнул полушубок.
- Экая завируха! - сказал Обросим, выпуская его на улицу. - Доб-
рый хозяин собаку не выгонит, а тебе керосин понадобился. Ну, проще-
вай!
Он захлопнул дверь. Засов заскрежетал яростно, с визгом.
"Так, - размышлял Дорофей, тихонько выбираясь через сугроб на до-
рогу. - Значит, под видом именин собрал-таки мужиков, Гришка Патокин -
бывший приказчик Ряхина. Свой парусник имеет, три тони семужьих... Де-
мидко Живарев - шесть озер неводами облавливает, десять мужиков на не-
го работают каждое лето... Дмитрий Котовцев, двоюродный племяш Оброси-
ма, преданный дяде душой и телом... Слыхал: сватал Обросим за него
Феклу Зюзину, да та выгнала свата... Все крепенькая братия. Мешать бу-
дут на собрании. Но хорошо, что я их всех увидел у Обросима. Ему крыть
будет нечем!"
Дорофей заметил позади громоздкую фигуру. Насторожился. Человек
нагонял его. "Борис Мальгин, - узнал Дорофей. - Это он на меня выгля-
дывал из-за самовара"... Мальгин поравнялся с Дорофеем, держа правую
руку в кармане. Сказал глухо:
- Я домой. Нам по пути.
Дорофей молча посмотрел на него через плечо: "Чего он руку в кар-
мане жмет? Будто камень там держит..."
- Почему не досидел за столом? - спросил Дорофей. - У Обросима
вина много, пил бы до утра.
Мальгин молчал, щуря глаза: ветер со снегом бил прямо в лицо.
- Значит, полвека прожил купец. Теперь другую половину разменял,
- продолжал Дорофей. - Что делать! Годы идут на убыль, как вода в от-
лив. А прилива уж не ожидай...
- Какие годы? Какие к черту годы? - вдруг взорвался Мальгин. - Ты
что, в самом деле поверил в именины?
- А почему бы и не поверить? Сидят друзья-приятели, поднимают
чарку во здравие хозяина... Ну а если не так, зачем же собрались, если
не секрет?
- А ежели секрет? - Борис, замедлив шаг, заглянул в лицо Дорофею,
и тот почувствовал, что Мальгин сильно взвинчен, чему причиной могло
быть не только выпитое вино. В его поведении чувствовалась какая-то
нервозность.
- Ну, ежели секрет, тогда уж я не буду расспрашивать. Только...
Только все ваши секреты шиты белыми нитками. К нашему собранию готови-
лись? Думали-гадали, как его сорвать? И что надумали? Ладно, можешь не
говорить. И так ясно...
Мальгин молчал. Он теперь ступал по снегу медленно и не очень
уверенно, что-то обдумывая.
- Все ясно, говоришь? - спросил он. - Нет, брат, не все тебе яс-
но... Тебе не может быть все ясно. Понял?
- Почему не может? Мо-о-ожет, - сказал Дорофей медленно, словно
бы нехотя. И вдруг спросил отрывисто, невзначай: - Бить будешь?
- Кого? - тотчас отозвался Борис.
- Да меня. Кого ж еще? Ведь Обросим послал тебя расправиться со
мной, потому что я оказался свидетелем вашего сборища. Парень ты здо-
ровенный, косая сажень в плечах. Кого же еще послать? Ты своим хозяе-
вам - прежде Вавиле, а теперь Обросиму - верный слуга. Так? Вот и ве-
лел он тебе тюкнуть меня по голове, спустить на лед... Метель следы
закроет... Пролежу до половодья, а там утащит меня со льдом в море.
Так или не так?
- Так, - с холодной решительностью сказал Борис.
Дорофею стало от этого холодка не по себе, хоть и был он не из
робкого десятка.
Оба остановились. Ветер трепал полы одежды, тормошил со всех сто-
рон, будто торопил.
- Ну так что? - спросил Дорофей зло и грубо.
- А ничего. Бить я тебя не стану.
- Боишься?
- Нет. Просто не за что тебя бить. Причины нет. Понял? И человек
ты хороший. Это Обросим хотел тебе рот заткнуть. А мне какая корысть?
И кто он такой, чтобы я приказы его исполнял? Я хотя и горбил на куп-
цов с детства, а все же человек самостоятельный и гордость свою имею.
Не стану скрывать: когда ты ушел, Обросим сказал: "Иди, Борька, дейс-
твуй по уговору". А уговор у нас был такой, что ежели кто ненароком
придет и накроет всю компанию, того догнать на улице и... Вот Обросим
стал меня посылать, и я не отказался. Потому, что если бы я не пошел,
он бы послал другого. А другой очень свободно мог бы тебя пристукнуть,
потому, что они уж все крепко выпили и злоба в них ходит-бродит... А я
пил мало - не хотелось. И злобы во мне нету. Для нее причины тоже нет.
- Так-так. Значит, ты, Борька, у меня оказался вроде ангела-хра-
нителя?
- Думай, как хошь...
- Ну спасибо за откровенность. Чего в кармане-то держишь? Ножик?
- А ничего. Просто так, - Борис торопливо вынул руку из кармана,
надел на нее рукавицу. - Прощай. Спи спокойно. Но засов на двери зад-
винь понадежней...
Дорофей, удивляясь всему происшедшему и с трудом удерживаясь от
того, чтобы не оглянуться, свернул к своей избе. Борис пошел дальше,
потом остановился, вытащил из кармана чугунную гирю-пятифунтовку, ко-
торую дал ему Обросим. Взвесил ее на ладони, размахнулся и швырнул да-
леко в снег...
1
В этих местах, близ мыса Воронова, что тупоносым изгибом вдается
в воды Мезенской губы и смотрит на север к Баренцеву морю, бывает так:
все спокойно, прилив сменяется отливом, ветер-побережник гонит в нево-
да серебристую боярышню-рыбу семгу. Но вот с моря Баренцева со свире-
пым полуночником приходит накат, и море, неистовствуя, несется на бе-
рега, кидается на отмели, заливая их, мутя воду, роняя на песок клочья
пены. Лохматятся, свирепеют волны, ставя бревна плавника в полосе при-
боя торчком.
Накат подобен очистительному летнему ливню с грозой. После него
на побережье становится тихо. Море ластится к берегу, сквозь разрывы в
тучах в приполярной сумеречности проблескивает веселый солнечный луч.
Рыбаки выходят на путину и возвращаются с хорошим уловом.
Новое, подобно морскому прибою, нахлынуло на Унду, взбудоражив
все и всех.
...Обросим Чухин явился на собрание, когда зал уже был полон. Ку-
пец хотел было с независимым видом пройти на передний ряд, где народ
сидел пореже. Но, приметив необычно торжественную, даже праздничную
обстановку, протиснулся в угол и пристроился там на узкой скамейке.
Шесть ламп-десятилинеек, развешанных по стенам, освещали зал
красноватым светом. Кумачовая скатерть покрывала длинный некрашеный
стол. Позади, у стены было развернуто знамя кооператива "Помор", бор-
дового цвета с бахромой из крученого шелка. Алым шелком на знамени вы-
шит герб РСФСР. Под этим знаменем, у стола сидели в президиуме Пань-
кин, еще три члена кооператива и уполномоченный из Мезени.
Обросим стал незаметно высматривать в рядах ундян своих людей.
Бабы, что пили у него чай и собирали подписи под листками, сидели ряд-
ком, положив чинно руки на колени. Лица у них были постные, в глазах -
настороженное любопытство. Мужики расселись в разных местах. Чухин
нахмурился: "Раз сидят не вместе, значит, и петь будут по-разному".
Обросим внимательно слушал, как Панькин отчитывался о работе коо-
перативного товарищества. У него выходило вроде бы все гладко: и дохо-
ды имелись, и пайщики получали, что положено за их труд.
Потом Панькин начал говорить о колхозе. Зал притих, все сидели,
не шелохнувшись. Слышно было, как потрескивают в лампах фитили да в
углах вздыхают и крестятся старухи.
Со всех сторон посыпались вопросы и реплики:
- Все ли могут вступать в колхоз?
- Обобществлять что будут?
- А тони? Что останется тем, кто в колхоз вступить не пожелает?
- Как будут распределяться доходы?
- Можно ли выйти из колхоза, когда кто захочет?
- А как будет с мироедами?
- Да кто у нас мироеды-то?
- Есть тут еще...
Панькин ответил на все вопросы. Председательствующий спросил, кто
желает высказаться по существу.
Обросим опять обеспокоенно зашарил глазами по рядам. Но мужики, с
которыми он, кажется, договорился заранее обо всем, почему-то избегали
встречаться с ним взглядом.
Зачин сделали активисты, члены "Помора". Они признали работу коо-
перативного товарищества хорошей и согласились с Панькиным в том, что
теперь от кооператива - прямая дорога всем в колхоз. Обросим слушал с
досадой и раздражением: его сторонники молчали, словно воды в рот наб-
рав, впору хоть говорить самому. Однако осторожность мешала ему под-
нять руку. Он помнил о судьбе высланного из Унды Вавилы Ряхина. В отк-
рытую ему было идти нельзя. Чухин привык брать горячие уголья из очага
чужими руками.
"Неужели бабы не выручат?" - Обросим поднял голову и встретился
взглядом со Степанидой. Незаметно кивнул ей, и она, воспользовавшись
паузой, подняла руку.
- Слово имеет Степанида Клочьева, - объявили из президиума.
Степанида выбралась из рядов и положила перед Панькиным листок
бумаги.
- Вот здесь все сказано, - промолвила она резковатым, неприятным
голосом и вернулась на место.
Панькин пробежал бумагу и нахмурился. Из зала раздались возгласы:
- Чего там написано?
- Читай!
- Хорошо. Читаю, - отозвался Панькин. - "Мы, трудящиеся рыбаки
Унды, полагаем, что прежняя жизнь нас вполне ублаготворяла..."
Когда он закончил читать, в зале поднялся шум. С трудом восстано-
вив порядок, Панькин спросил:
- У кого еще есть такие листы? Прошу подать в президиум.
Больше листов никто не подал. Обросим напрасно метал молнии ис-
подлобья на притихших баб. Те, видимо, трусили.
- Нет больше? Так... Какое будет мнение собрания о заявлении, по-
данном Клочьевой?
- Степанида вроде лорда Керзона, - раздался в тишине насмешливый
голос Григория Хвата. - Предъявила нам ультиматум.
- А кто подписался-то под бумагой? - спросил Анисим.
- Тут стоит шесть подписей. Они неразборчивы, - ответил Панькин.
- Я думаю, товарищи, что это заявление составлено рукой классового
врага. От кого вы получили этот лист, Степанида?
Клочьева молчала.
- Сами вы не могли сочинить такую бумагу по причине неграмотнос-
ти. Чья рука писала? Ответьте собранию, не скрывайте.
Клочьева сидела молча, сжав тонкие злые губы. Руки ее на коленях
вздрагивали.
- Впрочем, я, кажется, одну подпись все-таки разобрал, - сказал
Панькин. - Сотникова. Видимо, Пелагея Сотникова. Пелагея, ваша это
подпись?
Поднялась молодая, бойкая женщина, в платке, опущенном на плечи.
- Ну, моя подпись.
Зал насторожился.
- А не можете ли вы нам ответить, что заставило вас расписаться?
- Могу. Отчего же не могу? - спокойно отозвалась Пелагея. - Я
пряла шерсть, пришла Степанида и сказала: "Подпиши эту бумагу. Все
подписываются, и ты подпишись. Это, говорит, заявление против колхо-
зу". А я спросила: "Почему против?" А она: "В колхозные невода рыба не
пойдет, потому что они будут ничьи, коллективные, и все рыбаки, гово-
рит, будут жить впроголодь". Ну, пристала она как банный лист... я и
подписала.
- Ясно, Пелагея. А вы сами-то как думаете насчет колхоза? - спро-
сил Панькин.
- А что я? Как все. Я думала, все подпишутся, а тут только шесть
подписей. Она, значит, меня обманула?
- Понятно. Садись, Пелагея. Так кто же вам дал лист, Клочьева?
Объясните собранию.
Обросим сидел как на горячих угольях: "Неужто выдаст?" Но Клочь-
ева молчала.
- Ну раз не хотите говорить, так я скажу, - Панькин поднял над
головой заявление. - Текст этой бумаги написан рукой Обросима Чухина.
Уж я-то знаю его почерк. Случалось в долговой книге расписываться!
- Это клевета! - замахал руками купец. - Клевета на честного че-
ловека.
- Можно устроить экспертизу. Но сейчас не до этого. - Панькин
свернул лист и спрятал его в карман.
- Самая бессовестная ложь! - не унимался Обросим. Забыв об осто-
рожности или уже решив, что терять ему нечего, он поднялся с места. -
И от кого она исходит? От председателя кооператива, партейца. Я буду
жаловаться! Да! И еще скажу тебе, Панькин, всю правду-матку. Вот ты
все грозишь, всяких там классовых врагов выдумываешь. Потому люди и
молчат, боятся слово сказать. А я скажу. Это заявление, которое ты по-
ложил безо всяких последствий себе в карман, есть не что иное, как
мнение трудящегося народа! Трудящиеся рыбаки не желают идти в колхоз,
а ты их тянешь туда силком! Разве ж так можно?
Панькин улыбнулся и развел руками:
- Да кого же я тяну? Сами рыбаки высказываются за колхоз! А про-
тив я пока не слышал ни одного слова, кроме разве тебя да Клочьевой...
- Дак люди-то боятся сказать против-то!
Зал зашумел неодобрительно. Обросим понял, что этот шумок явно не
в его пользу, махнул рукой и с обиженным видом начал пробираться к
двери. Но его удержал Григорий Хват, почти насильно усадив рядом с со-
бой.
- Сиди! Собрание еще не кончилось, - сказал он.
Обросим вынужден был остаться. Опустив голову, он думал о том,
что все его планы провалились. Мужики выпили водку, надавали кучу обе-
щаний, а теперь от него отвернулись. Известно: каждому своя одежка
ближе к телу. Он допустил непоправимую ошибку идя теперь напролом. Об-
росим поднял голову и увидел сидящего неподалеку Дорофея. Тот, смерив
его презрительным взглядом, отвернулся. - "Уж не проговорился ли ему
Борька Мальгин а том, что я велел ему разделаться с Киндяковым? Если
так - то я пропал". Обросим тихонько встал, но Хват крепко взял его за
полушубок:
- Сиди, а то надаю по шее!
Опять пришлось сесть. И тут слова попросил Дорофей.
- Все началось с того, что вечером у меня усохла лампа, и я пошел
к Обросиму просить взаймы керосина. Стучусь. Хозяин вышел в сени, но
меня в избу не хочет пустить. Мне надо зайти - на улице метель, холод-
но, а он держит дверь - и все тут. Ну я все-таки проявил настойчивость
и втиснулся в избу. И что же? Сидят у него за столом человек десять
мужиков, пьют вино и ведут беседу. А беседа, как я потом узнал, шла о
том, чтобы помешать организации колхоза. И вот сегодня все проясняет-
ся. Обросим поил вином мужиков, а они молчат, как воды в рот набрали.
И правильно делают. Чувствуют, кто есть самый злейший враг новой жиз-
ни, и подпевать ему не хотят или боятся, потому что здесь они окажутся
в меньшинстве!
- Вранье! - крикнул Обросим. - У меня был день рождения. Ничего
против колхоза не говорили.
- Говорили! И день рождения у тебя, Обросим, не в феврале, а в
июне, перед троицей. Ни под какие святцы ты его зимой не подгонишь. Я
это проверил точно. Ну вот, слушайте дальше. Значит, я оказался свиде-
телем этого сборища, и решил Обросим меня избить, чтобы я, запуганный,
молчал, а то и вовсе убрать... Послал он следом за мной одного челове-
ка, - из тех, что были у него, - чтобы исполнить приговор. Однако че-
ловек тот, - я не буду пока называть его имени, - оказался порядочным
соседом и на преступление не пошел, а рассказал мне все начистоту.
- И не стыдно тебе такое наговаривать? Не верьте ни одному слову
Дорофея! - кричал Обросим.
Зал загомонил возмущенно. Панькпн стал требовать тишины. Дорофей,
когда поутихли, закончил:
- Вот что я хотел сказать собранию. Теперь прошу меня записать в
члены колхоза с семьей, а таких, как Обросим Чухин, не подпускать к
нему за версту.
Районный уполномоченный, который внимательно следил за ходом соб-
рания, сказал, что заявление Киндякова будет принято во внимание и по
делу поведется следствие. Тогда уж Дорофею придется назвать и фамилии
тех, кто был у Обросима...
Возбуждение поулеглось, и собрание вновь повернуло в спокойное
русло. Сторонники купца благоразумно молчали. Собиравшие против колхо-
за подписи бабы, струхнув, мяли листы в карманах и молили бога, чтобы
"пронесло". Последнее слово оставалось за большинством рыбаков, а они
решили создать в Унде рыболовецкий колхоз "Путь к социализму". В него
вступило почти все село.
Анисим Родионов на собрании не выступил. Он весь вечер просидел
молча, следя за событиями и морща лоб. Видно было, что он напряженно
думает, и думы в мужицкой голове ворочаются медленно и туго. Но когда
стали голосовать, Анисим одним из первых поднял руку за колхоз, и,
глядя на него, проголосовали и те, кто колебался до этого.
Фекла Зюзина на собрании не была. "Не пошла наша агитация впрок",
- отметил про себя Родион.
Собрание закончилось под утро, когда в лампах выгорел керосин, и
они одна за другой стали гаснуть. Расходясь, ундяне говорили между со-
бой:
- Как-то нынче жить станем?
- Если бы суда настоящие поиметь!
- А Обросима-то, видно, тю-тю! Под арест.
- И поделом. Ну-ка стал мутить воду!
- Да и человека еще порешить хотел чужими руками...
По распоряжению сельсовета с ряхинского дома сняли сургучную пе-
чать и замок и отдали первый этаж под клуб, а второй - под колхозную
контору.
Председателем вновь организованной артели избрали Панькина, ска-
зав ему:
- Ты, Тихон, на кооперативе напрактиковался руководить.
Жизнь в Унде опять стала поворачивать в новое русло.
Родион, сидя на лавке у окна, точил нож о наждачный брусок. Нож
большой, с толстым крепкой закалки клинком, откованный кузнецом по за-
казу покойного отца. Вжик-вжик-вжик - однотонно отзывалась сталь на
каждое движение.
Лицо парня сосредоточено, рукава рубахи подвернуты. Рядом на лав-
ке - мешок из нерпичьей кожи, в него Родион складывает все необходимое
в путь-дорогу.
Сквозь серебряные заросли узорчатого инея в окно пробивается ску-
поватый дневной свет. Тишка, придя из школы и поев, устроился с книгой
у другого окна. Возвратилась из магазина мать, принесла в холщовой
сумке сахар да крупу. Настороженно поглядела на Родиона.
- Куда собираешься?
Тишка опередил брата с ответом:
- На зверобойку идет. Мужики собираются, и он с ними.
Мать растерянно села на лавку и как заколдованная все глядела на
нож, который ходил взад-вперед по бруску. И вдруг сказала строго:
- Не пущу!
- Почему, мама? - спросил Родион, не прерывая своего занятия.
- Не пущу! - звонкий голос матери сорвался на крик, пронзительно
резанул слух.
Родион перестал ширкать о брусок. Тишка оставил чтение. Оба обер-
нулись к Парасковье.
- Да что вы, мама! - сказал Родион с укором.
- Не пущу-у-у! - Мать ударила кулаком по столешнице. Забрякала
посуда, сложенная горкой. - Отец пропал, и ты теперь туда же глядишь?
Не пущу-у-у! - заголосила, как по покойнику. Из глаз хлынули слезы,
грудь тяжело и часто заподымалась. - Не пущу!..
Родион испугался, подошел к ней.
Мать схватила его за плечи, стала уговаривать:
- Не ходи, Родя, на зверобойку. Там - погибель. Там батя пропал!
- Да что вы, мама, успокойтесь! - в растерянности твердил Родион.
Парасковья утерла слезы концом платка. Глубоко и взволнованно
вздохнула, стала прибирать посуду со стола на полку. Из рук выпало
блюдце, покатилось по полу, но не разбилось. Тищка кинулся к нему,
поднял.
Родион взял нож, попробовал большим пальцем острие. Мать смотрела
на зверобойный нож, которым распластывают тюленей, почти с ненавистью.
Родион взял с лавки толстую черемуховую палку и перерезал ее одним на-
жимом острого клинка наискосок. Остер нож!
- Не пущу, - коротко и зло повторила Парасковья еще раз. - И не
собирайся.
Родион вспыхнул, взмахнул ножом, и он вонзился в лавку, глухо
тюкнув о дерево.
- Мужик я или не мужик! - в сердцах крикнул он.
- Мужик. Однако не пущу! - упрямо сказала мать. - Сиди дома.
Тишка с ехидцей обронил:
- Сиди под мамкиной юбкой...
Парасковья проворно схватила с лавки обрезок палки и метнулась к
младшему сыну. Тишка сорвался с места и кинулся к двери. Удар пришелся
по ягодице - сильный, резкий. Тишка ойкнул, схватился за тощий зад ру-
кой - и вон из избы как был - без шапки, без пальтишка. Убежал от гре-
ха подальше к дружку-соседу.
- Вырастила детей себе на горе! - распаляясь, бранилась Парас-
ковья. - Еще сопля висит до нижней губы, а уж острословить начал!
- Батя ошибку допустил, - убеждал мать Родион. - От артели отбил-
ся, юровщика не послушался. А я эту ошибку повторять не буду. Законы
поморские помню!
Мать молчала. Однако знала: "Уйдет. Все равно уйдет! Не удержать
ничем... Характер отцов - упрямый, крутой!"
Родион выдернул из лавки нож, отер тряпицей лезвие и сунул его в
ножны. Чтобы не распалять мать, кинул под лавку мешок и решил со сбо-
рами повременить до завтра, когда у матери сердце оттает.
К северо-востоку от Архангельска до самого Мезенского побережья
тянутся необозримые, малообжитые просторы: тундровые болота, торфяни-
ки, по берегам речек - луга и полоски лесов. А реки - с диковинными
названиями, какие есть только на Севере: Лодьма, Пачуга, Кепина, Золо-
тица, Сояна, Мегра, Полта, Кельда, Кулой... До самого Абрамовского бе-
рега, где приютилась на краю материковой земли Унда, - тонкие волнис-
тые нити рек и пятна озер. И лишь кое-где маленькие точки далеких глу-
хих деревень, куда добираться можно лишь зимой на оленях, а летом на
лодках - где по рекам, где волоком.
Зимой все заботливо укутано снегами. Снега, снега, без конца, без
Напрасно Панькин пытался объяснить, что им некогда, что они зашли
на минуточку из уважения к хозяину и к молодым Его никто не слушал.
Перед Панькиным и Дорофеем уже стояли чайные стаканы с водкой,
братина с квасом, на тарелки навалили гору закуски. Панькин решительно
отставил стакан и взял маленькую рюмку. Дорофей, пряча в бороду лука-
вую смешинку, захватил в широкую ладонь стакан с квасом. Как ни бди-
тельно следили гости за вновь пришедшими, он ухитрился все-таки обме-
нять водку на квас, отодвинув стакан с водкой к изрядно захмелевшему
Гришке Хвату, что сидел рядом.
Панькин поздравил молодых, выпил рюмочку, закусил. Дорофей осушил
стакан с квасом, потянулся вилкой к тарелке.
Взвизгнула гармоника-ливенка, бабы пустились в пляс - подметать
широкими сарафанами пол. Панькин под шумок выбрался из-за стола и нап-
равился к выходу. Дорофей - за ним.
На улице остановились.
- Отделались от застолья. Там засядешь - до утра, - облегченно
промолвил Панькин, вытирая рукавом потный лоб.
Их окликнули:
- Тихон! Дорофей! Погодите-ка.
С крыльца сошел Анисим. Он был навеселе, но не очень.
- Уф! Жарища там! - выдохнул он. - А не пойти нельзя было. Вот
что я хотел вам сказать... - Анисим перешел на полушепот. - У Обросима
сегодня сборище. Подбивает мужиков против колхоза. Тех, которые пок-
репче хозяйством, да тех, кто у него в долгах.
- Кто тебе сказал?
- Жена. От баб слышала.
- Ладно. - По лицу Панькина пробежала тень озабоченности. - Хоро-
шо, что в известность поставил. Иди догуливай. А мы своими делами зай-
мемся.
Анисим не уходил, намереваясь еще что-то сказать, и наконец ре-
шился:
- В колхоз обязательно всем вступать?
Панькин переглянулся с Дорофеем: "Вот она, родионовская осторож-
ность!"
- Это дело добровольное, - ответил он. - А ты что, против?
- Да нет, я не против... Как все, так и я.
Родионов, опустив голову, словно бы в раздумье, поплелся к крыль-
цу тимонинской избы. Когда он отворил дверь сеней, на улицу вырвалась
песня:
Крылата гулинька порхает,
Летит к дружочку своему,
Красива девушка вздыхает,
Сидит в высоком терему...
Дорофей не ошибся: к вечеру деревню накрыло крепкой морянкой. Ве-
тер сбивал с ног, снег залеплял лицо, одежду, и люди, шедшие по улице,
казались вывалянными в сугробах.
Подняв воротник полушубка, глубоко сунув руки в карманы, Дорофей
почти ощупью шел по узкой тропинке к избе Обросима. В ней будто не жи-
ли: ни звука, ни огонька в окнах.
"Может, это неправда, что сборище? - подумал Дорофей. - Может
быть, уж спят?"
Но, подойдя вплотную к крыльцу, приметил в кухонном окне тонень-
кий лучик света, пробившийся в щель между занавесью и косяком. Посто-
ял, поднялся на крыльцо, прислушался и решительно звякнул витым желез-
ным кольцом о кованую пластинку замочной скважины. Лучик исчез: види-
мо, занавеску плотно задернули. Дорофей загремел кольцом настойчивее,
громче.
- Кто там? - в голосе Обросима тревога и явное недовольство
- Это я, Дорофей.
Обросим медленно, словно нехотя, отодвинул засов, приоткрыл
дверь:
- Чего, Дорофеюшко, так поздно? Мы со старухой спать ложимся.
- На минутку. По делу.
Дорофей легонько толкнул дверь от себя.
- Впусти в избу-то! Ведь не вор, не разбойник! Не с кистенем при-
шел!
- Говори, какое дело-то? - Обросим, ногой придерживая дверь, соп-
ротивлялся натиску Дорофея.
Но Дорофей поднажал на дверь и, не обращая внимания на растеряв-
шегося хозяина, вошел в избу.
- Мир честной компании! - сказал он, увидев за столом с десяток
мужиков.
Жена Обросима, бледная, с усталым напряженным лицом, выглянула из
горницы и тотчас скрылась.
- Садись, Дорофеюшко! - льстиво заговорил Обросим, не в силах,
однако, скрыть неприязнь. - Не хотел я широко праздновать свой день
рождения, потому тебя и не позвал. Прости. Времена нынче такие, что
лучше все делать потихоньку. Мне ведь пятьдесят годков стукнуло.
Гости поспешно и вразнобой заговорили:
- С днем рождения, Обросим Павлович!
- Дай бог здоровья да удачи в торговых делах!
- Ну, ладно, - сказал Дорофей. - С днем рождения!
Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Из-за самовара
выглядывал Борис Мальгин, здоровый мужик лет двадцати пяти, однофами-
лец Родьки Мальгина. Раньше он работал на складах Ряхина, ворочал тя-
желые мешки и бочки. Иной раз помогал купцу в домашних делах: ездил за
дровами, сеном.
- Значит, день рождения! - спокойно загудел бас Дорофея. -
Так-так... А я сегодня на свадьбе побывал. Везет на застолье. А дело
меня привело к тебе, Обросим, такое: сидел дома, вязал сеть, и лампа
погасла - керосин кончился. Не найдется ли у тебя взаймы хоть с пол-
литровку? Спать еще рано, да что-то бессонница привязалась.
"Притворяется, сукин сын! Пронюхать пришел, чем мы тут занимаем-
ся. Панькин подослал!" - Обросим сделал постное лицо и, позвав жену,
распорядился:
- Там, в чулане, бидон с керосином. Возьми бутылку, налей Доро-
фею.
Супруга, накинув ватник, зажгла фонарь, вышла и вскоре принесла
керосин.
- Спасибо, - словно бы ни о чем не догадываясь и ничего не заме-
чая, поблагодарил Дорофей. - Ну, празднуйте. Мешать вам не буду. Изви-
ните. Пока!
Крыльцо заметено снегом. Ветер налетел, захватил дыхание, яростно
кинул ворох липких снежинок в лицо. Дорофей застегнул полушубок.
- Экая завируха! - сказал Обросим, выпуская его на улицу. - Доб-
рый хозяин собаку не выгонит, а тебе керосин понадобился. Ну, проще-
вай!
Он захлопнул дверь. Засов заскрежетал яростно, с визгом.
"Так, - размышлял Дорофей, тихонько выбираясь через сугроб на до-
рогу. - Значит, под видом именин собрал-таки мужиков, Гришка Патокин -
бывший приказчик Ряхина. Свой парусник имеет, три тони семужьих... Де-
мидко Живарев - шесть озер неводами облавливает, десять мужиков на не-
го работают каждое лето... Дмитрий Котовцев, двоюродный племяш Оброси-
ма, преданный дяде душой и телом... Слыхал: сватал Обросим за него
Феклу Зюзину, да та выгнала свата... Все крепенькая братия. Мешать бу-
дут на собрании. Но хорошо, что я их всех увидел у Обросима. Ему крыть
будет нечем!"
Дорофей заметил позади громоздкую фигуру. Насторожился. Человек
нагонял его. "Борис Мальгин, - узнал Дорофей. - Это он на меня выгля-
дывал из-за самовара"... Мальгин поравнялся с Дорофеем, держа правую
руку в кармане. Сказал глухо:
- Я домой. Нам по пути.
Дорофей молча посмотрел на него через плечо: "Чего он руку в кар-
мане жмет? Будто камень там держит..."
- Почему не досидел за столом? - спросил Дорофей. - У Обросима
вина много, пил бы до утра.
Мальгин молчал, щуря глаза: ветер со снегом бил прямо в лицо.
- Значит, полвека прожил купец. Теперь другую половину разменял,
- продолжал Дорофей. - Что делать! Годы идут на убыль, как вода в от-
лив. А прилива уж не ожидай...
- Какие годы? Какие к черту годы? - вдруг взорвался Мальгин. - Ты
что, в самом деле поверил в именины?
- А почему бы и не поверить? Сидят друзья-приятели, поднимают
чарку во здравие хозяина... Ну а если не так, зачем же собрались, если
не секрет?
- А ежели секрет? - Борис, замедлив шаг, заглянул в лицо Дорофею,
и тот почувствовал, что Мальгин сильно взвинчен, чему причиной могло
быть не только выпитое вино. В его поведении чувствовалась какая-то
нервозность.
- Ну, ежели секрет, тогда уж я не буду расспрашивать. Только...
Только все ваши секреты шиты белыми нитками. К нашему собранию готови-
лись? Думали-гадали, как его сорвать? И что надумали? Ладно, можешь не
говорить. И так ясно...
Мальгин молчал. Он теперь ступал по снегу медленно и не очень
уверенно, что-то обдумывая.
- Все ясно, говоришь? - спросил он. - Нет, брат, не все тебе яс-
но... Тебе не может быть все ясно. Понял?
- Почему не может? Мо-о-ожет, - сказал Дорофей медленно, словно
бы нехотя. И вдруг спросил отрывисто, невзначай: - Бить будешь?
- Кого? - тотчас отозвался Борис.
- Да меня. Кого ж еще? Ведь Обросим послал тебя расправиться со
мной, потому что я оказался свидетелем вашего сборища. Парень ты здо-
ровенный, косая сажень в плечах. Кого же еще послать? Ты своим хозяе-
вам - прежде Вавиле, а теперь Обросиму - верный слуга. Так? Вот и ве-
лел он тебе тюкнуть меня по голове, спустить на лед... Метель следы
закроет... Пролежу до половодья, а там утащит меня со льдом в море.
Так или не так?
- Так, - с холодной решительностью сказал Борис.
Дорофею стало от этого холодка не по себе, хоть и был он не из
робкого десятка.
Оба остановились. Ветер трепал полы одежды, тормошил со всех сто-
рон, будто торопил.
- Ну так что? - спросил Дорофей зло и грубо.
- А ничего. Бить я тебя не стану.
- Боишься?
- Нет. Просто не за что тебя бить. Причины нет. Понял? И человек
ты хороший. Это Обросим хотел тебе рот заткнуть. А мне какая корысть?
И кто он такой, чтобы я приказы его исполнял? Я хотя и горбил на куп-
цов с детства, а все же человек самостоятельный и гордость свою имею.
Не стану скрывать: когда ты ушел, Обросим сказал: "Иди, Борька, дейс-
твуй по уговору". А уговор у нас был такой, что ежели кто ненароком
придет и накроет всю компанию, того догнать на улице и... Вот Обросим
стал меня посылать, и я не отказался. Потому, что если бы я не пошел,
он бы послал другого. А другой очень свободно мог бы тебя пристукнуть,
потому, что они уж все крепко выпили и злоба в них ходит-бродит... А я
пил мало - не хотелось. И злобы во мне нету. Для нее причины тоже нет.
- Так-так. Значит, ты, Борька, у меня оказался вроде ангела-хра-
нителя?
- Думай, как хошь...
- Ну спасибо за откровенность. Чего в кармане-то держишь? Ножик?
- А ничего. Просто так, - Борис торопливо вынул руку из кармана,
надел на нее рукавицу. - Прощай. Спи спокойно. Но засов на двери зад-
винь понадежней...
Дорофей, удивляясь всему происшедшему и с трудом удерживаясь от
того, чтобы не оглянуться, свернул к своей избе. Борис пошел дальше,
потом остановился, вытащил из кармана чугунную гирю-пятифунтовку, ко-
торую дал ему Обросим. Взвесил ее на ладони, размахнулся и швырнул да-
леко в снег...
1
В этих местах, близ мыса Воронова, что тупоносым изгибом вдается
в воды Мезенской губы и смотрит на север к Баренцеву морю, бывает так:
все спокойно, прилив сменяется отливом, ветер-побережник гонит в нево-
да серебристую боярышню-рыбу семгу. Но вот с моря Баренцева со свире-
пым полуночником приходит накат, и море, неистовствуя, несется на бе-
рега, кидается на отмели, заливая их, мутя воду, роняя на песок клочья
пены. Лохматятся, свирепеют волны, ставя бревна плавника в полосе при-
боя торчком.
Накат подобен очистительному летнему ливню с грозой. После него
на побережье становится тихо. Море ластится к берегу, сквозь разрывы в
тучах в приполярной сумеречности проблескивает веселый солнечный луч.
Рыбаки выходят на путину и возвращаются с хорошим уловом.
Новое, подобно морскому прибою, нахлынуло на Унду, взбудоражив
все и всех.
...Обросим Чухин явился на собрание, когда зал уже был полон. Ку-
пец хотел было с независимым видом пройти на передний ряд, где народ
сидел пореже. Но, приметив необычно торжественную, даже праздничную
обстановку, протиснулся в угол и пристроился там на узкой скамейке.
Шесть ламп-десятилинеек, развешанных по стенам, освещали зал
красноватым светом. Кумачовая скатерть покрывала длинный некрашеный
стол. Позади, у стены было развернуто знамя кооператива "Помор", бор-
дового цвета с бахромой из крученого шелка. Алым шелком на знамени вы-
шит герб РСФСР. Под этим знаменем, у стола сидели в президиуме Пань-
кин, еще три члена кооператива и уполномоченный из Мезени.
Обросим стал незаметно высматривать в рядах ундян своих людей.
Бабы, что пили у него чай и собирали подписи под листками, сидели ряд-
ком, положив чинно руки на колени. Лица у них были постные, в глазах -
настороженное любопытство. Мужики расселись в разных местах. Чухин
нахмурился: "Раз сидят не вместе, значит, и петь будут по-разному".
Обросим внимательно слушал, как Панькин отчитывался о работе коо-
перативного товарищества. У него выходило вроде бы все гладко: и дохо-
ды имелись, и пайщики получали, что положено за их труд.
Потом Панькин начал говорить о колхозе. Зал притих, все сидели,
не шелохнувшись. Слышно было, как потрескивают в лампах фитили да в
углах вздыхают и крестятся старухи.
Со всех сторон посыпались вопросы и реплики:
- Все ли могут вступать в колхоз?
- Обобществлять что будут?
- А тони? Что останется тем, кто в колхоз вступить не пожелает?
- Как будут распределяться доходы?
- Можно ли выйти из колхоза, когда кто захочет?
- А как будет с мироедами?
- Да кто у нас мироеды-то?
- Есть тут еще...
Панькин ответил на все вопросы. Председательствующий спросил, кто
желает высказаться по существу.
Обросим опять обеспокоенно зашарил глазами по рядам. Но мужики, с
которыми он, кажется, договорился заранее обо всем, почему-то избегали
встречаться с ним взглядом.
Зачин сделали активисты, члены "Помора". Они признали работу коо-
перативного товарищества хорошей и согласились с Панькиным в том, что
теперь от кооператива - прямая дорога всем в колхоз. Обросим слушал с
досадой и раздражением: его сторонники молчали, словно воды в рот наб-
рав, впору хоть говорить самому. Однако осторожность мешала ему под-
нять руку. Он помнил о судьбе высланного из Унды Вавилы Ряхина. В отк-
рытую ему было идти нельзя. Чухин привык брать горячие уголья из очага
чужими руками.
"Неужели бабы не выручат?" - Обросим поднял голову и встретился
взглядом со Степанидой. Незаметно кивнул ей, и она, воспользовавшись
паузой, подняла руку.
- Слово имеет Степанида Клочьева, - объявили из президиума.
Степанида выбралась из рядов и положила перед Панькиным листок
бумаги.
- Вот здесь все сказано, - промолвила она резковатым, неприятным
голосом и вернулась на место.
Панькин пробежал бумагу и нахмурился. Из зала раздались возгласы:
- Чего там написано?
- Читай!
- Хорошо. Читаю, - отозвался Панькин. - "Мы, трудящиеся рыбаки
Унды, полагаем, что прежняя жизнь нас вполне ублаготворяла..."
Когда он закончил читать, в зале поднялся шум. С трудом восстано-
вив порядок, Панькин спросил:
- У кого еще есть такие листы? Прошу подать в президиум.
Больше листов никто не подал. Обросим напрасно метал молнии ис-
подлобья на притихших баб. Те, видимо, трусили.
- Нет больше? Так... Какое будет мнение собрания о заявлении, по-
данном Клочьевой?
- Степанида вроде лорда Керзона, - раздался в тишине насмешливый
голос Григория Хвата. - Предъявила нам ультиматум.
- А кто подписался-то под бумагой? - спросил Анисим.
- Тут стоит шесть подписей. Они неразборчивы, - ответил Панькин.
- Я думаю, товарищи, что это заявление составлено рукой классового
врага. От кого вы получили этот лист, Степанида?
Клочьева молчала.
- Сами вы не могли сочинить такую бумагу по причине неграмотнос-
ти. Чья рука писала? Ответьте собранию, не скрывайте.
Клочьева сидела молча, сжав тонкие злые губы. Руки ее на коленях
вздрагивали.
- Впрочем, я, кажется, одну подпись все-таки разобрал, - сказал
Панькин. - Сотникова. Видимо, Пелагея Сотникова. Пелагея, ваша это
подпись?
Поднялась молодая, бойкая женщина, в платке, опущенном на плечи.
- Ну, моя подпись.
Зал насторожился.
- А не можете ли вы нам ответить, что заставило вас расписаться?
- Могу. Отчего же не могу? - спокойно отозвалась Пелагея. - Я
пряла шерсть, пришла Степанида и сказала: "Подпиши эту бумагу. Все
подписываются, и ты подпишись. Это, говорит, заявление против колхо-
зу". А я спросила: "Почему против?" А она: "В колхозные невода рыба не
пойдет, потому что они будут ничьи, коллективные, и все рыбаки, гово-
рит, будут жить впроголодь". Ну, пристала она как банный лист... я и
подписала.
- Ясно, Пелагея. А вы сами-то как думаете насчет колхоза? - спро-
сил Панькин.
- А что я? Как все. Я думала, все подпишутся, а тут только шесть
подписей. Она, значит, меня обманула?
- Понятно. Садись, Пелагея. Так кто же вам дал лист, Клочьева?
Объясните собранию.
Обросим сидел как на горячих угольях: "Неужто выдаст?" Но Клочь-
ева молчала.
- Ну раз не хотите говорить, так я скажу, - Панькин поднял над
головой заявление. - Текст этой бумаги написан рукой Обросима Чухина.
Уж я-то знаю его почерк. Случалось в долговой книге расписываться!
- Это клевета! - замахал руками купец. - Клевета на честного че-
ловека.
- Можно устроить экспертизу. Но сейчас не до этого. - Панькин
свернул лист и спрятал его в карман.
- Самая бессовестная ложь! - не унимался Обросим. Забыв об осто-
рожности или уже решив, что терять ему нечего, он поднялся с места. -
И от кого она исходит? От председателя кооператива, партейца. Я буду
жаловаться! Да! И еще скажу тебе, Панькин, всю правду-матку. Вот ты
все грозишь, всяких там классовых врагов выдумываешь. Потому люди и
молчат, боятся слово сказать. А я скажу. Это заявление, которое ты по-
ложил безо всяких последствий себе в карман, есть не что иное, как
мнение трудящегося народа! Трудящиеся рыбаки не желают идти в колхоз,
а ты их тянешь туда силком! Разве ж так можно?
Панькин улыбнулся и развел руками:
- Да кого же я тяну? Сами рыбаки высказываются за колхоз! А про-
тив я пока не слышал ни одного слова, кроме разве тебя да Клочьевой...
- Дак люди-то боятся сказать против-то!
Зал зашумел неодобрительно. Обросим понял, что этот шумок явно не
в его пользу, махнул рукой и с обиженным видом начал пробираться к
двери. Но его удержал Григорий Хват, почти насильно усадив рядом с со-
бой.
- Сиди! Собрание еще не кончилось, - сказал он.
Обросим вынужден был остаться. Опустив голову, он думал о том,
что все его планы провалились. Мужики выпили водку, надавали кучу обе-
щаний, а теперь от него отвернулись. Известно: каждому своя одежка
ближе к телу. Он допустил непоправимую ошибку идя теперь напролом. Об-
росим поднял голову и увидел сидящего неподалеку Дорофея. Тот, смерив
его презрительным взглядом, отвернулся. - "Уж не проговорился ли ему
Борька Мальгин а том, что я велел ему разделаться с Киндяковым? Если
так - то я пропал". Обросим тихонько встал, но Хват крепко взял его за
полушубок:
- Сиди, а то надаю по шее!
Опять пришлось сесть. И тут слова попросил Дорофей.
- Все началось с того, что вечером у меня усохла лампа, и я пошел
к Обросиму просить взаймы керосина. Стучусь. Хозяин вышел в сени, но
меня в избу не хочет пустить. Мне надо зайти - на улице метель, холод-
но, а он держит дверь - и все тут. Ну я все-таки проявил настойчивость
и втиснулся в избу. И что же? Сидят у него за столом человек десять
мужиков, пьют вино и ведут беседу. А беседа, как я потом узнал, шла о
том, чтобы помешать организации колхоза. И вот сегодня все проясняет-
ся. Обросим поил вином мужиков, а они молчат, как воды в рот набрали.
И правильно делают. Чувствуют, кто есть самый злейший враг новой жиз-
ни, и подпевать ему не хотят или боятся, потому что здесь они окажутся
в меньшинстве!
- Вранье! - крикнул Обросим. - У меня был день рождения. Ничего
против колхоза не говорили.
- Говорили! И день рождения у тебя, Обросим, не в феврале, а в
июне, перед троицей. Ни под какие святцы ты его зимой не подгонишь. Я
это проверил точно. Ну вот, слушайте дальше. Значит, я оказался свиде-
телем этого сборища, и решил Обросим меня избить, чтобы я, запуганный,
молчал, а то и вовсе убрать... Послал он следом за мной одного челове-
ка, - из тех, что были у него, - чтобы исполнить приговор. Однако че-
ловек тот, - я не буду пока называть его имени, - оказался порядочным
соседом и на преступление не пошел, а рассказал мне все начистоту.
- И не стыдно тебе такое наговаривать? Не верьте ни одному слову
Дорофея! - кричал Обросим.
Зал загомонил возмущенно. Панькпн стал требовать тишины. Дорофей,
когда поутихли, закончил:
- Вот что я хотел сказать собранию. Теперь прошу меня записать в
члены колхоза с семьей, а таких, как Обросим Чухин, не подпускать к
нему за версту.
Районный уполномоченный, который внимательно следил за ходом соб-
рания, сказал, что заявление Киндякова будет принято во внимание и по
делу поведется следствие. Тогда уж Дорофею придется назвать и фамилии
тех, кто был у Обросима...
Возбуждение поулеглось, и собрание вновь повернуло в спокойное
русло. Сторонники купца благоразумно молчали. Собиравшие против колхо-
за подписи бабы, струхнув, мяли листы в карманах и молили бога, чтобы
"пронесло". Последнее слово оставалось за большинством рыбаков, а они
решили создать в Унде рыболовецкий колхоз "Путь к социализму". В него
вступило почти все село.
Анисим Родионов на собрании не выступил. Он весь вечер просидел
молча, следя за событиями и морща лоб. Видно было, что он напряженно
думает, и думы в мужицкой голове ворочаются медленно и туго. Но когда
стали голосовать, Анисим одним из первых поднял руку за колхоз, и,
глядя на него, проголосовали и те, кто колебался до этого.
Фекла Зюзина на собрании не была. "Не пошла наша агитация впрок",
- отметил про себя Родион.
Собрание закончилось под утро, когда в лампах выгорел керосин, и
они одна за другой стали гаснуть. Расходясь, ундяне говорили между со-
бой:
- Как-то нынче жить станем?
- Если бы суда настоящие поиметь!
- А Обросима-то, видно, тю-тю! Под арест.
- И поделом. Ну-ка стал мутить воду!
- Да и человека еще порешить хотел чужими руками...
По распоряжению сельсовета с ряхинского дома сняли сургучную пе-
чать и замок и отдали первый этаж под клуб, а второй - под колхозную
контору.
Председателем вновь организованной артели избрали Панькина, ска-
зав ему:
- Ты, Тихон, на кооперативе напрактиковался руководить.
Жизнь в Унде опять стала поворачивать в новое русло.
Родион, сидя на лавке у окна, точил нож о наждачный брусок. Нож
большой, с толстым крепкой закалки клинком, откованный кузнецом по за-
казу покойного отца. Вжик-вжик-вжик - однотонно отзывалась сталь на
каждое движение.
Лицо парня сосредоточено, рукава рубахи подвернуты. Рядом на лав-
ке - мешок из нерпичьей кожи, в него Родион складывает все необходимое
в путь-дорогу.
Сквозь серебряные заросли узорчатого инея в окно пробивается ску-
поватый дневной свет. Тишка, придя из школы и поев, устроился с книгой
у другого окна. Возвратилась из магазина мать, принесла в холщовой
сумке сахар да крупу. Настороженно поглядела на Родиона.
- Куда собираешься?
Тишка опередил брата с ответом:
- На зверобойку идет. Мужики собираются, и он с ними.
Мать растерянно села на лавку и как заколдованная все глядела на
нож, который ходил взад-вперед по бруску. И вдруг сказала строго:
- Не пущу!
- Почему, мама? - спросил Родион, не прерывая своего занятия.
- Не пущу! - звонкий голос матери сорвался на крик, пронзительно
резанул слух.
Родион перестал ширкать о брусок. Тишка оставил чтение. Оба обер-
нулись к Парасковье.
- Да что вы, мама! - сказал Родион с укором.
- Не пущу-у-у! - Мать ударила кулаком по столешнице. Забрякала
посуда, сложенная горкой. - Отец пропал, и ты теперь туда же глядишь?
Не пущу-у-у! - заголосила, как по покойнику. Из глаз хлынули слезы,
грудь тяжело и часто заподымалась. - Не пущу!..
Родион испугался, подошел к ней.
Мать схватила его за плечи, стала уговаривать:
- Не ходи, Родя, на зверобойку. Там - погибель. Там батя пропал!
- Да что вы, мама, успокойтесь! - в растерянности твердил Родион.
Парасковья утерла слезы концом платка. Глубоко и взволнованно
вздохнула, стала прибирать посуду со стола на полку. Из рук выпало
блюдце, покатилось по полу, но не разбилось. Тищка кинулся к нему,
поднял.
Родион взял нож, попробовал большим пальцем острие. Мать смотрела
на зверобойный нож, которым распластывают тюленей, почти с ненавистью.
Родион взял с лавки толстую черемуховую палку и перерезал ее одним на-
жимом острого клинка наискосок. Остер нож!
- Не пущу, - коротко и зло повторила Парасковья еще раз. - И не
собирайся.
Родион вспыхнул, взмахнул ножом, и он вонзился в лавку, глухо
тюкнув о дерево.
- Мужик я или не мужик! - в сердцах крикнул он.
- Мужик. Однако не пущу! - упрямо сказала мать. - Сиди дома.
Тишка с ехидцей обронил:
- Сиди под мамкиной юбкой...
Парасковья проворно схватила с лавки обрезок палки и метнулась к
младшему сыну. Тишка сорвался с места и кинулся к двери. Удар пришелся
по ягодице - сильный, резкий. Тишка ойкнул, схватился за тощий зад ру-
кой - и вон из избы как был - без шапки, без пальтишка. Убежал от гре-
ха подальше к дружку-соседу.
- Вырастила детей себе на горе! - распаляясь, бранилась Парас-
ковья. - Еще сопля висит до нижней губы, а уж острословить начал!
- Батя ошибку допустил, - убеждал мать Родион. - От артели отбил-
ся, юровщика не послушался. А я эту ошибку повторять не буду. Законы
поморские помню!
Мать молчала. Однако знала: "Уйдет. Все равно уйдет! Не удержать
ничем... Характер отцов - упрямый, крутой!"
Родион выдернул из лавки нож, отер тряпицей лезвие и сунул его в
ножны. Чтобы не распалять мать, кинул под лавку мешок и решил со сбо-
рами повременить до завтра, когда у матери сердце оттает.
К северо-востоку от Архангельска до самого Мезенского побережья
тянутся необозримые, малообжитые просторы: тундровые болота, торфяни-
ки, по берегам речек - луга и полоски лесов. А реки - с диковинными
названиями, какие есть только на Севере: Лодьма, Пачуга, Кепина, Золо-
тица, Сояна, Мегра, Полта, Кельда, Кулой... До самого Абрамовского бе-
рега, где приютилась на краю материковой земли Унда, - тонкие волнис-
тые нити рек и пятна озер. И лишь кое-где маленькие точки далеких глу-
хих деревень, куда добираться можно лишь зимой на оленях, а летом на
лодках - где по рекам, где волоком.
Зимой все заботливо укутано снегами. Снега, снега, без конца, без