Брайдер Юрий Михайлович. Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

   Отказавшись от услуг частников-таксистов, заламывавших несусветные цены в американских долларах и российских рублях, они пешочком двинулись в нужную сторону.
   Маршрут Бубенцов выбрал самый неудачный. Пивные и рюмочные отсутствовали. Даже газировкой никто не торговал. Кое-где на тротуарах торчали желтые будки-стаканы с надписью "Квас", однако все они были закрыты, и, как видно, давно.
   - Читал "Жук в муравейнике" Стругацких? - поинтересовался изнывающий от жажды Костя. - Там в главе "Мертвый мир" описываются похожие сооружения. Желтые и полупрозрачные. С их помощью инопланетяне похищали детей.
   - Честно признаться, просто нет времени читать чужое, - ответил Бубенцов. - Мне бы своих героев как-нибудь в кучу собрать...
   - А ты заведи на каждого карточку с краткой характеристикой и все время вноси изменения, - посоветовал Костя. - Дескать, Иванов в настоящий момент сражается с разумной плесенью в созвездии Персея, а Петров занимается любовью с Сидоровой на курорте Акапулько.
   - Пробовал, - вздохнул Бубенцов. - Да потерял однажды по пьянке. После этого все запуталось окончательно.
   - Ничего, некоторая доля путаницы придает романам своеобразное обаяние, успокоил его Костя. - Ты лучше скажи мне, куда исчезли знаменитые местные вина?
   - Ушли в счет оплаты государственного долга. Потерпи немного, Верещалкин закупил триста литров местного вермута. Его, говорят, даже английская королева пьет.
   - Английская королева - баба со вкусом. Я в этом никогда не сомневался.
   Нещадно палило солнце. Город был провинциальный, малоэтажный, ничем особо не примечательный. Поражало только обилие памятников. Похоже, здесь не забыли ни одного советского вождя или героя. Впрочем, попадались персонажи и в национальном стиле, рубившие топорами и мечами всяких человекообразных гадин.
   Апофеозом этого скульптурного беспредела была конная статуя некоего сурового воителя, вызывавшая прямые ассоциации с бронзовыми кондотьерами Донателло и Верроккьо.
   - Узнаешь? - спросил Бубенцов. - Комдив Крысятников. Лучший друг Бени Крика и Сони Золотой Ручки. Побратим атамана Григорьева. Известнейший бандит Бессарабии и Таврии. Три месяца повоевал на стороне красных, успел геройски погибнуть и потому провозглашен героем.
   - Вовремя умереть - это большое дело, - согласился Костя. - У тебя самого на этот счет какие планы?
   - Синдбада надо бы закончить, - задумался Бубенцов. - Это еще томов пять. А там можно и о вечном подумать. Каша повсюду крутая заваривается. Мест, где можно геройски подохнуть, хватает.
   - И поставят тебе в родной станице вот такой же памятник! - мечтательно произнес Костя.
   - Шутишь. У нас даже бронзовые ручки с дверей Дома культуры украли. А памятник в первую же ночь распилят... Ну вот мы и пришли, - с видимым облегчением вздохнул Бубенцов.
   Первым, кого они встретили возле здания, занимаемого торфом, был известный писатель-новеллист и адепт здорового образа жизни Гофман-Разумов. Борода его разрослась до такой степени, что уже напоминала артиллерийский банник, лысина стала внушительней, чем у Сократа, а чисто условная обувка на ногах свидетельствовала исключительно об уважении к столь важному мероприятию, как Международный конгресс прогрессивных писателей.
   На плече Гофман-Разумов тащил мешок со свежими кукурузными початками.
   - Ты никак вегетарианцем стал? - поинтересовался Костя.
   - Нет, я все ем, - заверил его Гофман-Разумов. - А кукурузу я домой захвачу. Здесь она копейки стоит, а в наших северных краях - редкость. Буду варить и продавать на проспекте.
   Тут на крыльце появился Верещалкин, как всегда в очках, что не позволяло определить, пьян он в данный момент или трезв. Однако это обстоятельство довольно скоро прояснилось.
   - Бубенцов! - воскликнул он, обнимая Жмуркина. - Что же ты так долго добирался? А еще казаком называешься!
   - Жеребец в дороге расковался, да и перебои с овсом случились, - сдержанно объяснил Костя.
   Однако Верещалкин уже отпихнул его от себя и раскрыл объятия перед сотником-заочником.
   - Костя! Жмуркин! Любимый мой писатель! Как я по тебе скучал! Оставайся жить у нас! Я тебя сделаю заместителем министра внутренних дел!
   - Я вообще-то по другому ведомству, - сказал Бубенцов. - Внутренние дела меня мало интересуют. А вот командиром конной армии согласен стать.
   - Запросто! Какую армию выбираешь - первую иди вторую?
   - Разве у вас их много?
   - Ради тебя хоть десять сформируем! - Верещалкин произвел рукой резкое рубящее движение, чуть не упал и вдруг дурным голосом заорал:
   Наши шашки остры!
   Наши кони быстры!
   И ведет нас лихой командир!
   Если выйдет приказ,
   Мы пополним припал,
   Покорим и Париж и Памир!
   - Ну а лапти смени да косу наточи, и умоется кровью весь мир, - в спину удаляющемуся директору ТОРФа добавил Бубенцов.
   Непонятно было, потешается он над Верещалкиным или поддерживает его.
   В кулуарных разговорах Костя вскоре выяснил, что Верещалкин с помощью Катьки, имевшей в этих краях разветвленные родственные связи, сумел втереться в ряды местной элиты, или, говоря по-новому, "истеблишмента".
   Как-никак он был единственным членом Союза писателей на весь город. Бывшие председатели колхозов и директора школ, в одночасье провозгласившие себя министрами и госсекретарями, видели в нем чуть ли не классика советской литературы.
   Без участия Верещалкина не обходилось ни одно торжественное мероприятие. Он сидел во всех президиумах и стоял во всех почетных караулах, а однажды даже бежал с факелом в руке впереди группы спортсменов-ветеранов (правда, уже через сотню метров его одолела одышка). Он участвовал в праздниках урожая, юбилейных торжествах, презентациях новых печатных изданий, маршах протеста, освящении храмов и военных учениях. Он шефствовал над школами, детскими приютами и исправительными учреждениями. Местные судостроители даже хотели назвать его именем только что отремонтированную самоходную баржу, да Катька воспротивилась - очень уж непрезентабельный вид имела эта посудина, весь свой век возившая песок и пиломатериалы.
   Пуская своим покровителям пыль в глаза и умело выдавая желаемое за действительное, Верещалкин сумел рядовой литературный семинар превратить в Международный конгресс прогрессивных писателей, выбив на его проведение государственную дотацию.
   Ради этого пришлось пригласить и каких-то сомнительных прибалтов (Бармалей, став активным деятелем националистической партии, все контакты с ТОРФом прекратил), и одного натурального монгола, повсюду расхаживавшего в живописном костюме ламаистского монаха-предсказателя, и вездесущего Хаджиакбарова, по такому случаю надевшего чалму, и никому не известного армянина с грузинской фамилией, и даже застенчивого мальчика-израильтянина, носившего шапочку-кипу и грозную фамилию Урицкий (при знакомстве с ним Костя поинтересовался: "Это не ваш дедушка устроил в Питере ту знаменитую заварушку?" Мальчик, зардевшись, стал оправдываться: "Что вы! Мой дедушка приходился Моисею Соломоновичу всего лишь троюродным племянником").
   Особенно широко были представлены недавно созданные независимые республики, в принципе считавшиеся дружественными (на полублатном жаргоне, повсеместно употребляемом в сочинениях Вершкова, они назывались Быдлостан, Хохлостан, Великая Кацапия и так далее).
   Все делалось согласно канонам, устоявшимся еще со времен шефства Союза писателей над стройкой Беломорско-Балтийского канала. Отрабатывая щедрые суточные, писатели обязаны были выступать в коллективах трудящихся, призывать народ к новым трудовым и боевым победам, внушать массам социальный оптимизм, а вернувшись домой, еще и создать талантливые произведения, освещающие истинное положение вещей в регионе (на языке Верещалкина это называлось "Прорыв информационной блокады").
   В отличие от чересчур эмоционального Верещалкина, Катька прогрессивных писателей встречала довольно холодно и первым делом заставляла расписаться в куче ведомостей. Костя поставил шесть подписей за себя самого и еще две дюжины за отсутствующих приятелей - Балахонова, Вершкова, Лифшица и Разломова.
   Научившись на милицейской службе читать кверху ногами любые тексты, он сразу заприметил список участников конгресса, в котором Катька время от времени делала свои, понятные ей одной, отметки - кого-то зачеркивала, кого-то, наоборот, подчеркивала, а возле некоторых фамилий ставила жирный восклицательный знак.
   Число лиц, включенных в список, превышало сотню, чего ТОРФ не мог позволить себе даже в лучшие годы. Но не это было самое интересное. Впечатляли суммы (в том числе и транспортных расходов), запланированные на содержание каждого гостя.
   Костя быстро прикинул в уме, что любой из его коллег был обязан сожрать гору деликатесов, выпить не меньше бочки вина и на персональном автомобиле совершить турне по всем европейским столицам. Да, тандем Верещалкин - Катька умел не только пускать пыль в глаза, но и превращать эту пыль в золотой песок.
   "Впрочем, а какое мне до этого дело? - подумал Костя, ставя очередную подпись в очередной ведомости. - У самого рыльце в пушку. В армии крал. В милиции пил на дармовщинку. Второй год живу за счет ТОРФа. Эх, грехи наши тяжкие!"
   В тот же день, ближе к вечеру, бывших семинаристов, а ныне уже "конгрессменов", определили на постой. На сей раз с бытовыми условиями не все обстояло гладко, сказывалась, наверное, пресловутая блокада, а может, денежки, предназначенные для оплаты гостиницы, просто ушли налево.
   Обитать предстояло в общежитии совхоза-техникума, и без того переполненном смуглыми девчонками-малолетками, большинство из которых ничего не понимали по-русски. На весь этаж имелся только один туалет, по армейской традиции совмещенный с умывальником. А такие удобства, как душ или ванна, вообще были не предусмотрены, несмотря на жаркий климат.
   Зато прямо перед общежитием, воздев к небу тяжелую длань, возвышался бронзовый Киров, одетый не по сезону - в громадные сапоги и зимнее пальто с воротником.
   Обещанное вино еще не подвезли, и старые друзья праздновали встречу тем спиртным, которое предусмотрительно прихватили с собой. Разгоряченный жарой и обильными возлияниями, Костя собрался было искупаться, благо поблизости протекала довольно полноводная река, но оказалось, что пляжные шлепанцы, так выгодно приобретенные им на вокзале, имеют один недостаток - оба изготовлены на одну ногу, левую. Точно такое же разочарование ожидало и Бубенцова.
   Впрочем, бывалые люди сказали, что так оно, наверное, и лучше. В нынешнем году купаться было как-то не принято. Река превратилась в своеобразный рубеж, разделивший единый прежде народ на две неравных части. Здесь имелась своя власть, на том берегу - своя, и все возможные компромиссы были, похоже, исчерпаны.
   Там бронзовых, чугунных и гипсовых идолов уже свалили, а здесь они продолжали множиться. Здесь все вывески были на кириллице, там уже на латинице. У этих зеленая полоса на государственном флаге располагалась снизу, у тех сверху. Общим было только одно - глубокая, хотя и тщательно замаскированная, нищета, царившая на обоих берегах.
   Ночью все, что было за рекой, погружалось во тьму, хотя на громадной электростанции, расположенной по эту сторону, из шести труб дымилась только одна. Когда Костя поинтересовался столь странным обстоятельством, Верещалкин злорадно рассмеялся:
   - Не дождутся они от нас электричества! Пусть при лучине, гады, живут, как двести лет назад жили!
   - Вот-вот! - сказал кто-то из местных писателей, участвовавших в застолье. - Мы им электричества не даем, а они нам питьевой воды. Ведь все артезианские скважины на той стороне расположены. Приходится прямо из реки пить. Не ровен час холера вспыхнет.
   - Лучше умереть от холеры, чем встать на колени! - с пафосом воскликнул Верещалкин.
   - Это ты сейчас так говоришь, - ответили ему. - А захочешь жить - даже раком встанешь...
   На завтрак явились все без исключения, что прежде случалось редко. Успели, слава богу, заглянуть в пустые магазины и прогуляться по нищему рынку.
   Кормили прогрессивных писателей, надо сказать, очень даже неплохо. Каждому подали по два горячих блюда - глазунью с ветчиной и местные голубцы, завернутые в виноградные листья. И это не считая салатов, блинчиков, пирожков, сыра и фруктов. На каждый отдельный столик полагался графин вина, правда, не королевского вермута, а слабенького кислого сухача.
   Гофман-Разумов глотал слюну, но к трапезе долго не приступал, выискивая в столовой самое удобное, с его точки зрения, место. Желательно было разделить столик с язвенниками, сыроедами или активными поборниками лечебного голодания, однако таковых среди прогрессивных писателей не оказалось. Все уписывали за обе щеки. Пришлось Гофману-Разумову пристроиться рядом с Хаджиакбаровым, который, в силу своего нового статуса, не пил вино и отвергал все блюда, в состав которых входила свинина.
   Не было отказа и с добавкой. Почти все потребовали себе еще вина и еще сыра. Когда Костя поинтересовался причиной столь обильного угощения, Верещалкин пояснил, что такой паек получает только президентская гвардия и то исключительно в период боевых действий.
   - Это тот случай, когда к штыку приравнивается перо, - многозначительно добавил он.
   - Если у вас такие же штыки, как у нас перья, быть беде, - вздохнул Костя.
   Как уже повелось, его мрачным пророчествам суждено было сбыться в самое ближайшее время.
   ГЛАВА 5. НА ЧУЖОМ ПРАЗДНИКЕ
   Отведав гвардейского завтрака и оживленно обсуждая перспективы на обед, участники конгресса, потянулись из столовой на воздух, который можно было назвать свежим чисто условно - несмотря на ранний час, солнце успело уже раскалить асфальт мостовых и стены зданий (это уже не говоря о бронзовом Кирове, в ладони которого сейчас можно было воду кипятить).
   Верещалкин предупредил, чтобы никто не расходился, поскольку вот-вот должны были прибыть автобусы, которые отвезут участников на Праздник урожая, где им предстоит заседать в судейских коллегиях, определяющих победителей в конкурсах танцев, песен, народных ремесел и сборе винограда.
   - А как же обед? - поинтересовался Гофман-Разумов, на которого глазунья и три порции голубцов (одну он выменял на вино, а вторую экспроприировал у Хаджиакбарова) никакого впечатления не произвели.
   - Обед планируется провести у наших шефов на местном винодельческом заводе. Отведаете такого, что даже члены Политбюро и космонавты не пробовали, пообещал Верещалкин и сразу умчался куда-то (такая уж у него сейчас была привычка - появляться и столь же быстро исчезать).
   Писатели, уже понявшие, что все здесь организовано через пень-колоду и обещанных автобусов можно дожидаться не один час, разбрелись кто куда. Город был пуст, как и все маленькие южные городки в разгар лета. Пусты были и полки здешних магазинов. В продаже не было даже хлеба, не говоря уже о мясе, колбасах и рыбе. В избытке имелись только соль, уксус, лавровый лист да консервированный зеленый горошек в трехлитровых банках.
   Оживление наблюдалось только в молочном отделе. С одной стороны толпа женщин давилась за творогом, а с другой тихо стояла очередь детишек, каждый из которых имел при себе бидончик или пластиковую бутылку. Костя уже знал, что молоко отпускается только несовершеннолетним да и то лишь по литру в день на брата. На его глазах мальчик, получивший свою норму, опустошил бидончик прямо на месте.
   - Весело тут живется! - произнес малоизвестный (а лучше сказать, вообще никому не известный) писатель по фамилии Кырля, еще с вечера прибившийся к Косте.
   Официально он считался представителем одной из Прибалтийских республик, хотя статуса гражданина на своей родине так и не получил. Мало того, вступив в "Союз неграждан", он вскоре был исключен и оттуда, став таким образом негражданином в квадрате.
   Вообще Кырля был существом в своем роде уникальным. Если Костя губил все своей любовью, а его сынок ломал любой предмет, попадавшийся в руки, то Кырля постоянно попадал во всякие неприятные переделки.
   За неполные сутки пребывания здесь он уже успел потерять ключ от комнаты, провалиться в открытый канализационный люк и подвергнуться ограблению со стороны парочки сопляков, заглянувших в общежитие к подружкам. На завтраке Кырля опрокинул на себя тарелку с глазуньей, а потом сломал зуб о камушек, случайно оказавшийся в начинке голубца.
   Печать жертвы лежала на всем его облике столь же ясно, как следы тернового венца на челе Спасителя. Он словно бы искал неприятностей. Более того, со стороны казалось, что, переживая очередное злоключение, Кырля испытывает мазохистское удовлетворение.
   - Ты новость слышал? - произнес он, понизив голос. - По результатам обсуждения представленных на конгресс литературных произведений кому-то из нас будет вручена Государственная премия.
   - Диплом или деньги? - уточнил Костя.
   - И то и другое.
   - А много денег?
   - Прилично.
   - Тогда все ясно. Лауреатом станет Верещалкин. За автобиографический очерк "На службе светлым идеалам".
   - Разве у него есть такой?
   - Напишет. Или тебя заставит написать
   - Я писать-то не очень умею, - сознался Кырля. - Только заметки для многотиражки...
   - Как же тебя Верещалкин откопал?
   - Мы с ним когда-то на армейских сборах вместе были. Вот и обменялись адресами.
   - Тогда не исключено, что премия достанется тебе, - обнадежил Кырлю Костя. - Тут порядки семейные. Все делится только между своими.
   В конце концов автобусы пришли, да еще в сопровождении грузовика с вооруженной охраной. Как пояснил Верещалкин, путь предстоял неблизкий, а обстановка осложнялась с каждым днем.
   - Что это хоть за типы? - поинтересовался Бубенцов, подозрительно глядя на охрану. - Ни погон, ни знаков различия. Камуфляж вроде наш, а обуты в импортные кроссовки.
   - Народное ополчение, - ответил Верещалкин. - Только ты их, сотник, не трогай. Люди они дикие. Потомки не то персов, не то ассирийцев. Исповедуют чуть ли не манихейство. С казаками они еще двести лет назад воевали.
   - А сейчас, значит, на вашей стороне? - На лице Бубенцова отразилось изрядное сомнение.
   - Конечно! - горячо заверил его Верещалкин, сам старавшийся обходить охранников стороной. - Это еще раз доказывает, что конфликт здесь не национальный, а политический, разжигаемый извне реакционными силами. На нашей стороне здоровые силы всех народов, населяющих регион.
   - Ясно, - кивнул Бубенцов. - А нездоровые силы, само собой, против. Только боюсь, туго вам придется, когда эти нездоровые силы всем скопом навалятся.
   - Не распространяй панику, сотник, - поморщился Верещалкин. - Выше голову! Тебя, между прочим, в самое ближайшее время ждет сюрприз.
   "Ага, - подумал Костя с горечью, - не о премии ли речь идет? Какой еще приятный сюрприз можно здесь заполучить? Не Катьку же в постель..."
   Дорога шла по берегу реки, повторяя все ее изгибы. Для уроженца средней полосы, каковым являлся Костя, окружающий пейзаж представлял немалый интерес кукурузные поля на том берегу, персиковые сады на этом, стада овец, охраняемые одними только овчарками.
   Впрочем, вскоре выяснилось, что и персиковые сады, и кукурузные поля заминированы, а к овцам никто не смеет приблизиться, поскольку все пространство контролируется невидимыми снайперами.
   Иногда слева от дороги тянулись пустые, небрежно отрытые окопы. Можно было подумать, что здесь не воевать собираются, а играть в пионерскую игру "Зарница". Тем не менее кое-где в окопах поблескивали груды автоматных гильз.
   Верещалкин, исполнявший обязанности добровольного гида, попросил обратить внимание направо. Как раз в этот момент автобусы проезжали мимо довольно безобразной статуи, по всей вероятности, изображавшей юного Ильича, похожего на кудрявого лупоглазого херувимчика. Один глаз статуи был изуродован пулей, явно прилетевшей из-за реки.
   - Вот так относятся наши враги к историческим и архитектурным ценностям, с болью в голосе произнес Верещалкин. - Кому, спрашивается, мешала эта скромная скульптура? Ну зачем было стрелять в нее?
   - Незачем, - согласился Костя, озлобленный тем фактом, что о литературной премии можно было и не мечтать. - Эту скромную скульптуру нужно было взорвать динамитом, чтобы она не уродовала окружающий ландшафт.
   - Жмуркин, как ты можешь говорить такое! - возмутился Верещалкин. - А еще прогрессивный писатель!
   - Это вы меня в прогрессивные писатели определили, - возразил Костя. - А на самом деле я, возможно, очень даже реакционный.
   - Вот мы это и выясним при разборе твоих произведений.
   - А что толку? Пусть они даже гениальными окажутся. Премии-то мне не видать как своих ушей. Ведь все заранее определено. - По примеру отсутствующего Вершкова, Костя решил резать правду-матку прямо в глаза.
   - Про какую премию ты речь ведешь? - Верещалкин изобразил удивление. - Не понимаю...
   - Не надо притворяться! Мне вчера один добрый человек из местной администрации все рассказал, - соврал Костя.
   - Ах вот ты о чем! - Верещалкин хлопнул себя по лбу. - А я и не понял сразу... Так то премия государственного значения. И присуждаться будет не только за литературные заслуги, но и за деятельность, так сказать, на идеологическом фронте.
   Писатели, весьма заинтригованные этой новостью, засыпали Верещалкина градом вопросов, но, на его счастье, сразу за поворотом показалась арка, обвитая свежей виноградной лозой и увенчанная лозунгом "Добро пожаловать!".
   Автобусы остановились среди голого поля, раньше, наверное, служившего овечьим пастбищем. Кое-где были разбиты брезентовые армейские палатки, наспех сооружены дощатые помосты и установлены киоски, ранее находившиеся в ведении "Союзпечати". Была здесь и желтая будка-стакан, из которой на этот раз действительно торговали чем-то освежающим.
   Судя по количеству автобусов и автомобилей, сгрудившихся на стоянке, гостей на Праздник урожая прибыло немало. Добрая треть из них носила камуфляж, а каждый десятый был вооружен.
   К разомлевшим от жары и долгой дороги писателям сразу подбежали девушки в пестрых национальных костюмах и угостили их холодным вином. Вот это было кстати!
   На голову Верещалкина, кроме того, водрузили венок из лавровых листьев (благо этого добра тут хватало), после чего он сразу стал похож на Нерона, только бородатого.
   Костя, прикончив подряд три стакана вина, обратил внимание на то, что все девушки отличаются экзотической южной красотой. Их не портили ни прыщи, ни пигментные пятна, ни вялость кожи, так свойственные уроженкам пасмурного Севера. Девицы, как говорится, были кровь с молоком!
   Когда он поделился этим наблюдением с Верещалкиным, тот брезгливо скривился:
   - С личика они, может, и ничего, да только дуры дурами. Пары слов связать не могут. Дебилки. Ты сам посуди, кого сюда раньше ссылали! Преступников, пьяниц, бездельников...
   - Поэтов, - вставил Костя.
   - И всякую прочую шваль, - закончил Верещалкин, про Овидия Назона, возможно, даже и не слыхавший. - Какое от них могло произойти потомство? Соответствующее. Бандиты, олигофрены и шлюхи.
   - А как соотносятся эти слова с принципами социалистического интернационализма? - поинтересовался Костя.
   - Ты не путай божий дар с яичницей! - Наивность Кости явно раздражала Верещалкина. - Наличие любви не исключает блуд. Есть высокие принципы, и есть бытовая мораль. Не понимаю, как могут нравиться тебе эти зверушки?
   - Очень даже могут, - признался Костя.
   - Тогда выбирай себе любую, - великодушно разрешил Верещалкин. - Вот только безопасность я тебе гарантировать не могу. У каждой из этих смуглянок по дюжине братьев, не говоря уже о воздыхателях. Чуть что - прирежут обоих. Прямо в постели.
   - При чем здесь постель! Они мне в дочки годятся. Я имею в виду чисто эстетическую сторону дела. Пойми, в более или менее цивилизованных местах красивую девушку просто так на улице не встретишь. Все сидят по модельным агентствам да крутым офисам. Красота ведь тоже товар, притом дорогой. А у вас этот товар пропадает без пользы.
   - Ну коли так, быть тебе главным судьей на танцевальном конкурсе, - сказал Верещалкин. - Уж там ты на этот товар вдоволь насмотришься. Главное, чтобы потом не стошнило.
   На том и порешили. Хаджиакбарова определили быть арбитром в соревновании гончаров. Юного Урицкого приставили к старухам-ткачихам. Бубенцов согласился судить соревнования по джигитовке. Монголу, не снимавшему с себя меховой малахай и строченный лисой желтый ватный халат, достался конкурс народной песни. Остальных писателей повезли на ближайшие виноградники, где уже начинался сбор урожая.
   Без конкретного поручения остался только несчастный Кырля, вновь угодивший в беду. Разувшись, он решил босиком прогуляться по песчаному берегу реки и тут же напоролся на осколок бутылочного стекла.
   Кровь хлестала из его пятки, словно из горла зарубленного петуха. Окрестности огласились пронзительными неблагозвучными воплями. Упряжка откормленных волов, пригнанных сюда напоказ, приняла их за сигнал к началу движения, что только усугубило панику.
   Присутствующие пришли в ужас, тем более что угроза теракта витала в воздухе. Не растерялся только охранник, в данный момент преспокойно мочившийся в мутные воды великой реки.
   Застегнув ширинку, он сунул обе руки в карманы просторных камуфляжных штанов, откуда извлек на свет божий сразу два весьма полезных в его профессии предмета - ручную гранату и индивидуальный пакет, применяемый исключительно в зоне боевых действий, да и то главным образом спецназом.