Страница:
Я перешагнул ручеек и, задевая кусты шиповника, пошел по густой, высокой траве. Вот какой-то полусгнивший деревянный брусок, вросший в землю. С жужжанием кружатся, носятся вокруг него осы. Я увидел гнездо ос. Оно напоминало большую грушу из серой бумаги. Бумажный «город» ос! Мне показалось примечательным, что весь «город» обращен вверх дном: каждая ячейка смотрит вниз. Опрокинутый «город»! Отмахиваясь, я оторвал кусочек их сооружения, точнее говоря, — кусочек тонкого картона.
В нескольких шагах от бумажного «города» ос лежала полусгнившая доска. Из нее торчали два заржавленных гвоздя. Вот и все, что осталось от домика, где Думчев производил свои опыты: деревянный брусок, врытый в землю, и полусгнившая доска.
Кругом было тихо. Только стремительно с жужжанием летали осы.
Держа в руках кусочек картона, отломленный мною от стены «города», я решил посмотреть, можно ли на нем что-либо изобразить. Стал доставать из кармана карандаш и тут же нечаянно уронил его в траву. Нагнулся, но карандаша не нашел. И сразу же появилась около меня уже знакомая рыжая собака с черной спиной; виляя хвостом, тычась мордой в траву, она шарила носом по земле — видно, хотела «помочь» мне найти карандаш. Пройдя несколько шагов, я уселся на какой-то пень и с любопытством стал смотреть, как собака, отбиваясь от ос, сердито заворчала и побежала прочь.
— Гражданин! Гражданин, что вам здесь надобно? — услышал я резкий возглас.
Передо мной стояла заведующая овощной базой Райпищеторга.
Может быть, смешно и глупо, а может быть, вполне естественно, но мне захотелось рассказать чужому человеку, которого никогда больше не увижу, — рассказать о том, что когда-то произошло здесь. Как это сделать? С чего начать? Начну с того, почему я пришел сюда.
— Все дело в том, что у меня под утро разболелась голова… — начал я.
— Бедненький! — Лицо женщины выразило заботу и участие ко мне. — Проводила бы вас в поликлинику, да отлучиться не могу.
— А разболелась голова из-за того, что всю ночь не спал…
— Так не разговаривать надо, а идти к доктору следует.
— А не спал я потому, что читал всю ночь чужой дневник…
— Поликлиника там, за поворотом, не доходя поселка научных работников. Дежурный врач сегодня хороший — Марией Ивановной зовут.
— А в этом дневнике говорится об одной необычайной истории, которая случилась вот здесь, на этом самом месте, где мы с вами стоим…
Лицо Черниковой стало испуганным:
— Какая история? Когда? Я здесь все время… Идемте к доктору, вам порошки дадут…
Тут я вспомнил:
— Ах да, порошки! Уже одиннадцать часов — пора принять второй раз пирамидон с кофеином. Можете ли вы мне принести стакан воды — запить порошок… Или я сам…
Часть третья
Под тенью старого пня
Порошок и крупинки
Резкий удар. Остановилось на миг сердце. Как кружится голова! Подкосились ноги. Задрожали руки. А перед глазами мелькают черные соринки. Черный снегопад! Вихрь соринок! Метель черных снежинок! Сердце колотится. Все сильнее и сильнее… Вдруг замирает. Хочется крикнуть — нет сил! Какая тяжесть навалилась на меня! Что-то гнет к земле все ниже и ниже…
Выбиваясь из последних сил, я поворачивался то в одну, то в другую сторону. Что такое? Кусты буйно разрастаются и тянутся к небу. Какой шум и звон кругом! Звуки всё пронзительнее. Нарастающий гром. Я слышу громовый окрик:
— Гражданин, что с вами?
Лай собаки совсем оглушил меня.
Какое разнообразие незнакомых запахов!.. Среди них я сразу отличил запах цветов шиповника. Он становится все сильнее и сильнее — я словно плыву по воде, пахнущей цветами шиповника. Потонул в этом запахе. Но вдруг он исчез. Я помню, хорошо помню, что в ту минуту я подумал: верно, ветер, который дул оттуда, где растет шиповник, теперь подул в другую сторону.
Налетали волны запаха отцветающей липы. Запахи перегноя земли. Пахнуло чем-то близким и знакомым с детства — запахом хлеба. Пекли этот хлеб в большой русской печке на таких больших листьях… На каких листьях?.. Почему я забыл? Вспомнил: на капустных.
А где та женщина, что кричала: «Гражданин, что с вами?» Вот она растет у меня на глазах. Рядом ее собака тоже растет. Страшное мохнатое, гигантское животное. Я уже не мог их рассмотреть. Я больше не слышал голоса, не слышал лая собаки. Темно… Тишина. Но почему мне так душно? Меня погребла моя же одежда. Я барахтался, карабкался… Вот стало светлее. Вылез. Оглянулся…
Итак, я принял порошок, уменьшился в росте, оказался на пне, а внизу, подо мной, шумел лес трав…
Но разве сразу все это произошло: и уменьшение в росте, и ощущение новых запахов, цветов, звуков? И разве сразу пришли ясность, понимание, осознание всего, что со мной случилось? Нет! Конечно, нет! Но я не могу сказать, сколько все это продолжалось: минуту, час, день? Хорошо помню, что я, уже уменьшившийся в сто или двести раз, вылезая из-под своего же пиджака, лежащего на пне, вдруг спохватился: ведь сегодня в десять часов ночи я уезжаю в Москву. Билет уже куплен. Так где же он? В боковом кармане! Потянулся рукой — привычный жест — и… рассмеялся! Уж я не тот, что был!
И все это из-за головной боли… Утром, собираясь на прогулку за город, я вместе с порошком от головной боли — пирамидоном с кофеином — по рассеянности положил в карман порошок, изготовленный Думчевым (его я собирался вернуть актеру). И, сидя на пне, я вместо пирамидона проглотил думчевский порошок. Вот почему все выросло передо мной и отчего появились новые предметы! Это те же предметы, только увеличенные во много-много раз.
В своей записке, которая случайно залетела ко мне с букетом цветов, Думчев, вспоминая об Эратосфене, говорил, что перед ним, Думчевым, мир вдруг вырос в сто или двести раз. Так вот почему Думчев на вопрос брата Булай, в чем ведущая цель его опытов, ответил: «стать человеком-микроскопом». И записки, которые я приносил в институт, — эти странные записки, прочитанные нами под микроскопом, — эти записки не уменьшены были при помощи фотоаппарата, а написаны от руки самим Думчевым. Когда? Где?
Так вот она, тайна Думчева!
Вместе с тетрадкой воспоминаний старого актера сохранились порошок и пилюли Думчева. Я проглотил порошок. Но в другом пакетике были совсем маленькие пилюли. Кто знает? Может быть, пилюли обладают таким же чудодейственным свойством, что и порошок, но восстанавливают, возвращают рост. Может быть, это пилюли обратного роста?
У меня в кармане две пилюли. А если они потеряли свойство обратного роста и я останусь здесь навсегда? На миг мне становится страшно. Но порошок подействовал, значит, и пилюли подействуют. И я вернусь к людям. Какое счастье быть с людьми, какая радость! Родные… знакомые… друзья. Как хорошо даже… огорчаться… страдать, но там, среди людей! Не проглотить ли сейчас одну? Скорее! Но для этого я должен проникнуть в свой собственный карман. Там пилюли. Залезть с головой к самому себе в карман. Я это сделаю.
Но каждый карман пиджака стал теперь для меня огромной темной пещерой с неровными мягкими стенами. Я побывал сначала в одном кармане, задыхался, шарил в темноте руками, нащупал изогнутую зубчатую кочергу. Остановился. Подумал: верно, это ключ от чемодана. Полез в другой конец пещеры, но ноги стали скользить по какой-то гладкой поверхности. Я вспомнил: в кармане лежат очки, значит, я скольжу по футляру очков. Нет, крупинки я положил не в этот карман, а в тот, где тетрадки актера. И действительно, в другом кармане, куда я пробрался, среди шелестящих гигантских полотнищ (тетрадка!) я нашел обе крупинки. С трудом выкатил из кармана сначала одну, а потом и другую. Крупинки? Нет, теперь на пне предо мной лежали два футбольных мяча. Чтобы проглотить хотя бы кусочек такой крупинки, надо было ее расколоть каким-нибудь твердым предметом. Попытаюсь разбить крупинку ключом от чемодана. Я направился опять к своему карману. Ударивший в лицо ветер чуть не сбил меня с ног, я повернулся спиной к ветру и увидел — обе крупинки обратного роста теперь катились одна за другой к краю пня. Я бросился за ними. Напрасно! Обе скатились с пня. Свесившись с него, я увидел, как одна полетела в океан трав и исчезла. Но другая застряла, повисла и закачалась над травами.
Я стал спускаться с пня, цепляясь за каждый выступ. Все ближе и ближе к мячу-крупинке. Вот она висит над травами…
Выбиваясь из последних сил, я поворачивался то в одну, то в другую сторону. Что такое? Кусты буйно разрастаются и тянутся к небу. Какой шум и звон кругом! Звуки всё пронзительнее. Нарастающий гром. Я слышу громовый окрик:
— Гражданин, что с вами?
Лай собаки совсем оглушил меня.
Какое разнообразие незнакомых запахов!.. Среди них я сразу отличил запах цветов шиповника. Он становится все сильнее и сильнее — я словно плыву по воде, пахнущей цветами шиповника. Потонул в этом запахе. Но вдруг он исчез. Я помню, хорошо помню, что в ту минуту я подумал: верно, ветер, который дул оттуда, где растет шиповник, теперь подул в другую сторону.
Налетали волны запаха отцветающей липы. Запахи перегноя земли. Пахнуло чем-то близким и знакомым с детства — запахом хлеба. Пекли этот хлеб в большой русской печке на таких больших листьях… На каких листьях?.. Почему я забыл? Вспомнил: на капустных.
А где та женщина, что кричала: «Гражданин, что с вами?» Вот она растет у меня на глазах. Рядом ее собака тоже растет. Страшное мохнатое, гигантское животное. Я уже не мог их рассмотреть. Я больше не слышал голоса, не слышал лая собаки. Темно… Тишина. Но почему мне так душно? Меня погребла моя же одежда. Я барахтался, карабкался… Вот стало светлее. Вылез. Оглянулся…
Итак, я принял порошок, уменьшился в росте, оказался на пне, а внизу, подо мной, шумел лес трав…
Но разве сразу все это произошло: и уменьшение в росте, и ощущение новых запахов, цветов, звуков? И разве сразу пришли ясность, понимание, осознание всего, что со мной случилось? Нет! Конечно, нет! Но я не могу сказать, сколько все это продолжалось: минуту, час, день? Хорошо помню, что я, уже уменьшившийся в сто или двести раз, вылезая из-под своего же пиджака, лежащего на пне, вдруг спохватился: ведь сегодня в десять часов ночи я уезжаю в Москву. Билет уже куплен. Так где же он? В боковом кармане! Потянулся рукой — привычный жест — и… рассмеялся! Уж я не тот, что был!
И все это из-за головной боли… Утром, собираясь на прогулку за город, я вместе с порошком от головной боли — пирамидоном с кофеином — по рассеянности положил в карман порошок, изготовленный Думчевым (его я собирался вернуть актеру). И, сидя на пне, я вместо пирамидона проглотил думчевский порошок. Вот почему все выросло передо мной и отчего появились новые предметы! Это те же предметы, только увеличенные во много-много раз.
В своей записке, которая случайно залетела ко мне с букетом цветов, Думчев, вспоминая об Эратосфене, говорил, что перед ним, Думчевым, мир вдруг вырос в сто или двести раз. Так вот почему Думчев на вопрос брата Булай, в чем ведущая цель его опытов, ответил: «стать человеком-микроскопом». И записки, которые я приносил в институт, — эти странные записки, прочитанные нами под микроскопом, — эти записки не уменьшены были при помощи фотоаппарата, а написаны от руки самим Думчевым. Когда? Где?
Так вот она, тайна Думчева!
Вместе с тетрадкой воспоминаний старого актера сохранились порошок и пилюли Думчева. Я проглотил порошок. Но в другом пакетике были совсем маленькие пилюли. Кто знает? Может быть, пилюли обладают таким же чудодейственным свойством, что и порошок, но восстанавливают, возвращают рост. Может быть, это пилюли обратного роста?
У меня в кармане две пилюли. А если они потеряли свойство обратного роста и я останусь здесь навсегда? На миг мне становится страшно. Но порошок подействовал, значит, и пилюли подействуют. И я вернусь к людям. Какое счастье быть с людьми, какая радость! Родные… знакомые… друзья. Как хорошо даже… огорчаться… страдать, но там, среди людей! Не проглотить ли сейчас одну? Скорее! Но для этого я должен проникнуть в свой собственный карман. Там пилюли. Залезть с головой к самому себе в карман. Я это сделаю.
Но каждый карман пиджака стал теперь для меня огромной темной пещерой с неровными мягкими стенами. Я побывал сначала в одном кармане, задыхался, шарил в темноте руками, нащупал изогнутую зубчатую кочергу. Остановился. Подумал: верно, это ключ от чемодана. Полез в другой конец пещеры, но ноги стали скользить по какой-то гладкой поверхности. Я вспомнил: в кармане лежат очки, значит, я скольжу по футляру очков. Нет, крупинки я положил не в этот карман, а в тот, где тетрадки актера. И действительно, в другом кармане, куда я пробрался, среди шелестящих гигантских полотнищ (тетрадка!) я нашел обе крупинки. С трудом выкатил из кармана сначала одну, а потом и другую. Крупинки? Нет, теперь на пне предо мной лежали два футбольных мяча. Чтобы проглотить хотя бы кусочек такой крупинки, надо было ее расколоть каким-нибудь твердым предметом. Попытаюсь разбить крупинку ключом от чемодана. Я направился опять к своему карману. Ударивший в лицо ветер чуть не сбил меня с ног, я повернулся спиной к ветру и увидел — обе крупинки обратного роста теперь катились одна за другой к краю пня. Я бросился за ними. Напрасно! Обе скатились с пня. Свесившись с него, я увидел, как одна полетела в океан трав и исчезла. Но другая застряла, повисла и закачалась над травами.
Я стал спускаться с пня, цепляясь за каждый выступ. Все ближе и ближе к мячу-крупинке. Вот она висит над травами…
Канаты… нити… переплеты…
Почему меня качает? Так сильно, так резко! Но руки уже уцепились за какой-то канат. Ноги цепляются за другой канат. Что это такое? Веревочная лестница? Она раскачивается над бездной. Я качаюсь вместе с ней. И вместе со мной раскачивается над бездной заветный шар, с которого я не спускаю глаз. Надо найти твердую опору. Я пытаюсь осторожно спуститься, но почему-то с трудом отрываю руки и ноги от канатов. Странная веревочная лестница — к ней прилипаешь! Веревки усеяны множеством мелких липких узелков. Они липнут к моему плащу и широкому поясу, не отпускают, держат.
Да! Там, на пне, я зубами и руками оторвал край моего маленького цветного платка из верхнего карманчика. Это мне удалось, и я накинул себе на плечи кусочек цветного полотна, точно древний римлянин свою тогу. Затем мне удалось оторвать еще одну узкую полоску от платка, и я обмотался широким поясом, совсем как пираты на рисунках старых книжек.
Качаясь над бездной, я перебираюсь с одного каната на другой все ближе и ближе к шару. Сделал передышку. Присмотрелся. Вовсе не по веревочной лестнице я спускался к шару. Я находился в гигантской раме; канаты от рамы лучами сходились к центру и переплетались частой спиралью. Сеть!
Меня качает все сильнее и сильнее. Откуда нарастает этот гул, резкий и пронзительный? Можно оглохнуть!
Рядом со мной в сети барахтается какое-то существо, оно рвется, мечется, но все сильнее прилипает к канатам.
Как избавиться от этой ужасной качки? Нужно поскорее спуститься к крупинке. Я ищу ногами другой канат. Упираясь в него, отрываю руки от верхнего и, перебирая поочередно руками и ногами, спускаюсь все ниже и ниже.
Еще два-три движения, еще один переход с одного каната на другой — и я дотянусь до шара. Но вдруг из угла сети показалось мохнатое чудовище. Я замер.
…Из густой шерсти глядят восемь глаз. Расположенные симметрично, они смотрят в разные стороны.
Чудовище сделало движение, и на спине у него обозначился большой белый крест.
Это паук-крестовик! Значит, качающаяся гигантская веревочная лестница с лучами, расходящимися во все стороны, — паутина. А барахтающееся, гудящее, мечущееся существо — муха.
Как я был слаб, беспомощен перед пауком! Но тогда я не чувствовал испуга.
Я еще, по-видимому, не привык к мысли, что меньше паука и что гибель моя неминуема. У меня было одно желание — получше рассмотреть это удивительное существо. Любознательность спасла меня. Я не сделал ни одного жеста, движения. Я замер. Смотрел. Предо мной был мастер-ткач в своей мастерской. И мне припомнился миф об Арахнее.
Арахнея — лучшая ткачиха древнегреческих мифов, состязавшаяся в своем мастерстве с самой Афиной Палладой.
Арахнея была дочерью бедного крестьянина из Лидии. Она умела украшать свои тонкие ткани рисунками. Но вот до богини Афины — покровительницы ремесел и всяческих женских работ — дошло, что Арахнея так возгордилась своим искусством, что похвасталась победить в мастерстве Афину.
Уязвленная богиня приняла вид старухи, пришла к ткачихе и предложила ей состязаться в ткацком искусстве. Обе принялись за работу. Арахнея искусно выткала на ткани изображения похождений и превращений богов Олимпа. Тут старуха — богиня Афина — стала отыскивать недостатки в работе Арахнеи. Но их не было.
Афина должна была признать себя побежденной. Нелегкое признание! И в пылу гнева мстительная Афина ударила ткачиху челноком по голове и превратила ее в паука, который обречен вечно ткать свою паутину.
В моем воображении неожиданно возник этот древний миф и так занял мои мысли, что я не сделал ни одного суетливого движения. Этим я спас себя. Ведь пауки не нападают на неподвижные предметы.
А между тем существо, находившееся почти рядом со мной, билось, барахталось, стараясь вырваться из липкой паутины. Паук приближался к своей жертве — мухе. Хищник инстинктивно кидается на движущуюся добычу.
Плыли в воздухе восемь пар глаз, глядящих в разные стороны, плыли ноги с гребнями-щетками, видны были челюсти, похожие на клинки складного ножа.
Муха рванулась в мою сторону. Теперь она была совсем рядом со мной. Я оставался неподвижным. Паук бросился на муху. Он пеленал ее белыми нитками.
Паук как бы прилип к своей жертве. Надо выиграть время! Нужно схватить шар и бежать! Спускаясь, я все время оглядывался. Там, где была муха, теперь на паутине висело черное, обтянутое белыми нитками «платье» мухи. Я различил в разных местах паутины несколько таких же комочков. Пусть паук расправляется со своей жертвой. Мне нужен мой мяч-крупинка, возвращающий рост.
Я ринулся к шару. Случилось самое худшее: от удара ноги веревка, на которой я стоял, резко качнулась. Я перескочил на другую. Паутина стала колебаться, дрожать, и паук устремился к месту, где сильнее всего трепетала его сеть. Он кинулся ко мне!
Да! Там, на пне, я зубами и руками оторвал край моего маленького цветного платка из верхнего карманчика. Это мне удалось, и я накинул себе на плечи кусочек цветного полотна, точно древний римлянин свою тогу. Затем мне удалось оторвать еще одну узкую полоску от платка, и я обмотался широким поясом, совсем как пираты на рисунках старых книжек.
Качаясь над бездной, я перебираюсь с одного каната на другой все ближе и ближе к шару. Сделал передышку. Присмотрелся. Вовсе не по веревочной лестнице я спускался к шару. Я находился в гигантской раме; канаты от рамы лучами сходились к центру и переплетались частой спиралью. Сеть!
Меня качает все сильнее и сильнее. Откуда нарастает этот гул, резкий и пронзительный? Можно оглохнуть!
Рядом со мной в сети барахтается какое-то существо, оно рвется, мечется, но все сильнее прилипает к канатам.
Как избавиться от этой ужасной качки? Нужно поскорее спуститься к крупинке. Я ищу ногами другой канат. Упираясь в него, отрываю руки от верхнего и, перебирая поочередно руками и ногами, спускаюсь все ниже и ниже.
Еще два-три движения, еще один переход с одного каната на другой — и я дотянусь до шара. Но вдруг из угла сети показалось мохнатое чудовище. Я замер.
…Из густой шерсти глядят восемь глаз. Расположенные симметрично, они смотрят в разные стороны.
Чудовище сделало движение, и на спине у него обозначился большой белый крест.
Это паук-крестовик! Значит, качающаяся гигантская веревочная лестница с лучами, расходящимися во все стороны, — паутина. А барахтающееся, гудящее, мечущееся существо — муха.
Как я был слаб, беспомощен перед пауком! Но тогда я не чувствовал испуга.
Я еще, по-видимому, не привык к мысли, что меньше паука и что гибель моя неминуема. У меня было одно желание — получше рассмотреть это удивительное существо. Любознательность спасла меня. Я не сделал ни одного жеста, движения. Я замер. Смотрел. Предо мной был мастер-ткач в своей мастерской. И мне припомнился миф об Арахнее.
Арахнея — лучшая ткачиха древнегреческих мифов, состязавшаяся в своем мастерстве с самой Афиной Палладой.
Арахнея была дочерью бедного крестьянина из Лидии. Она умела украшать свои тонкие ткани рисунками. Но вот до богини Афины — покровительницы ремесел и всяческих женских работ — дошло, что Арахнея так возгордилась своим искусством, что похвасталась победить в мастерстве Афину.
Уязвленная богиня приняла вид старухи, пришла к ткачихе и предложила ей состязаться в ткацком искусстве. Обе принялись за работу. Арахнея искусно выткала на ткани изображения похождений и превращений богов Олимпа. Тут старуха — богиня Афина — стала отыскивать недостатки в работе Арахнеи. Но их не было.
Афина должна была признать себя побежденной. Нелегкое признание! И в пылу гнева мстительная Афина ударила ткачиху челноком по голове и превратила ее в паука, который обречен вечно ткать свою паутину.
В моем воображении неожиданно возник этот древний миф и так занял мои мысли, что я не сделал ни одного суетливого движения. Этим я спас себя. Ведь пауки не нападают на неподвижные предметы.
А между тем существо, находившееся почти рядом со мной, билось, барахталось, стараясь вырваться из липкой паутины. Паук приближался к своей жертве — мухе. Хищник инстинктивно кидается на движущуюся добычу.
Плыли в воздухе восемь пар глаз, глядящих в разные стороны, плыли ноги с гребнями-щетками, видны были челюсти, похожие на клинки складного ножа.
Муха рванулась в мою сторону. Теперь она была совсем рядом со мной. Я оставался неподвижным. Паук бросился на муху. Он пеленал ее белыми нитками.
Паук как бы прилип к своей жертве. Надо выиграть время! Нужно схватить шар и бежать! Спускаясь, я все время оглядывался. Там, где была муха, теперь на паутине висело черное, обтянутое белыми нитками «платье» мухи. Я различил в разных местах паутины несколько таких же комочков. Пусть паук расправляется со своей жертвой. Мне нужен мой мяч-крупинка, возвращающий рост.
Я ринулся к шару. Случилось самое худшее: от удара ноги веревка, на которой я стоял, резко качнулась. Я перескочил на другую. Паутина стала колебаться, дрожать, и паук устремился к месту, где сильнее всего трепетала его сеть. Он кинулся ко мне!
Выступ старого пня
Я сорвал с плеч свой плащ. Размахивая, вертя плащом в воздухе, я стал целиться им в паука. Может быть, в эти минуты жесты и движения человека с плащом напоминали чем-нибудь испанского матадора, сражающегося на арене с быком. Может быть. Но не об этом я думал. Я видел чудовище и знал: погибну, погибну, как муха, если не задержу, не накрою его голову плащом. Бросил плащ и… промахнулся. Плащ не долетел до паука, а зацепился за крупинку и прикрыл ее. Канаты дрожали. Бой матадора с быком не получился. Но все же этот неудачный бросок меня спас. Паук бросился не на меня, а на плащ, под которым была крупинка, и стал его «пеленать».
Размахивая плащом, я стал целиться им в паука.
Паук стал «обрабатывать» мой плащ с тем же усердием, с каким расправлялся бы с живой мухой. Какая иллюстрация на тему о разнице между инстинктом и разумом!
Паук ткет сложные и затейливые тенета. Но как выполняет он всю свою работу? Только инстинктивно, автоматически отвечая на внешний сигнал-раздражитель. Наглядный пример предо мной.
Крупинку я уже не достану… Скорей отсюда! Еще не все потеряно! Надежда — нет, тень надежды — мелькнула в те минуты предо мной: где-то там, внизу, в океане трав, лежит другая крупинка, возвращающая рост. Ее я и отыщу… Прочь от паука. Я увидел раму, границу гигантской сети, схватился руками за какой-то канат и, раскачиваясь над бездной, стал ногами искать твердую опору… Нашел. Я — вне паутины!
И вот я уже стою на каком-то выступе или сучке пня. Медленно и осторожно, держась за этот выступ, переступая ногами через выбоины на коре пня, я спускаюсь все ниже и ниже, туда, где глухо шумят травы. Где-то там вторая крупинка…
Мои движения вновь привлекли внимание паука. Он, по-видимому, разделался с плащом, прикрывавшим пилюлю, гораздо раньше, чем я предполагал. Паук меня преследует. Но я за рамой паутины. Здесь пауку меня не достать! Там, у себя на паутине, этот хищник — хозяин. Только там!
Но вот паук появился у рамы своей паутины. Выпустил нить. Спускается по ней. Он уже качается над моей головой. Я снова замер. Мне казалось, что все восемь черных глаз паука стали смотреть в мою сторону. Веревка удлинялась, паук приближался ко мне. Я кинулся в сторону, залез в какое-то углубление. Пусть паук меня поищет! Наблюдательный пункт у меня великолепный!
Паук зацепился за выступ, на котором я только что стоял. Отсюда стал спускаться ко мне.
Резкий, оглушительный гул прорезал воздух. Из моего убежища я увидел: какое-то животное, пролетев, задело канат, который прилепился к выступу. Паук заскользил по канату вверх. Снова гул. Я сделал шаг назад и попал ногой в какой-то колодец. Упал, почти потонул в липкой мягкой массе.
Паук стал «обрабатывать» мой плащ с тем же усердием, с каким расправлялся бы с живой мухой. Какая иллюстрация на тему о разнице между инстинктом и разумом!
Паук ткет сложные и затейливые тенета. Но как выполняет он всю свою работу? Только инстинктивно, автоматически отвечая на внешний сигнал-раздражитель. Наглядный пример предо мной.
Крупинку я уже не достану… Скорей отсюда! Еще не все потеряно! Надежда — нет, тень надежды — мелькнула в те минуты предо мной: где-то там, внизу, в океане трав, лежит другая крупинка, возвращающая рост. Ее я и отыщу… Прочь от паука. Я увидел раму, границу гигантской сети, схватился руками за какой-то канат и, раскачиваясь над бездной, стал ногами искать твердую опору… Нашел. Я — вне паутины!
И вот я уже стою на каком-то выступе или сучке пня. Медленно и осторожно, держась за этот выступ, переступая ногами через выбоины на коре пня, я спускаюсь все ниже и ниже, туда, где глухо шумят травы. Где-то там вторая крупинка…
Мои движения вновь привлекли внимание паука. Он, по-видимому, разделался с плащом, прикрывавшим пилюлю, гораздо раньше, чем я предполагал. Паук меня преследует. Но я за рамой паутины. Здесь пауку меня не достать! Там, у себя на паутине, этот хищник — хозяин. Только там!
Но вот паук появился у рамы своей паутины. Выпустил нить. Спускается по ней. Он уже качается над моей головой. Я снова замер. Мне казалось, что все восемь черных глаз паука стали смотреть в мою сторону. Веревка удлинялась, паук приближался ко мне. Я кинулся в сторону, залез в какое-то углубление. Пусть паук меня поищет! Наблюдательный пункт у меня великолепный!
Паук зацепился за выступ, на котором я только что стоял. Отсюда стал спускаться ко мне.
Резкий, оглушительный гул прорезал воздух. Из моего убежища я увидел: какое-то животное, пролетев, задело канат, который прилепился к выступу. Паук заскользил по канату вверх. Снова гул. Я сделал шаг назад и попал ногой в какой-то колодец. Упал, почти потонул в липкой мягкой массе.
Живой циркуль
Странный запах одурманил меня. Не знаю, много ли времени прошло. Я, видимо, потерял сознание.
Очнулся на дне какого-то колодца. Сверху струился свет. Надо выбраться. Вытащив ноги из липкой массы, я ухватился рукой за выступ стенки.
Вдруг стало темно, точно кто-то прикрыл отверстие колодца. Голова ударилась обо что-то твердое. Что за крыша появилась надо мной? Она плотно пригнана к тому самому отверстию, через которое я провалился в колодец. Крыша слегка просвечивает. Я ударил кулаком — пробил отверстие; еще один удар — отверстие шире.
Я подтянулся, ухватился за край колодца и вылез наружу.
На свежем воздухе я пришел в себя и снова ощутил дурманящий запах. Это мед! Я побывал в гигантской медовой бочке. Смешно! Я голоден, но, не отведав меду, бежал от него. Зря! Не вернуться ли мне обратно? А внезапная крыша? Почему она оказалась над моей головой? Спущусь снова в колодец, позавтракаю. А вдруг опять меня наглухо прикроет крыша и нельзя будет выбраться? Надо присмотреться: откуда здесь медовый колодец и кто сооружает над ним крышу?
Серое животное появилось на зеленом огромном покрывале — на листе, совсем рядом со мной. Я притаился. Меня не видно. Животное вело себя довольно странно. Какие неожиданные движения! Танец? Нет, это не танец. Животное вырезало из листа какой-то круг, правильный и точный. Как будто окружность для выреза была начерчена циркулем. Опорной точкой являлось туловище животного, а голова с челюстями вращалась, описывая окружность.
Вырез был сделан по кругу. Строго и точно. Вдруг животное, гудя, поднялось, опустилось рядом со мной и прикрыло вырезанным из листа зеленым кругом тот колодец, из которого я только что выбрался.
А на другом зеленом листе такое же серое животное тоже «танцует» — вырезает. Вот оно улетело. И на листе остался вырез, но сделанный не по кругу, а по эллипсу. Насекомое здесь дважды перемещало точку опоры: две неполные окружности и образовали вырез по эллипсу.
Крыша моего колодца — это кусок листа, вырезанный по кругу. А кусок, вырезанный по эллипсу, пойдет, вероятно, для прокладки стен колодцев, в которых хранится мед.
Я вспомнил: серое насекомое — это пчела-листорез, мегахила. Вся ее работа — как бы наглядный урок начертательной геометрии.
«Хорошо бы позавтракать, — сказал я себе, присматриваясь, как пчела-листорез укладывает на свой медовый колодец одну круглую зеленую крышу над другой. — Надо торопиться! Если пчела уложит всю свою многослойную зеленую крышу, такую крышу кулаком не пробить. Останусь без завтрака».
Вот пчела аккуратно закрыла колодец зеленой круглой крышей. Только она улетела, как я быстро подбежал и ударил кулаком по ней. Пробил отверстие, но лезть за медом еще не рисковал. Вдруг не успею?.. Вернется. Так и случилось.
Пчела укладывала крышу — я ждал. Она улетала, вырезывала новую — я пробивал. Опять терпеливо ждал. Опять готова крыша, а я снова восстанавливаю свой ход в медовый колодец.. Пчела делает бесполезную работу. Сказывается автоматизм инстинкта.
Кончит же она когда-нибудь укладывать свои крыши?!
Много раз она прилетала и укладывала круги. Положив тринадцатый слой, так же старательно пробитый мною, как и прежние двенадцать, она улетела и не возвратилась больше. Я долго ждал, но пчела, по-видимому, считала свою работу законченной.
«Теперь пора!»
Я полез в колодец, цепляясь за края лиственных стенок. Недурную пищу замесила для меня пчела: медовое тесто из цветочной пыльцы и нектара. Сюда она отложила свое яичко.
Я позавтракал, выбрался наружу и стал спускаться с пня, держась за выбоинки коры.
Но что там блеснуло у корней трав? Не серебристая ли это крупинка, скатившаяся с пня?
Да! Я увидел серебристый блеск крупинки. Это была она! Драгоценная крупинка! Пусть другая остается у паука!
Я прыгнул на землю и больно оцарапался об острые края камней. Камни? Раньше я сказал бы, глядя на них: крупнозернистый кварцевый песок. Теперь — это огромные камни. Небольшая узкая каменистая полоса, а кругом шумит лес…
Я устремился к крупинке, но круглая, шарообразная гора высотой с трехэтажный дом, стоявшая неподалеку, вдруг двинулась с места и преградила мне путь.
Очнулся на дне какого-то колодца. Сверху струился свет. Надо выбраться. Вытащив ноги из липкой массы, я ухватился рукой за выступ стенки.
Вдруг стало темно, точно кто-то прикрыл отверстие колодца. Голова ударилась обо что-то твердое. Что за крыша появилась надо мной? Она плотно пригнана к тому самому отверстию, через которое я провалился в колодец. Крыша слегка просвечивает. Я ударил кулаком — пробил отверстие; еще один удар — отверстие шире.
Я подтянулся, ухватился за край колодца и вылез наружу.
На свежем воздухе я пришел в себя и снова ощутил дурманящий запах. Это мед! Я побывал в гигантской медовой бочке. Смешно! Я голоден, но, не отведав меду, бежал от него. Зря! Не вернуться ли мне обратно? А внезапная крыша? Почему она оказалась над моей головой? Спущусь снова в колодец, позавтракаю. А вдруг опять меня наглухо прикроет крыша и нельзя будет выбраться? Надо присмотреться: откуда здесь медовый колодец и кто сооружает над ним крышу?
Серое животное появилось на зеленом огромном покрывале — на листе, совсем рядом со мной. Я притаился. Меня не видно. Животное вело себя довольно странно. Какие неожиданные движения! Танец? Нет, это не танец. Животное вырезало из листа какой-то круг, правильный и точный. Как будто окружность для выреза была начерчена циркулем. Опорной точкой являлось туловище животного, а голова с челюстями вращалась, описывая окружность.
Вырез был сделан по кругу. Строго и точно. Вдруг животное, гудя, поднялось, опустилось рядом со мной и прикрыло вырезанным из листа зеленым кругом тот колодец, из которого я только что выбрался.
А на другом зеленом листе такое же серое животное тоже «танцует» — вырезает. Вот оно улетело. И на листе остался вырез, но сделанный не по кругу, а по эллипсу. Насекомое здесь дважды перемещало точку опоры: две неполные окружности и образовали вырез по эллипсу.
Крыша моего колодца — это кусок листа, вырезанный по кругу. А кусок, вырезанный по эллипсу, пойдет, вероятно, для прокладки стен колодцев, в которых хранится мед.
Я вспомнил: серое насекомое — это пчела-листорез, мегахила. Вся ее работа — как бы наглядный урок начертательной геометрии.
«Хорошо бы позавтракать, — сказал я себе, присматриваясь, как пчела-листорез укладывает на свой медовый колодец одну круглую зеленую крышу над другой. — Надо торопиться! Если пчела уложит всю свою многослойную зеленую крышу, такую крышу кулаком не пробить. Останусь без завтрака».
Вот пчела аккуратно закрыла колодец зеленой круглой крышей. Только она улетела, как я быстро подбежал и ударил кулаком по ней. Пробил отверстие, но лезть за медом еще не рисковал. Вдруг не успею?.. Вернется. Так и случилось.
Пчела укладывала крышу — я ждал. Она улетала, вырезывала новую — я пробивал. Опять терпеливо ждал. Опять готова крыша, а я снова восстанавливаю свой ход в медовый колодец.. Пчела делает бесполезную работу. Сказывается автоматизм инстинкта.
Кончит же она когда-нибудь укладывать свои крыши?!
Много раз она прилетала и укладывала круги. Положив тринадцатый слой, так же старательно пробитый мною, как и прежние двенадцать, она улетела и не возвратилась больше. Я долго ждал, но пчела, по-видимому, считала свою работу законченной.
«Теперь пора!»
Я полез в колодец, цепляясь за края лиственных стенок. Недурную пищу замесила для меня пчела: медовое тесто из цветочной пыльцы и нектара. Сюда она отложила свое яичко.
Я позавтракал, выбрался наружу и стал спускаться с пня, держась за выбоинки коры.
Но что там блеснуло у корней трав? Не серебристая ли это крупинка, скатившаяся с пня?
Да! Я увидел серебристый блеск крупинки. Это была она! Драгоценная крупинка! Пусть другая остается у паука!
Я прыгнул на землю и больно оцарапался об острые края камней. Камни? Раньше я сказал бы, глядя на них: крупнозернистый кварцевый песок. Теперь — это огромные камни. Небольшая узкая каменистая полоса, а кругом шумит лес…
Я устремился к крупинке, но круглая, шарообразная гора высотой с трехэтажный дом, стоявшая неподалеку, вдруг двинулась с места и преградила мне путь.
Катящаяся гора
Было мгновение, когда я мог бы, ринувшись вперед, схватить белый мяч-крупинку. Но гора надвигалась на меня так неотвратимо и грозно, а запах, исходивший от нее, был такой дурной и тяжелый, что я отбежал, упустил минуту. Шарообразная гора вдруг остановилась. Я кинулся в обход. Но странное существо, закованное в черную броню, выглянуло из-за горы. Оно было похоже на рыцаря средних веков. Но какие размеры! Какие нелепые доспехи! И этот странный «рыцарь» прислонился спиной к горе.
Передний край головы чудовища напоминал полукруглый гигантский ковш с крупными зубцами. Передние ноги походили на две длинные широкие лопаты с зубчатыми краями.
Скорей в обход! Обойти! Во что бы то ни стало обойти движущуюся гору и схватить спасительную крупинку!
Я промчался мимо животного, обежал гору с правой стороны. Но вдруг гора тронулась и покатилась в обратную сторону, снова отрезая мне путь.
Я отступил. Из-за горы появился другой черный «рыцарь». Этот второй был поменьше ростом, движения его были быстры и ловки и, пожалуй, даже вороваты. Он и двинул гору в другую сторону. Вороватый «рыцарь» стал было угонять ее, но первый уперся, налег, стал толкать в прежнем направлении.
Оба существа катили свой громадный шар то в одну, то в другую сторону, то открывая путь к спасительной крупинке, то закрывая его. Броситься напролом вперед? Но я неминуемо буду раздавлен горой либо растоптан черными «рыцарями».
Обогнуть гору, пойти окольным путем? Но справа и слева столь густые заросли! Мне не пробиться сквозь них. И еще: если я потеряю пилюлю из виду, то рискую не найти ее потом.
Неожиданно гора быстро покатилась прямо на пилюлю. Все было кончено! И вот уже моя надежда, моя крупинка блеснула на вершине гигантского шара. Мгновение — и круглая гора покатилась дальше по песчаной полосе. А место, где только что лежал белый мячик, было пусто.
Я побежал за горой, но «рыцари» катили ее все быстрее и быстрее. Я бежал вслед, задыхался, но бежал. Путь был трудный: я огибал валуны, прыгал через рытвины, взбирался на крутые курганы. Напрасно… Силы оставляли меня. Скоро круглая гора с прилипшей к ней пилюлей исчезла за огромными песчаными холмами.
Кто эти существа с длинными зубчатыми лопатами и граблями, эти черные, закованные в броню «рыцари»?
Что это за шар-гора?
Все это стало мне ясно только впоследствии.
Лес шумел
Я добежал до песчаных холмов и стал взбираться на один из них. Только бы догнать!
Совсем недавно эти холмы были для меня кучками земли, выброшенными наружу кротами и полевыми мышами. У отверстий своих подземных ходов они всегда оставляют вырытую ими землю. Я бы спокойно и беззаботно, не заметив, перешагнул через эту «гряду холмов».
А теперь? Камни катились из-под моих ног. Валуны загромождали мой путь. Земля с крутых склонов оползала и увлекала меня вниз.
До вершины холма я так и не добрался. Оглянулся. Холмы, высокие холмы стояли близко один к другому, образуя длинную гряду. Узкие опасные ущелья зияли между ними. Там, за этими холмами, была моя пилюля.
Я снова сделал шаг к вершине. Еще шаг. Но одно неверное движение — и я скатился вниз. Я окончательно выбился из сил. Отчаяние охватило меня. Никогда не понять мне, как перебрались через холмы два черных «рыцаря» вместе со своим огромным шаром.
Беспомощный и растерянный, я долго не мог собраться с мыслями. Что предпринять? Может быть, вернуться к старому пню? Но слишком труден каменистый путь. Невозможно с израненными ногами взбираться на осыпающиеся холмы. Я свернул направо — и вот я иду лесом, густой, непроходимой чащей. Я знал, помнил, что нахожусь в травах, которые недавно топтал ногами… Травы… травы… Нет!
Огромные зеленоствольные деревья невиданных очертаний окружали меня. Они беспрестанно трепетали от ветра. Каждое дерево испуганно дрожало, качалось, сгибалось почти до корней. Шум стоял в воздухе.
Я стал пробираться сквозь дебри, полные странных звуков. Меня оглушали звенящий шум, резкий свист, беспрестанный гул, несмолкаемая трескотня и рев.
Теплый, влажный, душный воздух обдавал меня, точно я оказался в джунглях.
Я раздвигал стебли, отстранял огромные листья неизвестных растений. Какое разнообразие растительного мира! Ароматы наплывали сильными волнами. Но я их не узнавал, не различал. Голова кружилась.
Где же, где знакомые, привычные с детства запахи трав: сладкий аромат кашки, горечь полыни, резкий лекарственный запах ромашки, терпкий запах мяты? И как узнать, как различить среди трав, которые кажутся мне деревьями, как узнать самый обыкновенный подорожник, клевер, тимофеевку, манжетку, лютик, колокольчик? Конечно, все они здесь. Но я видел огромные листья — большие зеленые полотнища, колеблемые ветром; видел полотна круглые и зубчатые, тонкие и плоские, заостренные, как зубцы пилы, блестяще-гладкие и покрытые густым ворсом.
Совсем недавно эти холмы были для меня кучками земли, выброшенными наружу кротами и полевыми мышами. У отверстий своих подземных ходов они всегда оставляют вырытую ими землю. Я бы спокойно и беззаботно, не заметив, перешагнул через эту «гряду холмов».
А теперь? Камни катились из-под моих ног. Валуны загромождали мой путь. Земля с крутых склонов оползала и увлекала меня вниз.
До вершины холма я так и не добрался. Оглянулся. Холмы, высокие холмы стояли близко один к другому, образуя длинную гряду. Узкие опасные ущелья зияли между ними. Там, за этими холмами, была моя пилюля.
Я снова сделал шаг к вершине. Еще шаг. Но одно неверное движение — и я скатился вниз. Я окончательно выбился из сил. Отчаяние охватило меня. Никогда не понять мне, как перебрались через холмы два черных «рыцаря» вместе со своим огромным шаром.
Беспомощный и растерянный, я долго не мог собраться с мыслями. Что предпринять? Может быть, вернуться к старому пню? Но слишком труден каменистый путь. Невозможно с израненными ногами взбираться на осыпающиеся холмы. Я свернул направо — и вот я иду лесом, густой, непроходимой чащей. Я знал, помнил, что нахожусь в травах, которые недавно топтал ногами… Травы… травы… Нет!
Огромные зеленоствольные деревья невиданных очертаний окружали меня. Они беспрестанно трепетали от ветра. Каждое дерево испуганно дрожало, качалось, сгибалось почти до корней. Шум стоял в воздухе.
Я стал пробираться сквозь дебри, полные странных звуков. Меня оглушали звенящий шум, резкий свист, беспрестанный гул, несмолкаемая трескотня и рев.
Теплый, влажный, душный воздух обдавал меня, точно я оказался в джунглях.
Я раздвигал стебли, отстранял огромные листья неизвестных растений. Какое разнообразие растительного мира! Ароматы наплывали сильными волнами. Но я их не узнавал, не различал. Голова кружилась.
Где же, где знакомые, привычные с детства запахи трав: сладкий аромат кашки, горечь полыни, резкий лекарственный запах ромашки, терпкий запах мяты? И как узнать, как различить среди трав, которые кажутся мне деревьями, как узнать самый обыкновенный подорожник, клевер, тимофеевку, манжетку, лютик, колокольчик? Конечно, все они здесь. Но я видел огромные листья — большие зеленые полотнища, колеблемые ветром; видел полотна круглые и зубчатые, тонкие и плоские, заостренные, как зубцы пилы, блестяще-гладкие и покрытые густым ворсом.