Борушко Олег. Мальтийский крест

   Помолчали.
   – Хм… – Джулио полагал, что гость первым изъяснит цель приезда.
   Рыцарь не мог объяснить, отчего его смутил приезд Фроберга. Должен бы обрадоваться спасителю…
   В угрюмом лице немца ясно читалось одно: он жил интересами, мало совпадавшими с интересами большинства. А методы в достижении туманных целей выбирал, сообразуясь с собственными представлениями о добре и зле.
   Фроберг спокойно разглядывал помещение, словно бы не замечая неловкости.
   – Я, собственно… – начал все же Джулио на правах хозяина. – Я хотел поблагодарить вас за оказанную услугу.
   Фроберг кивнул. Создавалось впечатление, что это Джулио попросил его заехать. И именно для изъявления благодарности.
   Джулио подошел к бюро, извлек из шкатулки небольшой мальтийский крестик на подвеске.
   – Этот знак вручается лицам, оказавшим ордену крупную услугу. Ночью на канале имел место как раз такой случай.
   Он подошел к Фробергу, но тот отвел руку.
   – Я не люблю золота, – сказал Фроберг.
   – Отвергающий знак отличия ордена – отвергает орден, – спокойно ответил Джулио. – Это не золото, это медь.
   Джулио успел заметить, что тень удовольствия мелькнула все же в хищном лице гостя, пока рыцарь прикреплял подвеску к камзолу. Во всяком случае, Фроберг поднялся, чтобы хозяину было сподручнее.
   – Похоже на медь, – ухмыльнулся гость. – С небольшой примесью.
   – Примесь невелика. Итак, чем обязан?
   – Ехать в Павловск, – сказал Фроберг.
   Джулио прошел к дивану и спокойно уселся на него. "С принцами как с женщинами, – учил де Рохан. – Ласка и настойчивость. Не путать с нежностью и частотой".
   – Ну что ж, – сказал Джулио. – Подобная предупредительность со стороны великого князя обязывает нас, со своей стороны…
   Фроберг кивнул с гримасой, показавшей, что формальные выражения досаждают ему еще больше, чем неформальные.
   – Скажите, а откуда вы взяли лошадь? – Джулио внимательно рассматривал черную шелковую повязку, поддерживавшую раненую руку.
   – На конюшне, – бросил Фроберг. – Вам нужна лошадь?
   – Я не заметил, когда вы ее успели в конюшню поставить.
   Фроберг усмехнулся:
   – Когда меня просят, я успеваю.
   Фроберг вызывал двойственное чувство: смесь настороженности с острым любопытством. Разговор явно не клеился.
   – Вы давно в России? – снова начал Джулио.
   – Жена наследника – моя кузина, – буркнул Фроберг.
   Он отвечал на вопрос не в том виде, в каком был поставлен, а в каком сам находил нужным.
   – Вы, стало быть, дядя маленького Александра Павловича? – дипломатично сказал Джулио.
   – Дядя? – удивился Фроберг и наконец обернулся. – Ах, ну да, дядя. Если так можно выразиться.
   Джулио почувствовал, что забрался в какие-то дебри и лучше поскорее выбраться. Но любопытно.
   – У меня приказ – выехать сегодня в Кронштадт, – сказал он. – Поблагодарите великого князя и извинитесь за меня. – он холодно посмотрел Фробергу прямо в желтые глаза.
   Фроберг улыбнулся. Он обладал той редкой улыбкой, за которой может равно последовать прощальное дружеское объятие или бешеный удар тростью…
   Джулио оторвался от окна, прошел в кабинет и наткнулся на груду визитных карточек и поздравительных листов. Внимание привлек один, с гексаграммой Ордена иезуитов. Джулио перевернул и увидел подпись патера Грубера.
   Патер Грубер поздравлял Джулио с наградами, благословлял за проявленный героизм и по-отечески советовал причаститься после кровопролития.
   Имелась новая записка от Павла Петровича.
   Когда Павел Петрович написал Джулио поздравительное письмо с повторным робким приглашением в конце посетить все-таки Павловск и отдохнуть после ратных трудов, Аракчеев усмехнулся.
   – Бесполезно, – сказал он. – И не такие ломались.
   – Знаю, – грустно отозвался наследник. – Но он послужил во славу России, и я его поздравил. Дальше – его дело. Но я бы на его месте не поехал, – честно сказал великий князь.
   Джулио поворошил горку визитных карточек. И вдруг – он одновременно увидел дамскую розовую карту и на него пахнул запах духов… За пороховым дымом и корабельными ароматами Джулио почти забыл, как пахнут духи… С внезапно забившимся сердцем Джулио медленно вытянул карту из-под груды и поднес к глазам… Александра Васильевна после короткого поздравления коротко же приглашала к себе в приемный день – четверг.
   Джулио снова вернулся в гостиную. Вновь подошел к окну. Глыба внушительным видом повествовала о крайней, каменной степени надежности…
   Он выполняет задачу, поставленную де Роханом. Он ее даже перевыполняет. Он получил вторичное приглашение от наследника Павла – посетить его высочество в Павловске. Стало быть, выполняет поручение Лораса. Наконец, ранен в сражении и получил русский знак воинской доблести… Джулио прислонился лбом к стеклу. "Хорошо бы и вправду исповедаться, – подумал он. – Патер постеснялся предложить свои услуги. Боится получить отказ. Папа иезуитов распустил. Но благодати рукоположения священников Ордена Иисуса папа не отменял".
   Рыцарь ответил патеру благодарственным письмом, в котором просил допустить к исповеди, и начал трехдневный пост. Но прежде крикнул Робертино.
   – К-какой сегодня день? – спросил рыцарь.
   – Четверг, эчеленца, какой же еще! – ответил Робертино.

47

   Джулио вошел в гостиную Александры Васильевны в сопровождении камеристки и – растерялся: Александра Васильевна была одна.
   – Но мне казалось, что у вас в четверг… – неучтиво начал монах и даже попятился.
   – Я не вполне здорова, – перебила Александра, резво подымаясь навстречу. – А кстати, здравствуйте, – сказала она, лукаво и влажно поблескивая черными глазами. – Но я не могла не принять героя, о котором говорит весь Петербург… – она подошла и взяла вдруг Джулио за руку. – Садитесь, вот здесь вам будет удобно. Чаю? А у меня простуда. Так что вы держитесь от меня подальше. – она бросила его руку и вдруг рассмеялась.
   Что- то не вполне естественное, едва уловимое, почудилось Джулио в смехе Александры.
   – Извините, – сказала она. – Потом, у меня финансовые неприятности, так что я, верно, и выгляжу не лучшим образом? – она кокетливо взялась за концы шали и на минуту приоткрыла шею.
   – Помилуйте! – пробормотал Джулио, отводя глаза в пол и грузно усаживаясь. – вы выглядите прекрасно…
   Александра была одета по-домашнему, как и следует заправской больной: в облегающем шерстяном платье с огромной черной шалью вокруг шеи и на плечах.
   – Ах, неужели же устав ордена велит оставаться монахом даже и в гостях у светских дам? – графиня, присев напротив, наклонилась к рыцарю, словно помогая оторвать его взгляд от зеркально начищенного паркета.
   Джулио смутила прямолинейность графини. В отличие от Екатерины Васильевны, в глазах Александры сверкала деятельная энергия, какой боятся иные мужчины. С такой женщиной трудно говорить условным языком: она требует ясных высказываний.
   Большинство мужчин полагает, что без словесных кружев пропадает очарование. Как без кружев нитяных женские плечи превратятся в обыкновенный пьедестал для головы. "Женское тело, лишенное тайны, из соблазна превращается в обязанность", – говорил герцог Луиджи. Зато для иных – тайна только и начинается тогда, когда женщина вдруг отбросит увертливые прикрасы…
   Женщина любит – и все, и все сказано.
   Женщины нет – приходите жалеть, – написал поэт Анджей Добрынин в аналогичной ситуации.
   – О чем же мы будем с вами говорить? – сказала Александра. – Илона, ну так – чаю? – она обратилась одновременно к камеристке и к рыцарю. – Павел Петрович остался о вас самого высокого мнения. Извините, что я передаю чужие слова…
   Джулио показалось, что Александра Васильевна делает ему авансы, и рыцарю внезапно польстила собственная догадка… Джулио ненавидел чай, но послушно кивнул.
   – Я передам, что вы также вполне очарованы, – сказала Александра. – Итак? – она смотрела на рыцаря в упор. – О чем? Об вашей славе?
   Джулио по дороге к Александре мысленно перебрал все возможные сценарии. Он почти даже убедил себя, что едет завести полезные знакомства, что наверняка там собирается по четвергам цвет петербургского общества, что можно будет передать и благодарность Павлу Петровичу за поздравления и…
   – Я могу… Вы упомянули… – сказал Джулио. – Если вам нужны деньги, то я, с своей стороны…
   Александра с секунду продолжала глядеть на рыцаря и вдруг снова рассмеялась, на этот раз совершенно естественно. И долго не могла остановиться, все отирая глаза и глядя на рыцаря…
   – Неужели вы думаете, – наконец сквозь последние приступы сказала она, – неужели вы думаете, что для графини Браницкой единственный кредитный банк Петербурга находится в Аптекарском переулке? Неужели вы думаете, что я для этого… Нет, невозможно поверить…
   Джулио не понял пафоса. Как всякий западный человек, он привык относиться к деньгам просто как к деньгам. Почему бы графине и не "для этого"? Рыцарь не видел здесь никаких дополнительных нюансов, тех общечеловеческих факторов, какими русский человек с отрадой нагружает простые, как чувство голода, денежные знаки.
   – Просто мой Острог меня сильно тревожит… – отсмеявшись, сказала Александра. – Вы, конечно, извините, что я со своими…
   Джулио замер.
   – Но после смерти мужа они там все как сговорились: второй год не могу добиться денег! – продолжала графиня. – А впрочем, что об этом! Расскажите лучше, как вы победили герцога Зюдерманландского. Вы ведь, говорят, были с ним прежде знакомы? Извините, если я…
   Извиняясь, она всякий раз поправляла шаль, переиначивая складки, и яркие полоски нежной кожи мелькали в таком изумительном подборе, что визуальный коктейль ощутимо источал жаркий, призывный дух. Чертик подлинного женского существа порывисто высвобождался из стеснительных и досадных пут.
   – Острог? Вас тревожит Острог? – изумленно повторил рыцарь. – Но каким образом?…
   И вдруг в его мозгу совпали две картинки.
   Джулио знал, что Острогом без всякого права распоряжается какой-то польский гетман, фамилию которого он позабыл в силу невозможности произнести по-итальянски… Ему и в голову не могло прийти, что вдова этого самого гетмана… что Катина сестра…
   – Ну да! – графиня встряхнула копной черных, едва убранных волос. – А вас бы разве не тревожил?
   В голове Джулио на минуту сделалась натуральная сибирская пурга. "Без корсета!" – с ужасом и без всякой связи подумал рыцарь, захватив глазами мягкие складки на талии, проступившие сквозь облегающую шерстяную ткань.
   Джулио не мог объяснить, отчего из всех приглашений, свалившихся на него в первый же день отпуска, он выбрал именно Александру… Судьба снова сама шла к нему в руки… Впрочем, возможно, боялся признаться: Александра Васильевна была в Петербурге единственной нитью к его короткому неаполитанскому затмению…
   – Ах, я так рада, что вы меня посетили, – тоже без всякой связи сказала Александра.
   …Потемкин перед отъездом к армии заехал к племяннице.
   – Сашка! – сказал он. – Пригласишь рыцаря. Они хотят твой Острог. А мы хотим, чтобы они у нас его попросили. А тебя соблазнили. Так ты уж, пожалуйста, соблазнись. Но только нам нужны факты. Встречи там, письма… Тебе не жалко? Ты денег-то все одно от Острога не видишь? Да и ихний он по праву, Острог-то. Но мы это выдадим за громадную жертву с нашей стороны. Рыцари у племянницы Потемкина ухитрились выдурить… – он налегал на "рыцари" и на "Потемкина". – А потом, Литта, говорят, хорош собою…
   – Мне жалко? – сказала Александра. – Хорош собою? Ты о чем говоришь, Гриша?
   Потемкин пнул ногой в косяк двери.
   – Да знаю, знаю, – сказал он. – Извини.
   "Хорош собою"… – горько думала Александра, глядя вслед князю. – Пустяковая просьба. Александра Васильевна Браницкая – красивая игрушка, мелкий инструмент в руках больших политиков… Дрянь!"
   Но Александра Васильевна по природе не умела долго оставаться в раздражении. Счастливое свойство находить приятную сторону в дурном обороте событий безыскусно вело Александру по житейским безднам и хлябям. Так устойчивый атлантический пассат, превозмогая противные штормы, гонит в декабре судно к мысу Доброй Надежды. Припомнив гатчинский обед, она снова, уже веселее, подумала: "Хорош, что правда, то правда… Да и Катьке нос утереть! Ее наглый, сонный скавронский нос!"…
   – Так вы говорите… – начал Джулио.
   Неожиданный поворот судьбы то ли придал рыцарю новые разумные силы, то ли отнял последние неразумные.
   – Я говорю, что только о вас все и говорят, – сказала Александра. – Даже Скавронский вчера мне в записке… А казалось бы, ведь только приехал…
   У Джулио снова одновременно оборвалось в груди и закружилось в голове. "Приехала! Она приехала! Она…"
   Он невольно посмотрел в окно.
   – Да, здесь недалеко, – сказала Александра, поджав немного губы. – А вот и чай.
   Положительно разговор выходил странным… Мало того, весть о приезде Кати из уст Александры немного покоробила рыцаря… Словно он уже вероломно переложил старые тайные и беспочвенные надежды на новый, явный и доступный объект…
   Илона поставила поднос, стрельнула взглядом в рыцаря и принялась разливать по чашкам.
   Александра, как пантера в джунглях, ждала реакции жертвы. Жертва реагировала медленно.
   – Да? – вяло сказал Джулио, принимая чашку. "Неужели она в Петербурге? Неужели она в Петербурге?" – тупо вертелся в голове один и тот же вопрос и никак не хотел перейти к выводам.
   – А разве он к вам не написал? – Александра не сводила с рыцаря глаз и все разматывала и заматывала шаль на шее своими полными, прекрасными, белыми руками.
   – Кто "он"? – Джулио оторопело смотрел на Александру.
   – У него во вторник большой прием… – как ни в чем не бывало продолжала графиня. – Бал почти что…
   – Почти что… У кого? – рыцаря было буквально не узнать.
   Так громадное, сильное дерево, враз подкошенное бурей, лежа на земле, шевелит еще по инерции листьями и вздрагивает в недоумении…
   – Что "у кого"? – сказала в свою очередь Александра. "М-да, – думала она. – Ларчик открывался несложно…"
   – Бал, – нелепо отозвался Джулио.
   – Ну какой у Скавронского бал! Объедятся и ну в карты играть! – Александра весело потирала теперь вперекрест свои плечи. – Так не написал? Хотите, я напомню? Там будет весь Петербург. Это странно, что про вас забыли. Это прямо удивительно. Впрочем, этого не может быть. Вы, верно, еще не разбирали почты…
   Джулио смотрел в лицо Александре Васильевне и почти не понимал, о чем она говорит…

48

   – Сашка! Боже мой, Сашка!
   Павел Мартынович вздрогнул. "Кто это кричит?" – с беспокойством подумал он, резво выскочил из кабинета и с парадной площадки второго этажа увидел внизу, среди вчерашних сундуков, обнявшихся и повизгивавших сестер. "Эк ее прорвало!" – подумал он в адрес жены и радостно заспешил вниз.
   – Ты что же это, мать, без доклада, понимаешь? – сказал он со слезами умиления на глазах. – По конюшне соскучилась? Сейчас как всыплю! – он схватил Александру за руку и припал губами.
   – Подумаешь, начальник! – фыркнула Александра. – Я не к тебе, я к Катьке. Всыпал? – она потрепала графа по голове.
   – Ну ладно-ладно, папа! – ревниво сказала Катерина Васильевна. – Откуда столько жару?
   – Не тебя, так хоть сестру, эт самое… – Скавронский не выпускал Сашиной руки.
   – На колу висит мочало, начинаем все сначала, – рассмеялась Александра. – Мартыныч! Ну, ты как?
   – Да как?… – Павел Мартынович поглядел на жену.
   – Понятно. – Александра снова повернулась к сестре. – Кать, ну ты просто… – она оглядела Катю с ног до головы. – Если еще брильянты надеть…
   – Никак у ней без яду не получается, – вздохнула Катя.
   – Вот именно, – обиделся за жену Павел Мартынович. – Она и без брильянтов, эт самое…
   – Ты в именья собираешься, Мартыныч? – перебила Александра, сдвигая брови. – Весна на дворе. Вот и давай двигай. А мы сами разберемся, кого брильянтами… эт самое… а кто и так перебьется.
   Внезапная мужиковатость Александры была тем любимейшим свойством, на которое Потемкин долгие годы безошибочно клевал, как лосось на энергичную навозную мушку.
   После обеда сестры уединились на Катиной половине. Катя, против обыкновения, не прилегла, а уселась на краешек бюро, покачивая ножкой в черном шелковом чулке. Александра привольно раскинулась в креслах.
   "Жалко, Левицкого нет, – думала Александра. – Картина "Сестры размышляют о высоком". Где это она выучилась бедром на столик? Шикарно. Шикарно – это когда не разберешь: вульгарно или случайно".
   – У тебя что, траур? – Александра показала глазами на черный чулок.
   – Мода, – пожала плечами Катя и поддернула платье до колен.
   – Тебя прямо не узнать. – Александра поднялась с кресла и обошла Катю кругом. – Уехала медленная, а приехала такая быстрая. Давай признавайся, кто тебя в Неаполе пришпорил?
   – Ты с ума сошла! – Катя всплеснула руками. – Ты не представляешь себе эту дыру! Описываю: мужчины – парикмахерские, женщины – лошади, дипломаты – помесь того и другого…
   Слова сыпались из Катерины Васильевны словно сухие горошины. И с такой бойкостью, что Александра только диву давалась. Как будто сестра долгие месяцы провела среди безнадежно глухих, а теперь с наслаждением погрузилась в море звуков собственного голоса.
   "Как это – "помесь парикмахерской с лошадью"?" – подумала Александра и рассмеялась.
   – Очень смешно! – сказала Катя. – А у тебя тут кто новенький?
   – А у меня мальтийский рыцарь! – сказала Александра. – Что письмо от тебя привез. Был у меня сегодня утром. Подгадал, когда я одна была…
   Катя так и застыла с полуоткрытым ртом.
   – Вот это мужчина, – словно бы не заметив, продолжала Александра. – Джулио Ренато Литта… – Александра мечтательно обвела глазами комнату. – Как он тебе показался?
   – Да ведь он монах! – вырвалось у Кати.
   Так ребенок после решительного отказа родителей выкрикивает: "Ну почему? Почему?" – в последней надежде на чудо.
   – И что? – Александра подошла вплотную к сестре и, приподняв на ладони, стала поигрывать Катиным кулоном в виде остролистого креста, волшебно спасенного Джулио из недр неаполитанского рынка. – Какой милый крестик! А где же Гришино кольцо?
   – Не хочешь – не говори, – сказала Катя, приходя в себя и обиженно отстраняясь от сестры. – А Григорий знает?
   – Между прочим, все интересовался, когда ты приедешь. – застарелая ревность мелькнула в голосе Александры.
   – Можно подумать, он не знал, – потерянно сказала Катя.
   – Ну ты, душа моя, самоуверенна, как прежде… – усмехнулась Александра. – А светлейшему нравится, когда я влюбляюсь. Ты забыла? Потом станет в постели выпытывать подробности и распалится так, что хоть святых выноси…
   Александра забавлялась Катиным смущением.
   – Постой, – сказала Катя. – Ладно Потемкин… А как же Федор? Ах ты, Боже мой! А Головкин-то как же?
   Мысли прыгали в Катиной голове, как кенгуру, она никак не могла собрать их в стайку.
   В комнату вошла баба Нюня.
   – Девки, чай пить.
   – Папа у себя? – быстро спросила Екатерина Васильевна.
   – Сейчас спустится.
   – Иди, Саша, вниз, я сейчас, – сказала вдруг Екатерина Васильевна и вышла из комнаты.
   "Что- то здесь не так, -смутно думала Катя, почти бегом пробираясь по огромному дому к кабинету мужа и вспоминая обрывки разговора со старшей сестрой, выражение лица. – Как-то все это… подозрительно. Нехорошо".
   Но что именно и почему "нехорошо" – этого наша Екатерина Васильевна никак не могла бы объяснить.
   Вернувшись от Александры, Джулио бросился к давешней куче визитных карточек. Приглашения на бал у Скавронских не было.
   Джулио обессиленно опустился на диван. Рыцарь был в буквальном смысле слова смят. Мысли прыгали от Кати к острожской ординации, оттуда – к черной шали Александры, ее полным рукам и сладострастным складкам на талии, от Александры – к Георгиевскому кресту.
   Эта черная птица над нами – плохая примета,
   Как разумная мысль в горячем любовном бреду, – пришли вдруг на ум строки Петрарки. "В шторме эмоций ищите якорь разума", – вспомнились следом слова де Рохана.
   Джулио потряс головой и поймал первую попавшуюся разумную мысль. "От Александры, выходит, зависит исход острожского дела. А Александра сделала ему женские намеки. Стало быть, судьба острожской ординации зависит теперь от…" Джулио покраснел и невольно огляделся по сторонам. В соседней комнате постанывал Робертино, и эти вздохи вдруг показались ему исполненными совершенно другого смысла. "Так, вероятно, сходят с ума", – подумал Джулио.
   Внизу, у парадной двери, зазвонил колокольчик. Джулио от неожиданности вскочил. Услышал, как Робертино, охая, спустился, потом поднялся и постучал в дверь.
   – Записка, – сказал Робертино.
   Джулио как зачарованный кивнул.
   Прием в честь приезда Павел Мартынович, как обычно, устраивал на двести персон. Меньшее количество едоков представлялось Скавронскому несуразным. Да и не любил Павел Мартынович, чтобы парадная зала в доме на Миллионной казалась гостям пустоватой.
   – Папа, – сказала Катя, проскальзывая в кабинет. – А где?… Ага, вот! – она подхватила со стола список приглашенных, другой рукой оперлась о плечо мужа. – Ага. Папа, ты идешь пить чай? А где же дипломаты?
   – Да ну их! – сказал Павел Мартынович. – В Неаполе надоели.
   – Папа, это неудобно. И потом – что за прием без дипломатов? Хотя бы один посланник нужен.
   – Эт самое… одного пригласишь – другие обидятся. Давай уж по-семейному.
   – А ты пригласи какого-нибудь… необычного. – Катя потрепала Павла Мартыновича по затылку. – Какой ты сегодня… душистый.
   – Необычного? – Павел Мартынович сомлел под Катиной рукой. – Перса, что ли?
   – Ну, я не знаю… Или героя какого-нибудь…
   – Постой, – сказал Павел Мартынович. – Постой-постой… Что мне давеча Безбородько… Помнишь рыцаря с Мальты?
   – Рыцаря? – Катя широко раскрыла глаза.
   – Ну да, что приезжал за паспорта-ами! – подсказал он, виляя лопатками. – Еще в Неаполе, помнишь? Так он же тут героем стал! А он, кстати, ведь и посол…
   – А-а… – Катя зевнула. – Он разве посол?
   – Может, его? – Павел Мартынович воодушевился. – Хотя нет, какой он посол? У нас с Мальтою…
   – Так ты ведь не хотел дипломатов? – Катя отняла руку от мужнина затылка и потянулась.
   – И как мне сразу-то?… – Павел Мартынович заерзал, призывая Катину руку обратно. – А, Тюша? Это будет гвоздь программы!
   – Гвоздь? – сказала Катя. – Интересно.
   Приглашение от Скавронского поразило рыцаря как гром среди ясного миланского неба. Бал приходился под вечер вторника на Страстной неделе по католическому календарю.
   "Через четыре дня… – тупо думал Джулио. – Сегодня, завтра, послезавтра… Неужели она в Петербурге? И в чем идти? Какая все-таки слякоть!…"
   Джулио поднес карточку к глазам, провел пальцем по ребру. И внезапно ярко представил Катерину Васильевну. Такой, как увидел первый раз на улочке Неаполя. И словно бы луч того солнца упал вдруг через окно в комнату.
   Словно в награду за дни, когда Катин портрет досадно расплывался в памяти, а отдельными воспоминаниями: самовольное ощущение руки в ладони, лавандовый запах, а то независимый взлет ресниц или роза в каштановых волосах – она встала теперь, словно одним махом начертанная то ли по трепетному холсту, то ли по самому дну глазных яблок.
   "Нельзя ехать, – думал рыцарь, глядя в вечерний мрак за окном. – Страстная неделя – какие пиры…"
   По черному стеклу бегали блики. он приглушил лампаду на стене и сквозь проясневшее стекло разглядел каменную глыбу и пустынный тоннель переулка с одиноким масляным фонарем на углу.
   "Тайная вечеря на двести персон… Что за персоны? – ревниво подумал он. – Странствующим и болящим в пост не возбраняется… Я, кажется, и то, и другое…"
   Он осторожно провел пальцем по бугристому свинцовому желобку, намертво запаявшему квадратик стекла в дубовый переплет. Постучал карточкой по стеклу.
   Так ребенок, втайне ожидая к Рождеству лошадку с изумрудными глазами, умом понимает, что дорого и невозможно. И, подхватив из-под елки наутро носок со сластями, кружит по комнате, счастливо улыбаясь и раздаривая конфеты.
   Но если вдруг, по мановению волшебства, мерцает под елкой заветная лошадка… Замерев как вкопанный, он стоит ни жив ни мертв… И долго еще ходит кругами, осторожно приближаясь, не в силах поверить до самой глубины души.
   "А вдруг он приехал без нее?" – подумал Джулио и снова поднес карточку к глазам. "Граф Скавронский имеет честь… – разглядел он, наклонив квадратик к неверному свету лампады. – Почерк мужской… Или женский? Если без нее – тогда другое дело… Тогда можно не ехать. То есть наоборот, тогда можно ехать… То есть…"
   Джулио опустил руку и прислонился к стене.
   "Ну вот и бесы на Страстной неделе… – безразлично подумал он. – Неужели она здесь?"
   Швырнув карточку на бюро, Джулио заходил по кабинету, нервно поглаживая запястье раненой левой руки.
   "Нельзя. Ни за что! – Джулио остановился посреди кабинета. – Так можно найти миллион причин. Миллион "за", миллион "против"… Миллионная – это в двух шагах…"
   – Жюльен! – крикнул он.
   В дверь засунулся Жюльен.
   – Же ву зан при, – сказал Жюльен.