Страница:
Игорь Борисенко, Денис Лапицкий
Вариант "Ангола"
ЧАСТЬ I
Александр Вершинин,
Москва, 12 сентября 1942 года.
Образец лег в подписанную заранее ячейку, и я задвинул ящик на полку. Потянулся – спина за время сидения здорово затекла, и, сунув журнал для записи образцов подмышку, направился к выходу из хранилища. Теперь быстрее к себе – еще успею вечернюю сводку послушать.
В кабинете царил полумрак. В углу, за своим столом, половину которого занимала громоздкая "Олимпия", неловко примостилась наша машинистка, Софья. Видно было, что сон сморил ее прямо во время работы – рядом лежит раскрытая папка с рукописью, в машинку заправлен лист бумаги…
Я осторожно тронул девушку за плечо.
– Софья…
Она сразу же проснулась.
– А? Ой, извините, Александр Михайлович, задремала… Понимаете, сестра-то в больнице, а племяши… ну ни минуты покоя с ними нету. То кормить, то спать укладывать, то следить, как бы куда не нужно не забрались… Маленькие же еще совсем. Глаз да глаз нужен…
– А сколько им?
– Андрюшке три с половиной, а Даренке – два.
Она с трудом сдержала зевок.
– Вы бы шли домой, Софья.
Она бросила взгляд на пишущую машинку.
– Я еще не закончила. Двенадцать страниц осталось…
– Полно, Софья… завтра наверстаете. Только выспитесь сегодня хорошенько, договорились? К тому же, того и гляди, дождь начнется – скверно будет, если вас застигнет в дороге…
– Спасибо! – девушка вскочила из-за стола, взяла с вешалки плащ, и как-то бессвязно добавила: – Уж завтра-то я… я обязательно!
– Ну конечно…, – я вытащил из ящика стола небольшой, но увесистый кулек, и протянул ей. – Вот, возьмите вашим племяшам.
– Александр Михайлович, ну зачем…
– Берите, берите, – я едва ли не силой вложил в руки девушке кулек. – Это курага, отменная курага. Нам тетка из Ташкента прислала… Племяшам вашим полезно.
– Ой… Большое вам спасибо.
– Все, Софья, ступайте. До завтра.
– До свидания!
Когда дверь за девушкой закрылась, я включил репродуктор, и подошел к огромной карте, которая занимала всю левую стену.
"От Советского информбюро", знакомым всей стране голосом сообщила со стены черная тарелка.
"В течение 12 сентября наши войска вели бои с противником западнее и юго-западнее Сталинграда, в районе Моздок, а также на Волховском участке фронта в районе Синявино… Западнее Сталинграда немецко-фашистские войска непрерывно атакуют наши позиции. Советские части отбивают атаки численно превосходящих сил противника. Н-ская часть Красной Армии в последних боях истребила до 4.000 немецких солдат и офицеров. Отдельная рота противотанковых ружей под командованием тов. Герасимова уничтожила 19 немецких танков… Юго-западнее Сталинграда наши войска вели напряженные бои с танками и пехотой противника. Встречая упорное противодействие наших бойцов, враг несет огромные потери… На Волховском участке фронта в районе Синявина противник подтянул резервы и новыми контратаками пытался вернуть утраченные позиции. Все контратаки немцев были отбиты нашими частями… Немецкие власти предложили всем мужчинам, женщинам и подросткам, проживающим в захваченной гитлеровцами деревне Ботаног, Ленинградской области, выехать на работу в Германию. Крестьяне отказались ехать в рабство. Тогда гитлеровцы согнали на площадь всех жителей деревни, схватили 9 колхозников, в том числе 60-летнего Лукина Григория, 17-летнего Левомягу Павла, 19-летнюю Спиридонову Александру и других, и расстреляли их. Имущество колхозников немцы разграбили, а деревню сожгли…".
Сводка кончилась, и я выключил репродуктор. Да-а, дела.
Где-то там – на западе, на юге, на севере – сейчас идут бои. Грохочут орудия, с воем обрушиваются с неба бомбы, ползут сквозь пламя пожарищ танки, и прямо сейчас кто-то умирает, сраженный немецкой пулей или осколком… Детей убивают! А я… А я сижу в кабинете, и слушаю радио. Ну разве это честно? Проклятая бронь! Помню, что мне ответили, когда я хотел вступить в ополчение – мол, вы слишком ценный специалист, чтобы вами рисковать, товарищ Вершинин. Ценный специалист… Чем же, интересно знать, я ценнее тех двухсот человек из нашего института, что в ополчение все-таки приняли? Даже в прошлом году, когда войска прямо с Красной площади в бой шли – меня и то "завернули"! Где справедливость? Кому, интересно знать, сейчас нужна моя "ценная специальность"? Сижу, коллекции минералов разбираю… Да с этой работой любой третьекурсник справится!
Скрипнула дверь.
– Что-то забыли? – продолжая смотреть на карту, спросил я, подумав, что вернулась Софья.
– Э-э… да не совсем.
Я обернулся.
– Здравствуйте, Ивар Казимирович. Простите, обознался.
– Бывает… Здравствуйте, Саша. Очень хорошо, что я вас застал.
– Вы же знаете, Ивар Казимирович – я раньше десяти не ухожу…
– Знаю, Саша, знаю. Но всякое ведь бывает, правда?
Я пожал плечами.
– Что-то случилось?
– Вы не спуститесь в мой кабинет?
Вот чего не отнять у Круминьша, так это тактичности. Признаться, сколько мне ни приходилось встречаться с начальниками вторых отделов, никого похожего на нашего Ивара Казимировича я не видел. Но вот от самого предложения мне на мгновение стало не по себе. Само собой, опасаться мне было нечего, и все-таки… Странно, что Круминьш сам ко мне поднялся – из-за протеза он не очень-то любит расхаживать по институту, а тут…
– Конечно.
Спрашивать, зачем вдруг мое присутствие в его кабинете понадобилось Круминьшу, я не стал – через пару минут и так станет ясно.
В кабинете у Круминьша царил такой же полумрак, что и у меня, да еще и деревья затеняли окно – наверное, именно поэтому я не сразу заметил человека, сидящего сбоку от стола. А потом Ивар Казимирович включил свет.
Сидевший – это оказался рослый светловолосый мужчина – поднялся. В глаза бросились лежащая на столе фуражка с малиновым околышем, черное кожаное пальто, повешенное на прибитый к стене крючок. Красные петлицы с одним ромбом и кобуру на поясе тоже сложно было не заметить.
– Вершинин Александр Михайлович? – моргнув от яркого света, спросил светловолосый.
– Да.
– Очень хорошо. Я майор НКВД Стерлигов. Будем знакомы.
Он протянул руку, и я не совсем уверенно пожал ее.
– Присаживайтесь, – говорил Стерлигов так, словно хозяином этого кабинета был он. Потом он повернулся к Круминьшу. – Ивар Казимирович, вы не могли бы оставить нас? Прошу прощения, но это необходимо.
– Конечно.
Дверь за Круминьшем захлопнулась.
Я сел на жесткий стул напротив майора.
– Начнем, пожалуй, – сказал Стерлигов. – Думаю, вы немного удивлены происходящим. Вдруг вызывают, ничего не объясняют толком, а тут еще и НКВД…
– Что есть, то есть.
Наверное, в моем голосе слышалась тревога, потому что Стерлигов неожиданно улыбнулся.
– Да не волнуйтесь вы так, Александр Михайлович. Просто дело срочное, и нам показалось, что гораздо быстрее будет, если мы сами к вам придем, чем вызывать вас на Лубянку.
– И-и… И что же это за срочное дело?
– Другой разговор, – майор снова улыбнулся, но через мгновение улыбка пропала с его лица. – Сколько раз вы пытались записаться в армию?
– Трижды.
– Трижды… И что же вам отвечали?
– Что я слишком ценный специалист, – я дернул уголком рта.
– Переживаете? А зря. Вы действительно ценный специалист, и теперь у вас есть возможность это доказать.
– В каком смысле?
– В самом прямом. В скольких экспедициях по поиску алмазных месторождений вы участвовали?
– В двух. Был в Сибири, а потом на Западном Урале. В тридцать восьмом.
– В Сибири – это с Соболевым ( Владимир Степанович Соболев – один из крупнейших советских геологов. Высказал предположение о близости геологического строения Сибирской платформы и Южной Африки и о вероятном распространении алмазоносных кимберлитов на Сибирской платформе – авт.)?
– Да. Знаете, есть мнение, что там могут быть богатые алмазные месторождения – Соболев обнаружил на Сибирской платформе ультраосновные породы, схожие с теми, что встречались в Южной Африке. А именно к таким породам приурочены крупные алмазные месторождения. И теперь Соболев…
– Кстати, Соболев хорошо о вас отзывался, – перебил меня Стерлигов. – И в Алмазном бюро ( организация, созданная при Государственном комитете по делам геологии для координации действий всех экспедиций, занимающихся поисками алмазов на территории СССР – авт.) вас рекомендовали… Сказали, что вы очень перспективный и толковый сотрудник, и что вы подойдете для решения стоящей перед нами задачи как нельзя лучше. Вы молоды, но при этом уже достаточно авторитетны в мире науки, имеете опыт продолжительных экспедиций…
– Последнее-то как раз неудивительно – я ведь все-таки геолог. Но, позвольте… Рекомендовали для чего? Для решения какой задачи?
Стерлигов откинулся на спинку стула.
– Вам предстоит отправиться в экспедицию. Вы согласны?
Экспедиция?! Сердце радостно екнуло. Наконец-то! Наконец-то настоящее дело – а не протирание штанов в хранилище. Может быть, и в самом деле будет от меня хоть какая-то польза…
– Конечно же, согласен! А что за маршрут? – жадно спросил я. – Какие сроки?
– Не все сразу, – сказал Стерлигов. – Прежде нужно выяснить еще кое-что…
И неожиданно отчеканил:
– Что вы можете сказать о Прохорове? Об Иннокентии Евгеньевиче Прохорове?
– Ну…, – я замялся.
– Что? Скажите, что он отличный специалист по алмазам, – вперился взглядом мне в глаза Стерлигов. – Что его имя знают ученые всего мира. Что он помогал вам в работе над кандидатской…
У меня по спине побежали мурашки. Прошло уже несколько лет с момента ареста Прохорова – но поверить в предъявленные ему обвинения я так и не смог. Чтобы Иннокентий Евгеньевич скрывал данные о месторождениях? Абсурд!
– Прохоров обвинен, и сейчас… отбывает наказание.
– Совершенно верно, – спокойно кивнул майор. – Официальная версияименно такова.
Я не сразу понял, что он сказал. А потом, когда смысл его слов дошел до моего рассудка, я едва не вскочил.
– Что значит – официальная версия? То есть он что, не… он не…
– Он не в лагере, вы хотите сказать? Именно так – не в лагере. Скажу вам больше: немного есть мест, отстоящих от лагеря дальше, чем то, где Иннокентий Евгеньевич сейчас выполняет важное задание партии и правительства. И вот еще что – мало кто из геологов может сказать, что принес Родине такую же пользу, как товарищ Прохоров.
– И… и где же он сейчас находится?
– В Экваториальной Африке, – сказал Стерлигов. – Если быть точным, то в Анголе.
Мерно постукивали висящие на стене часы. Стерлигов стоял возле окна, стекла которого крест-накрест пересекали широкие бумажные полосы, я по-прежнему сидел за столом. Передо мной остывал стакан жидкого чая, по цвету лишь немного отличающегося от пустого кипятка. Чай принес Круминьш – постучал, поставил на стол два стакана и удалился. Перед тем как выйти, он бросил на меня странный взгляд: я все никак не мог понять, чего в нем было больше, поддержки или сочувствия?
Стерлигов свой чай выпил почти сразу же, не дожидаясь, пока тот остынет, и поставил стакан в металлическом подстаканнике на тумбочку, рядом с черным телефонным аппаратом.
– Если вы помните, то в 1935 году товарищ Прохоров не был в столице. Потом вернулся, а в мае 37-го… ну, дальше начинается как раз официальная версия.
Хотя Стерлигов сейчас стоял лицом к окну, я готов был поклясться, что он улыбнулся.
Помнил ли я о странном отсутствии Прохорова? Ну еще бы! Шутка ли – пропадал где-то почти два года, вернулся сильно похудевший и едва ли не черный от загара, и никому не сказал ни слова о том, где он был все это время! Вскоре после своего возвращения произвел настоящий фурор докладом на ленинградском симпозиуме, а потом… Да, известие о его аресте для многих стало шоком. Но что значит это известие по сравнению с тем, что я сейчас слышу от майора!
– Уверен, вы понимаете, что эти сведения – секретные, – Стерлигов не спрашивал, он утверждал.
– Я даже понимаю, что вы рассказываете мне это совсем неспроста, – буркнул я.
– Верно, – Стерлигов отошел от окна и снова сел. – Думаю, пора перейти непосредственно к делу. Вы не возражаете, если я закурю?
Я покачал головой.
Стерлигов вынул из кармана коробку папирос, закурил, выпустив облачко синеватого дыма.
– Вам не предлагаю – вы ведь не курите, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаетесь.
– Что ж… Вы геолог, Александр Михайлович, и представляете, насколько алмазы важны для нашей страны. Тяжелая промышленность, производство точных приборов и вооружения… Что еще важнее, вы представляете, насколько трудны поиски алмазов, и то, насколько мало алмазов мы добываем на наших месторождениях – на Койве, на Вижае люди ежедневно совершают подвиг, а результат… Мышкины слезки, а не добыча. И вы знаете, что продавать нам алмазы в нужных нам количествах империалисты не хотят, несмотря на то, что мы платим за них по грабительской цене. Нам нужны десятки, сотни тысяч карат! И не для бессмысленных, никчемных украшений – а для того, чтобы наращивать свою мощь, чтобы крепить оборону! Поэтому и возникла идея искать алмазы за пределами страны – в плохо освоенных, но перспективных районах…
– Но это же… авантюра! – вырвалось у меня. – Искать наугад, в чужой стране…
– Не совсем наугад. У нас были скудные, но многообещающие сведения о наличии крупных месторождений алмазов на восточном побережье Южной Америки и на западе Экваториальной Африки. К сожалению, на Американском континенте эти месторождения уже были застолблены, да и места там достаточно оживленные. А вот что касается Африки… В 1935 году Прохоров совершал экспедицию в Анголу – конечно же, экспедицию тайную. Его группа прошла сотни километров по горам и саваннам, несколько человек погибло. Но им улыбнулась удача – они нашли богатейшее месторождение. Его продуктивность невероятно, фантастически высока. И, что очень важно, несмотря на близость к побережью и небольшое расстояние до городов, район почти первобытный. Глушь просто небывалая, наверное, даже у нас в тайге такие уголки трудно отыскать. В этот район никто не суется – то ли из-за поверий местных, то ли еще по какой причине… Как бы то ни было, все это сыграло нам на руку. К концу 37-го там была развернута база, а уже в ноябре 38-го в Москву поступила первая тысяча карат.
Я потряс головой. Мне было известно, насколько трудоемка добыча алмазов, и поверить в то, что за пару лет на другом конце света удалось создать добывающее производство, было, мягко говоря, непросто.
– Фантастика… Но как же с энергией? С машинами? С рабочими? Как?
Стерлигов загасил окурок.
– Было трудно. Невероятно трудно. Все приходилось делать в глубокой тайне – доставлять машины, оборудование, людей… даже продовольствие и топливо целиком и полностью нужно было завозить. Хорошо, что поблизости есть река – удалось смонтировать небольшую электростанцию. Вся фабрика, конечно же, электрифицирована, ведь если бы туда приходилось водить нефтеналивные суда, нас бы как пить дать выследили. В общем, к концу 1940 года на фабрике работало более 100 человек, и она давала около пятидесяти тысяч карат в месяц.
Цифра была просто невероятной.
– Сколько?
– Впечатляет, правда? Я же говорил, что месторождение необычайно продуктивное. Но, как вы понимаете, с началом войны ситуация изменилась – поддерживать нормальную работоспособность фабрики стало просто невозможно, как мы ни старались, и прошлой осенью командование приказало эвакуировать персонал.
– А в чем заключается… моя задача?
– Задача… Не скрою, она будет непростой. Очень непростой.
Стерлигов сделал паузу.
– Сейчас на фабрике находится чуть больше десятка человек – часть инженерного персонала и бойцы охранения. Вам предстоит оценить остаточные возможности прииска и обеспечить консервацию фабрики. Конечно, – предупредил Стерлигов мой вопрос, – товарищ Прохоров справился бы с этими задачами лучше, вот только он сейчас находится при смерти. Если вообще еще жив…
Он поиграл желваками.
– Проклятая лихорадка, проклятый климат… Да и сам Прохоров на месте не сидит – всегда впереди… Вот и не уберегли. Так что, по сути, вы направляетесь туда для того, чтобы принять руководство работами по консервации фабрики. Ну а то, какие у прииска перспективы, определите на месте.
Голова шла кругом – слишком много информации вывалил на меня майор.
– Как я попаду в Анголу?
– Морем. Конечно, вы отправитесь не один. С вами будет сотрудник наркомата, который возьмет на себя командование охраной прииска. Он присоединится к вам в Томске. Вот только времени на сборы у вас будет немного – завтра утром за вами заедет Ивар Казимирович. В восемь утра вы вылетаете в Сибирь…
Шины "эмки" мягко шуршали по мокрому асфальту. Около шести за мной заехал Круминьш, и сейчас мы направлялись на аэродром. Дождь вчера вечером все же начался, и лил всю ночь – да и сейчас с низкого неба, серым одеялом нависшего над городом, все еще сыпалась мелкая морось, капли постукивали по дерматиновой крыше салона.
Хмурое и сырое московское утро.
Перед отъездом мне хотелось обойти Москву – побывать на Красной площади, на Ленинских горах, побродить по набережной… Даже сейчас, когда тень страшной войны накрыла всю страну, город был красив: его не портили ни зенитки, тянущие вверх тонкие хоботки длинных стволов, ни висящие в небе аэростаты, ни асфальтовые "заплатки" поверх воронок от бомб…
Но свободного времени не было ни минуты. Хотя все необходимые документы уже были выправлены, времени катастрофически не хватало. Еще бы – ведь нужно было за несколько часов собраться в путешествие, которое продлиться неизвестно сколько месяцев.
Вещей набралось изрядно: инструменты, кое-какие реактивы, справочники, атлас, аптечка, сменная одежда, и еще множество самых разных мелочей. Выручила привычка к укладке снаряжения, привитая самым лучшим учителем – собственным опытом, которого я достаточно поднабрался во время экспедиций, и два пошитых на заказ несколько лет назад походных мешка, в бездонные утробы которых поместились все необходимые вещи.
Все время, пока я собирался, мать молчала. Впрочем, за последние три года мы с ней не перемолвились и двумя десятками слов. Были для такого отношения основания.
…Тем летним днем я вернулся домой неожиданно рано. И когда открыл дверь, увидел в коридоре дядю Жору – материного коллегу по работе, который бывал у нас в доме несколько раз. Он как раз собирался выходить, а рядом с ним стояла мать. Босая, в накинутом наспех халате.
Я все мог понять. И то, что отца, погибшего в экспедиции в Средней Азии, уже год как не было. И то, что далеко не каждая женщина может хранить верность умершему мужу. И то, что редкая красота матери должна была привлекать – и привлекала! – многих мужчин… Понять я мог. А вот простить – нет.
Я тогда ничего не сказал. Стоял и смотрел на них. Вернее, смотрел на мать. Дядя Жора как-то вроде даже стал ниже ростом, и переминался на месте, будто не зная, как лучше встать. А мать сначала смотрела прямо мне в глаза – а потом вдруг резко залилась краской, и отвернулась. Я закрыл за собой дверь – не хлопнул, дверь-то при чем? – и ушел.
С тех пор мы, по сути, почти не разговаривали. За все это время она больше ни с кем не встречалась, это я знал точно, но… Но мы все равно не разговаривали.
Поэтому мать наблюдала за мной молча. И вдруг спросила:
– Ты вернешься?
Хотела она этого или нет, но она задала единственный вопрос, проигнорировать который было выше моих сил.
Я прекратил укладывать вещи.
Мать выжидающе смотрела на меня, словно чувствовала, что я не могу не ответить.
– Надеюсь, – сказал я.
И только в этот момент я понял, ЧТО мне предстоит. Путешествие в непредставимо далекий уголок охваченной пожаром мировой войны планеты, на континент, известный мне лишь по книгам и картам. Какие опасности подстерегают в пути? С чем предстоит столкнуться? Удастся ли выполнить задание? Смогу ли я вернуться на родину?
– Надеюсь…, – повторил я.
Она подошла ко мне и обняла. На какую-то долю секунды у меня возникло желание оттолкнуть ее, но в следующее мгновение я сильно прижал ее к груди.
– Мама…
У меня аж сердце екнуло, когда я, впервые за три последних года, снова назвал ее мамой. Как ни странно, мы так и не стали разговаривать – но только лишь потому, что я вдруг почувствовал: я понимаю маму и без слов. Думаю, она чувствовала то же самое.
Встал я затемно, оделся. Пока пил чай, мама сидела напротив, и не спускала с меня глаз, словно пыталась запомнить до самой мелкой черточки. Потом я сунул в мешок пирожки с капустой, которые она испекла, пока я спал, обнял маму, и вышел. Теперь сверток, положенный под верхний клапан мешка, грел мне бок, напоминая о доме.
Совсем скоро я окажусь на борту самолета, который понесет меня на восток. Сначала Казань, потом Свердловск, а потом – Томск. А вот куда мне предстоит отправиться из Томска, я пока не знаю… Откуда мы пойдем морем в Анголу, на чем? Ничего неизвестно. Позже узнаете, сказал Стерлигов. Понятное дело, секретность…
Но имелась и еще одна причина, по которой у меня было неспокойно на душе.
Зоя. Дочь Прохорова.
Когда я впервые увидел ее, она была несколько угловатой, застенчивой девушкой: простенькое платьице, быстрые взгляды искоса, длинная каштановая челка. Пока мы в кабинете ее отца сражались с отчетами экспедиции или с данными геологической разведки, ее даже и заметно-то не было: принесет крепкого чаю в больших белых чашках да тарелку с бутербродами, "Папа, больше ничего не нужно? Нет-нет, Зоюшка, ступай", вот и все. Зоюшка… Я ни разу не слышал, чтобы ее так звал кто-нибудь, кроме отца.
Потом все изменилось – между намиизменилось. Не то чтобы сильно, но…
А после ареста (то есть "ареста") ее отца она исчезла из Москвы. Самые бестолковые шептались – мол, "и ее тоже", другие говорили, что она всего лишь уехала к родне – не то во Владимир, не то в Рязань. Я так и не сумел выяснить, куда же она запропала, а потом подумал – может, так оно и лучше, что уехала? Или… Или я просто заставил себя в это поверить?
– Саша, мы приехали, – раздался голос над ухом.
– Что? А, простите, Ивар Казимирович. Задумался…
Оказывается, мы уже были на аэродроме. Круминьш даже успел переговорить с бойцом охранения и показать ему документы. Тот поправил висевший на плече ППШ, взял под козырек, и поднял шлагбаум.
На летном поле дул пронизывающий ветер. В полусотне метров от нас толстым зеленым дельфином замер самолет с красной звездой на фюзеляже. От кабины к хвосту тянулся тросик антенны, на спине вздувался прозрачный пузырь – блистер с пулеметной турелью. Я поплотнее запахнулся в плащ, подхватил походный мешок – второй взял Круминьш.
– Ивар Казимирович…
– Ничего, Саша, ничего, – Круминьш чуть заметно улыбнулся. – Знаете, я бы с радостью отправился с вами… Но, видать, уже не судьба.
Он покосился на свой протез.
– Не судьба, – повторил он.
Мы зашагали к самолету.
Из открытой дверцы высунулся круглолицый пилот в шлеме с поднятыми на лоб очками-консервами.
– Кто такие?
– Александр Вершинин, – я протянул летчику документы. – Мне сказали…
– Правильно сказали, – перебил меня летчик, возвращая мне бумаги. – Днем будете в Казани.
Интересно, в его голосе действительно слышалось чуть заметное презрение к гражданскому – или мне показалось? Зато разглядывает меня очень уж внимательно. Наверное, думает, что я чертовски важная птица, раз меня, гражданского, военным самолетом везут. Ну, пусть думает…
– За маму не переживайте, – сказал Круминьш. – Чем можем, поможем. Заработок за вами сохраняется – если хотите, будем деньги ей выдавать. Это можно устроить.
– Было бы замечательно. Спасибо, Ивар Казимирович.
– Да не за что, Саша. Работайте спокойно. И вот, возьмите, – он протянул мне запечатанный сургучом конверт из грубой бумаги. В левом верхнем углу конверта была чуть размытая красная печать. – Тут документы, и все о вашем маршруте. Не потеряйте.
Я сунул конверт за пазуху.
– Пора, – хмуро напомнил пилот. – Иначе из графика выбьемся, а за это по головке не погладят.
– До свидания, Ивар Казимирович.
– До свидания, Саша. Удачи вам.
По хлипкой металлической лесенке я влез в самолет, и пилот захлопнул дверцу. Весь салон был заполнен плотно уложенными коробками и ящиками, обтянутыми грубой тканью. Ни маркировки, ни каких-либо надписей на ящиках не было.
– Садитесь здесь, – указал пилот на откидное сиденье. – Неудобно, конечно, но выбирать не из чего. Ваши мешки поставьте рядом, больше их все равно девать некуда. Летать приходилось?
– Нет, – покачал я головой.
Пилот вздохнул.
– Тогда держитесь покрепче, – посоветовал он, и, протискиваясь мимо ящиков, ушел в кабину.
Оттуда послышались приглушенные голоса, какие-то щелчки и стук. Потом чихнули моторы – раз, другой, послышался скрежет проворачиваемых винтов. Самолет мелко завибрировал.
Изогнувшись, я выглянул в окошко.
Круминьш все еще стоял неподалеку. Заметив мое лицо за плексигласом иллюминатора, он помахал мне рукой. В этот момент моторы извергли облачка синеватого дыма, взревели, и струей воздуха с Круминьша сорвало фуражку, которая, подпрыгивая, покатилась по полю. А он все махал и махал.
Москва, 12 сентября 1942 года.
Образец лег в подписанную заранее ячейку, и я задвинул ящик на полку. Потянулся – спина за время сидения здорово затекла, и, сунув журнал для записи образцов подмышку, направился к выходу из хранилища. Теперь быстрее к себе – еще успею вечернюю сводку послушать.
В кабинете царил полумрак. В углу, за своим столом, половину которого занимала громоздкая "Олимпия", неловко примостилась наша машинистка, Софья. Видно было, что сон сморил ее прямо во время работы – рядом лежит раскрытая папка с рукописью, в машинку заправлен лист бумаги…
Я осторожно тронул девушку за плечо.
– Софья…
Она сразу же проснулась.
– А? Ой, извините, Александр Михайлович, задремала… Понимаете, сестра-то в больнице, а племяши… ну ни минуты покоя с ними нету. То кормить, то спать укладывать, то следить, как бы куда не нужно не забрались… Маленькие же еще совсем. Глаз да глаз нужен…
– А сколько им?
– Андрюшке три с половиной, а Даренке – два.
Она с трудом сдержала зевок.
– Вы бы шли домой, Софья.
Она бросила взгляд на пишущую машинку.
– Я еще не закончила. Двенадцать страниц осталось…
– Полно, Софья… завтра наверстаете. Только выспитесь сегодня хорошенько, договорились? К тому же, того и гляди, дождь начнется – скверно будет, если вас застигнет в дороге…
– Спасибо! – девушка вскочила из-за стола, взяла с вешалки плащ, и как-то бессвязно добавила: – Уж завтра-то я… я обязательно!
– Ну конечно…, – я вытащил из ящика стола небольшой, но увесистый кулек, и протянул ей. – Вот, возьмите вашим племяшам.
– Александр Михайлович, ну зачем…
– Берите, берите, – я едва ли не силой вложил в руки девушке кулек. – Это курага, отменная курага. Нам тетка из Ташкента прислала… Племяшам вашим полезно.
– Ой… Большое вам спасибо.
– Все, Софья, ступайте. До завтра.
– До свидания!
Когда дверь за девушкой закрылась, я включил репродуктор, и подошел к огромной карте, которая занимала всю левую стену.
"От Советского информбюро", знакомым всей стране голосом сообщила со стены черная тарелка.
"В течение 12 сентября наши войска вели бои с противником западнее и юго-западнее Сталинграда, в районе Моздок, а также на Волховском участке фронта в районе Синявино… Западнее Сталинграда немецко-фашистские войска непрерывно атакуют наши позиции. Советские части отбивают атаки численно превосходящих сил противника. Н-ская часть Красной Армии в последних боях истребила до 4.000 немецких солдат и офицеров. Отдельная рота противотанковых ружей под командованием тов. Герасимова уничтожила 19 немецких танков… Юго-западнее Сталинграда наши войска вели напряженные бои с танками и пехотой противника. Встречая упорное противодействие наших бойцов, враг несет огромные потери… На Волховском участке фронта в районе Синявина противник подтянул резервы и новыми контратаками пытался вернуть утраченные позиции. Все контратаки немцев были отбиты нашими частями… Немецкие власти предложили всем мужчинам, женщинам и подросткам, проживающим в захваченной гитлеровцами деревне Ботаног, Ленинградской области, выехать на работу в Германию. Крестьяне отказались ехать в рабство. Тогда гитлеровцы согнали на площадь всех жителей деревни, схватили 9 колхозников, в том числе 60-летнего Лукина Григория, 17-летнего Левомягу Павла, 19-летнюю Спиридонову Александру и других, и расстреляли их. Имущество колхозников немцы разграбили, а деревню сожгли…".
Сводка кончилась, и я выключил репродуктор. Да-а, дела.
Где-то там – на западе, на юге, на севере – сейчас идут бои. Грохочут орудия, с воем обрушиваются с неба бомбы, ползут сквозь пламя пожарищ танки, и прямо сейчас кто-то умирает, сраженный немецкой пулей или осколком… Детей убивают! А я… А я сижу в кабинете, и слушаю радио. Ну разве это честно? Проклятая бронь! Помню, что мне ответили, когда я хотел вступить в ополчение – мол, вы слишком ценный специалист, чтобы вами рисковать, товарищ Вершинин. Ценный специалист… Чем же, интересно знать, я ценнее тех двухсот человек из нашего института, что в ополчение все-таки приняли? Даже в прошлом году, когда войска прямо с Красной площади в бой шли – меня и то "завернули"! Где справедливость? Кому, интересно знать, сейчас нужна моя "ценная специальность"? Сижу, коллекции минералов разбираю… Да с этой работой любой третьекурсник справится!
Скрипнула дверь.
– Что-то забыли? – продолжая смотреть на карту, спросил я, подумав, что вернулась Софья.
– Э-э… да не совсем.
Я обернулся.
– Здравствуйте, Ивар Казимирович. Простите, обознался.
– Бывает… Здравствуйте, Саша. Очень хорошо, что я вас застал.
– Вы же знаете, Ивар Казимирович – я раньше десяти не ухожу…
– Знаю, Саша, знаю. Но всякое ведь бывает, правда?
Я пожал плечами.
– Что-то случилось?
– Вы не спуститесь в мой кабинет?
Вот чего не отнять у Круминьша, так это тактичности. Признаться, сколько мне ни приходилось встречаться с начальниками вторых отделов, никого похожего на нашего Ивара Казимировича я не видел. Но вот от самого предложения мне на мгновение стало не по себе. Само собой, опасаться мне было нечего, и все-таки… Странно, что Круминьш сам ко мне поднялся – из-за протеза он не очень-то любит расхаживать по институту, а тут…
– Конечно.
Спрашивать, зачем вдруг мое присутствие в его кабинете понадобилось Круминьшу, я не стал – через пару минут и так станет ясно.
В кабинете у Круминьша царил такой же полумрак, что и у меня, да еще и деревья затеняли окно – наверное, именно поэтому я не сразу заметил человека, сидящего сбоку от стола. А потом Ивар Казимирович включил свет.
Сидевший – это оказался рослый светловолосый мужчина – поднялся. В глаза бросились лежащая на столе фуражка с малиновым околышем, черное кожаное пальто, повешенное на прибитый к стене крючок. Красные петлицы с одним ромбом и кобуру на поясе тоже сложно было не заметить.
– Вершинин Александр Михайлович? – моргнув от яркого света, спросил светловолосый.
– Да.
– Очень хорошо. Я майор НКВД Стерлигов. Будем знакомы.
Он протянул руку, и я не совсем уверенно пожал ее.
– Присаживайтесь, – говорил Стерлигов так, словно хозяином этого кабинета был он. Потом он повернулся к Круминьшу. – Ивар Казимирович, вы не могли бы оставить нас? Прошу прощения, но это необходимо.
– Конечно.
Дверь за Круминьшем захлопнулась.
Я сел на жесткий стул напротив майора.
– Начнем, пожалуй, – сказал Стерлигов. – Думаю, вы немного удивлены происходящим. Вдруг вызывают, ничего не объясняют толком, а тут еще и НКВД…
– Что есть, то есть.
Наверное, в моем голосе слышалась тревога, потому что Стерлигов неожиданно улыбнулся.
– Да не волнуйтесь вы так, Александр Михайлович. Просто дело срочное, и нам показалось, что гораздо быстрее будет, если мы сами к вам придем, чем вызывать вас на Лубянку.
– И-и… И что же это за срочное дело?
– Другой разговор, – майор снова улыбнулся, но через мгновение улыбка пропала с его лица. – Сколько раз вы пытались записаться в армию?
– Трижды.
– Трижды… И что же вам отвечали?
– Что я слишком ценный специалист, – я дернул уголком рта.
– Переживаете? А зря. Вы действительно ценный специалист, и теперь у вас есть возможность это доказать.
– В каком смысле?
– В самом прямом. В скольких экспедициях по поиску алмазных месторождений вы участвовали?
– В двух. Был в Сибири, а потом на Западном Урале. В тридцать восьмом.
– В Сибири – это с Соболевым ( Владимир Степанович Соболев – один из крупнейших советских геологов. Высказал предположение о близости геологического строения Сибирской платформы и Южной Африки и о вероятном распространении алмазоносных кимберлитов на Сибирской платформе – авт.)?
– Да. Знаете, есть мнение, что там могут быть богатые алмазные месторождения – Соболев обнаружил на Сибирской платформе ультраосновные породы, схожие с теми, что встречались в Южной Африке. А именно к таким породам приурочены крупные алмазные месторождения. И теперь Соболев…
– Кстати, Соболев хорошо о вас отзывался, – перебил меня Стерлигов. – И в Алмазном бюро ( организация, созданная при Государственном комитете по делам геологии для координации действий всех экспедиций, занимающихся поисками алмазов на территории СССР – авт.) вас рекомендовали… Сказали, что вы очень перспективный и толковый сотрудник, и что вы подойдете для решения стоящей перед нами задачи как нельзя лучше. Вы молоды, но при этом уже достаточно авторитетны в мире науки, имеете опыт продолжительных экспедиций…
– Последнее-то как раз неудивительно – я ведь все-таки геолог. Но, позвольте… Рекомендовали для чего? Для решения какой задачи?
Стерлигов откинулся на спинку стула.
– Вам предстоит отправиться в экспедицию. Вы согласны?
Экспедиция?! Сердце радостно екнуло. Наконец-то! Наконец-то настоящее дело – а не протирание штанов в хранилище. Может быть, и в самом деле будет от меня хоть какая-то польза…
– Конечно же, согласен! А что за маршрут? – жадно спросил я. – Какие сроки?
– Не все сразу, – сказал Стерлигов. – Прежде нужно выяснить еще кое-что…
И неожиданно отчеканил:
– Что вы можете сказать о Прохорове? Об Иннокентии Евгеньевиче Прохорове?
– Ну…, – я замялся.
– Что? Скажите, что он отличный специалист по алмазам, – вперился взглядом мне в глаза Стерлигов. – Что его имя знают ученые всего мира. Что он помогал вам в работе над кандидатской…
У меня по спине побежали мурашки. Прошло уже несколько лет с момента ареста Прохорова – но поверить в предъявленные ему обвинения я так и не смог. Чтобы Иннокентий Евгеньевич скрывал данные о месторождениях? Абсурд!
– Прохоров обвинен, и сейчас… отбывает наказание.
– Совершенно верно, – спокойно кивнул майор. – Официальная версияименно такова.
Я не сразу понял, что он сказал. А потом, когда смысл его слов дошел до моего рассудка, я едва не вскочил.
– Что значит – официальная версия? То есть он что, не… он не…
– Он не в лагере, вы хотите сказать? Именно так – не в лагере. Скажу вам больше: немного есть мест, отстоящих от лагеря дальше, чем то, где Иннокентий Евгеньевич сейчас выполняет важное задание партии и правительства. И вот еще что – мало кто из геологов может сказать, что принес Родине такую же пользу, как товарищ Прохоров.
– И… и где же он сейчас находится?
– В Экваториальной Африке, – сказал Стерлигов. – Если быть точным, то в Анголе.
* * *
Мерно постукивали висящие на стене часы. Стерлигов стоял возле окна, стекла которого крест-накрест пересекали широкие бумажные полосы, я по-прежнему сидел за столом. Передо мной остывал стакан жидкого чая, по цвету лишь немного отличающегося от пустого кипятка. Чай принес Круминьш – постучал, поставил на стол два стакана и удалился. Перед тем как выйти, он бросил на меня странный взгляд: я все никак не мог понять, чего в нем было больше, поддержки или сочувствия?
Стерлигов свой чай выпил почти сразу же, не дожидаясь, пока тот остынет, и поставил стакан в металлическом подстаканнике на тумбочку, рядом с черным телефонным аппаратом.
– Если вы помните, то в 1935 году товарищ Прохоров не был в столице. Потом вернулся, а в мае 37-го… ну, дальше начинается как раз официальная версия.
Хотя Стерлигов сейчас стоял лицом к окну, я готов был поклясться, что он улыбнулся.
Помнил ли я о странном отсутствии Прохорова? Ну еще бы! Шутка ли – пропадал где-то почти два года, вернулся сильно похудевший и едва ли не черный от загара, и никому не сказал ни слова о том, где он был все это время! Вскоре после своего возвращения произвел настоящий фурор докладом на ленинградском симпозиуме, а потом… Да, известие о его аресте для многих стало шоком. Но что значит это известие по сравнению с тем, что я сейчас слышу от майора!
– Уверен, вы понимаете, что эти сведения – секретные, – Стерлигов не спрашивал, он утверждал.
– Я даже понимаю, что вы рассказываете мне это совсем неспроста, – буркнул я.
– Верно, – Стерлигов отошел от окна и снова сел. – Думаю, пора перейти непосредственно к делу. Вы не возражаете, если я закурю?
Я покачал головой.
Стерлигов вынул из кармана коробку папирос, закурил, выпустив облачко синеватого дыма.
– Вам не предлагаю – вы ведь не курите, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаетесь.
– Что ж… Вы геолог, Александр Михайлович, и представляете, насколько алмазы важны для нашей страны. Тяжелая промышленность, производство точных приборов и вооружения… Что еще важнее, вы представляете, насколько трудны поиски алмазов, и то, насколько мало алмазов мы добываем на наших месторождениях – на Койве, на Вижае люди ежедневно совершают подвиг, а результат… Мышкины слезки, а не добыча. И вы знаете, что продавать нам алмазы в нужных нам количествах империалисты не хотят, несмотря на то, что мы платим за них по грабительской цене. Нам нужны десятки, сотни тысяч карат! И не для бессмысленных, никчемных украшений – а для того, чтобы наращивать свою мощь, чтобы крепить оборону! Поэтому и возникла идея искать алмазы за пределами страны – в плохо освоенных, но перспективных районах…
– Но это же… авантюра! – вырвалось у меня. – Искать наугад, в чужой стране…
– Не совсем наугад. У нас были скудные, но многообещающие сведения о наличии крупных месторождений алмазов на восточном побережье Южной Америки и на западе Экваториальной Африки. К сожалению, на Американском континенте эти месторождения уже были застолблены, да и места там достаточно оживленные. А вот что касается Африки… В 1935 году Прохоров совершал экспедицию в Анголу – конечно же, экспедицию тайную. Его группа прошла сотни километров по горам и саваннам, несколько человек погибло. Но им улыбнулась удача – они нашли богатейшее месторождение. Его продуктивность невероятно, фантастически высока. И, что очень важно, несмотря на близость к побережью и небольшое расстояние до городов, район почти первобытный. Глушь просто небывалая, наверное, даже у нас в тайге такие уголки трудно отыскать. В этот район никто не суется – то ли из-за поверий местных, то ли еще по какой причине… Как бы то ни было, все это сыграло нам на руку. К концу 37-го там была развернута база, а уже в ноябре 38-го в Москву поступила первая тысяча карат.
Я потряс головой. Мне было известно, насколько трудоемка добыча алмазов, и поверить в то, что за пару лет на другом конце света удалось создать добывающее производство, было, мягко говоря, непросто.
– Фантастика… Но как же с энергией? С машинами? С рабочими? Как?
Стерлигов загасил окурок.
– Было трудно. Невероятно трудно. Все приходилось делать в глубокой тайне – доставлять машины, оборудование, людей… даже продовольствие и топливо целиком и полностью нужно было завозить. Хорошо, что поблизости есть река – удалось смонтировать небольшую электростанцию. Вся фабрика, конечно же, электрифицирована, ведь если бы туда приходилось водить нефтеналивные суда, нас бы как пить дать выследили. В общем, к концу 1940 года на фабрике работало более 100 человек, и она давала около пятидесяти тысяч карат в месяц.
Цифра была просто невероятной.
– Сколько?
– Впечатляет, правда? Я же говорил, что месторождение необычайно продуктивное. Но, как вы понимаете, с началом войны ситуация изменилась – поддерживать нормальную работоспособность фабрики стало просто невозможно, как мы ни старались, и прошлой осенью командование приказало эвакуировать персонал.
– А в чем заключается… моя задача?
– Задача… Не скрою, она будет непростой. Очень непростой.
Стерлигов сделал паузу.
– Сейчас на фабрике находится чуть больше десятка человек – часть инженерного персонала и бойцы охранения. Вам предстоит оценить остаточные возможности прииска и обеспечить консервацию фабрики. Конечно, – предупредил Стерлигов мой вопрос, – товарищ Прохоров справился бы с этими задачами лучше, вот только он сейчас находится при смерти. Если вообще еще жив…
Он поиграл желваками.
– Проклятая лихорадка, проклятый климат… Да и сам Прохоров на месте не сидит – всегда впереди… Вот и не уберегли. Так что, по сути, вы направляетесь туда для того, чтобы принять руководство работами по консервации фабрики. Ну а то, какие у прииска перспективы, определите на месте.
Голова шла кругом – слишком много информации вывалил на меня майор.
– Как я попаду в Анголу?
– Морем. Конечно, вы отправитесь не один. С вами будет сотрудник наркомата, который возьмет на себя командование охраной прииска. Он присоединится к вам в Томске. Вот только времени на сборы у вас будет немного – завтра утром за вами заедет Ивар Казимирович. В восемь утра вы вылетаете в Сибирь…
* * *
Шины "эмки" мягко шуршали по мокрому асфальту. Около шести за мной заехал Круминьш, и сейчас мы направлялись на аэродром. Дождь вчера вечером все же начался, и лил всю ночь – да и сейчас с низкого неба, серым одеялом нависшего над городом, все еще сыпалась мелкая морось, капли постукивали по дерматиновой крыше салона.
Хмурое и сырое московское утро.
Перед отъездом мне хотелось обойти Москву – побывать на Красной площади, на Ленинских горах, побродить по набережной… Даже сейчас, когда тень страшной войны накрыла всю страну, город был красив: его не портили ни зенитки, тянущие вверх тонкие хоботки длинных стволов, ни висящие в небе аэростаты, ни асфальтовые "заплатки" поверх воронок от бомб…
Но свободного времени не было ни минуты. Хотя все необходимые документы уже были выправлены, времени катастрофически не хватало. Еще бы – ведь нужно было за несколько часов собраться в путешествие, которое продлиться неизвестно сколько месяцев.
Вещей набралось изрядно: инструменты, кое-какие реактивы, справочники, атлас, аптечка, сменная одежда, и еще множество самых разных мелочей. Выручила привычка к укладке снаряжения, привитая самым лучшим учителем – собственным опытом, которого я достаточно поднабрался во время экспедиций, и два пошитых на заказ несколько лет назад походных мешка, в бездонные утробы которых поместились все необходимые вещи.
Все время, пока я собирался, мать молчала. Впрочем, за последние три года мы с ней не перемолвились и двумя десятками слов. Были для такого отношения основания.
…Тем летним днем я вернулся домой неожиданно рано. И когда открыл дверь, увидел в коридоре дядю Жору – материного коллегу по работе, который бывал у нас в доме несколько раз. Он как раз собирался выходить, а рядом с ним стояла мать. Босая, в накинутом наспех халате.
Я все мог понять. И то, что отца, погибшего в экспедиции в Средней Азии, уже год как не было. И то, что далеко не каждая женщина может хранить верность умершему мужу. И то, что редкая красота матери должна была привлекать – и привлекала! – многих мужчин… Понять я мог. А вот простить – нет.
Я тогда ничего не сказал. Стоял и смотрел на них. Вернее, смотрел на мать. Дядя Жора как-то вроде даже стал ниже ростом, и переминался на месте, будто не зная, как лучше встать. А мать сначала смотрела прямо мне в глаза – а потом вдруг резко залилась краской, и отвернулась. Я закрыл за собой дверь – не хлопнул, дверь-то при чем? – и ушел.
С тех пор мы, по сути, почти не разговаривали. За все это время она больше ни с кем не встречалась, это я знал точно, но… Но мы все равно не разговаривали.
Поэтому мать наблюдала за мной молча. И вдруг спросила:
– Ты вернешься?
Хотела она этого или нет, но она задала единственный вопрос, проигнорировать который было выше моих сил.
Я прекратил укладывать вещи.
Мать выжидающе смотрела на меня, словно чувствовала, что я не могу не ответить.
– Надеюсь, – сказал я.
И только в этот момент я понял, ЧТО мне предстоит. Путешествие в непредставимо далекий уголок охваченной пожаром мировой войны планеты, на континент, известный мне лишь по книгам и картам. Какие опасности подстерегают в пути? С чем предстоит столкнуться? Удастся ли выполнить задание? Смогу ли я вернуться на родину?
– Надеюсь…, – повторил я.
Она подошла ко мне и обняла. На какую-то долю секунды у меня возникло желание оттолкнуть ее, но в следующее мгновение я сильно прижал ее к груди.
– Мама…
У меня аж сердце екнуло, когда я, впервые за три последних года, снова назвал ее мамой. Как ни странно, мы так и не стали разговаривать – но только лишь потому, что я вдруг почувствовал: я понимаю маму и без слов. Думаю, она чувствовала то же самое.
Встал я затемно, оделся. Пока пил чай, мама сидела напротив, и не спускала с меня глаз, словно пыталась запомнить до самой мелкой черточки. Потом я сунул в мешок пирожки с капустой, которые она испекла, пока я спал, обнял маму, и вышел. Теперь сверток, положенный под верхний клапан мешка, грел мне бок, напоминая о доме.
Совсем скоро я окажусь на борту самолета, который понесет меня на восток. Сначала Казань, потом Свердловск, а потом – Томск. А вот куда мне предстоит отправиться из Томска, я пока не знаю… Откуда мы пойдем морем в Анголу, на чем? Ничего неизвестно. Позже узнаете, сказал Стерлигов. Понятное дело, секретность…
Но имелась и еще одна причина, по которой у меня было неспокойно на душе.
Зоя. Дочь Прохорова.
Когда я впервые увидел ее, она была несколько угловатой, застенчивой девушкой: простенькое платьице, быстрые взгляды искоса, длинная каштановая челка. Пока мы в кабинете ее отца сражались с отчетами экспедиции или с данными геологической разведки, ее даже и заметно-то не было: принесет крепкого чаю в больших белых чашках да тарелку с бутербродами, "Папа, больше ничего не нужно? Нет-нет, Зоюшка, ступай", вот и все. Зоюшка… Я ни разу не слышал, чтобы ее так звал кто-нибудь, кроме отца.
Потом все изменилось – между намиизменилось. Не то чтобы сильно, но…
А после ареста (то есть "ареста") ее отца она исчезла из Москвы. Самые бестолковые шептались – мол, "и ее тоже", другие говорили, что она всего лишь уехала к родне – не то во Владимир, не то в Рязань. Я так и не сумел выяснить, куда же она запропала, а потом подумал – может, так оно и лучше, что уехала? Или… Или я просто заставил себя в это поверить?
– Саша, мы приехали, – раздался голос над ухом.
– Что? А, простите, Ивар Казимирович. Задумался…
Оказывается, мы уже были на аэродроме. Круминьш даже успел переговорить с бойцом охранения и показать ему документы. Тот поправил висевший на плече ППШ, взял под козырек, и поднял шлагбаум.
На летном поле дул пронизывающий ветер. В полусотне метров от нас толстым зеленым дельфином замер самолет с красной звездой на фюзеляже. От кабины к хвосту тянулся тросик антенны, на спине вздувался прозрачный пузырь – блистер с пулеметной турелью. Я поплотнее запахнулся в плащ, подхватил походный мешок – второй взял Круминьш.
– Ивар Казимирович…
– Ничего, Саша, ничего, – Круминьш чуть заметно улыбнулся. – Знаете, я бы с радостью отправился с вами… Но, видать, уже не судьба.
Он покосился на свой протез.
– Не судьба, – повторил он.
Мы зашагали к самолету.
Из открытой дверцы высунулся круглолицый пилот в шлеме с поднятыми на лоб очками-консервами.
– Кто такие?
– Александр Вершинин, – я протянул летчику документы. – Мне сказали…
– Правильно сказали, – перебил меня летчик, возвращая мне бумаги. – Днем будете в Казани.
Интересно, в его голосе действительно слышалось чуть заметное презрение к гражданскому – или мне показалось? Зато разглядывает меня очень уж внимательно. Наверное, думает, что я чертовски важная птица, раз меня, гражданского, военным самолетом везут. Ну, пусть думает…
– За маму не переживайте, – сказал Круминьш. – Чем можем, поможем. Заработок за вами сохраняется – если хотите, будем деньги ей выдавать. Это можно устроить.
– Было бы замечательно. Спасибо, Ивар Казимирович.
– Да не за что, Саша. Работайте спокойно. И вот, возьмите, – он протянул мне запечатанный сургучом конверт из грубой бумаги. В левом верхнем углу конверта была чуть размытая красная печать. – Тут документы, и все о вашем маршруте. Не потеряйте.
Я сунул конверт за пазуху.
– Пора, – хмуро напомнил пилот. – Иначе из графика выбьемся, а за это по головке не погладят.
– До свидания, Ивар Казимирович.
– До свидания, Саша. Удачи вам.
По хлипкой металлической лесенке я влез в самолет, и пилот захлопнул дверцу. Весь салон был заполнен плотно уложенными коробками и ящиками, обтянутыми грубой тканью. Ни маркировки, ни каких-либо надписей на ящиках не было.
– Садитесь здесь, – указал пилот на откидное сиденье. – Неудобно, конечно, но выбирать не из чего. Ваши мешки поставьте рядом, больше их все равно девать некуда. Летать приходилось?
– Нет, – покачал я головой.
Пилот вздохнул.
– Тогда держитесь покрепче, – посоветовал он, и, протискиваясь мимо ящиков, ушел в кабину.
Оттуда послышались приглушенные голоса, какие-то щелчки и стук. Потом чихнули моторы – раз, другой, послышался скрежет проворачиваемых винтов. Самолет мелко завибрировал.
Изогнувшись, я выглянул в окошко.
Круминьш все еще стоял неподалеку. Заметив мое лицо за плексигласом иллюминатора, он помахал мне рукой. В этот момент моторы извергли облачка синеватого дыма, взревели, и струей воздуха с Круминьша сорвало фуражку, которая, подпрыгивая, покатилась по полю. А он все махал и махал.