Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

   Можно закрыть спиртзаводы, можно выкорчевать виноградники, можно пустить на металлолом оборудование для производства пива, купленное, кстати сказать, за валюту, но народ от этого пить меньше не станет. Больше - пожалуйста! Из вредности. А меньше - никогда! Ведь уничтожить сахар, томатную пасту, муку, горох, сиропы, карамель, искусственный мед, все виды фруктов и (если верить рецепту О. Бендера) табуреты - не удастся никому и никогда. Уж лучше тогда сразу уничтожить народ.
   Когда казенное спиртное стало исчезать из продажи, его производство наладили в домашних условиях. Самогоноварением занялись писатели, директора школ, офицеры, шахтеры, железнодорожники, судьи и школьники. У каждого была своя методика, которыми люди охотно делились между собой, как прежде делились секретами домашнего консервирования.
   Хотя моря самогона и озера суррогатов залили страну, очереди у гастрономов не уменьшались, а, наоборот, росли. Продавцы винно-водочных отделов и даже грузчики внезапно превратились в элиту общества. Все искали с ними знакомства, все лебезили перед ними.
   На спекуляции спиртным были нажиты огромные состояния. День трезвости, объявленный в городе средней величины, приносил его организаторам десятки "штук". Декада трезвости - сотни.
   Американскую мафию породил "сухой закон". Нашу - антиалкогольная кампания. Если Достоевский прав и вся наша русская литература вышла из гоголевской "Шинели", то над колыбелью новорожденной российской преступности вместо святцев, наверное, читали ежемесячник "Трезвость и культура".
   Очередь за водкой стала таким же непременным атрибутом тогдашней жизни, как в тысяча девятьсот восемнадцатом году - человек с ружьем. Туда ходили, как на работу, там знакомились и влюблялись. Там дрались, пели песни и рассказывали анекдоты.
   Вокруг очередей процветал самый разнообразный бизнес. Сюда с базаров переместились карманники, а с вокзалов - проститутки. За определенную таксу можно было нанять так называемую "группу захвата", прорывавшуюся к прилавку чуть ли не по головам покупателей. Пенсионеры подрабатывали, торгуя своим местом в очереди, цена которого возрастала по мере продвижения вперед. Встречались ловкачи, предлагавшие фальшивые справки из ЗАГСа о регистрации свадьбы или смерти, - на любое из этих торжеств полагалось по два ящика водки.
   Бывали случаи и вовсе анекдотические. Например, к прилично одетому гражданину, томящемуся в самом конце очереди, подходил некто в милицейской форме. Сострадая интеллигенту, теряющему время в компании отбросов общества, он предлагал за небольшую мзду добыть любое количество спиртного. Мзда якобы требовалась для умасления грузчиков. Получив деньги, часто немалые, лжемилиционер исчезал. Обычно - навсегда.
   В столь бурной, а главное - постоянно меняющейся обстановке Жмуркин, как и большинство его сограждан, просто растерялся. Возможно, впервые в жизни он не знал - кого любить и кого ненавидеть. Верить ли апологетам перестройки или, наоборот, обходить их стороной, как опасных провокаторов? Придерживаться принципов гласности или вообще прикусить язык? Учреждать кооперативы или закапывать свои последние денежки в огороде? Держать нос по ветру или с головой нырнуть под одеяло? Продолжать пить горькую или с ясным взором устремиться вперед по пути перестройки?
   Совсем, гады, запутали народ! Тут и царя-батюшку добрым словом помянешь, и кремлевского горца. Хоть какая-то определенность была.
   А пока Костя Жмуркин жил как бы по инерции. Впрочем, от службы не отлынивал. Понимал, что это не ремстройконтора...
   Накануне в вестибюле управления вывесили объявление, приглашавшее всех сотрудников на общее собрание. Тема намечалась самая актуальная - перестройка. Явка, как всегда, была строго обязательной.
   В девять часов утра тридцатисемилетний лейтенант Жмуркин, прихрамывая на правую ногу (успел нажить артрит), расхаживал по кабинету и неспешно диктовал губастому юнцу, твердо решившему стать на защиту жизни, здоровья, прав и свобод советских граждан, текст заявления, почти полностью совпадающего с тем, которое ему когда-то подсунул Быкодеров.
   - Прошу... принять меня... на службу... Написал? В органы... милиции... на должность... Что хоть у тебя в школе по языку было? - спросил он, заглядывая через плечо юнца.
   - "Три", - ответил тот, тщательно выводя слово "должнасць". - С плюсом.
   - На должность... инспектора-кинолога... Готово?
   - Ага.
   - Что же ты написал? - взъярился Жмуркин. - Прочти последнее слово.
   - Инспектора-гинеколога...
   - Значит, ты согласен работать в милиции гинекологом?
   - Если надо, то согласен, - твердо ответил юноша.
   - Дурья твоя башка! Не гинекологом, а кинологом. Ты хоть слышал такое слово? Нет! Собаководом, проще говоря. От греческого слова "кинос" - собака. Понял теперь? Бери другой лист, пиши сначала.
   Кроме ноги, у Кости болели также зубы и щемило душу - он догадывался, что сегодня ему предстоит очередной разнос от Быкодерова. Так и не дотянув до министра, тот всю свою злобу срывал теперь на Жмуркине, уже без какой-либо конкретной цели, а просто по привычке.
   Никто больше не собирал на Костю компромат - нужда отпала. Дезертировать из органов он не собирался. Впереди маячила кое-какая пенсия, профессии не было, литературные труды он забросил из-за полной бесперспективности, даже стихи перестал кропать.
   Кильку теперь можно было назвать скорее белугой, и охотников до ее тела поубавилась. Из секретарш ее переместили в кладовщицы вещевого склада, так сказать, в связи с утерей профпригодности. Прежней сексуальной прыти она явить уже не могла и если досаждала мужу в постели, то самую малость. Несмотря на совместное ведение хозяйства, общего ребенка и случаи физической близости. Костя относился к жене как к абсолютно пустому месту. Обделенная как его любовью, так и ненавистью, Килька зачахла, что, впрочем, на ее аппетите совсем не отразилось.
   Неизвестно, осуществилась ли ее давняя идея фикс переспать со всеми мужчинами управления, но и Костя за последние десять лет имел двух любовниц. Одну он приучил к чтению фантастики, а другую к минету.
   К сыну, истинное происхождение которого так и осталось тайной за семью печатями, Костя относился совсем неплохо, по принципу "Чей бы бычок ни прыгал, а теленочек-то мой". Парень в принципе был послушный, хотя забот с ним хватало.
   Еще в младенчестве он переломал все, до чего только мог дотянуться: соски, погремушки, плюшевые игрушки, детскую посуду и даже свою собственную прогулочную коляску.
   Впрочем, ни тогда, ни позже, когда столь же печальная участь постигла чайный сервиз, хрустальную люстру, фарфоровую вазу, телевизор, электроутюг и множество других полезных и совсем не дешевых вещей, винить в этом сыночка не приходилось.
   У парня был свой дар (не понять только какой - божий или чертов), в корне отличающийся от не совсем нормальных способностей названого отца, а уж тем более - родной матери. Он родился гением разрушения. Причем по молодости лет отчета себе в этом не отдавал.
   Стоило мальчишке взять в руки вилку, и ее зубцы превращались в нечто напоминающее штопор. Газовая плита, на которой он пытался разогреть чай, взрывалась. Миски и чашки норовили обратиться в осколки. У книг отрывались обложки. Дверные ручки, которых он касался, отваливались. Ключи терялись. Замки ломались. Часы останавливались, и их потом не мог отремонтировать самый опытный мастер.
   Ботинок ему хватало на две-три прогулки. Штаны расползались через неделю. Зимой и летом Жмуркин-младший гулял с непокрытой головой, потому что постоянно терял шапку. Если ему приходилось проходить мимо автомобильных стоянок, во всех машинах срабатывала сигнализация.
   В травматологическое отделение мальчишка попадал не реже двух-трех раз в год. Его знали в лицо почти все хирурги. К четырнадцати годам по числу шрамов на теле он мог сравниться с гладиатором-ветераном. Хорошо хоть, что глаза и конечности остались в целости и сохранности.
   Одно время Костя даже собирался пристроить столь необычайно одаренного парня в какую-нибудь секретную спецшколу, где готовят диверсантов для будущей войны. У него не было сомнений в том, что по приказу родины сынок безо всяких вспомогательных средств сумеет разрушить любую базу возможного противника, а в случае особой необходимости голыми руками выведет из строя стратегически важный для империалистов Панамский канал.
   Правда, старания его успехом не увенчались. То ли таких школ в нашей стране не было, то ли их руководство не посмело рисковать собственной безопасностью...
   С миром отпустив добровольца-гинеколога, Костя запер свой стол и устремился в зал заседаний. Занять место в престижных последних рядах ему, как всегда, не удалось и пришлось устраиваться впереди, в насквозь прожигаемом начальственными взглядами пространстве, где нельзя было ни покемарить, ни газетку почитать.
   Собрание проводил сам генерал. Как-никак тема обязывала. Перестройка - это вам не фунт изюма.
   Быкодеров уже подрастерял свой прежний молодцеватый вид. Его голый череп, неравномерно покрытый пятнами пигментации, напоминал глобус неизвестной планеты, а шея походила на шею игуаны. Украшенный фальшивым золотом мундир отнюдь не компенсировал утрату мужественности и стати. Через равные промежутки времени он резко дергал головой (попеременно то влево, то вправо) и производил челюстями хватательное движение, словно ловил невидимых мух. Кроме генерала и его замов, в президиуме также присутствовали гости - представитель министерства, куратор из обкома партии и председатель недавно созданного городского общества трезвости.
   Скривившись так, словно во рту его таяла хинная таблетка, Быкодеров охарактеризовал текущий момент как новый этап торжества социализма, шаг вперед на пути в светлое будущее, очередной удар не только по прямому врагу, но и по нытикам, разгильдяям и тунеядцам, заполнившим страну и даже пробравшимся в органы внутренних дел.
   - Вот вам типичный пример, товарищи, - сел на своего любимого конька Быкодеров, - инспектор отдела кадров и спецработы лейтенант Жмуркин. Заметьте, человеку скоро на пенсию, а он все еще лейтенант. Случай уникальный, если не сказать больше. Эффективность его работы равна нулю. Внешний вид как у пастуха. В общественной жизни не участвует. Подчеркнуто аполитичен. В семье разлад. Игнорирует известные постановления партии и правительства. Употребляет спиртные напитки. Вот мы его сейчас и призовем к ответу. Вот мы его сейчас и спросим. Встань, Жмуркин. Как ты понимаешь перестройку? Объясни присутствующим свою точку зрения.
   Костя, привычно сутулясь, встал и откашлялся в кулак, словно и в самом деле собираясь говорить. Тактика такая была у него в последнее время - встать, покашлять, может быть, даже пробормотать что-то маловразумительное, выдержать град нареканий и упреков, изобразить раскаяние и, дождавшись, когда гнев начальства разрядится, снова сесть на свое место. Ну что взять с дурачка, кроме анализов?
   - Докладывай, - настаивал Быкодеров. - Язык, что ли, прикусил? Когда думаешь перестраиваться?
   - Уже, - ляпнул Костя.
   - Что - уже?
   - Уже перестроился.
   - Поглядите-ка, товарищи. - Быкодеров сделал рукой широкий жест, призывая всех присутствующих к вниманию. - Страна еще только ищет пути перестройки. Гласность и ускорение едва-едва дали первые всходы, а лейтенант Жмуркин - уже! Уже перестроился. Столько лет дурака валял, а тут рванул впереди всех. Ну, расскажи поподробнее. Интересно послушать.
   - Во-первых, я свой стол в другой угол передвинул. - Костя вдруг ощутил какую-то странную невесомость, отстраняющую его от этого суетного и злобствующего мира. - Во-вторых, я бумаги из левой тумбы в правую переложил, а из правой соответственно в левую. И еще... это... обещаю впредь экономить по одному шариковому стержню в квартал.
   Задние ряды смеяться не стали - только захрюкали, опустив головы ниже спинок кресел. Передние ценой неимоверных усилий хранили ледяное молчание. Президиум уставился на Костю, словно суд инквизиции на Джордано Бруно. Шея генерала задергалась и раздулась - старая игуана приняла угрожающую позу.
   - Ты что, Жмуркин, пьян?
   - Никак нет, товарищ генерал.
   - Значит, ты трезвым такую ахинею несешь?
   - Разве это ахинея, товарищ генерал? Я перестроился, а вы говорите ахинея. - И тут Костю понесло. - Ведь я хоть что-то сделал! А другие? Плакат повесили "Идеи перестройки - одобряем". Так ведь на нем раньше было написано "Решения XXV съезда КПСС - одобряем". Если присмотреться, замазанный текст очень хорошо читается. Вот и все. Напиши завтра "Деятельность опричнины одобряем", и тоже ничего не изменится. Только, может быть, мотопатрулям прикажут собачьи головы и метла к седлам привязать. Кто чем занимался, тот тем и занимается. Кто воровал, тот и ворует. Кто пил - продолжает, хоть и в общество трезвости вступил. Кто избивал задержанных, бьет по-прежнему. И так еще долго будет. Пока таким, как вы, товарищ генерал, перестройка доверена, никакой перестройки не будет. Это то же самое, что хорьку цыплят высиживать. Дров наломаете, это точно. Но лучше не станет. Попомните мои слова.
   На Костю зашикали, но Быкодеров царственным жестом вновь навел тишину.
   - Пусть говорит. Гласность, может, тем и хороша, что способствует выявлению скрытых врагов. Мы, значит, все подлецы, а ты, Жмуркин, хороший?
   - В том-то и дело, что я, наверное, хуже всех. Если кто-то на человека топором замахнулся, он или палач, или разбойник. А кто тогда я, коль вижу это, но глаза закрываю? Да я в сто раз горше его. Дай вам сейчас приказ с верхов, вы сколько угодно людей в землю загоните. И сделаете это с превеликим удовольствием. А я по долгу службы буду на мертвецов бирочки цеплять. Душой надорвусь, а противиться не посмею.
   - Ты эту достоевщину брось. - Генерал передернул плечами и в очередной раз лязгнул челюстями. - Умник нашелся. По существу говори.
   - По существу... да... сбился... Простите. Значит, по существу. Когда-то очень давно в этих краях уже жили люди. Бродячие охотники на мамонтов. И очень неплохо по тем временам жили. Брали у мамонта и мясо, и жир, и шкуру, и кость. Всего хватало. Живи и радуйся хоть еще миллион лет. Да только наступил такой момент, когда они последнего мамонта съели. И пришел этим людям конец. Из тысячи, может быть, только один выжил. Да и тот - гол как сокол. Пришлось ему и его детям учиться землю пахать, коз доить, шерсть прясть. И через тысячи лет жизнь куда как краше стала. Телевизор смотрим. На машинах ездим. Все благодаря тому, что та культура погибла, очистив дорогу к новой жизни. Нам суждено повторить судьбу этих самых несчастных охотников. И никакая перестройка тут ничего не изменит. Это только начало конца. Вы надеетесь, что скоро станет лучше? Нет, будет все хуже и хуже, пусть даже иногда покажется, что стало лучше. Возродиться нашей стране можно только через крах и гибель. Охотник на мамонтов никогда не станет ткачом или пастухом. Никто из нас не дождется лучшей доли. Впереди только мрак. Свет увидят совсем другие поколения. Если увидят...
   - Так... - зловеще сказал Быкодеров. - Значит, ты агитируешь против перестройки?
   - Да нет, пожалуйста, перестраивайтесь, - устало сказал Костя. - Если в узком плане говорить, без исторической перспективы. Только ведь эта ваша перестройка в первую очередь требует перемены отношения к человеку. Если вы его, товарищ генерал, всю жизнь сапогами топтали, неужели теперь станете в каждую отдельную душу вникать. Пустое это все...
   Костя сел. В его ушах звенело так, что он даже не расслышал ответных слов Быкодерова.
   - Даю справку. О вникании, так сказать, в каждую отдельную душу. Жмуркина давным-давно из органов гнать пора. А мы его держим. Учитывая семейные обстоятельства, стаж работы и состояние здоровья. От трудящихся хлеб для него, пустобреха, отрываем. А он на наше добро вот чем отвечает. Клеветой. Пропагандой чуждых идей... Но, к счастью, не все у нас такие. Вот ты скажи, Сидоров, что же нам нужно сделать для перестройки?
   В десятом ряду вскочил майор Сидоров из отдела боевой подготовки и как по писаному отбарабанил:
   - Каждому на своем месте нужно работать больше и лучше!
   - Вот! - палец генерала указал в потолок. - Вот! Вот она, истина! Значит, большинство все же понимает, к чему нас призывают партия и правительство! Всем присутствующим составить рапорта о завершении личной перестройки и к пятнадцати часам сдать старшим служб. На этом, товарищи, закончим.
   Аудитория дружно зааплодировала и, торопясь в столовую, повалила к выходу.
   - Нет! - внезапно фальцетом выкрикнул Костя. - Нет! Я не закончил... Попрошу...
   Сиденья кресел перестали хлопать. Народ, любопытствуя, приостанавливался. Намечался скандальчик. Перед обедом неплохо было бы и развлечься.
   - Я совсем не то хотел сказать! Вы не поняли. Я в правую тумбу наиболее важные бумаги сложил. Теперь их доставать удобнее будет! Я же не левша! Поймите, товарищи! Идеи перестройки - одобряем!
   Но те, к кому он главным образом обращался, уже покинули зал. Они тоже спешили на обед, правда, совсем в другую, не общую столовую, где подавали совсем другие блюда и по совсем другим ценам, а на выходе каждый желающий мог прихватить с собой увесистый пакет деликатесов. Здесь о перестройке никто даже не заикался.
   Как ни печально, но это был последний день его службы в органах. Отныне пути Кости Жмуркина и нашей славной милиции расходились в разные стороны. Его чересчур горячее и, надо признаться, не совсем обдуманное выступление на столь ответственном собрании было последней каплей, переполнившей чашу терпения Быкодерова. Да и не нужен был ему больше Костя. В самое ближайшее время генерал-майор ожидал приказа о выходе на заслуженную пенсию.
   Жаловаться было бесполезно. С таким личным делом, как у Кости, дорога была только одна - в тюрьму...
   ЧАСТЬ III
   ГЛАВА 1. ВСТРЕЧА
   Как выяснилось, бушевавшая в стране перестройка, уже принявшая необратимую форму лесного пожара, когда пламя охватывает не только кроны деревьев, но и подлесок, имела и ту негативную сторону, что без серьезной протекции найти более или менее приличную должность стало почти невозможно.
   Узнав, что Костя не владеет иностранными языками, не водит машину, не разбирается в компьютерах и, более того, вообще не имеет никакой профессии, потенциальные работодатели сразу давали ему от ворот поворот.
   Исключение составляли лишь те случаи, когда выяснялось, что Костя бывший офицер милиции, уволенный по отрицательным мотивам. Тогда ему предлагалось выполнить кое-какие строго конфиденциальные поручения - например, что-то отвезти в город Одессу, что-то, наоборот, привести из города Ашхабада, сунуть что-то под днище вполне определенного легкового автомобиля или извлечь что-то из-под гроба, закопанного неделю назад на лучшем городском кладбище.
   К чести Кости, он от таких предложений всегда отказывался - и вовсе не из трусости, а из-за врожденного чувства порядочности. Да и знакомство с зарубежной детективной литературой подсказывало, что после пары-тройки таких операций, пусть и вполне успешных, его обязательно уберут как нежелательного свидетеля.
   Оставалось разве что вновь пойти в сторожа, но это означало бы уже полный крах - спустя пятнадцать лет вернуться к тому, с чего начинал мальчишкой. Уж если описывать по жизни петли, так только восходящие. Например, в охранники какого-нибудь частного банка он бы пошел - но фактура не позволяла, да и возраст был уже не тот.
   В промежутках между поисками работы Костя посещал пивные, которые стали для него единственным местом, где можно было отвлечься от горестных раздумий о своей окаянной судьбе. Деньги на пиво Костя выручал сдачей стеклотары (возвращаясь вечером домой, он нередко находил на кухне, а то и в спальне немало бутылок из-под водки, иногда даже не до конца опорожненных).
   Гражданскую одежду Косте не покупали из экономии, и приходилось донашивать форму. Поэтому перед посещением всяких злачных заведений он маскировался надевал длинный поношенный плащ (память о холостяцких временах), скрывавший и китель со следами споротых погон, и красные канты на брюках.
   Однажды во второй половине дня он заглянул в так называемый "Тупик", пустырь между двумя заводскими общежитиями, с трех сторон обнесенный бетонным забором. Здесь частенько торговали разливным пивом, правда, не самого лучшего качества. Да и с посудой бывали перебои, однако Костя по дороге сюда подобрал пустую пластмассовую бутылку. Служба в милиции сильно притупила в нем чувство гадливости.
   Вокруг бочки с пивом вился длинный хвост очереди. Каждый счастливчик, заполучив долгожданную кружку, лишь слегка отхлебывал из нее, а все остальное, со словами "Ослиная моча!" или "Блевотина!", выливал во вместительную урну, предусмотрительно поставленную невдалеке. Однако это ничуть не охлаждало энтузиазм очереди, хотя вопрос о том, как именно недопитое пиво возвращается из урны в бочку - через систему фильтров или без оных, - живо обсуждался народом.
   Дабы убить время, Костя наблюдал обычные для такого места жанровые сценки: вот мужик, отпив полбокала, выливает туда флакон одеколона; вот другой брызгает в пиво из баллончика с дихлофосом (две коротких струи, не больше, и получается напиток богов); вот двое шарят по карманам у третьего, уже отключившегося; вот кто-то опорожняет переполненный мочевой пузырь прямо на забор; вот баба, уже почти добравшаяся до бочки, с пеной у рта орет: "Тару не задерживайте, вызлунь задроченная!"
   Внезапно кто-то довольно грубо толкнул Костю в спину. Смутно надеясь, что это случайность и можно будет обойтись без скандала, он медленно обернулся. Стоящий сзади коренастый, одетый в серое мужчина пристально и с прищуром смотрел на Костю. Рот его кривила не то улыбка, не то подступающий поток брани, а щеки и череп покрывала щетина одинаковой длины.
   "Странный тип, - подумал Костя. - Похоже, из зоны откинулся. И совсем недавно..."
   - Вот так встреча! - странно знакомым голосом произнес стриженый. - А слух был, что ты в крутую контору пошел служить. Продал бессмертную душу за тридцать сребреников?
   - Ты особо не разоряйся, - не очень убедительно огрызнулся Костя. - Чай, не на нарах...
   Знакомых в этом районе у него не было. Случись что - никто не поможет. Зато блатные на выручку к своему всегда набегут. А тут таких трое на каждый десяток - по рожам видно.
   - Между прочим, я на нарах никогда и не был. - Незнакомец вдруг подмигнул Косте. - Вот так-то, гражданин Кронштейн!
   - Гражданин Рабинович! - искренне обрадовался Костя. - Вот кого не ожидал увидеть! Каким ветром? Я-то думал, что вы теперь какой-нибудь солидный журнал возглавляете. Вроде "Коневодства" или "Пожарного дела".
   - С журналами я завязал, - ответил бывший ответственный секретарь "Вымпела". - Хлопотное дело. Здоровье, как говорится, дороже.
   - А историческая родина вас разве не привлекает?
   - Климат меня тамошний не устраивает. Жарко... Ведь сейчас бабки можно и здесь заколачивать. Вот собираемся частное издательство открыть.
   - А разве можно? - удивился Костя.
   - Уже можно. Хотя и трудно.
   - Что же вы будете издавать?
   - Нашему человеку что ни предложи - все купит. Изголодались по книгам. Начнем, естественно, с легкого чтива. Приключения, любовь, детективы.
   - Ну, желаю удачи... - Услышанное было для Кости ошеломляющей новостью. Если свобода слова успела наделать столько дел, куда может завести свобода печати?
   - А ты почему гуляешь? - поинтересовался Рабинович. - В отпуске? Или выходной?
   - Поперли меня из крутой конторы, - признался Костя. - Под зад коленом. Без пенсии и выходного пособия.
   - Беспредельщики, - посочувствовал ему Рабинович. - Отморозки... Но ты сильно-то не убивайся. Это, может, не беда твоя, а удача. Жизнь покажет... Надо бы нам в честь встречи чего-нибудь крепкого выпить. А от этого пива только изжога бывает.
   - Имеется у меня один талон на водку, - неуверенно произнес Костя. Только его еще надо суметь отоварить. Да и с деньгами туго...
   - Деньги есть, не переживай, - Рабинович похлопал себя по карману, причем звук получился такой смачный, словно это была голая женская задница.
   Они покинули очередь, предупредив на всякий случай, что скоро вернутся, и начали обход окрестных гастрономов. Во всех отделах, где раньше красовались батареи бутылок разной цены и разного содержимого, полки были теперь заставлены банками с горчицей. Своими зловеще поблескивающими черными касками-крышками они напоминали солдат, только что изгнавших с городских улиц пестрый и веселый цивильный люд.
   Так они дошли до самой окраины. Солнечный осенний мир был чист, прозрачен и тих. Далеко-далеко, у самого горизонта, светились красно-желтые леса, в другую пору года отсюда обычно неразличимые. Во всей этой картине ощущалась скромная элегантность, свойственная только приближающейся старости.
   - Ну ничего буквально нет! - сказал в сердцах Рабинович. - От жажды можно подохнуть! Помнишь - у Булгакова? Закат на Патриарших прудах? "Нарзана нет, пиво привезут к вечеру, есть абрикосовая, но только теплая".
   - Так то было весной, - вздохнул Костя. - а сейчас осень. Весной хоть какая-то надежда есть. Тем более что пиво все-таки обещали привезти.
   - Не хочу я такого пива! Это не пиво, а скотское пойло! Я чешского пива хочу. В крайнем случае - рижского. Вот ты фантаст. Стало быть, способен заглядывать в будущее. Скажи, что там в будущем ожидается насчет пива и водки?
   - Все будет, - немного подумав, твердо ответил Костя. - И водка, и пиво, и вино, и коньяк. Даже этот... как его... кальвадос. Но вот только купить их сможет не каждый. Далеко не каждый.