Борисов Леонид Ильич. Жюль Верн

   – Мне нечего нести в заклад, – печально отозвался Жюль.
   – Ты пойдешь к своим беспутным друзьям, и они научат тебя пить и есть в долг без отдачи. Этого я очень боюсь.
   – Меня кормит моя хозяйка, мой дорогой Барнаво!
   – Боюсь, что ты напишешь правду отцу и он, чего доброго, сляжет и не скоро встанет,
   – Писать отцу не буду, Барнаво.
   – О, если бы я владел капиталом! – воскликнул Барнаво, ероша свою изрядно поредевшую копну волос на голове. – Что я могу дать тебе, мой мальчик? Ну, одну тысячу, не больше. Мою единственную тысячу, больше у меня нет…
   Жюль даже застонал от изумления. Он не верил ушам своим, но глазам верить был обязан: Барнаво достал из бокового кармана ливреи вкладную книжку государственного банка, раскрыл ее на той странице, где сказано было, что сумма остатка составляет одну тысячу одиннадцать франков.
   Палка выстрелила. Жюль из чувства такта ни словом не обмолвился относительно того, что его очень интересовало, а именно: адрес той мастерской, где Барнаво фабрикует снаряды для своих волшебных выстрелов. Он просто-напросто согласился взять у Барнаво взаймы сто франков сроком на три месяца.
   Барнаво был счастлив. Жюль еще раз сходил на ипподром и еще раз проиграл все свои деньги. Там же, в проходе между кассами и прилавками с абсентом, он дал себе честное слово, что никогда не придет сюда больше, никогда!
   Барнаво помог Жюлю и в более серьезном деле.
   Жюль встретил на улице Жанну. Она была одета по последней моде – в широком, похожем на домашний халат, манто, в черных с голубыми стрелками чулках, на голове сидела высокая, с маленькими полями шляпа-корзиночка, с цветами из бархата и шелка, густая вуаль закрывала ее лицо. Жюль узнал Жанну по какому-то повороту головы, движению руки, походке, по улыбке, золотым зайчиком пробежавшей по темно-синей вуали…
   Жанна шла под руку с человеком в цилиндре: взглянув на представительную, самоуверенную фигуру этого человека, Жюль решил, что перед ним не кто иной, как директор «Глобуса». Жюль посмотрел вслед Жанне и зашагал позади нее. Он слышал ее голос, и сердце его ныло. В нем еще жила любовь к этой забывшей о его существовании красивой парижанке. Отдавшись безотчетному порыву, он перегнал Жанну и пошел навстречу ей. Щеки его пылали, дневной шум Парижа смолк, в городе вдруг стало тихо, как в Нанте после девяти вечера, все звуки словно опустились в воду. Поравнявшись с Жанной, Жюль произнес:
   – Здравствуй, Жанна!
   Она остановилась, что-то сказала своему спутнику. Остановился и Жюль. Жанна подошла к нему, подняла вуаль мизинцем левой руки, правую руку протянула Жюлю, кокетливо склонила голову набок и голосом, подобным щебету ласточки, произнесла:
   – Здравствуй, милый Жюль! Как не стыдно! Жить в Париже и не зайти ко мне! Разве мы не друзья?
   – Друзья, – ответил Жюль, понимая, что встреча напрасна, что она в этом городе первая и последняя. – Как ты похорошела, Жанна! – тихо добавил он и откровенно залюбовался ею. – Ты настоящая парижанка!
   – Да? Спасибо! Я так рада, что вижу тебя, – защебетала она, искоса поглядывая в ту сторону, где стоял и ждал ее человек в цилиндре. – Непременно приходи ко мне! Я живу в том доме, где «Глобус». Непременно приходи, слышишь? Когда захочешь, тогда и приходи!
   – Непременно приду, Жанна! Завтра же! Как ты живешь?
   – Я познакомлю тебя с моим мужем, он может оказаться полезным тебе.
   Все звуки в городе замерли окончательно, небо стало серым… Жюль поклонился, крепко, по-мужски пожал руку своей землячке и, секунду помедлив, поднес ее к губам и поцеловал.
   – Поздравляю, Жанна, – глухим голосом сказал он, целуя руку и раз, и второй, и третий.
   – Прости меня, Жюль, – тихо произнесла Жанна, опуская глаза и на мгновенье приближая лицо свое почти вплотную к лицу Жюля. Она до крови закусила нижнюю губу, порывисто опустила вуаль.
   – Пусти мою руку, Жюль! И непременно приходи! У нас бывают писатели, я познакомлю тебя со Скрибом и Дюма. Я слыхала, что ты пишешь, – да? Тебе нужны связи, знакомства. Придешь?
   Жюль закрыл глаза и трижды отрицательно качнул головой. Жанна тоже покачала головой, вздохнула, сказала, что Жюль наивный провинциал, совершенно не понимающий того, что делается на свете. Жюль спросил:
   – Что же делается на свете, Жанна?
   – Не знаю, но мне хорошо известно, что делается у нас в Париже. Видишь ли, мой дорогой…
   Человек в цилиндре громко кашлянул и переступил с ноги на ногу. Жанна улыбнулась, снова подняла вуаль и, о чем-то подумав, продолжала:
   – Сейчас всё переменилось и переместилось – понимаешь, Жюль? Ведь была же революция, ты это знаешь. Не качай головой, сейчас всё поймёшь. Если ты пишешь, то тебе следует знать, что весь Париж с восторгом служит своему правительству.
   – Ты что-то путаешь, – со смехом перебил Жюль. – Нация не может служить правительству. Правительство должно и даже обязано служить нации.
   – Если ты умнее меня – пожалуйста, – обидчиво произнесла Жанна. – Так или иначе, но без связей сейчас ничего не сделаешь. Надо, как говорит мой муж, пройти через контроль. Талант осматривается, проверяется, и тогда…
   – Твой муж неостроумно пошутил, а ты приняла это всерьез, – заметил Жюль и наскоро простился с подругой своей юности. Ему было очень грустно; лучше бы не встречаться с Жанной. Так больно, так нехорошо на душе. Ничего не хочется, всё вдруг опостылело, поблекло, стало скучным и серым.
   – И всё-то вы с книгами, над книгами! – сказала Жюлю хозяйка. – Смотрите – начали худеть! Вам влюбиться надо, а то живете, как монах. Наука наукой, а молодость молодостью. Она тоже, если хотите, наука.
   Образ Жанны неотступно стоял перед Жюлем, но этот образ ничем не был похож на ту парижанку, которую он встретил на улице. Этот новый образ был недругом того, старого – милого и родного. Памяти и сердцу близка Жанна из Нанта, но никак не парижская Жанна. Боже мой, что случилось с нею?!
   Барнаво, узнав о существовании Жанны, принялся допрашивать Жюля тоном весьма строгим:
   – Страдаешь?
   – Теперь нет, Барнаво.
   – Плохо спишь?
   – Я не люблю спать, Барнаво.
   – Есть хочешь?
   – Сейчас не хочу, только что пообедал.
   – Так… А не тянет тебя сочинить что-нибудь в рифму?
   – Нет, не тянет. Мне хочется написать пьесу. Я задумал сюжет комедии. Мне, как ты знаешь, недостает Скриба.
   – Зачем тебе Скриб, когда есть целых два Дюма! Это надо обдумать, мой мальчик. Писать пьесы может не каждый. Я, например, не умею. Значит, надо познакомиться с Дюма. Кстати, это очень хороший писатель. Я люблю его.
   – Я тоже люблю его, Барнаво.
   – А Жанну?
   – Об этом тяжело и трудно говорить, Барнаво. К ней я не пойду, никогда!
   – Ого! И ты это не лжешь?
   – Не лгу, Барнаво.
   – Ты можешь солгать мне, но избави тебя боже лгать самому себе! Страшнее этого нет ничего на свете. Что касается Дюма, то я тебя познакомлю с ним. Мне это нетрудно.
   – Не хвастай, – рассмеялся Жюль. – Ты и в самом деле знаком с Дюма-отцом?
   – Не имею чести знать, но хорошо знакомый мне Арпентиньи – друг и отца и сына. Я это устрою, Жюль. Жанна не будет сосать кровь твоего сердца.
   – Ты волшебник, Барнаво!
   – Я очень люблю тебя, мой мальчик! В следующее же воскресенье ты отправишься в Сен-Жермен во дворец к Дюма. Да, да, у него есть дворец. Во дворце есть полсотни слуг. Отсюда мои связи. Приготовь фрак, перчатки, бутоньерку.
   – Как ты это устроишь, Барнаво?
   – Ты веришь мне, Жюль?
   – Безусловно! Верю и изумляюсь! Недоумеваю и верю! Верю и боюсь!
   – Самая настоящая вера, мой мальчик! Когда человек чего-нибудь захочет, он добьется своего. Тем более и тем скорее, когда этот человек носит одежду швейцара. У него и связи, и знакомства, и хорошее настроение.
   Месье Арпентиньи знал весь Париж, и он знал всех в Париже. Этот человек был богат, имел собственные дома в Фонтенбло, играл в клубах и много, для шику, проигрывал, писал пьесы, которые пробовали ставить, но после первых двух репетиций раздумывали и обращались к месье с просьбой написать что-нибудь другое. Арпентиньи охотно покровительствовал молодым литераторам, с республиканцами держал себя по-республикански, крайне правых взглядов держался в разговоре с монархистами, подкармливал анархистов – на тот случай, чтобы они оставили его в покое, когда, возможно, эти молодчики никому покоя не дадут. Пробовал месье заняться политикой, но из этого ничего не получилось: политикой кропотливо занялась буржуазия, и месье брезгливо умыл руки после первой же попытки.
   На следующий день после беседы Барнаво с Жюлем в кабачке неподалеку от Сорбонны происходила следующая сцена. Жан Батист, кучер собственного выезда Арпентиньи, сидел за столом, потягивал вино и напевал песенку, поглядывая в окно. Было одиннадцать часов утра. Дядюшка Батист только что отвез своего барина к его родителям. Коляска, запряженная парой превосходных вороных, стояла у дверей кабачка.
   – Ваш друг запаздывает, – сказал сидевший за стойкой хозяин. – Вам одному скучно. Не хотите ли, я заведу музыкальный ящик?
   – Спасибо, я предпочитаю слушать музыку издали, – отозвался кучер и расправил свои пушистые, густые усы. – Я не тороплюсь. Налейте, хозяин, еще кружку. Кстати, и лошадки отдохнут.
   – Насколько я понял, – сказал хозяин, ставя на стол перед Батистом новую кружку вина, – вашему другу придется иметь дело с лошадками, не так ли?
   – После полуночи, – ответил кучер.
   – Тем более, – будет и темно и поздно. Я боюсь, что ваш друг устроит какую-нибудь катастрофу и тем подведет вас.
   – Возможно, только вряд ли, – сказал кучер. – Услуга за услугу. Я не могу отказать человеку, который спас меня много лет назад. Еще тогда я сказал ему: «Барнаво, я должен отблагодарить тебя; говори – чего ты от меня хочешь?» Он подумал и ответил: «Пусть твоя благодарность полежит на текущем счету, придет время, и я воспользуюсь процентами». А вчера он пришел ко мне за ними. Он сказал: «Дай мне твою коляску на завтрашний день». – «Что такое? – спросил я. – Ты хочешь вместо меня сесть на козлы?» – «Ты догадлив, – сказал Барнаво. – Именно так, я хочу сесть на козлы и взять в руки хлыст и вожжи. Мы уговорились о…» Мы поняли друг друга. Мой барин едет сегодня в Сен-Жермен к Дюма. Править лошадками будет Барнаво. Он берёт свои проценты. Я человек чести, я не могу отказать моему благодетелю.
   – А вам известно, как он справляется с лошадками? – спросил хозяин кабачка.
   – Барнаво всё знает и всё умеет. Меня страшит другое – как бы мой барин не заметил, что вместо меня на козлах сидит кто-то другой. Барин мой перепугается и прогонит меня. Этого я боюсь.
   – Боюсь и я за вас, дядюшка Батист. Непонятно – зачем и для чего понадобилось вашему другу садиться на козлы? Нет ли здесь политического заговора?
   – Это меня не касается. Пусть будет политический заговор, давай бог удачи, лишь бы коляска и лошадки не позже десяти утра стояли на месте в конюшне… А вот и сам Барнаво! – обрадованно произнес кучер. – Здравствуй, дорогой друг! Садись!
   Барнаво снял с головы форменную, в золотых позументах, фуражку, поклонился хозяину, пожал руку кучеру, сел на табурет, молча выпил кружку вина, отер усы и бороду и знаком пригласил друга своего придвинуться ближе.
   Разговор велся шепотом. Хозяин тянул свою длинную шею, прикладывал рупором ладонь к уху, но чего-либо связного так и не услыхал. До него доносились отдельные слова, сказанные Барнаво, из них наиболее интригующими были карьера и миллион. Кучер, несколько раз произнес одну и ту же фразу: благослови тебя бог и его ангелы.
   Дядюшка Батист забрался на свое сиденье, щелкнул бичом и уехал. Барнаво отправился на свое место у подъезда большого здания высших наук. В два часа он увидел Жюля, остановил его и сказал:
   – Придешь домой – ложись спать. В двенадцать, иначе говоря в полночь, переоденься, жди меня. Как твои дела?
   – Всё хорошо, Барнаво, спасибо. Скучно мне…
   – Потерпи, будет весело. Фрак и всё прочее добыл?
   – Добыл, но…
   – Не люблю этих «но».
   – А я не люблю тех тайн, которые мне не хотят открыть! Кто тебя знает, что ты там придумал! Я опасаюсь неприятностей.
   – Кто их боится, с теми они и случаются, мой мальчик. И ничего я не придумал, просто я действую. Для твоей пользы. Ты хочешь познакомиться с Дюма, Скрибом и Шекспиром, – отвечай, хочешь?
   – Очень хочу! Только Шекспир давно умер.
   – Будешь бояться да раздумывать, умрут и Дюма и Скриб!
   – Мне хотелось бы познакомиться с Гюго. Я благоговею перед этим человеком.
   – Всё в свое время, мой мальчик! Начнем с тех, кого ты только любишь. О Гюго я кое-что слыхал. Сегодня у нас Дюма. Повторяю: в полночь жди меня. Как следует выспись.
   Ровно в полночь Жюль надел фрак, черные брюки в полоску, вдел в петлицу бутоньерку из живых цветов, купленную днем в магазине «Дары Ниццы», примерил перчатки – подарок матери – и подошел к зеркалу.
   Он увидел французского франта средней руки, какие обычно сидят в десятом ряду партера Большой оперы и толпятся в приемных министерств, ожидая того чиновника, который должен говорить с секретарем по поводу заявления о приеме на службу, поданном три месяца назад.
   – Ты похож на отца, – восхищенно сказал Барнаво, – на своего родного отца, когда ему было столько же, сколько сейчас тебе, а он в ту пору был красив, как его собственный отец, похожий на твоего прадеда. Садись, мой мальчик!
   – Куда ты меня повезешь?
   – В Сен-Жермен, к Дюма.
   – Мой бог! Да кто же меня познакомит с ним? И так поздно! Мы прибудем не раньше часа!
   – В час тридцать. Лошадкам нынче досталось. Днем они отвезли в больницу жену нашего сторожа и покатали его ребятишек. С Дюма тебя познакомит Арпентиньи, он уже там, я отвез его. Он сидел с каким то человеком в очках: они всё время болтали, и я узнал кое-что полезное для тебя. Дело в том, что сегодня папаша Дюма празднует выход нового романа и десятое издание «Трех мушкетеров». Прибыли депутации из Англии. Ты приветствуешь Дюма от Нанта.
   – Ночью? – рассмеялся Жюль.
   – В доме Дюма не спят круглые сутки; а отдыхают в колясках и в гостях у своих родственников. Там, кстати, и высыпаются.
   – Но каким же образом этот Арпентиньи познакомит меня с Дюма, если он мою особу и в глаза не видел?
   – Вот это меня не касается. Я добываю лестницу, забираться повыше ты должен сам, без посторонней помощи. Ну-с, всё готово, оделся? Идем, мои лошадки соскучились. Садись глубже, в середине есть продавленное место. Накрой ноги мехом, – становится холодно. Прими независимый вид. Не вздумай разговаривать со мною по дороге, не то я увлекусь и привезу тебя не туда, куда надо. Разрешите ехать, шевалье де Верн!
   – Вперед, мой храбрый д'Артаньян!
   – Ого, мы уже вообразили себя Людовиком! Между нами, мой мальчик, – Дюма, по-твоему, гений или просто сочинитель?
   – Он чудо, Барнаво!
   – И я так думаю. Он отнимает сон и заставляет забывать о том, что ты еще не обедал. Не каждый может. Попробуй-ка!
   – Попробую; мое всё впереди, Барнаво!
   – Аминь, сир!
   Барнаво щелкнул бичом, лошади пошли шагом. Барнаво щелкнул еще раз. Лошади побежали. Через полтора часа коляска остановилась у подъезда загородного дворца Дюма. Здание было ярко освещено. Много карет и открытых экипажей стояло под аркой и во дворе, просторном, как городская площадь.
   – Прибыли, – сказал Барнаво. – Возьми эту визитную карточку и вручи ее лакею. Иди смело. Вообрази, что ты пришел навестить своих родителей.
   – Воображу, Барнаво. Спасибо! Мне страшно нравится эта чертовщина!
   – Очень рад. Желаю удачи. Но помни, что в шесть утра ты должен покинуть этот дом. Я буду ждать тебя вон у того фонаря, видишь? Я отлично высплюсь за это время.
   И вдруг совсем другим голосом, печально и тихо, проговорил:
   – Мой милый мальчик! Если бы ты знал, до чего мне нехорошо и грустно!.. Еще год, полтора, два, и ты перестанешь быть мальчиком, превратишься в барина, известного человека, а я снова стану одиноким, бедным, никому не нужным… Не забудь меня, Жюль, мой мальчик!
   – Барнаво! – с жаром прервал Жюль. – Что ты говоришь!
   – То, что говорят все старики, мой мальчик. Никогда не забывай о том, что на свете много бедных, задавленных нуждой и страданиями людей! Поднявшись наверх, всегда помни о тех, кто внизу. Может оказаться, что как раз там и… Ну, ладно! Иди! Держи себя с достоинством!
   Жюль порывисто обнял Барнаво и трижды поцеловал его.
   – Спасибо, мой мальчик! – страстно, отечески произнес старик и прижал Жюля к своей груди. – У тебя доброе сердце. Ты будешь счастлив.
   Жюль поднялся по мраморным ступенькам широкой лестницы, вошел в квадратный полутемный подъезд; швейцар распахнул перед ним двери. Барнаво сел в коляску, закурил трубочку. Слезы умиления и печали затуманили его взор. Некие героические мечтания Барнаво сбывались. Всё идет хорошо. Жаль только, что нет в живых месье Турнэ, издателя и редактора «Нантского вестника»…
   – Он получил бы отличный, первосортный материал на целую полосу, – пробормотал Барнаво, устраиваясь удобнее в коляске. Было очень холодно.

Глава третья
Причуды месье Дюма

   Мраморные лестницы в цветах и пальмах. Большой любитель и поклонник Востока, Дюма превратил вестибюль и площадки лестницы своего дворца в подобие сказки из «Тысячи и одной ночи». Разбогатевший романист и драматург голову потерял, подсчитывая все свои доходы, – их хватило бы на безбедное существование всех его потомков до скончания веков.
   Потомки обступили Дюма и заявили: «Дай!» Дюма нанял секретаря – специалиста по потомкам. Работать этому человеку приходилось с утра до позднего вечера; значительно легче было литературному секретарю: за него работал сам Дюма. Привольно жилось лакеям – и тем, что служили в доме на улице Мира, и тем, которые жирели на хозяйских хлебах в загородном дворце. Друзья и благожелатели романиста предупреждали его:
   – Богатство – вещь ненадежная, тем более писательское. Сегодня вы можете купить всё, что угодно, завтра вы отправитесь обедать к своему соседу по мансарде. Не надо чудить, дорогой Дюма, – не бросайтесь деньгами, поберегите их!
   – Какая глупость! – возражал Дюма. – Через два месяца я заканчиваю новый роман, деньги поплывут ко мне! Кроме того, я задумал еще один роман, мне пока что не хватает…
   – Времени?
   – О нет!
   – Документов?
   – Пожалуй. Именно. Вы угадали. Я не знаю, как назвать новый роман. Когда я придумаю название, я уже отлично обойдусь без документов. Название поможет сочинить их, а там – поди проверяй! И кому, скажите по совести, нужны документы? Человеку, лишенному таланта и воображения!
   Романы следовали один за другим. В Париже они выходили десятками изданий. Лондон, Лиссабон, Мадрид, Амстердам, Нью-Йорк, Лейпциг, Берлин, Петербург и Вена не успевали переводить творения Дюма. Он и сам точно не знал, сколько у него денег. Месье Арпентиньи советовал нанять специального секретаря, умеющего подсчитывать прибыли, падающие с неба. Дюма отвечал:
   – Не будем подсчитывать. Я суеверен. Будем работать и тратить то, что есть.
   Он работал утром, днем и вечером. Денежный шторм иногда сменялся устойчивой, теплой погодой мелких гонораров по перерасчетам и позабытым платежам. В такие дни ему служил опытный специалист по финансовым затруднениям, умевший получать и те двадцать франков, о которых Дюма забывал в периоды денежного прилива.
   Сегодня он праздновал выход нового романа и энное количество переизданий «Трех мушкетеров» во всех странах мира. Специалист по реализации причуд Дюма, Поль Круазе, ранее работавший дрессировщиком попугаев в Марселе, напридумал кучу остроумных номеров, способствующих увеселению гостей. В штате прислуги имелись опытные распознаватели и психологи, на их обязанности лежало размещение посетителей соответственно их желаниям – тайным и явным. Дюма любил посетителей, являвшихся к нему с намерениями тайными. Круазе, наоборот, боялся таких людей и потому учредил особую отборочную комиссию, в натренированные руки которой и попал Жюль, едва лишь достиг площадки второго этажа.
   Здесь его встретил человек, одетый во всё красное. Движением автомата он шагнул, остановился и, поклонившись, вопросительно произнес:
   – Месье?..
   «Что ему надо? – подумал Жюль. – Ах да, визитную карточку!» – и протянул ее.
   – Пожалуйста!
   Человек поднес ее к глазам, потом оглядел Жюля с ног до головы.
   – Месье? – повторил он.
   Жюль растерялся. Что нужно этому красноштанному, краснофрачному, красночулочному дураку? На нем даже парик цвета спелого помидора, а глаза как у кролика.
   – Месье?.. – настойчиво произнес он и чуть прикрыл дверь, скрытую за драпировкой.
   – На карточке сказано, кто я, – нерешительно пролепетал Жюль, совсем не зная того, что именно стояло на карточке; Барнаво, правда, что-то говорил по этому поводу, но мало ли что и о чем говорил Барнаво…
   – Месье?.. – настойчиво и даже устало произнес красный человек.
   – Жюль Верн, депутат от Нанта, – сказал Жюль. – Я прошу позвать месье Дюма, он…
   Красный человек открыл дверь и с порога крикнул:
   – Месье Жюль Верн, депутат от Нанта!
   К Жюлю подлетел человек, одетый во всё зеленое, и сказал:
   – Прошу депутата от города Нанта следовать за мною! – И повел его по деревянной винтовой лестнице наверх. У двери, обитой темным бархатом, он остановился:
   – Жюлю Верну необходимо видеть Александра Дюма или Жюль Верн хочет принять участие в банкете?
   Жюль подумал и – была не была – ответил:
   – Суньте меня, куда вам будет угодно, я очень устал! Я прямо из Нанта!
   – Месье шутник, – улыбнулся человек в зеленом и совершенно неожиданно переменил и тон и манеры: – Александр Дюма – великий человек, но он надавал нам столько инструкций, что мы всё перезабыли. Прошу вас посидеть в этой комнате, пока я докладываю о вас.
   Жюль вошел в крохотную круглую комнату. На длинном узком столе он увидел коробки с сигарами и папиросами, вазу с бананами и гранатами. Через три минуты человек в зеленом вернулся и сказал:
   – Прошу садиться! Возьмите сигару, она из Гаваны. Папиросы из Каира. В этом дворце я занимаю должность младшего психолога. Вас я вижу впервые здесь, но очень часто в Сорбонне. Не удивляйтесь, – я бывший преподаватель фехтования на филологическом факультете. В прошлом году эту дисциплину ликвидировали, и сам Александр Дюма пригласил меня к себе на службу. Должность моя несложна, но мне очень скучно: я привык к эспадронам, а мне приходится заниматься чепухой. Что поделаешь, Александр Дюма богат, я беден. Он талантлив, я только не без способностей.
   – Что же вы здесь делаете? – спросил Жюль, сдирая кожицу с банана. – Если не ошибаюсь, вы обязаны распознавать посетителей, не так ли?
   – Совершенно верно, мой друг, – ответил бывший преподаватель фехтования. – Вы из тех, кто, несомненно, заинтересует моего хозяина. Я доложу о вас, но раньше всего вам придется иметь дело с месье Арпентиньи, – он сегодня дежурный по приему провинциальных поклонников Дюма, просителей-литераторов и всех тех особ обоего пола, в которых я сомневаюсь…
   Жюль съел банан и потянулся за гранатом. Ему хотелось попросить, у зеленого человека разрешения привести сюда Барнаво – в качестве посетителя, в котором сомневаются.
   – Кто же, по-вашему, я? – спросил Жюль.
   – Это нетрудно определить, раз мне уже известно, что вы студент. Вы провинциал, проникший сюда с помощью или, что вернее, по совету такого же провинциала, как вы сами. Ничего, ничего, не смущайтесь, – вы, будете приняты, вас хорошо накормят, подарят книгу с автографом, а если вы пишете и пришли с пьесой или романом – предложат наведаться этак через неделю. Я забыл, как вас зовут. Жюль Верн? Это недурно для титульного листа оцень толстой книги. Жюль Верн! Очень недурно. На прошлой неделе к нам приходил Анри Мюрже, он попросил у Дюма пособия в две тысячи франков.
   – Любопытно, – насторожился Жюль. – Что же, помог Дюма бедному Мюрже?
   – Дюма дал Мюрже сорок франков и дюжину галстуков, вышедших из моды. Кроме того, Дюма прислал к нему на дом доктора, – Мюрже отчаянно кашлял. Этот талантливый человек сумел получить и от доктора пять франков. Простите, я заболтался. Кто-то идет сюда.
   В комнату без стука вошел высокий, нарядно одетый, красивый мужчина с острой бородкой и пышными усами – месье Арпентиньи. Жюль поднялся с дивана. «Держись, мой друг», – сказал он себе.
   – С кем имею честь? – спросил вошедший, рассматривая Жюля в лорнет.
   – Депутат от Нанта! Прибыл специально за тем, чтобы приветствовать месье Дюма!
   Арпентиньи изобразил крайнюю степень удивления – жестами, мимикой, пожатием плеч:
   – Депутат из Нанта? Приветствовать? Я, сударь, ничего не понимаю!
   – Позвольте… – начал Жюль, о чем-то догадываясь.
   – Я позволю вам всё, что хотите, но приезжать из Нанта специально за тем, чтобы… этого я не могу позволить! Это неостроумно, это дурно придумано! Это хорошо для журналиста какой-нибудь левой газетки, но в вашем случае…
   – Совершенно верно, в моем случае это бездарно, месье, – со вздохом произнес Жюль. – Разрешите мне быть самим собою, – простодушно добавил он, чувствуя при этом, как страшная тяжесть вдруг упала с его плеч. – Я давно мечтаю познакомиться с месье Дюма. С этой целью, забыв о путях прямых и доступных, я избрал самый смешной, самый нелепый способ проникнуть сюда.