Страница:
«Дорогой старина! Подателю сего вручи сто франков. Завтра твоя лекция в каком-то музее музейного городка Амьен. Упомяни мое имя, когда будешь говорить о французской музыке; для тебя это пшик, для меня – толстая надежда. Целую, старина! Будь знаменит еще больше. Твой Аристид».
– Месье, попрошу вас не забыть о рекомендации, – напомнил Барнаво за четверть часа, до того, как садиться в экипаж и ехать на вокзал. – Три слова! Ваша подпись!
«Мой дорогой друг, – писал Жюль Верн председателю Географического общества. – Этот рыжий Барнаво расскажет всё и обо всем, что ему надо. Исполните его просьбу, напишите, скажите, подтолкните, прикажите, сделайте! Если будете кому-либо писать, оставьте себе копию, она пригодится Вам, когда святой Петр остановит Вас у райских ворот. „Ты помог племяннику Барнаво, – скажет святой Петр. – Проходи и ешь с любой яблони“. Ваш всегда Жюль Верн».
– Вот, возьмите, дорогой мой! А теперь на вокзал! Если бы я был моложе, непременно уехал бы с вами!
В двенадцать тридцать пришел поезд. Жюль Верн со слезами на глазах обнял Барнаво, расцеловал его и молча сунул в карман синей крестьянской куртки конверт с деньгами. Трижды ударили в колокол. Барнаво вошел в вагон. Уныло прощебетал свисток обер-кондуктора.
– Новых романов, дорогой месье! – крикнул Барнаво, размахивая своей соломенной шляпой.
– Внуков и правнуков моего родного Барнаво! – ответил Жюль Верн и, тяжело опираясь на свою палку, зашагал по платформе. Ему казалось, что он только что проводил одного из членов своей семьи – самого любимого и дорогого…
Глава четвертая
Глава пятая
– Месье, попрошу вас не забыть о рекомендации, – напомнил Барнаво за четверть часа, до того, как садиться в экипаж и ехать на вокзал. – Три слова! Ваша подпись!
«Мой дорогой друг, – писал Жюль Верн председателю Географического общества. – Этот рыжий Барнаво расскажет всё и обо всем, что ему надо. Исполните его просьбу, напишите, скажите, подтолкните, прикажите, сделайте! Если будете кому-либо писать, оставьте себе копию, она пригодится Вам, когда святой Петр остановит Вас у райских ворот. „Ты помог племяннику Барнаво, – скажет святой Петр. – Проходи и ешь с любой яблони“. Ваш всегда Жюль Верн».
– Вот, возьмите, дорогой мой! А теперь на вокзал! Если бы я был моложе, непременно уехал бы с вами!
В двенадцать тридцать пришел поезд. Жюль Верн со слезами на глазах обнял Барнаво, расцеловал его и молча сунул в карман синей крестьянской куртки конверт с деньгами. Трижды ударили в колокол. Барнаво вошел в вагон. Уныло прощебетал свисток обер-кондуктора.
– Новых романов, дорогой месье! – крикнул Барнаво, размахивая своей соломенной шляпой.
– Внуков и правнуков моего родного Барнаво! – ответил Жюль Верн и, тяжело опираясь на свою палку, зашагал по платформе. Ему казалось, что он только что проводил одного из членов своей семьи – самого любимого и дорогого…
Глава четвертая
«…Проницательных людей не так уж много в Соединенных Штатах Америки…»
За те двадцать пять лет, что прошли со времени выхода романа Жюля Верна «С Земли на Луну», Америка превратилась в богатую и мощную индустриальную державу. В сейфах американских банков скопилось такое количество золота, что миллиардеры мечтали с помощью его поработить весь мир. Благородный герой «лунного романа» Жюля Верна – Барбикен – в 1889 году переродился в опасного и дерзкого хищника-стяжателя. Его друг – математик Мастон – заявил однажды, что американцы могут выпрямить земную ось, переместив ее посредством непредставимо-потрясающего выстрела из пушки.
– Это не совсем чепуха? – спросил Жюль Верн одного из своих друзей – ученого, специалиста в области баллистики, амьенского инженера Бадуро.
– Совсем чепуха, – ответил ученый.
– Значит, вполне годится для моих героев-американцев! Барбикен, которого вы уже знаете, в новом моем романе является организатором весьма темной компании по эксплуатации богатств Северного полюса. Для того чтобы эти богатства были доступны для разработки, необходимо, само собою, растопить полярные льды…
– А для того, чтобы растопить полярные льды, – перебил ученый, – потребуется изменить расположение климатических поясов. Но это уже не моя специальность. Как на этот счет в вашем романе?
– Герои моего романа намерены подвергнуть полярные льды воздействию солнечных лучей, а для этого и решают выпрямить земную ось. Для этого они сооружают пушку, чтобы…
– Произвести далеко не безобидный выстрел, – заметил внимательно слушавший собеседник. – По мысли вашего романа, герои замышляют злодейский заговор против человечества. Но ведь получится уже не роман, а чистейшей воды памфлет!
– Совершенно верно, это будет памфлет. Мои американские деляги предусмотрели все последствия выстрела из своей пушки: после выпрямления земной оси моря и океаны затопят целые материки; исчезнут с лица земли огромные государства, миллионы людей, но Америки катастрофа не коснется – мои герои будут добывать каменный уголь из недр Северного полюса. В начале романа Полярная область продается с торгов, как простая движимость…
– Странно, – заметил ученый. – Должны же найтись умные, проницательные люди, которые обратят внимание на эту странность!
– «Проницательных людей не так уж много в Соединенных Штатах Америки», – совершенно серьезно проговорил Жюль Верн, цитируя себя самого и указывая на эту именно фразу своему другу, настолько заинтригованному замыслом романа, что он не без удовольствия начал чтение второго черновика прямо с главы третьей. Она называлась так: «В этой главе производится продажа Арктической области».
– У меня уже написана последняя глава, – доверительно, шепотом произнес Жюль Верн. – Так я поступаю в тех случаях, когда мне не терпится ощутить всю вещь как уже законченную. В сущности, после этого остается уже очень немного: нужно написать книгу.
– Прочтите, пожалуйста, эту последнюю главу. Очень прошу! Последняя глава называется…
– Она будет называться так: «Очень короткая, но весьма успокоительная для будущего всего мира».
– Нет нужды успокаивать мир, – насмешливо проговорил собеседник. – Из затеи ваших героев всё равно ничего не могло получиться! Бред! Дикий, невероятный!
– Неизвестно, мой друг, какой бред придет в голову моим героям завтра, – медлительно промолвил Жюль Верн. – Двадцать пять лет назад они стреляли в Луну, сегодня выпрямляют земную ось, а завтра…
– Читайте последнюю главу, потом поговорим и поспорим.
– «Пусть обитатели Земли не тревожатся, – внятно прочел Жюль Верн, почти не заглядывая в рукопись, – Барбикен и капитан Николь не возьмутся больше за свое так плачевно окончившееся предприятие. Мастон не будет больше делать никаких, хотя бы и вполне правильных, вычислений. Это было бы напрасным трудом. В своей статье Алкид Пьердё был совершенно прав. По законам механики для того, чтобы произвести смещение земной оси на 23°28, хотя бы с помощью мелимелонита, и то надо построить триллион пушек, подобных той, какая была выдолблена в толще Килиманджаро. Для этого наша планета слишком мала, даже если бы ее поверхность вся состояла из суши. Поэтому обитатели земного шара могут спать спокойно. Изменить условия, в которых совершается движение Земли, не по силам человеку».
– Никому – так надо сказать, – поправил слушатель.
– Это и значит – человеку, – отозвался Жюль Верн. – Человек – верховное существо на планете. Ну, что скажете по поводу моего нового романа? Впрочем, он будет готов через три-четыре месяца, не раньше.
– Америка рассердится. Она, мне думается, не переведет эту книгу.
– Но будет читать ее в подлиннике, в этом я не сомневаюсь, – уверенно проговорил Жюль Верн.
Роман «Вверх дном» вышел в свет и поступил в продажу в начале января 1890 года. Книги Жюля Верна издавал уже сын Этцеля, – основатель знаменитой на весь мир книгоиздательской фирмы умер в 1886 году. Несколько благосклонных отзывов появилось в газетах и журналах Франции. Две очень короткие рецензии напечатали английские газеты. Соединенные Штаты Америки хранили молчание. Осенью того же, 1890 года роман вышел в России.
«Романы Жюля Верна превосходны, – говорил весьма скупой на похвалу Лев Толстой. – Я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер…»
Великий русский ученый Менделеев называл Жюля Верна «научным гением» и с удовольствием читал его романы.
В эти годы Жюль Верн сблизился и подружился с известным журналистом Паскалем Груссе. Активный деятель Парижской коммуны, он в правительстве ее ведал иностранными делами. Тьер приговорил его к смертной казни, которая была заменена пожизненной каторгой. Амнистия вернула его на родину. Он избрал себе псевдоним – Андре Лори. В соавторстве с этим человеком Жюль Верн написал роман «Обломок крушения».
– Вы мой последний друг, – говорил ему Жюль Верн. – Отец и мать мои умерли. Не так давно умер горячо любимый брат мой, Поль. Сын подарил мне внука. Падчерицы выросли, вышли замуж и вылетели из гнезда. В моем доме старушка Онорина; мой старый, умный пес Паспарту; мадам Мишо – искусная повариха; садовник; привратник, деревья в саду, неустанно переговаривающиеся друг с другом по моему адресу, да фонтан, что-то лепечущий на языке, близком к французскому…
– Ваша семья – весь мир, – сказал на это Паскаль Груссе. – Вы не одиноки.
– О да, – с глубоким вздохом произнес Жюль Верн и выпрямился в своем кресле. – Я не одинок и не чувствую себя старцем. Я мечтаю, – знаете, о чем я мечтаю? О моей сотой книге! Я напишу ее, непременно и обязательно! Для этого мне нужно еще двадцать пять лет. Чувствую, что вы вот-вот скажете, что я проживу еще сорок лет!
– Нет ничего невозможного, – сказал Груссе.
– Кроме того, чего не может быть, – отозвался Жюль Верн. – О мой дорогой, единственный друг!
– Я ревную вас к Реклю, – нерешительно произнес Груссе.
Географ и политический деятель, Жак Элизе Реклю, приятель Жюля Верна, совсем недавно возвратился из длительного путешествия по Европе, Африке, Северной и Южной Америке. «Всемирная география» Реклю служила Жюлю Верну основным источником, откуда он черпал географические описания. Друзья виделись друг с другом почти ежедневно. Груссе шутя говорил: «Вы почти одногодки, – Реклю моложе вас только на два года, но, наверное, вы и умрете в один и тот же день…»
Груссе ошибся только на два месяца…
– Всем друзьям моим, – любил говорить Жюль Верн, – я завещаю долголетие, чтобы они могли увидеть торжество науки, которая объединит народы и сделает их счастливыми!
Друзья возражали, они делали поправку на одно немаловажное обстоятельство, а именно: в чьих руках окажется наука. Они указывали на романы Жюля Верна, приобретавшие всё более обнаженную социальную и сатирическую остроту.
– Ваш пафос подчас приобретает очень гуманистический характер, – указывал Груссе. – Думаю, что происходит это не случайно, а в результате глубоких раздумий, размышлений. Путь ваш труден, извилист, – я желаю вам еще десять лет на то, чтобы вы увидели…
– Десять лет? – рассмеялся Жюль Верн.
– Десять лет на то, чтобы увидели и поняли, – уточнил Груссе, – и тридцать лет на дальнейшую деятельность. Пожелай я вам еще пятьдесят лет жизни – вы расхохочетесь, мой друг!
– Что же мне надо понять? – спросил Жюль Верн, настороженно ожидая ответа.
Груссе пожал плечами.
– То, что не совсем понятно и мне, – откровенно сказал он. – Мне лишь понятно одно: одной науки для блага людей недостаточно. Нужна еще какая-то сила, которой наука будет служить…
– Это не совсем чепуха? – спросил Жюль Верн одного из своих друзей – ученого, специалиста в области баллистики, амьенского инженера Бадуро.
– Совсем чепуха, – ответил ученый.
– Значит, вполне годится для моих героев-американцев! Барбикен, которого вы уже знаете, в новом моем романе является организатором весьма темной компании по эксплуатации богатств Северного полюса. Для того чтобы эти богатства были доступны для разработки, необходимо, само собою, растопить полярные льды…
– А для того, чтобы растопить полярные льды, – перебил ученый, – потребуется изменить расположение климатических поясов. Но это уже не моя специальность. Как на этот счет в вашем романе?
– Герои моего романа намерены подвергнуть полярные льды воздействию солнечных лучей, а для этого и решают выпрямить земную ось. Для этого они сооружают пушку, чтобы…
– Произвести далеко не безобидный выстрел, – заметил внимательно слушавший собеседник. – По мысли вашего романа, герои замышляют злодейский заговор против человечества. Но ведь получится уже не роман, а чистейшей воды памфлет!
– Совершенно верно, это будет памфлет. Мои американские деляги предусмотрели все последствия выстрела из своей пушки: после выпрямления земной оси моря и океаны затопят целые материки; исчезнут с лица земли огромные государства, миллионы людей, но Америки катастрофа не коснется – мои герои будут добывать каменный уголь из недр Северного полюса. В начале романа Полярная область продается с торгов, как простая движимость…
– Странно, – заметил ученый. – Должны же найтись умные, проницательные люди, которые обратят внимание на эту странность!
– «Проницательных людей не так уж много в Соединенных Штатах Америки», – совершенно серьезно проговорил Жюль Верн, цитируя себя самого и указывая на эту именно фразу своему другу, настолько заинтригованному замыслом романа, что он не без удовольствия начал чтение второго черновика прямо с главы третьей. Она называлась так: «В этой главе производится продажа Арктической области».
– У меня уже написана последняя глава, – доверительно, шепотом произнес Жюль Верн. – Так я поступаю в тех случаях, когда мне не терпится ощутить всю вещь как уже законченную. В сущности, после этого остается уже очень немного: нужно написать книгу.
– Прочтите, пожалуйста, эту последнюю главу. Очень прошу! Последняя глава называется…
– Она будет называться так: «Очень короткая, но весьма успокоительная для будущего всего мира».
– Нет нужды успокаивать мир, – насмешливо проговорил собеседник. – Из затеи ваших героев всё равно ничего не могло получиться! Бред! Дикий, невероятный!
– Неизвестно, мой друг, какой бред придет в голову моим героям завтра, – медлительно промолвил Жюль Верн. – Двадцать пять лет назад они стреляли в Луну, сегодня выпрямляют земную ось, а завтра…
– Читайте последнюю главу, потом поговорим и поспорим.
– «Пусть обитатели Земли не тревожатся, – внятно прочел Жюль Верн, почти не заглядывая в рукопись, – Барбикен и капитан Николь не возьмутся больше за свое так плачевно окончившееся предприятие. Мастон не будет больше делать никаких, хотя бы и вполне правильных, вычислений. Это было бы напрасным трудом. В своей статье Алкид Пьердё был совершенно прав. По законам механики для того, чтобы произвести смещение земной оси на 23°28, хотя бы с помощью мелимелонита, и то надо построить триллион пушек, подобных той, какая была выдолблена в толще Килиманджаро. Для этого наша планета слишком мала, даже если бы ее поверхность вся состояла из суши. Поэтому обитатели земного шара могут спать спокойно. Изменить условия, в которых совершается движение Земли, не по силам человеку».
– Никому – так надо сказать, – поправил слушатель.
– Это и значит – человеку, – отозвался Жюль Верн. – Человек – верховное существо на планете. Ну, что скажете по поводу моего нового романа? Впрочем, он будет готов через три-четыре месяца, не раньше.
– Америка рассердится. Она, мне думается, не переведет эту книгу.
– Но будет читать ее в подлиннике, в этом я не сомневаюсь, – уверенно проговорил Жюль Верн.
Роман «Вверх дном» вышел в свет и поступил в продажу в начале января 1890 года. Книги Жюля Верна издавал уже сын Этцеля, – основатель знаменитой на весь мир книгоиздательской фирмы умер в 1886 году. Несколько благосклонных отзывов появилось в газетах и журналах Франции. Две очень короткие рецензии напечатали английские газеты. Соединенные Штаты Америки хранили молчание. Осенью того же, 1890 года роман вышел в России.
«Романы Жюля Верна превосходны, – говорил весьма скупой на похвалу Лев Толстой. – Я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер…»
Великий русский ученый Менделеев называл Жюля Верна «научным гением» и с удовольствием читал его романы.
В эти годы Жюль Верн сблизился и подружился с известным журналистом Паскалем Груссе. Активный деятель Парижской коммуны, он в правительстве ее ведал иностранными делами. Тьер приговорил его к смертной казни, которая была заменена пожизненной каторгой. Амнистия вернула его на родину. Он избрал себе псевдоним – Андре Лори. В соавторстве с этим человеком Жюль Верн написал роман «Обломок крушения».
– Вы мой последний друг, – говорил ему Жюль Верн. – Отец и мать мои умерли. Не так давно умер горячо любимый брат мой, Поль. Сын подарил мне внука. Падчерицы выросли, вышли замуж и вылетели из гнезда. В моем доме старушка Онорина; мой старый, умный пес Паспарту; мадам Мишо – искусная повариха; садовник; привратник, деревья в саду, неустанно переговаривающиеся друг с другом по моему адресу, да фонтан, что-то лепечущий на языке, близком к французскому…
– Ваша семья – весь мир, – сказал на это Паскаль Груссе. – Вы не одиноки.
– О да, – с глубоким вздохом произнес Жюль Верн и выпрямился в своем кресле. – Я не одинок и не чувствую себя старцем. Я мечтаю, – знаете, о чем я мечтаю? О моей сотой книге! Я напишу ее, непременно и обязательно! Для этого мне нужно еще двадцать пять лет. Чувствую, что вы вот-вот скажете, что я проживу еще сорок лет!
– Нет ничего невозможного, – сказал Груссе.
– Кроме того, чего не может быть, – отозвался Жюль Верн. – О мой дорогой, единственный друг!
– Я ревную вас к Реклю, – нерешительно произнес Груссе.
Географ и политический деятель, Жак Элизе Реклю, приятель Жюля Верна, совсем недавно возвратился из длительного путешествия по Европе, Африке, Северной и Южной Америке. «Всемирная география» Реклю служила Жюлю Верну основным источником, откуда он черпал географические описания. Друзья виделись друг с другом почти ежедневно. Груссе шутя говорил: «Вы почти одногодки, – Реклю моложе вас только на два года, но, наверное, вы и умрете в один и тот же день…»
Груссе ошибся только на два месяца…
– Всем друзьям моим, – любил говорить Жюль Верн, – я завещаю долголетие, чтобы они могли увидеть торжество науки, которая объединит народы и сделает их счастливыми!
Друзья возражали, они делали поправку на одно немаловажное обстоятельство, а именно: в чьих руках окажется наука. Они указывали на романы Жюля Верна, приобретавшие всё более обнаженную социальную и сатирическую остроту.
– Ваш пафос подчас приобретает очень гуманистический характер, – указывал Груссе. – Думаю, что происходит это не случайно, а в результате глубоких раздумий, размышлений. Путь ваш труден, извилист, – я желаю вам еще десять лет на то, чтобы вы увидели…
– Десять лет? – рассмеялся Жюль Верн.
– Десять лет на то, чтобы увидели и поняли, – уточнил Груссе, – и тридцать лет на дальнейшую деятельность. Пожелай я вам еще пятьдесят лет жизни – вы расхохочетесь, мой друг!
– Что же мне надо понять? – спросил Жюль Верн, настороженно ожидая ответа.
Груссе пожал плечами.
– То, что не совсем понятно и мне, – откровенно сказал он. – Мне лишь понятно одно: одной науки для блага людей недостаточно. Нужна еще какая-то сила, которой наука будет служить…
Глава пятая
В полную меру сил и таланта
Американская и английская критика после выхода в свет романа Жюля Верна «Плавучий остров» всё чаще стала писать об угасании, упадке таланта «великого французского мечтателя». Английская критика, возможно, ошибалась вполне бескорыстно; что же касается американской, то здесь бескорыстие отсутствовало абсолютно: пером газетных и журнальных критиков водили подлинные хозяева Америки – представители банков и промышленности.
Американские миллионеры построили плавающий остров, на котором расположился город-курорт – длиной в семь, шириной в пять километров, весь целиком из металла. Жюль Верн шутя говорил, что у каждой нации свое представление о райской жизни и что ему больше всего по душе рай магометанский: он безобиден, в нем всё как в сказке – много вкусной еды, красивых женщин и чуть-чуть забот о завтрашнем дне, коль скоро есть красивые женщины. Рай христианский – сплошная абстракция, полная противоположность аду, в котором всё конкретно, до костра и огромных котлов и сковородок включительно. Рай американский…
– Больше того, что у них имеется на плавающем самоходном острове, им не надо, – говорил Жюль Верн. – Они мечтают о праздности и, надо полагать, лучшего рая и не желают. Если моя Мишо в загробной жизни видит ветвистую яблоню, плодоносящую круглый год, то американцам достаточно здания банка с полным штатом служащих и чтобы в сейфах сохранялся весь мировой запас золота. Но там, где всё держится на золоте, на корысти, пышным цветом расцветают эгоизм, соперничество злых намерений. Эти свойства страшны и опасны не только для нации, но и для других народов: свойства эти издыхают только в громе и дыме войны…
Население острова в романе Жюля Верна ссорится между собою, разделяется на партии, затевает войну, и в конце концов остров погибает, разорванный на части своими же машинами, приводящими его в действие, – по вине владельцев «Стандарт-Айленд».
Осторожно отзывалась об этом романе и французская критика. Она не говорила об упадке таланта Жюля Верна, но давала понять, что творчество его испытывает некий кризис, что романист резко повернул в сторону и вместо того, чтобы по-прежнему прославлять науку, стал сочинять злые памфлеты. «Читатели с нетерпением ждут от своего Жюля Верна приключений на суше и море…» – писали рецензенты.
– Мои читатели получают только то, во что я свято верю, то, что я люблю и ненавижу, – говорил Жюль Верн, читая критику. – Молчание Америки мне понятно. Есть у меня еще кое-что на примете. И всегда только наука, только бескорыстное пользование ее благами!
Жюль Верн был стар, но возраста своего не чувствовал, и, если бы не двоил левый глаз, если бы не резкая боль после работы в правом, Жюль Верн трудился бы не только утром, но и поздно вечером.
– Какое это счастье, какое наслаждение – труд!..
На часах десять минут шестого, а Жюль Верн уже за своей конторкой. Очень трудно начать главу. Фраза должна быть неожиданной даже и для себя, словно кто-то предложил ее, а ты сомневаешься, хотя сочетание слов в ней, ее походка, интонация и физиономия (да, да, фраза имеет лицо, которое в одном случае улыбается, в другом оно печально) не вызывает никаких возражений; легко и просто встает на свое место вторая фраза, за нею третья и так далее. И только после того, как напишешь первую страницу, убеждаешься в том, что начало первой главы не там, где она вообще начинается, а где-то посредине и именно там, откуда возникает действие, сцена, картина. Жюль Верн старается давать для глаза, а не для уха читателя. Когда есть нечто для глаза, само собою отпадает нужда для уха.
Первая и вторая страницы даются большим трудом, требуют много усилий. Но как только переходишь к страницам третьей и четвертой, всё вдруг становится и легким и приятным. Кажется, что тебе кто-то нашептывает, подсказывает, диктует; и если герой улыбается – улыбаешься и сам, и если герой гневается – вслух гневно говоришь и сам. Жюль Верн работает и играет; любопытно посмотреть на него со стороны, когда он стоит за своей конторкой и довольно потирает руки или кому-то грозит пальцем и весело, раскатисто хохочет. Светит солнце. Где-то поют дети, им подтягивает мужской голос; дым из трубы соседнего дома вьется спиралью и тает. В дверь кто-то стучит. «Войдите!» – говорит Жюль Верн.
В кабинет входит молодой, но уже сделавший себе имя адвокат Раймонд Пуанкаре. Он просит извинить его – дело не терпит отлагательств.
– Вас обвиняют в том, – неторопливо начинает Пуанкаре, – что вы будто бы оклеветали нашего ученого Тюрпена в своем романе «Равнение на знамя», – вы изобразили его сообщником разбойников с Бермудских островов. Я не читал этого романа, простите. Обвинение смешное, но оно обвинение. Мне придется помучиться и понервничать. С одной стороны, – Пуанкаре театрально жестикулирует, – обвинитель отожествляет себя с изменником родины! Это уже…
– Черт знает что! – смеется Жюль Верн. – Наш Тюрпен, изобретатель мелинита, пытался продать свое изобретение за границей. Герой моего романа Томас Рош несколько напоминает Тюрпена, но…
– Вы знакомы с ним? – спрашивает Пуанкаре, расхаживая по кабинету.
– Я хорошо знаком со всеми крючками и петельками юридической науки, и потому вопрос о личном знакомстве отпадает: знакомый не потянет в суд по такому поводу!
– Наиболее опасные враги наши – это все те, кто хорошо знает нас, – самодовольно произносит Пуанкаре, не называя автора этой весьма дряхлой от старости сентенции. – Хорошо уже и то, что судиться с Жюлем Верном означает идти в бой против целой дивизии в то время, когда у тебя только один взвод.
Пуанкаре самодовольно выпрямился, помахал цилиндром, огладил свою бородку, ту самую, которая спустя пятнадцать – двадцать лет всеми карикатуристами будет изображаться в виде копий и молний, направленных на противников Франции вообще и врагов лично его, французского президента. Жюль Верн дал понять, что он польщен сравнением себя с дивизией. Пуанкаре расшаркался и водрузил цилиндр на свою голову чуть набекрень, – так он надевает его всегда после удачно проведенного процесса в суде.
– Я решил не щадить самолюбия этого Тюрпена, – заявил Пуанкаре, уже стоя на пороге. – Я спрошу его, как говорится, в лоб: на какую именно сумму вы рассчитывали, затевая этот нелепейший фарс?..
– Простите, – деликатно произнес Жюль Верн. – Вы не читали моего романа «Равнение на знамя», боюсь, что вы напутаете в суде. Ради бога, простите! Герой романа Рош похищен пиратами, во главе которых стоит американец, владелец подводного корабля. Рош, таким образом, совершенно невольно становится пособником пиратов. Но в ту минуту, когда он видит французский флот, направляющийся к острову пиратов, когда он видит французский флаг и слышит хорошо известную вам команду: «Равнение на знамя!» – он – это вы, как мой адвокат, должны хорошо помнить – взрывает остров и погибает сам.
– Прекрасно, запомню, – несколько обиженно проговорил Пуанкаре.
– Еще раз простите, – Жюль Верн прижал руки к сердцу и виновато посмотрел на Пуанкаре. – Нельзя, по-моему, считать Тюрпена обыкновенным шантажистом, вымогателем. Не забудьте, что я тоже в некотором роде юрист. Одну минутку, я хочу осведомиться о гонораре, который…
– Ни слова! – Пуанкаре закрыл глаза и принял позу актера, играющего благородного дворянина. – Предстоящий процесс для меня не более как лихая кавалерийская атака. Спокойно продолжайте вашу работу. В суд не приходите. Я справлюсь!
Откланялся и ушел.
«Этот справится, – подумал Жюль Верн, снова принимаясь за свой роман. – Мои друзья не ошиблись, рекомендуя эту восходящую звезду».
Спустя неделю Жюль Верн получил телеграмму:
«Тюрпен подал апелляцию первоначальный приговор оставлен в силе поздравляю буду завтра Пуанкаре»
– Я хочу получить то, что мне следует, – сказал Пуанкаре на следующий день. – И я получу сполна, если вы преподнесете мне одну из ваших книг с надписью.
– Но это само собой разумеется, – сказал Жюль Верн. – Это же не гонорар!
– Это очень большой гонорар, – продекламировал Пуанкаре. – Я хотел бы иметь «Таинственный остров». Сохранилась ли у вас эта книга? О, какое счастье! Я буду обладателем романа про обезьяну, которая умеет всё делать не хуже людей!
Жюль Верн поморщился.
– Роман про собаку, обнаружившую убежище морского пирата – капитана Немо! – продолжал Пуанкаре.
Жюль Верн широко раскрыл глаза. Ему хотелось сказать молодому адвокату, что он ровно ничего не понял, ничего не увидел, но адвокат все с тем же самодовольным видом продолжал:
– И этот блестящий роман будет украшен автографом всемирно известного Жюля Верна!
Цилиндр на голове Пуанкаре пополз к затылку. Галстук-бабочка забил пунцовыми крылышками. Жюль Верн попросил адвоката спуститься в сад и там подождать минут десять – пятнадцать.
– Мои белые и желтые розы понравятся вам, дорогой мой сухопутный защитник, – сказал Жюль Верн, направляясь в библиотеку свою за «Таинственным островом».
Пуанкаре пошел в сад. Жюль Верн долго думал над тем, что написать на титуле своей книги. Ему очень хотелось сделать такую надпись: «Читайте вдумчиво и внимательно, так, как читают школьники старших классов…» Просилась и такая: «Любите собак и обезьян…» Чернила высыхали на кончике пера. «Уж лучше бы он попросил у меня денег, – со вздохом произнес Жюль Верн. – Ну что я напишу?..»
В кабинет вошел Пуанкаре с огромным букетом белых роз в руках.
– Прошло двадцать минут, мэтр, – сказал он. – Вы, надеюсь, не в претензии на то, что я самовольно прибавил к моему гонорару еще вот и эту безделку, – он указал на розы. – Что же вы написали мне?
– Сейчас, сейчас, – отмахнулся Жюль Верн и наскоро набросал на титуле: «Да не увянут мои розы в руках Пуанкаре!» И подписался.
– Я настаиваю на денежном вознаграждении, – требовательно проговорил Жюль Верн. – Если вы не назначаете сами, сколько хотите получить за труды, я пришлю деньги по почте. Иначе я не могу, как вам угодно!
– Книгу, мэтр, книгу! – Пуанкаре потянулся за нею, грациозным жестом отставляя в сторону букет цветов. – Ваша подпись и сейчас расценивается весьма высоко, а после вашей смерти…
– Я никогда не умру, Пуанкаре! – воскликнул Жюль Верн, сожалея, что не написал об этом на титуле своей книги.
Какое счастье – адвокат ушел, насвистывая и пританцовывая. О, этот далеко пойдет! Жюль Верн остался один в своем кабинете. Он настежь распахнул окна. Упоенно вскрикивают ласточки, свое меццо-сопрано пробует горлинка, нежным булькающим контральто воркуют голуби. Строки ложатся на бумагу ровными, четкими линиями. Голова ясна, и на душе спокойно. Жюль Верн вслух читает каждую написанную фразу, исправляет ее и, легко нажимая на перо, диктует себе следующую. Старый писатель может не торопиться, – он уже создал целую библиотеку, на всю жизнь насытил воображение читателей, окрылил мечтания юношей, вдохновил ученых. Читатель полюбил Жюля Верна и, не изменяя ему в своей любви, очарованно идет за новыми фантастами, открывателями, родными детьми Жюля Верна в том жанре, который он создал. Андре Лори, Конан-Дойль, Уэллс, Райдер Хаггард… Читателю нравятся книги этих писателей, но любит он только одного Жюля Верна, на всю жизнь, со школьной скамьи.
Русский ученый Константин Эдуардович Циолковский много лет спустя заявит в печати о том, что стремление к космическим путешествиям заложено в нем Жюлем Верном: «Он пробудил работу мозга в этом направлении…»
Ласточка влетела в кабинет, покружилась под потолком, коротко прощебетала: «Извините!» – и вылетела на волю. Левый глаз двоит строку. Жюль Верп прикрыл правый глаз – серая полутьма… Ну что ж, в крайнем случае достаточно будет и одного глаза. Великий Мильтон был слеп совершенно. «Если ослепну, – думает Жюль Верн, – буду работать круглые сутки. – тогда мне ничто не будет вредно…»
На сегодня довольно, – набело переписана очередная глава. Но работа еще не окончена, предстоит подумать о будущих романах, и Жюль Верн, отдыхая от одного, переходит к другому. Его друг Реклю, прекрасный знаток Африки, сам о том не подозревая, внушил одну интересную идею, которой следует воспользоваться. Реклю рассказывал о природе Экваториальной Африки, о быте и нравах населения, о жестокости одних и бесправии других. Прошла неделя, вторая, и в голове Жюля Верна закопошился новый замысел, еще неясный, но уже ощутимый, – некий скелет, позволяющий видеть и всю живую ткань, кожу, нервы. Еще неизвестно, как будет назван этот будущий роман, но содержание его можно даже записать на память, отложить на время и потом вернуться, когда он сам позовет.
Преступник (назовем его Киллером) и изобретатель Камаре строят в Экваториальной Африке город смерти. Камаре любит Киллера, верит ему во всем и делает всё, что тот приказывает. Камаре – чистый, благородный человек, для него наука – всё и, кроме нее, нет ничего другого. Но вот он узнаёт, что он построил и для каких целей, и тогда в гневе и страсти уничтожает этот город смерти и сам гибнет вместе с ним.
Роман этот под названием «Удивительные приключения экспедиции Барсака» (в нем Жюль Верн впервые и первый в художественной литературе писал о радиосвязи) вышел после смерти автора.
Вот прекрасное название для романа: «В погоне за золотым метеором». В мировом пространстве носится метеор из чистого золота. Француз Ксирдаль особым способом заставляет его упасть на землю. Что тогда происходит на земном шаре! Золото падает в цене, биржа в панике. Дальше… еще не совсем ясно, что будет дальше, но в конце концов побеждает добро и терпит поражение зло.
Сколько замыслов, сюжетов, всевозможных сцен беспокоят и днем и ночью! Жизни не хватит, чтобы справиться со всеми образами и картинами, обступившими со всех сторон и требующими, как говорит Реклю, «негативных и позитивных превращений в камере воображения».
А это что за письмо в синем конверте? Неровный почерк без нажима – так пишут врачи, прописывая лекарство. Жюль Верн наблюдательно следил за своими пальцами, за тем, как они взяли конверт, надорвали уголок, указательный палец вошел в щелку и рывком потянул вниз, позвал на помощь соседа и вместе с ним вытянул из конверта вдвое сложенную, мелко исписанную страничку. Затем пальцы легли на колени. Жюль Верн увидел нежное имя: Жанна… Тысячами глаз внутреннего зрения увидел он Жанну своей юности, ощутил запахи и краски, – вот даже и сейчас, по прошествии полувека, теснит дыхание и хочется говорить о себе в третьем лице.
О чем пишет Жанна?
Она пишет, что сейчас ей никак невозможно повидаться с Жюлем, но месяца через два-три она возвратится из Лондона, чтобы прижать к своему сердцу третьего внука, и тогда, наверное, ей удастся побывать в Амьене и…
Следует пять точек. Обычно их бывает три.
Жюль Верн взял свою массивную, толстую палку, шляпу, надел тонкие светлые перчатки. Разворковались голуби, удушливо благоухают цветы в саду, звон в ушах, двадцать лет на сердце. Небо морщит свой ослепительно голубой шелк. До чего всё хорошо, волшебно!
Американские миллионеры построили плавающий остров, на котором расположился город-курорт – длиной в семь, шириной в пять километров, весь целиком из металла. Жюль Верн шутя говорил, что у каждой нации свое представление о райской жизни и что ему больше всего по душе рай магометанский: он безобиден, в нем всё как в сказке – много вкусной еды, красивых женщин и чуть-чуть забот о завтрашнем дне, коль скоро есть красивые женщины. Рай христианский – сплошная абстракция, полная противоположность аду, в котором всё конкретно, до костра и огромных котлов и сковородок включительно. Рай американский…
– Больше того, что у них имеется на плавающем самоходном острове, им не надо, – говорил Жюль Верн. – Они мечтают о праздности и, надо полагать, лучшего рая и не желают. Если моя Мишо в загробной жизни видит ветвистую яблоню, плодоносящую круглый год, то американцам достаточно здания банка с полным штатом служащих и чтобы в сейфах сохранялся весь мировой запас золота. Но там, где всё держится на золоте, на корысти, пышным цветом расцветают эгоизм, соперничество злых намерений. Эти свойства страшны и опасны не только для нации, но и для других народов: свойства эти издыхают только в громе и дыме войны…
Население острова в романе Жюля Верна ссорится между собою, разделяется на партии, затевает войну, и в конце концов остров погибает, разорванный на части своими же машинами, приводящими его в действие, – по вине владельцев «Стандарт-Айленд».
Осторожно отзывалась об этом романе и французская критика. Она не говорила об упадке таланта Жюля Верна, но давала понять, что творчество его испытывает некий кризис, что романист резко повернул в сторону и вместо того, чтобы по-прежнему прославлять науку, стал сочинять злые памфлеты. «Читатели с нетерпением ждут от своего Жюля Верна приключений на суше и море…» – писали рецензенты.
– Мои читатели получают только то, во что я свято верю, то, что я люблю и ненавижу, – говорил Жюль Верн, читая критику. – Молчание Америки мне понятно. Есть у меня еще кое-что на примете. И всегда только наука, только бескорыстное пользование ее благами!
Жюль Верн был стар, но возраста своего не чувствовал, и, если бы не двоил левый глаз, если бы не резкая боль после работы в правом, Жюль Верн трудился бы не только утром, но и поздно вечером.
– Какое это счастье, какое наслаждение – труд!..
На часах десять минут шестого, а Жюль Верн уже за своей конторкой. Очень трудно начать главу. Фраза должна быть неожиданной даже и для себя, словно кто-то предложил ее, а ты сомневаешься, хотя сочетание слов в ней, ее походка, интонация и физиономия (да, да, фраза имеет лицо, которое в одном случае улыбается, в другом оно печально) не вызывает никаких возражений; легко и просто встает на свое место вторая фраза, за нею третья и так далее. И только после того, как напишешь первую страницу, убеждаешься в том, что начало первой главы не там, где она вообще начинается, а где-то посредине и именно там, откуда возникает действие, сцена, картина. Жюль Верн старается давать для глаза, а не для уха читателя. Когда есть нечто для глаза, само собою отпадает нужда для уха.
Первая и вторая страницы даются большим трудом, требуют много усилий. Но как только переходишь к страницам третьей и четвертой, всё вдруг становится и легким и приятным. Кажется, что тебе кто-то нашептывает, подсказывает, диктует; и если герой улыбается – улыбаешься и сам, и если герой гневается – вслух гневно говоришь и сам. Жюль Верн работает и играет; любопытно посмотреть на него со стороны, когда он стоит за своей конторкой и довольно потирает руки или кому-то грозит пальцем и весело, раскатисто хохочет. Светит солнце. Где-то поют дети, им подтягивает мужской голос; дым из трубы соседнего дома вьется спиралью и тает. В дверь кто-то стучит. «Войдите!» – говорит Жюль Верн.
В кабинет входит молодой, но уже сделавший себе имя адвокат Раймонд Пуанкаре. Он просит извинить его – дело не терпит отлагательств.
– Вас обвиняют в том, – неторопливо начинает Пуанкаре, – что вы будто бы оклеветали нашего ученого Тюрпена в своем романе «Равнение на знамя», – вы изобразили его сообщником разбойников с Бермудских островов. Я не читал этого романа, простите. Обвинение смешное, но оно обвинение. Мне придется помучиться и понервничать. С одной стороны, – Пуанкаре театрально жестикулирует, – обвинитель отожествляет себя с изменником родины! Это уже…
– Черт знает что! – смеется Жюль Верн. – Наш Тюрпен, изобретатель мелинита, пытался продать свое изобретение за границей. Герой моего романа Томас Рош несколько напоминает Тюрпена, но…
– Вы знакомы с ним? – спрашивает Пуанкаре, расхаживая по кабинету.
– Я хорошо знаком со всеми крючками и петельками юридической науки, и потому вопрос о личном знакомстве отпадает: знакомый не потянет в суд по такому поводу!
– Наиболее опасные враги наши – это все те, кто хорошо знает нас, – самодовольно произносит Пуанкаре, не называя автора этой весьма дряхлой от старости сентенции. – Хорошо уже и то, что судиться с Жюлем Верном означает идти в бой против целой дивизии в то время, когда у тебя только один взвод.
Пуанкаре самодовольно выпрямился, помахал цилиндром, огладил свою бородку, ту самую, которая спустя пятнадцать – двадцать лет всеми карикатуристами будет изображаться в виде копий и молний, направленных на противников Франции вообще и врагов лично его, французского президента. Жюль Верн дал понять, что он польщен сравнением себя с дивизией. Пуанкаре расшаркался и водрузил цилиндр на свою голову чуть набекрень, – так он надевает его всегда после удачно проведенного процесса в суде.
– Я решил не щадить самолюбия этого Тюрпена, – заявил Пуанкаре, уже стоя на пороге. – Я спрошу его, как говорится, в лоб: на какую именно сумму вы рассчитывали, затевая этот нелепейший фарс?..
– Простите, – деликатно произнес Жюль Верн. – Вы не читали моего романа «Равнение на знамя», боюсь, что вы напутаете в суде. Ради бога, простите! Герой романа Рош похищен пиратами, во главе которых стоит американец, владелец подводного корабля. Рош, таким образом, совершенно невольно становится пособником пиратов. Но в ту минуту, когда он видит французский флот, направляющийся к острову пиратов, когда он видит французский флаг и слышит хорошо известную вам команду: «Равнение на знамя!» – он – это вы, как мой адвокат, должны хорошо помнить – взрывает остров и погибает сам.
– Прекрасно, запомню, – несколько обиженно проговорил Пуанкаре.
– Еще раз простите, – Жюль Верн прижал руки к сердцу и виновато посмотрел на Пуанкаре. – Нельзя, по-моему, считать Тюрпена обыкновенным шантажистом, вымогателем. Не забудьте, что я тоже в некотором роде юрист. Одну минутку, я хочу осведомиться о гонораре, который…
– Ни слова! – Пуанкаре закрыл глаза и принял позу актера, играющего благородного дворянина. – Предстоящий процесс для меня не более как лихая кавалерийская атака. Спокойно продолжайте вашу работу. В суд не приходите. Я справлюсь!
Откланялся и ушел.
«Этот справится, – подумал Жюль Верн, снова принимаясь за свой роман. – Мои друзья не ошиблись, рекомендуя эту восходящую звезду».
Спустя неделю Жюль Верн получил телеграмму:
«Тюрпен подал апелляцию первоначальный приговор оставлен в силе поздравляю буду завтра Пуанкаре»
– Я хочу получить то, что мне следует, – сказал Пуанкаре на следующий день. – И я получу сполна, если вы преподнесете мне одну из ваших книг с надписью.
– Но это само собой разумеется, – сказал Жюль Верн. – Это же не гонорар!
– Это очень большой гонорар, – продекламировал Пуанкаре. – Я хотел бы иметь «Таинственный остров». Сохранилась ли у вас эта книга? О, какое счастье! Я буду обладателем романа про обезьяну, которая умеет всё делать не хуже людей!
Жюль Верн поморщился.
– Роман про собаку, обнаружившую убежище морского пирата – капитана Немо! – продолжал Пуанкаре.
Жюль Верн широко раскрыл глаза. Ему хотелось сказать молодому адвокату, что он ровно ничего не понял, ничего не увидел, но адвокат все с тем же самодовольным видом продолжал:
– И этот блестящий роман будет украшен автографом всемирно известного Жюля Верна!
Цилиндр на голове Пуанкаре пополз к затылку. Галстук-бабочка забил пунцовыми крылышками. Жюль Верн попросил адвоката спуститься в сад и там подождать минут десять – пятнадцать.
– Мои белые и желтые розы понравятся вам, дорогой мой сухопутный защитник, – сказал Жюль Верн, направляясь в библиотеку свою за «Таинственным островом».
Пуанкаре пошел в сад. Жюль Верн долго думал над тем, что написать на титуле своей книги. Ему очень хотелось сделать такую надпись: «Читайте вдумчиво и внимательно, так, как читают школьники старших классов…» Просилась и такая: «Любите собак и обезьян…» Чернила высыхали на кончике пера. «Уж лучше бы он попросил у меня денег, – со вздохом произнес Жюль Верн. – Ну что я напишу?..»
В кабинет вошел Пуанкаре с огромным букетом белых роз в руках.
– Прошло двадцать минут, мэтр, – сказал он. – Вы, надеюсь, не в претензии на то, что я самовольно прибавил к моему гонорару еще вот и эту безделку, – он указал на розы. – Что же вы написали мне?
– Сейчас, сейчас, – отмахнулся Жюль Верн и наскоро набросал на титуле: «Да не увянут мои розы в руках Пуанкаре!» И подписался.
– Я настаиваю на денежном вознаграждении, – требовательно проговорил Жюль Верн. – Если вы не назначаете сами, сколько хотите получить за труды, я пришлю деньги по почте. Иначе я не могу, как вам угодно!
– Книгу, мэтр, книгу! – Пуанкаре потянулся за нею, грациозным жестом отставляя в сторону букет цветов. – Ваша подпись и сейчас расценивается весьма высоко, а после вашей смерти…
– Я никогда не умру, Пуанкаре! – воскликнул Жюль Верн, сожалея, что не написал об этом на титуле своей книги.
Какое счастье – адвокат ушел, насвистывая и пританцовывая. О, этот далеко пойдет! Жюль Верн остался один в своем кабинете. Он настежь распахнул окна. Упоенно вскрикивают ласточки, свое меццо-сопрано пробует горлинка, нежным булькающим контральто воркуют голуби. Строки ложатся на бумагу ровными, четкими линиями. Голова ясна, и на душе спокойно. Жюль Верн вслух читает каждую написанную фразу, исправляет ее и, легко нажимая на перо, диктует себе следующую. Старый писатель может не торопиться, – он уже создал целую библиотеку, на всю жизнь насытил воображение читателей, окрылил мечтания юношей, вдохновил ученых. Читатель полюбил Жюля Верна и, не изменяя ему в своей любви, очарованно идет за новыми фантастами, открывателями, родными детьми Жюля Верна в том жанре, который он создал. Андре Лори, Конан-Дойль, Уэллс, Райдер Хаггард… Читателю нравятся книги этих писателей, но любит он только одного Жюля Верна, на всю жизнь, со школьной скамьи.
Русский ученый Константин Эдуардович Циолковский много лет спустя заявит в печати о том, что стремление к космическим путешествиям заложено в нем Жюлем Верном: «Он пробудил работу мозга в этом направлении…»
Ласточка влетела в кабинет, покружилась под потолком, коротко прощебетала: «Извините!» – и вылетела на волю. Левый глаз двоит строку. Жюль Верп прикрыл правый глаз – серая полутьма… Ну что ж, в крайнем случае достаточно будет и одного глаза. Великий Мильтон был слеп совершенно. «Если ослепну, – думает Жюль Верн, – буду работать круглые сутки. – тогда мне ничто не будет вредно…»
На сегодня довольно, – набело переписана очередная глава. Но работа еще не окончена, предстоит подумать о будущих романах, и Жюль Верн, отдыхая от одного, переходит к другому. Его друг Реклю, прекрасный знаток Африки, сам о том не подозревая, внушил одну интересную идею, которой следует воспользоваться. Реклю рассказывал о природе Экваториальной Африки, о быте и нравах населения, о жестокости одних и бесправии других. Прошла неделя, вторая, и в голове Жюля Верна закопошился новый замысел, еще неясный, но уже ощутимый, – некий скелет, позволяющий видеть и всю живую ткань, кожу, нервы. Еще неизвестно, как будет назван этот будущий роман, но содержание его можно даже записать на память, отложить на время и потом вернуться, когда он сам позовет.
Преступник (назовем его Киллером) и изобретатель Камаре строят в Экваториальной Африке город смерти. Камаре любит Киллера, верит ему во всем и делает всё, что тот приказывает. Камаре – чистый, благородный человек, для него наука – всё и, кроме нее, нет ничего другого. Но вот он узнаёт, что он построил и для каких целей, и тогда в гневе и страсти уничтожает этот город смерти и сам гибнет вместе с ним.
Роман этот под названием «Удивительные приключения экспедиции Барсака» (в нем Жюль Верн впервые и первый в художественной литературе писал о радиосвязи) вышел после смерти автора.
Вот прекрасное название для романа: «В погоне за золотым метеором». В мировом пространстве носится метеор из чистого золота. Француз Ксирдаль особым способом заставляет его упасть на землю. Что тогда происходит на земном шаре! Золото падает в цене, биржа в панике. Дальше… еще не совсем ясно, что будет дальше, но в конце концов побеждает добро и терпит поражение зло.
Сколько замыслов, сюжетов, всевозможных сцен беспокоят и днем и ночью! Жизни не хватит, чтобы справиться со всеми образами и картинами, обступившими со всех сторон и требующими, как говорит Реклю, «негативных и позитивных превращений в камере воображения».
А это что за письмо в синем конверте? Неровный почерк без нажима – так пишут врачи, прописывая лекарство. Жюль Верн наблюдательно следил за своими пальцами, за тем, как они взяли конверт, надорвали уголок, указательный палец вошел в щелку и рывком потянул вниз, позвал на помощь соседа и вместе с ним вытянул из конверта вдвое сложенную, мелко исписанную страничку. Затем пальцы легли на колени. Жюль Верн увидел нежное имя: Жанна… Тысячами глаз внутреннего зрения увидел он Жанну своей юности, ощутил запахи и краски, – вот даже и сейчас, по прошествии полувека, теснит дыхание и хочется говорить о себе в третьем лице.
О чем пишет Жанна?
Она пишет, что сейчас ей никак невозможно повидаться с Жюлем, но месяца через два-три она возвратится из Лондона, чтобы прижать к своему сердцу третьего внука, и тогда, наверное, ей удастся побывать в Амьене и…
Следует пять точек. Обычно их бывает три.
Жюль Верн взял свою массивную, толстую палку, шляпу, надел тонкие светлые перчатки. Разворковались голуби, удушливо благоухают цветы в саду, звон в ушах, двадцать лет на сердце. Небо морщит свой ослепительно голубой шелк. До чего всё хорошо, волшебно!