Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

   Он уселся за пустующий стол бухгалтерши, положив справа от себя дерматиновую папку, содержавшую всю бригадную документацию: дислокацию постов, графики дежурств, журнал инструктажей по технике безопасности и закрытые больничные листки, а сверх того - еще цветные карандаши, копирку , и складной пластмассовый стаканчик.
   Незнакомец внезапно вышел из кабинета и стал у дальней стены, глядя на Костю нагло и откровенно, как на голую бабу. Человек он был немолодой, но подтянутый, щеголевато одетый и явно не из местных.
   - Жмуркин, зайди ко мне, - глухо произнес Корыто.
   Едва не сбив телефон. Костя встал и на ватных ногах проследовал в кабинет. Некоторое время начальник молчал, а потом спросил, глядя в стол:
   - Сколько тебе сторож Курков денег дал?
   - Мне? Денег? - Костя даже не успел удивиться. - Нисколькою
   Курков работал сторожем недавно, но Косте сразу не понравилось его крысиное, вечно перекошенное в непонятной ухмылке личико. Поговаривали, что в молодости он успел покантоваться в полиции, но вину свою смыл, если не своей, то чужой кровью. Лучшего натурщика для портрета Иуды трудно было подыскать. Костя, неоднократно застававший Куркова на месте преступления, мог даже предложить несколько сюжетов: "Иуда, в служебное время собирающий пустую стеклотару", "Иуда, сливающий бензин из казенной машины".
   - От сторожа Куркова поступило заявление. - Корыто по-прежнему не поднимал глаз. - Три дня назад он попросил у тебя отгул. Законный, между прочим. А ты с него за это потребовал двадцать пять рублей. Которые вчера вечером и получил.
   - Выверните карманы. - Заезжий франт беззвучно подобрался сзади и сунул Косте под нос удостоверение в красном коленкоровом переплете. - Не сомневайтесь, права на обыск у нас имеются.
   Костя беспомощно оглянулся по сторонам, словно бычок, которого на бойне огрели кувалдой по первому разу. Кассирша вытянула шею так, что ее увядшие груди встали чуть ли не торчком.
   - Ну, веселее, - легонько толкнули Костю в спину.
   Ощущая себя человеком, без парашюта сброшенным с самолета. Костя извлек из карманов ной совой платок, тощий бумажник, в котором всяких ненужных бумажек было куда больше, чем денег, оторванную от пиджака пуговицу и связку ключей! Жесткие ладони ловко, но не особо тщательно ощупали его бока, после чего чужак, уже казавшийся Косте живым воплощением мирового зла, поинтересовался:
   - А эта папочка, случайно, не ваша?
   Не дожидаясь ответа, он приподнял папку и, как мешок с картошкой, тряхнул за углы, ("Странно, а почему замок не застегнут?" - успел подумать Костя.) Вместе со служебными бумагами на стол желтым листопадом посыпались рублевые бумажки, которых там никак не должно было находиться.
   - Ай! - Кассирша вместе со стулом отпрянула к стенке, как будто это были не деньги, а порнографические открытки.
   - Чье это? - с глумливой улыбкой спросил заезжий инквизитор.
   - Не знаю... - Слова срывались с Костиного языка уже без всякой связи с мыслительными процессами.
   - Пересчитайте. - Купюры были передвинуты поближе к кассирше. - И перепишите номера.
   Рублевок оказалось ровно двадцать пять. Номера их совпадали с теми, которые Курков указал в заявлении. Торжество справедливости было полным, безоговорочным и подробно задокументированным.
   Странный гость звонил куда-то, начальственным голосом требуя конвой, зардевшаяся от всего случившегося кассирша костерила не столько Костю, сколько начальника, под влиянием которого молодой бригадир сбился с пути истинного, из кабинета Корыта слышалось бульканье и доносился аромат лаврового листа.
   Когда Костю уводили, он, как легендарный Овод, не обронил ни единого звука. Все случившееся было так неожиданно и кошмарно, что ему не хватало не то что слов, но даже и воздуха. Ревущая лавина смяла его, подхватила и, расплющивая обо все встречные валуны, понесла в бездну.
   - Ну и что там у тебя слышно? - неделю спустя спросил Быкодеров у своего приятеля.
   - Скажи, дело мое закрыто? - просипел в ответ Корыто.
   - Да его пока и не открывал никто. Все как-то само собой улеглось. Генерал посмеялся да рукой махнул. Повезло тебе. Не парнишка ли подсобил?
   - Не знаю... - Корыто вздохнул, словно автомобильная камера спустилась.
   - Ты все сделал, как я велел?
   - Сделал. Подсадили Жмуркина в камеру к двум рецидивистам. Те по пятому разу шли. Особо опасными признаны. По десятке им было заранее нарисовано. Это еще в лучшем случае. Я с ними быстро столковался. Дюжину флаконов "Тройного" пообещал. Обработали они Жмуркина знатно. Всю ночь гоняли.
   - Ну а потом? - нетерпеливо перебил его Быкодеров.
   - А потом суд состоялся. Дали им по три года общего режима. Это за грабеж с нанесением тяжких телесных повреждений! Рецидивистам! Каково?
   - Выходит, мы с тобой из кривого ружья прямо в десятку попали?
   - Вроде того. Придумал ты все красиво, ничего не скажешь. А теперь думай, как Жмуркина на волю вытащить.
   - Это зачем? - Быкодеров изобразил крайнюю степень удивления.
   - Ну как зачем!.. - Корыто даже заерзал на стуле. - Я ведь тебе объяснял. От его симпатий со мной беда случилась. А теперь все по местам стало. Разобрались. Фарт ко мне вернулся. Даже за кабанов страховку получил. И дочка вернулась. Пора и честь знать. Жалко парнишку.
   - С каких это пор, дорогой товарищ Корыто, ты таким жалостливым стал? Забыл, где служишь? Да и вообще, при чем здесь ты? Тебя он невзлюбил, ладно. Да только этого мало, как в песне поется. Меня-то он только мельком видел, пару минут. А я на этом месте давно засиделся. - Быкодеров ласково погладил свой стол. - Пускай этот щенок и меня невзлюбит. Да так крепко, чтобы я через год министром стал.
   - Да в своем ли ты уме, Захар Захарыч? Не-е, я в этом деле не участвую. Корыто затряс башкой влево-вправо, словно слепней отгонял.
   - Участвовать ты будешь во всем, что я тебе прикажу. Посмотри, - Быкодеров сунул ему под нос какую-то бумагу. - Приказ о твоем увольнении. За проступок, дискредитирующий высокое звание работника милиции. Только номер осталось поставить и дату. Прямо сейчас ставить или подождем?
   - Да ты же только что сам говорил... заглохло все... Генерал посмеялся только...
   - Не толкали, вот и заглохло. А захотев, можно знаешь какой трезвон поднять. Не станет же генерал из-за тебя своей шкурой рисковать.
   - Вот ты, значит, как... - Корыто сгорбился. - Со мной ты, значит, разобрался. Подмял. А с ним как думаешь поступить? Как его ненависти будешь добиваться? Ногти станешь щипцами рвать?
   - Ногти? - Быкодеров пожал плечами. - Придумаешь тоже. Ногти отрастут скоро. Тело заживчиво, а сердце забывчиво. Нет, мне надо, чтобы он меня каждый день ненавидел. Из года в год.
   - Чую, ты крупную пакость задумал.
   - Задумал, чего скрывать. Жмуркина твоего из рук выпускать нельзя. Он атомной бомбы пострашнее. Надо, чтобы он не только меня ненавидел, но и органы целиком. Неужели тебе ради процветания родных органов какого-то вахлака жалко?
   - Ничего мне сейчас не жалко... Ни его, ни себя. Только процветать вы уже без меня будете...
   - Ладно, не раскисай. Будешь ты еще полковником. Я об этом позабочусь.
   Он нажал кнопку внутренней связи и сказал в микрофон коммутатора:
   - Катя, сооруди нам чего-нибудь на двоих. Кофе, лимончик... Ну, сама знаешь.
   - Я кофе не пью, - тупо сказал Корыто. - Мне бы чаю.
   - Будет тебе чай, будет тебе и к чаю. - Быкодеров достал из сейфа два высоких хрустальных бокала. - Слушай, этот, как его, Сучков...
   - Курков.
   - Верно, Курков. Он от своего заявления не откажется?
   - Не должен... Но только мое дело сторона;
   Я завтра в госпиталь ложусь.
   - В гроб ты ляжешь, - ласково посулил Быкодеров.
   Обитая красной искусственной кожей дверь бесшумно отворилась, и секретарша Катя, среди работников управления, не утративших еще репродуктивных способностей, известная под ласковым прозвищем Килька, впорхнула в кабинет. Отстукивая каблучками ритм, на манер боевого барабана побуждавший мужчин к безумству и самопожертвованию, она прошествовала по сверкающему паркету и водрузила на стол мельхиоровый поднос, на котором имелось все, что нужно двум мужчинам, заливающим горе или, наоборот, отмечающим успех. После этого, закинув ногу на ногу, она уселась на подлокотник полковничьего кресла.
   Впрочем, на Корыто, кроме больших звезд и алкоголизма, нажившего на службе еще геморрой, простатит и целый букет других хворей, это никакого впечатления не произвело.
   "Печенку и ту видно", - неодобрительно подумал он.
   ГЛАВА 7. УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ
   Костя, успевший за неделю стать ветераном камеры, лежал в одиночестве на почетном месте под нарами. На самих нарах лежать было невозможно - они были сварены из железных прутьев, отстоящих друг от друга на пядь. Несмотря на дневное время, камера освещалась электричеством. Единственное зарешеченное окошко изнутри прикрывалось еще и металлическим листом, в котором без всякой симметрии были насверлены отверстия, каждое диаметром не больше карандаша.
   Специфическая вонь, присущая темницам всех времен и народов, давно перестала донимать Костю. Он уже сам стал частичкой своей тюрьмы, насквозь пропитавшись ее запахами и постигнув ее нехитрую философию.
   Ни на допросы, ни тем более на работу Костю не водили, а спать он почти не мог - стоило прикрыть глаза, и сразу возобновлялся кошмар, который он пережил в первую же ночь пребывания здесь, когда двое звероподобных, изукрашенных наколками подонков едва не вытряхнули из него душу, основательно попортив при этом телесную оболочку. У Кости болел сломанный нос, зудели рассеченные брови, ныл сколотый зуб. Уши были на месте, но формой напоминали оладьи. На косточках пальцев не осталось кожи - видно, и мучителям его перепало на орехи. Несколько дней он с ужасом ждал возвращения негодяев, но потом узнал, что тех сразу после суда под конвоем увезли в область.
   Публика в камере менялась постоянно и в своем большинстве представляла ту часть человечества, на которую махнул бы рукой самый закоренелый гуманист. Да и сами они, погрязшие во вшах и всех мыслимых пороках, давно поставили крест на своей жизни. Опасаясь стукачей, Костя старался ни с кем без особой нужды не разговаривать.
   Ближе к полудню в дверях заскрежетал ключ и в камеру втолкнули нового обитателя. Это был первый человек в шляпе, которого встретил здесь Костя. Похоже, и галстука он не чурался, но этот предмет туалета, равно как шнурки и брючный ремень, перед помещением в КПЗ изымался. С удивлением глянув на Костю, человек в шляпе присел на угол нар, но тут же встал, потирая зад.
   - А стулья тут не предусмотрены? - поинтересовался он.
   - Только по праздникам, - буркнул Костя, вспомнив, как в первый вечер его одурачили с этими самыми стульями.
   Когда сразу после ужина постовой постучал в железную дверцу кормушки и приказал всем выходить в коридор, один из рецидивистов, до того относившийся к Косте довольно лояльно, доходчиво объяснил ему, что сейчас всех обитателей КПЗ поведут на просмотр телевизионных передач. "Да только вот беда, - вздохнул он. - Стульев здесь никогда не хватает. Ты, как только дверь откроется, быстренько выскакивай, хватай первый попавшийся стул и беги до самого конца коридора".
   Костя, наивно полагая, что ему желают добра, пулей вылетел из камеры и заметался в поисках вожделенных стульев. А имелись они только в одном месте - в маленькой комнатушке, на стенах которой висели приборы охранной сигнализации и рамочки со всякими инструкциями. Прихватив сразу пару стульев, он как угорелый понесся по коридору, но спустя полминуты был настигнут милиционерами, сбит с ног и отколошмачен связкой тяжелых тюремных ключей. Оказывается, их выводили вовсе не на просмотр телевизионных передач, а на оправку в туалет. Естественно, в данной ситуации Костино поведение выглядело более чем странно.
   - Не возражаете? - Новоприбывший постелил плащ на пол и залез под нары.
   Костя на это только пожал плечами. Некоторое время новичок всматривался в Костино лицо, а затем спросил:
   - Кто это тебя так, брат?
   - Не твое дело.
   Несмотря на столь грубый ответ, шляповладелец покинул плацкартное место и принялся стучать в дверь.
   - Ну чего тебе? - раздраженно спросил постовой.
   - Здесь человек нуждается в срочной медицинской помощи. Вызовите врача.
   - Перебьетесь, блатнюги.
   - Брат, если ты лишен возможности вызвать врача, то принеси аптечку. У вас она должна быть.
   Кормушка открылась, и щербатый постовой уставился на Костиного доброхота, как на заморское животное.
   - Ты что, в санаторий попал? - рявкнул он. - Не положено арестованным лекарственные препараты выдавать.
   - Почему не положено? - Новичок говорил неторопливо, но как-то очень проникновенно. - Кто это, брат, тебе такую глупость сказал?
   - Инструкция сказала, - отрезал постовой, но от кормушки не отошел.
   - Человека без медицинской помощи тоже не положено оставлять. Что выше, закон или твои инструкции?
   - Вызывайте начальника.
   - Брат, меня и ты вполне устраиваешь. Разве ты не человек? Разве тебя не мама родила? Разве у тебя детей нет?
   Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом постовой, у которого обычно и щепотки соли нельзя было выпросить, смешался и, что-то недовольно бурча, ушел, но почти сразу вернулся, неся картонную коробку из-под обуви. Губной помадой на ней был намалеван красный крест.
   - Ты врач, что ли? - спросил Костя, глядя, как его сокамерник быстро сортирует лекарства.
   - Почти, - ответил тот. - Можешь, брат, звать меня Ермолаем.
   - Костя, - скромно представился Жмуркин. "Почти врач" Ермолай ловко обработал его ссадины перекисью водорода, смазал какой-то мазью кровоподтеки, к левому уху пластырем прикрепил марлевую салфетку, а напоследок заставил Костю проглотить горсть разноцветных таблеток.
   - Сейчас тебе станет лучше, - сказал он, поглаживая Костину руку.
   И действительно, тому сразу полегчало. Не только боль поутихла, но и на душе как-то посветлело.
   - За что сидишь? - задал он новому знакомцу сакраментальный зэковский вопрос.
   - Незаконное врачевание лепят, - беззаботно сообщил Ермолай. - Я, брат, не сторонник официальной медицины. Исцеляю руконаложением, заговорами, внушением.
   - А гипнозом владеешь?
   - В общих чертах.
   - Загипнотизируй постового. Сбежим отсюда.
   - Я его слегка уже загипнотизировал. Разве ты не заметил? Только мне бежать незачем. Думаю штрафом отделаться. Да и куда я от семьи, от хозяйства денусь? А ты, брат, видать, серьезно влип?
   - По самые уши. Я ведь тоже исцеляю. Только не внушением, а ненавистью. Но чаще порчу навожу. А это уже любовью.
   - Не совсем понял тебя, брат. Ты шутишь или серьезно?
   - Вполне серьезно. Если хочешь, послушай.
   Рассказ Кости в общих чертах повторял историю, которую он, на беду себе, поведал недавно подполковнику Корыто. Только на сей раз она изложена была в более пространной форме - сложившиеся обстоятельства весьма располагали к долгим разговорам.
   - Да, брат, взвалил ты на себя ношу, - задумчиво сказал Ермолай, когда Костя выговорился. - Выходит, и плохая погода на твоей совести, и все преступления человеческие.
   - За то, что до меня было, ответственности не несу, - поспешил откреститься от чужих грехов Костя. - В смерти Пушкина и разгроме декабристов не виноват.
   - Знаешь, брат, я тебя скорее всего разочарую. Мой дядька, к примеру, всю войну в пехоте отбарабанил. После каждого боя в его роте состав на треть менялся. Через полгода никого из тех, с кем он начинал, не осталось. А дядька даже царапины не получил. Только в Польше трихинеллез подхватил. Дармовой свининки накушался. А пару лет назад он по пьянке между рельсами уснул. Скорый поезд над ним прошел, и хоть бы что. Как ты это назовешь?
   - Ну... везение.
   - А я скажу по-другому. Статистика. Длинная цепь случайных совпадений и ничего более. Ведь через фронт миллионы людей прошло. Кого-то в первом бою первая же пуля достала, а кто-то четыре года как заговоренный. Все укладывается в математическую закономерность. Но вот только человек не умеет смотреть на себя как на объект статистики. И начинается всякая метафизика. Удача! Фарт! Божья воля! Ангел-хранитель! А на самом деле все это мура. Примерно то же самое и с тобой, брат. У нормального, неиспорченного человека объектов любви гораздо больше, чем объектов ненависти. Но в реальной жизни негативная сторона превалирует над позитивной. Проще говоря, грязь встречается чаще, чем алмазы. Вот ты и связал свои обширные симпатии с нашей жуткой действительностью. Но так можно и восход солнца с петушиным криком связать.
   - Значит, ни один мой пример тебя не убедил? - Костя даже обиделся.
   - Понимаешь, брат, ты заостряешь внимание на том, что подтверждает твою версию, и, наоборот, стараешься не замечать фактов, ей противоречащих. Типичное явление самообмана.
   - У тебя когда суд? - резко спросил Кости.
   - Завтра. А что?
   - Берегись, брат. Ты мне понравился. И завтра получишь не штраф, а все, что положено по твоей статье, на полную катушку. И вот тогда ты мне поверишь.
   На следующий день кто-то из административно арестованных, получивший в суде пять суток довеска за нарушение режима, передал Косте пустую сигаретную пачку. На ней крупным вычурным почерком было написано: "Брат, твои самые мрачные прогнозы подтвердились. Или это трагическая случайность, или твое мистическое влияние. Надеюсь, еще встретимся. Невинно осужденный Ермолай Сероштанов".
   ГЛАВА 8. ЖЕНИТЬБА
   Костю заставили без мыла и воды побриться тупой безопасной бритвой, немного припудрили, разрешили переодеться в свежее белье и запихали в железную будку автозака. Конечным пунктом назначения этого рейса оказался кабинет полковника Быкодерова, который ради такого случая даже облачился в предписанный офицерам внутренней службы зеленый мундир, как бы возвышавший его над всей остальной милицейской братией.
   Коньяком Костю здесь не угощали, но зато и морду не били. Быкодеров раскрыл лежавшую перед ним новенькую, но уже довольно пухлую папку, в которой, как вскоре выяснилось, хранилась удавка, ловко сплетенная для Кости из всяких официальных бумажек. Было здесь и постановление прокурора на арест, и заявление Куркова, и свидетельские показания кассирши, и протокол изъятия денежных купюр, и акт экспертизы, и даже допросные листы, подписанные лично Костей Жмуркиным. Тут только он вспомнил, что, потрясенный арестом, кроме дактилоскопической карты, подмахнул немало других бумаг, якобы совершенно необходимых для соблюдения всех предусмотренных законом формальностей.
   - Комар носа не подточит, - напрямик сказал Быкодеров. - Можешь на суде угрем вертеться, а ничего не докажешь. Только время потянешь. А уж соседей по камере мы тебе подберем соответствующих. Не сомневайся. В зону сам попросишься.
   - Зачем вам все это нужно? - спросил Костя, почти не видя сидящего перед ним страшного человека.
   - Разве не догадываешься? Чтоб ты родину нашу возненавидел, а в особенности - органы ее карающие. Может, это именно из-за тебя народ коммунизм никак не может построить. Да и нас кругом зажимают. Штаты порезали, зарплату придерживают, прав чрезвычайных не дают.
   - А если я не сумею... вас возненавидеть?
   - Не переживай. Уж мы постараемся.
   - Или сдохну просто...
   - Сдохнешь, и бес с тобой. Обойдемся без твоей ненависти, а тем более без любви... Впрочем, ходатайствует тут за тебя один... товарищ. Ветеран органов, заслуженный человек, твой бывший начальник подполковник Корыто. Просит уголовное преследование против тебя прекратить.
   Молчание зависло, как вот-вот готовый сорваться нож гильотины. Костино сердце, и так колотившееся, как у загнанного зайца, перешло на темп автоматной стрельбы.
   - А это возможно? - едва выговорил он.
   - Для нас все возможно, - значительно произнес Быкодеров.
   - Кому я тогда буду обязан? И чем?
   - Никому и ничем. Но ряд наших условий придется выполнить. Не без этого. Условия, прямо скажу, такие, что другой бы их за счастье счел. Тебя оформят на работу в штат нашего управления. Присвоят соответствующее звание. Будешь служить под моим непосредственным руководством. Ну, решай. Или тюрьма, или служба.
   - Уж лучше служба, - пробормотал Костя.
   Здесь явно был какой-то подвох, но он не мог понять, какой именно.
   - Но и это еще не все. Ты незамедлительно зарегистрируешь брак с гражданкой Деруновой Екатериной Алексеевной. Девка-конфетка. Все при ней. Потом благодарить будешь.
   - А без этого нельзя?
   - Если бы можно, то и разговоры бы эти не велись. Рано заартачился. Вопрос пока стоит так: или - или. Мне ведь и передумать недолго. Если не примешь всех условий, вернешься в камеру.
   - Хорошо. А если я потом сбегу?
   - От счастья своего сбежишь? Не думаю. Да и мы не пальцем деланные. Найдем способ тебя попридержать.
   "Что же делать, - думал Костя, стараясь сосредоточиться. - Соглашаться или нет? Пойти в услужение к этому палачу? Или сгнить в зоне? А мать, отец? Они же не переживут. Зато какое счастье для них будет, когда сыночек, на которого они уже рукой махнули как на тунеядца и пропащую душу, форму наденет. Соглашусь! А там будь что будет. Время покажет. Когда все утихнет, можно и уволиться".
   - Я принимаю ваши условия, - высокопарно произнес Костя. - Только хоть карточку невесты покажите. Может, она форменный крокодил.
   - Зачем же карточку... - Быкодеров нажал на кнопку вызова. - Можешь и в натуре полюбоваться.
   Килька появилась в обычной своей вальсирующей манере и, уперев руки в бока, встала напротив Кости. Все действительно было при ней, включая окурок ментоловой сигареты в уголке ярко накрашенного рта, но влюбиться в это грациозное создание было то же самое, что подружиться с коброй.
   - Ну и замухрышку ты мне нашел, Захарка, - сказала она, критически осматривая Костю. - И я должна с этим колхозником жить?
   - Живи с кем хочешь, а в женах у него будешь числиться. - Быкодеров похлопал свою секретаршу по обтянутому черной юбкой заду. - Зато уж если он тебя невзлюбит по-настоящему, счастье тебе косяком повалит.
   Все необходимые для поступления на службу документы, включая комсомольскую и служебную характеристики, подробную анкету, материалы спецпроверки и заключение медкомиссии, были заготовлены заранее, Косте только осталось написать коротенькое заявление. Видимо, в исходе своего замысла Быкодеров не сомневался. Зато матримониальные хлопоты несколько затянулись. Родня Кильки финансировать свадьбу (как выяснилось, третью за последние два года) наотрез отказалась. Костина мама и папа, даже сняв со сберкнижки последние деньги, могли оплатить разве что скромный ужин в ресторане. Приелось залезать в долги. За пиршественным столом фракция невесты явно превалировала. На Костю никто не обращал внимания, как будто он был здесь случайным гостем, а не виновником торжества. Только уже под занавес веселья какой-то пьяный хам, навалясь на жениха, промычал: "Учти, мы Катьку в обиду не дадим. Если что, как котенка утопим".
   Наедине молодые остались лишь часам к пяти утра, когда все разумные нормы в потреблении спиртного, обжорстве, диких плясках и битии посуды были превзойдены прямо-таки со стахановским размахом. Килька, действительно оказавшаяся королевой бала, утерла распаренное личико уголком фаты и глянула на супруга, как цыган-барышник глядит на бракованного жеребца.
   - И чего это ты, миленький, губы развесил? Почему законную жену не обнимаешь?
   Костя, слегка ослабевший от обильных возлияний, пробормотал нечто уклончивое, но Килька, применив чуть ли не борцовский прием, повлекла его к постели. Уступая Косте в весе, должности (в звании младшего лейтенанта тот уже был назначен инспектором отдела кадров) и даже в возрасте, она тем не менее решительно взяла командование на себя. Среди простыней и подушек Килька ощущала себя если не Наполеоном, то, по крайней мере, атаманом Махно. Таких сумасбродных и садистских команд Костя не выполнял с тех времен, когда, участвуя в армейских учениях по радиационной защите, по сигналу "Вспышка слева" или "Вспышка сзади" должен был бревном валиться в лужу с грязью.
   - Да не так, балда! - стонала Килька. - Ты что, никогда на бабу не залазил? Ну и разит от тебя! А побыстрее чуть-чуть можно?
   "Камасутру" она, конечно же, не читала, но до всего изложенного там дошла собственным умом и в двадцать лет могла считаться профессором блудных искусств. Впрочем, ориентировалась она лишь на свой темперамент и свое удовольствие, ни в грош не ставя интересы партнера. Это был редчайший образец сексуального маньяка - маньяк-женщина. То, что Костя по наивности посчитал итогом их первой брачной ночи, на самом деле оказалось лишь ее прелюдией. Добрые люди давно проснулись и занимались своими повседневными делами, когда Килька наконец добилась того, чего хотела. Однако чувство удовлетворения она выразила более чем странно: в буквальном смысле изгрызла жениха. Даже матерые рецидивисты, месяц назад напавшие на Костю, не смогли причинить его внешности такого ущерба. Поза, в которой они в тот момент находились, не позволяла Косте обороняться руками, оставалось только бодаться.
   Что-что, а возбудить в мужчинах ненависть Килька умела.
   ГЛАВА 9. НАЕДИНЕ
   Должность, на которую назначили Костю, в отделе считалась самой никчемной и не престижной, но в то же время и самой хлопотливой. Завалив работу в первый же месяц, он уже никогда не мог с ней расхлебаться. Поток захлестывающих его бумаг был сродни зыбучим пескам - любая попытка выбраться из них только ускоряла падение в бездну. Очень скоро Жмуркин стал посмешищем всего управления и всеобщим козлом отпущения. Не было такого совещания, а проводились они не реже пяти раз в неделю, на котором полковник Быкодеров не распекал бы его самым строгим образом. Жалкие попытки самозащиты всегда жестко пресекались. Примерно раз в полгода против Кости фабриковалось новое уголовное дело, с которым его всегда любезно знакомили. Чаще всего это были набившие оскомину обвинения во взяточничестве, а изредка, для разнообразия, - совращение малолеток и незаконные валютные операции. Эти фальшивки, выглядевшие, впрочем, весьма правдоподобно, должны были, по мнению Быкодерова, на неопределенно долгий срок приковать Костю к колеснице его (Быкодерова, естественно) карьеры. А уж о том, как поддерживать младшего лейтенанта Жмуркина в состоянии перманентной ненависти, начальник отдела заботился лично.