Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

   Прежде чем войти, Вершков вежливо постучал, что на него было совсем не похоже.
   - Говорить буду я, - шепнул он Косте. - Катька меня кое-как терпит. А ты лучше помалкивай да прикидывайся казанской сиротой.
   - Войдите, - за дверями, на которых еще сохранилось пятно от мыла, раздался спокойный серебристый голос. В представлении Кости именно так должны были разговаривать феи.
   Сразу за порогом оказалась небольшая прихожая, а дальше открывалась целая анфилада роскошно обставленных комнат, в первой из которых, изящно разместившись в мягком кресле, пребывала Катька, одетая и причесанная, как на великосветском рауте. Слева и справа от нее высились груды рукописей.
   - Здравствуйте, Катерина Карловна, - жизнерадостно поздоровался Вершков. Как ваше драгоценное здоровьице? Головка после вечеринки не болит?
   - Ты же знаешь, я не пью, - ответила фея, глядя на гостей огромными прозрачными глазами.
   - Я знаю, что вы со мной не пьете. - Вершков продолжал усиленно строить из себя дурачка.- Так ведь есть люди и подостойнее. Какой-нибудь принц Ольденбургский, к примеру.
   - Нет здесь принцев. Да и некогда мне пить. Кто же тогда будет читать ваши творения? - носком узенькой туфельки она тронула ближайшую папку, на которой было крупно выведено - "Галактика всмятку. Роман-эпопея".
   - Мы к вам, собственно говоря, по делу, - сказал Вершков, продолжая ухмыляться во весь рот.
   - Догадываюсь, - милостиво кивнула она.
   - Прокольчик вчера вышел. Пока белые люди на банкете гудели, я с дружком прогуляться вышел. Подышать свежим воздухом и полюбоваться ночным светилом. Встретились нам девочки...
   - Ваши жеребячьи подвиги меня не интересуют, - едва заметно нахмурилась Катька.
   - Не было никаких подвигов, Катерина Карловна! Клянусь! - Для вящей убедительности Вершков ударил себя кулаком в грудь. - Только девочки оказались нехорошими - стибрили наши бумажники, и поминай как звали.
   - Где же ваши бумажники лежали?
   - Как и положено, в брюках, - смиренно ответил Вершков.
   - Каким же образом эти ваши... девочки... овладели ими?
   - Ну вы прямо как следователь, Катерина Карловна, - потупился Вершков. Стыдно признаться... Ведь мы брюки-то к тому времени уже сняли.
   - А я здесь при чем? - и взгляд Катьки, и речь по-прежнему оставались совершенно спокойными. Или она была такой всегда, или берегла свою страсть для каких-то особых случаев.
   - Выручайте. Окажите материальную помощь. В уставе творческого объединения про это записано.
   - На прошлом семинаре мы уже оказывали тебе материальную помощь. В размере ста рублей. Тогда, кажется, ты выронил бумажник, катаясь на фуникулере?
   - Нет, Катерина Карловна. У меня его слониха из рук выхватила, а потом сожрала. Голодная, видно, была. Это когда мы зоопарк посещали. Кстати, ваша была идея.
   - Невезучий ты. Вершков.
   - Какой уж есть! Таким уродился, - он исподтишка подмигнул Косте.
   - Ладно, пишите заявления... Кстати, твой друг член семинара?
   - Чего? - Вершков изобразил на лице глубочайшее удивление. - Про какой член вы говорите, Катерина Карловна? Даже у такого матерого зверя, как наш семинар, может быть только один член! И мне кажется, что он находится где-то неподалеку.
   - Не хами, Вершков, - в обычной своей невозмутимой манере произнесла Катька. - Заявления оставьте здесь. Результат будет зависеть от того, какую резолюцию наложит директор.
   - А где он сейчас? - Вершков оглянулся по сторонам с таким видом, словно искал какую-то свою вещь, забытую здесь накануне.
   - Отдыхает, наверное, - ледяным тоном ответила Катька.
   - Вы перед ним словечко за нас замолвите, Катерина Карловна. Ладно?
   В это время в соседней комнате раздался какой-то загадочный звук (Костя мог поклясться, что это заскрипела кровать), а затем оттуда показался долговязый человек в просторных сатиновых трусах.
   Физиономия у Верещалкина опухла так, что узнать его можно было только по бороде. Тело директора ТОРФа покрывали подозрительные отметины похожие на трупные пятна.
   - Привет, мудаки, - бодро просипел он и поздоровался за руки со всеми, включая Катьку. - Выпить не принесли?
   - Сами маемся, - с достоинством разорившегося аристократа ответил Вершков. - Вот пришли за материальной помощью.
   - Есть у нас деньги в кассе? - Верещалкин обратился к Катьке, несколько смущенной таким поворотом событий.
   - Найдутся, если надо, - уклончиво ответила она.
   - Ну? - Верещалкин перевел свой мутный взор на просителей. - Сколько?
   - Рублей по двести, - быстро ответил Вершков, явно готовый к торгу.
   - Вот и хорошо, - еще быстрее согласился Верещалкин. - Я вам выпишу по четыреста. Только, чур, половину вернете назад. Одному влиятельному человеку из Главлита нужно сделать подарок ко дню рождения, а все фонды израсходованы.
   - Мы понимаем. - Вершков изобразил на лице скорбь. - Все-то вы о нас печетесь, все хотите как лучше сделать...
   - Ты мне мозги не компостируй. - Верещалкин болезненно скривился. - Я тебе не Элеонора. На фуфло меня не купишь, брехун.
   - А вот это не надо! - Вершков принял позицию, из которой фехтовальщики производят первый выпад. - Я не брехун! Я фантаст. Я не вру, а преувеличиваю. Это мое призвание!
   - Ладно, ладно, - замахал на него руками Верещалкин. - Нет у меня сейчас времени с тобой дискутировать.
   Едва только на слезные заявления Жмуркина и Вершкова легла размашистая резолюция директора, как Катька без проволочек оформила расходные ордера. Четыре лишних сотни Верещалкин тут же утащил в спальню.
   - Не ты ли, Вершков, налепил на мою дверь эту похабщину? - спросила Катька, нежно дыша на штамп "Оплачено".
   - Какую похабщину? - вытаращился Вершков.
   - Насчет денег мафии...
   - Побойтесь бога, Катерина Карловна! Да какое мне дело до ваших денег! Пусть они хоть самому Аль Капоне принадлежат, хоть Тринадцатому главному управлению Кэгэбэ!
   - Ох Вершков, Вершков, - вздохнула она. - Спасение твое только в том, что я ценю твой талант. А иначе давно шагал бы домой по шпалам.
   - Я свой талант и сам ценю. - Поскольку деньги уже лежали в кармане, Вершков мог себе позволить гораздо больше, чем прежде. - Такая уж мне выпала планида. Талант ведь как болезнь. Это давно доказано. А в моем родном городе все жители сплошь больные. Индустриальный гигант первых пятилеток! Город-сад! У нас в год на каждый гектар десять тонн токсичных отходов приходится? Мы хлором дышим! В отстойниках с цианидами купаемся! Один мой брат с культями вместо рук родился, второй с лишним яйцом в мошонке, а я с литературным талантом. Вот так и живем. Можно идти?
   - Иди. Только сильно не напивайся. После ужина приступаем к обсуждению рукописей.
   - Этих? - Вершков покосился на груду разноцветных папок.
   - Этих.
   - Разве их на трезвую голову можно обсуждать? Галактика всмятку, вот те раз! Сапоги бывают всмятку! А Галактике начхать на весь род человеческий. Она есть и будет!
   Нет, это не фея, подумал Костя, когда они оказались в коридоре. Это Снежная королева, для которой люди такие же игрушки, как метель и айсберги.
   ГЛАВА 9. КАРТА СТРАНЫ ФАНТАЗИИ
   Наличие такой прорвы шальных денег предполагало времяпрепровождение куда более достойное, чем поедание сомнительных шашлыков, пусть даже и сдобренных дешевым вином.
   Все злачные места города-курорта находились на набережной. До нее от Дома литераторов было всего метров восемьсот, но зато каких метров! Такая крутизна была по нраву только горным козлам, снежным барсам да всяким там Хаджи-Муратам.
   Существовала, конечно, и безопасная дорога, но она выписывала столько пологих петель и плавных спиралей, что ею пользовались только инвалиды да люди старше шестидесяти лет.
   Не удивительно, что Вершков и Жмуркин, окрыленные удачей, выбрали совсем иной маршрут - опасный, как северо-восточный склон Джомолунгмы.
   - Сильно пьет Верещалкин, - говорил Костя, скользя вниз по каменистому обрыву. - Не знает меры.
   - Ему по чину положено, - возразил Вершков, имевший свою собственную точку зрения на все вопросы мироздания. - Пойми, он комсомольский работник. Это совсем другие люди. Особая каста. Попомни мои слова, когда-нибудь комсомольские работники будут править миром. А уж этой страной - обязательно. Когда разразится Армагеддон, воинство Сынов Тьмы на воинство Сынов Света поведут бывшие комсомольские работники. Более того, Сыны Света будут разделены на сектора, отделы и подотделы, каждый из которых возглавит выпускник Высшей комсомольской школы... Есть в Москве при Цека такое богоугодное заведение.
   За последние десять минут Вершков разительно преобразился. Обладание крупной суммой денег превратило его вполне простительные амбиции в чудовищно гипертрофированный апломб. Он никому не уступал дорогу, покрикивал на проезжающих через перекрестки водителей, плевал под ноги милиции, а на рядовых граждан смотрел как на пустое место.
   Первое, что он сделал, спустившись на набережную, - купил у спекулянта пачку дорогих американских сигарет, хотя раньше, кроме "Беломора", ничего не употреблял.
   Здесь, прямо напротив Дома литераторов, прогуливалось у моря немало участников, семинара. Вершков прокомментировал это обстоятельство так:
   - Писателей развелось - камню негде упасть.
   Вскоре за нашими героями увязался Гофман-Разумов, у которого на плече висела спортивная сумка.
   - Пойдемте на пляж, - предложил он. - Искупаемся.
   - Разве дристунам позволено купаться? - холодно осведомился Вершков. Вдруг у тебя дизентерия? Есть же, в конце концов, какие-то санитарные нормы.
   - У меня все прошло, - заверил его Гофман-Разумов. - Пищеварение наладилось. И стул нормальный.
   - Если стул нормальный, тогда совсем другое дело. Можешь даже выпить с нами. Я угощаю.
   - Тьфу-тьфу-тьфу! - Гофман-Разумов даже в сторону отшатнулся. - И не предлагай даже! Нельзя нарушать режим! Я же самому себе поклялся вести здоровый образ жизни!
   - Ну и веди его! - отрезал Вершков. - Только подальше от нас.
   В том месте, где набережная расширялась, принимая в себя спускавшуюся с гор улицу (ту самую, которую из чувства самосохранения должны были выбрать Вершков и Жмуркин), под руку с Элеонорой Кишко прогуливался Топтыгин, облаченный в украшенную газырями лохматую хламиду и круглую войлочную шапочку. Аналогичные псевдонациональные костюмы продавали тут же, прямо с рук.
   - Самый глупый из вас купит полный доспех бухарского еврея, - внятно процитировал Вершков.
   Некоторое время они следовали за этой парочкой, сосредоточив внимание на изящной корме Элеоноры.
   - Она тоже сочиняет? - поинтересовался Костя.
   - А ты думал!
   - Ну и каково?
   - Я бы за такое расстреливал. С предварительным изнасилованием, конечно... Сопли, слезы, сантименты и целый воз социального оптимизма. А стиль! Куда там мадам Чарской или графу Салиасу. Сразу видно, что ей руку Топтыгин ставил. Между прочим, она свои опусы ему посвящает.
   В голове Жмуркина, ясной уже без малого два часа, мигом родился стихотворный экспромт:
   С морды девка хоть куда.
   Задом тоже вышла.
   Жаль, что держишь ты в руках
   Не перо, а дышло.
   - "Тройка с минусом", - поморщился Вершков. - Хотя суть дела выражает... Ах, оторва, ведь специально задницей крутит! Возбуждает в мужчинах самые низменные страсти! Ничего, я ей сейчас настроение подпорчу...
   - А стоит ли? - засомневался Костя, у которого зазывная походка Элеоноры вызывала чувства скорее возвышенные, чем низменные.
   - Ты ее не жалей. Она тебя на обсуждении не пожалеет. Та еще штучка... Элеонора Дмитриевна! - сладким голосом пропел Вершков. - Вас Катерина Карловна просила зайти. Безотлагательно. У нее там, похоже, инвентаризация начинается.
   Кишко ничего не ответила, а только ускорила шаг, увлекая за собой Топтыгина, послушного в ее руках, как дрессированный медведь, у которого в нос вдето стальное кольцо. Слова Вершкова, похоже, действительно уязвили ее.
   - Обиделась... В чем соль, объясни, - попросил Костя.
   - Жуткая история, - понизил голос Вершков. - Из серии "Рабы двадцатого века".
   Оказалось, что в свое время Элеонора Кишко умудрилась за счет ТОРФа вставить себе новые зубы. Влетела эта затея в копеечку, однако пассии самого Топтыгина Верещалкин отказать не посмел.
   И все было бы ничего, если бы мстительная Катька, Элеонору люто презиравшая (когда это две медведицы могли ужиться в одной берлоге?), не подставила ее новые зубы на учет в графу "основные средства", где числились пишущие машинки, телефонные аппараты, настольные лампы и другое более мелкое имущество.
   Так и было записано в амбарной книге:
   "123. Звонок электрический - 6 шт.
   124. Зеркало настенное - 2 шт.
   125. Зубы искусственные - 1 комп.".
   Отныне во время любой инвентаризации, как, плановой, так и внезапной, Элеонора обязана была демонстрировать счетной комиссии свой жевательный аппарат. Само собой, что это весьма ущемляло ее самолюбие.
   Более того, Элеонора попала в поистине рабскую зависимость от ТОРФа. Выйти из объединения она могла только при условии сдачи зубов на склад или возмещения их полной стоимости, весьма и весьма немалой. В случае ликвидации ТОРФа, согласно уставу, ее зубы вместе с другим имуществом выставлялись на аукцион, где их мог купить кто угодно.
   Мало людей на свете знают свою истинную цену. Элеонора знала это хотя бы частично.
   Уже на подходе к рынку, считавшемуся центром города, им встретился молодой многообещающий автор, прибывший на семинар откуда-то из болот Васюганья. Фамилия у него, как помнилось Косте, была какая-то опереточная - Завитков.
   Поскольку Вершков относил к своим землякам всех граждан страны, проживающих за Уральским хребтом, Завитков получил предложение влиться в их компанию.
   - Мужики, а сколько вам лет? - спросил Завитков, с непонятной тревогой всматриваясь в лица старших товарищей.
   - Под сорок, - ответили ему.
   - Мне двадцать пять. А ведь рожи у нас одинаковые.
   Говоря так, Завитков имел в виду вовсе не горящие взоры, романтическую бледность и некоторую отрешенность, свойственные творческим личностям, а наоборот - отечность мягких тканей, нездорово-серый цвет кожных покровов и тусклые глаза - что свидетельствовало о вполне определенных склонностях.
   - Так что же? - подбоченился Вершков. - Чем ты недоволен? Не все пьяницы писатели, но все писатели - пьяницы. Я, конечно, говорю о настоящих писателях. Можем с тобой поспорить.
   Слегка ошалевший от такого заявления Завитков стал перечислять фамилии писателей, по его мнению, достойных называться настоящими.
   По мере поступления новых кандидатур Вершков загибал пальцы на руке и авторитетным тоном сообщал: "Умер от белой горячки... Застрелился на почве депрессии... Замерз под забором... Скончался в трактире... Утопился... Хлестал до последнего дня жизни... Бросил пить на восьмом десятке лет, ударившись в богоискательство... Повесился... Страдал тяжелейшими запоями... Мало того, что пил, да вдобавок еще баловался морфием... Цирроз печени... Убит сожительницей во время совместной попойки... Постоянно пил втихаря, запираясь в кабинете..."
   - Значит, у меня все еще впереди, - сказал Завитков, выслушав этот длиннейший мартиролог. - Успею и застрелиться, и повеситься, и заработать цирроз печени.
   - Так чего же мы ждем! - воскликнул Вершков. - Не уроним славных традиций старшего поколения!
   Все окрестные рестораны были уже переполнены под завязку. Столик им удалось найти только в каком-то полуподвале, расположенном на задворках рынка, вблизи от рыбных рядов, о чем постоянно напоминал весьма специфический запах.
   Еще до того, как был сделан заказ. Вершков обратился к Косте с довольно странной просьбой:
   - Ты вот что... Деньги свои спрячь подальше. Еще пригодятся. И не давай их мне ни под каким предлогом. Пусть даже я упаду на колени или приставлю нож к твоему горлу. Договорились?
   - Договорились, - легкомысленно кивнул Костя.
   - Клянешься?
   - Клянусь! Под салютом всех вождей! - Костя небрежно вскинул руку, изображая пионерское приветствие.
   Они заказали вдоволь выпивки, котлеты по-киевски, салат, ассорти из даров моря, где всего было вдоволь - и рыбы разных сортов, и мидий, и икры, - а сверх того еще и три порции креветок, которых Костя не пробовал уже лет десять, а Завитков вообще видел в первый раз.
   - В наших краях только оленей много. И гнуса. А креветок нет, - говорил он. - Хоть научите, как их правильно есть.
   Подлый Вершков стал втолковывать ему, что у креветок съедобно все, кроме хвоста, но тут уж Костя не выдержал и внес в этот вопрос ясность.
   Водки хватало. Закуска оказалась вкусной. Цены - вполне приемлемыми. Официант - вежливым. Кажется, чего еще надо? Сиди себе, пей, ешь и радуйся! Но Костя прекрасно понимал, какая мина замедленного действия тикает рядом с ним.
   Вершков между тем втолковывал Завиткову:
   - Читал я твои творения. Писатель из тебя, прямо скажем, никакой. Чукчам это, может, и нравится, но для европейской части страны не годится.
   - У нас нет чукчей, - перебил его Завитков. - Чукчи на Чукотке живут.
   - Не важно... Для меня и Савлов - чукча. Творчество твое разбирать не будем. Боюсь аппетит испортить. Рассмотрим проблему шире. Представь, что этот стол - карта страны фантазий. Что мы на ней видим? Во-первых - империю Вершкова, - он рубящим жестом отделил по крайней мере две трети стола. - Это настолько бесспорно, что даже не подлежит обсуждению... А что кроме? Даже своему другу Бубенцову я не могу дать здесь места.
   - Почему? - возмутился Завитков. - Я читал "Синдбад возвращается в Багдад". Очень даже неплохо!
   - Мальчик, ты ничего не смыслишь в высоком искусстве, - махнул рукой Вершков, но тут же передумал и, словно подачку, положил на край стола ломоть хлеба. - Черт с вами, пусть на окраине страны фантазий существует крошечное государство-лимитроф, созданное Бубенцовым... Сюда же определяю и нашего общего знакомого Балахонова. Умеет он иногда что-нибудь забавное тискануть. Правда, все реже и реже...
   - Но ведь по его последней повести поставили пьесу! - опять возмутился Завитков.
   - Ну и что! Публика разбежалась после первого акта. Знаешь, что они кричали? Дескать, такие пьесы нужно показывать психам в дурдоме.
   - А Гофман? - не сдавался Завитков.
   - Это который Разумов? Поклонник здорового образа жизни... Ладно, пусть существует карликовое герцогство его имени. Пишет он скучно, зато обстоятельно. - К двум ломтям хлеба, изображавшим владения Бубенцова и Балахонова, он добавил еще и обломок спички, которым только что ковырял в зубах.
   - Неужели мне здесь даже маленькой кочки не достанется? - На левом глазу Завиткова навернулась пьяная слеза.
   - Кочки - ни в коем случае. Все литературные высоты уже захвачены другими. А вот ямку - пожалуйста... Даже четыре...
   Вершков попытался вонзить в столешницу вилку, но та скользнула по прочному пластику, не оставляя даже царапин.
   - Сам видишь, не получается, - после серии неудачных попыток злорадно заявил он. - Не суждено тебе оставить след на карте страны фантазий...
   - А вот видел! - Завитков поднес к носу Вершкова увесистый кукиш, а потом, не меняя положения пальцев, так стукнул кулаком по столу, что последняя уцелевшая креветка подпрыгнула в воздух, а стеклянная посуда жалобно запела. На такой карте я и не собираюсь следы оставлять! Картограф стебанутый! Меркатор доморощенный! Много на себя берешь! Издал единственную книжку в сто страничек, а мнишь себя гением! Император страны фантазий! Да я тебя сейчас...
   Столь диаметрально разные литературные позиции не могли привести их сторонников ни к чему хорошему - это Костя понял сразу. Ему-то самому было хорошо - не существовал он еще ни на карте страны фантазий, ни в перспективных планах ТОРФа. А значит, и петушиться зря не имело смысла.
   Конфликт между тем разгорался. Конечно, сравнительно молодой и хорошо упитанный Завитков легко уложил бы тщедушного Вершкова одним пальцем, но разве это могло служить аргументом в их споре? Короче, оба писателя рассорились до такой степени, что в горячке сожрали и выпили все припасы, находившиеся как в границах империи Вершкова, так и на сопредельных территориях.
   И тогда перед собутыльниками встал один из основных вопросов бытия - "куда и где?".
   Куда исчезла водка, которой еще совсем недавно было так много? Где изыскать средства, чтобы радость жизни, заключенная в сверкающих бутылках, снова вернулась на пиршественный стол?
   Вершков, сразу утративший интерес к филологическим дискуссиям, вывернул карманы. Обнаруженных там денег могло хватить разве что на покупку самых дешевых сигарет. Хорошо хоть, что счет уже был оплачен.
   - Гони деньги, - глядя в стол, негромко сказал Вершков.
   - Какие деньги? - делано удивился Жмуркин, надеясь, что память Вершкова ослабла от обильных возлияний.
   - Сам знаешь... Которые ты благодаря мне получил у Катьки.
   - Не дам. Ты сам попросил меня их спрятать. И даже клятву взял, чтобы я берег их от тебя.
   - Я пошутил, - голос Вершкова поднялся на целую октаву. Чувствовалось еще чуть-чуть, и он сорвется.
   - Не дам, - повторил Жмуркин и на всякий случай отодвинулся вместе с креслом подальше.
   - Дай! - Пронзительно взвизгнув, Вершков рухнул на колени. - Христом-богом заклинаю! Ты человек или нет?
   - Человек. Потому и не дам. Хватит на сегодня.
   - Дракон ты, а не человек! Гад легавый! - Он схватил со стола тупой столовый нож, но Завитков безо всякого труда пресек эту вооруженную вылазку. Все! - закрыв лицо руками, простонал Вершков. - Император страны фантазий низложен! Делайте теперь что хотите! Делите мое наследство! Рвите на части! Где место изгнания, предназначенное мне? Хочу тишины и покоя! Не нужен мне берег турецкий! И Африка мне не нужна! Только полюс! Только Северный полюс! Хочу к белым медведям! Лишь они одни могут оценить мою печаль!
   Тем не менее Косте пришлось раскошелиться. Деньги потребовались на такси. Доставить Вершкова в Дом литераторов иным способом не представлялось возможным. Идти-то он мог, но не хотел - при первой же возможности кулем валился на землю, а когда его пытались поднять, поджимал ноги.
   Изрядно намучившись, Вершкова запихнули на заднее сиденье машины, и водитель, сразу оценивший состояние пассажиров, потребовал деньги вперед. Такса до Дома литераторов, находившегося от них на таком расстоянии, что можно было узнать людей, загоравших на балконах, составляла пять рублей. За эти деньги Костя мог бы объехать свой родной город по периметру. Что поделаешь - на курорте свои законы и свои цены!
   Правда, по пути они сделали еще одно благое дело - подобрали адепта здорового образа жизни Гофмана-Разумова. Он весь был залеплен свежим пластырем и разрисован зеленкой.
   Как оказалось, плавая в зоне прибоя, Гофман-Разумов имел неосторожность приблизиться к молу, прикрывавшему акваторию порта от разгула морской стихии. Здесь сильная волна швырнула его на ребристые бетонные плиты.
   К счастью, спасатели подоспели вовремя и не только откачали незадачливого пловца, но и оказали ему первую медицинскую помощь.
   Выслушав печальную историю, случившуюся с обладателем пусть и крохотного, но законного места на карте страны фантазий. Костя пожелал ему и в дальнейшем строго придерживаться принципов здорового образа жизни.
   ГЛАВА 10. НА ДЫБЕ
   Едва только началось первое рабочее заседание семинара, как сразу выяснилось, что его ряды понесли ощутимые потери. И дело было не только в Вершкове, спавшем непробудным сном, и не в Гофмане-Разумове, стеснявшемся показаться на людях.
   Украинец Захаренко, безосновательно причисленный к потомкам гетмана Мазепы, влюбился столь молниеносно и страстно, что, махнув рукой на писательское ремесло, с головой ушел в предсвадебные хлопоты.
   Мендельсона накануне избили и ограбили на пляже. (Непонятно только было, что он делал там ночью - не загорал же!)
   Еще трое человек слегли с болезнью, имевшей разные симптомы, но проистекавшей из того же источника, что и недуг Вершкова.
   Восвояси отправился крупный армянский писатель, чью фамилию, начинавшуюся на сплошные согласные - то ли "Мкн...", то ли "Мнк..." - никто не мог толком выговорить и которого для удобства переименовали в "Манкурта". На семинар он явился за собственный счет, в сопровождении переводчика, секретаря и референта, однако, не встретив к себе должного уважения, смертельно обиделся.
   Оставшиеся в строю семинаристы вновь собрались в конференц-зале. На этот раз здесь царила вполне непринужденная обстановка. Среди рядовых членов ТОРФа в вольных позах разместились руководители. Отсутствовали только Савлов (по неизвестной причине) и Катька, недолюбливавшая любые массовые мероприятия.
   Поскольку на предварительное ознакомление с произведениями, представленными на семинар, требовалось какое-то время, решено было для затравки обсудить авторов, работавших в жанре малой формы. Свои рассказики они могли зачитать и сами.
   Таковых оказалось немного (в их число входил и некто Кронштейн, в миру Костя Жмуркин). Основная масса начинающих фантастов почему-то отдавала предпочтение масштабным вещам - романам, пьесам, трилогиям.
   Рекорд в этом смысле поставил майор-пограничник, прибывший откуда-то с восточных рубежей нашей родины. Рукопись своей эпопеи он привез в двух объемистых чемоданах, и, хотя ее страницы не были пронумерованы, по прикидкам дотошного Балахонова, это составляло не меньше шестисот печатных листов, то есть больше, чем написали за свою жизнь Гоголь и Булгаков, вместе взятые.