смотри! Мы еще мужи ядреные. В силе...
- Вижу, вижу, - рассмеялась Фекла, чувствуя, что "мужи" чуть ли
не виснут у нее на руках. - Ну, ладно. Вот я и дома. Благодарствую,
что проводили.
- А в гости не пригласишь? Пригласила бы... - неуверенно промол-
вил Никифор.
- В другой раз. Будьте здоровы!
Фекла быстро нырнула в проулок, направляясь к крыльцу.
Приятели постояли посреди улицы, потом взялись за руки и поверну-
ли обратно.
- Роскошна девка! - сказал Иероним. - Эх, скинуть бы этак годиков
сорок...
- Да хоть бы тридцать, и то ладно, - тихо сказал Никифор.
- Нда-а-а! А как ни бодрись, мы, брат, свое теперь уж отжили.
- Да-а-а!
Оставшуюся до дома дорогу приятели прошли молча.
1
Они стояли поздним вечером на крыльце Густиного дома, придя из
клуба. Было темно, и шумел дождик. Ветер гулял по улице, иногда хлопал
незакрытыми дверями сеней.
Голос Густи вывел Родиона из задумчивости.
- Я верю тебе, - сказала она. - И люблю тебя. Ты же знаешь.. Но
ведь ты должен идти на Канин! Когда же будет свадьба?
- Я уйду в конце сентября. У нас еще есть время.
- Может, лучше свадьбу сыграть, когда вернешься?
- А зачем откладывать? Ведь время еще есть, - повторил Родион.
- Надо с родителями поговорить.
- Поговори. Я с матерью уже давно все обсоветовал. Она будет ра-
да...
- Завтра должен прийти батя с промысла. Ой, не знаю, как с ним и
говорить.
- Ничего, я свата хорошего пришлю, уважаемого.
Помолчали. Родион распахнул пальто, привлек к себе девушку, прик-
рыл полой.
- Стану в море ходить. Жить будем хорошо. Мать у меня добрая, -
тихо говорил он. - Тебя она уважает.
Густя погладила прохладной мягкой ладонью теплую щеку Родиона.
- Я хочу с тобой на Канин!
- Что ты! Там трудно. Холодно. В избушках худо, работа все на ль-
ду, на морозе. Простудишься. Не для девчат это.
- Не обязательно идти в этот сезон.
- Надо, Густя. В разгар промысла сидеть дома негоже. И потом, я -
не Вавила Ряхин, у меня своего счета в банке нет...
- У него теперь тоже нет, - рассмеялась Густя.
Она умолкла, прильнула головой к его плечу, вздохнула:
- Вот доля рыбацкая! Жениться и то некогда.
- Я же говорю - сейчас самое время.
- Ладно. Я согласна.
Родион подождал, пока Густя закроет дверь изнутри на засов, и ти-
хонько сошел с крыльца. Постоял, подняв лицо и ловя горячими губами
капли дождя, и, не выбирая дороги, шлепая по лужам, радостный пошел
домой. То, что давно хотел сказать Густе, хотел и все не решался, се-
годня сказалось само собой, легко и просто.
На третий день после возвращения "Семги", выждав, пока Дорофей
отдохнет от морских странствий, в дом Киндяковых явился Иероним Пасту-
хов. Он скинул полушубок, повесил его на деревянный гвоздь и пригладил
на голове остатки седых волос.
Дорофей сидел за самоваром, пил чай и старательно вытирал грудь
расшитым полотенцем. Ефросинья встала из-за стола и подвинула гостю
стул.
- Садись, Ронюшка. Не желаешь ли чайку?
Иероним поблагодарил.
- Спасибо, Ефросиньюшка. Чай я очень уважаю. Будь любезна, налей
покрепче.
Попив чаю, поговорив о том, о сем, гость собрался уходить. Когда
он уже взялся за полушубок, Дорофей заметил на рубахе гостя нарядный
гарусный пояс с кистями чуть ли не до колен. Раньше на него хозяин
внимания не обратил, а тут удивился: пояс, как знала вся Унда, дед на-
девал в особо торжественных случаях.
- Скажи, Иероним, по какому случаю ты надел свой знаменитый поя-
сок? - поинтересовался Дорофей.
- Поясок-то? Дак ведь к известному на всем побережье помору явил-
ся. В знак уважения...
- Чудно ты говоришь, - покачал головой Дорофей. - Однако на доб-
ром слове спасибо!
- И вам спасибо, - старик поклонился, как показалось Дорофею, че-
ресчур церемонно и вышел.
Спустя каких-нибудь полчаса в дверь вежливо, но довольно громко
постучали. А надо сказать, что в Унде к стуку не привыкли: всегда -
хоть днем, хоть ночью, по делу ли, без дела ли, если дверь не заперта
на засов, соседи заходили без предупреждения.
Ефросинья глянула на мужа с тревогой, Дорофей удивленно поднял
брови.
- Кто там? Заходи!
Через порог, к немалому удивлению хозяев, шагнул Никифор Рындин.
Он снял шапку и тужурку и, поклонившись низко, что стоило ему, видимо,
немалого труда, сделал два шага вперед, скосив глаза на матицу1. Доро-
фей все понял: под матицу становятся сваты. Ясно стало и то, что Иеро-
ним предварил приход Никифора, чтобы выведать настроение хозяина.
Хозяин и хозяйка тотчас встали.
1 Матица - балка, поддерживающая потолок.
- Проходите, садитесь. Рады гостю.
- Я пришел к вам за добрым делом, а не в гости, - важно ответил
Рындин. - Я пришел к вам за сватовством. У вас есть невеста Августа
Дорофеевна, а у нас жених Родион Елисеевич... - И снова поклонился в
пояс.
- Проходите в горницу, - пригласила хозяйка.
Проворно схватив полотенце, она обмела стул от воображаемой пыли,
а потом стала хлопотать возле самовара.
Дорофею пришлось по душе, что сват соблюдал старинный обычай, од-
нако для солидности помолчал, теребя бороду.
Самовар подогреть было недолго. За угощеньем началась любезная
беседа, требующая немалого такта и щепетильности. Никифор знал, что
Киндяковы согласны на этот брак, и вел разговор уверенно:
- Ежели вам, Дорофей Никитич, думно отдать Густю за Родиона, то
было бы желательно не оттягивать свадьбу. Сами знаете, Родиону скоро
идти на Канин. Меж собой жених и невеста, надо полагать, все обговори-
ли. Хотя свидетелем я и не был, однако считаю так...
Дорофей вздохнул, глянул на жену и ответил:
- Ну что ж, сватушко, Родион парень хороший, сызмала знаем. И мы
бы против предложенья не возражали. Только не рано ли Густе замуж?
- А на мой разум дак не рано, - в свою очередь ответил сват. - Уж
давно они пришлись друг другу по душе. Я знаю и то, что нелегко вам
расставаться с любимым чадом, да ить время пришло. Дети, как морошка,
созреют и разберутся - не мной сказано.
- Истинно, сватушко, - Ефросинья с этими словами всхлипнула,
сморщив сухонькое лицо, и поднесла к глазам краешек фартука. - Жалко
расставаться с дочерью, шибко жалко... Послушная она, родителей уважа-
ет, и мы ее за всю жизнь пальцем не тронули.
Дорофей слегка крякнул и отвел в сторону глаза.
- Да уж, видно, пришла пора. Невестится девка. Сколько им по-за
углам шептаться? Согласны мы. Пусть им жизнь вместе будет хорошая.
- Так, так, сватушко, - подтвердила Ефросинья и опять поднесла
краешек фартука к глазам.
- Значит, и свадебку назначим через неделю. О том просил Родион
Елисеевич. И еще просил поклониться вот об чем... - Дедко Рындин по-
медлил. - Люди они молодые, оба комсомольцы, и, сами знаете, под венец
им в церковь ехать ихняя вера не велит. Мы, старики, живем по-старому,
они - по-новому.
- О том говорить не приходится. На что им церковь? Нынче все дела
вершит сельсовет.
Отшумела над холодными унденскими просторами разгульно-веселая
поморская свадьба. Рыбаки, промышлявшие камбалу у тихих берегов близ
Оленницы, рассказывали, что заливчатый звон тальянок и свадебные песни
долетали даже туда.
Старики, ревниво оберегавшие старинный ритуал, позаботились о
том, чтобы все прошло по уставу, по обычаям: и сватовство, и заруче-
ние, и вечеринка, и посидки, и рукобитье, и плаксы, и хлебины. После
многомесячных рыбацких трудов, волнений и опасностей, скупых радостей
и скромных надежд свадьба легла на скатерть поморской жизни ярким за-
тейливым шитьем.
Между прочим, на свадьбе Родиона и Густи не обошлось и без проис-
шествий. На второй день пиршества из толпы односельчан, заполнивших
избу Мальгиных, вышла вперед Фекла Зюзина, что-то держа в руках. Сразу
все затихло, лица вытянулись в удивлении.
Фекла, однако, не смутилась. Только лицо ее раскраснелось от вол-
нения. Темно-русая коса плотным венцом опоясывала затылок. Мужики, ра-
зинув рты, откровенно любовались ее статью и здоровьем.
Фекла остановилась напротив жениха и невесты и поклонилась пояс-
ным поклоном.
- Простите меня, уважаемые молодые, за мой характер и длинный
язык. Каюсь перед вами и даю слово наперед не оговаривать никого, И
еще желаю вам доброго здоровья, счастливой жизни да хорошеньких деток.
Не обидьте меня, примите подарок. От всей души!
Она размахнула сверток. Лебяжьим крылом затрепетало перед зас-
тольем широкое льняное полотенце, высветленное солнцем, вытрепанное
ветрами, выбитое на реке вальком и ставшее от того свежим и белым как
снег. И вышивка на нем алой шерстяной нитью кинулась всем в глаза так,
что кое-кто не сдержал возгласа восхищения.
Фекла подала полотенце жениху, снова поклонилась и направилась к
двери, гордо неся красивую голову. Родион хотел пригласить ее за стол,
но гостьи и след простыл.
С уходом Густи к мужу Дорофей первое время не находил себе места.
Поднимаясь раным-рано, в одном исподнем, босиком, покряхтывая да по-
кашливая, бродил по тихой избе, то и дело заглядывая в горенку, где,
бывало, разметав по подушке русые волосы, спала дочь. Пусто стало в
горенке: кровать осиротела, навесная полочка, где раньше стопкой лежа-
ли книги, была снята со стены, стояла в углу. Герань да ванька-мокрый
на окошке и те пожухли, повяли. Дорофей ткнул пальцем в горшки, принес
воды в медном луженом ковшике, полил цветы.
Ефросинья почти каждое утро пекла молодым гостинцы - сдобные ват-
рушки, кулебяки, лепешки-сметанники. Выдержав стряпню на столе под
скатеркой, чтобы отмякла, завертывала ее в узелок и, надев старенькое
пальтишко, накинув на седую голову полушалок, торопилась по утреннему
холодку к Мальгиным.
Зато у Мальгиных стало веселее. Бойкая, проворная невестка внесла
в избу Парасковьи живость и радостную суету. Звонкий голос Густи на-
полнял комнаты:
- Мама, давайте я поставлю чугуны в печь... Мама, а сухари не
подгорят?
Сухари запасали для Родиона на зимнюю путину.
- Сама я, Густенька, сделаю. Я ведь еще в силе. Ты бы села лучше
за рукоделье. - Парасковья старалась не перегружать невестку заботами.
Любо было Родиону с молодой женой обниматься до зорьки и любо бы-
ло смотреть, как Густя то хлопочет в избе, то выбегает во двор - за-
дать корм овцам или идет с ведрами к колодцу, сверкая голыми розоваты-
ми икрами. Наденет, не глядя на холод, башмаки на босую ногу - торо-
пится.
Соседки, терзаемые любопытством, заглядывали в избу под разными
предлогами: то попросить что-либо, то за советом, а то и просто так,
поболтать. Подолгу судачили с Парасковьей, приглядывались к молоду-
хе... Не ленива ли, обходительна ли со свекровью? Не пробежала ли меж-
ду невесткой и Парасковьей черная кошка?
Уходили удовлетворенные: в семье мир да согласие.
Вечерами Родион провожал Густю на работу в клуб и встречал, когда
возвращалась домой. Приятели ухмылялись: "Жену караулит!"
Однако приближалось время расставания: пора было готовить мешки
да сумки с припасами. Густя бледнела, покусывала губы, наблюдая, как
Родион собирается в путь, подолгу о чем-то думала, сидя за пяльцами
над вышивкой...
Приходила Сонька Хват, садилась на лавку и, широко улыбаясь, так,
что на испещренных оспинками щеках обозначались ямочки, спрашивала:
- Каково живется замужем-то, Густя?
Густя отвечала сдержанно:
- Хорошо живу.
- Слава богу! - подражая бабам, говорила Сонька. - С любимым-то
жить можно.
И тихонько вздыхала. А сама все время следила пристально из-под
рыжеватых ресниц за подружкой: "Не похудела ли? Нет. Совсем не измени-
лась Густя в замужестве. Только в походке, в движениях у нее появилась
этакая важность, медлительность, что ли..."
Немного выждав и перейдя на шепот, Сонька интересовалась:
- Муж-то обнимает крепко?
- Разве можно об этом спрашивать? Никакой деликатности у тебя,
Соня, - отвечала Густя, зардевшись. - Конечно, крепко.
- Так, что косточки хрустят, да?
Густя вскакивала, тормошила и тискала подружку. И они звонко сме-
ялись и возились, как бывало прежде.
От Тишки из Архангельска пришло письмо. Парасковья несколько раз
просила Густю перечитывать его. Но сколько ни читали, ничего из того
письма не могли выжать, кроме нескольких строк:
"Живу хорошо, того и вам желаю. Учусь. В общежитии у нас тоже хо-
рошо. Хорошо и кормят, и обмундирование дали..."
- Господи, будто дома плохо кормили! - досадовала Парасковья. -
Будто дома без штанов ходил! Ну, слава богу, раз хорошо, так пусть и
дальше так будет.
Среди сплошного ненастья выдался сухой погожий денек. Низкое
солнце слепило глаза последними вспышками ушедшего за Оленницу лета.
Иероним и Никифор, оба в полушубках, в валенках с галошами-клeенками -
по-зимнему, сидели на завалинке и щурились на желтый сверкающий круг в
холодном, чуть-чуть с голубинкой небе.
- Курить я нонче перестал, - сообщил Иероним, как нечто важное,
доставая из кармана жестяную баночку из-под зубного порошка. - Теперь
вот нюхаю. Чихать для здоровья пользительно. Легкие прочищает. Не же-
лаешь ли? - подставил он баночку приятелю,
- Не-е-ет! - Никифор помотач головой. Тесемки у шапки крутанулись
мышиными хвостиками. - Не желаю. И вообще этим зельем пренебрегаю.
Иероним прищурил выцветший глаз, закладывая в ноздри понюшку.
- Вот, бают, скоро свадьба предвидится... - многозначительно за-
метил Никифор.
- Это у Никешиных, что ли?
- У Никешиных. Степанко с Мурмана подарков навез тьму! И все для
Фроськи, невесты. Никола Тимонин, слава богу, третью дочь выдает. Мо-
жет, сватами нас с тобой призовут, а? - оживился Рындин.
Иероним ответил не сразу - прочихался весело, со смаком, со сто-
ном.
- Уж и не знаю, призовут ли. Говорят, свадьба о покрове намечает-
ся.
- Может, и о покрове. Эх-хе-хе! - Никифор положил сухие сморщен-
ные руки на колени. - Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня -
женишком. Так ведь, бывало, девки приговаривали!
- Так, так. Именно!..
И оба заулыбались.
Из-за угла выплеснулся переливчатый звон гармошки-трехрядки, и
грянули голоса парней:
Эх, я не красиласе
Да не румяниласе,
Я не знаю, почему
Ему пондравиласе...
Федор Кукшин, журавлем выступавший в шеренге парней, тряхнув об-
наженной головой, рванул мехи, сделал проигрыш. В избе, что стояла на
другой стороне улицы, наискосок от пастуховской, приоткрыв створку ок-
на, девушка выставила голову, состроив парням смешную рожицу. Те слов-
но обрадовались:
Их, ты-ы-ы!
Оба дедка оживились, повернули головы к парням. Никифор Рындин
одобрительно отметил:
- Наважники гуляют перед путиной.
- Поют-то хорошо! Каково порыбачат? - Иероним сморщился и чихнул
пронзительно, на всю улицу, - видать, все еще не прочихался после по-
нюшки. У девчонки в окошке сделалось испуганное лицо. А парни хором
пожелали:
- Будь здоров, дедушко!
Гуляла Родионова бригада.
Иероним спросил:
- Дак когда на Канин-то?
- Послезавтра, - ответил Родион.
- А молода женка как?
- А дома по хозяйству останется.
- Смотри, заневодит кто-нибудь!
- Не заневодит, - рассмеялся Родион. - Этого я не опасаюсь. Лю-
бовь у нас верная!
Пошли по улице дальше. В конце деревни Родион отстал от прияте-
лей:
- Домой пора.
Солнце притаилось за избами, и стало сумеречно. Тихий вечер над-
вигался на Унду с северо-востока, с Мезенской губы. Тянуло холодком.
Должно быть, ночью падет иней.
Проходя мимо избы Зюзиной, Родион вспомнил, как на свадьбе Фекла
дарила утиральник. Глянул на ветхое, покосившееся крылечко и удивился:
хозяйка, выйдя из сеней, подзывала его. На голых ногах - нерпичьи туф-
ли, на плечах - цветастая шаль.
- Зайди-ко, Родионушко, на минутку. Хочу с тобой поговорить по
делу. Зайди, не бойся. - Голос у Феклы вкрадчив. На лице робкая улыб-
ка.
Родион свернул к зюзинской избе, наклонился у входа, чтобы не
ушибиться о низкую ободверину, и вошел.
- Сядь, посиди. Чем тебя угостить на прощаньице? - певуче сказала
Фекла. - Скоро уходишь за наважкой...
- Спасибо. Ничего не надо, - сказал Родион, выжидательно стоя у
порога.
- Сядь, сядь. Хоть место-то обсиди! Выпей рюмочку. Наливка свое-
дельная, черничная. Сладкая! - Фекла достала из шкафа маленький гра-
фин, две рюмки, кулебяку.
- Не беспокойтесь. Я не хочу.
- Ну, как хошъ. Не неволю. А позвала я тебя вот зачем. Возьми на
память в дорогу образок Николы морского. Еще мой дедко с ним в море
хаживал.
Она положила на стол небольшую, с почтовый конверт размером икону
старинного новгородского письма.
- Издревле он друг и радетель рыбацкий, хранит от гибели в шторм,
от льдяного уноса, от несчастий да хворобы. Возьми, пригодится. Дай-ко
я в газетку заверну. - Фекла принесла газету и стала заворачивать в
нее образок.
- Не трудитесь, Фекла Осиповна. - Родион еле припомнил ее отчест-
во: все Фекла да Фекла... - Я неверующий и принять ваш подарок не мо-
гу. А на добром слове да заботе спасибо!
- А ты прими! Хоть и не веруешь, а все-таки пусть Никола будет в
потаенном месте на стане. С ним душе спокойнее.
Родион молчал, не зная, что больше говорить. Принять икону было
стыдно, не принять - обидишь хозяйку. Фекла налила вина в рюмки, под-
винула ему одну, сама взяла другую.
- Если не хочешь - не пей. А я подниму за удачу на промысле.
Она выпила, пожевала кулебяку, сняла с плеч шаль. Блеснули в су-
мерках обнаженные выше локтей руки, белые, округлые.
- Боишься принять подарок? Думаешь, от недоброго человека? -
спросила Фекла с грустинкой в голосе.
- Нет, почему же недоброго... - уклончиво ответил Родион.
Глянув на него в упор своими большими глазами, Фекла с надрывом в
голосе сказала, как простонала:
- Ох, скушно живется! Знал бы ты, Родионушко!
Родион не знал, что ответить. Ему стало как-то неловко, и он хо-
тел уйти. Но Фекла удержала его.
- Возьми меня в свою бригаду на Канин! Тут с тоски подохнешь. -
Она встала, положила ему на плечо тяжелую, словно литую, руку. - Я бу-
ду вам обед готовить, прибирать, обстирывать. А то и на лед выйду к
рюжам. Возьми, а?
- Нет, Фекла Осиповна, - ответил он, немало удивившись ее жела-
нию. - Вы знаете, что очень тяжелая там работа. Жить негде. Не вместе
же с парнями!
- А я в закуточке устроюсь. Завешу рядном уголок и буду спать.
"Чудная девка!" - подумал Родион, а вслух сказал:
- Это невозможно. И потом такие дела решает правление колхоза,
председатель.
- Так я к председателю-то схожу. Ты только возьми!
- Не могу, Фекла Осиповна.
Он повернулся к двери, но она остановила его:
- Глянь-ко, что у меня есть-то! Подойди сюда.
Она подошла к комоду, где стояли зеркало, деревянная шкатулка и
высокая узкогорлая ваза с высохшими бессмертниками. "Что еще?" - Роди-
он с досадой приблизился к ней.
Фекла тотчас зажгла и поставила на уголок комода лампу, достала
из шкатулки фотографический снимок и подала Родиону. На снимке унденс-
кий фотограф Илья Ложкин запечатлел свадебное застолье.
Увидев себя и Густю среди гостей на знакомой фотографии, Родион
возмутился тем, что снимок попал в чужие руки, и хотел об этом сказать
Фекле. Но подняв глаза от снимка, он увидел ее отражение в зеркале и
смешался: Фекла стояла рядом, распустив по плечам длинные, блестящие,
шелковистые волосы. Не успел он ничего вымолвить, как она взмахнула
руками, и мягкие пахнущие, как лен, волосы обвили ему шею, захлестнув
ее, словно петля.
Родион непроизвольно отшатнулся.
- Ты что? - только и смог он выговорить.
Быстро и ловко заплетая косу, Фекла сказала:
- Люб ты мне, Родя, вот Что!
- Потому и сплетню тогда пустила?
- Потому. Из ревности.
- Постыдились бы. - Родион опять перешел на "вы". - Знаете ведь -
я человек женатый. И потом, сколько уж вам лет?
Фекла на вопрос не обиделась.
- Что знаешь - того не спрашивай. А желание - не укор!
Родион, весь красный от смущения, почти бегом ринулся к двери. В
сенях услышал приглушенный голос:
- Возьми-и-и! Пригожусь!
В голосе звучали боль и тоска.
1
Кеды-ти не беды, Моржовец
не пронос, есть на то Канин Нос.
Поговорка
В прежнее время по осени наважники добирались на Канин разными
способами: на парусниках - при попутных ветрах, на морских карбасах
вдоль берега - до ледостава, а по первопутку - на оленях.
К местам лова прибывали с немалым грузом: снастями-рюжами, хлеб-
ными запасами - до шести пудов на человека с расчетом на три месяца.
Еще дома члены бригады договаривались, кому взять чайник, кому котел,
а кому сковороду, чтобы было на чем и в чем готовить пищу. Все заранее
предусматривалось до мелочи, до швейной иглы, молотка и сапожных гвоз-
дей.
Иначе и нельзя: на малолюдном полуострове на десятки верст нет
жилья - только тундровые мхи да болота, реки да озера, на сухих местах
- низкорослый стланик. До ближайшего села Неси от Чижи-реки около по-
лусотни верст, да и то по прямой. И некогда рыбакам наведываться в се-
ления; день-деньской трудятся на льду.
Жили в низких - не распрямиться в полный рост - избушках: два ря-
да нар, крошечная глинобитная печка да дощатый узкий стол со скамейка-
ми - вот и весь рыбацкий комфорт.
В прошлом году в устье реки построил колхоз новую бревенчатую
просторную избу, в печь из кирпича вмазали чугунную плиту.
В последних числах сентября бригада Родиона отправилась в путь на
небольшом мотоботе "Нырок", принадлежащем моторно-рыболовной станции.
Погода была скверная: сыпал мокрый снег, море угрюмо лохматилось,
гремело. Мачта и такелаж на боте обледенели. Рыбаки, сидя в тесном
кубрике, мечтали поскорее добраться до стана, ступить на землю, под
крышу избушки.
Холода обещали близкий ледостав.
С приливом "Нырок" вошел в устье реки и отдал якорь. Рыбаки спус-
тили на блоках карбас, стали перевозить имущество на берег. Вскоре
распрощались с командой бота. Он поднял якорь, бойко застучал двигате-
лем и побежал в обратный путь.
...Родион топором отодрал доску, которой была заколочена с прош-
лой зимы дверь, и первым вошел в избу. Внутри было холодно и по-нежи-
лому пусто.
На столе - деревянная чашка с сухарями, покрытая холстинкой, соль
в мешочке. На печке-старенький жестяной чайник. Все на случай, если в
избу забредут люди, попавшие в беду. Нары в два этажа, занимавшие по-
ловину избы, чисты и, кажется, даже вымыты. Не хотели рыбаки, зимовав-
шие тут в прошлом году, оставлять после себя грязь.
В печь уложены пыльные сухие дрова с кусками бересты. Родион
чиркнул спичкой, поднес ее к бересте. Она загорелась сразу, словно по-
рох. Пошел черный тягучий дымок. На огне береста скручивалась, потрес-
кивала и вскоре запылала ярко и весело, а вслед за ней запылали и су-
хие дрова.
Ввалился под тяжестью ноши Федор Кукшин, сбросил мешок на пол,
распрямился.
- А ничего хоромы! Жить можно! Верно, Родя?
- Изба хорошая, - Родион обвел взглядом стены. - Пусть ребята но-
сят имущество и готовят еду, а мы с тобой займемся дровами.
Они пошли вниз по течению реки, обшаривая берег. Он был гол, лишь
кое-где на проплешинах торчали ветки стланика - кустарника, прижатого
к земле ударами непогоды. Заготовлять его не имело смысла: ветки мало
давали жару, да и требовалось стланика на топливо слишком много.
Посвистывая, ветер колол лица холодными иголками. Мокрые снежинки
превращались на лету в льдинки. Ноги оскользались на мокрой глине, пе-
ремешанной местами с наносным илом.
Небо все в тяжелых низких тучах. Казалось, до них можно дотянуть-
ся, только подними руку. Федор кутал шею шерстяным шарфом.
- Во-о-он дрова! Гляди-ка, - Федька показал вниз, под берег, где
среди камней виднелось около десятка бревен, принесенных приливом с
моря и выброшенных волнами на сухое место.
- Неловко брать из-под берега-то, - заметил Родион. - Ну да лад-
но. От избушки зато недалеко.
Сбежав под обрыв, они принялись перепиливать бревна на короткие
кряжи, чтобы таскать было сподручней. Кряжи поднимали наверх, на об-
рыв, складывали аккуратным штабельком. Потом отсюда всей бригадой пе-
ренесут дрова к избе.
От работы стало жарко. Федька размотал шарф, сунул его за пазуху.
- Мешает!
- То-то! - отозвался Родион, взваливая на плечо обрезок бревна,
тяжелый, словно камень.
Работали до тех пор, пока не подняли наверх весь плавник. Набрал-
ся порядочный штабелек.
Родион, оглядев его, сказал:
- На сегодня хватит. Давай возьмем по кряжу к избе, - он постучал
обухом по бревнышкам. - Вот эти вроде посушей. Пошли!
До стана добрались уже затемно. Оконце светилось красным прямоу-
гольником в метельных, непогодных сумерках. Перепилили и раскололи
принесенные кряжи и только тогда вошли в избу.
Парни уже успели обжить ее. От натопленной печи волнами распрост-
ранялось домовитое тепло. На столе горела лампа-семилинейка, которую
везли с великими предосторожностями. Эмалированные миски были расстав-
лены, горкой высились ломти хлеба. Федька скинул ватник - и за стол.
- Навались, ребята!
Вскоре вся бригада дружно побрякивала ложками по краям больших
мисок. Потом пили горячий ароматный чай. После ужина всех потянуло на
нары.
Федор развязал мешок, вытащил гармонику, надел ремень на плечо и
пробежался по ладам.
- Быть тебе, Федя, на стану культработником, - решил Родион. -
Весели ребят!
- Есть! - отозвался бодро Федор. - Ребята, веселитесь!
Но никто не отозвался на зов гармоники, не запел. У ребят от ус-
талости да горячей сытной пищи слипались глаза. Федор поставил гармонь
в изголовье, растянулся во весь рост.
- Утро вечера мудренее!
А наутро косогор за избушкой весь был опутан сетями: рыбаки раз-
бирали привезенные рюжи.
Стало совсем холодно. У берегов появился тонкий припайный лед.
Началась однообразная путинная жизнь.
"На Канине поспать-полежать, на Мурмане поесть-попить", - гласит
- Вижу, вижу, - рассмеялась Фекла, чувствуя, что "мужи" чуть ли
не виснут у нее на руках. - Ну, ладно. Вот я и дома. Благодарствую,
что проводили.
- А в гости не пригласишь? Пригласила бы... - неуверенно промол-
вил Никифор.
- В другой раз. Будьте здоровы!
Фекла быстро нырнула в проулок, направляясь к крыльцу.
Приятели постояли посреди улицы, потом взялись за руки и поверну-
ли обратно.
- Роскошна девка! - сказал Иероним. - Эх, скинуть бы этак годиков
сорок...
- Да хоть бы тридцать, и то ладно, - тихо сказал Никифор.
- Нда-а-а! А как ни бодрись, мы, брат, свое теперь уж отжили.
- Да-а-а!
Оставшуюся до дома дорогу приятели прошли молча.
1
Они стояли поздним вечером на крыльце Густиного дома, придя из
клуба. Было темно, и шумел дождик. Ветер гулял по улице, иногда хлопал
незакрытыми дверями сеней.
Голос Густи вывел Родиона из задумчивости.
- Я верю тебе, - сказала она. - И люблю тебя. Ты же знаешь.. Но
ведь ты должен идти на Канин! Когда же будет свадьба?
- Я уйду в конце сентября. У нас еще есть время.
- Может, лучше свадьбу сыграть, когда вернешься?
- А зачем откладывать? Ведь время еще есть, - повторил Родион.
- Надо с родителями поговорить.
- Поговори. Я с матерью уже давно все обсоветовал. Она будет ра-
да...
- Завтра должен прийти батя с промысла. Ой, не знаю, как с ним и
говорить.
- Ничего, я свата хорошего пришлю, уважаемого.
Помолчали. Родион распахнул пальто, привлек к себе девушку, прик-
рыл полой.
- Стану в море ходить. Жить будем хорошо. Мать у меня добрая, -
тихо говорил он. - Тебя она уважает.
Густя погладила прохладной мягкой ладонью теплую щеку Родиона.
- Я хочу с тобой на Канин!
- Что ты! Там трудно. Холодно. В избушках худо, работа все на ль-
ду, на морозе. Простудишься. Не для девчат это.
- Не обязательно идти в этот сезон.
- Надо, Густя. В разгар промысла сидеть дома негоже. И потом, я -
не Вавила Ряхин, у меня своего счета в банке нет...
- У него теперь тоже нет, - рассмеялась Густя.
Она умолкла, прильнула головой к его плечу, вздохнула:
- Вот доля рыбацкая! Жениться и то некогда.
- Я же говорю - сейчас самое время.
- Ладно. Я согласна.
Родион подождал, пока Густя закроет дверь изнутри на засов, и ти-
хонько сошел с крыльца. Постоял, подняв лицо и ловя горячими губами
капли дождя, и, не выбирая дороги, шлепая по лужам, радостный пошел
домой. То, что давно хотел сказать Густе, хотел и все не решался, се-
годня сказалось само собой, легко и просто.
На третий день после возвращения "Семги", выждав, пока Дорофей
отдохнет от морских странствий, в дом Киндяковых явился Иероним Пасту-
хов. Он скинул полушубок, повесил его на деревянный гвоздь и пригладил
на голове остатки седых волос.
Дорофей сидел за самоваром, пил чай и старательно вытирал грудь
расшитым полотенцем. Ефросинья встала из-за стола и подвинула гостю
стул.
- Садись, Ронюшка. Не желаешь ли чайку?
Иероним поблагодарил.
- Спасибо, Ефросиньюшка. Чай я очень уважаю. Будь любезна, налей
покрепче.
Попив чаю, поговорив о том, о сем, гость собрался уходить. Когда
он уже взялся за полушубок, Дорофей заметил на рубахе гостя нарядный
гарусный пояс с кистями чуть ли не до колен. Раньше на него хозяин
внимания не обратил, а тут удивился: пояс, как знала вся Унда, дед на-
девал в особо торжественных случаях.
- Скажи, Иероним, по какому случаю ты надел свой знаменитый поя-
сок? - поинтересовался Дорофей.
- Поясок-то? Дак ведь к известному на всем побережье помору явил-
ся. В знак уважения...
- Чудно ты говоришь, - покачал головой Дорофей. - Однако на доб-
ром слове спасибо!
- И вам спасибо, - старик поклонился, как показалось Дорофею, че-
ресчур церемонно и вышел.
Спустя каких-нибудь полчаса в дверь вежливо, но довольно громко
постучали. А надо сказать, что в Унде к стуку не привыкли: всегда -
хоть днем, хоть ночью, по делу ли, без дела ли, если дверь не заперта
на засов, соседи заходили без предупреждения.
Ефросинья глянула на мужа с тревогой, Дорофей удивленно поднял
брови.
- Кто там? Заходи!
Через порог, к немалому удивлению хозяев, шагнул Никифор Рындин.
Он снял шапку и тужурку и, поклонившись низко, что стоило ему, видимо,
немалого труда, сделал два шага вперед, скосив глаза на матицу1. Доро-
фей все понял: под матицу становятся сваты. Ясно стало и то, что Иеро-
ним предварил приход Никифора, чтобы выведать настроение хозяина.
Хозяин и хозяйка тотчас встали.
1 Матица - балка, поддерживающая потолок.
- Проходите, садитесь. Рады гостю.
- Я пришел к вам за добрым делом, а не в гости, - важно ответил
Рындин. - Я пришел к вам за сватовством. У вас есть невеста Августа
Дорофеевна, а у нас жених Родион Елисеевич... - И снова поклонился в
пояс.
- Проходите в горницу, - пригласила хозяйка.
Проворно схватив полотенце, она обмела стул от воображаемой пыли,
а потом стала хлопотать возле самовара.
Дорофею пришлось по душе, что сват соблюдал старинный обычай, од-
нако для солидности помолчал, теребя бороду.
Самовар подогреть было недолго. За угощеньем началась любезная
беседа, требующая немалого такта и щепетильности. Никифор знал, что
Киндяковы согласны на этот брак, и вел разговор уверенно:
- Ежели вам, Дорофей Никитич, думно отдать Густю за Родиона, то
было бы желательно не оттягивать свадьбу. Сами знаете, Родиону скоро
идти на Канин. Меж собой жених и невеста, надо полагать, все обговори-
ли. Хотя свидетелем я и не был, однако считаю так...
Дорофей вздохнул, глянул на жену и ответил:
- Ну что ж, сватушко, Родион парень хороший, сызмала знаем. И мы
бы против предложенья не возражали. Только не рано ли Густе замуж?
- А на мой разум дак не рано, - в свою очередь ответил сват. - Уж
давно они пришлись друг другу по душе. Я знаю и то, что нелегко вам
расставаться с любимым чадом, да ить время пришло. Дети, как морошка,
созреют и разберутся - не мной сказано.
- Истинно, сватушко, - Ефросинья с этими словами всхлипнула,
сморщив сухонькое лицо, и поднесла к глазам краешек фартука. - Жалко
расставаться с дочерью, шибко жалко... Послушная она, родителей уважа-
ет, и мы ее за всю жизнь пальцем не тронули.
Дорофей слегка крякнул и отвел в сторону глаза.
- Да уж, видно, пришла пора. Невестится девка. Сколько им по-за
углам шептаться? Согласны мы. Пусть им жизнь вместе будет хорошая.
- Так, так, сватушко, - подтвердила Ефросинья и опять поднесла
краешек фартука к глазам.
- Значит, и свадебку назначим через неделю. О том просил Родион
Елисеевич. И еще просил поклониться вот об чем... - Дедко Рындин по-
медлил. - Люди они молодые, оба комсомольцы, и, сами знаете, под венец
им в церковь ехать ихняя вера не велит. Мы, старики, живем по-старому,
они - по-новому.
- О том говорить не приходится. На что им церковь? Нынче все дела
вершит сельсовет.
Отшумела над холодными унденскими просторами разгульно-веселая
поморская свадьба. Рыбаки, промышлявшие камбалу у тихих берегов близ
Оленницы, рассказывали, что заливчатый звон тальянок и свадебные песни
долетали даже туда.
Старики, ревниво оберегавшие старинный ритуал, позаботились о
том, чтобы все прошло по уставу, по обычаям: и сватовство, и заруче-
ние, и вечеринка, и посидки, и рукобитье, и плаксы, и хлебины. После
многомесячных рыбацких трудов, волнений и опасностей, скупых радостей
и скромных надежд свадьба легла на скатерть поморской жизни ярким за-
тейливым шитьем.
Между прочим, на свадьбе Родиона и Густи не обошлось и без проис-
шествий. На второй день пиршества из толпы односельчан, заполнивших
избу Мальгиных, вышла вперед Фекла Зюзина, что-то держа в руках. Сразу
все затихло, лица вытянулись в удивлении.
Фекла, однако, не смутилась. Только лицо ее раскраснелось от вол-
нения. Темно-русая коса плотным венцом опоясывала затылок. Мужики, ра-
зинув рты, откровенно любовались ее статью и здоровьем.
Фекла остановилась напротив жениха и невесты и поклонилась пояс-
ным поклоном.
- Простите меня, уважаемые молодые, за мой характер и длинный
язык. Каюсь перед вами и даю слово наперед не оговаривать никого, И
еще желаю вам доброго здоровья, счастливой жизни да хорошеньких деток.
Не обидьте меня, примите подарок. От всей души!
Она размахнула сверток. Лебяжьим крылом затрепетало перед зас-
тольем широкое льняное полотенце, высветленное солнцем, вытрепанное
ветрами, выбитое на реке вальком и ставшее от того свежим и белым как
снег. И вышивка на нем алой шерстяной нитью кинулась всем в глаза так,
что кое-кто не сдержал возгласа восхищения.
Фекла подала полотенце жениху, снова поклонилась и направилась к
двери, гордо неся красивую голову. Родион хотел пригласить ее за стол,
но гостьи и след простыл.
С уходом Густи к мужу Дорофей первое время не находил себе места.
Поднимаясь раным-рано, в одном исподнем, босиком, покряхтывая да по-
кашливая, бродил по тихой избе, то и дело заглядывая в горенку, где,
бывало, разметав по подушке русые волосы, спала дочь. Пусто стало в
горенке: кровать осиротела, навесная полочка, где раньше стопкой лежа-
ли книги, была снята со стены, стояла в углу. Герань да ванька-мокрый
на окошке и те пожухли, повяли. Дорофей ткнул пальцем в горшки, принес
воды в медном луженом ковшике, полил цветы.
Ефросинья почти каждое утро пекла молодым гостинцы - сдобные ват-
рушки, кулебяки, лепешки-сметанники. Выдержав стряпню на столе под
скатеркой, чтобы отмякла, завертывала ее в узелок и, надев старенькое
пальтишко, накинув на седую голову полушалок, торопилась по утреннему
холодку к Мальгиным.
Зато у Мальгиных стало веселее. Бойкая, проворная невестка внесла
в избу Парасковьи живость и радостную суету. Звонкий голос Густи на-
полнял комнаты:
- Мама, давайте я поставлю чугуны в печь... Мама, а сухари не
подгорят?
Сухари запасали для Родиона на зимнюю путину.
- Сама я, Густенька, сделаю. Я ведь еще в силе. Ты бы села лучше
за рукоделье. - Парасковья старалась не перегружать невестку заботами.
Любо было Родиону с молодой женой обниматься до зорьки и любо бы-
ло смотреть, как Густя то хлопочет в избе, то выбегает во двор - за-
дать корм овцам или идет с ведрами к колодцу, сверкая голыми розоваты-
ми икрами. Наденет, не глядя на холод, башмаки на босую ногу - торо-
пится.
Соседки, терзаемые любопытством, заглядывали в избу под разными
предлогами: то попросить что-либо, то за советом, а то и просто так,
поболтать. Подолгу судачили с Парасковьей, приглядывались к молоду-
хе... Не ленива ли, обходительна ли со свекровью? Не пробежала ли меж-
ду невесткой и Парасковьей черная кошка?
Уходили удовлетворенные: в семье мир да согласие.
Вечерами Родион провожал Густю на работу в клуб и встречал, когда
возвращалась домой. Приятели ухмылялись: "Жену караулит!"
Однако приближалось время расставания: пора было готовить мешки
да сумки с припасами. Густя бледнела, покусывала губы, наблюдая, как
Родион собирается в путь, подолгу о чем-то думала, сидя за пяльцами
над вышивкой...
Приходила Сонька Хват, садилась на лавку и, широко улыбаясь, так,
что на испещренных оспинками щеках обозначались ямочки, спрашивала:
- Каково живется замужем-то, Густя?
Густя отвечала сдержанно:
- Хорошо живу.
- Слава богу! - подражая бабам, говорила Сонька. - С любимым-то
жить можно.
И тихонько вздыхала. А сама все время следила пристально из-под
рыжеватых ресниц за подружкой: "Не похудела ли? Нет. Совсем не измени-
лась Густя в замужестве. Только в походке, в движениях у нее появилась
этакая важность, медлительность, что ли..."
Немного выждав и перейдя на шепот, Сонька интересовалась:
- Муж-то обнимает крепко?
- Разве можно об этом спрашивать? Никакой деликатности у тебя,
Соня, - отвечала Густя, зардевшись. - Конечно, крепко.
- Так, что косточки хрустят, да?
Густя вскакивала, тормошила и тискала подружку. И они звонко сме-
ялись и возились, как бывало прежде.
От Тишки из Архангельска пришло письмо. Парасковья несколько раз
просила Густю перечитывать его. Но сколько ни читали, ничего из того
письма не могли выжать, кроме нескольких строк:
"Живу хорошо, того и вам желаю. Учусь. В общежитии у нас тоже хо-
рошо. Хорошо и кормят, и обмундирование дали..."
- Господи, будто дома плохо кормили! - досадовала Парасковья. -
Будто дома без штанов ходил! Ну, слава богу, раз хорошо, так пусть и
дальше так будет.
Среди сплошного ненастья выдался сухой погожий денек. Низкое
солнце слепило глаза последними вспышками ушедшего за Оленницу лета.
Иероним и Никифор, оба в полушубках, в валенках с галошами-клeенками -
по-зимнему, сидели на завалинке и щурились на желтый сверкающий круг в
холодном, чуть-чуть с голубинкой небе.
- Курить я нонче перестал, - сообщил Иероним, как нечто важное,
доставая из кармана жестяную баночку из-под зубного порошка. - Теперь
вот нюхаю. Чихать для здоровья пользительно. Легкие прочищает. Не же-
лаешь ли? - подставил он баночку приятелю,
- Не-е-ет! - Никифор помотач головой. Тесемки у шапки крутанулись
мышиными хвостиками. - Не желаю. И вообще этим зельем пренебрегаю.
Иероним прищурил выцветший глаз, закладывая в ноздри понюшку.
- Вот, бают, скоро свадьба предвидится... - многозначительно за-
метил Никифор.
- Это у Никешиных, что ли?
- У Никешиных. Степанко с Мурмана подарков навез тьму! И все для
Фроськи, невесты. Никола Тимонин, слава богу, третью дочь выдает. Мо-
жет, сватами нас с тобой призовут, а? - оживился Рындин.
Иероним ответил не сразу - прочихался весело, со смаком, со сто-
ном.
- Уж и не знаю, призовут ли. Говорят, свадьба о покрове намечает-
ся.
- Может, и о покрове. Эх-хе-хе! - Никифор положил сухие сморщен-
ные руки на колени. - Покров-батюшка, покрой землю снежком, а меня -
женишком. Так ведь, бывало, девки приговаривали!
- Так, так. Именно!..
И оба заулыбались.
Из-за угла выплеснулся переливчатый звон гармошки-трехрядки, и
грянули голоса парней:
Эх, я не красиласе
Да не румяниласе,
Я не знаю, почему
Ему пондравиласе...
Федор Кукшин, журавлем выступавший в шеренге парней, тряхнув об-
наженной головой, рванул мехи, сделал проигрыш. В избе, что стояла на
другой стороне улицы, наискосок от пастуховской, приоткрыв створку ок-
на, девушка выставила голову, состроив парням смешную рожицу. Те слов-
но обрадовались:
Их, ты-ы-ы!
Оба дедка оживились, повернули головы к парням. Никифор Рындин
одобрительно отметил:
- Наважники гуляют перед путиной.
- Поют-то хорошо! Каково порыбачат? - Иероним сморщился и чихнул
пронзительно, на всю улицу, - видать, все еще не прочихался после по-
нюшки. У девчонки в окошке сделалось испуганное лицо. А парни хором
пожелали:
- Будь здоров, дедушко!
Гуляла Родионова бригада.
Иероним спросил:
- Дак когда на Канин-то?
- Послезавтра, - ответил Родион.
- А молода женка как?
- А дома по хозяйству останется.
- Смотри, заневодит кто-нибудь!
- Не заневодит, - рассмеялся Родион. - Этого я не опасаюсь. Лю-
бовь у нас верная!
Пошли по улице дальше. В конце деревни Родион отстал от прияте-
лей:
- Домой пора.
Солнце притаилось за избами, и стало сумеречно. Тихий вечер над-
вигался на Унду с северо-востока, с Мезенской губы. Тянуло холодком.
Должно быть, ночью падет иней.
Проходя мимо избы Зюзиной, Родион вспомнил, как на свадьбе Фекла
дарила утиральник. Глянул на ветхое, покосившееся крылечко и удивился:
хозяйка, выйдя из сеней, подзывала его. На голых ногах - нерпичьи туф-
ли, на плечах - цветастая шаль.
- Зайди-ко, Родионушко, на минутку. Хочу с тобой поговорить по
делу. Зайди, не бойся. - Голос у Феклы вкрадчив. На лице робкая улыб-
ка.
Родион свернул к зюзинской избе, наклонился у входа, чтобы не
ушибиться о низкую ободверину, и вошел.
- Сядь, посиди. Чем тебя угостить на прощаньице? - певуче сказала
Фекла. - Скоро уходишь за наважкой...
- Спасибо. Ничего не надо, - сказал Родион, выжидательно стоя у
порога.
- Сядь, сядь. Хоть место-то обсиди! Выпей рюмочку. Наливка свое-
дельная, черничная. Сладкая! - Фекла достала из шкафа маленький гра-
фин, две рюмки, кулебяку.
- Не беспокойтесь. Я не хочу.
- Ну, как хошъ. Не неволю. А позвала я тебя вот зачем. Возьми на
память в дорогу образок Николы морского. Еще мой дедко с ним в море
хаживал.
Она положила на стол небольшую, с почтовый конверт размером икону
старинного новгородского письма.
- Издревле он друг и радетель рыбацкий, хранит от гибели в шторм,
от льдяного уноса, от несчастий да хворобы. Возьми, пригодится. Дай-ко
я в газетку заверну. - Фекла принесла газету и стала заворачивать в
нее образок.
- Не трудитесь, Фекла Осиповна. - Родион еле припомнил ее отчест-
во: все Фекла да Фекла... - Я неверующий и принять ваш подарок не мо-
гу. А на добром слове да заботе спасибо!
- А ты прими! Хоть и не веруешь, а все-таки пусть Никола будет в
потаенном месте на стане. С ним душе спокойнее.
Родион молчал, не зная, что больше говорить. Принять икону было
стыдно, не принять - обидишь хозяйку. Фекла налила вина в рюмки, под-
винула ему одну, сама взяла другую.
- Если не хочешь - не пей. А я подниму за удачу на промысле.
Она выпила, пожевала кулебяку, сняла с плеч шаль. Блеснули в су-
мерках обнаженные выше локтей руки, белые, округлые.
- Боишься принять подарок? Думаешь, от недоброго человека? -
спросила Фекла с грустинкой в голосе.
- Нет, почему же недоброго... - уклончиво ответил Родион.
Глянув на него в упор своими большими глазами, Фекла с надрывом в
голосе сказала, как простонала:
- Ох, скушно живется! Знал бы ты, Родионушко!
Родион не знал, что ответить. Ему стало как-то неловко, и он хо-
тел уйти. Но Фекла удержала его.
- Возьми меня в свою бригаду на Канин! Тут с тоски подохнешь. -
Она встала, положила ему на плечо тяжелую, словно литую, руку. - Я бу-
ду вам обед готовить, прибирать, обстирывать. А то и на лед выйду к
рюжам. Возьми, а?
- Нет, Фекла Осиповна, - ответил он, немало удивившись ее жела-
нию. - Вы знаете, что очень тяжелая там работа. Жить негде. Не вместе
же с парнями!
- А я в закуточке устроюсь. Завешу рядном уголок и буду спать.
"Чудная девка!" - подумал Родион, а вслух сказал:
- Это невозможно. И потом такие дела решает правление колхоза,
председатель.
- Так я к председателю-то схожу. Ты только возьми!
- Не могу, Фекла Осиповна.
Он повернулся к двери, но она остановила его:
- Глянь-ко, что у меня есть-то! Подойди сюда.
Она подошла к комоду, где стояли зеркало, деревянная шкатулка и
высокая узкогорлая ваза с высохшими бессмертниками. "Что еще?" - Роди-
он с досадой приблизился к ней.
Фекла тотчас зажгла и поставила на уголок комода лампу, достала
из шкатулки фотографический снимок и подала Родиону. На снимке унденс-
кий фотограф Илья Ложкин запечатлел свадебное застолье.
Увидев себя и Густю среди гостей на знакомой фотографии, Родион
возмутился тем, что снимок попал в чужие руки, и хотел об этом сказать
Фекле. Но подняв глаза от снимка, он увидел ее отражение в зеркале и
смешался: Фекла стояла рядом, распустив по плечам длинные, блестящие,
шелковистые волосы. Не успел он ничего вымолвить, как она взмахнула
руками, и мягкие пахнущие, как лен, волосы обвили ему шею, захлестнув
ее, словно петля.
Родион непроизвольно отшатнулся.
- Ты что? - только и смог он выговорить.
Быстро и ловко заплетая косу, Фекла сказала:
- Люб ты мне, Родя, вот Что!
- Потому и сплетню тогда пустила?
- Потому. Из ревности.
- Постыдились бы. - Родион опять перешел на "вы". - Знаете ведь -
я человек женатый. И потом, сколько уж вам лет?
Фекла на вопрос не обиделась.
- Что знаешь - того не спрашивай. А желание - не укор!
Родион, весь красный от смущения, почти бегом ринулся к двери. В
сенях услышал приглушенный голос:
- Возьми-и-и! Пригожусь!
В голосе звучали боль и тоска.
1
Кеды-ти не беды, Моржовец
не пронос, есть на то Канин Нос.
Поговорка
В прежнее время по осени наважники добирались на Канин разными
способами: на парусниках - при попутных ветрах, на морских карбасах
вдоль берега - до ледостава, а по первопутку - на оленях.
К местам лова прибывали с немалым грузом: снастями-рюжами, хлеб-
ными запасами - до шести пудов на человека с расчетом на три месяца.
Еще дома члены бригады договаривались, кому взять чайник, кому котел,
а кому сковороду, чтобы было на чем и в чем готовить пищу. Все заранее
предусматривалось до мелочи, до швейной иглы, молотка и сапожных гвоз-
дей.
Иначе и нельзя: на малолюдном полуострове на десятки верст нет
жилья - только тундровые мхи да болота, реки да озера, на сухих местах
- низкорослый стланик. До ближайшего села Неси от Чижи-реки около по-
лусотни верст, да и то по прямой. И некогда рыбакам наведываться в се-
ления; день-деньской трудятся на льду.
Жили в низких - не распрямиться в полный рост - избушках: два ря-
да нар, крошечная глинобитная печка да дощатый узкий стол со скамейка-
ми - вот и весь рыбацкий комфорт.
В прошлом году в устье реки построил колхоз новую бревенчатую
просторную избу, в печь из кирпича вмазали чугунную плиту.
В последних числах сентября бригада Родиона отправилась в путь на
небольшом мотоботе "Нырок", принадлежащем моторно-рыболовной станции.
Погода была скверная: сыпал мокрый снег, море угрюмо лохматилось,
гремело. Мачта и такелаж на боте обледенели. Рыбаки, сидя в тесном
кубрике, мечтали поскорее добраться до стана, ступить на землю, под
крышу избушки.
Холода обещали близкий ледостав.
С приливом "Нырок" вошел в устье реки и отдал якорь. Рыбаки спус-
тили на блоках карбас, стали перевозить имущество на берег. Вскоре
распрощались с командой бота. Он поднял якорь, бойко застучал двигате-
лем и побежал в обратный путь.
...Родион топором отодрал доску, которой была заколочена с прош-
лой зимы дверь, и первым вошел в избу. Внутри было холодно и по-нежи-
лому пусто.
На столе - деревянная чашка с сухарями, покрытая холстинкой, соль
в мешочке. На печке-старенький жестяной чайник. Все на случай, если в
избу забредут люди, попавшие в беду. Нары в два этажа, занимавшие по-
ловину избы, чисты и, кажется, даже вымыты. Не хотели рыбаки, зимовав-
шие тут в прошлом году, оставлять после себя грязь.
В печь уложены пыльные сухие дрова с кусками бересты. Родион
чиркнул спичкой, поднес ее к бересте. Она загорелась сразу, словно по-
рох. Пошел черный тягучий дымок. На огне береста скручивалась, потрес-
кивала и вскоре запылала ярко и весело, а вслед за ней запылали и су-
хие дрова.
Ввалился под тяжестью ноши Федор Кукшин, сбросил мешок на пол,
распрямился.
- А ничего хоромы! Жить можно! Верно, Родя?
- Изба хорошая, - Родион обвел взглядом стены. - Пусть ребята но-
сят имущество и готовят еду, а мы с тобой займемся дровами.
Они пошли вниз по течению реки, обшаривая берег. Он был гол, лишь
кое-где на проплешинах торчали ветки стланика - кустарника, прижатого
к земле ударами непогоды. Заготовлять его не имело смысла: ветки мало
давали жару, да и требовалось стланика на топливо слишком много.
Посвистывая, ветер колол лица холодными иголками. Мокрые снежинки
превращались на лету в льдинки. Ноги оскользались на мокрой глине, пе-
ремешанной местами с наносным илом.
Небо все в тяжелых низких тучах. Казалось, до них можно дотянуть-
ся, только подними руку. Федор кутал шею шерстяным шарфом.
- Во-о-он дрова! Гляди-ка, - Федька показал вниз, под берег, где
среди камней виднелось около десятка бревен, принесенных приливом с
моря и выброшенных волнами на сухое место.
- Неловко брать из-под берега-то, - заметил Родион. - Ну да лад-
но. От избушки зато недалеко.
Сбежав под обрыв, они принялись перепиливать бревна на короткие
кряжи, чтобы таскать было сподручней. Кряжи поднимали наверх, на об-
рыв, складывали аккуратным штабельком. Потом отсюда всей бригадой пе-
ренесут дрова к избе.
От работы стало жарко. Федька размотал шарф, сунул его за пазуху.
- Мешает!
- То-то! - отозвался Родион, взваливая на плечо обрезок бревна,
тяжелый, словно камень.
Работали до тех пор, пока не подняли наверх весь плавник. Набрал-
ся порядочный штабелек.
Родион, оглядев его, сказал:
- На сегодня хватит. Давай возьмем по кряжу к избе, - он постучал
обухом по бревнышкам. - Вот эти вроде посушей. Пошли!
До стана добрались уже затемно. Оконце светилось красным прямоу-
гольником в метельных, непогодных сумерках. Перепилили и раскололи
принесенные кряжи и только тогда вошли в избу.
Парни уже успели обжить ее. От натопленной печи волнами распрост-
ранялось домовитое тепло. На столе горела лампа-семилинейка, которую
везли с великими предосторожностями. Эмалированные миски были расстав-
лены, горкой высились ломти хлеба. Федька скинул ватник - и за стол.
- Навались, ребята!
Вскоре вся бригада дружно побрякивала ложками по краям больших
мисок. Потом пили горячий ароматный чай. После ужина всех потянуло на
нары.
Федор развязал мешок, вытащил гармонику, надел ремень на плечо и
пробежался по ладам.
- Быть тебе, Федя, на стану культработником, - решил Родион. -
Весели ребят!
- Есть! - отозвался бодро Федор. - Ребята, веселитесь!
Но никто не отозвался на зов гармоники, не запел. У ребят от ус-
талости да горячей сытной пищи слипались глаза. Федор поставил гармонь
в изголовье, растянулся во весь рост.
- Утро вечера мудренее!
А наутро косогор за избушкой весь был опутан сетями: рыбаки раз-
бирали привезенные рюжи.
Стало совсем холодно. У берегов появился тонкий припайный лед.
Началась однообразная путинная жизнь.
"На Канине поспать-полежать, на Мурмане поесть-попить", - гласит