Бояджиева Мила. Большой вальс

   - Боже, какой у меня романтический возлюбленный! Просто XVIII век... Нет, нет, я не смеюсь. Напротив - ещё больше люблю тебя! - Антония с легкость распоряжалась словом, вышедшим из её лексикона после истории с Уорни. Но этот мальчик так искренне, так пылко шептал о любви, что все другие слова отступали, пристыженные победным величием этого великолепного "люблю".
   - Ты очень похож на своего отца. А что дала тебе русская мать? спросила она, перебирая его смоляные кудри.
   - Страсть к авантюрам, веселый нрав и нос. Да, да - нос. Этот (Бейлим коснулся своего породистого носа) мне "вылепил" некий европейский профессор, которого ты хорошо знаешь, - принц испытывающе посмотрел на Тони.
   - Доктор Динстлер? Я знаю, он знаменит своими чудесами. Особенно, в изменениях женской внешности... Кажется, у него была тогда же ещё одна пациентка из России... По имени... что-то вроде Вирджинии...
   - Виктория, - поправил принц. - Это моя сестра. Нас вместе привезли из России и я до сих пор так и не знаю, что произошло с ней... Мне было тогда двенадцать лет и я перенес перелет хорошо, а у сестры что-то произошло с головой - какая-то травма черепа при взлете. Мне ничего толком не объяснили... Доктор Динстлер пытался помочь ей... Но Виктории становилось все хуже, она даже не узнала меня, когда я последний раз попал к ней в палату... Правда, потом я совсем коротко говорил с ней по телефону... Постой, ты должна была знать Вику - ведь она жила у вас на Острове после того, как покинула клинику Динстлера. Но вскоре я узнал о её гибели. - Бейлим задумчиво обрывал лепестки с огромного цветка, похожего на лотос.
   - Это цветок кактуса. Он появляется один раз в триста лет... А таких, как Вика, не будет больше никогда...
   - Ты действительно уверен, что она погибла?
   - Нет. У меня слишком много потерь - мама, папа-Алексей, Виктория. Я никого не видел мертвым, и если бы я поверил в их смерть по-настоящему... ну, когда знаешь, что надежды нет, я наверно стал бы совсем больным, злым или глупым... В общем, не смог бы жить нормально. Радоваться, любить тебя... - Бейлим притянул Антонию к себе, проводя кончикам пальцев по её лицу, шее, плечам, груди. - Какое чудо родиться прекрасной! Просто прекрасной - как море, солнце, небо... Это великий дар!
   - Ты сам - совершенство, милый. И не важно, над чем поработал здесь наш профессор. Мы все - произведения человеческой мощи, - мощи тела, духа, его рук или... - Тони выразительно посмотрела на символ мужественности своего возлюбленного. - А что, твоя сестра была похожа на тебя?
   - Да нет же. У нас вообще были разные родители. Она светлая, рыженькая, длинноногая... Такая, знаешь, неуклюжая дурнушка, как эта Барбара Стрейзанд... Но... я очень любил Викошку. И буду любить все равно всех тех, кого у меня отобрали, - непримиримо заявил он.
   - А как же со смирением: "На все воля Аллаха"?
   - Не знаю. Вот когда буду совсем старый, седой, больной и мудрый, может быть тогда пойму и смирюсь... Но не сейчас. Сейчас не хочу верить в жестокость, несправедливость. Ну как я могу жаловаться, как могу роптать на что-то, если рядом со мной - ты! И разве мог бы смириться с жизнью без тебя?
   ...Амир появился неожиданно. Вырос среди кустов азалий как Рыцарь тьмы на средневековой гравюре. Белые одеяния не делали радостной его неподвижную фигуру, скорбно возвышающуюся над возлежащими в траве любовниками. Голова принца покоилась на коленях девушки среди вороха цветов, из которых она плела длинные гирлянды, довершая сходство с Идиллией. Венки прикрывали от солнца их головы, ожерельем свешивались на грудь и уже была почти готова первая набедренная повязка из лоз плюща, расцвеченного лиловыми звездочками.
   Появление советника произвело на Бейлима удручающее впечатление. Он побледнел, будто увидел призрак, и смиренно прошептал:
   - Уже пора?
   Амир почтительно поклонился Антонии, жестом приостановив её порыв изменить позу. Повернувшись в задумчивости к морю, он ровным голосом сообщил:
   - Мы обезвредили негодяев, посмевших совершить нападение Они немедля предстанут перед судом. надеюсь, вы здесь не очень скучали. Телевизор в доме, насколько мне известно, берет все американские программы и большинство европейских. Вчера транслировали великолепный концерт Поваротти из Ла Скала...
   Заметив краем глаза, что молодые люди накрылись шелковыми покрывалами, Амир обратился к гостье:
   - Во дворце все готово к отъезду мадемуазель Браун. Надеюсь, вы окажете честь отобедать с нами?.. И ещё одно приятное известие. (Советник не мог удержать вздоха.) - Вашему высочеству предстоит провести дома пару месяцев. Эмиру угодно совершить длительное путешествие по странам Латинской Америки. Все это время руководить страной будете Вы.
   Амир глубоко поклонился принцу, чтобы не видеть отчаянных взглядов, которыми, он это знал, обменивались сраженные его сообщением молодые люди.
   Часть III. "Да будет так!"
   Глава I. Ласковая смерть
   "Привет, старик! Сдается мне, ты совсем зачах над своими крысами и уродливыми барышнями, мечтающих убраться на тот свет с носиком Катрин Денев. Махнул бы к нам на недельку! Здесь шумно, весело, постоянный гудеж крутая компания подобралась. Шеф говорит, будем снимать весь июнь - ох, и забавная работенка попалась! Позавчера Олдес на "Хонде" свернул себе шею. Ну, не совсем, конечно, пока пофорсит в гипсе. Я пыхчу. И знаешь, когда с моста в воду через левый борт и прямо под брюхом вертолета с камерой - это только у меня выходит. Со мной даже режиссер здоровается. Когда снимаем, весь берег полон народу, на меня глазеют. Вечером девчонки у отеля ждут. Но я - крепкий орешек, хотя в этом деле и не промах.
   Прости, старина, что не писал. Время нет, а звонить как-то глупо. Ты бы хоть по аллейкам трусцой бегал, а? Или найди на чердаке мои детские тренажеры. Приеду - проверю твои спортивные достижения. Но скоро не обещаю, после Калифорнии махнем в Сахару, вот где будет интересно!
   Ну, смотри там, не слишком перегружай башку, больше работай бицепсами. И пошли всех крыс пофигу.
   Малышка-Кристи."
   Йохим внимательно рассмотрел открытку с изображением голливудских холмов и уставился в окно, полное раннего весеннего пробуждения.
   Он постарался внушить себе, как прекрасно это бодрое утро природы, припомнить вкус радости, неизменно возникавший прежде, стоило лишь покрыться жасмину белой россыпью бутонов и вытянуть сирени тугие еще, едва лиловеющие свечи. Но ничего не почувствовал, кроме досады и пустоты, вдвойне глухой, когда вокруг радость начала - а ты торчишь один, пень-пнем, словно патрульный карабинер в карнавальной толпе.
   - "Старик" - к нему ли обращался этот юноша, считающий слишком старомодным и выспренным слово "отец", а научные старания Пигмалиона скучноватым чудачеством? Его ли мальчик носится на съемках какого-то идиотского триллера, рискуя каждую минуту покинуть столь забавляющую его и так мало оберегаемую жизнь...
   Странно... Необременительна, неосязаема и безрадостна нить родства. Всего лишь условность, атавистическая память плода о материнской пуповине, формальность плоти. Динстлер положил открытку в стол, где уже собралось с десяток подобных. За пять лет. Нет, конечно же он заскакивал в "Каштаны" один или с друзьями, неожиданно, как снег на голову и так же исчезал. Не успев заронить в тоскующую душу отца искру привязанности. Он даже не вспомнил, когда "старику" исполнилось пятьдесят.
   Может быть, от значительности даты, а скорее всего от дождливых туч, портящих майский день, Динстлер понял, что потерпел полное фиаско. Жизнь ушла, оставив горечь непростительных ошибок, несбывшихся надежд и обидных разочарований.
   После того, как он в беспамятстве "вылепил" из русской девушки новую копию Алисы, Йохим стал догадываться, что сошел с ума. Вернее - был безумен всегда. Нес печать инородности, бесовства с самого рождения. Поэтому и прилипло к нему дьявольское клеймо Майера, оттого и глумилась над ним судьба, лишив Алисы, дочери, а затем Ванды, сделав единственного сына неинтересным ему чужаком. Оглядываться на прожитую жизнь было страшно. Позади, как исковерканное взрывами, усеянное трупами поле брани, темнело прошлое. Впереди зияла насмешливая пасть пустоты. Одинокий, мрачный "старик", обреченный на муки совести и ад воспоминаний.
   "Крис, Крис, мальчик ты мой! Жизнерадостный, бесшабашный оболтус... Будь счастлив, как сумеешь. Я не сумел." - Йохим извлек из ящика послания сына и, мелко изорвав, бросил в корзину.
   Покинув Милан, Жан-Поль поторопился нанести визит Динстлеру, он хотел получить информацию из первых рук. Уже подъезжая к "Каштанам", засомневался, не лучше ли было начать странный разговор с отцом - уж наверняка ближайший друг Пигмалиона в курсе его проблем, а если и не проговориться, то подскажет, куда не следует лезть с вопросами любопытному сыну. Но жребий брошен - автомобиль Жан-Поля свернул в аллею, ведущую в усадьбу. Сколько раз он приезжал сюда, и все последние годы - с тайной надеждой встретить здесь Тони. Вот только в марте, кажется, никогда не был. "Каштаны" так и жили в памяти сплошным летним днем, полным шмелиного жужжания на клеверной лужайке, стрекота газонокосилки и невинных радостей юной влюбленности.
   Голый сад казался совсем маленьким, а могучие каштаны, лишь только готовящие к победному рывку огромные зеленые почки, трогательно беззащитными, как любая произрастающая живность - котята или щенки.
   Йохим, предупрежденный звонком из аэропорта, ждал визитера. Он даже вышел его встречать - все в той же рыжей замшевой куртке и удобной трикотажной рубахе на молнии, о состоянии воротничка которой не надо было задумываться. Они обнялись, ткнувшись подбородками друг-другу в плечо и похлопав ладонями по спинам. Жан-Поль отметил резко обозначившуюся залысину на темени доктора и какой-то жалобный взгляд под толстыми очками. Йохим, как некогда давным-давно, при встрече с возмужавшим Дани, ощутил колкую щетину на щеке его сына и запах нового одеколона.
   - Ты здорово повзрослел, парень. Если бы не очки и эта косица, мог бы изображать юного Даниэля. Хотя... - Динстлер присмотрелся - и от Сильвии много. А главное - от себя самого. Слышал про твои успехи от Мейсона, читал ваши статьи... Завидую, конечно. И рад.
   - Дядя Йохи, не беспокойтесь, пожалуйста, об обеде. Я заехал совсем ненадолго и, конечно...
   - Конечно, не для того, чтобы полюбоваться моим цветущим видом или трудовыми неудачами.
   - Напротив... Если об этом, то я просто потрясен... Я... я... сейчас начну заикаться, потому что стою рядом с самым замечательным... Это так невероятно! - Жан-Поль в смущении поправил очки, не находя нужных слов.
   - Будем считать, что с официальной частью покончено. Что там стряслось у тебя? - Динстлер встревоженно посмотрел на Жан-Поля, предложив ему кресло в своем кабинете. - Садись-ка поудобней и докладывай по порядку, но осторожненько - дядя Йохи стал очень пугливым.
   - Я только что расстался с девушкой, которую зовут Виктория, и она как две капли воды похожа на Тони. Виктория рассказала мне о себе... вынуждена была. Это правда?
   - Ничего себе, дипломатичный подход к скользкой теме! Мейсон не научил тебя деликатничать и хитрить. Особенно в том, что тебя по-настоящему волнует. - Йохим с любопытством осмотрел кабинет, словно решал, что из скрытых здесь тайн можно вынести на обозрение, принюхался, уловив запах дыма от разведенного в саду костра, и стал внимательно разглядывать свои руки. - А тебе никогда не казалось, что твой шеф чем-то похож на меня?
   - Нет. Он совсем другой - очень напористый, уверенный в себе, энергичный. Вот только в лице... В лице часто мелькает нечто, заставляющее охнуть и вспомнить о вас.
   - Я "вылепил" себе двойника двадцать лет назад... Как обидно было портить безупречные славянские черты... Но мы были молоды, безрассудны и впутались в очень увлекательную игру...Я давно хотел рассказать тебе все, Жан-Поль. Именно тебе, потому что назначил тебя моим наследником распорядителем преступлений и сокровищ. Может, все-таки попросить принесли кофе? Отлично. И сендвичи? Славно, - я тоже слегка проголодался. К тому же реальность пищи придаст некий обыденный антураж тому, что я собираюсь поведать. Это очень важно - антураж! Вот, допустим, проходит мимо твоей калитки девушка, а ты и ухом не поведешь. А если вокруг - май, цветение, у загорелых коленей плещется подол балетного платьица, а на плече покачивается серебристый обруч - ты околдован. Ты будешь заворожен видением на всю жизнь... А вот и наш кофе!
   Они с преувеличенной жадностью приступили к скромной трапезе, потому что врожденное чувство стиля юного Дюваля и застенчивость Йохима не позволяли превратить эту чрезвычайно важную, жизненную необходимую им беседу в высокопарную трагедию, неизбежно скатывающуюся к фарсу.
   Они много смеялись - Йохим и не помнил, когда ему приходилось смеяться в последний раз. А здесь оказалось, что и Майер, и Арман Леже, и преследователи Динстлера, похищавшие его, а потом "клюнувшие" на дезинформацию - сплошь комедийные персонажи, как и он сам - нелепый Йохи "собиратель красоток".
   Вот только история с Тони получилась чрезмерно грустная, так что у юного Дюваля навернулись слезы и от растерянности задрожали губы.
   - Так выходит, что Антония до сих пор ничего не знает? А вы, дядя Йохи, вы для неё - всего лишь педантичный, старательный доктор... Это... это... это подвиг самоотречения.
   - Нет, мальчик, это расплата за гордость и дерзость.
   - Пора раскрывать карты, дядя Йохи. Антония - уже совсем взрослая, все поймет... Будет хуже, если ваши секреты она узнает от других. Здесь закрутился целый детективный роман... В Италию вместо Антонии поехала Виктория и там её дважды пытались убить...
   - Ах, вот про что намекал мне Остин, предупредив об осторожности. А чего мне теперь бояться, мальчик? Чего ждать... Вот только о вас всех беспокоюсь. Совесть нечиста.
   - Господи! Если бы мне удалось сделать такое... Если бы хоть одно такое лицо вышло из-под моих рук... Я забрался бы на самую высокую гору и орал, надрывая живот: "Ты молодец, Жан-Поль! Ты - гений!" Вы тоскуете, дядя Йохи, и от этого несправедливы к себе.
   - Друг мой, я люблю своего тайного внука. Знаешь - люблю. Как тебе объяснить, что это такое? Ну, умиление, жалость, желание защитить, не жалея себя. Буквально - закрыть от беды своим телом. Готтл - сын Тони, сын блестящей красавицы, совершенства... А похож на меня... Значит, все впустую, значит, красота, та, которую я хотел спасти, - смертна...
   - Этот мальчик не сын Виктории? - удивился Жан-Поль.
   - У Виктории нет женихов, насколько я знаю. Она вообще собирается остаться в монастыре после того... после моей операции... Но мы все втянули её в бесконечную цепь авантюр... Теперь ты знаешь, мальчик, как все это получилось... Тори - очень славная девочка, я привязался к ней, как к родной, все время обманываясь на сходстве, ловя себя на иллюзии - Алиса, Антония, Вика? - Бегущая в зеркалах моя детская возлюбленная... Но ведь это - конец. Точка. Каким бы прелестным ни был будущий ребенок Тори, он не будет похож на нее. На Антонию, на Алису, на ту погибшую под грузовиком малышку... Меня всю жизнь манили призраки... Иногда я совершенно ясно осознаю свое безумие...
   Рассказ Пигмалиона произвел на Жан-Поля возвышеннно-удручающее впечатление. Как реквием Моцарта. Вот он ещё звучит, ещё живой, переполняя душу... Еще рвутся и плачут невыносимо прекрасные звуки... но и они иссякают. Тишина, пустота, конец. Он не заехал домой, как собирался, уж очень тяжело было на душе. И что-то бунтовало и вопило в подсознании должен, обязательно должен быть выход. "Я постараюсь найти его, Пигмалион. Ты обязательно подожди". Тем же вечером Дюваль вылетел в Штаты.
   Антония отправилась во Флоренцию прямо с Востока. Покидала жаркую арабскую столицу с решимостью сразу же приступить к дальнейшему дознанию. Но уже в самолете поняла, что утратила весь свой поисковый задор. К чему все эти разоблачения, никому не нужные голые истины, вероятно, не слишком приглядные под безжалостными лучами правды. Плакать хотелось от того, что далеко внизу, где-то в зеленом полумесяце оазиса, окантовывающем бухту и напоминающем отсюда, с борта самолета, рисунок карты, остался дом на крутом берегу, утопающий в кущах цветущего сада. Остался принц Бейлим полурусский мальчишка Максим, так горячо, так страстно моливший её стать женой. Боже, как ни смешны брачные планы наследника мусульманской династии, как ни наивна его вера в победу, быть желанной все же очень здорово. И чрезвычайно печально ощущать себя взрослой и мудрой, заранее знающей "сценарий" этого внезапного романа. Вместо того, чтобы отправиться домой, ожидая звонков Бейлима, Антония летела во Флоренцию, торопясь увидеть графа Бенцони - единственного претендента на роль её настоящего отца.
   К счастью, Лукка оказался дома. Следуя за дворецким в сад, где находился в эти часы граф, Антония издалека слышала веселые детские голоса. Она попросила не докладывать о её прибытии, собираясь сделать сюрприз. Но сюрприз получила сама - в виде счастливого деда, забавляющегося на лужайке с двумя внуками. Лукка, одетый по-домашнему - в легкий белый спортивный костюм, пытался удержать на двухколесном велосипеде шестилетнего мальчика, в то время, как девчушка лет четырех, хныча бегала за ними, стараясь схватить колесо.
   Дворецкий остановился на почтительном расстоянии, не без умиления наблюдая идиллическую сцену и ожидая, пока делающий круг по лужайке граф не наткнется на гостью. Вот он увидел девушку, отпустил велосипед и бросился навстречу с распростертыми объятиями. "Это значит настоящий "сюрприз"", Антония никогда ещё не обнималась с Луккой, но неожиданная встреча подхлестнула радостные эмоции - она прижалась к его груди, с волнением вдыхая незнакомый запах, ощущая ладонями влажную ткань на его спине... неужели - отец?
   Потом они сидели в "маленькой гостиной" - огромной комнате с колоннами и четырьмя окнами , начинающимися от пола - от двух мраморных ступеней, спускающихся в парк. Там, на лужайке, под присмотром слуги и няни все ещё продолжались гонки, только для малышки вынесли нарядный трехколесный велосипед.
   На столике перед Антонией стоял набор вин "Дома Бенцони", фамильные же, по старинному рецепту выпекаемые бисквиты с орехами и вяленой хурмой и, конечно - широкая низкая ваза, полная фиалок.
   - Нет, я не заезжала домой. Прямо с аэропорта к вам, Лукка, сообщила Антония, отмечая заинтересованность графа, все ещё не решавшегося спросить гостью о цели визита.
   - Мы с Лаурой были очарованы тобой в Венеции. Конечно же, без участия А. Б. презентация просто провалилась бы. Но как ты отличилась на балу у Фолио! "Бог мой, да наша девочка стала заправской циркачкой!" - сказал я потом Алисе. - Лукка окинул Антонию внимательным взглядом. - Что, путешествие вышло удачным? Арабы оказались на высоте? Это не тот ли застенчивый мальчик, которого мы встретили на приеме в Париже?
   - Он. Только оказался совсем не застенчивым, - с облегчением поддержала Тони приятную тему. - В марте ко дню рождения он прислал мне сказочный наряд Шахерезады, а теперь принимал, как королеву... И... нет, это право, смешно...
   - Да что такое, говори, девочка! Он влюбился?
   - И сделал предложение... Конечно, я не отношусь к нему всерьез... Но он такой юный и пылкий.
   - Понимаю, понимаю... Его высочество очень легко понять. Вот только эти мусульманские дела... Если честно, сомневаюсь, что наследнику эмира дадут возможность удрать от ответственности... Он, кажется, единственный сын?
   - Увы. И слишком молод, чтобы быть хитрым в достижении своей цели.
   - Мужчина никогда не может быть слишком молод или слишком стар, чтобы не возжелать такую красавицу... - Лукка с явным удовольствием рассматривал Тони. - До чего же ты похожа на свою мать! Просто галлюцинации. - Граф опустил глаза, прогоняя из памяти вернувшееся прошлое. - Мы ведь тоже когда-то с Алисой были в Венеции. Очень давно. Задолго до твоего рождения.
   - Лукка, вы очень любили мою маму? - тихо спросила Тони, но граф вздрогнул, как от выстрела. Потом достал из вазы фиалку и жадно вдохнул её аромат.
   Тони смотрела на этого элегантного, красивого и доброжелательного человека новыми глазами, отмечая его внимание к себе, дружеское участие и случайно вырывающиеся фразы, которые мог бы произнести отец.
   - Я очень любил Алису и она всегда будет женщиной моей жизни. Женщиной номер один... Пойми, это не умаляет достоинства Лауры и моих чувств к ней, но Алиса была единственной и незаменимой.
   - Лукка, я теперь называю вас совсем запросто, на правах старой влюбленности в маму.. Скажите, вы ничего не хотели бы добавить к своим словам... Дело в том.. я недавно узнала, что Остин Браун - не мой отец. На лице графа отразилось столь неподдельное удивление, которое никак нельзя было спутать с замешательством или смущением.
   - Как? Я всегда считал твоих родителей идеальной парой... Правда, я долго жил в Парме и по соображениям деликатности не поддерживал связь с Алисой... Мы увиделись лишь в то лето, когда ты познакомилась с лордом Астором... - заявление Тони явно озадачило графа.
   - А, скажите, Лукка,.. Ну... Мама не могла выйти замуж за Остина уже будучи беременной?
   Лукка грустно улыбнулся, вспоминая целомудренную ночь в Рио-де-Жанейро, проведенную с Алисой, и глубоко вздохнул:
   - Увы, девочка... Если это и случилось, то осчастливлен отцовством был не я... Ах, как бы мне хотелось заполучить такую дочь!.. Предположить даже не могу... Мне казалось, что Алиса была сильно увлечена Брауном. Она не из тех женщин, которые умеют разбрасываться.
   - Мне тоже жаль, граф... Честное слово - Остин Браун - великолепный отец. Я бы и не смела мечтать о лучшем. Да и в любом случае не смогу относиться к Остину по-другому... Но, уж если выбирать ещё одного отца, я бы выбрала вас! - Тони поцеловала графа и собралась уходить. Лукка все ещё пребывал в задумчивости, словно решал в уме сложную математическую задачу.
   - Постой, а ты все же ничего не перепутала? Откуда такая странная идея? Я уверен, здесь какая-то ошибка. Но если хочешь ещё поиграть в сыщика, найди некоего доктора Жулюноса, Алиса была с ним дружна в те времена, а потом долго сотрудничала. Он где-то здесь, во Флоренции, Лаура должна знать. Вечером она появится и я тебе позвоню. Ведь ты будешь дома, девочка?
   - Входите в роль, Лукка. Скажите мне еще, чтобы поздно не выходила и не дружила с плохими мальчиками, - улыбнулась Тони.
   - Именно, именно. А еще, строго-настрого советую тебе никогда не обижать Остина, что бы ни откопала в своем расследовании. Поверь мне, тебе с ним очень повезло. Я был бы хуже.
   Синьор Жулюнас Антонии сразу не понравился. У него была маленькая частная клиника, в приемной ожидали очереди две дамы, но медсестра, взяв визитную карточку Тони, удалилась в кабинет и через минуту появилась вместе с тучным лысоватым господином, практикующемся, по-видимому, на гипнозе так пристально и тяжело смотрели его маленькие темные глаза.
   Антония попыталась представиться, но доктор остановил ее:
   - Я узнал ас, мисс Антония. Если не затруднит, подождите, пожалуйста, минут двадцать - у меня как раз прием.
   Он предложил Тони кресло и сказал сестре:
   - Синьора Валенсио, будьте любезны, отмените на сегодня все визиты, у меня возникли серьезные проблемы.
   Почему он сразу решил, что проблемы "серьезные" и что она явилась сюда для долгой беседы? - подумала Антония, внутренне ужаснувшись: Жулюнас догадался обо всем, потому что является её отцом. Нет, этого ей вовсе не хотелось. "Так тебе и надо, въедливая злюка. Хочешь променять чудесного, доброго Остина на этого мрачного типа, который будет приезжать на все дни рождения или вообще захочет жить рядом. Ужас!" Антония, подчиняясь порыву, собиралась уже сбежать, но сестра, заполнявшая что-то в регистрационной книге, уловила краем глаза её движение и строго напомнила: "Доктор появится с минуты на минуту".
   - Ну-с, я свободен, синьорита Антония. Где предпочитаете беседовать? Если не возражаете, мой кабинет свободен.
   Антония поднялась и послушно проследовала за доктором в большую темную комнату с наглухо зашторенными окнами.
   - У меня своя метода воздействия на пациента, требующая сосредоточенности. Даже у Мессинга вряд ли получилось что-нибудь, если бы его пациенты глазели в окна. - Он дернул шнурок и штора разошлась, открыв вид на скверик и противоположный дом с витриной магазина игрушек. В клетке, выставленной возле входа, огромный механический попугай вертел головой, топорщил желтый хохол и хлопал крыльями. - В таком соседстве трудно соприкасаться с мистическим. - Доктор Жулюнас вдруг улыбнулся и Тони поняла, что он не маньяк и не злодей, а просто одинокий и, по-видимому, не очень удачливый человек.
   - Когда мы познакомились с вашей матерью, я находился на гребне славы. Мои методы иглотерапии и внушения стали известны по всей Европе. Но мадам Алиса в один момент оставила меня позади. У неё редкий, запредельный, но, к сожалению, трудно управляемый дар... Если бы се спасенные Алисой люди могли подать за неё голос, то священный синод возвел бы её в сан святой... Но мне показалось, вас волнуют друге вопросы, юная леди?
   - Доктор, я знаю, что сохранение тайны - ваш профессиональный долг. Мне так же известно, что вы были другом моей мамы ещё до моего рождения...Скажите, вам ничего не известно о моем отце? - Антония торопилась, ей хотелось поскорее закончить разговор, затеянный, конечно, зря. Этот человек никак не мог быть любовником её матери.
   - Ваше появление на свет, детка, овеяно тайной, несколько более глубокой, чем рождение любого живого существа... Конечно, вы достаточно взрослы и вправе знать истину, какой бы страшной она вам не показалась... Вы - несомненно копия своей матери. Поверьте, я хорошо знал Алису, когда она была немного старше вас. Но... дело в том, что Алиса Грави-Меньшова не могла иметь детей. Физически не могла. Мне, как врачу и доверенному лицу пришлось столкнуться с этой проблемой. Та неудачная, первая беременность Алисы, увы, завершилась трагически...