Страница:
Вы говорили еще о Николае Николаевиче Рутченко. Я с ним не раз встречался. Сейчас уже выходят его книги в России. Замечательный историк. Обширнейший архив по Белому движению... Он понимал меня. Понимал важность того, что я делаю. А то были и эмигранты, которым лишь бы впутать любого приезжающего из России в какую-нибудь политическую историю. Помню, в Париже Михаил Славинский из НТС все приставал ко мне. Я приехал с выставкой во Францию, пропагандирую русское искусство, а он ко мне: вы должны завтра придти на политическую демонстрацию в поддержку какого-то сидевшего в лагере диссидента. Вы простите меня за нескромность, но кто важнее делает для России дело: я или этот мелкий диссидент?
Я для России значу больше. Но и пользы практической я в своем качестве приношу больше. Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто же из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку.
Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу?
Я больше сделал для свободы России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом. Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию. Для того, чтобы прекратить мой успех на выставке, эти эмигранты обвинили меня чуть ли не в том, что я - агент КГБ. Одни и те же русофобы в России меня обвиняли в православности и антикоммунизме, а за рубежом обвиняли в том, что я работаю на КГБ. Заявляли, что я - друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля - его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в Академии. Он был на моей выставке в Париже вместе с сыном Петра Столыпина... Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу, за мое дело, за мою Академию. Один очень известный патриотический критик сказал: мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я - не художник, что я - китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить... И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть как все... Это будет гибель России, гибель ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию: мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то... Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? - Как так? Как вам не стыдно? Вы-то - враг? Да нет, отвечаю. Соберется партбюро МОСХа, и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет?
Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы - антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы... Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело - творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства.Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик - Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что "вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия",- тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. Многих смутило название вашей книги "Распятая Россия". Что - это уже ее судьба? Вечно висеть на кресте? Какой смысл вкладываете вы в это название? Она распята как Христос или как разбойник Варрава? Что ее ждет? Воскресение?
И. Г. Когда я был на юбилейном вечере "Нашего современника", там один очень известный мастер сказал, глядя на меня грозно: мол, какое я имею право на такой заголовок. Они все привыкли грозно вопрошать у меня. Хотя я этого мастера в свое время приглашал преподавать к себе в Академию, но он отказался. Хорошо кричать о России, но работать ежедневно - никто не хочет. Работать на Россию, а не быть дешевым диссидентом - трудно. Созидать трудно. Как нас учил преподобный Сергий Радонежский строить: бревнышко на бревнышко, кирпич за кирпичом. Не случайно нашу страну называли Святой Русью. Она и была в лучшие периоды - Святой Русью. И вот Святая Русь распята. Сколько храмов взорвали, сколько священников уничтожили. От Ленина до Хрущева...
В. Б. Вот и сейчас Запад борется с Православием. Америка пригрозила отказать нам в экономической помощи, если президент подпишет закон о поддержке традиционных религий. Как нагло напрямую увязывают.
И. Г. Осуществлено ритуальное распятие России. Так же, как ритуальные знаки в Ипатьевском доме после расстрела царской семьи. Россия - это носительница Апостольской Святой Церкви. Борьба с Православием идет уже много веков. Сегодня Россия по-прежнему распята. Но я уверен: после распятия последует Воскресение. Достоевский говорил: верую в Воскресение России, Боже, помоги моей вере!.. Если отнять у нас эту веру, то не стоит и жить. Игра далеко не закончена. Рано хоронить Россию. Задача сегодняшних политиков и лидеров - вывести Россию на новые рубежи созидания. Созидания, а не превращения ее в колонию Запада. Созидания научного, экономического, культурного... В этом смысле моя попытка воссоздать школу великого русского реализма - шаг моего созидания. Пусть я на сто компромиссов пойду, но Академия живет, каждый год ее заканчивают продолжатели школы русского искусства... Это моя капля в русском созидании.
В. Б. А как возник замысел книги? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник, рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели: Никонов из "Молодой гвардии" покойный, Солоухин покойный,- и говорили о русской культуре. В "Молодую гвардию" меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он молодой и он - гвардеец, а вы - "Молодая гвардия", значит, он - ваш!
...И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов и говорит мне: мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом...
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
- Напечатаю!...
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских "Писем из Русского музея", до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный сказал правду о блокаде - Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в "Советской культуре" обозвал меня "второгодником"... Но меня интересовала другая реакция - народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность.
На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности... Описания храмов... Но это же запрещено было... С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов... Вот Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою - ложь, и про Лолобриджиду, и про королей, и про КГБ...
Мне друзья сказали: Илья, никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни... Был случай: один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, так его пригрозили выгнать из Союза Художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине - пишут, и много. Обо мне за десятилетия из среды профессиональных искусствоведов - одна ложь.
И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза Художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же - итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят?
Представьте, что про Галину Уланову написали бы, будто она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической, и в какой угодно прессе. На моей стороне - только безгласный народ. Который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился...
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он с высоты своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине... Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его - он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним - Матрена, а сверху - известный памятник "Рабочий и колхозница"... Так вот, мне посоветовал написать самому о себе еще благороднейший писатель Олег Васильевич Волков, автор книги обо мне. Но он же - писатель, а не искусствовед, к тому же был в почтеннейшем возрасте. А критиков искусства у нас после великого Александра Бенуа, Сергея Маковского так и не появилось значительных. Одни лакеи: кто-то обслуживал соцреализм, кто-то - модернизм, но все по заказу.
А у нас же были великие критики искусства, которые потрясающе писали. Они могли ошибаться, но искренне. Вначале Бенуа не понял Врубеля, потом осознал, что этот художник равен мастерам Возрождения. Не страшны ошибки, они были живые люди, они любили искусство.
А нынешние - они же мыслят компьютерно, искусства-то не видят. Красоту не чувствуют. И зависят от мнения западных кругов. А там искусство России никогда не примут. Я встречался с племянником великого Станиславского, он эмигрант, мистер Джерри Алексеев, он мне говорил, что Запад всегда ненавидел и боялся русского медведя, как бы тот ни назывался: имперская Россия или СССР. Скажем, называли Николая Первого - Палкиным, а Николая Второго - Кровавым. Это у них-то, где было столько кровожадных королей, где столько войн было развязано. Вплоть до последнего времени.
В. Б. Сейчас они убивают сербских лидеров, требуют выдачи Радована Караджича, якобы военного преступника, а сами же и спровоцировали югославскую войну, сами вооружали мусульман и хорватов. Лютая ненависть к Православию. Поневоле поверишь в мировой заговор. Почему в любом споре, в любом конфликте Запад поддерживает антиславянские и антиправославные силы?
И. Г. Вот я написал последнюю работу "Россия, проснись!", про меня сразу: "черная аура национализма". В чем национализм? Я за все народы, но, конечно, я прежде всего люблю свою мать. Это естественно. Я прежде всего люблю Россию и свой русский народ. Почему в любви - черная аура?
Вот я и хочу в книге "Распятая Россия" рассказать правду о себе и своей жизни. Я даже не борюсь ни с кем, а утверждаю. Говоря о себе, я высказываю и свое кредо, свое понимание России. Свое знание истории России. Отрицаются целые века русской истории. Это мой протест против искажения русской истории. Взгляд на то, что есть искусство.
Три линии в книге: о себе, об искусстве и о России. А в целом - это мировоззрение русского художника. Это и является причиной постоянных нападок на меня. Кстати, спрошу и вас, Владимир Григорьевич: а чем вы обьясняете все нападки на меня? Почему меня так обходят и тот же Распутин, и тот же Белов? Они не желают защищать меня, когда я лезу в драку. Вот, скажем, они постоянно защищают Николая Рубцова. Это прекрасный русский поэт из глубинки. Но ему как бы и не требуется давно этой защиты. Мне это непонятно. Пишут и пишут об одном и том же. Но жизнь-то идет вперед.
В. Б. Ну, Илья Сергеевич, это давно известно: "у нас любить умеют только мертвых". Лучше поживите еще, попишите, поработайте, а любовь элиты, в том числе и патриотической, успеете получить после смерти. Пусть все ругают, лишь бы давали работать. Лишь бы у вас силы не иссякли. Как иссякнут, станете беспомощным - сразу вас и полюбят. Повторюсь: может быть, эти нападки и дают вам дополнительный заряд энергии. Энергия сопротивления - самая мощная. Вот вы только из больницы переехали в санаторий, вам бы отдыхать, а нападки-то не прекращаются: и на Академию, и на готовящиеся выставки, на новые альбомы. Опять же, сыну надо помогать, его уже защищать. Новая энергия для работы появляется. Увы, часто нет пророков в своем Отечестве. Все признаем только через Запад.
И. Г. Я с вами, Владимир Григорьевич, не согласен. Кого при жизни на Руси не признали? Пушкина? Достоевского? Есенина? Всегда пророков на Руси принимали и признавали. Это в Израиле пророков побивали камнями, о чем свидетельствует Библия. Христа распяли. Во Франции многих не признавали. А на Руси кого не признали?
В. Б. Ну как же, светская элита и Пушкина при жизни поругивала, и с Достоевским не считалась, и Лескова травила. Народ Есенина любил, но пресса-то ругала не меньше, чем вас. Мы-то сегодня как бы смотрим сквозь призму времени. А при жизни то Безыменского и Демьяна Бедного в классики возводили, то какого-нибудь Боборыкина, а "Евгений Онегин" разочаровал при жизни многих "просвещенных господ". Прочитайте газеты и журналы тех времен, при жизни гениев,- и вы убедитесь: особенно наша "просвещенная элита", наши "прогрессисты" издевались над всеми вершинами русского искусства.
И. Г. Нет, я категорически с вами не согласен. Речь идет о другом. Петр Первый прорубил окно в Европу, чтобы наблюдать за жизнью Европы. Через это окно в Россию налетела всякая нечисть. Как грибы, стали расти масонские ложи. Со времен Петра и до революций 17 года следует отметить две вещи, которые объясняют многое. Все, кто был за Православие и Россию, побивались большими или малыми камнями. Об этом пишет превосходно Борис Башилов в своей "Истории масонства". Масоны выступали против Самодержавия. Против Православия. Против народности. Пушкин был убит масонами через организованную бытовую историю. Государь знал о возможной организованной гибели и взял с Пушкина слово, чтобы он не дрался на дуэли. Пушкин не сдержал слова и был убит. Дальше вторая глыба могучая - Достоевский. Всегда власти боролись с его идеологией. Всегда его идеи отвергались омасоненной интеллигенцией. И здесь же другая глыба - Лев Толстой. Русский литературный гений, но пустивший Россию под откос. Он писал против Отечества, собирался переписывать Евангелие, и кончил тем, что бежал неведомо куда и неведомо зачем. Я Льва Толстого как личность не люблю. "Война и мир" - это гениальнейшее произведение. Но его личные сентенции я не приемлю. О причинах поражения 1812 года, о Кутузове и Наполеоне...
Теперь о Чехове. Я считаю, что Чехов помогал раскачивать Россию. Во многом русская литература и привела Россию к революции. Гениальный писатель, но я не верю в чиновников, которые дрожали так перед начальством, что от своего чиха разума лишались. Даже инструктор райкома, чихнув на секретаря ЦК КПСС, и то бы не помер. А все эти беспомощные сестры? Кто им мешал поехать в Москву?..
В. Б. На мой взгляд, большего ненавистника нашей псевдоинтеллигенции, чем Антон Чехов, не было. Он не возвеличивал сестер или дядю Ваню, или этого студентика Петю, или земского доктора из "Иванова", он издевался над ними со здоровой консервативной позиции...
И. Г. Чехов - нытик. Так же, как все советские фильмы последнего периода существования. Нет ни одного фильма, который бы вдохновлял за Россию. Они делались глазами не сыновними. И они своего добились. По этим фильмам - так же, как и по книгам Чехова - не понять, кто же создал такую великую Россию, которую сейчас грабят десять лет и никак разграбить не могут? Кто создавал оружие, армию, великую культуру? Не понять. Кругом маленькие человечки, которых раздавить ничего не стоит. Где же суворовские чудо-богатыри? Где петровские птенцы? Где покорители Сибири? Ведь Достоевский всеми был осужден еще и за то, что заявил: "Константинополь будет наш!" Критиковать недостатки надо, но во имя России, а не презирая ее. А сейчас переиздается Валишевский, его исторические романы. Это злобный поляк, ненавидящий Россию. Чему он учит? То же, что и маркиз де Кюстин... Давайте лучше переиздадим книгу Шабельской "Сатанисты ХХ века". В двадцатые годы расстреливали за книгу Шабельской.
Критики и аналитики должны уже изучить все уроки ХХ века. Какие процессы оказались разрушительными для России? И в государственности, и в экономике, и в культуре? Например, серебряный век. Я сам - дитя серебряного века. Блестящие таланты: мирискусники, Бенуа, Сомов, Бакст, Серов... В поэзии - символисты, Блок, Гумилев, Белый... Настоящее созвездие. Букет цветов. Но это - отравленные цветы! Это - теософия. Это же трагедия. Мой любимый Блок вдруг в семнадцатом году стал следователем и литературным секретарем у ничтожества Луначарского... И умер, как говорят,- отравленный. Мне его любовница рассказывала, что перед смертью он разбил топором маску Аполлона. Это и есть - серебряный век. Отход от Православия. К сожалению, я говорю это без презрения, а с состраданием. Все они: и Билибин, и Добужинский - рисовали карикатуры на Николая Второго, все ждали революцию. Дождались... Разлетелись по всему миру, как лепестки. Это и есть страшная вещь - разложение, красота гниения. Так и сейчас... Всегда кидали камни в тех, кто был за великую Православную Россию. Забыты Данилевский, Тихомиров, Лесков, не понимают Достоевского. Отвергаются интеллигенцией все, кто за Россию. Ключ к пониманию Пушкина - его слова, сказанные незадолго до смерти: "Жив буду, весь царю принадлежать буду!" Все, что не лежит в русле России и Православия, в русле национальной русской идеи - это замена сатанинская. Даже "Стихи о прекрасной даме" - это замена Богородицы. Это ложная смена духовных ценностей. Все эти рериховские Шамбалы, все эти "живые этики" - выдумки, псевдорелигии, направленные на то, чтобы отвлечь от главного, от Христа. От его незатемненного образа. Служить этому главному - наша задача. Те, кто служит главному, будут интеллигентами втаптываться в грязь...
ИМПЕРИЯ ГЛАЗУНОВА
Владимир Бондаренко. Я раскрываю роскошный фолиант, выпущенный издательством "Изобразительное искусство". Такой альбом стал бы крупным художественным событием в стране, кабы не его автор. Народный художник России, лауреат многих премий, известный всем и каждому Илья Сергеевич Глазунов. И сразу у многих открытое недовольство. Что у левых, что у правых. С чего бы? Я уверен, не называя фамилии автора, а лишь демонстрируя репродукции, практически каждый из истинных любителей живописи выберет себе любимую работу. Даже поклонники авангарда не устоят перед "Асфальтом" или "В клетке", сторонники жесткого реализма выберут "Прощание" или же "Уборная. Дети улицы". Гарантирую, что есть свой любимый Глазунов в душе у каждого зрителя - так же, кстати, как есть свой любимый Пикассо у людей самых разных вкусов, возрастов и пристрастий. А какую-то картину Глазунов и Пикассо смогли бы в определенный период написать и вместе... Но почему нет такого отторжения у художников от Пикассо? И почему вечно цепляются к творчеству Ильи Глазунова? Что это все-таки за загадочный феномен - Илья Глазунов? Разве мало у нас в Союзе художников именитых посредственностей, и левых, и правых, которых никто не критикует, дают им премии, награды, а то и вывешивают в Третьяковке, и ничего, проходит. Мне уже этим своим противостоянием всему клану интересен Илья Сергеевич. Ну а что ты, Александр, скажешь о нем? Ведь при определенной разности позиций вы своей энергетикой, своим подвижничеством, и даже своим одиночеством схожи. Ты бы гордился таким альбомом?
Александр Проханов. Передо мной лежит этот огромный прекрасный фолиант Ильи Глазунова, где, как к ларце, как в расписном сундуке, собраны его сокровища, которые он собирал от юности своей до нынешних дней. И от этого ларца пахнет иногда цветущим лугом, иногда церковным ладаном, иногда гексогеном, иногда сухой силикатной пылью московских микрорайонов. Возникает удивительное ощущение, когда исследуешь его материк, когда погружаешься в его империю переживаний, чувств, красок... Есть ощущение, что Илья Глазунов всю жизнь, находясь в центре этой имперской красной жизни, среди бурного, плещущегося, иногда грозного и страшного, иногда тихого и ласкающего советского океана,- собирал свой остров. По камушкам, по кусочкам гальки, по осколкам былой тверди, суши, и среди этих осколков можно найти работы, напоминающие молодого яростного Илью Репина, можно увидеть великолепные портреты, в которых дышит Сомов, можно увидеть работы, где он прикоснулся к великому искусству Сурикова, есть работы, выдающие в нем тонкого знатока и ценителя русской иконы, причем от икон Феофана Грека до иконописцев ярославской или строгановской школы. Там есть детали, выдающие в нем знатока красоты и мистики парсуны. Там есть Илья Глазунов как знаток русского лубка. Одновременно - прекрасный знаток поп-арта. Там даже есть Глазунов, в котором отразился русский солнечный авангард, от Петрова-Водкина до Павла Филонова. Есть Глазунов, который, как в капле росы, отразил в себе Дейнеку. А также там есть спокойная и лирическая советская живопись шестидесятых-семидесятых годов. Конечно же, там есть грандиозный символизм, связанный с ленинградской блокадой. Там есть трагические, но при этом в духе "Мира искусств" картины, где чувствуется его личное горе, его несчастье, его личная беда, потеря милого, любимого человека... И вот эти драгоценные кусочки материи, осколки миров, которые уже исчезли, он бережно собирал и складывал из них свой остров, свою державу. Когда он положил туда последний осколок, этот остров оказался островом Патмос. И на этом острове Патмос ему, как Иоанну Богослову, открылись грозные и страшные видения. Там ему явился ангел, там разверзлись небеса, и там возникли его апокалиптические грозные жуткие и прекрасные видения о России, о революции, о судьбе двух империй, белой и красной. И в контексте этих империй - судьба мира в целом. Там, на этом острове Патмос, в последний, завершающий период открылись вещие очи... И там начались его великие глазуновские огромные бреды...
В. Б. Глазунов, как художник, открыт всему. Он втягивает в свою творческую мистическую воронку энергию разных эпох, разных стран, разных школ и направлений. При этом он никогда не становится эпигоном, заимствователем и даже продолжателем традиций. Он чересчур смело берет и делает своим то, что и на самом деле чувствует своим. Поэтому ты прав, говоря о влиянии самых разных школ и течений: от лубка и русской иконы до Петрова-Водкина и Филонова. Сюда можно добавить еще много имен - прежде всего из старых мастеров Эрмитажа, любимых им Веласкеса, Рубенса, Веронезе... И одновременно в чем-то ты неправ, ибо везде, куда ни посмотришь на этом острове, виден прежде всего сам художник, сам Илья Глазунов... Все великое создается из великого. Но из одних продолжателей великих вырастают хорошие копиисты, другие становятся последователями и хранителями традиций - и лишь третьи, самые смелые и в чем-то безумные, творят из великого свой собственный уникальный мир. Почему Глазунова так отвергают многие известные мастера живописи? Я бы сравнил его положение с нынешним положением Александра Солженицына, которого тоже давно уже отвергают и правые и левые известные мастера слова: от Войновича с его бездарной пасквильной книжонкой до Бушина или Станислава Куняева. Почему-то простили все и Зиновьеву с его "Зияющими высотами" и страной Ибанией, и Максимову с его Интернационалом сопротивления и отнюдь не патриотическим "Континентом", но признать Александра Солженицына и посадить его за стол равных, с которым можно спорить, можно и ссориться, но литературную значимость которого нельзя не признать уже хотя бы за "Матренин двор" и "Один день Ивана Денисовича", сколько бы "Красных колес" потом ни было написано - не хватило сил. То ли ревность обуяла, то ли какая-то клановая солидарность... И тот, и другой - жили всегда вне клана. Выше клана. Такое не прощается. Ведь поддержал когда-то молодой Евтушенко Илью Глазунова, но требовалась от Ильи дальнейшая либеральная клановость, требовались какие-то единые прогрессивные поступки, на которые у Глазунова не было ни времени, ни желания. Он отвернулся от лакировки одних и от эпатажа других - вначале даже без шума и протеста. Ребята, делайте свое дело, но не мешайте мне строить свой остров... Он даже шел на какие-то уступки и властям и Союзу художников - и все же его остров Патмос не пожелали признать своим ни коллеги, ни власти. Державник до мозга костей, он, кстати, так же, как и ты, Александр, был неудобен и властям державы. А в нем заложена какая-то изначальная державность, какой бы сюжет он ни затрагивал. Это тоже - грань его дара. И как это похоже на старую притчу. Заявил мудрец о своем открытии - ты безумец, замахали все руками и испуганно убежали от него, будь то от Александра Солженицына, будь то от Ильи Глазунова. Проходит время и повторяет свои слова мудрец, и с ним соглашаются все его бывшие оппоненты - прошли и этот период наши герои. Но вот в третий раз говорит мудрец свои золотые слова - и от него вновь все отворачиваются: мол, это же все знают, что он талдычит одно и то же, какую-то старую, заезженную истину. Но можно ли заездить истину, если это истина? Книга Ильи Глазунова, собрание почти всех его лучших работ за всю жизнь - это и есть истина, которую никак нельзя заездить. Покажите каждую репродукцию по телевидению, хотя бы по каналу "Культура", и соберите ценителей прекрасного - пусть поспорят. Он вобрал в себя чересчур многое, чтобы не вызвать возмущения. Пусть ценители русской школы посмотрят спокойными глазами на его стариков и баб... Его пейзажи, его портреты пятидесятых годов ничуть не уступают работам признанных советских мастеров этого жанра. И постоянная напряженная мистика в "Волне", в "Одиночестве". Его картину "Чудо. Асфальт" взяли бы на выставку лучших мастеров абстрактного искусства. Ей-Богу, она ничем не уступает по качеству ни Хуану Миро, ни Питу Мондриану. Кстати, и "мирискусники" его любимые очень тесно связаны были с русским авангардом, и выставлялись вместе с той же Гончаровой и Ларионовым, и даже нередко затевали совместные проекты, лишь позже они ушли в свои неведомые никому дали... Но, спрашивают оппоненты, зачем его так много и зачем он такой большой? За пятьдесят лет работы лучшего мастера загнали в угол и сделали тотально одиноким человеком, а потом спрашивают: почему он так огрызается и почему у него такие амбиции? А мне он нравится уже потому, что идет всегда против потока. И вопреки всему делает свое дело...
Я для России значу больше. Но и пользы практической я в своем качестве приношу больше. Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто же из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку.
Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу?
Я больше сделал для свободы России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом. Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию. Для того, чтобы прекратить мой успех на выставке, эти эмигранты обвинили меня чуть ли не в том, что я - агент КГБ. Одни и те же русофобы в России меня обвиняли в православности и антикоммунизме, а за рубежом обвиняли в том, что я работаю на КГБ. Заявляли, что я - друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля - его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в Академии. Он был на моей выставке в Париже вместе с сыном Петра Столыпина... Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу, за мое дело, за мою Академию. Один очень известный патриотический критик сказал: мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я - не художник, что я - китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить... И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть как все... Это будет гибель России, гибель ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию: мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то... Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? - Как так? Как вам не стыдно? Вы-то - враг? Да нет, отвечаю. Соберется партбюро МОСХа, и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет?
Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы - антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы... Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело - творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства.Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик - Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что "вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия",- тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. Многих смутило название вашей книги "Распятая Россия". Что - это уже ее судьба? Вечно висеть на кресте? Какой смысл вкладываете вы в это название? Она распята как Христос или как разбойник Варрава? Что ее ждет? Воскресение?
И. Г. Когда я был на юбилейном вечере "Нашего современника", там один очень известный мастер сказал, глядя на меня грозно: мол, какое я имею право на такой заголовок. Они все привыкли грозно вопрошать у меня. Хотя я этого мастера в свое время приглашал преподавать к себе в Академию, но он отказался. Хорошо кричать о России, но работать ежедневно - никто не хочет. Работать на Россию, а не быть дешевым диссидентом - трудно. Созидать трудно. Как нас учил преподобный Сергий Радонежский строить: бревнышко на бревнышко, кирпич за кирпичом. Не случайно нашу страну называли Святой Русью. Она и была в лучшие периоды - Святой Русью. И вот Святая Русь распята. Сколько храмов взорвали, сколько священников уничтожили. От Ленина до Хрущева...
В. Б. Вот и сейчас Запад борется с Православием. Америка пригрозила отказать нам в экономической помощи, если президент подпишет закон о поддержке традиционных религий. Как нагло напрямую увязывают.
И. Г. Осуществлено ритуальное распятие России. Так же, как ритуальные знаки в Ипатьевском доме после расстрела царской семьи. Россия - это носительница Апостольской Святой Церкви. Борьба с Православием идет уже много веков. Сегодня Россия по-прежнему распята. Но я уверен: после распятия последует Воскресение. Достоевский говорил: верую в Воскресение России, Боже, помоги моей вере!.. Если отнять у нас эту веру, то не стоит и жить. Игра далеко не закончена. Рано хоронить Россию. Задача сегодняшних политиков и лидеров - вывести Россию на новые рубежи созидания. Созидания, а не превращения ее в колонию Запада. Созидания научного, экономического, культурного... В этом смысле моя попытка воссоздать школу великого русского реализма - шаг моего созидания. Пусть я на сто компромиссов пойду, но Академия живет, каждый год ее заканчивают продолжатели школы русского искусства... Это моя капля в русском созидании.
В. Б. А как возник замысел книги? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник, рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели: Никонов из "Молодой гвардии" покойный, Солоухин покойный,- и говорили о русской культуре. В "Молодую гвардию" меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он молодой и он - гвардеец, а вы - "Молодая гвардия", значит, он - ваш!
...И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов и говорит мне: мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом...
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
- Напечатаю!...
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских "Писем из Русского музея", до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный сказал правду о блокаде - Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в "Советской культуре" обозвал меня "второгодником"... Но меня интересовала другая реакция - народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность.
На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности... Описания храмов... Но это же запрещено было... С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов... Вот Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою - ложь, и про Лолобриджиду, и про королей, и про КГБ...
Мне друзья сказали: Илья, никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни... Был случай: один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, так его пригрозили выгнать из Союза Художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине - пишут, и много. Обо мне за десятилетия из среды профессиональных искусствоведов - одна ложь.
И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза Художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же - итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят?
Представьте, что про Галину Уланову написали бы, будто она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической, и в какой угодно прессе. На моей стороне - только безгласный народ. Который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился...
В. Б. А вам, Илья Сергеевич, доводилось встречаться с Солженицыным, беседовать с ним?
И. Г. Никогда в жизни. И очень был удивлен, что он с высоты своего величия меня даже не заметил, когда я реально пострадал за его первое в России изображение в моей картине... Тогда же Солженицын в СССР был страшнее Гитлера. Это был гражданский подвиг. Он даже не счел нужным как-то среагировать. Конечно, я не для этого рисовал его - он входил в мой замысел. Он обозначил лагерную и крестьянскую тему. Рядом с ним - Матрена, а сверху - известный памятник "Рабочий и колхозница"... Так вот, мне посоветовал написать самому о себе еще благороднейший писатель Олег Васильевич Волков, автор книги обо мне. Но он же - писатель, а не искусствовед, к тому же был в почтеннейшем возрасте. А критиков искусства у нас после великого Александра Бенуа, Сергея Маковского так и не появилось значительных. Одни лакеи: кто-то обслуживал соцреализм, кто-то - модернизм, но все по заказу.
А у нас же были великие критики искусства, которые потрясающе писали. Они могли ошибаться, но искренне. Вначале Бенуа не понял Врубеля, потом осознал, что этот художник равен мастерам Возрождения. Не страшны ошибки, они были живые люди, они любили искусство.
А нынешние - они же мыслят компьютерно, искусства-то не видят. Красоту не чувствуют. И зависят от мнения западных кругов. А там искусство России никогда не примут. Я встречался с племянником великого Станиславского, он эмигрант, мистер Джерри Алексеев, он мне говорил, что Запад всегда ненавидел и боялся русского медведя, как бы тот ни назывался: имперская Россия или СССР. Скажем, называли Николая Первого - Палкиным, а Николая Второго - Кровавым. Это у них-то, где было столько кровожадных королей, где столько войн было развязано. Вплоть до последнего времени.
В. Б. Сейчас они убивают сербских лидеров, требуют выдачи Радована Караджича, якобы военного преступника, а сами же и спровоцировали югославскую войну, сами вооружали мусульман и хорватов. Лютая ненависть к Православию. Поневоле поверишь в мировой заговор. Почему в любом споре, в любом конфликте Запад поддерживает антиславянские и антиправославные силы?
И. Г. Вот я написал последнюю работу "Россия, проснись!", про меня сразу: "черная аура национализма". В чем национализм? Я за все народы, но, конечно, я прежде всего люблю свою мать. Это естественно. Я прежде всего люблю Россию и свой русский народ. Почему в любви - черная аура?
Вот я и хочу в книге "Распятая Россия" рассказать правду о себе и своей жизни. Я даже не борюсь ни с кем, а утверждаю. Говоря о себе, я высказываю и свое кредо, свое понимание России. Свое знание истории России. Отрицаются целые века русской истории. Это мой протест против искажения русской истории. Взгляд на то, что есть искусство.
Три линии в книге: о себе, об искусстве и о России. А в целом - это мировоззрение русского художника. Это и является причиной постоянных нападок на меня. Кстати, спрошу и вас, Владимир Григорьевич: а чем вы обьясняете все нападки на меня? Почему меня так обходят и тот же Распутин, и тот же Белов? Они не желают защищать меня, когда я лезу в драку. Вот, скажем, они постоянно защищают Николая Рубцова. Это прекрасный русский поэт из глубинки. Но ему как бы и не требуется давно этой защиты. Мне это непонятно. Пишут и пишут об одном и том же. Но жизнь-то идет вперед.
В. Б. Ну, Илья Сергеевич, это давно известно: "у нас любить умеют только мертвых". Лучше поживите еще, попишите, поработайте, а любовь элиты, в том числе и патриотической, успеете получить после смерти. Пусть все ругают, лишь бы давали работать. Лишь бы у вас силы не иссякли. Как иссякнут, станете беспомощным - сразу вас и полюбят. Повторюсь: может быть, эти нападки и дают вам дополнительный заряд энергии. Энергия сопротивления - самая мощная. Вот вы только из больницы переехали в санаторий, вам бы отдыхать, а нападки-то не прекращаются: и на Академию, и на готовящиеся выставки, на новые альбомы. Опять же, сыну надо помогать, его уже защищать. Новая энергия для работы появляется. Увы, часто нет пророков в своем Отечестве. Все признаем только через Запад.
И. Г. Я с вами, Владимир Григорьевич, не согласен. Кого при жизни на Руси не признали? Пушкина? Достоевского? Есенина? Всегда пророков на Руси принимали и признавали. Это в Израиле пророков побивали камнями, о чем свидетельствует Библия. Христа распяли. Во Франции многих не признавали. А на Руси кого не признали?
В. Б. Ну как же, светская элита и Пушкина при жизни поругивала, и с Достоевским не считалась, и Лескова травила. Народ Есенина любил, но пресса-то ругала не меньше, чем вас. Мы-то сегодня как бы смотрим сквозь призму времени. А при жизни то Безыменского и Демьяна Бедного в классики возводили, то какого-нибудь Боборыкина, а "Евгений Онегин" разочаровал при жизни многих "просвещенных господ". Прочитайте газеты и журналы тех времен, при жизни гениев,- и вы убедитесь: особенно наша "просвещенная элита", наши "прогрессисты" издевались над всеми вершинами русского искусства.
И. Г. Нет, я категорически с вами не согласен. Речь идет о другом. Петр Первый прорубил окно в Европу, чтобы наблюдать за жизнью Европы. Через это окно в Россию налетела всякая нечисть. Как грибы, стали расти масонские ложи. Со времен Петра и до революций 17 года следует отметить две вещи, которые объясняют многое. Все, кто был за Православие и Россию, побивались большими или малыми камнями. Об этом пишет превосходно Борис Башилов в своей "Истории масонства". Масоны выступали против Самодержавия. Против Православия. Против народности. Пушкин был убит масонами через организованную бытовую историю. Государь знал о возможной организованной гибели и взял с Пушкина слово, чтобы он не дрался на дуэли. Пушкин не сдержал слова и был убит. Дальше вторая глыба могучая - Достоевский. Всегда власти боролись с его идеологией. Всегда его идеи отвергались омасоненной интеллигенцией. И здесь же другая глыба - Лев Толстой. Русский литературный гений, но пустивший Россию под откос. Он писал против Отечества, собирался переписывать Евангелие, и кончил тем, что бежал неведомо куда и неведомо зачем. Я Льва Толстого как личность не люблю. "Война и мир" - это гениальнейшее произведение. Но его личные сентенции я не приемлю. О причинах поражения 1812 года, о Кутузове и Наполеоне...
Теперь о Чехове. Я считаю, что Чехов помогал раскачивать Россию. Во многом русская литература и привела Россию к революции. Гениальный писатель, но я не верю в чиновников, которые дрожали так перед начальством, что от своего чиха разума лишались. Даже инструктор райкома, чихнув на секретаря ЦК КПСС, и то бы не помер. А все эти беспомощные сестры? Кто им мешал поехать в Москву?..
В. Б. На мой взгляд, большего ненавистника нашей псевдоинтеллигенции, чем Антон Чехов, не было. Он не возвеличивал сестер или дядю Ваню, или этого студентика Петю, или земского доктора из "Иванова", он издевался над ними со здоровой консервативной позиции...
И. Г. Чехов - нытик. Так же, как все советские фильмы последнего периода существования. Нет ни одного фильма, который бы вдохновлял за Россию. Они делались глазами не сыновними. И они своего добились. По этим фильмам - так же, как и по книгам Чехова - не понять, кто же создал такую великую Россию, которую сейчас грабят десять лет и никак разграбить не могут? Кто создавал оружие, армию, великую культуру? Не понять. Кругом маленькие человечки, которых раздавить ничего не стоит. Где же суворовские чудо-богатыри? Где петровские птенцы? Где покорители Сибири? Ведь Достоевский всеми был осужден еще и за то, что заявил: "Константинополь будет наш!" Критиковать недостатки надо, но во имя России, а не презирая ее. А сейчас переиздается Валишевский, его исторические романы. Это злобный поляк, ненавидящий Россию. Чему он учит? То же, что и маркиз де Кюстин... Давайте лучше переиздадим книгу Шабельской "Сатанисты ХХ века". В двадцатые годы расстреливали за книгу Шабельской.
Критики и аналитики должны уже изучить все уроки ХХ века. Какие процессы оказались разрушительными для России? И в государственности, и в экономике, и в культуре? Например, серебряный век. Я сам - дитя серебряного века. Блестящие таланты: мирискусники, Бенуа, Сомов, Бакст, Серов... В поэзии - символисты, Блок, Гумилев, Белый... Настоящее созвездие. Букет цветов. Но это - отравленные цветы! Это - теософия. Это же трагедия. Мой любимый Блок вдруг в семнадцатом году стал следователем и литературным секретарем у ничтожества Луначарского... И умер, как говорят,- отравленный. Мне его любовница рассказывала, что перед смертью он разбил топором маску Аполлона. Это и есть - серебряный век. Отход от Православия. К сожалению, я говорю это без презрения, а с состраданием. Все они: и Билибин, и Добужинский - рисовали карикатуры на Николая Второго, все ждали революцию. Дождались... Разлетелись по всему миру, как лепестки. Это и есть страшная вещь - разложение, красота гниения. Так и сейчас... Всегда кидали камни в тех, кто был за великую Православную Россию. Забыты Данилевский, Тихомиров, Лесков, не понимают Достоевского. Отвергаются интеллигенцией все, кто за Россию. Ключ к пониманию Пушкина - его слова, сказанные незадолго до смерти: "Жив буду, весь царю принадлежать буду!" Все, что не лежит в русле России и Православия, в русле национальной русской идеи - это замена сатанинская. Даже "Стихи о прекрасной даме" - это замена Богородицы. Это ложная смена духовных ценностей. Все эти рериховские Шамбалы, все эти "живые этики" - выдумки, псевдорелигии, направленные на то, чтобы отвлечь от главного, от Христа. От его незатемненного образа. Служить этому главному - наша задача. Те, кто служит главному, будут интеллигентами втаптываться в грязь...
ИМПЕРИЯ ГЛАЗУНОВА
Владимир Бондаренко. Я раскрываю роскошный фолиант, выпущенный издательством "Изобразительное искусство". Такой альбом стал бы крупным художественным событием в стране, кабы не его автор. Народный художник России, лауреат многих премий, известный всем и каждому Илья Сергеевич Глазунов. И сразу у многих открытое недовольство. Что у левых, что у правых. С чего бы? Я уверен, не называя фамилии автора, а лишь демонстрируя репродукции, практически каждый из истинных любителей живописи выберет себе любимую работу. Даже поклонники авангарда не устоят перед "Асфальтом" или "В клетке", сторонники жесткого реализма выберут "Прощание" или же "Уборная. Дети улицы". Гарантирую, что есть свой любимый Глазунов в душе у каждого зрителя - так же, кстати, как есть свой любимый Пикассо у людей самых разных вкусов, возрастов и пристрастий. А какую-то картину Глазунов и Пикассо смогли бы в определенный период написать и вместе... Но почему нет такого отторжения у художников от Пикассо? И почему вечно цепляются к творчеству Ильи Глазунова? Что это все-таки за загадочный феномен - Илья Глазунов? Разве мало у нас в Союзе художников именитых посредственностей, и левых, и правых, которых никто не критикует, дают им премии, награды, а то и вывешивают в Третьяковке, и ничего, проходит. Мне уже этим своим противостоянием всему клану интересен Илья Сергеевич. Ну а что ты, Александр, скажешь о нем? Ведь при определенной разности позиций вы своей энергетикой, своим подвижничеством, и даже своим одиночеством схожи. Ты бы гордился таким альбомом?
Александр Проханов. Передо мной лежит этот огромный прекрасный фолиант Ильи Глазунова, где, как к ларце, как в расписном сундуке, собраны его сокровища, которые он собирал от юности своей до нынешних дней. И от этого ларца пахнет иногда цветущим лугом, иногда церковным ладаном, иногда гексогеном, иногда сухой силикатной пылью московских микрорайонов. Возникает удивительное ощущение, когда исследуешь его материк, когда погружаешься в его империю переживаний, чувств, красок... Есть ощущение, что Илья Глазунов всю жизнь, находясь в центре этой имперской красной жизни, среди бурного, плещущегося, иногда грозного и страшного, иногда тихого и ласкающего советского океана,- собирал свой остров. По камушкам, по кусочкам гальки, по осколкам былой тверди, суши, и среди этих осколков можно найти работы, напоминающие молодого яростного Илью Репина, можно увидеть великолепные портреты, в которых дышит Сомов, можно увидеть работы, где он прикоснулся к великому искусству Сурикова, есть работы, выдающие в нем тонкого знатока и ценителя русской иконы, причем от икон Феофана Грека до иконописцев ярославской или строгановской школы. Там есть детали, выдающие в нем знатока красоты и мистики парсуны. Там есть Илья Глазунов как знаток русского лубка. Одновременно - прекрасный знаток поп-арта. Там даже есть Глазунов, в котором отразился русский солнечный авангард, от Петрова-Водкина до Павла Филонова. Есть Глазунов, который, как в капле росы, отразил в себе Дейнеку. А также там есть спокойная и лирическая советская живопись шестидесятых-семидесятых годов. Конечно же, там есть грандиозный символизм, связанный с ленинградской блокадой. Там есть трагические, но при этом в духе "Мира искусств" картины, где чувствуется его личное горе, его несчастье, его личная беда, потеря милого, любимого человека... И вот эти драгоценные кусочки материи, осколки миров, которые уже исчезли, он бережно собирал и складывал из них свой остров, свою державу. Когда он положил туда последний осколок, этот остров оказался островом Патмос. И на этом острове Патмос ему, как Иоанну Богослову, открылись грозные и страшные видения. Там ему явился ангел, там разверзлись небеса, и там возникли его апокалиптические грозные жуткие и прекрасные видения о России, о революции, о судьбе двух империй, белой и красной. И в контексте этих империй - судьба мира в целом. Там, на этом острове Патмос, в последний, завершающий период открылись вещие очи... И там начались его великие глазуновские огромные бреды...
В. Б. Глазунов, как художник, открыт всему. Он втягивает в свою творческую мистическую воронку энергию разных эпох, разных стран, разных школ и направлений. При этом он никогда не становится эпигоном, заимствователем и даже продолжателем традиций. Он чересчур смело берет и делает своим то, что и на самом деле чувствует своим. Поэтому ты прав, говоря о влиянии самых разных школ и течений: от лубка и русской иконы до Петрова-Водкина и Филонова. Сюда можно добавить еще много имен - прежде всего из старых мастеров Эрмитажа, любимых им Веласкеса, Рубенса, Веронезе... И одновременно в чем-то ты неправ, ибо везде, куда ни посмотришь на этом острове, виден прежде всего сам художник, сам Илья Глазунов... Все великое создается из великого. Но из одних продолжателей великих вырастают хорошие копиисты, другие становятся последователями и хранителями традиций - и лишь третьи, самые смелые и в чем-то безумные, творят из великого свой собственный уникальный мир. Почему Глазунова так отвергают многие известные мастера живописи? Я бы сравнил его положение с нынешним положением Александра Солженицына, которого тоже давно уже отвергают и правые и левые известные мастера слова: от Войновича с его бездарной пасквильной книжонкой до Бушина или Станислава Куняева. Почему-то простили все и Зиновьеву с его "Зияющими высотами" и страной Ибанией, и Максимову с его Интернационалом сопротивления и отнюдь не патриотическим "Континентом", но признать Александра Солженицына и посадить его за стол равных, с которым можно спорить, можно и ссориться, но литературную значимость которого нельзя не признать уже хотя бы за "Матренин двор" и "Один день Ивана Денисовича", сколько бы "Красных колес" потом ни было написано - не хватило сил. То ли ревность обуяла, то ли какая-то клановая солидарность... И тот, и другой - жили всегда вне клана. Выше клана. Такое не прощается. Ведь поддержал когда-то молодой Евтушенко Илью Глазунова, но требовалась от Ильи дальнейшая либеральная клановость, требовались какие-то единые прогрессивные поступки, на которые у Глазунова не было ни времени, ни желания. Он отвернулся от лакировки одних и от эпатажа других - вначале даже без шума и протеста. Ребята, делайте свое дело, но не мешайте мне строить свой остров... Он даже шел на какие-то уступки и властям и Союзу художников - и все же его остров Патмос не пожелали признать своим ни коллеги, ни власти. Державник до мозга костей, он, кстати, так же, как и ты, Александр, был неудобен и властям державы. А в нем заложена какая-то изначальная державность, какой бы сюжет он ни затрагивал. Это тоже - грань его дара. И как это похоже на старую притчу. Заявил мудрец о своем открытии - ты безумец, замахали все руками и испуганно убежали от него, будь то от Александра Солженицына, будь то от Ильи Глазунова. Проходит время и повторяет свои слова мудрец, и с ним соглашаются все его бывшие оппоненты - прошли и этот период наши герои. Но вот в третий раз говорит мудрец свои золотые слова - и от него вновь все отворачиваются: мол, это же все знают, что он талдычит одно и то же, какую-то старую, заезженную истину. Но можно ли заездить истину, если это истина? Книга Ильи Глазунова, собрание почти всех его лучших работ за всю жизнь - это и есть истина, которую никак нельзя заездить. Покажите каждую репродукцию по телевидению, хотя бы по каналу "Культура", и соберите ценителей прекрасного - пусть поспорят. Он вобрал в себя чересчур многое, чтобы не вызвать возмущения. Пусть ценители русской школы посмотрят спокойными глазами на его стариков и баб... Его пейзажи, его портреты пятидесятых годов ничуть не уступают работам признанных советских мастеров этого жанра. И постоянная напряженная мистика в "Волне", в "Одиночестве". Его картину "Чудо. Асфальт" взяли бы на выставку лучших мастеров абстрактного искусства. Ей-Богу, она ничем не уступает по качеству ни Хуану Миро, ни Питу Мондриану. Кстати, и "мирискусники" его любимые очень тесно связаны были с русским авангардом, и выставлялись вместе с той же Гончаровой и Ларионовым, и даже нередко затевали совместные проекты, лишь позже они ушли в свои неведомые никому дали... Но, спрашивают оппоненты, зачем его так много и зачем он такой большой? За пятьдесят лет работы лучшего мастера загнали в угол и сделали тотально одиноким человеком, а потом спрашивают: почему он так огрызается и почему у него такие амбиции? А мне он нравится уже потому, что идет всегда против потока. И вопреки всему делает свое дело...