---------------------------------------------------------------
РОМАН В ТРЕХ КНИГАХ
АРХАНГЕЛЬСК СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1982
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
О море! Души моей строитель!
Б. В. Шергин
Он вертелся кружился на льду,
не знает, куда идти.
Товарищи ночь подождали,
он не вернулся...
Поморские были
Елисей, выпалив все патроны, в отчаянии опустился на лед возле
убитой им утельги1 и, положив бесполезный теперь уже "ремингтон" ря-
дом, закрыл лицо руками. Несколько минут он сидел так, раскачиваясь и
тихонько охая. Потом поднялся. Прерывисто вздыхая, до боли напрягая
зрение, стал всматриваться в бескрайнюю снежную сумеречную муть. Ветер
свирепо рвал на нем одежду, леденил лицо, шею, перехватывал дыхание.
Колкий снег сек щеки.
1 Утельга - самка тюленя.
Сколько ни смотрел Елисей вдаль, ничего не увидел. Молочно-серый
сумрак кругом, грохот ломающихся, стиснутых непогодой льдов и тоскли-
вый, берущий за душу вой ветра. Под ногами - льдина, вздрагивающая от
ударов о соседние, зыбкая, словно палуба парусника в шторм. У ног -
утельга. Ее уже стало заносить снегом. Елисей снял рукавицу, притро-
нулся к боку утельги и вздрогнул. Холод тюленьей туши неприятно пора-
зил его, хотя в этом не было ничего необычного: прошло время - остыл
мертвый зверь.
Елисей подобрал винтовку, подумал: "Конец. Пропал... " В ушах все
еще звенел голос юровщика2 Анисима: "К лодка-а-а-ам! К лодка-а-а-ам!
Скорее, братцы!"
2 Юровщик - старший зверобойной артели на прибрежном тюленьем
промысле в Белом море.
Не послушался Елисей, в охотничьем азарте притаился за ропаком,
целясь в зверя. Не успел освежевать его - ударил снежный заряд. И ль-
дина обломилась. Кинулся Елисей к товарищам, но поздно: перед ним чер-
нела злая вода. "Вплавь? Не выбраться на лед. Лодка? Осталась там,
вдалеке... Неужели не помогут? - растерянно метался на обломке льдины
Елисей.
Но и сам знал - помочь при такой заварухе нелегко. Разводье шири-
лось, отливным течением и ветром его относило неведомо куда. Время
позднее, свет таял, как снег в горячей ладони...
Елисей стал палить в воздух из винтовки, давая знак товарищам.
Услышал ответную пальбу вдалеке. Он стрелял и стрелял, пока не кончи-
лись патроны. Ему отвечали еле слышно и почему-то с подветренной сто-
роны.
Потом там вспыхнул сигнальный огонь, совсем не в том направлении,
где ожидал его увидеть Елисей. Огонь блеснул и скрылся. И все заволок-
ло снежной мутью.
У Елисея не было ни дров, ни спичек, ни хлеба... "Велик ли обло-
мок?" Чтобы проверить, он сделал несколько шагов в одну сторону, в
другую, третью. По краям то полая, черная, как смола, вода, то мелкое
ледяное крошево. Он понял: остался на маленьком пятачке среди бесную-
щегося моря. Делать нечего. Если до утра обломок уцелеет, с рассветом
можно будет перебраться на льдину побольше. А теперь уже никуда ни ша-
гу не сделаешь: совсем стемнело.
Елисей сунул за пазуху рукавицы, приложил ладони рупором ко рту и
стал кричать, поворачиваясь во все стороны. Может быть, зверобои все
же недалеко, ищут его, помня святое правило: "Сам погибай, а товарища
выручай!"
Кричал Елисей долго, пока не охрип. Потом привалился боком с под-
ветренной стороны к убитой тюленихе и свернулся, подобрав ноги. Конеч-
но, спать он не мог - какой тут сон! Полежав, вскакивал, разогревался,
приседая и размахивая руками, потом опять садился или ложился. И так
до утра.
Утром он почувствовал голод. Голод и безвыходность своего положе-
ния: с одного края льдины - разводье чуть ли не в полверсты, с другого
- ледяное крошево, а вдалеке - торосы.
А небо темнело и хмурилось, и по-прежнему свистел ветер и сыпал
снег.
Елисей вынул нож и вырезал из туши кусок сала. Попробовал есть.
Холодное, вязкое, пахнущее рыбой сало не шло в горло. Пожевав, он по-
ложил кусок на снег. Взгляд его упал на сосцы тюленихи. Он несколько
раз смотрел на них и отворачивался...
На вторые сутки голод стал невыносимым. Елисей опять принялся за
сало, преодолевая отвращение. Поев, лег на снег и, помяв холодные сос-
цы рукой, нажал на них. Из сосков потекло тоненькой струйкой молоко.
Закрыв глаза, он стал ловить струйку ртом...
Если льдину не разломает, мяса и сала тюленихи хватит надолго.
Есть их поморам в уносе1 не в диковинку. Сколько зверобоев тем и спа-
салось.
1 попасть в унос - быть унесенным на льдине в открытый океан.
Тревожило другое: далеко ли берег? И можно ли, переходя от льдины
к льдине, добраться до него? Бывали случаи, когда зверобои выбирались
изо льдов через две-три недели, хотя их уже считали погибшими.
С наступлением прилива льды сжались. Елисей увидел на месте раз-
водья большую крепкую льдину и стал выжидать, не сомкнется ли с нею
та, на которой он бедовал. Если сомкнется, можно будет перетащить
утельгу и перейти самому. Он перехватил веревочной петлей тушу и под-
тащил ее почти к самой кромке.
Но льды будто заколдовало: узкая, в три-четыре шага полоска воды
меж ними не уменьшалась. Елисей попробовал прикладом винтовки толкнуть
обломок к льдине, до опора была плохая, да и обломок крепко зажало. А
потом начался отлив, и льдина оказалась посреди разводья, словно утлая
лодчонка посреди озера.
Лишь на четвертые сутки к ночи непогода чуть поутихла. В черной
пугающей глубине неба проступили накрапом очертания Ковша. Холодно и
недоступно блестела над Елисеем Большая Медведица. Он глядел на нее,
пока не закружилась голова, потом с тоской прислушался к шуму ветра и
совсем пал духом. Ветер дул с зимнебережной стороны, с материка. Льди-
ну уносило на север.
Наступил пятый день, но и он ничего не изменил. Вконец выбившись
из сил, Елисей стоял, опираясь на винтовку, чтобы не упасть, и смот-
рел, смотрел вокруг. Ни земли у горизонта, ни солнца, ни голубинки в
сером мутном небе. Ни паруса, ни пароходного дымка. В эту пору корабли
в море не ходят.
Один во всем морюшке Белом...
А льдина таяла на глазах, раскачивалась, крошилась. Стоять уже
стало страшно. Елисей лег на лед. Посмотрел - тюлениху смыло волной.
"Убил я утельгу, и она меня с собой возьмет, - шептали губы Елисея. -
Прощай, дорогая женушка Парасковья! Прощайте, детушки Тихон да Родион!
Прощайте все..."
Еще несколько ударов лохматых, тяжелых зимних волн, и льдина
опустела...
Кого море любит, того и наказует...
Юровщик Анисим, поняв, что Мальгин попал в беду, тотчас послал во
льды на спасение товарища две лодки, подвергая немалому риску всю ар-
тель. Долго петляли лодки в разводьях, тащили их мужики волоком по ль-
динам, опять спускали на воду и все кричали, стреляли, жгли факелы.
Но все понапрасну; слышали лишь хлопки далеких выстрелов. Вскоре
лодки сбились с нужного направления, искали совсем не там, где было
надо. Шторм усилился, льды грохотали, грозили гибелью лодкам. А в них
- двенадцать человек.
Старший поисковой партии Григорий Хват был человеком молодым, го-
рячим и отчаянным, однако и он, поразмыслив, решил не рисковать жизнью
двенадцати.
Всю ночь зверобои угрюмо пробивались назад - на сигнальный кос-
тер, который чуть-чуть мельтешил вдалеке, как крошечное пламя свечи.
Родька с Тишкой блаженствовали на теплой печи до тех пор, пока
мать не растолкала их:
- Сколько спать еще будете? Завтрак на столе!
Родька, высунув голову из-под овчинного одеяла, долго щурился на
низенькое, затянутое изморозью оконце. Февральское раннее солнышко вы-
золотило ледяные узоры на стекле. Мать гремела сковородой у печи, пек-
ла овсяные блины. Широкая железная сковорода звенела тоненько, певуче.
Родька потянул носом, прищурился: вкусно. Толкнул локтем младшего бра-
та Тишку:
- Мать блины печет. Слезай.
Сошли с печи на холодный, устланный домоткаными половиками пол,
обули валенки, поплескались у медного, подвешенного на цепочке умы-
вальника - и за стол. Родька, свернув горячий блин трубочкой, аппетит-
но уплетал его.
Тишка, наморщив лоб по-взрослому, сказал озабоченно:
- Сегодня со зверобойки должны прийти. Дедко Иероним вечор сказы-
вал: к обеду ждут мужиков. Батя придет, белька принесет.
Мать убрала сковороду, дала детям каши, налила молока. Принялась
раскатывать на столе пшеничное тесто. Круглое, еще молодое кареглазое
лицо ее светилось в улыбке.
Тишка обрадовался:
- С батиным приходом и белых пирогов поедим. Во! - он оттопырил
большой палец, глянул на брата.
Родька пил молоко, не сводя с матери серьезных с грустинкой глаз.
Он живо представил себе, как в избу войдет отец - обросший бородой,
похудевший, с сухим обветренным лицом, в овчинном совике1 и огромных
бахилах с голенищами, обрызганными тюленьей кровью. Войдет и, сняв
шапку, грузно опустится на колени перед образом Николы морского, чей
лик темнеет в красном углу. Будет шептать благодарную молитву, сту-
каться лбом о пол. Потом скинет совик1, поцелует мать, обнимет сыновей.
Вытащит из мешка сырую желтовато-белую шкуру белька - тюленьего дете-
ныша и скажет: "Это вам, ребята. Только выделать надо". А сам - в ба-
ню.
1 - С о в и к - верхняя одежда из овчины или оленьей шкуры с
двойным - наружу и вовнутрь - мехом, надеваемая через голову.
Наевшись, Родька и Тишка оделись, вышли во двор, взяли чунки -
санки без бортов, поставили на них деревянный ушат и поехали к колодцу
за водой.
Анисим Родионов, навалясь грудью на лямку из толстой сыромятной
кожи, шел с первой лодкой - пятериком. Его товарищи - трое с одного
борта, двое с другого - тащились понуро, часто оскользаясь на снегу.
Устали смертельно, едва переставляли ноги. Всю дорогу хотелось пить.
На остановках по очереди прикладывались к пузатому чайнику с водой.
Лодка шуршала днищем и полозьями, приделанными по обе стороны киля, по
насту. В ней, под куском брезента от старого паруса - буйном уложены
сырые, тяжелые тюленьи шкуры. Добыча богатая, но сушит сердце зверобо-
ев тоска: потеряли товарища. Анисим всю дорогу от самого Моржовца1 до
деревни мучительно подбирал слова, которые придется говорить вдове Па-
расковье Мальгиной. Да что слова! Разве помогут они, утешат в том ог-
ромном черном горе, что волокут мужики лямками по льду вместе с добы-
чей Парасковье Петровне!
1 Моржовец - остров в Мезенской губе Белого моря.
Анисим думал: "Все ли я сделал, чтобы спасти Елисея? Не допустил
ли промашки?" Ему казалось, что он, как юровщик, не был настойчив в
поиске. Может, следовало бы утром отправить снова людей? Но погода!
Злая, штормовая погода: кругом разводья, волна чуть ли не торчком ста-
вила льдины. Хрустнет, словно яичная скорлупа, любая лодка. Отправлять
зверобоев на поиски - значит посылать их на верную смерть. Еще нес-
колько мужиков не вернулись бы домой... "Ты сделал все, что мог", -
говорил Анисим себе. Но тут же внутренний голос возражал: "А все ли?"
И опять сомнения, и снова невеселые думы.
Тоскливо на душе было и у Григория Хвата. Но он-то, побывавший в
ту ночь в передряге, отлично знал: поиски бесполезны. Чтобы успокоить
юровщика, Хват говорил ему:
- Такая круговерть! Никак нельзя было оставаться во льдах. По-
верь, Анисим, уж я ли не любил друга Елисея... Но не мог я вести людей
смерти прямо в пасть.
"Эх, Елисей, Елисей! И надо же было тебе сунуться за те ропаки!
Зачем ослушался команды? Все вернулись к лодкам, добычу даже покидали,
а ты пошел еще стрелять. Кого же винить в твоей гибели? Забыл ты по-
морское правило: "В беде держись товарищей - легче будет!"
Впереди из-за сугробов вынырнула деревянная колоколенка, и справа
и слева от нее - избяные крыши, заваленные снегом так, что толстые его
пласты над стрехами завернулись завитками. Колкий ветер гнал по сугро-
бам поземку, низкое яркое солнце слепило глаза, но не грело.
Иди, помор, гони дорогу. Дом близко! Анисим поглядел себе под но-
ги, выбирая путь, а когда поднял глаза, то увидел, как из деревни
навстречу бежит толпа. Мужики, бабы, старики, детишки торопятся, раз-
махивают руками, кричат.
Встретились. Женки целуют мужей, вернувшихся с промысла, впряга-
ются вместо них в лямки и со свежими силами тащат лодки к берегу.
Анисим неохотно передал лямку жене. Идя пообочь лодки, глазами
искал Парасковью. Вот и она с Родькой и Тишкой. Стоят удивленные, в
глазах немой вопрос.
Надо держать ответ. Анисим подошел к Парасковье, снял шапку. Па-
расковья отшатнулась от него, будто кто ее ударил в плечо. Карие боль-
шие глаза ее впились в лицо юровщика. Над снегами раздался высокий,
тоскливый, леденящий душу крик:
- Где Елисей?..
Анисим шумно вздохнул, стиснул зубы, молча опустил голову, не
смея глянуть в лицо вдове. Собрался наконец с силами.
- В унос попал Елисей...
- В уно-о-ос? - высоким голосом переспросила Парасковья. - Как же
так?
- А так... - Анпсим стал рассказывать, как было дело.
Тишка, ухватившись за рукав матери, плакал. Родька сначала кре-
пился, но вскоре и у него по щекам потекли слезы. Парасковья выслушала
юровщика и вдруг, словно у нее подломились ноги, опустилась на колени,
сорвала с головы платок, обеими руками вцепилась в волосы, которые
тотчас подхватил, растрепал ветер. Повалилась лицом в снег, заревела
жутко:
- Елисе-е-е-юшко-о-о!
Анисим поддержал ее под руку. Родька, смахнув рукавом слезы, взял
мать под другую руку. Тело ее обмякло, она не поднималась.
Так и стояли около нее Анисим и сыновья Елисея, пока Парасковья
немного не пришла в себя.
Потом отвели ее домой, бережно поддерживая под руки. Тишка плелся
позади, шатаясь из стороны в сторону, не видя дороги из-за слез. Роди-
он повторял, успокаивая мать:
- Мам, может, еще вернется батя! Бывало, что приходили мужики из
уноса. Вернется...
- Нет, - сурово говорила Парасковья. - Сердцем чую - нет. Пропал
Елисеюшко... - и в отчаянии мотала головой, словно пьяная...
Анисим молчал. Бугрились на сухих щеках под обветренной кожей,
перекатывались желваки. Поглядывал юровщик на слепое солнце горестными
виноватыми глазами...
Так в Унде стало одной вдовой больше.
Справили поминки. Зверобои принесли в дом Мальгиных муки, сахару,
рыбы, ситца - долю Елисея в оплате добычи из ряхинской лавки. От себя
мужики еще дали, сложившись, мешок крупчатки.
Дом Вавилы Ряхина - двухэтажные, рубленные из кондовой сосны об-
ширные хоромы с поветью, с двором для скотины, чуланами, кладовками, -
все под одной крышей. Окна изукрашены резными наличниками с подзорами
под карнизами. Семья невелика - сам Вавила, жена Меланья да пятнадца-
тилетний сын Венедикт. И прислуги немного: экономный прижимистый хозя-
ин не терпел лишних ртов. Стряпухе Дарье, бабе рыхлой, объемистой те-
лом, стукнуло уже шестьдесят. Горничной Фекле, пригожей и рослой деви-
це-сироте, взятой Ряхиным в услужение, - двадцать годков.
Однако на Ряхина работала чуть ли не вся Унда. На его парусниках
- шхуне и боте плавали в командах унденские рыбаки. Шкиперы и артель-
ные старосты получали жалованье. Остальные трудились из доли в добыче
"покрученниками". Оплата их труда зависела от удачи в зверобойном да
рыболовном промыслах.
На окраине села, в месте голом, продуваемом всеми ветрами, в
длинном приземистом строении, похожем на сарай, размещались полукус-
тарный завод для обработки и посола звериных шкур и салотопня. Рядом -
сетевязальная мастерская.
Все движимое и недвижимое имущество Вавила нажил с годами. Начи-
нал, как и многие оборотистые да прижимистые люди на Руси, с малого.
Сшил несколько карбасов для прибрежного лова камбалы, наваги да круто-
бокого окуня-пинагора. Потом завел ставные невода на семгу и нанял ры-
баков "сидеть на тонях". Красную рыбу сбывал мезенским и архангельским
купцам.
Копил деньги, отказывая себе во всем, кроме самой простой пищи да
необходимой одежды и обуви. Стал строить бот. Построив, ходил под па-
русами в Архангельск да на Мурман, ловил треску ярусами1, понемногу
расширяя промысел.
1 Ярус - снасть для лова трески с наживкой мелкой рыбой - мойвой.
Перед империалистической войной заложил Вавила первый венец ны-
нешнего просторного дома. Постройка съела почти все сбережения. Но
подвернулся случай: на ярмарке в Архангельске в троицын день зоркий
глаз помора приметил в толпе городских мещанок дочку банковского чи-
новника Меланью. Познакомиться с ней ловкому, видному собой купцу не
составило особого труда.
Имя Меланья в переводе с греческого означало смуглянка. Однако
облюбованная Ряхиным Меланья, вопреки святцам, была белокура, белоко-
жа, немного мечтательна, в меру сентиментальна, порядком избалована и
потому вспыльчива и заносчива. О себе Меланья была высокого мнения.
Постепенно и незаметно для себя она превратилась в одну из тех заси-
девшихся невест, которые, достигнув критического для замужества воз-
раста, выходят за первого встречного, лишь бы человек был трезвый, по-
ложительный и хозяйственный.
Приглянулись Вавиле светлый, завитый нагретыми щипцами локон над
розовым ушком, голубые глаза с озорным прищуром, неторопливая походка
Меланьи. Слово за слово, то в театр, то в купеческое собрание ходили
вместе. Целый месяц волочился Ряхин за девицей, хоть и сосал сердце
червь беспокойства за домашние промысловые дела.
Улестил, уломал с помощью толковой свахи-соломбалки вальяжную ар-
хангельскую мещаночку, получил шесть тысяч приданого. Свадьбу праздно-
вал дважды: в Архангельске, в доме отца Меланьи, в Немецкой слободе, и
в Унде - для односельчан. Жена в Унду поехала с великой неохотой и
слезами - привыкла к городской жизни. Обещал ей: "Выйду в большие куп-
цы - переедем в город".
Пустил женины деньги в оборот, завел в селе бакалейною и мануфак-
турную торговлю, исхлопотал с помощью тестя кредит и приобрел у разо-
рившегося судовладельца почти новую, отличную шхуну.
Со шхуной и выбрался Вавила в большое плавание. Нагрузит дома
судно тюленьим жиром да шкурами - и в Архангельск. Там продаст товар,
купит хлеб - и в Норвегию. У норвежцев на хлеб выменяет треску, и пока
шхуна идет обратным путем в порт на Двине, команда обработает рыбу. В
Архангельске продаст треску - прибыль в банк. Имел Вавила доход от
каждой торговой сделки. Уже подумывал о покупке рыболовного сейнера,
мечтая ворочать большими делами. Но революция все изменила в его жиз-
ни.
Вавила Ряхин, широко распахнув дверь, тяжело шагнул через высокий
порог в избу Мальгиных. Был он мужчина рослый, грузный. Новые бахилы,
подвязанные ремешками под коленями, поскрипывали, и половицы под нога-
ми купца прогибались. Вавила снял шапку, огладил густую бороду сверху
и снизу, положил на лавку принесенный с собой сверток. Поспешно - не
от истовости, а по привычке перекрестил лоб, метнув исподлобья на Ни-
колу зоркий взгляд, и густо, басовито сказал:
- Здорово, хозяюшка! Здорово, детки!
Парасковья положила прялку, на которой пряла суровье из конопли,
встала, поклонилась Ряхпну и показала рукой на стул. Тишка на окне
что-то сооружал из деревянных кубиков-обрезков. Родька, выйдя из го-
ренки, глянул на купца недружелюбно, вполголоса обронил "здравствуй-
те". Подумал: "На тебя работал отец, добывал тюленей. Из-за тебя и
пропал..."
Вавила сел, положил руки на стол. На пальце блеснуло массивное,
широкое обручальное кольцо, купленное у архангельского ювелира.
- Соболезную тебе, Парасковьюшка, - заговорил Вавила мягко, со-
чувственно. - Рано потеряла муженька. Да, видно, судьба уж... Не щадит
море нашего брата ундян. Сколь погибло - не счесть! Сколь крестов сто-
ит на Канине, на Мурмане да на Кандалакшском берегу!
Он склонит голову на грудь, помолчал,
- Чем помочь тебе - не ведаю...
- Нам помощи не надо. Сами проживем, не маленькие, - вмешался в
разговор Родька.
Ряхин исподлобья окинул взглядом щуплую худенькую фигуру парень-
ка. Родька высок, но тощ, угловат по-юношески. Русые волосы, длинные,
давно не стриженные, спадают на обе стороны головы и к вискам кудря-
вятся, как у отца.
- Оно так, конечно, проживете, - согласился Ряхин. - Однако я
пришел к тебе, Парасковьюшка, по делу. Могу пристроить Родиона к себе
в завод пока поработать строгалем - шкуры от сала освобождать. Работа
не тяжелая, но требует сноровки. Платой не обижу. Вам деньжата будут
не лишние, а у меня работников нынче нехватка. Дал бог зверобоям добы-
чу славную... Дела всем хватит.
Мать вопросительно посмотрела на сына. Родион, подумав, согласил-
ся:
- Ладно! Поработаю строгалем.
- Молодец! - Ряхин взял с лавки сверток и подал его Парасковье. -
Возьми, Парасковьюшка, в подарочек тебе и детям матерьишки. Тебе - на
платье, ребятам - на штаны. Это не в счет будущего заработка. А вес-
ной, Родион, дам тебе другое дело. В море хошь?
Родион оживился, в глазах вспыхнул интерес: идти в море на парус-
нике - его давняя мечта.
- Как не хотеть...
- Ну так и пойдешь. Зуйком на шхуне. В Архангельск. Так-то.
- Спасибо, Вавила Дмитрич, за участие. На добром слове спасибо, -
склонилась в поклоне Парасковья.
- Что ты! Не стоит благодарности! Господь велел помогать ближнему
в бедах и горестях.
Вавила поднялся и, уже выходя из избы, обронил:
- Родион, завтра придешь на завод. Мастер тебя приставит к делу.
1
На заводе Ряхина студено, тесно и несмотря на холод душно. От за-
лежавшихся шкур и тюленьего сала пахнет ворванью. Пятеро строгалей -
две женщины и три мужика, надев фартуки из мешковины, широкими ножа-
ми-клепиками срезают сало с тюленьих шкур, раскинутых на плоских пла-
хах.
Старшим тут - Иероним Маркович Пастухов, сухонький, проворный не
по годам человек со светлыми, будто выцветшими глазами. Он немного
прихрамывает: на зверобойке застудил ноги и теперь уже не ходит в море
ни за рыбой, ни за тюленем. Кормится тем, что обрабатывает ряхинское
сырье. А когда его нет, делает рюжи для ловли наваги.
Иероним взял Родьку за локоть и повел по узкому проходу между ки-
пами сырья и строгалями к свободной плахе.
- Вот тебе, Родион Елисеевич, клепик, вот плаха, а вот и шкуры, -
показывал он. - Надень-ко фартук. Так... Ишь, какой баской стал: ни
дать ни взять - настоящий строгаль. Кой тебе годок?
- Шестнадцатый пошел с января.
- Училище-то кончил?
- Кончил. Четыре класса.
- Мало, - покачал головой старик, сожалея. - По нонешним временам
мало. Ну, ладно. Слушай меня и смотри. Вот я беру шкуру, кладу ее так
- жиром кверху. Расправляю... гляжу, не осталось ли мяса...
Старик объяснил все по порядку, вручил Родьке нож и, отступив на
шаг, стал смотреть, как действует клепиком парень.
- Не торопись, делай чище!
Работа здесь была не постоянной: сходят мужики на лед, продадут
добычу Ряхину - тогда строгалям дела хоть отбавляй. По сотне шкур, бы-
вает, обрабатывают, вытапливают в больших чанах, вмазанных в печь жир,
готовят шкуры к отправке в больших тюках или бочках. Кончится сырье -
вешает на свое заведение Вавила замок, а строгали ищут себе другое за-
нятие.
Хозяин наведывался на завод каждый день. Едва появлялась в цехе
его массивная фигура, как все замирали, словно в церкви. Строгали, и
без того малоразговорчивые, умолкали вовсе.
Вавила обходил помещение. Заметив непорядок, указывал мастеру.
Придирчиво рассматривая у окна очищенные шкуры, спрашивал:
- Маркович, сколько с утра сделали?
Дедко Пастухов записей не вел, все держал в памяти.
- Леха - пятнадцать, Семен да Дементий - по восемнадцать. Бабы -
по двадцати, а малой шешнадцату раскинул...
"Малой" - Родька.
- Так-так, - Вавила посматривал на ссутуленные спины строгалей. -
Опять бабы вас обогнали? Вам, мужики, не стыдно ли?
- Без стыда лица не износишь, - отвечали ему. - У баб, видно,
клепики острей.
- За что вам деньги плачу? - не слишком строго, однако недовольно
ворчал хозяин. - Скоро везти товар в Архангельск. Поторапливаться на-
добно.
- А мы не стоим без дела.
Вавила молча поворачивался к двери и уходил, высоко неся голову.
Когда из светлого дверного проема темной несокрушимой глыбой над-
вигался хозяин, Родька невольно втягивал голову в плечи, и нож в его
руках ходил проворней. Не то чтобы боялся хозяина, нет. Раньше Вавила
относился к нему вроде бы на равных. Но как только Родька взял в руки
клепик, надел фартук, сразу почувствовал зависимость от хозяина.
Дедко Иероним частенько подходил к Родьке. Подсаживался на чур-
бан, закуривал короткую трубку и, морщась, вытягивал больные ревматиз-
мом ноги. Смотрел, как Родька орудует клепиком, подбадривал парня доб-
рым словом.
В цехе стало теплее: начали топить жир в чанах. И духота стояла
теперь невыносимая. Строгали настежь открывали дверь.
И на улице потеплело. Весна оттесняла холод к северу, в просторы
океана. Родька с грустью смотрел в раскрытые двери - побегать бы с ре-
бятами последние дни, покататься на лыжах, на санках. Но некогда: надо
заработать денег. Осенью Тишка в школу пойдет, ему предстоит справить
обувку, одежку. И Родька строгал и строгал шкуры, снимая пластами
жестковатый тюлений жир тонкими, но крепкими руками, в которых огром-
ный клепик казался тесаком.
- Скажи, дедушко, - спрашивал он мастера, - почему мужики сдают
шкуры Ряхину? Разве не могут сами обработать да свезти в Архангельск.
Денег получили бы куда больше!
- Так ведь у Ряхина-то суда! На чем мужики повезут товар? На кар-
басе по весне в море не сунешься.
- А сложились бы да купили бы артелью бот али шхуну. И плавали бы
сами в Архангельск!
Иероним долго молчал, потом сказал:
- Не простое это дело. У Ряхина в Архангельске связи, каждый ку-
РОМАН В ТРЕХ КНИГАХ
АРХАНГЕЛЬСК СЕВЕРО-ЗАПАДНОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 1982
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
О море! Души моей строитель!
Б. В. Шергин
Он вертелся кружился на льду,
не знает, куда идти.
Товарищи ночь подождали,
он не вернулся...
Поморские были
Елисей, выпалив все патроны, в отчаянии опустился на лед возле
убитой им утельги1 и, положив бесполезный теперь уже "ремингтон" ря-
дом, закрыл лицо руками. Несколько минут он сидел так, раскачиваясь и
тихонько охая. Потом поднялся. Прерывисто вздыхая, до боли напрягая
зрение, стал всматриваться в бескрайнюю снежную сумеречную муть. Ветер
свирепо рвал на нем одежду, леденил лицо, шею, перехватывал дыхание.
Колкий снег сек щеки.
1 Утельга - самка тюленя.
Сколько ни смотрел Елисей вдаль, ничего не увидел. Молочно-серый
сумрак кругом, грохот ломающихся, стиснутых непогодой льдов и тоскли-
вый, берущий за душу вой ветра. Под ногами - льдина, вздрагивающая от
ударов о соседние, зыбкая, словно палуба парусника в шторм. У ног -
утельга. Ее уже стало заносить снегом. Елисей снял рукавицу, притро-
нулся к боку утельги и вздрогнул. Холод тюленьей туши неприятно пора-
зил его, хотя в этом не было ничего необычного: прошло время - остыл
мертвый зверь.
Елисей подобрал винтовку, подумал: "Конец. Пропал... " В ушах все
еще звенел голос юровщика2 Анисима: "К лодка-а-а-ам! К лодка-а-а-ам!
Скорее, братцы!"
2 Юровщик - старший зверобойной артели на прибрежном тюленьем
промысле в Белом море.
Не послушался Елисей, в охотничьем азарте притаился за ропаком,
целясь в зверя. Не успел освежевать его - ударил снежный заряд. И ль-
дина обломилась. Кинулся Елисей к товарищам, но поздно: перед ним чер-
нела злая вода. "Вплавь? Не выбраться на лед. Лодка? Осталась там,
вдалеке... Неужели не помогут? - растерянно метался на обломке льдины
Елисей.
Но и сам знал - помочь при такой заварухе нелегко. Разводье шири-
лось, отливным течением и ветром его относило неведомо куда. Время
позднее, свет таял, как снег в горячей ладони...
Елисей стал палить в воздух из винтовки, давая знак товарищам.
Услышал ответную пальбу вдалеке. Он стрелял и стрелял, пока не кончи-
лись патроны. Ему отвечали еле слышно и почему-то с подветренной сто-
роны.
Потом там вспыхнул сигнальный огонь, совсем не в том направлении,
где ожидал его увидеть Елисей. Огонь блеснул и скрылся. И все заволок-
ло снежной мутью.
У Елисея не было ни дров, ни спичек, ни хлеба... "Велик ли обло-
мок?" Чтобы проверить, он сделал несколько шагов в одну сторону, в
другую, третью. По краям то полая, черная, как смола, вода, то мелкое
ледяное крошево. Он понял: остался на маленьком пятачке среди бесную-
щегося моря. Делать нечего. Если до утра обломок уцелеет, с рассветом
можно будет перебраться на льдину побольше. А теперь уже никуда ни ша-
гу не сделаешь: совсем стемнело.
Елисей сунул за пазуху рукавицы, приложил ладони рупором ко рту и
стал кричать, поворачиваясь во все стороны. Может быть, зверобои все
же недалеко, ищут его, помня святое правило: "Сам погибай, а товарища
выручай!"
Кричал Елисей долго, пока не охрип. Потом привалился боком с под-
ветренной стороны к убитой тюленихе и свернулся, подобрав ноги. Конеч-
но, спать он не мог - какой тут сон! Полежав, вскакивал, разогревался,
приседая и размахивая руками, потом опять садился или ложился. И так
до утра.
Утром он почувствовал голод. Голод и безвыходность своего положе-
ния: с одного края льдины - разводье чуть ли не в полверсты, с другого
- ледяное крошево, а вдалеке - торосы.
А небо темнело и хмурилось, и по-прежнему свистел ветер и сыпал
снег.
Елисей вынул нож и вырезал из туши кусок сала. Попробовал есть.
Холодное, вязкое, пахнущее рыбой сало не шло в горло. Пожевав, он по-
ложил кусок на снег. Взгляд его упал на сосцы тюленихи. Он несколько
раз смотрел на них и отворачивался...
На вторые сутки голод стал невыносимым. Елисей опять принялся за
сало, преодолевая отвращение. Поев, лег на снег и, помяв холодные сос-
цы рукой, нажал на них. Из сосков потекло тоненькой струйкой молоко.
Закрыв глаза, он стал ловить струйку ртом...
Если льдину не разломает, мяса и сала тюленихи хватит надолго.
Есть их поморам в уносе1 не в диковинку. Сколько зверобоев тем и спа-
салось.
1 попасть в унос - быть унесенным на льдине в открытый океан.
Тревожило другое: далеко ли берег? И можно ли, переходя от льдины
к льдине, добраться до него? Бывали случаи, когда зверобои выбирались
изо льдов через две-три недели, хотя их уже считали погибшими.
С наступлением прилива льды сжались. Елисей увидел на месте раз-
водья большую крепкую льдину и стал выжидать, не сомкнется ли с нею
та, на которой он бедовал. Если сомкнется, можно будет перетащить
утельгу и перейти самому. Он перехватил веревочной петлей тушу и под-
тащил ее почти к самой кромке.
Но льды будто заколдовало: узкая, в три-четыре шага полоска воды
меж ними не уменьшалась. Елисей попробовал прикладом винтовки толкнуть
обломок к льдине, до опора была плохая, да и обломок крепко зажало. А
потом начался отлив, и льдина оказалась посреди разводья, словно утлая
лодчонка посреди озера.
Лишь на четвертые сутки к ночи непогода чуть поутихла. В черной
пугающей глубине неба проступили накрапом очертания Ковша. Холодно и
недоступно блестела над Елисеем Большая Медведица. Он глядел на нее,
пока не закружилась голова, потом с тоской прислушался к шуму ветра и
совсем пал духом. Ветер дул с зимнебережной стороны, с материка. Льди-
ну уносило на север.
Наступил пятый день, но и он ничего не изменил. Вконец выбившись
из сил, Елисей стоял, опираясь на винтовку, чтобы не упасть, и смот-
рел, смотрел вокруг. Ни земли у горизонта, ни солнца, ни голубинки в
сером мутном небе. Ни паруса, ни пароходного дымка. В эту пору корабли
в море не ходят.
Один во всем морюшке Белом...
А льдина таяла на глазах, раскачивалась, крошилась. Стоять уже
стало страшно. Елисей лег на лед. Посмотрел - тюлениху смыло волной.
"Убил я утельгу, и она меня с собой возьмет, - шептали губы Елисея. -
Прощай, дорогая женушка Парасковья! Прощайте, детушки Тихон да Родион!
Прощайте все..."
Еще несколько ударов лохматых, тяжелых зимних волн, и льдина
опустела...
Кого море любит, того и наказует...
Юровщик Анисим, поняв, что Мальгин попал в беду, тотчас послал во
льды на спасение товарища две лодки, подвергая немалому риску всю ар-
тель. Долго петляли лодки в разводьях, тащили их мужики волоком по ль-
динам, опять спускали на воду и все кричали, стреляли, жгли факелы.
Но все понапрасну; слышали лишь хлопки далеких выстрелов. Вскоре
лодки сбились с нужного направления, искали совсем не там, где было
надо. Шторм усилился, льды грохотали, грозили гибелью лодкам. А в них
- двенадцать человек.
Старший поисковой партии Григорий Хват был человеком молодым, го-
рячим и отчаянным, однако и он, поразмыслив, решил не рисковать жизнью
двенадцати.
Всю ночь зверобои угрюмо пробивались назад - на сигнальный кос-
тер, который чуть-чуть мельтешил вдалеке, как крошечное пламя свечи.
Родька с Тишкой блаженствовали на теплой печи до тех пор, пока
мать не растолкала их:
- Сколько спать еще будете? Завтрак на столе!
Родька, высунув голову из-под овчинного одеяла, долго щурился на
низенькое, затянутое изморозью оконце. Февральское раннее солнышко вы-
золотило ледяные узоры на стекле. Мать гремела сковородой у печи, пек-
ла овсяные блины. Широкая железная сковорода звенела тоненько, певуче.
Родька потянул носом, прищурился: вкусно. Толкнул локтем младшего бра-
та Тишку:
- Мать блины печет. Слезай.
Сошли с печи на холодный, устланный домоткаными половиками пол,
обули валенки, поплескались у медного, подвешенного на цепочке умы-
вальника - и за стол. Родька, свернув горячий блин трубочкой, аппетит-
но уплетал его.
Тишка, наморщив лоб по-взрослому, сказал озабоченно:
- Сегодня со зверобойки должны прийти. Дедко Иероним вечор сказы-
вал: к обеду ждут мужиков. Батя придет, белька принесет.
Мать убрала сковороду, дала детям каши, налила молока. Принялась
раскатывать на столе пшеничное тесто. Круглое, еще молодое кареглазое
лицо ее светилось в улыбке.
Тишка обрадовался:
- С батиным приходом и белых пирогов поедим. Во! - он оттопырил
большой палец, глянул на брата.
Родька пил молоко, не сводя с матери серьезных с грустинкой глаз.
Он живо представил себе, как в избу войдет отец - обросший бородой,
похудевший, с сухим обветренным лицом, в овчинном совике1 и огромных
бахилах с голенищами, обрызганными тюленьей кровью. Войдет и, сняв
шапку, грузно опустится на колени перед образом Николы морского, чей
лик темнеет в красном углу. Будет шептать благодарную молитву, сту-
каться лбом о пол. Потом скинет совик1, поцелует мать, обнимет сыновей.
Вытащит из мешка сырую желтовато-белую шкуру белька - тюленьего дете-
ныша и скажет: "Это вам, ребята. Только выделать надо". А сам - в ба-
ню.
1 - С о в и к - верхняя одежда из овчины или оленьей шкуры с
двойным - наружу и вовнутрь - мехом, надеваемая через голову.
Наевшись, Родька и Тишка оделись, вышли во двор, взяли чунки -
санки без бортов, поставили на них деревянный ушат и поехали к колодцу
за водой.
Анисим Родионов, навалясь грудью на лямку из толстой сыромятной
кожи, шел с первой лодкой - пятериком. Его товарищи - трое с одного
борта, двое с другого - тащились понуро, часто оскользаясь на снегу.
Устали смертельно, едва переставляли ноги. Всю дорогу хотелось пить.
На остановках по очереди прикладывались к пузатому чайнику с водой.
Лодка шуршала днищем и полозьями, приделанными по обе стороны киля, по
насту. В ней, под куском брезента от старого паруса - буйном уложены
сырые, тяжелые тюленьи шкуры. Добыча богатая, но сушит сердце зверобо-
ев тоска: потеряли товарища. Анисим всю дорогу от самого Моржовца1 до
деревни мучительно подбирал слова, которые придется говорить вдове Па-
расковье Мальгиной. Да что слова! Разве помогут они, утешат в том ог-
ромном черном горе, что волокут мужики лямками по льду вместе с добы-
чей Парасковье Петровне!
1 Моржовец - остров в Мезенской губе Белого моря.
Анисим думал: "Все ли я сделал, чтобы спасти Елисея? Не допустил
ли промашки?" Ему казалось, что он, как юровщик, не был настойчив в
поиске. Может, следовало бы утром отправить снова людей? Но погода!
Злая, штормовая погода: кругом разводья, волна чуть ли не торчком ста-
вила льдины. Хрустнет, словно яичная скорлупа, любая лодка. Отправлять
зверобоев на поиски - значит посылать их на верную смерть. Еще нес-
колько мужиков не вернулись бы домой... "Ты сделал все, что мог", -
говорил Анисим себе. Но тут же внутренний голос возражал: "А все ли?"
И опять сомнения, и снова невеселые думы.
Тоскливо на душе было и у Григория Хвата. Но он-то, побывавший в
ту ночь в передряге, отлично знал: поиски бесполезны. Чтобы успокоить
юровщика, Хват говорил ему:
- Такая круговерть! Никак нельзя было оставаться во льдах. По-
верь, Анисим, уж я ли не любил друга Елисея... Но не мог я вести людей
смерти прямо в пасть.
"Эх, Елисей, Елисей! И надо же было тебе сунуться за те ропаки!
Зачем ослушался команды? Все вернулись к лодкам, добычу даже покидали,
а ты пошел еще стрелять. Кого же винить в твоей гибели? Забыл ты по-
морское правило: "В беде держись товарищей - легче будет!"
Впереди из-за сугробов вынырнула деревянная колоколенка, и справа
и слева от нее - избяные крыши, заваленные снегом так, что толстые его
пласты над стрехами завернулись завитками. Колкий ветер гнал по сугро-
бам поземку, низкое яркое солнце слепило глаза, но не грело.
Иди, помор, гони дорогу. Дом близко! Анисим поглядел себе под но-
ги, выбирая путь, а когда поднял глаза, то увидел, как из деревни
навстречу бежит толпа. Мужики, бабы, старики, детишки торопятся, раз-
махивают руками, кричат.
Встретились. Женки целуют мужей, вернувшихся с промысла, впряга-
ются вместо них в лямки и со свежими силами тащат лодки к берегу.
Анисим неохотно передал лямку жене. Идя пообочь лодки, глазами
искал Парасковью. Вот и она с Родькой и Тишкой. Стоят удивленные, в
глазах немой вопрос.
Надо держать ответ. Анисим подошел к Парасковье, снял шапку. Па-
расковья отшатнулась от него, будто кто ее ударил в плечо. Карие боль-
шие глаза ее впились в лицо юровщика. Над снегами раздался высокий,
тоскливый, леденящий душу крик:
- Где Елисей?..
Анисим шумно вздохнул, стиснул зубы, молча опустил голову, не
смея глянуть в лицо вдове. Собрался наконец с силами.
- В унос попал Елисей...
- В уно-о-ос? - высоким голосом переспросила Парасковья. - Как же
так?
- А так... - Анпсим стал рассказывать, как было дело.
Тишка, ухватившись за рукав матери, плакал. Родька сначала кре-
пился, но вскоре и у него по щекам потекли слезы. Парасковья выслушала
юровщика и вдруг, словно у нее подломились ноги, опустилась на колени,
сорвала с головы платок, обеими руками вцепилась в волосы, которые
тотчас подхватил, растрепал ветер. Повалилась лицом в снег, заревела
жутко:
- Елисе-е-е-юшко-о-о!
Анисим поддержал ее под руку. Родька, смахнув рукавом слезы, взял
мать под другую руку. Тело ее обмякло, она не поднималась.
Так и стояли около нее Анисим и сыновья Елисея, пока Парасковья
немного не пришла в себя.
Потом отвели ее домой, бережно поддерживая под руки. Тишка плелся
позади, шатаясь из стороны в сторону, не видя дороги из-за слез. Роди-
он повторял, успокаивая мать:
- Мам, может, еще вернется батя! Бывало, что приходили мужики из
уноса. Вернется...
- Нет, - сурово говорила Парасковья. - Сердцем чую - нет. Пропал
Елисеюшко... - и в отчаянии мотала головой, словно пьяная...
Анисим молчал. Бугрились на сухих щеках под обветренной кожей,
перекатывались желваки. Поглядывал юровщик на слепое солнце горестными
виноватыми глазами...
Так в Унде стало одной вдовой больше.
Справили поминки. Зверобои принесли в дом Мальгиных муки, сахару,
рыбы, ситца - долю Елисея в оплате добычи из ряхинской лавки. От себя
мужики еще дали, сложившись, мешок крупчатки.
Дом Вавилы Ряхина - двухэтажные, рубленные из кондовой сосны об-
ширные хоромы с поветью, с двором для скотины, чуланами, кладовками, -
все под одной крышей. Окна изукрашены резными наличниками с подзорами
под карнизами. Семья невелика - сам Вавила, жена Меланья да пятнадца-
тилетний сын Венедикт. И прислуги немного: экономный прижимистый хозя-
ин не терпел лишних ртов. Стряпухе Дарье, бабе рыхлой, объемистой те-
лом, стукнуло уже шестьдесят. Горничной Фекле, пригожей и рослой деви-
це-сироте, взятой Ряхиным в услужение, - двадцать годков.
Однако на Ряхина работала чуть ли не вся Унда. На его парусниках
- шхуне и боте плавали в командах унденские рыбаки. Шкиперы и артель-
ные старосты получали жалованье. Остальные трудились из доли в добыче
"покрученниками". Оплата их труда зависела от удачи в зверобойном да
рыболовном промыслах.
На окраине села, в месте голом, продуваемом всеми ветрами, в
длинном приземистом строении, похожем на сарай, размещались полукус-
тарный завод для обработки и посола звериных шкур и салотопня. Рядом -
сетевязальная мастерская.
Все движимое и недвижимое имущество Вавила нажил с годами. Начи-
нал, как и многие оборотистые да прижимистые люди на Руси, с малого.
Сшил несколько карбасов для прибрежного лова камбалы, наваги да круто-
бокого окуня-пинагора. Потом завел ставные невода на семгу и нанял ры-
баков "сидеть на тонях". Красную рыбу сбывал мезенским и архангельским
купцам.
Копил деньги, отказывая себе во всем, кроме самой простой пищи да
необходимой одежды и обуви. Стал строить бот. Построив, ходил под па-
русами в Архангельск да на Мурман, ловил треску ярусами1, понемногу
расширяя промысел.
1 Ярус - снасть для лова трески с наживкой мелкой рыбой - мойвой.
Перед империалистической войной заложил Вавила первый венец ны-
нешнего просторного дома. Постройка съела почти все сбережения. Но
подвернулся случай: на ярмарке в Архангельске в троицын день зоркий
глаз помора приметил в толпе городских мещанок дочку банковского чи-
новника Меланью. Познакомиться с ней ловкому, видному собой купцу не
составило особого труда.
Имя Меланья в переводе с греческого означало смуглянка. Однако
облюбованная Ряхиным Меланья, вопреки святцам, была белокура, белоко-
жа, немного мечтательна, в меру сентиментальна, порядком избалована и
потому вспыльчива и заносчива. О себе Меланья была высокого мнения.
Постепенно и незаметно для себя она превратилась в одну из тех заси-
девшихся невест, которые, достигнув критического для замужества воз-
раста, выходят за первого встречного, лишь бы человек был трезвый, по-
ложительный и хозяйственный.
Приглянулись Вавиле светлый, завитый нагретыми щипцами локон над
розовым ушком, голубые глаза с озорным прищуром, неторопливая походка
Меланьи. Слово за слово, то в театр, то в купеческое собрание ходили
вместе. Целый месяц волочился Ряхин за девицей, хоть и сосал сердце
червь беспокойства за домашние промысловые дела.
Улестил, уломал с помощью толковой свахи-соломбалки вальяжную ар-
хангельскую мещаночку, получил шесть тысяч приданого. Свадьбу праздно-
вал дважды: в Архангельске, в доме отца Меланьи, в Немецкой слободе, и
в Унде - для односельчан. Жена в Унду поехала с великой неохотой и
слезами - привыкла к городской жизни. Обещал ей: "Выйду в большие куп-
цы - переедем в город".
Пустил женины деньги в оборот, завел в селе бакалейною и мануфак-
турную торговлю, исхлопотал с помощью тестя кредит и приобрел у разо-
рившегося судовладельца почти новую, отличную шхуну.
Со шхуной и выбрался Вавила в большое плавание. Нагрузит дома
судно тюленьим жиром да шкурами - и в Архангельск. Там продаст товар,
купит хлеб - и в Норвегию. У норвежцев на хлеб выменяет треску, и пока
шхуна идет обратным путем в порт на Двине, команда обработает рыбу. В
Архангельске продаст треску - прибыль в банк. Имел Вавила доход от
каждой торговой сделки. Уже подумывал о покупке рыболовного сейнера,
мечтая ворочать большими делами. Но революция все изменила в его жиз-
ни.
Вавила Ряхин, широко распахнув дверь, тяжело шагнул через высокий
порог в избу Мальгиных. Был он мужчина рослый, грузный. Новые бахилы,
подвязанные ремешками под коленями, поскрипывали, и половицы под нога-
ми купца прогибались. Вавила снял шапку, огладил густую бороду сверху
и снизу, положил на лавку принесенный с собой сверток. Поспешно - не
от истовости, а по привычке перекрестил лоб, метнув исподлобья на Ни-
колу зоркий взгляд, и густо, басовито сказал:
- Здорово, хозяюшка! Здорово, детки!
Парасковья положила прялку, на которой пряла суровье из конопли,
встала, поклонилась Ряхпну и показала рукой на стул. Тишка на окне
что-то сооружал из деревянных кубиков-обрезков. Родька, выйдя из го-
ренки, глянул на купца недружелюбно, вполголоса обронил "здравствуй-
те". Подумал: "На тебя работал отец, добывал тюленей. Из-за тебя и
пропал..."
Вавила сел, положил руки на стол. На пальце блеснуло массивное,
широкое обручальное кольцо, купленное у архангельского ювелира.
- Соболезную тебе, Парасковьюшка, - заговорил Вавила мягко, со-
чувственно. - Рано потеряла муженька. Да, видно, судьба уж... Не щадит
море нашего брата ундян. Сколь погибло - не счесть! Сколь крестов сто-
ит на Канине, на Мурмане да на Кандалакшском берегу!
Он склонит голову на грудь, помолчал,
- Чем помочь тебе - не ведаю...
- Нам помощи не надо. Сами проживем, не маленькие, - вмешался в
разговор Родька.
Ряхин исподлобья окинул взглядом щуплую худенькую фигуру парень-
ка. Родька высок, но тощ, угловат по-юношески. Русые волосы, длинные,
давно не стриженные, спадают на обе стороны головы и к вискам кудря-
вятся, как у отца.
- Оно так, конечно, проживете, - согласился Ряхин. - Однако я
пришел к тебе, Парасковьюшка, по делу. Могу пристроить Родиона к себе
в завод пока поработать строгалем - шкуры от сала освобождать. Работа
не тяжелая, но требует сноровки. Платой не обижу. Вам деньжата будут
не лишние, а у меня работников нынче нехватка. Дал бог зверобоям добы-
чу славную... Дела всем хватит.
Мать вопросительно посмотрела на сына. Родион, подумав, согласил-
ся:
- Ладно! Поработаю строгалем.
- Молодец! - Ряхин взял с лавки сверток и подал его Парасковье. -
Возьми, Парасковьюшка, в подарочек тебе и детям матерьишки. Тебе - на
платье, ребятам - на штаны. Это не в счет будущего заработка. А вес-
ной, Родион, дам тебе другое дело. В море хошь?
Родион оживился, в глазах вспыхнул интерес: идти в море на парус-
нике - его давняя мечта.
- Как не хотеть...
- Ну так и пойдешь. Зуйком на шхуне. В Архангельск. Так-то.
- Спасибо, Вавила Дмитрич, за участие. На добром слове спасибо, -
склонилась в поклоне Парасковья.
- Что ты! Не стоит благодарности! Господь велел помогать ближнему
в бедах и горестях.
Вавила поднялся и, уже выходя из избы, обронил:
- Родион, завтра придешь на завод. Мастер тебя приставит к делу.
1
На заводе Ряхина студено, тесно и несмотря на холод душно. От за-
лежавшихся шкур и тюленьего сала пахнет ворванью. Пятеро строгалей -
две женщины и три мужика, надев фартуки из мешковины, широкими ножа-
ми-клепиками срезают сало с тюленьих шкур, раскинутых на плоских пла-
хах.
Старшим тут - Иероним Маркович Пастухов, сухонький, проворный не
по годам человек со светлыми, будто выцветшими глазами. Он немного
прихрамывает: на зверобойке застудил ноги и теперь уже не ходит в море
ни за рыбой, ни за тюленем. Кормится тем, что обрабатывает ряхинское
сырье. А когда его нет, делает рюжи для ловли наваги.
Иероним взял Родьку за локоть и повел по узкому проходу между ки-
пами сырья и строгалями к свободной плахе.
- Вот тебе, Родион Елисеевич, клепик, вот плаха, а вот и шкуры, -
показывал он. - Надень-ко фартук. Так... Ишь, какой баской стал: ни
дать ни взять - настоящий строгаль. Кой тебе годок?
- Шестнадцатый пошел с января.
- Училище-то кончил?
- Кончил. Четыре класса.
- Мало, - покачал головой старик, сожалея. - По нонешним временам
мало. Ну, ладно. Слушай меня и смотри. Вот я беру шкуру, кладу ее так
- жиром кверху. Расправляю... гляжу, не осталось ли мяса...
Старик объяснил все по порядку, вручил Родьке нож и, отступив на
шаг, стал смотреть, как действует клепиком парень.
- Не торопись, делай чище!
Работа здесь была не постоянной: сходят мужики на лед, продадут
добычу Ряхину - тогда строгалям дела хоть отбавляй. По сотне шкур, бы-
вает, обрабатывают, вытапливают в больших чанах, вмазанных в печь жир,
готовят шкуры к отправке в больших тюках или бочках. Кончится сырье -
вешает на свое заведение Вавила замок, а строгали ищут себе другое за-
нятие.
Хозяин наведывался на завод каждый день. Едва появлялась в цехе
его массивная фигура, как все замирали, словно в церкви. Строгали, и
без того малоразговорчивые, умолкали вовсе.
Вавила обходил помещение. Заметив непорядок, указывал мастеру.
Придирчиво рассматривая у окна очищенные шкуры, спрашивал:
- Маркович, сколько с утра сделали?
Дедко Пастухов записей не вел, все держал в памяти.
- Леха - пятнадцать, Семен да Дементий - по восемнадцать. Бабы -
по двадцати, а малой шешнадцату раскинул...
"Малой" - Родька.
- Так-так, - Вавила посматривал на ссутуленные спины строгалей. -
Опять бабы вас обогнали? Вам, мужики, не стыдно ли?
- Без стыда лица не износишь, - отвечали ему. - У баб, видно,
клепики острей.
- За что вам деньги плачу? - не слишком строго, однако недовольно
ворчал хозяин. - Скоро везти товар в Архангельск. Поторапливаться на-
добно.
- А мы не стоим без дела.
Вавила молча поворачивался к двери и уходил, высоко неся голову.
Когда из светлого дверного проема темной несокрушимой глыбой над-
вигался хозяин, Родька невольно втягивал голову в плечи, и нож в его
руках ходил проворней. Не то чтобы боялся хозяина, нет. Раньше Вавила
относился к нему вроде бы на равных. Но как только Родька взял в руки
клепик, надел фартук, сразу почувствовал зависимость от хозяина.
Дедко Иероним частенько подходил к Родьке. Подсаживался на чур-
бан, закуривал короткую трубку и, морщась, вытягивал больные ревматиз-
мом ноги. Смотрел, как Родька орудует клепиком, подбадривал парня доб-
рым словом.
В цехе стало теплее: начали топить жир в чанах. И духота стояла
теперь невыносимая. Строгали настежь открывали дверь.
И на улице потеплело. Весна оттесняла холод к северу, в просторы
океана. Родька с грустью смотрел в раскрытые двери - побегать бы с ре-
бятами последние дни, покататься на лыжах, на санках. Но некогда: надо
заработать денег. Осенью Тишка в школу пойдет, ему предстоит справить
обувку, одежку. И Родька строгал и строгал шкуры, снимая пластами
жестковатый тюлений жир тонкими, но крепкими руками, в которых огром-
ный клепик казался тесаком.
- Скажи, дедушко, - спрашивал он мастера, - почему мужики сдают
шкуры Ряхину? Разве не могут сами обработать да свезти в Архангельск.
Денег получили бы куда больше!
- Так ведь у Ряхина-то суда! На чем мужики повезут товар? На кар-
басе по весне в море не сунешься.
- А сложились бы да купили бы артелью бот али шхуну. И плавали бы
сами в Архангельск!
Иероним долго молчал, потом сказал:
- Не простое это дело. У Ряхина в Архангельске связи, каждый ку-