Брайдер Юрий Михайлович. Особый отдел

   – Мне и жить нельзя! – бодро ответил Кондаков. – А ведь живу зачем-то.
   – Ну не понимаю я вас! – воскликнула Людочка, – Оба вы люди не бедные, в магазинах сейчас всего полно, так зачем же травиться всякой гадостью! – она брезгливо отодвинула от себя селёдочный хвост, за которым по газете действительно тянулся ржавый след.
   – Эх, молодо-зелено! – Чертков задымил вонючим «Беломором». – У каждого поколения свои понятия о счастье. Зачем мне всякие разносолы, если я полжизни мечтал о куске черняшки, а вот именно такую селёдочку первый раз попробовал в лагерной больничке, когда от цинги загибался. Кроме зэков, её только сторожевые собаки жрали.
   – Всё познаётся в сравнении, – подтвердил Кондаков. – Интересно, что сказал бы по этому поводу великий Джу Си?
   – Он сказал бы: «Между небом и землёй нет такой глупости, которую нельзя было бы возвести в ранг мудрости», – печально промолвила Людочка. – С вами поневоле философом станешь.
   После третьей чашки Чертков расчувствовался до такой степени, что, задрав штанину, продемонстрировал шрам от пули конвоира, стрелявшего в него при попытке побега январским днём шестидесятого года, как раз на Крещение.
   После пятой ветераны дуэтом спели душевную песню «Как бы ни был мой приговор строг, я вернусь на родимый порог и, мечтая о ласке твоей, вновь в окно постучу…»
   После седьмой хозяин выразил желание станцевать с Людочкой танго, мотивируя это так: «Никогда не приглашал ментов на амурный танец!» – однако под давлением Кондакова вынужден был отказаться от своей идеи.
   Когда литровая бутыль опустела на две трети, Чертков сказал, для пущей убедительности стукнув кулаком по столу:
   – А теперь выкладывай, какого рожна явился? Проси всё, что не идёт вразрез с воровским законом.
   Кондаков, как мог, изложил свою просьбу, а затем её в других, более доходчивых выражениях, повторила Людочка. История эта почему-то очень рассмешила Черткова.
   – Так говоришь, голова вдребезги? Как арбуз! Ясным утром, на глазах у зевак! Ну это просто цирк какой-то!
   – Цирк, – подтвердил Кондаков. – Только клоуны остались неизвестными… Вот бы мне на них посмотреть.
   – Если они в натуре существуют, посмотришь, – пообещал Чертков. – Тебе они в каком виде нужны?
   – Обязательно живыми. И желательно с целыми зубами, чтобы потом не шепелявили.
   – Сделаем, – сказал Чертков, и глаза его опасно сверкнули. – Но не за так.
   – Проси всё, что не противоречит конституции, существующим законам и девичьей чести. – Кондаков вновь положил руку на Людочкино колено.
   – Лет этак двадцать назад ты меня в ментовской конторе допрашивал, – вкрадчиво заговорил Чертков. – Уж и забыл, по какому делу, но прекрасно помню, как ты врезал мне тогда по роже. Правда, не графином, не кастетом, не сапогом, а всего лишь кулаком, но мне всё равно обидно стало до слёз. Я ведь не жиган какой-то, а серьёзный человек. Такие штучки не про меня. И вот дал я себе зарок когда-нибудь рассчитаться. Вопреки, так сказать, здравому смыслу и библейским заповедям. Годами свою мечту вынашивал. Даже во сне этот сладостный момент видел. И вот, похоже, пришло моё время. Если хочешь, чтобы я твоё дело решил, – подставляй морду.
   Такое предложение весьма озадачило Кондакова. Подумав с минуту, он вытащил из кобуры пистолет и, сняв с предохранителя, передал его Людочке. Заодно последовало и краткое распоряжение, звучавшее почти как завещание:
   – Если этот громила прибьёт меня насмерть, ты должна расстрелять его на месте, как врага трудового народа. Только не промахнись, как тот конвойный в шестидесятом году. Целься в пузо, пусть напоследок помучается.
   После этого он встал, подтянул штаны и гордо выпятил грудь – глядите, дескать, как умирают настоящие менты. Чертков без промедления врезал ему в скулу, и удар получился такой звучный, будто в голове Кондакова и в самом деле не осталось мозгового вещества, как на это уже неоднократно намекал Цимбаларь.
   Кондаков, паче чаянья, устоял на ногах и, сделав заплетающимися ногами несколько нетвёрдых шагов, вновь опустился на табуретку. Чертков незамедлительно поднёс ему чашку стеклоочистителя, а Людочка – бутерброд с селёдкой.
   Употребив всё это, Кондаков долго молчал, прислушиваясь к процессам, происходящим внутри его организма. Потом поковырялся пальцем в ухе и спросил:
   – Ну что, доволен?
   – Прямо гора с плеч! – признался Чертков. – Это ведь не с каждым бывает, чтобы мечта всей его жизни сбылась… Эх, низковато я приложился!
   – Значит, я с тобой за всё наперёд рассчитался. Сделаешь дело как следует – почёт тебе и уважение. А подведёшь, я тебе должок той же монетой верну. – Кондаков продемонстрировал свой кулак, перемазанный мёдом. – Замётано?
   – Без базара, Фомич! Давай ещё по одной.
   – Нет, спасибо. У меня и предыдущая благодаря тебе вот где стоит. – Он провёл ребром ладони по горлу. – Суток тебе хватит?
   – Маловато будет.
   – Тогда добавляю ещё один час.
   – Двадцать пять часов… – Чертков задумался. – Ладно, постараюсь управиться.
   – Только не запей от счастья.
   – Как можно! – Чертков истово перекрестился.
   – Тогда по коням. – Кондаков отобрал у Людочки пистолет и подтолкнул её к выходу.
   – Подождите, провожу вас до калитки! – Чертков натянул кирзовые сапоги, предварительно сунув туда вместо портянок свежие подгузники (вот, оказывается, что было истинной причиной их популярности у здешнего населения!)
   Прежде чем отпустить дорогих гостей, Чертков перецеловал их всех, включая водителя-философа. Упав на заднее сиденье такси, Кондаков уснул мертвецким сном и проснулся только в лифте своего дома, куда его с великим трудом запихнула Людочка.
   Напоследок он наставительным тоном произнёс:
   – Вот видишь, не так страшен Чёрт…
   – …если он стал Челюскинцем, – закончила за него девушка. – А ну-ка марш в люльку!

Глава 7
БЕЛОКАЗАК ЛАВРИК, НЕИЗВЕСТНЫЕ МОТОЦИКЛИСТЫ И БЕЗГОЛОВЫЕ КОНТРИКИ

   В Ростов (приставку «на Дону» местные жители принципиально игнорировали) Цимбаларь летел самолётом какой-то карликовой авиакомпании, больше озабоченной проблемами собственного выживания, чем порядком на борту. Поэтому – а ещё вследствие естественного страха перед ледяной пустотой, сиявшей за иллюминаторами, – он начал пить ещё в воздухе, продолжил это необременительное занятие на земле, а завершил в линейном отделе милиции по охране аэропорта, где позднее и уснул сном праведника, заплатившего все налоги.
   Утром, ко всеобщему удивлению отказавшись от опохмелки, Цимбаларь отправился на поиски гражданина Суконко, четыре года назад по неизвестной причине утратившего правую руку.
   Это уже попахивало какой-то системой. Сначала безголовый. Потом двое одноруких подряд. Если тенденция сохранится, в самом ближайшем будущем следовало ожидать встречи с безногими и кастрированными.
   Дождь, начавшийся ещё вчера и весьма затруднивший посадку, к десяти часам утра перешёл в ливень, превративший Ростов в некое подобие града Китежа, что не позволяло любоваться красотами бывшей криминальной столицы России, ныне, правда, подрастерявшей свою былую славу вследствие общего обнищания юга страны.
   Цимбаларь уже знал, что Суконко, получивший после тяжёлого увечья инвалидность, теперь подрабатывает торговцем на рынке, но по причине нездоровья уже третий день находится дома. Одним словом, всё пока складывалось удачно.
   Дверь ему открыл ещё бравый на вид бородатый мужчина. Правый рукав его тельняшки был скатан валиком и подколот булавкой к плечу. На левой руке хозяина сидел годовалый ребёнок – по-видимому, внук – всеми силами пытавшийся оторвать деду ухо и уже немало преуспевший в этом.
   Цимбаларь, стараясь дышать в сторону, предъявил служебное удостоверение и выразил желание потолковать о делах давно минувших дней. Гражданина Суконко столь ранний визит милиции не смутил – то ли он, в отличие от подавляющего большинства сограждан, был абсолютно чист перед законом, то ли постоянное общение с внуком-садистом выработало в нем качества стоика.
   – Со мной уже кто только не толковал, – сказал он, приглашая гостя в гостиную, носившую следы недавнего погрома, впрочем, выше чем на полметра от пола не распространявшегося. – И здешняя милиция, и газетчики, и инспекция по безопасности труда, и медицинская комиссия. Признавайся, говорят, что ты сам себе каким-то хитрым образом руку оттяпал – и всё тут!
   – А вы, значит, стоите на своём, – с расстановкой произнёс Цимбаларь.
   – Я за правду стою. – Суконко попытался пересадить внука в манеж, но тот сопротивлялся, словно детёныш бабуина, которого хотят отнять от груди. – Вот дочка меня вместо няньки приспособила… – сообщил он извиняющимся тоном. – Традиция такая есть, инвалидами все дырки затыкать.
   – Это верно, – согласился Цимбаларь, почему-то вспомнив Гобашвили. – Пренебрегают у нас инвалидами.
   – Хотя ребёночек очень хороший, ласковый, – Суконко говорил так, словно в чём-то оправдывался. – Мы с ним дружим… Это он потому такой резвый, что зубки режутся.
   – А звать его как? – поинтересовался Цимбаларь, у которого от злобных воплей ребёнка уже заложило уши.
   – Лаврик, – застенчиво улыбнулся Суконко.
   – Это в чью же честь?
   – В честь генерала Корнилова. Мы ведь из белых казаков происходим. Вас это не шокирует?
   – Отнюдь. У меня прадед во врангелевской контрразведке служил, – соврал Цимбаларь, даже отца своего помнивший смутно.
   – Значит, по стопам предков пошли, – заметил Суконко. – Похвально… А вы не смогли бы подержать Лаврика за ножки? Не бойтесь, он не лягается.
   – С превеликим удовольствием, – согласился Цимбаларь и спустя секунду получил прямо в нос маленькой, но твёрдой пяткой.
   Тем не менее совместные усилия взрослых увенчались успехом и Лаврик был водворён в манеж, который немедленно заходил ходуном, словно корзина воздушного шара, попавшего в зону урагана.
   – Большое будущее у вашего Лаврика, – сказал Цимбаларь, отирая с лица пот, мелкий и холодный, как у новопреставленного покойника. – Если генерала Корнилова и не превзойдет, то уж вторым атаманом Шкуро обязательно станет.
   – Нет, мы люди мирные. – Мельком глянув на гостя, Суконко предложил: – Винца домашнего не желаете?
   – Спасибо. – Цимбаларь сглотнул слюну, тягучую и горькую, словно содержимое яйца-болтуна. – На службе не употребляю.
   – Ну тогда ушицы холодненькой! И я заодно с вами похлебаю, пока Лаврик играется.
   – Ну разве что… – согласился Цимбаларь, заранее наслышанный о местном гостеприимстве. – А то ведь потом никто не поверит, что был в Ростове и ухи не отведал.
   Провожаемые душераздирающими криками ребёнка, они перешли на кухню, где Суконко быстро и сноровисто накрыл на стол – появилась и знаменитая стерляжья уха, и копчёный окорок, и домашнее вино в трёхлитровой бутыли, и даже чёрная икра собственного посола. Глядя на хозяина, можно было подумать, что вторая рука для человека – излишняя роскошь, вроде аппендикса или хвостовых позвонков.
   После того как ложка гостя заскребла по обнажившемуся дну миски, Суконко поинтересовался:
   – Мне самому рассказывать или вы вопросы будете задавать?
   – Сначала сами расскажите, а потом и вопросы будут, – сказал Цимбаларь, понемногу начиная оживать. – Мне бы ещё половничек…
   – Да хоть ведро! Только вы уху вином запивайте. Без вина у неё аромат совсем не тот.
   – И верно, – согласился Цимбаларь, залпом выцедив поллитра холодного слабенького вина. – Сразу и не догадаешься… Ну вы рассказывайте, рассказывайте…
   – Было это, значит, так. – Суконко внимательно прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной. – Я тогда на консервном комбинате слесарем работал. Во вторую смену. В половине первого вышел из проходной и почесал домой.
   – Почему общественным транспортом не воспользовались?
   – Да мне всего двадцать минут ходу было. А автобус иногда и по часу приходится ждать. И вот, не доходя примерно полукилометра до родного крыльца, это всё и случилось.
   – Что случилось?
   – Рука оторвалась.
   – Сама?
   – Упаси боже! Помог кто-то.
   – Какие-либо предположения имеются?
   – Абсолютно никаких. Ночь ясная, всё вокруг видно как на ладони. Ни одной живой души поблизости. Только впереди старичок этот знай себе ковыляет.
   – Какой старичок? – Цимбаларь едва не поперхнулся.
   – Да тот, с которым я перед этим столкнулся. Вы ешьте, ешьте…
   – Про старичка попрошу подробнее.
   – Вывернулся он, значит, из какой-то подворотни– и прямо мне под ноги. Словно слепой, ей-богу! Сам упал, да ещё с меня шапку сбил. Бормочет что-то, извиняется. Я ему встать помог, он и чесанул дальше.
   – Шапку, значит, сбил… – задумчиво произнёс Цимбаларь, отодвигая недоеденную уху. – Вы её потом на голову надели?
   – Нет. В руке нёс. Ночь тихая была, тёплая, а я, признаться, запарился в цеху.
   – В этой руке несли? – Цимбаларь указал ложкой на пустой рукав.
   – Ага, – подтвердил Суконко. – Шапка тоже пропала. Но цена ей была – ломаный грош в базарный день.
   – Вы лицо старика разглядели?
   – Разглядел, но как-то не запомнил. Морщины, рот ввалившийся… Вот если бы на меня девица в неглиже бросилась – тогда другое дело. – Суконко улыбнулся.
   – Старичок в вас стрелять не мог?
   – Боже упаси! Он ко мне и не поворачивался даже. Я ведь до самого последнего момента в сознании был. Только в машине «Скорой помощи» вырубился.
   – Короче, версию о покушении вы отвергаете?
   – Конечно. Отродясь никому зла не сделал.
   – А ревность? Женщины?
   – Давно к блудням охладел. Можете у жены поинтересоваться.
   – Возможно, вас спутали с кем-то? Такое случается…
   – В ваших столицах случается. А у нас сошка мелкая обитает. Все друг друга знают.
   – Следовательно, никаких загадочных событий, предшествующих покушению, вы не помните?
   – Помню, почему же… – оживился Суконко. – Было одно загадочное событие. Примерно за месяц до этой беды мне позвонили. По межгороду, между прочим. Незнакомый мужчина вежливо осведомился о моих анкетных данных и даже поинтересовался, в каком именно роддоме я появился на свет.
   – А вы разве знаете?
   – Ясное дело. У нас один роддом на весь район. И дочка моя там родилась, и внук.
   – Хорошо, а что было дальше?
   – Дальше он сказал примерно следующее: «Вам угрожает серьёзная опасность. Если хотите остаться в живых, немедленно покиньте город, а еще лучше – смените фамилию. Будьте предельно осторожны, выхоли на улицу. Остерегайтесь незнакомых людей».
   – И всё? – после короткой паузы спросил Цимбаларь.
   – Нет. Я ещё успел поинтересоваться, кто это звонит, но он ответил: «Неважно. Просто я выполняю свой долг».
   – Но вы, значит, предупреждению не вняли.
   – Мало того, я про него на следующий день забыл. Думал, шутка какая-то.
   – Вы милиции говорили об этом?
   – Нет.
   – Почему?
   – Так они ведь и не спрашивали! У них версия была, что я в правой руке ёмкость со спиртом нёс. Вот они над ней и работали.
   – Разве спирт взрывается?
   – Вы это у нашей славной милиции спросите. К любому участковому спичку поднеси – факелом вспыхнет. Потому что проспиртованные насквозь.
   – Понятно… Ваши родители отсюда?
   – Да. Вся родня местная.
   – Живы они?
   – Преставились. Отец уже давненько, а мать в позапрошлом году.
   – Мне бы на ваши документы глянуть.
   – Вам паспорт нужен?
   – Мне нужно то, что называется семейным архивом. Старые справки, ненужные квитанции, удостоверения, фотографии.
   – Где-то ужены были. Сейчас посмотрю. А вы пока ещё мисочку ухи съешьте. У вас от неё даже лицо порозовело.
   Суконко перешёл в гостиную, и это вызвало новую вспышку неистовых криков. Слышно было, как брошенные детской ручонкой погремушки и кубики бомбардируют деда. Если бы Цимбаларь не был посвящён в действительное положение вещей, он грешным делом решил бы, что за стенкой идет отчаянная потасовка.
   Старинный саквояж, извлечённый Суконко из недр семейного шифоньера, ничем не отличался от своих собратьев, в которых, если верить историко-революционным фильмам, земские врачи носили медицинские инструменты, курсистки – марксистскую литературу, а народовольцы – бомбы. На стол легла гора пропахших нафталином и архивной пылью бумажек, большую часть которых, к сожалению, составляли поздравительные открытки.
   Цимбаларь занялся сортировкой этой макулатуры, а Суконко, мурлыкая весёлый мотивчик, стал греть молочную смесь. Лаврик в гостиной ухал, как голодный марсианин, и скрёбся, словно огромная мышь. Дождь за окном постепенно слабел, и это рождало надежду на возможность скорого отлёта.
   – У вас весной всегда так льёт? – спросил Цимбаларь, делая в своей записной книжке какие-то пометки.
   – Ещё и хуже бывает, – охотно сообщил Суконко. – Говорят, это хохлы от себя тучи отгоняют. Их американцы после Чернобыля научили.
   – А хохлы, наоборот, доказывают, что кацапы чернобыльские тучи вспять от Москвы повернули.
   – Да кто же хохлам поверит! – в сердцах воскликнул Суконко. – Разве что американцы лопоухие.
   – Это ваше фото? – вдруг спросил Цимбаларь.
   – Моё, – зайдя сбоку, подтвердил Суконко. – На Доску почёта снимался. Лет десять назад. Вон и правая рука ещё на месте.
   – Без бороды вы совсем другой человек, – заметил Цимбаларь. – И кого-то мне очень напоминаете. Вот только не пойму кого именно…
   – Я здесь на генерала Селезня похож, – пояснил Суконко. – Меня даже жена прежде упрекала. Дескать, у человека рожа наподобие твоей кирпича просит, а каких вершин достиг! Ты же как ковырялся всю жизнь в мазуте, так и до пенсии доковыряешься… Правда, после того как он погиб, ворчать перестала.
   – Селезень случайно не ваш земляк?
   – Нет, он в Ставрополе родился. На год раньше меня. Наши пути-дорожки ещё сызмальства разошлись. Его в Суворовское училище определили, а меня негодным к строевой службе признали. На той руке, что пропала, фаланга указательного пальца отсутствовала. Циркулярку соседскую задел… Да я и не жалею ни о чём! Не всем дано в генералах ходить.
   – Тем не менее сходство поразительное. – Цимбаларь, чтобы лучше видеть, поворачивал фото и так и сяк.
   – Ничего удивительного. – Суконко стал осторожно переливать закипевшую смесь в бутылочку. – У каждого человека свой двойник имеется, а то и сразу несколько. Вы, между прочим, тоже на одного зарубежного актёра похожи.
   – Наверное, на Бельмондо? – Цимбаларь расправил плечи и придал лицу суровое выражение.
   – Я бы так не сказал, – Суконко с прищуром глянул на гостя. – Скорее на комика ихнего – Фернанделя, который в фильме «Закон есть закон» полицейского играл. Улыбочка ваша – один к одному.
   Благоприятное впечатление, сложившееся у Цимбаларя о Суконко, после этих слов как-то сразу поблекло. Его и прежде частенько оскорбляли, но чтобы так – ещё никогда!
   За разговорами они как-то совсем забыли о Лаврике, тем более что ребёнок в конце концов притих. Однако расплата не заставила себя долго ждать – в гостиной раздался грохот, подобный землетрясению средней мощности, и Суконко рысью метнулся туда.
   Вернулся он уже с ребёнком на руке. Юный Лавр, убедившийся в тшете всех своих попыток оторвать дедово ухо руками, теперь пробовал его на зуб, пока единственный.
   – Разобрал-таки манеж, – пожаловался Суконко. – И до выходного сервиза добрался. Хорошо ещё, что сам не пострадал… Может, вас вяленой чехонью угостить? Я за пивком сбегаю, а вы пока с Лавриком побудете.
   – Нет-нет! – решительно запротестовал Цимбаларь. – Мне ещё в милицию надо заскочить, в прокуратуру, на почту. Я вам попозже позвоню, если нужда возникнет… А Лаврика вы тоже в Суворовское училище сдайте. Не прогадаете. Столь грозное оружие необходимо держать под строгим контролем.
 
   Ход событий складывался таким образом, что, пока Цимбаларь гастролировал в Ростове, для других членов опергруппы выпало свободное окно, по крайней мере, до вечера.
   Кондаков немедленно отправился на дачу, куда его зазывали морковь и петрушка, а Людочка просто решила отоспаться. Инстинкт беременной самки, внезапно пробудившийся в ней, требовал покоя и обильной пищи.
   Однако этим планам не суждено было сбыться. Не успела она голову донести до подушки, как грянул телефонный звонок – о себе дал знать Ваня Коршун.
   – Привет, сестрёнка, – сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Слава богу, что я тебя застал. А то все остальные словно в воду канули. Ты сейчас оденься поприличней и спускайся вниз. Я тебя у подъезда жду.
   – В каком смысле поприличней? – осведомилась Людочка. – В вечернее платье?
   – Необязательно. У тебя что-нибудь светлое есть – сарафан, костюм?
   – Поищу.
   – Добавь нитку жемчуга и подкрасься соответственно. Но без излишеств. Под приличную будешь работать.
   – Туфли какие посоветуешь? – Людочка не смогла сдержать иронии.
   – На твое усмотрение. Желательно на среднем каблуке.
   – Тоже мне, Юдашкин выискался! Почему, интересно, я должна тебя слушаться?
   – Потому, что ты будешь играть в мою игру. Когда сама что-нибудь придумаешь, я ради этого кем угодно выряжусь. Хоть мопсом, хоть инопланетянином.
   – А котом?
   – Ты мне настроение хочешь испортить?
   – Ни в коем разе! Уже бегу.
   Для женщины любого возраста, пусть она хоть милиционер, хоть космонавт, хоть пожарный, выражение «уже бегу» может означать что угодно, но только не категорию расторопности. Это сакраментальное «уже» способно растянуться и на полчаса, и даже на час, в зависимости от того, какие усилия прилагаются для наведения красоты.
   Людочка, благодаря юному возрасту ещё не утратившая природной свежести, управилась всего за двадцать минут. Тем не менее, когда она спустилась вниз, Вани там уже не было – наверное, слинял, не выдержав долгого ожидания.
   Людочка ещё не решила для себя, радоваться этому обстоятельству или, наоборот, горевать, когда со стороны детской площадки, где резвилась какая-то в пух и прах разряженная девчушка, донеслось сердитое:
   – Ну наконец-то!
   – Ваня, это ты? – всплеснула руками Людочка. – Никогда бы не узнала! Просто симпомпончик какой-то.
   И действительно, гений тайного сыска Ваня Коршун выглядел просто восхитительно – белая пышная юбочка, такие же гетры, ангельские локоны на головке, розовые банты.
   Лишь подойдя вплотную, можно было подивиться странной блеклости детской кожи и уколоться о пронзительный взгляд серых глазёнок.
   – Не шуми, сестрёнка, – посоветовал Ваня. – Лучше прикинь, как мы смотреться будем.
   – По-моему, классно. – Людочка встала рядом с ним. – Конечно, я для такого большого ребёнка чересчур молода, но в этом даже есть некоторая пикантность.
   – Пикантность есть, – согласился Ваня. – Особенно если мне в сортир приспичит. Сунусь по привычке в мужской…
   – Не волнуйся, на правах мамы я отведу тебя куда следует… И каковы же наши планы?
   – По дороге узнаешь. А сейчас надо курнуть напоследок, – он извлёк из-под юбочки пачку сигарет. – Будешь? Ах, прости, я забыл, что ты беременная!
   – Вот и закурю вам назло!
   Они дружно задымили – Ваня как портовый буксир, а Людочка с изяществом английской королевы. Та, говорят, постоянно балуется сигаретами в туалете Букингемского дворца.
   Появившаяся на балконе второго этажа дама в затрапезном халате ужаснулась:
   – Что же это на свете делается! Совсем стыд потеряли! С ясельного возраста никотином травятся! А ты, мамаша, куда смотришь? Потворствуешь? Вот я сейчас участкового позову!
   – Молчи, лахудра, – сказал Ваня с полным спокойствием. – Иначе я сейчас на балкон запрыгну и твой поганый язык вместо прокладки «Тампакс» использую.
   Схватившись за сердце, дама исчезла в комнате, а Людочка сказала:
   – Пойдём отсюда. А то она и вправду куда-нибудь заявит. Я эту скандалистку знаю.
   – Пойдём, – ответил Ваня, отправляя в рот ментоловую конфету. – Но это окошко я на всякий случай запомню.
   На улице Ваня сразу взял Людочку за руку и свой обычный шаркающий шаг сменил на изящную балетную походочку.
   – Пока мы наедине, ввожу тебя в курс дела, – сказал он. – Весь вчерашний день я рыскал вокруг места гибели Голиафа, однако ничего нового так и не узнал. Район там уникальный – ни одной камеры слежения поблизости, а население сплошь страдает провалами памяти.
   – Наверное, йода в воде маловато, – сказала Людочка, не забывая поглядывать на своё отражение в витринах.
   – Насчёт йода ничего не скажу, а вот культуры у них действительно маловато. Потому и пьют что ни попадя… Интересовал меня главным образом старик, о котором упоминали свидетели. Был он явно не из местных. Значит, приехал откуда-то. И, скорее всего, не за рулем. Тогда я дал объявление в так любимое таксистами и частными извозчиками «Авторадио». Вот его примерное содержание: «Разыскивается мужчина преклонного возраста, страдающий амнезией, пропавший такого-то числа, в такое-то время, в таком-то месте. Заранее благодарим за любые сведения».
   – Шедевр, – с сомнением произнесла Людочка. – Никто на такую туфту не клюнет.
   – А здесь ты не права, сестрёнка. Несколько человек уже откликнулись. Всех я пригласил в одну и ту же кафешку, но на разное время. Именно туда мы сейчас и направляемся.
   – Мне кажется, это палка о двух концах, – сказала Людочка. – Даже если мы и получим какие-то интересующие нас сведения, в чём я очень и очень сомневаюсь, неизвестные злоумышленники узнают, что ими кто-то интересуется.