Страница:
Лист 22
У самого берега по воде простерлись листья какого-то растения. Продолговатые и густо-зеленые, они были похожи на листья тропического фикуса. Я был в несколько раз меньше каждого листа. Торжественно покачивались над водой громадные столбики розовых цветов. Это земноводная гречиха.Вода ограждала гречиху от незваных пришельцев, которые вползли бы и пробрались бы к нектару.
Голодный, усталый, я издали глядел на розовые цветы и, вздыхая, вспоминал, как вкусны и питательны пыльца и нектар земноводной гречихи, — глядел и не знал, что делать. Мне не доплыть, не добраться до этого куста — не хватит сил. Я отошел от воды и скоро увидел другой куст земноводной гречихи, на берегу. Здесь она защищалась от похитителей нектара на иной лад: стебель был покрыт волосками, которые выделяли клейкую жидкость. В ней барахтались жучки, муравьи. Чтобы не «влипнуть», как муравей, я взобрался на высокий высохший куст. Он рос рядом с гречихой. Я потянул розовые цветы гречихи к себе. Ел пыльцу, пил нектар. Цветы рвались из рук. Я не отпускал. Был ли то обед или ужин? Не все ли равно! Я сыт. Но голова все еще кружилась. Может быть, от еды и питья, а может быть, оттого, что я слишком высоко взобрался…
С большой осторожностью, рискуя свалиться, я спустился на землю.
Аэростаты… аэростаты…
Лист 23
Вечерело. Заходило солнце. Опять над большой полноводной рекой носились птицы-стрекозы. И их блестящие длинные узкие крылья переливались цветами радуги.Они беспокойно провожали волны в долгий путь и исчезали за изгибами реки.
Опять в голове неотвязно зазвучало: аэростаты… И стало мне казаться, что где-то, когда-то я видел много-много аэростатов. Серебристые, легкие, привязанные длинными тросами, они чуть-чуть покачивались и рвались, тянулись, готовились взлететь. Но где и когда я их видел? Не помню. Я взобрался на ствол, чтобы улечься на листе: здесь спокойнее и безопаснее спать, чем на земле. Некоторое время я ворочался: ведь по всему листу проходят жилки. Наконец я примостился, нашел удобное положение.
Рядом со мной ярусами поднимались зеленые листы. На каждом — тысячи и тысячи своеобразных форточек. Настежь они были открыты утром и вечером — свежий воздух проветривал растения. Но в жару закрывались. Конечно, я понимал, что форточки — устьица листа. Открывая и закрывая их, растение упорядочивает испарение воды.
Лежа на чуть-чуть покачивающемся листе, я в дремоте смотрел на прихотливые очертания листьев и думал: хоть бы во сне увидеть аэростаты.
Ведь бывает же так, что человеку приснится то, о чем он напряженно думал. И он просыпается радостный и взволнованный: вспомнил, всё вспомнил. Но нет, не слушается сон человека. Приснилось мне совсем другое. Я лежу на верхней полке вагона медленно движущегося поезда. И вдруг резкая остановка. Чуть было не свалился. Падаю, руки мои хватают, цепляются за край полки. Проснулся.
Солнце уже высоко стояло в небе. Я лежал на самом краю листа. Лист, следуя за солнцем, двигался и поворачивался всей поверхностью к солнцу, и я все скатывался. Вот тебе и медленно движущийся поезд! Вот тебе и аэростаты!
С реки долетали острые, тонкие звуки. Комары заводили свою музыку. Оглянулся. Меня поразило: направо за листом чуть-чуть покачивалась какая-то гигантская тень. Качание тени вдруг усилилось. Игра светотени! И было такое мелькание, что у меня зарябило в глазах. Огромный гамак, сотканный пауком-тенетником, был привязан канатами к деревьям. Ветра нет, а мелькание, игра светотени не прекращаются. Значит, паук сам раскачивает сеть. Так он делает в минуту опасности или при нападении на добычу: сеть становится невидимой, словно тает, расплывается.
Но лихорадочная игра светотени и резкое мелькание постепенно прекратились. Гигантская тень от сети спокойно легла на землю.
Я спустился с листа и стал снизу рассматривать сеть. Ни добычи паука, ни его врага не увидел. Только сверкали на солнце капли клейкой жидкости.
Припомнил! Все припомнил! Аэростат!
В тот миг, когда опрокинулся мой плот, в тот именно миг, там, в глубине вод, я увидел такую же сеть из паутины. Она качалась в воде и была похожа на аэростат. Все ясно: надо искать мой потонувший мешок с дневником там, где в воде висит такая же сеть, похожая на привязанный аэростат.
Чем больше я смотрел на сеть паутины, тем яснее становилось, почему слово «аэростаты» неотвязно звучало в моей голове.
Лист 24
Надо нырять. Найду подводный аэростат — найду около него и мешок с дневником.В той, «большой», жизни я был неплохим пловцом и знал, что у ныряльщиков на большую глубину бывает кровотечение из носа, ушей и рта. Я знал, что ныряльщик может пробыть в воде около двух минут.
Тяжелый камень в руке. Совсем как у искателя жемчуга. Прыжок! Вода сомкнулась над моей головой. Камень потянул глубоко на дно. В висках стучит. Плохо вижу. Головокружение. Впереди мелькнуло что-то темное. Бросил камень, всплыл наверх. На песчаном берегу едва пришел в себя. Пульс усиленно бился. Голова все больше кружилась. Шум в ушах не переставал.
С трудом дополз до какой-то пещеры. Чья это нора?
Не все ли равно — она пуста. Кое-как подкатил к пещере большой камень, кое-как прикрыл вход. Прислонившись в пещере к стене, я задремал.
Лист 25
Пришел новый день. А с ним — другие размышления. Надо вспомнить и отгадать тайны ныряльщиков. Какие чудо-ныряльщики были в древние времена! Царь персов Ксеркс, воевавший с греками, предложил греку-ныряльщику Силлиасу раздобыть сокровища с потонувшего на большой глубине корабля. Силлиас извлек и доставил сокровища царю. Но Ксеркс, увидя замечательное мастерство ныряльщика, задержал его на корабле, никуда не отпускал. Но в тот час, когда налетела буря и поднялся шторм, грек-ныряльщик Силлиас прыгнул с корабля в море. Уплыл.История примечательная, но она вовсе не раскрывает тайны ныряльщика грека Силлиаса.
Я стал думать о физиологии ныряльщика. По-видимому, процесс ныряния связан не только с общеизвестным фактом, что у ныряльщика под действием давления воды происходит процесс освобождения азота в организме. Киты и тюлени — млекопитающие — дышат легкими. Набрав в свои легкие кислород, они очень долго остаются под водой. Видно, что-то помогает их организму связывать выделяющийся азот. Может быть, какие-либо микробы? Вот бы исследовать в лаборатории.
Нет, не время вспоминать, жалеть, вызывать тени прошлых лет!
Надо учиться нырять. Снова и снова нырять. Я медленно подошел к берегу, взял свой камень, сделал глубокий вдох и бросился в воду. И тут мне показалось, что рука коснулась какого-то шланга. Я даже почувствовал, что шланг отстранился, совсем как живой. Я опускался на дно, а рядом тянулся шланг, словно кто-то с берега ловил рыбу странной живой леской. На дне я сразу же увяз в иле и почувствовал, что под ногой шевелится что-то живое. Инстинктивно, чтобы не упасть, схватился за качающийся шланг, но он как-то странно сокращался, уходил вниз. Точно кто-то там, на дне реки, тянул его к себе. Я почувствовал, что держусь за живой отросток существа, которое закопалось в ил.
Казалось, будто «подводный» рыбак протянул свою живую леску к поверхности воды со дна реки.
Я доплыл до берега. Уже лежа у входа в пещеру и думая о том, что случилось со мною в воде, я догадался, что шланг, за который ухватился, — дыхательная трубка личинки мухи-ильницы.
Личинка мухи живет па дне, закапываясь в ил, и выставляет наружу свой хвостовой отросток — дыхательную трубку. Через эту трубку личинка дышит свежим воздухом. А если повысится уровень воды? Удлинится дыхательная трубка. И она же сократится, если уровень воды понизится.
Теперь я знаю, как ходить по дну и оставаться под водой не одну-две минуты, а значительно дольше. Здесь неожиданный подсказ: дышать через трубку, как личинка мухи-ильницы. Я буду ходить по дну реки, держа во рту трубку-соломинку, искать мешок с дневником, искать там, где качается в воде паутинная сеть, похожая на купол аэростата.
Лист 26
Утро началось с того, что я сказал себе: «Мне нужна соломинка». Я ходил и искал колос ржи. Иногда я останавливался, закрывал глаза, и мне чудилось, что сюда, в Страну Трав, долетает долгий шорох колосьев спелой ржи под ветром. Тяжел созревший колос и стремительны порывы ветра, но соломинка не ломается, только качается и гнется. И не прекращается шорох колосьев.Помню, к открытию Всемирной выставки в Париже была возведена Эйфелева башня. И тогда же французский ученый Фансе указал на соломинку ржи как на лучший пример стройного, прочного и изящного сооружения. Он писал, что Эйфелева башня, по сравнению с большинством растений, — неуклюжа и широка. Высота соломинки ржи с трехмиллиметровым диаметром при основании равна примерно тысяче пятистам миллиметрам. Эйфелева нее башня, чтобы сравниться прочностью и высотой с соломинкой, должна быть в восемьдесят три раза выше.
Все это пришло мне в голову, когда я бродил и искал соломинку. В лесу трав я увидел уходящую в небо невероятной длины желтую трубу, перехваченную в разных местах огромными узлами, кажется — колос ржи! И тут я убедился: зря искал. Совсем забыл, что я во много-много раз меньше, чем эта соломинка.
Лист 27
Сухой стебель растения был полым и тонким. Я его срезал острым осколком раковины. И вот настала минута: держа стебель во рту, я нырнул и опустился на дно реки.Осторожно и медленно сделал первые шаги по дну; один конец стебля во рту, другой — над поверхностью воды. Дышать ртом было трудно, тростинка мешала каждому движению. Над моей головой толща воды. Но не следует об этом думать. Надо все время помнить: как бы не оступиться, не упасть, не выпустить изо рта стебель, не погрузить его верхний конец в воду. Я сделал несколько неуверенных шагов. Дорогу мне загородил какой-то странно поблескивающий большой холм. Надо обойти.
Но стало страшно. Холм приподнялся, раздвинулся в основании, и из него показался отросток. Странное живое существо, упираясь на выступивший наружу отросток, двинулось прямо на меня и ударило сильной струей воды. Вода — в воде! Я упал, но трубки не выпустил. Холм снова окатил меня водой. Как из брандспойта, как из металлического наконечника, надетого на кишку пожарной машины, била в меня струя. Я лежал на дне реки, не выпуская трубки изо рта, дышал. Удары струй прекратились. Поднялся. Увидел: это «живое сооружение» придвинулось совсем близко и тянет меня к себе, всасывает. Я схватился за ствол подводного растения. Трубка вырвалась изо рта. Захлебываясь, я попытался всплыть…
Лист 28
Аэростат! Серебристый аэростат в воде! Я сидел под куполом и свободно дышал. Как я в нем очутился? Какой случай спас меня?Упустив трубку, захлебываясь, я сделал какое-то движение, чтобы подняться на поверхность, и оказался в аэростате. Он висел на ветвях того подводного дерева, за которое я ухватился, когда упал. Кто здесь повесил аэростат? Кто наполнил его воздухом? Об этом потом.
Здесь же сразу скажу — очутившись в аэростате, я сообразил: холм, который тянул меня, всасывал, бил в меня струей, был обыкновенной беззубкой, двухстворчатой ракушкой. Этот моллюск полузарывается в мягкий грунт водоемов. Створки его медленно раскрываются, и через щель высовывается нога — мягкий желтоватый тупой отросток. Моллюск ползет по дну. Скорость двадцать — тридцать сантиметров в час. У беззубки два сифона: вводной и выводной. Приходит в действие вводной сифон — и мелкие живые существа, плавающие в воде, втягиваются с большой силой. И роговые лопасти загоняют попавшуюся живую пищу в рот. Ненужная, отработанная вода вытесняется, выбрасывается через выводной сифон.
Беззубка насытилась — сомкнулись створки, она превратилась в неподвижный холм…
Течение чуть-чуть покачивало подводный аэростат, в котором я сидел. Его прозрачная сферическая оболочка, прочно и ловко натянутая на густую веревочную сетку (надежный каркас!), была прикреплена к стволам подводных деревьев.
Не этот ли аэростат я увидел в тот миг, когда плот перевернулся? Возможно, что где-то здесь, под деревом, к которому привязан этот аэростат, лежит мой дневник… Совсем близко!
Сидя на одной из веревок сети, упираясь ногой в другую, я отдыхал.
Легкие тени появлялись, скользили, исчезали в глубине вод. Слышались неясные звуки. Возникали и таяли. Полусумрак. Там, над рекой, высоко — солнце. И его теплые лучи, преломляясь в воде, тянулись в этот призрачный мир.
Пора! Скорее на берег! Раздобыть новый полый стебель и сразу вернуться и нырнуть под этот аэростат.
Надо покинуть тихий хрустальный прозрачный дом, пока не вернулся тот, кто его построил…
Восемь глаз, горя фосфорическим блеском, глянули на меня из-за ствола соседнего подводного растения. Он! Хозяин и строитель дома под водой. Водяной паук! Серебрянка — аргиронета!
Этот подводный колокол — его гнездо — я принял за аэростат.
Лист 29
«Бежать!» — мелькнуло у меня в голове. И тут же другая мысль: «Я не на земле! Надо вынырнуть. Уплыть!»Секунды растерянности и смятения. Ив эти секунды я увидел, как от серебрянки потянулся канат. Но не к моему пристанищу, а куда-то в сторону. Неожиданно канат обвился вокруг какого-то растения. Потом водяной паук потянул его снова вперед и снова назад.
Я смотрел, наблюдал. И совсем забыл, что сижу в доме другого такого же паука, забыл, что и мой водяной хозяин — паук — может вдруг вернуться домой и застать меня — непрошеного гостя.
Не отрываясь следил я, как серебрянка прикрепляла канат то к стволам у самого дна, то к камням. Канат двигался в разные стороны и казался совсем живым. И все время горели в воде фосфорическим огнем восемь глаз, глядевших в разные стороны. Ни на один миг ни в одном месте канат не запутался, не оборвался. Он лег на дно реки, образовав ломаный многоугольник. Я заметил, что в тех местах, где серебрянка прикрепляла его к стволам растений или к другим неподвижным предметам, там канат был толще. С каждой минутой увеличивалось число линий в многоугольнике, и постепенно линии образовали частую сеть.
Но вдруг строитель оставил свою сеть и проплыл мимо моего аэростата: пара челюстей и целая поросль щетинок. Уплыл. Но мне казалось, что вместе с сетью на дне реки остались восемь фосфорических глаз.
Вскоре паук-строитель вновь показался. Блеснула серебряная одежда из воздушных пузырьков, которую он одел на себя там, на поверхности воды. Серебрянка опустилась около сети на дно реки. Она чуть-чуть приподняла сеть, залезла под нее и стала касаться лапками своей блестящей одежды. Пузырьки воздуха отделялись от щетинок и, цепляясь за нити сети, тянулись вверх, приподнимали ее. Снова и снова серебрянка уплывала, приносила с. поверхности воды пузырьки воздуха, оставляла их под сетью. Затем она снова принялась прясть свою пряжу. Переплет сети становился все более частым, густым. И скоро пузырьки воздуха, принесенные пауком, начали раздувать не сеть, а серебряное полотно шатра, в котором будет жить водяной паук.
Серебряный полотняный шар — аэростат, распираемый воздухом, пытался взлететь, но канаты, прикреплявшие его к стволам подводных деревьев и к неподвижным предметам, не отпускали, крепко держали.
Мой плот опрокинулся возле аэростата. Но под водой я увидел, как серебрянка сооружает новый аэростат. Постепенно я привык к легкому подводному полусумраку и начал различать: поодаль и надо мной висели другие аэростаты. Серебристые, легкие, все они были похожи один на другой. Их много.
Становилось все труднее дышать, кружилась голова — не хватало воздуха. Пора, давно пора выбраться на поверхность. Но я все еще медлил, рассматривал качающиеся в разных местах аэростаты. Хорошо вглядевшись, я увидел, как в одних подводных колоколах пауки-серебрянки отдыхали, подобрав ножки, в других — пожирали пойманную добычу.
Сколько же серебрянок здесь? Сколько серебристых аэростатов понастроено и привешено к подводным растениям? И где, под каким из них, около какого аэростата искать мой мешок с дневником?
Лист 30
Кто там бродит по дну Великой Медленной реки, кто ходит, вдруг останавливается, нагибается, берет что-то в руки, поднимает, вглядывается, озирается и вновь бреде!? Маленький человечек со скафандром на голове, с осколком острой раковинки в руке и со связкой канатов, перекинутой через плечо.Он ищет свой дневник, который надо-» передать людям, — дневник опытов, наблюдений и открытий, сделанных в Стране Дремучих Трав, дневник, полный сведений, которые обогатят науку и жизнь людей.
Вынырнув из жилища серебрянки и вернувшись на берег, я уже иначе, спокойно и смело, смотрел на Великую Медленную реку. Разве не для меня в ее глубинах серебрянки строят и наполняют воздухом свои жилища? Я подплыву к одному из них, самому маленькому, и острым осколком ракушки перережу канаты. Этот колокол, полный воздуха, я надену на себя и спокойно пойду по дну реки на поиски своего дневника. А когда иссякнет воздух в скафандре, я заменю его другим. Обшарю, осмотрю все закоулки дна реки.
Аэростат, наполненный воздухом, должен взлететь, когда я перережу канаты. Но камней на дне реки много — я их подвяжу, как грузила, к канатам, и аэростат не всплывет.
Каждый день менял я скафандры, шарил вдоль берега, осматривал подводные кусты, стволы, ветви, листья… Приключения? Их было много.
Однажды я сделал шаг-другой в скафандре и вдруг почувствовал — задыхаюсь. Скафандр был большой, но мне почему-то не хватало воздуха. Едва-едва освободил голову и всплыл на поверхность воды. А когда аэростат прибило к берегу, я рассмотрел: в своем гнезде серебрянка сплела второй этаж. Крепким прозрачным полотном отделила она первый этаж от второго, где лежали яйца, маленькие яйца, из которых выйдут паучата. Обычно в таких случаях серебрянка сидит у входа в первый этаж — сторожит. Но на этот раз «хозяйка», наверное, куда-то отлучилась. А я, не заметив, натянул на себя двухэтажный аэростат.
Неизменно, каждый день, я опускался на дно реки, выбирал пустое жилье серебрянки, перерезал канаты, привязывал к ним камни-грузила и, надев этот скафандр, двигался по дну реки, преодолевая сопротивление воды. Искал мешок с дневником.
Полно, уж не лучше ли прекратить поиски, вспомнить все, что было записано и начать новый дневник? Но процесс писания прочится очень долго. Добывать, приготовлять бумагу, чернила, перья — сколько времени на это уйдет! И окажется, что я пишу не скорее, чем во времена клинописи.
Новых открытий, о которых надо сказать людям, много, очень много. А жизнь так коротка…
Лист 31
Но настал день, час, миг, и я увидел в воде свой мешок с дневником.Помню, в то утро я проснулся с отчаянием в душе — пора прекратить все поиски. Потом нехотя стал готовиться к спуску, посмотрел на реку, и неожиданная радость надежды охватила меня.
Конечно, не с неба свалились надежда, уверенность и радость. Все гораздо проще. Сколько раз я замечал, что в одной излучине берега течение замедленное. Замечал, но не думал об этом. Но в утро, когда, отчаявшись найти дневник, я подошел к берегу и посмотрел на реку, то сделал простой вывод: уплывая, мой дневник мог застрять в затоне, где течение было почти незаметное. И в душе возникла спокойная уверенность: сегодня я найду дневник. Помню, как столкнулись два чувства: отчаяние и надежда. И одно из них — отчаяние — растворялось, иссякало.
Спустился на дно реки. Со скафандром на голове добрался до излучины реки. Увидел: в нескольких десятках шагов от меня, у входа в затон, под веткой подводного дерева, лежал мой мешок с дневником.
Но не удивился, не вскрикнул — задохся от радости. Показалось странным: как же я раньше не догадался зайти в затон? Верно, мой мешок-кокон долго плыл, качался на воде. Но веревка развязалась, вода проникла в мешок, и он опустился на дно. Вода, конечно, не коснулась листков дневника: пачка плотно запечатана — покрыта воском.
Вот он — труд тысяч и тысяч часов одинокой жизни в Стране Дремучих Трав, непрерывный мой разговор с людьми, которых не увижу никогда, никогда! Вот он — верный спутник моих невероятных исканий, безмолвный свидетель смешных приключений, отчаянных случаев, страшных происшествий, мой помощник в трудах, поисках и наблюдениях… Единственный друг, кому доверял я свои размышления, находки и открытия в бессонные, тревожные ночи, медленные рассветы и задумчивые закаты. Вот он, мой дневник! В нескольких шагах от меня.
Я крепче натянул на голову скафандр. Сделал шаг…
Но дневник мне взять не удалось.
Лист 32
Вход в затон преграждало какое-то подводное дерево. За ним лежал мой мешок с дневником. И, чтобы взять его, надо было обойти дерево. Я хотел войти в затон слева, но дорогу заслонила спиральная высокая постройка.Башня едва заметно передвигалась по дну. По всему сооружению, по оборотам его, тянулись три темные полосы. Это была лужанка — крупная улитка с завитой раковиной. Она ползла, высунув из-под основания своего дома широкую плоскую ногу и упираясь ею в грунт. Я постучал в стенку двигающегося сооружения. Непростительное легкомыслие! Сооружение перестало передвигаться. Остановилось и загородило мне дорогу: улитка втянула ногу, закрыла крышку дома.
Оставалось зайти в затон с правой стороны. Мешок лежит совсем близко. Пройду мимо заросшего мхом камня, наклонюсь, возьму дневник.
Пошел. Глаз с мешка не сводил. Чем ближе подходил к камню, тем более странным казался мох, который на нем рос. Он точно был составлен из каких-то трубочек. Из них торчали белые перистые хохолки. Они едва-едва дрожали, чуть-чуть качались. По-видимому, от легкого, медленного течения воды. Казалось, будто трубочки кивают мне белыми головками.
И тут я почувствовал: мне трудно идти дальше и не могу сделать шага назад. Было такое ощущение, словно кто-то толкает меня к этим трубочкам.
Какие-то небольшие живые существа, проплывавшие мимо камня, почему-то вдруг приостановились в воде. Хохолки потянулись к ним, и эти живые существа исчезли в трубочках мха. Так вот как ловят добычу эти перистые хохолки — щупальца трубочек мха, выросшего на камне!
Я попытался отойти подальше от камня. Но, видно, трубочки с перистыми хохолками тянули к себе все, что появлялось рядом с ними: скафандр мой закачался. Я держал его крепко руками. Что делать? Всё резче трепетали и с большей силой тянули меня к себе удивительные страшные трубочки. Погибельный мох был уже близок. Не помня себя, в отчаянии, крепко придерживая левой рукой скафандр, я нагнулся, поднял камень и швырнул в трубочки. И сразу же белые хохолки мха замерли, застыли. О, вы тянете к себе, всасываете только живые существа?! Я стал поднимать кусочки раковин, камешки и швырял, все швырял. И уже без усилий удалялся от застывших трубочек. Обернулся, посмотрел и издалека увидел: трубочки снова стали кивать мне перистыми хохолками, качаться, дрожать. И опять показалось, что на камне растет только мох.
В Стране Дремучих Трав встречал я самые неожиданные и своеобразные формы приспособления обитателей к окружающей обстановке. А здесь, под водой, увидел, как хищное животное притворяется… мхом. Мхом? Так ведь это мшанки! Колония мшанок. Этих животных относят к червеобразным.
Было бессмысленно тратить силы и кислород в скафандре на борьбу с опасными и коварными мшанками. Я всплыл на поверхность реки.
Лист 33
Не надо отчаиваться, говорил я себе на берегу: дневник не уплывет из затона. Нельзя обойти дерево с правой стороны — там мшанки. А с левой? Не вечно же лужанка-улитка со своим домом будет стоять на одном месте и загораживать дорогу.И действительно, когда на другой день я пришел в скафандре к затону, то увидел: дорога к дневнику с левой стороны свободна. Но, как раньше, чуть-чуть дрожали в медленно текущей воде ветви дерева, простертые над мешком. Мне показалось странным, что это дерево совсем не похоже на другие подводные деревья: оно было прозрачное, словно сделано из зеленого хрусталя. Но ведь в воде краски, цвета и оттенки совсем иные, чем там, в травах, под ярким солнцем. С того дня, когда я надел на голову жилище серебрянки — мой скафандр — и стал бродить по дну реки, у меня появилось ощущение, будто я хожу по забытому старому замку, куда свет пробивается сквозь пыльные цветные стекла.
Всего несколько шагов оставалось до дерева. У него было шесть ветвей. Все зелено-прозрачные, как и ствол. Под одной из веток — мой мешок с дневником.
Я поправил скафандр, спокойно подошел, нагнулся, протянул руку и… вскрикнул от боли.
Лист 34
На берегу я рассматриваю руку и не верю в то, что со мной случилось на дне реки, не верю в то, что видел своими глазами. А этот ожог? Рука в одном месте припухла, покраснела. Боль не проходит.Вот в подробностях, как это было.
На дне реки я нагнулся и протянул руку, чтобы взять мой мешок, но кто-то резко ударил меня по руке. Ожог! Я увидел, как ветка прозрачного дерева закачалась, потянулась и пыталась схватить меня. Опять удар, ожог!
И теперь, вспоминая, я вновь переживаю то состояние оцепенения, когда человек во сне хочет позвать кого-то на помощь. Хочет, но не может: все внутри стынет от страха. Да, я все еще помню свой испуг.
На берегу боль постепенно утихла. Не пойму, не разберусь, не догадаюсь, что же случилось под водой. Разве может ветка подводного дерева размахнуться и ударить человека по руке?
Я оттачиваю камнем кусок створки раковины. Он становится все острей и острей. Раковина под камнем шуршит, звенит — дз… дз… С этим острым серпом я снова спущусь на дно реки.