Брагин Владимир Григорьевич. В Стране Дремучих Трав

   «Аргиронета! Серебрянка!» — сообразил я, вспомнив все, что читал о подводных аэростатах в записках Думчева.
   — Дышите здесь спокойно, как на земле, — услышал я ровный голос Думчева, когда устроился рядом с ним на стволе.
   Я стал осматриваться. Сквозь прозрачную оболочку терема, в котором мы сидели, я видел, как толстые стволы незнакомых мне подводных деревьев тянулись со дна речки, сплетались, переплетались, дрожали в зыбкой воде и уходили ввысь. Длинные боковые стебли стлались по течению, точно уплывали куда-то далеко-далеко.
   Видно, мало стало места на земле могучей растительности Страны Дремучих Трав, и она ринулась в воду.
   Вдруг за густыми переплетами водорослей, совсем недалеко от нас, я увидел горящие глаза. От ветки к ветке, от ствола к стволу потянулись канаты.
   Мы сидели на сучках подводного дерева, скрепленных паутиной, и наблюдали странную, прихотливо-разнообразную жизнь подводного царства. Меж стволов, стеблей и ветвей мелькали тени каких-то животных. То плавно, то резко они рассекали воду.
   — В этом колоколе мы можем пребывать спокойно, — сказал Думчев. — Понимаете ли вы, что это сооружение спасло нас от беды? Водолазный колокол, — указал он на сетку, сотканную аргиронетой из паутины, — паук постепенно освобождает его от воды и заполняет воздухом. Каждый пузырек воздуха, прикрепленный к паутине, вытесняет, как это известно из физики, равный объем воды. Теперь вы не сомневаетесь, что человеку незачем было мудрить там, где был перед ним уже готовый образец природы?
   «Что за вздор!» — хотел я сказать. Но вспомнил наш недавний разговор о цементе, вспомнил об обиде, которую нанес Думчеву, и промолчал.
   Он снова обратился ко мне, но я сослался на свое незнание водолазного дела.
   Вынырнув из колокола, мы всплыли на спокойную гладь воды. А потом с большим трудом вскарабкались на обрывистый берег.
   — Итак, начинаем охоту за скарабеями, — сказал Думчев. — Ведите же меня туда, где в последний раз видели скарабеев с шаром, в котором была крупинка.
   Я всматривался, размышлял.
   — Видел я скарабеев два раза. Один раз, когда они закатали крупинку в шар, покатили этот шар за гряду холмов, а другой раз на этом берегу. С крутого обрыва я и свалился в речку.
   — Где же вы свалились? Укажите место. Я повел Думчева вдоль берега:
   — Там был обрыв… изгиб… поворот реки, — говорил я.
   Думчев привел меня на крутой обрыв:
   — Это было здесь? Или, может, вон там, у того изгиба? Там тоже обрыв. Или налево — у поворота реки?
   Я не знал, что ответить. Все обрывы и изгибы реки были для меня здесь схожи.
   — Не смущайтесь! Укажите мне хоть направление, по которому вы из леса пришли к речке, — сказал Думчев.
   Я повел было Думчева в ту сторону, где какой-то куст и стоящее рядом с ним дерево показались мне знакомыми. Подошел поближе и увидел, что ошибся. Проплутав по берегу, я убедился, что мне не найти того места, откуда я свалился, спасаясь от скарабеев.
   Но мог ли я отказаться от поисков крупинки, цена которой — возвращение в большой мир? И в эту минуту я подумал, что здесь, на берегу, возможно, были совсем другие скарабеи. А похитители остались там, за грядой холмов. Предположение неожиданное и ничем не обоснованное. Но расстаться с этим предположением не мог, а может быть, не хотел: оно меня успокаивало, выводило из мрачного состояния. И я поверил в собственную выдумку.
   Своими мыслями я поделился с Думчевым. Он посмотрел на меня пристально и внимательно:
   — Вы предлагаете поход за гряду холмов? Хорошо. Я согласен.
 

Неожиданные вопросы Думчева

   Чем дальше мы шли, тем больше я начинал раздумывать: ведь Думчев собирается раздобыть чернила и, видимо, остаться в Стране Дремучих Трав, продолжать исследования и заново писать свой дневник. Все это тягостно, непонятно. И почему он уклоняется от разговора о главном, о возвращении? Почему не спрашивает о моих дальнейших намерениях?
   Наверное, вид у меня был понурый и растерянный. Я об этом догадался потому, что Думчев с беспокойством часто оборачивался и поглядывал на меня. Он остановился и, желая отвлечь меня от мрачных мыслей, сказал:
   — Вы, конечно, знакомы с нотной грамотой?.. Так знайте: уже подсчитано количество ударов крыла насекомого в минуту.
   Я не сразу понял, о чем он говорит.
   — Слышите? Летит пчела… Она издает при полете звук… Прислушались?
   — Ля!
   — Правильно. И это соответствует четыремстам сорока двойным колебаниям в секунду. Прислушайтесь же к новым звукам.
   — До!
   — Этот звук соответствует тремстам тридцати колебаниям крыльев пчелы в секунду: Не четыреста сорок, а триста тридцать, на сто десять, меньше. Пчела, видно, сильно утомлена. В Стране Дремучих Трав, закрыв глаза, я в любую минуту по звукам знаю всё, что делается вокруг меня: утомлены ли, обеспокоены, ли обитатели, летят ли с ношей или налегке, куда направляются. Здесь я проверил таблицу высоты звуков, производимых разными насекомыми. С таблицей я ознакомился еще давным-давно, в лаборатории. Насекомые взмахами крыльев рождают разные звуки. Частые взмахи — одной высоты, редкие взмахи — другой. Еще с детства я научился определять высоту звуков различного тембра. Ведь всякий музыкант сразу скажет, какой высоты ноту взяла певица или певец. Здесь все это мне пригодилось. Крылья здешних обитателей! Что может быть интереснее и поучительнее для людей, чем наука о крыльях и полетах!
   Думчев, резко повернув в сторону, повел меня к полянке, видневшейся сквозь чащу трав. К дереву на краю полянки было привязано крылатое существо.
   Думчев подошел поближе и начал объяснять. В рассказ вплетались воспоминания о его первом, единственном, давнишнем полете на ярмарке.
   — Вот видите, видите! — говорил он. — Вот как надо строить машину для полетов в воздухе! Это стрекоза с двумя парами крыльев: одна пара расположена немного выше другой. Каждая пара крыльев у стрекоз развивает как подъемную, так и тяговую силу. Эти крылья не только поддерживают, но и двигают аппарат. Даже слабое движение длинных крыльев развивает большую тяговую силу. Эту сильную стрекозу называют «коромысло».
   Думчев отвязал стрекозу. Она сразу взлетела и исчезла из виду.
   — Что, хороша в полете? Смотрите, вот еще одна такая же на привязи. Передняя лобовая часть крыльев — жесткая, а задняя — гибкая. Таким образом, крыло автоматически меняет угол встречи с потоком воздуха, в зависимости от того, куда направляет стрекоза свой полет: вверх, вниз, вправо, влево. Что, хороша?
   Думчев вопросительно поглядывал на меня
   Я молчал. Он по-своему понял мое молчание.
   — Удивлены? А теперь я покажу вам нечто непревзойденное. Видите, вот другая стрекоза — из семейства либеллюла. Смотрите, как распластаны ее широкие крылья. Это весьма проворный и самый мощный летун. А размеры крыльев! Размеры!
   Я прикинул: размах крыльев был вдвое больше самого насекомого. Но меня поразила окраска. И я сказал:
   — Какая серьезная и добротная окраска! Задняя пара крыльев имеет при основании широкую темно-коричневую полосу того же цвета, что тело…
   Думчев прервал меня:
   — Вы дитя, что ли? Не на окраску смотрите, а следите за полетом. Видите, она отдыхает. Сидит, но к полету готова. Она держит крылья в горизонтальном положении. Готова всегда… Сидит против ветра! Итак, в полет! — крикнул Думчев.
   Развязав узлы канатов, он толкнул стрекозу своей саблей — жалом осы. Либеллюла взлетела. Это был не полет. Это была головокружительная, но вместе с тем грациозная игра в воздухе.
   — А ловкость, ловкость-то какова! А мощность!.. Теперь глядите! — воскликнул Думчев.
   Действительно, было чем восторгаться. Стрекоза, преследуя какую-то добычу, перевернулась на миг спинкой вниз. Затем резко выровнялась, последовал поворот за поворотом, и она схватила добычу.
   — Сергей Сергеевич, — начал я, — все это интересно, но…
   Я хотел было рассказать о современной авиации, о том, что человек уже обрел крылья и стал хозяином воздуха, но Думчев не дал мне вымолвить ни слова.
   — Пусть же люди учатся построению своих летательных машин у стрекоз! — назидательно закончил он.
   «Сегодня же вечером, — подумал я, — надо будет рассказать обо всем, что произошло в нашей стране за годы его отсутствия… О нашей великой революции, о могучем движении науки вперед, о сказочном скачке техники… Надо сделать это осторожно, постепенно. Он будет ошеломлен, огорошен, потрясен услышанным. Ведь многое, что он собирается принести в дар Родине, уже найдено, открыто, изобретено, изучено…»
   Мы начали подниматься на пологий холм.
   — Видите? — спросил Думчев и остановился на самой вершине холма.
   — Вижу. Два туманных полукруга в воздухе. Вот они висят в одном месте, а вон и в другом месте два таких же полукруга. Странное явление…
   Думчев усмехнулся:
   — Эти два полукруга образуются крыльями насекомого, работающими безотказно, с определенной быстротой. Присмотритесь получше…
   — Они, эти мухи, не летают, а… — начал я.
   — Договаривайте, договаривайте! — крикнул Думчев.
   — Они стоят в воздухе!
   — Да, мухи висят в воздухе! Они останавливаются в любой точке воздушного пространства.
   — Птицы летают… — начал было я.
   — Что птицы! — махнул рукой Думчев. — Птицы только и умеют летать, планировать и падать камнем вниз.
   — Пикировать, — подсказал я, подумав о пикирующих бомбардировщиках.
   — Что? Пикировать? Странное слово… — сказал он в раздумье и улыбнулся иронически. — Учиться у птиц! Не придется ли тогда чересчур мудрить? Навесить летательному аппарату хвост… Придумать тяговое устройство.
   — Пропеллер, — подсказал я. — Воздушный винт.
   — Не понимаю… Вся тайна полета — только в крыле. Крыло! Тут и подъемная сила, и сила тяги, и управление. Этому научит человека не птица, а стрекоза, пчела, муха! Они выключают то одно, то другое крыло — и сразу резкий прыжок в сторону, вверх, вниз. А если надо, висят в воздухе. Почему же ты, человек, не присматриваешься, не копируешь механику их полета?
   Я не сводил глаз с насекомых, стоявших в воздухе.
   — Как их зовут?
   — Сирфы, — ответил Думчев. — Личинки сирфов питаются тлями. Для них я тут развел колонию тлей. В воздухе могут стоять и бабочки-бражники и многие другие насекомые…
   Что ж, и сейчас, как и прежде, Думчев показывал мне то, что людям уже много лет известно. Да, он хочет изумить мир открытиями, которые давно уже открыты. Вертолеты, висящие на месте… Реактивные самолеты… Об этом я пока ни словом не обмолвился, сдержался, вспомнив, как я невольно обидел Думчева в разговоре о цементе и когда назвал обитателей этой страны «низшими организмами».
   Но разве можно сравнивать насекомое, стоящее в воздухе, с вертолетом? Впрочем… Вертолет висит в воздухе, это правда, но он висит совсем иначе, чем насекомое. Винт вертолета вращается в горизонтальной плоскости — и вертолет висит. А насекомое, стоя в воздухе, свободно и легко машет крыльями. Не начинается ли здесь путь к неожиданным открытиям? Так, может быть, Думчев в чем-то и прав?
   И я не удержался и сказал:
   — Самолеты, созданные людьми, летают со скоростями в восемьсот, тысячу и больше километров в час.
   Думчев остановился. Внимательно посмотрел на меня и, мне показалось, побледнел. Через мгновение он усмехнулся и хитро сощурился:
   — А вы, батенька, оказывается, мечтатель и мистификатор! «Самолеты»! Гм… гм… Словечко неплохое придумали. Ну ладно, допустим… Но не считаете ли вы меня таким чудаком, который советует человеку во всем копировать насекомое? Поймите меня правильно! Когда я говорю: человек, учись у обитателей Страны Дремучих Трав, я разумею только одно: человек, вникай, познавай, изучай природу, травы! Наклонись! Взгляни на то, что ты топчешь ногами. Не будь высокомерен! Вот ваши фантастические самолеты летают в час… С какой скоростью?
   — Пятьсот, семьсот, тысячу и больше километров..,
   — Плохо! Извольте учиться у шмеля, у мухи! — воскликнул Думчев. — Шмель пролетает в минуту расстояние в десять тысяч длин своего тела. Посчитайте, сколько же своих длин покрывает в минуту ваш самолет?
   Думчев выжидательно и хитровато смотрел на меня.
   Я стал считать в уме: принял длину самолета в десять метров, и получилось, что самолет покрывает в минуту свою длину тысячу шестьсот — две тысячи раз. Феноменальное отставание от шмеля! Тогда я принял длину самолета в сто метров, и при этой же скорости оказалось, что в минуту самолет покроет только сто шестьдесят — двести своих длин. А шмель — десять тысяч. Десять тысяч!
   Конечно, нельзя сравнивать насекомое и машину — мир живой и мир техники. Дело еще и в том, что мелкие и мельчайшие размеры насекомого ставят его в очень выгодные аэродинамические условия. А если «увеличить линейные размеры тела насекомого, то вес его возрастет в геометрической прогрессии, иначе говоря — простое увеличение насекомого, скажем, в десять или сто раз ничего не даст, так как нагрузка увеличится в 103 или в 1003 раз.
   А Думчев говорил:
   — Комар, простой комар одним движением — только одним движением! — ударяет всей широтой поверхности крыла сверху вниз. Кажется, просто. А построил ли человек летательный аппарат с машущим крылом?
   И опять я не знал, что ответить.
   — А научились ли люди у насекомого, — говорил Думчев, — строить такие аппараты, чтобы они, как насекомое, отбрасывали крыльями токи воздуха в любом направлении и умели подниматься на них под любым углом и с любой скоростью? Отвечайте: додумались ли вы до таких самолетов?
   И на этот вопрос я не знал, что ответить. Промолчал.
   И тогда тихо и просто Думчев сказал:
   — Нет, не этот молодой человек расскажет людям все, что он здесь видел… О, если бы я сам мог явиться к инженерам: смотрите — вот чертежи!.. Вчера случайно я нашел то, что, кажется, поможет поставить опыт…
   «О какой находке говорит Думчев?» — с недоумением подумал я.
   — Пойдемте же к гряде холмов за второй крупинкой! — сказал я, сделав вид, что не слышал его странной последней фразы.
   — Да, да, надо идти, — ответил Думчев. Но подъем будет трудный. Подождите здесь. Я сейчас вернусь.
 

Расплата за обед

   Я остался один. Задумался, глядя на чащу леса трав.
   Из-за густого широколистного дерева показалось странное животное, как бы составленное из двух баллонов. Зверь направился прямо на меня. У него два огромных глаза. Каждый как бы мозаика из шести маленьких глаз. Огромные усы на ходу ощупывали все. Челюсти устрашающие, саблевидные. Все движения животного резки и неожиданны. Кто бы это мог быть?
   Фасеточные глаза. Три пары ног. Да это муравей!
   Легко трогая своими усами все попадавшееся на пути, муравей неожиданно свернул влево. Побежал. Интересно, куда и зачем он так деловито направился?
 

 
   Довольно ловко муравей взобрался по стволу дерева на гигантский лист. Я полез за ним на нижний лист — на большое, мохнатое, слегка покачивающееся полотнище. Возможно, это лопух. Запрокинув голову, я увидел, как, тесно прижавшись друг к другу, приникли к нижней поверхности листа травянисто-зеленые толстенькие животные. Иногда одно из них повисало на шести слабеньких, тоненьких ножках, а затем снова прижималось к листу и упирало свой острый длинный хоботок в его сочную мякоть.
   Животные поглощали соли листьев. На моих глазах эти существа становились вес толще и толще.
   Да ведь это тли! Здесь предо мной гигантский завод сахара, или, вернее, сахарного сиропа.
   Тля! Бывают бархатно-черные тли, бывают прозрачно-желтые или, как здесь, травянисто-зеленые. Тля, ничтожество — так говорят в народе. Тли никогда, ни от кого, ни при каких условиях не защищаются. У любой особи животного мира есть друзья, есть и враги, есть средства защиты. А тли? Они ленивы и ко всему одинаково равнодушны. И так же равнодушны к своей судьбе. Тля поглощает хоботком сок из мякоти листа, наполняет свое брюшко сахарным сиропом. Вот и всё.
   «Испарина неба», «Слюна звезд» — так свыше двух тысяч лет назад римский ученый Плиний-старший назвал сладкую росу, которая иногда падает, точно с неба, на людей, стоящих под деревом. Небо безоблачно, солнце в зените. Откуда же эта роса? Потом все разъяснилось — это работа тли. Они оставляют липкие капельки «медвяной росы» на листьях деревьев. Движениями ножек они отбрасывают капельки сиропа. Легкое дуновение ветерка — и «медвяная роса» падает на землю.
   Следуя за муравьем, я оказался на территории своеобразного сиропно-сахарного завода.
   Темный муравей быстро перебегал от одной тли к другой и очень бережно трогал своими усиками круглое брюшко то одной, то другой зеленой толстой скотинки. Она приподнималась. На заднем конце брюшка вдруг выступала, блестя на солнце, круглая капелька прозрачной жидкости. Муравей жадно глотал эти капельки. Но вот он, видимо, насытился. Осторожно перешел с листа на ствол, а со ствола стал ловко спускаться на землю. Я свесил голову со своего листа и смотрел ему вслед. Но вот показался другой муравей. Он прикосновениями своих усиков остановил первого муравья. Сытый муравей присел на задние ножки и, вытянув голову вперед, выпустил изо рта каплю сиропа. Голодный потянулся к сытому — часть сиропа перешла к голодному. Сюда уже спешили другие муравьи. Первый муравей, побывавший у тлей, стал «выдавать» каждому из них немного сиропа.
   Все это было очень забавно. Но и я хотел есть. Быть на территории сахарного завода и остаться голодным? Нет, так нельзя. Почему бы мне не отведать этой же пищи? Подойти бы поближе к зеленым коровкам.
   Очень долго я полз, тянулся к месту, где оба листа, верхний и нижний, почти соприкасались. Лист-полотнище трепетал, колыхался. Одно неверное движение — и скачусь, полечу вниз.
   Но все же я добрался.
   Теперь тли были почти рядом.
   Я тронул рукой одну толстую скотинку. Тронул раз, другой. Совсем как муравей. Она немедленно предоставила мне большую каплю жидкости, сладкой и ароматной.
   Так я переходил от одной к другой, все более и более восторгаясь вкусом этого чудесного сиропа.
   «Неужели Сергей Сергеевич Думчев не вкушал сей сладчайший напиток? — весело подумал я и решил: — Пора спуститься на землю. Возможно, Думчев уже вернулся. Приглашу его на пир. Впрочем, еще один глоток…» Сильный, резкий удар в темя свалил меня с ног. Я заметался по огромному полотнищу листа. Два муравья наскочили на меня.
 

На большом тракте

   Один из муравьев потащил меня с листа на ствол, а со ствола — прямо вниз. Другой муравей догонял нас. Если бы этот второй муравей, ростом поменьше, действительно помогал первому — мне бы несдобровать. Но все дело в том, что он точно задался целью мешать своему товарищу. Он то забегал вперед и тащил меня обратно — вверх по стволу, то, становясь поперек дороги, подставлял свою спину, чтобы принять всю тяжесть моего тела непременно на себя. Всем этим он очень мешал большому муравью. Я быстро разобрался в этой сумятице.
   Марк Твен описывает, как два муравья, найдя ногу кузнечика, волокут ее домой:
   «После каких-то совершенно превратных умозаключений они берут ногу за оба конца и тянут изо всех сил в противоположные стороны. Сделав некоторую передышку, они совещаются. Оба видят, что что-то неладно, но что — не могут понять. Снова берутся за ногу — результаты по-прежнему те же. Начинаются взаимные пререкания: один обвиняет другого в неправильности действий. Оба горячатся, и наконец спор переходит в драку. Они сцепляются и начинают грызть друг друга челюстями и катаются по земле, пока один из них не поранит руку или ногу и не остановится, чтобы исправить повреждение. Происходит примирение, — и снова начинается прежняя совместная и бессмысленная работа, причем раненый является только помехой. Стараясь изо всей мочи, здоровый тащит ношу и с ней раненого друга, который, вместо того чтобы уступить добычу, висит на ней».
   Кто не наблюдал за жизнью муравьев, за их «работой»!
   Были люди, которые считали муравьев высокоорганизованными животными, наделенными почти разумом.
   Но прав Марк Твен, говоря о муравье: «Удивительно, как такой отчаянный шарлатан ухитрился морочить столько веков чуть ли не весь мир!» И добавляет: «Муравей хорошо работает тогда, когда за ним наблюдает неопытный натуралист, делающий неверные выводы».
   Но почему же груз все-таки прибывает по назначению, в муравейник? Только потому, что каждый муравей, хотя и мешает своему соседу, все же тащит груз к родному гнезду. Таким образом, какое-нибудь зерно, влекомое муравьями в муравейник, движется по самой прихотливой кривой: то вперед, то назад, то направо, то налево. И все время это зерно кружится и переворачивается.
   Все это я вспомнил, когда муравьи тащили меня куда-то, и стал лихорадочно соображать: как мне от них отбиться?
   Вот один из муравьев столкнул меня со ствола вниз, но я мгновенно уцепился за какой-то бугорок на стволе и сразу же вытянул ногу, за которую меня и схватил другой муравей. Схватил, потащил вверх и тем самым удержал от падения на землю.
   Так, каждое мгновение приноравливаясь к нелепостям их «взаимной помощи» я «помог» муравьям весьма бережно, осторожно спустить меня на землю.
   Только тут я заметил: к кустам, на которых паслись стада тлей, пролегала торная муравьиная дорога. По-видимому, она тянулась до муравейника. Дорога была покрыта быстро снующими муравьями — они спешили к тлям.
   Похитители волокли меня по хорошо протоптанному тракту. Здесь к ним подоспело еще несколько муравьев.
   И тут я увидел: за деревьями-травами движутся два больших блестящих жука. И показалось мне, что они тянут на веревках красное бревно с гигантскими золотыми буквами… «Пионер 3М» — прочел я и подумал: «Тяжкий сон!»
   Муравьи подхватили и потащили меня по земле.
   «Надо выиграть время, — сказал я себе. — Либо Думчев вернется и выручит меня, либо я сам что-нибудь придумаю».
   Я взглянул на своих похитителей и не мог не рассмеяться. Ведь все, что происходит со мной, прежде всего смешно.
   Весьма несложная задача была предо мной: мешать муравьям, которые влекут меня к муравейнику, и помогать тем, которые тянут в сторону.
   И тут пошла потеха. Я помогал то одним муравьям то другим. Таким образом, я побывал и у одной обочины дороги и у другой. Потом снова оказался на муравьином тракте.
   Чем больше муравьи «помогали» друг другу тащить меня, тем легче мне было мешать им: я то двигался вперед, то уходил обратно, то усаживался на чью-нибудь спину.
   Но я понимал: они тащат меня все-таки в муравейник. В тот миг, когда я окажусь там, начнется самая страшная из пыток.
   На миг мне представилась картинка из одной старой книжки по природоведению. «Африканские муравьи-кочевники, нападающие на рогатую гадюку» — такова была подпись под картинкой, где тьмы и тьмы муравьев уничтожали извивающуюся в корчах змею.
   Да, мне несдобровать!
   Спина болела, руки были исцарапаны.
   Но что там впереди? Холм-муравейник! Хоть и очень медленно, но все же меня волокут к нему. Я был в отчаянии.
   Я почувствовал: силы мои в этой игре мало-помалу истощались. Холм-муравейник все приближался.
 

«Ламехуза спасет!»

   Вдруг я услышал крик:
   — Держитесь! Ничему не удивляйтесь!
 

   Похитители волокли меня по хорошо протоптанному тракту.
 
   Это кричал Думчев. Он, по-видимому, вернулся и, не застав меня на месте, поспешил на помощь.
   — Сергей Сергеевич, что делать?
   — Берегите силы!
   — Муравейник… Туда.. туда волокут!
   — Понимаю! Вижу! — кричал Думчев. — Ничего, уступите муравьям! Все равно, муравейника вам не избежать!
   — Там гибель!
   В этот миг муравьи толкнули меня в другую сторону, и я не расслышал ответа Думчева.
   — Сергей Сергеевич! Смотрите… Смотрите… Что делать?!
   — Ламехуза спасет вас!
   — Кто?
   — Ла-ме-ху-за! — донеслось до меня.
   Я не понял этого слова. Но не до расспросов мне было. Думчев куда-то скрылся. Потом он появился вновь, в стороне от тракта. Он гнал перед собой длинной палкой какое-то рыжее животное с продолговатой головой и с длинными булавовидными усиками.
   Странный жучок! Думчев погнал жучка с обочины на дорогу.
   — Это ламехуза? — крикнул я.
   — Нет! Это жучок-ощупник. Ламехузу ждите! Он толкнул жука к муравьям. Они кинулись на жучка.
   Думчев крикнул издалека:
   — Пробирайтесь ближе к нему!
   — Зачем?
   — Потом все поймете!
   Жучок подставил муравьям брюшко, а сам похлопывал усиками муравьев, и они отрыгивали ему пищу. Происходило примерно то же самое, что я видел, когда сытый муравей кормил голодного. Одна ватага муравьев за другой набрасывалась на жучка. Запах эфира распространился в воздухе.
   Я послушался Думчева и пробрался к жучку. Муравьи кидались к нему, лакомились эфирно-ароматической жидкостью, которую он выделял.
   Муравьи забрызгали меня мелкими кислыми каплями муравьиного спирта. Это меня спасло. Свирепость и натиск муравьев заметно слабели.
   Они еще толкали меня, но без прежнего усердия и ярости.
   Но что, если кислый запах муравьиного спирта улетучится?
   — Думчев! — крикнул я. — Что же дальше?
   — Ламехуза спасет вас!.. — донеслось издалека. Огромная, уходящая в небо гора, черная, шевелящаяся, выросла предо мной.
   — Муравейник! — прошептал я. И понял: гибель неизбежна!