Бояджиева Мила. Большой вальс

   Что за призраки витали в тот миг над переулком, наслаждаясь устроенным спектаклем? Цыганки Веруси, Александры сергеевны? Или воспоминания Алисы заставили повториться через полстолетия тот памятный эпизод - встречу прелестной наследницы Грави-Меньшовых с арабским изгнанником Филиппом? Встречу, изменившую их жизнь.
   Правда, тогда был май, а юная Алиса отправилась прогуляться со своим новым знакомым - бездомным беженцем-аристократом. Но то что можно потрясти любого очевидца этих сцен, если бы таковой нашелся, заключалось в невероятном сходстве действующих лиц: Антония являла собой копию Алисы, а Бейлим - вылепленный Динстлером, до странности точно повторял облик Филиппа. К тому же, как тогда Филипп, он понял, что сражен любовью навечно...
   ...Антония давно перестала задумываться, какие чувства связывают её с Феликсом. Его внимание могло польстить любой, знающей себе цену женщине, особенно принадлежащей к миру искусства. Последние два года
   имя молодого художника не произносили иначе, как с восторженным
   придыханием. за ним признавали удачливость, неординарность и вообще
   глобальную исключительность. У Феликса - "Летучего Голландца" все
   было необыкновенным - происхождение, биография, талант, характер,
   внешность. Он прошумел с весеннего римского квадриеналле, собравшего
   цвет художественного авангарда. Среди невообразимых и все же уныло
   повторяющих друг друга изысков концептуалистов колдующих с
   сочетаниями отходов и плодов современной цивилизации, с ржавыми
   трубами, битыми унитазами и газовыми горелками "Летучий Голландец"
   Феликса Картье выглядел трогательно бузискусным, старомодным и вместе с тем, угрожающим. Трехметровое, парящее под сводами зала облако лебединых перьев, сверкающих опасной отточенностью стальных бритв. То ли мертвый корабль, то ли поверженный ангел. А скорее всего - порождение иной цивилизации, извергающее нечто из зияющей разверстой утробы.
   Феликс получил кучу призов, став желанным гостем богемных тусовок и выставок. Со свойственной ему спокойной открытостью он сообщил, что воспитан адвентистским приютом, подобравшим
   трехмесячного младенца в окрестностях Женевы после потрясшего всех
   пролета над ними "летающих тарелок". Видимо благодаря этому
   биографическому факту тема "летучести" не давала покоя художнику
   Картье. Коллекция одежды, сделанная им для дома "Кристиан Диор",
   называлась просто "Эй, полетели!" В ней был изыск, стиль и какая-то
   привораживающая простота: ткани одевали силуэты манекенщиц, делая
   их невесомыми, крылатыми, а отдельные детали - с "космическими
   мотивами", то ли пугали, то ли настораживали. Если
   использовать высказывание мэтра, заявившего, что "мода - это всегда
   война", то Феликс развернул свои боевые действия на територрии
   балетных костюмерных и ракетного полигона, отбивая плацдарм как у
   сторонников классики, так и у авангардистов.
   Антония, показавшая в его коллекции три костюма, была возведена Феликсом в "идеал". Подобно Гордону Крэгу, назвавшему когда-то Айседору Дункан порождением своей художественной фантазии, Феликс сообщил в интервью успешного просмотра:
   - Антония Браун - плод моего вымысла.
   Их стали часто встречать вместе в тех кругах, куда попадают только избранные. Презентации, коктейли, выставки, премьеры, аристократические приемы украшала своим присутствием эта прекрасная пара. Феликс был молчалив, замедлен в движении и очень скульптурен.
   Он словно находился в полудреме, витая далеко от обыденных впечатлений - от "интересных знакомств", накрытых столов, ажиотажно-сплетенной шумихи. Он всегда был немного "над", созерцая невидимое широко раскрытыми светлыми глазами и держась за локоть очаровательной спутницы, словно слепец за поводыря. Антония проплывала со своим "летучим Голландцем" среди светской суеты, роскоши, блеска, гремучих интриг и увлекательных скандалов, не
   замарывая от повседневной дрязги белоснежных перьев. Феликс предпочитал, чтобы Антония носила белый цвет, больше он ни на чем не настаивал. Это касалось общения с окружающими, деловых контактов и даже поведения в интимной жизни: став любовником Антонии, Феликс сразу же подчинился её инициативе, поддерживая тот режим встреч и страстных приливов, который диктовала его прекрасная дама. Мог ли он
   назвать Антонию возлюбленной без попытки снизить старомодную выспренность этого определения абсурдно-многозначительными
   прилагательными типа "фоспорицирующая", "трансцендентальная"? ...Вероятно, имидж романтического влюбленного просто был, но в
   стиле Феликса. Но Антония и не требовала от него такой игры. Иногда
   близость с "Летучим Голландцем" льстила её тщеславию, иногда ей было
   скучновато и казалось, что рядом просто никого нет. Ведь нельзя же
   принимать всерьез неподвижное изваяние с отрешенными холодными
   глазами, созерцающими какие-то невероятные, гениальные сны? Бывало,
   что за вечер, проведенный наедине, они обменивались лишь парой фраз.
   В такие моменты Антония знала, что стоит ей растормошить, разговорить своего кавалера и он охотно подыграет, разгораясь от её огня. Но вот огня-то ей стало не хватать, и почему-то совсем не
   хотелось провоцировать Картье на безрассудство.
   После длинной полосы неудач, завершившейся дракой с пьяным героем провинциального городка, жизнь Антонии вошла в колею. Все как-то устроилось, слухи затихли, имя Антонии Браун перестало действовать на журналистов подобно красному платку на быков. К ней потеряли интерес, потому что прежде всего она сама перестала чувствовать вкус славы, а значит - вкус жизни вообще., во всяком случае в привычном для неё контексте завоеваний и побед.
   Тот пьяный самовлюбленный дебил, набросившийся на Тони в ночи, мог изнасиловать или прибить свою незадачливую партнершу по танцевальному конкурсу. "Золотого Люка" остановил направлявшийся домой отец семейства, привлеченный криком Тони. Он и его жена, поддерживающая одной рукой грудного младенца, отволокли потерявшую сознание девушку в свой дом, а потом отвезли в местную больницу, где её и нашел Динстлер.
   Тони в тиши и безвестности личного имени залечивала ушибы, в то время как "дублерша" снималась в Америке с Пигмаром Шоном, изображая "золотую Мечту". К моменту завершения работы над фильмом Антония уже смогла подменить в Нью-Йоркском аэропорту успешно справившуюся с заданием Викторию.
   - Что-то мне она не показалась очень уж привлекательной
   - мимоходом сказала Тони Артуру, встретившись взглядом в толпе с перевоплотившейся в неказистую студентку "Мечтой" - Правда, такой туалет и меня бы не украсил... Ну, слава богу, со
   всем этим покончено!
   - Да, по крайней мере, на ближайшие пять лет можешь о ней забыть. Такая обязательно доучится до диплома и не успокоится, пока не законспектирует всю университетскую библиотеку - успокоил Антонию Шнайдер и как бы мимоходом добавил, что Виктория будет теперь не только носить фамилию бабушки Антонии - Меньшовой-Грави, но официально считаться дальней российской родственницей покойной
   Александры Сергеевны. Ведь признание родства с Остином Брауном по русской линии пока категорически исключалось. Но Артур тревожился зря известие о присвоении фамилии "дублершей" не взволновало
   Антонию, как и то, что её сын рос в семье Браунов под опекой Алисы. Бабка с делом души не чаяли в мальчике, зарегистрированном как сын Виктории Меньшовой, рожденной вне брака.
   - Моя внучатая племянница забеременеле ещё в России, но не могла выйти замуж по политическим соображениям. Родила здесь и уехала учиться в Штаты. Мы с Остином вначале хотели пристроить мальчика в хороший детский интернат, но теперь любим его, как родного внука - излагала Алиса заученную официальную версию, оправдывающую и то, что маленький Готтл воспитывался в семье Браунов.
   Бывая дома, Антонимя приглядывалась к растущему ребенку, отмечая абсолютное отсутствие в нем наследственного сходства, а в себе материнской привязанности. Откуда вообще взялось это
   белобрысое плебейское дитя, хозяйничающее на Острове под восхищенными
   взглядами четы Браунов? Уж не Виктории ли уж в самом деле?
   Кривоватые, шустро семенящие ножки, узкий лоб под пухом редких волос, широкий курносый нос? Нет, он никак не мог претендовать на родство с Асторами, а о сходстве с матерью и говорить не приходилось. Лишь Йохим Динстлер, зачастивший к Браунам, чтобы хоть со стороны, на правах доброго дяди посмотреть на родного внука, видел в маленьком Готтле точную копию крошки Антонии, той, которой она была до прикосновения его сумасшедших рук. Преступных рук - теперь Диснтлер энал это точно.
   Не важно, что какой-то там процент пациентов продолжал здравствовать, сохраняя подаренную Пигмалионом внешность, его дочь, его единственная дочь медленно, но верно возвращалась к
   первозданому облику.
   Временный выход из положения он нашел, проводя Антонии маленькие хирургические корректировки лица. Динстлер творил чудеса, восстановив видоизменившийся в процессе беременности нос Тони. А через год её утратившие изящное очертание губы, снова стали притягивать объективы. Серия очень удачных рекламных снимков губной помады, раснесшаяся по всему миру, принесла Антонии немалую сумму, обеспечив к тому же новый взлет популярности.
   Однако, несмотря на отдельные успешные работы, карьера мисс Браун, по всей видимости, пережила свой расцвет. Даже Артур, весьма
   пристрастный к обожаемой подопечной, не мог не заметить, как начался
   постепенный спад, видел источник энергии, фонтанировавший в его
   Антонии, иссяк. Будто кто-то выключил свет. Проффесионализм помогал Тони, продолжавшей тиражировать копии себя самой прежней, обмануть многих. Но это были лишь репродукции, лишенные одухотворенности подлинника.
   Ее и прежде одолевали приступы раздрадительности, преследовала апатия, но тучи быстро рассеивались, побежденные природным жизнелюбием. Теперь же состоятельную, знаменитую и свободную молодую женщину все чаще посещала скука. Короткие эмоциональные взлеты обеспечивало лишь спиртное, которое она начала слегка употреблять, да ещё сильные художественные впечатления, случавшиеся все реже и реже.
   Мощный дар Феликса притягивал Антонию, она физически ощущала исходящую от него творческую энергию даже в те часы, когда он погружался в сонливую медитацию. Внутренний движок работал на полную мощь, генерируя идеи и образы, которые Тони подхватывала как жаждущий каплю влаги. И очень боялась, что наступит момент, когда ей станет ясно, что тупо молчащий в её обществе мужчина - всего лишь странноватый тип, случайно попавший в "струю" авангардных изысканий.
   В марте Антонии исполнилось двадцать три. Она не поехала к родителям на Остров, сославшись на занятость, не заказала ужина для друзей в "серебряной башне", сказавшись больной. Ей хотелось быть
   одинокой и ненужной, выпив до дна горькую чашу покинутости, пусть
   надуманной или сильно преувеличенной. Даже самой себе Антония не
   могла бы признаться, что всей душой ждала опровержения,
   доказывающего обратное. В полностью перестроенной по эскизам Феликса
   бывшей спальне бабушки не осталось и следа от любимых ею обломков
   российского усадебного быта. Старые вазочки, подушки, шторки,
   грелка и лампы спустились в кабинет, уступив место великолепной
   холодности стильного интерьера. Много белого, гладкого, плоского,
   функционально-примитивного. Никаких штор, золоченых финтифлюшек,
   старых подсвечников, шкатулочек - столь любимого парижанами "духа
   старины". Только белые и лилово-фиолетовые тона, резко пересекаемые
   черным. На окнах жалюзи зеркального металло-пластика, придающего
   комнате изломанную головокружительность космических фантасмагоий.
   Накануне дня рождения она улеглась пораньше, вытащив из библиотечного шкафа томик русского издания Л.Толстого с "Войной и миром". Но чтение никак не шло. Видимо, ему не способствовало ни выбранное время, ни место.
   - Как в морозильной камере, детка. Честноое слово, в твоей спальне
   меня простреливает радикулит. - Не удержался как-то Артур от
   комментариев новой обстановки.
   - Не удивительно, что сам автор в этой комнате зачастую впадает в
   столбняк. - Шнайдер, давно ставший опекуном, другом и нянькой, иногда
   позволял себе простецкую прямолинейность в довольно интимных
   вопросах.
   - Дорогой мой старикан, ты упорно корчишь из себя дураковатого
   бюргера, побывавшего в галерее современного искусства, и поэтому
   обязательно поворачиваешься задом к главному украшению этой
   комнаты, её концептуальному ядру! - терпеливо внушала Тони. Шнайдер
   недоуменно таращил глаза, горячо возражая:
   - Не помню случая, чтобы мой "компас" не сработал. В то время, как
   на каком-либо сугубо престижном вернисаже мой нос принюхивается к
   забытой критиками, банальной вещице, этот зад (Шнайдер гордо
   похлопал себя по ягодицам) непременно направлен к потрясшему всех
   шедевру... Кроме того, девочка... Может быть я плохо разбираюсь в
   пост-модернизме, но в страстях кое-что смыслю... - Артур посмотрел на
   панно с обреченностью человека, вынужденного созерцать нечто
   неудобоваримое.
   - Поверь мне, это не страсти, это - грехи. Печально, что наш юный
   гений подобным образом трактует вполне приятные вещи.
   Выполненное Феликсом панно "Паломничество страстей" занимало всю стену напротив шестиугольного ложа. Металлические стружки всех оттенков голубиного пера от серебристого до лилового6 извивались спиралями, образуя некие понурые фигуры, бредущие слева направо, в состоянии крайнего изнеможения. Впрочем, это была лишь одна из
   фантазий, посещавших Антонию при взгляде на панно. Перед сном ей смотреть на стену вовсе не хотелось, и даже ночью бывало неудобно от присутствия сизых призраков, пробиравшихся в темноте. Иногда
   Антония завешивала панно покрывалом, что, естественно, не укрылось от злорадствующего Шнайдера.
   За последние пару лет Шнайдер заметно погрузнел, тщательно скрывая под свободными пиджаками обрисовывающийся живот. Волосами, неумолимо редеюбщими на затылке, он занимался очень тщательно,
   обращаясь к известным специалистам. Но чуда не происходило - теперь
   он выглядел так, как сотни голливудских красавцев, оставшихся "за
   кадром". Артур часто подшучивал над собой, утверждая, что доволен
   "фасоном" своего облысения, делающего честь мужчине. Поскольку, как
   утверждает молва, залысины спереди образуются "от ума", а на темени
   "от женщин". Но втайне Артур все сильнее завидовал юным и сильным.
   Феликс раздражал Шнайдера молодостью, "занудностью", неумением или нежеланием наладить с ним дружеские отношения, а главное - близостью с Антонией.
   - Артур, ты превращаешься в сварливую тещу. - отмечала Тони, не желая
   вступать в дискуссию по поводу своей шестиугольной кровати,
   называемой Шнайдером "стартовой площадкой" или "космодромом".
   Накануне дня рождения Артур явился к шестиграннику с блокнотом, осторожно присев на один из отдаленных углов.
   - Мне кажется, Карменсита забыла дать указания на завтрашний вечер.
   на сколько персон и где заказывать торжественный ужин??
   - Исчезни, зануда. Я уже сплю. Никого видеть не желаю. - отвернулась
   Тони и погасила свет.
   - Да, не забудь утром сдернуть покрывало с "грехов". Феликс может
   нагрянуть совсем рано.
   ...Антония проснулась с сознанием, что повзрослела на год. Мысль совсем не страшная в двадцать три, но во рту почему-то появился кисловатый привкус металла, а открывшийся за разъехавшимися жалюзи тусклый дождливый свет не прибавил радости. Она с неприязнью подняла глаза на панно и в изумлении села среди лиловых подушек.
   - Боже, когда это он успел! Ах, как деликатно и мило! - Тони удивилась
   проницательности Феликса, почувствовавшего её антипатию к
   металлическому ковру - Еще бы! Последние дни она так и держала его
   под покрывалом, не догадываясь, что непредсказуемый Картье успел
   сменить "экспозицию". Новая работа гения площадью не менее пяти
   квадратных метров изображала рождение Венеры, послушно следуя за
   Ботичелли. Только тело богини в полный рост было выпуклым и казалось живым, а лицо - лицом Антонии, но без глаз. Тони вскочила - ей хотелось потрогать руками материал, из которого вылеплено её розовое бедро и особенно морская пена - сверкающая и абсолютно натуральная.
   - Это намного лучше, правда? - Феликс неслышно вошел и обнял новорожденную.
   - Поздравляю, милая. Я так хотел угодить тебе. - Его голос звучал
   смущенно, как у человека, торжественно вручившего в качестве подарка
   дешевую литографию.
   - Да,да! Мне будет очень уютно с ней. А куда делись "грехи"? И вообще
   как ты догадался?
   - Неважно. Все, что прошло, не стало уже важно. Сегодня мне хочется
   заглянуть в будущее - на ближайшие двадцать четыре часа, по крайней
   мере.
   - Раз так - я отвечаю сюрпризом на сюрприз. Мы проведем сегодняшний
   день вдвоем! Не считая Шнайдера, бесшумного и незаметного как
   мышка. - Тони импровизировала, но тлько что возникшая идея провести свой день рождения в романтическом уединении показалась ей вдруг привлекательной.
   - Спрячемся здесь или уедем? - спросила она у вдохновленного планом Феликса.
   - Я увожу тебя! Не надо быть пророком, чтобы предсказать сплошной телефонный трезвон и праздничное паломничество друзей. А тот домик в соснах, где все началось... Он ждет нас!
   - Замечательно! Артур и незрячая Венера будут принимать непрошенных визитеров, а мы исчезаем. Только непременно позавтракаем. Насколько помнится, дорога туда петлистая, и не хотелось бы корчиться над рвотным пакетом. - Антония набросила чернильно-лиловый атласный пеньюар и в сопровождении Феликса спустилась в столовую.
   На первом этаже все осталось по-старому. И даже пахло здесь, в большой столовой, выходящей тройным эркерным окном в мокрый сад,
   пирогами и чем-то еще.
   - Ой, кто же это постарался? Кто это такой сообразительный! - Тони в
   в восторге кружила возле огромных букетов белых лилий, украсивших
   гостиную и столовую. Вопреки массовым предубеждениям против этих
   царственныхцветов, источавших сильный сладкий аромат, Артур считал
   только их достойными Антонии.
   - Угодил, дружище! Именно сегодня мне так не хватало геральдических
   атрибутов власти! - поцеловала Тони Шнайдера, старательно
   демонстрируя радость, чтобы смягчить последующий удар.
   - Только знаешь... После завтрака мы с Феликсом исчезнем. Интимный
   праздник. А ты здесь отдохни, пригласи свою Гретхен... - Тони
   намекнула на вялый затянувшийся роман Шнайдера с деловитой худой
   немкой. Артур не счел нужным возражать, смиренно опустив руки
   сообщение Тони рушило все его планы на сегодняшний вечер. А он так
   старательно подбирад меню, заказывал ужин, так тщательно отобрал
   тех, чье присутствие, действительно, могло взбодрить и порадовать
   Тони. Особенно, если они появятся "внезапно", "мимоходом". Габи с Мишелем, Анри со своей камерой, толстушка Дюк с прекрасной смесью доброты, глухости и непосредственности, да ещё парочка дурашливых добродушных, но чертовски талантливых музыкантов - виолончель и скрипка, состоящие в законном браке.
   Ну что же, придется срочно всех обзванивать, отменяя визит. Горничная вопросительно посмотрела на Тони:
   - Можно подавать завтрак?
   - Да, Марион, на троих.
   - Спасибо, я уже перекусил в одиночестве. Если только повторить кофе.
   Хотя нет, лучше чай с молоком - боюсь не усну. Кажется предстоит
   провести в лежачем положении весь день. - проворчал огорченный
   Шнайдер.
   - Справедливые упреки, Артур. Тони - гадкая девочка, хотя уже совсем
   взрослая. Эй - там, кажется, пришли!
   - Посыльный с пакетом для мадмуазель Браун - марион внесла в комнату
   большую легкую коробку необычной формы - с выгнутой, как у
   сундучка крышкой, обтянутую парчой.
   - Поглядим. Кажется, уже пошли подарки! - Тони потянула витой
   золоченый шнур, хитро опопясывающий сундучок.
   - Осторожно, похоже, это садок для змей. В такую рань посылки бывают
   с сюрпризом. - предупредил Феликс.
   - Завистницы встают раньше всех, у них плохо со сном и цветом лица.
   - Ах, сожалею, милый, Шерлок Холмс из тебя пока неважнецкий. Какое
   чудо. И что за запах - Тони кончиками пальцев извлекла из шуршащих
   бумаг бледно - голубое облачко воздушного благоухающего майским садом
   газа, засверкавшего золотыми нитями.
   - Ага, тут, кажется, шальвары, лиф и огромная фата... Или как это у
   них называется? - Она не набросила на голову прозрачное легкое
   покрывало.
   - Сказка Шахерезады! Ну-ка дай поглядеть на этот бюстгалтер.
   Шнайдер взял нечто миниатюрное, переливающееся цветными искрами.
   - Да здесь целый ювелирный магазин. Боюсь, детка, мы имеем дело с
   маньяком или безумным крезом. Это натуральные камни. - мужчины
   тревожно переглянулись.
   - Ах, перестаньте! Я знаю, кто этот псих! - Тония протянула Феликсу
   карточку, лежавшую на дне коробки.
   - С почтением и преклонением - Его Высочество Бейлим Дели Шах.
   Голубой - цвет надежды - прочел он с нескрываемым сарказмом.
   - Какая изысканная манера объяснения и какая наглость! Сладостарстный
   старый шакал с дрожащими от возбуждения толстыми пальцами! - Тони
   захохотала.
   - Дорогой, твое воображние сегодня играет на чужую команду. Это
   прелестный, монашеского вида паренек. Да ты видел его на приеме в
   итальянском посольстве.
   - Не припоминаю... - Феликс усмехнулся.
   - Насчет монашеского вида, боюсь, ты обманываешься. Даже миллионер не
   выкладывает такую кучу денег для женщины, не производящей, как бы
   это сформулировать поделикатнее, при господине Шнайдере... не
   производящей антицеломудренное восстание в его брюках... Или - в его
   юбке, что они там носят под простыней?
   - Феликс, я не успокоюсь, пока не примерю эти гаремные облачения.
   Говорят, они придают женщине всесокрушающую соблазнительность! подхватив коробку, тони умчалась в спальню.
   С этого момента обстоятельства играли против мрачневшего с каждой минутой "Летучего Голландца". Тони явилась во всем блеске
   величественной красоты, свойственной королевам или блудницам. Но не
   успла она продемонстрировать фантастический костюм, как чуть ли не
   на час прильнула к телевизионной трубке - звонили родители, дав
   возможность поздравить Антонию не только всей домашней челяди, но и
   какому-то малышу, долго сюсюкающему заученные поздравления и даже
   плохо вызубренный стишок. После этого, лишь только Антония
   приступила к показу танца живота, остававшегося голым в просвете
   между лифом и шальварами, сквозь расстояние прорвался некий "дядя
   Йохи", завладевший юбиляршей чуть ли не на тридцать минут.
   А затем пошло-поехало: звонки в парадное и по телефону. Посыльные с телеграммами и букетами, поздравления официальные и дружеские.
   - Извини, Феликс - сам видишь, сегодня нам, наверняка, не вырваться.
   - Тони виновато посмотрелда на кавалера из-за букета алых роз, только что прибывшего от фирмы "Адриус".
   - Исчезнем завтра... Нет - в конце недели. Я клянусь! - Феликс улыбнулся смирено и отрешенно. Это означало, что теперь им можно было пользоваться как пешкой, не боясь пораниться об острые углы. Просто он отправился в путешествие один - в свой тайный, осмобый мир, в котором никогда не скучал и не чувствовал себя изгоем.
   - Похоже, наш гений углубился в подсознание - кивнул Шнайдер на задумчиво разглядывающего мокрые клумбы за окном Феликса.
   - У нас масса времени, чтобы устроить потрясающий ужин. Посмотри - ка тебе это меню?
   - Он слишком легко сдается - грустно кивнула в сторну Феликса Тони, беря у Артура листок.
   - Просто разумность уступает очевидному - заступился за Картье Артур, осчастливленный внезапной победой.
   - Согласись, затея убежать с собственного праздника была заранее обречена.
   - Ты это предвидел, а посему: гусиная печенка, грибной суп, филе из телятины, барашек с розмарином, яблочное суфле с французской фасолью, салат из манго с ореховым маслом. В завершение сыр и виноград, за которыми последует торт и кофе... - Тони благодарно посмотрела на Артура.