Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

   Кырля, очевидно, решивший, что его хотят добить, завопил еще истошней. Охранник тем временем сунул гранату обратно в карман и ловко распечатал пакет, содержащий все необходимое для раненого, начиная от обезболивающих средств и кончая пластырем.
   Продезинфицировав рану, охранник наложил на нее стерильный бинт, а дабы снять боль, попытался вколоть Кырле дозу промедола из шприц-тюбика.
   Тот, несмотря на рану, защищался руками и ногами, как будто бы его хотели заразить СПИДом. Охранник недоуменно пожал плечами и - не пропадать же добру прямо через одежду загнал содержимое шприц-тюбика в собственное бедро.
   Кырля успокоился только в объятиях Верещалкина.
   Гофман-Разумов, уже успевший проголодаться, околачивался в торговых рядах, где местная промышленность выставила образцы своей продукции. Однако получить здесь съестное можно было только за деньги, а тратить свои кровные он не собирался. В конце концов ему удалось втереться в состав комиссии, дегустировавшей кукурузные лепешки, выпекавшиеся прямо на глазах почтенной публики. Занимались этим, кстати говоря, исключительно мужчины, хмурые и небритые, в высоких барашковых папахах - не то пастухи, не то разбойники, не то первое и второе вместе.
   Едва только начался танцевальный конкурс, как Костя, сидевший в первом ряду зрителей, понял, что на этот раз Верещалкин оказался прав. Возможность беспрепятственно созерцать голые женские ноги, пусть даже и на диво стройные, не шла ни в какое сравнение с физическими страданиями, которые причиняли зной и пыль.
   Где-то Гофман-Разумов, сидя в тени пастушеского шалаша, обжирался пышными лепешками; где-то гарцевал на смирной лошадке Бубенцов; где-то юный Урицкий уже закончил свои дела, из трех только что сотканных ковриков выбрав один, по его мнению, самый лучший; где-то другие прогрессивные писатели под сенью виноградной лозы подсчитывали корзины с сочными гроздьями "изабеллы", а Костя Жмуркин вынужден был жариться на солнцепеке и глотать пыль, обильно выбиваемую танцорами из пересохшей земли.
   Уйти или даже отлучиться на время он не мог, поскольку являлся председателем жюри и его мнение было главенствующим. Освежиться тоже - такую мелочь, как запас прохладительных напитков, никто не предусмотрел.
   А конкурс между тем затягивался. Пляска являлась здесь такой же национальной страстью, как хоровое пение в Грузии, гонки на верблюдах в Аравии или драки в России, а потому от желающих блеснуть своим мастерством просто отбоя не было.
   Пиликали скрипки, заливался аккордеон, бряцали бубны, стучали барабаны, и все это сливалось в зажигательный мотив, заставлявший плясунов совершать истовые телодвижения, временами напоминавшие приемы карате. Медленных танцев здесь отродясь не знали.
   Не прошло и часа, как Костя почувствовал, что долго так не выдержит.
   Члены комиссии что-то с жаром объясняли ему жестикулируя и употребляя какие-то совершенно непонятные термины. Пестрые юбки крутились смерчем, задираясь хозяйкам чуть ли не на голову. Голые ноги - то пара, то сразу дюжина - выделывали самые замысловатые коленца. Мелькали белые трусики женщин. Глухо топали красные сапожки мужчин. Момент, когда Костю должно было стошнить, приближался.
   - Хотелось бы знать, на каких именно танцоров вы обратили свое внимание? прямо в ухо Косте пропела какая-то местная гранд-дама.
   - С-сейчас...
   С усилием оторвавшись от созерцания давно опостылевших задниц и ляжек, Костя ошалело мотнул головой и внезапно встретился взглядом с юной плясуньей, выкаблучивающей такое, что не всякой профессиональной балерине по силам, да еще не забывающей при этом задорно улыбаться.
   И этот мимолетный, тут же ускользнувший в сторону взгляд сразил Костю с той же трагической неотвратимостью, с какой сокол сражает в полете дикого гуся.
   - Стоп! - заорал он не своим голосом. - Победитель определился!
   ГЛАВА 6. ЛЮБОВЬ
   Сначала никто ничего не понял. Косте даже пришлось вскочить с места и замахать руками (со стороны это выглядело так, словно он отбивался от назойливых ос). Поскольку к чудачествам прогрессивных писателей здесь успели привыкнуть, оркестр продолжал наяривать свою мелодию, горячую, как это солнце, и древнюю, как эта земля, однако танцоры уже сбились с ритма.
   Костя вел себя предельно глупо, можно даже сказать, по-идиотски, но сам этому нисколько не смущался, как не смущается своему поведению тот, кто любой ценой пытается спастись от смерти.
   - Вот! Она! Победительница! - Костя указал на девушку, уже переставшую выписывать пируэты и сейчас ловившую руками свою юбку.
   - Надо также определить победителя среди мужчин, - подсказала гранд-дама, на всякий случай отстраняясь от Кости подальше.
   - Тот! - он ткнул пальцем в первого попавшегося танцора.
   - А что вы скажете о втором и третьем местах?
   - Сами определяйте! - отрезал он, не в силах отвести взгляд от девушки.
   Та стояла на прежнем месте, скромно опустив ресницы и сложив руки на переднике. Радостную весть она восприняла безо всякой экзальтации. Подружки бросились было поздравлять ее, но почему-то смешались и отступили назад. Над танцевальной площадкой повисло не только облако пыли, но и какая-то неловкость. Казалось, безумный Костин взор создает вокруг победительницы некое мертвое пространство.
   Гранд-дама (впоследствии оказавшаяся заместителем министра культуры, образования и культов) что-то торжественно затараторила. Зрители захлопали. Аккордеон сыграл туш.
   Косте всучили грубую керамическую салатницу, но к девушке приблизиться не дали, а направили совсем в другую сторону, шепнув на ухо: "Это за третье место!"
   Еще дважды министерша тявкала в микрофон, дважды толпа разражалась аплодисментами, дважды гремел туш, и вот наконец Костя оказался один на один с той, которая только что совершила почти невозможное - первой же вспышкой своего взгляда зажгла его давно окаменевшее сердце.
   Он неловко сунул ей какую-то хрустальную поделку, тяжелую, как слиток свинца, а она еще более неловко приняла ее, едва не уронив на землю. С разных сторон подскочили еще люди. Тот, кто был слева, вручил девушке диплом, а тот, кто справа, - цветы.
   Глаз она по-прежнему не поднимала, наверное, инстинктивно догадываясь, что может нечаянно сразить наповал этого нелепого, всклокоченного человека, на лице у которого застыло такое выражение, словно он внезапно очнулся от сомнамбулического сна.
   - Как тебя зовут? - спросил Костя, поражаясь своей собственной смелости.
   - Аурика, - ответила девушка, и голос ее прозвучал так, словно по хрустальной штуковине, которую она продолжала держать в руках, постучали серебряной ложечкой.
   - А что это значит? - вновь спросил Костя, хотя и знал, что так вроде бы называется стиральная машина.
   - Золотая...
   Она и в самом деле была вся как бы золотая - нежная персиковая кожа, волосы того цвета, который принято называть медвяным, сверкающие блестки в прическе, лиф, расшитый канителью и бисером, монисто из старинных монет.
   Зрители расходились. Удалялся оркестр, на ходу продолжая играть все ту же мелодию, одновременно страстную и печальную. Только танцоры, отойдя в сторонку, время от времени косились на эту странную парочку.
   - Меня ждут, - сказала Аурика.
   - До свидания, спасибо.
   Костя понимал, что ему нужно сейчас упасть на колени, покрыть поцелуями ее руки, оросить слезами подол юбки, умолять о встрече, извергать уверения в любви, сыпать страстные клятвы, но вместо этого он только таращил глаза и бормотал нечто невразумительное.
   А время уходило. Момент, которого он втайне от самого себя ждал всю жизнь, можно было считать упущенным.
   И тут ресницы Аурики приподнялись - словно две черные бабочки-монашки взмахнули крыльями.
   Ее взгляд, в котором были и золото дня, и бархат ночи, и нежность изумруда, и бездонная чистота бриллианта, вернул Косте смелость и красноречие.
   - Давайте немного прогуляемся, - заговорил он быстро и, как ему самому казалось, убедительно. - Я здесь гость. Ничего не знаю ни об этой земле, ни об этих людях. Хоть вы мне расскажите что-нибудь.
   - Прогуляемся, - еле заметно кивнула она. - Но только немного.
   Букет она оставила себе, а диплом и приз положила прямо на землю, уверенная, что их подберут подруги.
   - А куда вы спешите, если не секрет? - поинтересовался Костя.
   - Скоро нам всем ехать на обед.
   - Вот и прекрасно! Мы тоже туда едем. Вместе и пообедаем.
   - Нет, - Аурика покачала головой, и блестки в ее волосах засверкали, как нимб ангела. - Вы поедете в хорошее место вместе с ними, - ее слова относились к удаляющейся гранд-даме, по пятам за которой следовали два мордоворота в камуфляже. - А нас покормят в какой-нибудь забегаловке.
   - Это несправедливо! - возмутился Костя. - Я приглашаю вас с собой. Пусть только кто-нибудь посмеет возразить!
   - Вам не возразят. - Для столь юной особы Аурика вела себя очень рассудительно. - А у меня потом могут быть неприятности.
   - Ну и пусть! Я заберу вас с собой. Совсем в другие края. Зачем вам эта глушь?
   - Я здесь родилась, - ответила она просто. - И здесь, наверное, умру.
   - Тогда и я умру! - воскликнул Костя. - Прямо здесь! От любви!
   Странно, но Аурика не жеманничала, не кокетничала, не отпускала всякие плоские шуточки и даже не интересовалась семейным положением поклонника. Казалось, что она уже давно знакома с Жмуркиным и уверена как в искренности его чувств, так и в серьезности намерений.
   - Если вы на самом деле любите, то не станете причинять мне боль, - тихо призналась она. - Конечно, я еще мало понимаю в жизни, но не все, что было сказано здесь сегодня, - правда. Поэтому будет лучше, если мы сейчас расстанемся.
   Словно бы в подтверждение этих слов со стороны автостоянки донесся голос Верещалкина, искаженный дрянным микрофоном: "Товарища Жмуркина просят занять место в автобусе! Товарищ Жмуркин, уважайте коллектив! Не заставляйте себя ждать!"
   Почти одновременно с противоположной стороны раздался хор женских голосов, дружно скандировавший: "Аурика! Аурика! Аурика!"
   - Мне пора. - Она вновь опустила ресницы, и для Кости это было равносильно тому, что в небе померкло солнце.
   - Когда мы встретимся опять?
   - Не знаю. Пусть нам поможет случай.
   - Но я не верю в случай!
   - Тогда найдите меня сами. - Она сунула Косте цветок из своего букета пышную, уже начавшую увядать гвоздику - и поспешила на зов подруг.
   Аурика уходила, точно зная, что ей смотрят вслед, Другая не преминула бы воспользоваться этим - и спинку бы выгнула, и головку откинула, и бедрами покачала.
   Аурика до подобной демонстрации не снизошла.
   Походка ее была хотя и легка, но совершенно безыскусственна, словно, кроме нее, вокруг не существовало ни единой души.
   ГЛАВА 7. БЕГЛЕЦ
   Писатели были полны новых впечатлений и вели себя весьма оживленно.
   Гофман-Разумов от обжорства просто лоснился, но едва автобус тронулся, сразу принялся доедать чудом уцелевшую лепешку, поскольку та была съедобна только в горячем виде. На шутливые просьбы поделиться он совсем нешуточно обижался.
   Урицкий с гордостью демонстрировал домотканый коврик, подаренный ему организаторами праздника. Сделан он был явно наспех, однако среди местной национальной символики присутствовала и шестиконечная звезда Давида, и семисвечник менора.
   Бубенцов с видом знатока нахваливал местных лошадей. Подкову, подаренную ему конюхами на счастье, он молодечества ради вышвырнул в окно автобуса, да так ловко, что подшиб бродившую на обочине курицу.
   Хаджиакбаров, встретивший здесь своих собратьев по вере, бормотал суры Корана, хотя недавно в приватной беседе признался, что наизусть знает только две из них: самую первую "Аль-Фатиха", поскольку она употребляется как молитва, и двадцать шестую "Поэты", где прямо сказано, что все сочинители - прислужники шайтана.
   Писатели, судившие соревнования по сбору винограда, набили себе такую оскомину, что теперь не могли спокойно смотреть даже на сладкий изюм.
   Монгол поменял свой малахай на соломенную шляпу и был очень этим доволен.
   Даже раненный в пятку Кырля с воодушевлением рассказывал о том, как сандружинницы на носилках доставили его прямо к автобусу и при этом дважды уронили на землю.
   Печален был только Костя. Вернее, не печален, а отрешен. Перефразируя цитату из его собственного варианта романа "Потаскуха", можно было сказать, что в автобусе пребывает только бренное тело Жмуркина, а его бессмертная душа парит над танцевальной площадкой, где пыль стоит столбом, где бешено крутятся юбки, а стройные ножки выбивают дробь из окаменевших грудей матушки-земли.
   Верещалкин, по роду своей деятельности призванный заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье участников конгресса, шутливо подмигнул Косте:
   - Не грусти! Найдем мы тебе другую бабу!
   - Мне другой не надо, - буркнул Костя и отвернулся к окну, за которым все было голо, сухо и безрадостно.
   Едва автобусы с писателями выбрались на шоссе, как к ним стали пристраиваться сзади черные легковые автомобили. Судя по торчащим над их крышами антеннам радиотелефонов, принадлежали они не абы кому.
   Довольно скоро вся кавалькада свернула в лес, являвшийся в этих степных краях феноменом столь же редким, как православный храм в мусульманском городе или колодец где-нибудь в самом сердце пустыни Сахара.
   Стало ясно, что обед планируется провести на свежем воздухе, что, безусловно, было решением мудрым.
   Гостей здесь уже ждали. Живописная поляна была застелена крахмальными скатертями и вышитыми полотенцами. Сервировка радовала глаз. Охранники ветками отгоняли от закусок летающих насекомых. Правда, сразу бросалось в глаза отсутствие бутылок.
   - Постарайтесь вести себя прилично, - предупредил писателей Верещалкин. Кроме нас, на обеде будут присутствовать представители местной администрации и даже некоторые члены правительства. Не исключено также, что за нами пристально наблюдают глаза недоброжелателей, которые не преминут использовать в своих целях каждое ваше неосторожно сказанное слово и каждый ваш необдуманный поступок.
   - Тут я с тобой не совсем согласен, - возразил Костя, душа которого хоть и вернулась в тело, но была одной сплошной раной. - Сам подумай, на кой ляд местной администрации прилично ведущие себя писатели? Прилично ведущей себя публике им и на службе хватает. А нынче ведь праздник. Администрации повеселиться охота. Они ведь тоже люди. Писатель в их понимании - кто? Паяц, краснобай, отморозок, человек не от мира сего. Мы для них - цирк! Зверинец на колесах! Поэтому обязаны держать марку. Пусть Бубенцов расскажет какой-нибудь пикантный эпизод из своего романа. Типа того, как Синдбад, вернувшийся в Багдад, застает свой гарем в объятиях бойцов Тамбовской десантной дивизии... Гофман-Разумов, стоя на голове, съест самого жирного цыпленка. Кто-нибудь споет похабные частушки. Жаль, что нет с нами Элеоноры. Она бы стриптиз продемонстрировала.
   - А сам ты никак в стороне собираешься остаться? - поинтересовался Бубенцов.
   - Нет. Лично я собираюсь изобразить плач Ярославны. Без слов, зато с натуральными слезами... А что касается пресловутых недоброжелателей, то местные комары представляют для них куда больший интерес, чем такие гиганты прогрессивной литературы, как Жмуркин или, к примеру, Кырля. Комары хоть жалить умеют.
   - Много говорить стал, - Верещалкин с глубокомысленным видом почесал где-то у себя под бородой. - И вроде не пил еще. Придется, наверное, и в самом деле дать тебе премию, чтобы угомонился.
   В стенку автобуса уже стучали снаружи: "Выходите, вас уже заждались!"
   Участники пикника, на манер римских патрициев, возлегли вокруг импровизированных столов на ложах, устроенных из автомобильных и автобусных кресел.
   Угощение, на Костин вкус, было несколько странным - горячие пирожки с начинкой из каких-то ароматных трав, брынза, блинчики с повидлом, орехи и горы, горы фруктов.
   Шашлыки, жареные поросята, вареные куры и копченые колбасы, без которых обычно не обходится ни одна серьезная попойка, на этот раз отсутствовали. И причиной этому, надо думать, была не скаредность хозяев, а какие-то совсем другие соображения.
   Так оно и оказалось.
   Прямо на поляну въехал "Москвич" затрапезного вида с надписью "Технологический" на борту. Из машины выбрались два очень коренастых и очень смуглых человека, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Оба были усаты, небриты и слегка выпивши. Впрочем, не исключено, что таково было их перманентное состояние, поскольку, как выяснилось, один оказался директором, а второй - главным инженером местного винзавода, основного спонсора Праздника урожая.
   Из багажника "Москвича" извлекли несколько объемистых пластмассовых канистр. Среди местной администрации раздался гул одобрения.
   Верещалкин постучал вилкой по своему стакану и пояснил для непосвященных, что сейчас им доведется отведать редчайший напиток, в свободную продажу никогда не поступающий, поскольку именно на его основе производят лучшие сорта шампанского.
   Первый тост директор ТОРФа провозгласил за дружбу народов, снова упирая на то, что конфликт, назревающий в регионе, носит не национальный, а политический характер, в доказательство чего было указано на усатых виноделов, целиком и полностью поддерживающих существующую власть.
   Виноделы особого восторга по поводу слов Верещалкина не выразили, однако и возражать не стали. Им не было нужды ни перед кем оправдываться - дело их рук, шипевшее в стаканах, говорило само за себя.
   Выпили - кто по полному стакану, кто чуть-чуть. Второй раз за день Верещалкин оказался прав.
   Вина такого вкуса, такого аромата и такой легкости Косте пробовать еще не доводилось. Говоря возвышенным стилем, оно было прозрачным, как слеза Спасителя, сладким, как поцелуй красавицы, пахучим, как свежее сено горных пастбищ, да плюс ко всему еще и в голову било не хуже, чем знаменитый коктейль "Северное сияние".
   Воистину сегодня был день чудес! Сначала глаза Аурики - загадочные, изменчивые, пленительные, как целый мир. Потом это вино - подлинная живая вода, которую искал, да так и не нашел полоумный Чирьяков, последний из кроманьонцев.
   Только сейчас Костя понял, почему к вину подали одни лишь легкие закуски. Было бы святотатством употреблять мясо вместе с этим божественным напитком.
   После пятого стакана писатели и представители местной администрации, до этого державшиеся порознь, перемешались.
   Монгол обнимал за талию заместительницу министра культуры, науки и культов. У них завязался оживленный диалог, хотя двух более разных людей нельзя было себе даже и представить.
   Кырля умудрился испачкать повидлом костюм государственного секретаря по труду, представлявшего здесь особу президента.
   Гофман-Разумов, демонстрируя незаурядные способности своего жевательного аппарата, целиком засовывал в пасть апельсин, крупный, как кулак. Там, где он успел побывать, на скатертях не оставалось ничего, кроме пустой посуды - ни огрызочка, ни корочки, ни косточки.
   Бубенцов изображал приемы казачьей джигитовки. Сам некогда служивший Вершкову скаковой лошадью, нынче он для тех же целей использовал Урицкого. Шашку сотнику-заочнику заменял прутик лозы.
   Хаджиакбаров пел похабные частушки, и это у него очень хорошо получалось.
   За отсутствием Элеоноры Кишко стриптиз попытался изобразить гость из независимого Хохлостана Поносенко (по кличке Дристенко), но его отвислое пузо и волосатая грудь должного впечатления не произвели.
   "Москвич" дважды уезжал куда-то и возвращался с новыми запасами вина, которое пилось так легко, словно было чем-то нематериальным, вроде легендарного флогистона. Когда Верещалкин поинтересовался, велики ли его запасы, один из виноделов на ломаном русском языке ответил:
   - Бэспрэдэльны... Будэтэ пить, пока всэ не поляжитэ...
   Кстати, вышло так, что он слег самым первым, но это обстоятельство было вполне простительным для человека, начавшего винопитие еще в колыбели и с тех пор сие благородное занятие не оставлявшего.
   Верещалкин, не достигший пока кондиции, а потому, как никогда, деловой, подозвал к себе Костю, самого трезвого здесь человека (светлая печаль, надо думать, не способствовала опьянению), и шепнул ему на ухо:
   - Те канистры, в которых осталось больше половины, таскай в автобус.
   Столь дельному распоряжению возразить было нельзя. Создав запас литров в пятнадцать-двадцать, Костя вновь вернулся на поляну.
   Если пресловутые недоброжелатели существовали в реальности, а не только в больном воображении Верещалкина, то им сейчас было на что полюбоваться.
   Вся трава на поляне была вытоптана, все ближайшие кусты изломаны, а молодые деревца изрублены для костра, через который по национальному обычаю собирались прыгать упившиеся дармовым вином господа и дамы. Даже комары и мошки в страхе покинули это проклятое место.
   Большинство участников пикника разбились на парочки, и хотя женщины находились в явном дефиците, отовсюду неслось нестройное пение, а кое-где уже начинались танцы. Кырля, прихрамывая, вальсировал с Урицким.
   Отсутствие музыки вызывало возмущение публики, но в "Москвиче", как на грех, магнитола сломалась, а подогнать ближе один из правительственных лимузинов не представлялось возможным из-за недостаточных габаритов лесной просеки.
   Тот из виноделов, который все еще держался на ногах, в конце концов понял суть проблемы и сделал рукой успокаивающий знак, дескать, сейчас все устроим.
   Из "Москвича", последнюю пару часов выполнявшего роль чуть ли не пещеры Аладдина, он извлек новое сокровище - ободранную цыганскую скрипку. На поляне раздались смешки и иронические аплодисменты. Церемонно раскланявшись, винодел заиграл - неожиданно чисто и виртуозно.
   Костю словно ножом по сердцу резануло! Это была та самая сладостная мелодия, навечно связанная для него с образом Аурики.
   Глухо застонав, он бросился прочь, однако сумел овладеть собой, вернулся и подозвал Бубенцова, единственного человека, которому здесь можно было доверять.
   - Меня не ждите и не ищите, - сказал Костя. - Назад сам вернусь. Если кому-то понадобится моя рукопись, она в чемодане. Ясно?
   - Ясно. - Бубенцов пьяно мотнул головой. - На ту сторону, значит, уходишь?
   - Угадал.
   - Кем завербован? МОССАДом или ЦРУ?
   - Внешней разведкой Сейшельских островов. Ну все, мне пора!
   - Подожди! - Бубенцов ухватил его за рукав. - А чем там платят?
   - Кажется, местными рупиями.
   - Нет, это меня не устраивает... - Бубенцов отступил. - А на посошок?
   - Прости, не могу.
   От подобного предложения Костя отказывался первый раз в жизни. С его стороны это было настоящее геройство.
   ГЛАВА 8. ДОМ У ДОРОГИ
   Вино, которым так щедро угощали писателей, имело еще одну замечательную особенность - в отличие от других спиртных напитков, оно не вызывало тяжкого, скотского опьянения. Приняв внутрь не меньше пары литров, Костя ощущал себя воином-латником, которому после долгого изнурительного похода посчастливилось наконец сбросить свои тяжкие доспехи. Хотелось бежать, прыгать, кувыркаться...
   Да и голова была на удивление ясной, в хорошем смысле этого слова (обычно-то Косте на ясную голову приходили самые тяжкие думы). Все вокруг ему нравилось, все люди были братья, и он не ожидал подвоха ни с какой стороны.
   Прихватив в автобусе почти полную канистру вина, Костя стал приглядываться к водителям, коротавшим время за игрой в карты. Наиболее благоприятное впечатление на Костю произвел немолодой человек с вислыми усами и клоком седых волос на макушке, что делало его похожим на запорожского казака.
   - Можно вас на минуточку? - Костя постарался быть предельно вежливым.
   Водитель оценивающе глянул на него, однако встал и вместе с Костей отошел в сторону.
   - Шо вам из-под меня надо? - поинтересовался он характерным одесским говорком.
   - Помните танцоров, которые участвовали сегодня в конкурсе?
   - А то как же! Лихо отплясывали, болячка им в задницу.
   - Сейчас они должны обедать. Отвезите меня туда. - Видя, что водитель начинает чесать свой затылок, Костя торопливо добавил: - Не бойтесь, я заплачу.
   - Сколько?
   - Вот. - Костя продемонстрировал десятидолларовую купюру, уникальную тем, что на ней был изображен не президент США, а всего лишь министр финансов по фамилии Гамильтон.
   - За такие деньги вас даже в Биробиджан отвезут, - сказал водитель. Прошу занять в моей тачке лучшее место.
   Когда они тронулись, водитель поинтересовался:
   - И где это есть?
   - Сам не знаю, - ответил Костя.
   - Ладно, вычислим, - буркнул водитель и, помолчав, добавил: - Девушка понравилась?
   - Ага, - признался Костя. - Она первое место заняла. Я ей сам приз вручал.
   - Правильно, - кивнул водитель. - Кто заказывает музыку, тот и девушку танцует.
   У первого же милицейского поста он остановился и долго беседовал с инспектором, показывая рукой то влево, то вправо. Вернувшись в машину, он с удовлетворением произнес:
   - Координаты цели ясны.
   - А неприятностей у вас не будет? - осведомился Костя.
   - Неприятностей? - переспросил водитель. - Вы мне сколько обещали? Правильно, десять баксов. А это моя зарплата за пару месяцев... Почему бы и не рискнуть? Тем более шо они там раньше ночи не угомонятся.
   - Да, скромно вы живете, - посочувствовал Костя.
   - Это еще шо! - Водитель прибавил скорость, обгоняя запряженную волами повозку. - Скоро и не такое будет. Видите того красавца? - он кивнул на ажурный белый мост, повисший над рекой. - Заминирован. И с той, и с этой стороны, в любой момент может взорваться.