Брайдер Юрий Михайлович. Особый отдел

   – Лишние расходы ни к чему, – смягчился Павианыч. – Я и добрым словом обойдусь. Знать, таков мой жребий – помогать людям. Даже столь никчёмным, как ты с Анзором. В следующий раз захвораешь – приходи. Только впредь все мои предписания выполняй. Никакого самовольства. А то ещё сдуру задницу целебным бальзамом намажешь.
   – Есть грех, – опустив глаза, призналась Манюня. – Уже намазала.
   – Зачем? – в сердцах воскликнул Павианыч.
   – Да так… Случайно вышло. Я, живот помазав, ладони об задницу вытирала, – для пущей убедительности она продемонстрировала этот пагубный жест.
   – И как же теперь тебе с волосатой задницей живётся?
   – Да ничего. Только в сортир с расчёской хожу… Если по большой нужде приспичит… Но Анзор обещал на днях парикмахерскую машинку достать. Полегче станет.
   – Если так и дальше пойдет, твоему Анзору придётся газонокосилку доставать, – с упреком произнёс Павианыч. – А шерсть ты не выбрасывай. Свяжешь мне из неё тёплые носки.
   – И в придачу кисет с отделкой из человеческой кожи, – добавил Ваня, но оценить его шутку было уже некому: Манюни и след простыл.
   – Ну что – убедился? – сразу насел на него Павианыч. – Видел волшебное действие моего бальзама?
   – Ты про фурункул или про волосы? – уточнил Ваня.
   – И про то, и про другое.
   – Фурункул, скорее всего, сам прошёл, это ведь не сифилис, – сказал Ваня. – А волосы на заднице – это ещё не доказательство. При здешней экологии у человека и не такое может вырасти. Хоть волосы, хоть рога, хоть раковая опухоль. Сам говорил, что на вашей свалке пырей гуще сирени вымахал… Но если Анзор восстановит свою шевелюру – тогда совсем другое дело. Это будет настоящая сенсация. Сразу помчимся патентовать твой бальзам.
   – Помчимся? – удивился Павианыч. – И ты со мной?
   – Конечно!
   – А в качестве кого?
   – В качестве юрисконсульта. Или шефа службы безопасности. Ты на мой рост внимания не обращай. Брюс Ли тоже не очень крупным был.
   С целью демонстрации своих необыкновенных физических качеств Ваня прикурил от уголька, извлечённого из печи, а потом раздавил его в пальцах, вызвав тем самым целый сноп искр.
   Павианыч в долгу не остался и хотел проделать ещё более впечатляющий номер – то ли сесть задницей на раскалённую плиту, то ли выпить кружку кипящего варева. Однако этому рискованному поступку помешал осторожный стук в дверь.
   Ваня подумал сначала, что это вернулась Манюня, желающая щедро расплатиться с Павианычем своим соблазнительным пушистым телом. Но на пороге вновь появился лысый Анзор.
   На сей раз, следуя категорическому требованию Павианыча, он облачился в белый застиранный халат, скорее всего, позаимствованный на пункте санитарной обработки, расположенном поблизости. Череп грузина, обильно смазанный бальзамом, сверкал, как бильярдный шар.
   Низко, но с достоинством поклонившись, Анзор положил на край стола пухлый пакет, перетянутый шпагатом.
   – Прими, дорогой, – сказал он, глядя на Павианыча благодарным взором. – Это пока задаток. А если волосы вернутся, в пять раз больше получишь. Нет, в шесть!
   Не дожидаясь реакции хозяина, Ваня развернул подарок. В упаковке из нескольких газет находились деньги. Семьдесят рублей мелкими купюрами. Цена поллитра водки среднего качества.
   Проводив взглядом гордо удалившегося Анзора, он промолвил:
   – Правильно говорят – с паршивой овцы хоть шерсти клок.
   Павианыч добавил:
   – Не забывай, что вдобавок мне обещаны теплые носки из человеческого пуха. Именно о таких мечтал когда-то большой друг советского народа император-людоед Бокасса Первый, он же и последний…
 
   – Слава те, господи! – удовлетворённо вздохнул Павианыч, когда их наконец-то оставили в покое. – Теперь можно и причаститься. Нет ничего хуже, чем прерванная молитва, казнь, половое сношение или пьянка. Мало того, что удовольствие сорвалось, так ещё и невроз заработаешь… Какой тост у нас на очереди? За татарско-монгольское иго или за восстановление шахт Донбасса?
   – Подожди. – Ваня придержал его руку, уже потянувшуюся к бутылке. – Выпить я, конечно, не против. Даже очень. Но есть одна проблема.
   – И в чём же она состоит? – поинтересовался Павианыч, чья очередная атака на бутылку закончилась столь же безрезультатно.
   – В тебе.
   – Быть такого не может! Я уже лет двадцать никому, кроме себя самого, проблем не создаю.
   – Случается, что и беспроблемность порождает проблемы. Вернее, безответственность… Ведь после трёх-четырёх рюмок с тобой уже не поговоришь. Будешь мычать что-то невразумительное, глупо хохотать и тыкать мне пальцем в глаз. Уж я-то тебя знаю! Поэтому давай на трезвую голову перетрём кое-какие вопросы. Я ведь, как ты, наверное, догадался, по делу пришёл.
   – Догадался, как не догадаться… – Павианыч помрачнел. – Ох, как я дела твои не люблю! Люди должны в мире и согласии жить, а ты всё кого-то вынюхиваешь да выслеживаешь, словно инквизитор.
   – К людям я как раз-таки никаких претензий не имею. Пусть живут себе. Хоть в согласии, хоть в дрязгах. А выслеживаю я исключительно двуногих зверюг. Проще говоря – убийц. В основном маньяков-педофилов. Что ты имеешь против моей профессии?
   – Если честно, то ничего, – вынужден был признаться Павианыч. – Как и к профессии палача, например. Если бог сотворил ядовитых гадов, он и о мангустах позаботился… Только как-то неприятно сознавать, что я, честный бродяга, всю свою жизнь страдавший от притеснений всяческих опричников, ярыжек и фараонов, теперь состою в приятельских отношениях с казённым человеком.
   – Успокойся. Иосиф Бабель не стеснялся с чекистами хороводиться. А талантище был – не чета тебе.
   – За это его к стенке и поставили. Вместе со всей ежовской братией. А держался бы тихонько в сторонке – ещё бы пять томов одесских рассказов написал… Ладно, тяни из меня жилы. Выворачивай душу наизнанку. Только учти: я с преступной средой не знаюсь. Мне вы все одинаково противны – и власть, и бандиты. Две стороны одной медали. А медаль называется: «За усердие в наживе». Говорят, в Оттоманской империи такая существовала. При Сулеймане Великолепном, который налог на взятки учредил.
   – Это уж не твоего ума дело, прости за резкость. А интересует меня вот что. Недавно одному доброму человеку голову снесли…
   – И каким, интересно, образом? – как Ваня и надеялся, это сообщение заинтриговало Павианыча, падкого на всевозможные диковинные случаи.
   – Разлетелась голова вдребезги, словно бутыль с перебродившей брагой. Есть подозрение, что в него какой-то секретный снаряд выпустили, хотя ничего даже приблизительно похожего в нынешние времена на вооружении не состоит.
   – Это у вас не состоит!
   – Нигде не состоит. Ни у нас, ни у натовцев, ни у арабских террористов. Это я гарантирую.
   – Что покойник представлял собой при жизни?
   – Неважно.
   – Мне нужно знать, из каких он сфер: политик, бизнесмен, бандит, государственный чиновник?
   – Обыкновенный человек. Как говорится, среднего класса.
   – А кто такой снаряд запустить мог? Убийцу видели?
   – Видеть не видели, но предположения имеются. Старичок один замешан. Примерно твоих лет, а то и постарше. С тростью ходит. Но трость не простая, а что-то вроде малогабаритного гранатомёта.
   – Старичок… – у Павианыча даже обрубки ушей зашевелились, что, по-видимому, означало предельное напряжение мысли. – При чём здесь старичок, если
   дело свежее?
   – То-то и оно, что дело, скорее всего, тухлое. След ещё в сороковые годы тянется. Ты про североуральский политизолятор что-нибудь слышал?
   – Приходилось.
   – Говорят, там после войны похожее оружие испытывали. Отпустят зэка на волю, он и ломанётся на радостях в тайгу. Но смерть его всё равно найдёт… Я потому к тебе и обратился, что не мешало бы все аналогичные случаи за последние полвека припомнить. Ты ведь у нас, как-никак, живая история отребья…
   – Понятно, – кивнул Павианыч, явно польщённый такой сомнительной славой. – Только давай сразу договоримся: не темни со мной. За что шлёпнули вашего клиента?
   – Как бы это лучше сказать… – Ваня тщательно подбирал слова, чтобы не брякнуть лишнего. – Спутали его. Двойником он был.
   – Двойным агентом?
   – Нет. Просто двойником одного весьма влиятельного человека. Мы все под ним ходим, даже ты.
   – Я только под богом хожу, – высокомерно возразил Павианыч. – А сходство чисто случайное? Или в родстве они состояли?
   – Тут ещё много неясного. Но, скорее всего, они были похожи, как братья-близнецы. Хотя о существовании друг друга и не догадывались. Только всё это частности. С погибшим мы как-нибудь сами разберёмся. Мне нужен старичок с тросточкой. Причём позарез Вдруг ты что-то о нём знаешь. Или, на худой конец, совет дельный можешь дать.
   – Это ты правильно сделал, что выпить мне не позволил, – после краткого раздумья сообщил Павианыч. – Голова моя – великолепный инструмент. Вроде скрипки Страдивари. А алкогольные пары его в дырявый бубен превращают. Никакого путного звука не извлечёшь.
   – Это надо понимать так, что какие-то струны в твоей голове уже поют? – осведомился Ваня.
   – Пока ещё только пиликают. Хотя и до боли знакомую мелодию. К сожалению, не я её автор. Сейчас сведу тебя с одним человеком. Чувствую, у вас будет о чём поболтать. Но будь всё время начеку. У этого мужика полная башка тараканов. Причём очень злых.
   – Ты, пожалуйста, не говори, кто я есть на самом деле, – попросил Ваня. – Большинство наших соотечественников интерес к ним правоохранительных органов понимают превратно и тут же теряют дар речи.
   – Мог бы и не предупреждать, – буркнул Павианыч. – Сами виноваты, что народ запуган. Привыкли истину раскалёнными клещами добывать. А она, как малое дитя, ласки требует… – Вновь распахнув дверь сторожки, Павианыч громогласно объявил свою волю: – Найти мне Фильку Удушьева! Живого или мёртвого!

Глава 13
ФИЛЬКА УДУШЬЕВ, ПОБОЧНАЯ ВЕТВЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ

   Вернувшись, он подбросил дров в прогоревшую печку, помешал мутовкой в каждой булькающей посудине и, даже не косясь на початую водочную бутылку, возобновил прерванный разговор:
   – Относительно двойников я могу тебе одну поучительную историю поведать. Не знаю только, в масть ли она придётся… Где-то в семидесятых годах нашего брата начали усиленно притеснять, и я за тунеядство сел опять. Правда, зона попалась приличная, грех жаловаться. Мужики там верховодили, а блатные даже пикнуть не смели. Магазинчик свой имелся, переписка не ограничивалась. Некоторым особо отличившимся зэкам даже позволяли цивильную одежду носить.
   – В том числе, наверное, и тебе, – вставил Ваня.
   – Нет, я перед администрацией хребет никогда не гнул. Хотя и рогом зря не пёр… Должность у меня в зоне была очень даже приличная – кочегар. В одном отряде со мной мужичишко срок тянул. Лет тридцати, ничем из себя не примечательный. Фамилию его я, конечно, не помню, а погоняло было – Клык… Отработал я однажды ночную смену, а это значит, что на построение утром можно не вставать. Вдруг слышу сквозь сон топот. Пополнение, надо полагать, прибыло. Стали новеньких по казарме распределять. Один койку рядом со мной занял. Смотрю – вылитый Клык. Ну прямо один к одному. Только бушлат поновее. Спросонья не разобравшись, я говорю ему: дескать, пора бы должок отдать. Пачку чая на той неделе заначил и молчишь, как рыба об лёд. Он на меня как-то странно зыркнул и свалил в сторону. Ладно, прихожу я попозже на обед. Глядь, а в столовой два одинаковых Клыка сидят и друг на дружку пялятся! Братва наша, ясное дело, на ушах стоит. Братья-близнецы в зоне встретились, это тебе не фунт овса! А те молчат и взаимной злобой наливаются, словно клопы дурной кровью. Потом как кинутся один на другого, будто бешеные собаки, и пошла месиловка! Тут уж не до обеда. Еле их растащили. Начальник явился. Полковник Ишаков. Велел обоих драчунов в штрафной изолятор посадить, только в разные камеры. Стала оперчасть справки наводить. Оказывается, ничего общего между ними нет. Всё разное – и фамилии, и отчества, и место рождения, и возраст. Между тем внешнее сходство поразительное. Даже родимые пятна – словно под копирку. Как говорится, волос в волос, голос в голос. Почему-то и статья совпадает. Сто семнадцатая бывшего уголовного кодекса. Изнасилование, стало быть.
   – Как же вы их различали? – спросил Ваня.
   – Ну, в зоне это проще простого. Каждый зэк на одежде бирку имеет с анкетными данными. Тем более во время драки наш Клык новичку передний зуб вышиб. С тех пор того стали звать Полклыка.
   – Два брата – Клык и Полклыка, – усмехнулся Ваня. – Забавно… В чём же мораль сей басни?
   – Подожди, я ещё не окончил. Списалась наша оперчасть с Главным управлением исправительно-трудовых работ. Там своё собственное расследование провели, поскольку опасение имелось, что это какая-то хитрая уловка, способствующая побегу. И вот что выяснилось. В конце войны наши войска освободили в Польше концентрационный лагерь. Была там и детская секция, в которой содержалась малышня от трёх лет и выше. Всех их вывезли в Союз и распределили по детским домам. На схожесть двух пацанов тогда внимания не обратили. Все скелеты, даже живые, чем-то друг на друга похожи. А в детских домах возраст определялся на глазок, имя давали по собственному усмотрению, фамилию – на всех одну. Чаще всего тамошнего директора. Короче говоря, братья-близнецы стали совершенно разными людьми. И встретились снова только через двадцать лет в зоне.
   – Разве у них лагерных номеров на предплечье не имелось?
   – Нет. Номера уже попозже накалывали, лет в семь, а они совсем сосунками были. Как только и выжили… Правда, под мышкой у обоих какие-то смутные значки имелись. Вроде как римские цифры.
   – Они хоть сдружились потом?
   – Где там! Люто друг друга ненавидели. Хуже, чем кошка с собакой. При каждом удобном случае опять бузу затевали. Пришлось новичка дальше по этапу отправить. И тогда наш Клык почему-то затосковал. Слёг в санчасть и там на спинке кровати повесился… Но и это ещё не всё! Едва печальная весть дошла до братца, который в это время находился уже за Байкалом, как тот сразу бросился под поезд. Вот тебе и вся мораль!
   Ваня хотел спросить ещё что-то, но в дверь сторожки постучали.
   Филька Удушьев оказался крепким малым, длинноруким и слегка сутулым. Вид он имел несколько отрешённый, словно обдумывал что-то очень важное или, наоборот, никак не мог собраться с мыслями.
   В его облике тоже проглядывали вполне очевидные признаки вырождения, но не нынешние, вызванные кошмарной экологией, а древние, унаследованные ещё от тупоголовых и свирепых неандертальцев, скитавшихся по Евразии ещё двадцать тысяч лет тому назад и время от времени скрещивавшихся с нашими предками.
   Люди этой породы обычно довольствовались малым, к лучшей жизни стремления не испытывали, способностей к работе, требующей ловкости и смекалки, не выказывали, зато отличались агрессивностью и немотивированной жестокостью, свойственной всем эмоциально неразвитым натурам.
   При царе-батюшке эту дефективную публику на воинскую службу старались не брать, хотя во время революции многие смогли сделать стремительную, хотя и недолговечную карьеру. Самые яркие примеры тому – атаман Махно и комбриг Котовский. В советские времена из граждан неандертальского происхождения формировались строительные батальоны, но и в конвойных частях их тоже было немало. Любому рабочему инструменту они предпочитали лом и лопату, а оружию – штык.
   Надбровья у Фильки Удушьева были как булыжники, из-под них на мир взирали пустые и невозмутимые глаза первобытного охотника. На Павианыча он глянул только мельком, зато Ваню изучал столь пристально, что тому даже стало немного не по себе. Пришлось вмешаться хозяину.
   – Это мой дальний родственник, – пояснил он. – У него братан погиб недавно. Шёл себе, никого не трогал, а ему голову напрочь отстрелили. Тебе это ничего не напоминает?.
   Филька Удушьев только пожал плечами, но свой мертвящий взгляд от Вани отвёл.
   – Ладно, – Павианыч почесал одну босую ступню другой, отчего на пол посыпалась какая-то труха, похожая на опилки. – Помнишь, у тебя приятель был… Макарона, кажется.
   – Марадона, – поправил Удушьев.
   – Вот-вот… Что с ним сталось?
   – Окочурился, – впервые в глазах Фильки мелькнуло что-то похожее на человеческое чувство.
   – Но ведь он не сам по себе окочурился, так?
   – Не сам, – согласился Удушьев. – Шмальнули его.
   – Кто шмальнул?
   – Дед один, – сказал Удушьев и чуть погодя добавил: – Мне так показалось.
   – Трость у него в руке была?
   – Может, и была. Не помню.
   – Ты бы рассказал всё в подробностях. Мой свояк, между прочим, тоже какого-то старика подозревает. Но тот с тростью был.
   Удушьев, не проронив ни слова, вновь уставился на Ваню. Павианычу даже пришлось кинуть в него чёрствой коркой.
   – Ты что молчишь, Филя? Язык проглотил?
   – Где-то я его видел, – протянув вперёд руку, Удушьев указал на Ваню.
   – Здесь и видел, – сказал Павианыч. – Он ко мне иногда захаживает.
   – Нет, не здесь… В городе видел. Он в тот раз девкой был. С косичками.
   Ване пришлось оправдываться, что он крайне не любил.
   – У меня сестра-двойняшка есть. Та действительно с косичками ходит.
   – Нет, – Удушьев покачал головой. – Это ты был. Что-то здесь не чисто.
   Дело принимало совершенно нежелательный оборот и, стараясь как-то разрядить обстановку, Павианыч сам перешёл в наступление.
   – Я замечаю, тебя в последнее время глюки стали посещать, – заявил он. – Надо меньше травку курить.
   – Это ты кому? – Удушьев вперился в Павианыча.
   – Тебе, кому же ещё… – старик слегка осёкся, что для него было как-то нехарактерно.
   – Я думал, ему, – в голосе Удушьева появились зловещие нотки, – вы же свояки… Имеешь полное право указывать. А меня не касайся. Ты мне – никто. Понял?
   – Понял. – Павианыч закашлялся, словно костью подавился. – Ты, Филя, только не нервничай. Вспомни, как дело было. Вы, наверное, отправились с Марадоной в город погулять?
   – На гоп-стоп мы отправились, – с поистине детской непосредственностью сообщил Удушьев. – Кумар совсем задолбал. А в карманах ни шиша.
   – Это когда было – зимой, летом?
   – Осенью. Рано темнело.
   – Ну и как, пофартило вам?
   – Нет.
   – Мало взяли?
   – Вообще ничего не взяли, – неприятные воспоминания заставили Удушьева оскалиться. – Ещё и газом нас угостили. Чуть проморгались.
   – Что потом было?
   – Потом в какой-то двор зашли. Старика там увидели. Прогуливался. Одет прилично. Решили взять на абордаж.
   – Он там один прогуливался?
   – Один. А иначе чего бы нам суетиться…
   – Трость при нём была?
   – Не помню.
   – Ну хорошо, как вы со стариком обошлись?
   – Подошли. Тряхнули хорошенько. Говорим: «Бабки гони, старый пердун, а иначе досрочно дуба врежешь. Освежуем, как скотину».
   – Представляю, – тяжко вздохнул Павианыч. – Дошли до него ваши добрые слова?
   – Дошли. Проситься стал. Дескать, всё отдам. Только не убивайте.
   – И что он вам отдал?
   – Котлы с лапшой и лопатник.
   – Документы в лопатнике были?
   – Документы он попросил вернуть. За это, грит, подарю вам булавку от галстука. Рыжую, с брюликом. Больших денег стоит.
   – И вы, конечно, согласились?
   – Согласились. На кой хрен нам его пенсионные ксивы!
   – И что это за булавка была?
   – Булавка как булавка. Я толком и не рассмотрел. Но тяжеловатая, с блеском. Мне её старик в лацкан воткнул, – Удушьев приложил ладонь к груди.
   – Почему тебе, а не Марадоне?
   – Старика-то в основном я бомбил. Марадона на подхвате был.
   – На этом вы и расстались?
   – Не сразу. Напоследок мы его кишени прошмонали, велели молчать в тряпочку и пошли своей дорогой.
   – Что же с Марадоной случилось?
   – То и случилось…
   – А подробнее нельзя?
   – Можно. Когда мы к фонарю подошли, который у подъезда горел, Марадона у меня иголку выпросил. Стал рассматривать. У него шалава в Хотькове имелась. Наверное, ей хотел подарить.
   – Ты что в это время делал?
   – Чуть вперёд прошел и присел. У меня шнурок развязался.
   – Долго он иголку рассматривал?
   – Недолго. Выругался и говорит: «Никакое это не рыжьё! Да и брюлик не брюлик! Обули нас в лапти, как последних мазуриков!» Вот тогда всё и случилось!
   – Что случилось? Яснее выражайся.
   – Слышим, старик нас окликает. Вроде у него ещё что-то есть. Марадона сдуру в ту сторону повернулся. Тут его и шваркнуло. Кровь аж до меня долетела, будто дождик теплый.
   – Ты выстрел слышал?
   – Не помню… Нет. Только хлопок. Как в ладоши.
   – Тебя, значит, осколки не задели?
   – Не было никаких осколков. Я бы услышал.
   – Как ты повёл себя дальше?
   – Как-как… К Марадоне бросился. А у него вся грудь разворочена. Дырка с колесо. Дым валит. Сгоряча я его на себе ещё через два двора пёр. Потом собаки начали брехать. Гляжу – не дышит. Бросил его в каком-то закоулке.
   – Того старика ты уже больше не видел?
   – Видел.
   – Когда?
   – Каждый раз, как накурюсь хорошенько. Приходит, сволочь, и свою иголку в меня втыкает.
   – Где всё это произошло?
   – В городе.
   – Я понимаю, что не в деревне Клюквино. В каком районе, на какой улице?
   – Будто бы я знаю!
   – Как вы туда добирались?
   – До города автобусом. Потом пешедралом.
   – Долго шли?
   – Долго. Пару раз отливали по дороге.
   – Может, там рядом какое-то приметное сооружение было? Кинотеатр или памятник?
   – Не знаю. Темно, говорю, было. Да и зенки у нас от газа слезились.
   Тут уж Ваня, до этого старавшийся держаться тише воды, ниже травы, не выдержал:
   – Если надо будет, ты этим путём опять пройдёшь?
   – Если надо, пройду, – на этот раз Удушьев даже не удостоил его взглядом. – Только мне не надо…
   – Пройдись, ведь не велик труд, – посоветовал Павианыч. – Я тебя за это травкой отблагодарю.
   – У меня своя есть.
   – Тебе, говоришь, не надо! – Ваня соскочил с ящика. – А мне надо! Если ты за своего друга не собираешься мстить, тогда я отомщу! За всех сразу!
   – Теперь я тебя знаю, – сказал Удушьев. – Слушок про змеёныша-крысолова давно ходит. Дескать, есть такой шкет, не то пацан, не то пацанка. Промеж деловых людей вьётся и всё подмечает. И если вдруг где-нибудь вурдалак мохнорылый заведётся, пощады тому уже не будет.
   – И я тебя, Душняк, теперь узнал, – не остался в долгу Ваня. – Твои прогулочки по городу многим боком вылезли. Котлами да лопатниками ты не ограничивался. Случалось, людей голышом по морозу пускал.
   – Что было, то прошло. Как Марадона загнулся, я с этим делом завязал. Намертво, – голос Удушьева был совершенно спокоен. – Потому и на свалке безвылазно ошиваюсь. У кого хочешь спроси. Только не подумай, что я перед тобой оправдываюсь.
   – И ты не подумай, что меня обмануть можно. Я вашего брата насквозь вижу. И снисхождения ни к кому не имею – ни к людям, ни к котам. А если есть на тебе невинная кровь, лучше сам удавись. Что касается гоп-стопа, то я всякой мелочёвкой не интересуюсь. Порядочные люди ночью должны дома сидеть, а не лопатниками на улице трясти… Может, мы с тобой и поладим. Но сначала ты меня на старика выведешь.
   – Место, где мы на него нарвались, покажу, – сказал Удушьев. – Ну а если он туда случайно забрёл?
   – Старые люди от своего порога далеко не отходят. Это даже Пахом Вивианович тебе подтвердит… Там его берлога, тут двух мнений быть не может. Полагаю, что откладывать дело в долгий ящик не стоит. Прямо сейчас и отправимся. Тебе ведь, Филя, долго собираться не надо?
   – Не надо. Всё моё – при мне, – он извлёк из кармана массивный никелированный кастет, которым, наверное, очень гордился.
   – Вот и отлично! – Ваня хотел хлопнуть Удушьева по плечу, но достал только до локтя. – Поблагодарим хозяина за приют и в путь-дорожку.
   – На посошок не желаете? – предложил Павианыч.
   – Ни в коем случае! Сейчас от меня карамельками «Чупа-чупс» должно пахнуть, а не водярой…
 
   Уже трясясь на заднем сиденье рейсового автобуса, Ваня спросил:
   – А куда котлы подевались, которые вы со старика сняли?
   – Той же ночью на траву у цыган сменял, – ответил Удушьев.
   – Скурил, короче говоря… Какая-нибудь надпись на них имелась?
   – Особо не присматривался. Я только те надписи разбираю, которые из одного слова состоят.
   – Багаж знаний у тебя, прямо скажем, скудненький. И как ты только им обходишься?
   – Очень даже просто. Ты за меня не переживай. Если только где-то жареным запахнет, я за версту учую. Случись какая беда, вы ещё газету читать будете, а меня здесь уже давно не будет.
   – Ничего удивительного. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Это давно известно.
   – Если я крыса, так ты мышонок дохлый.
   На этом обмен любезностями закончился и весь дальнейший путь прошёл во взаимном молчании.
   Автобус доставил их на конечную станцию метро, однако спускаться под землю Удушьев наотрез отказался.
   – Там продохнуть нельзя, – сказал он так, словно прибыл сюда не со зловещей свалки, а с горного альпийского курорта. – И мусора со всех сторон пялятся. Меня сразу тормознут. Доказывай потом, что ты не клоун. Лучше пешочком пройдёмся.