Брэдли Селеста. Шпион

   – Ну, Денни, я с тобой разберусь, – пробормотала она.
   – А в чем дело, Флип? – Голос мистера Каннингтона звучал как-то странно.
   Филиппа подошла ближе и увидела, что Джеймс сидит, развалившись в своем кресле, с наполовину опустошенным бокалом в руке. Только теперь она заметила стоявший на столе почти пустой графин. Боже, мистер Каннингтон пьян!
   – Я полагаю, Денни ошибся, сэр.
   – Ну что ж, можешь идти.
   Филиппа направилась было к двери, но вдруг остановилась.
   – Что-то случилось, сэр?
   Он откинулся в кресле и отвернулся к огню.
   – Ничего особенного. Только моя честь кровью истекает на этот ковер.
   Его голос звучал глухо, напрочь лишенный свойственных ему жизнерадостных и теплых интонаций.
   С той самой первой их встречи в парке Филиппа не могла забыть его сильных теплых рук и широкой груди, но только сейчас поняла, что Джеймс действительно ей нравится. Он был веселым и добрым, щедрым и умным.
   И все же Филиппа чувствовала, что у него до сих пор кровоточит глубокая душевная рана.
   Филиппа знала, что родители Джеймса скончались, что какой-то сердечной привязанности, хотя бы любовницы, у него нет. Он очень привязан к своей сестре, и у него есть близкие друзья.
   Значит, он не одинок.
   Но есть что-то, что скрывается за внешней беззаботностью и жизнелюбием. Что постоянно держит его в напряжении и не дает по-настоящему привязаться к Робби.
   Интуитивно Филиппа понимала, что Джеймс пытается бежать от какой-то тайны, подобно тому, как она – скрыться от шпиков Наполеона, и именно поэтому стремится к опасности.
   – Что ж… Не буду нарушать ваш отдых, сэр. Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи, Флип, – ответил он глухо.
   Джеймсу грустно и одиноко, она не должна уходить, ей необходимо что-то предпринять.
   – Если вы позволите, сэр…
   – В чем дело, Флип?
   – Могу я спросить вас, что значат ваши слова «честь истекает кровью»?
   – Скончался один замечательный человек.
   – А. – Она подошла ближе. – Люди умирают, такое случается.
   Джеймс криво усмехнулся:
   – Мудрая мысль.
   Она пожала плечами:
   – Нет. Простая истина.
   Он вновь откинулся в кресле.
   – Говоришь, люди умирают. А если люди умирают у тебя на руках, Филипп?
   Она вступила в пятно света от огня в камине.
   – Наверное, и такое бывает. Нельзя знать, как твой выбор влияет на мир.
   Он фыркнул.
   – Да ты философ. От брошенного камня по воде расходятся круги, это аксиома. – Он с преувеличенной осторожностью поставил стакан на боковой столик. – Если ты камешек, тогда я пуля. Несколько более прямой путь к смерти старины Уэдерби.
   Филиппа присела напротив Джеймса на скамеечку для ног и минуту молча смотрела на него.
   – Вы спустили курок? – тихо спросила она.
   – В прямом или переносном смысле?
   – В единственном.
   Он вздохнул:
   – Нет, я лично не спускал курок.
   – Значит, вы имеете полное право оплакивать его кончину. Но вправе ли вы винить себя? Или вы просто потакаете своим слабостям? – Именно эти слова она давно должна была сказать своему отцу.
   Он выпрямился.
   – Потакаю слабостям? Да как ты смеешь?
   Она кивком указала на графин.
   – А пьете вы ради кого-то? Или ради себя? Мой опыт подсказывает мне, что алкоголь способен унять боль только того, кто пьет. Вы сидите здесь в темноте и пьете, и я должен спросить: ради кого? Ради того, кто умер? Или ради себя?
   Джеймс некоторое время пристально смотрел на нее, с каждой секундой глаза его темнели, и гнев, казалось, вот-вот вырвется наружу. Филиппа испугалась. Она здорово рисковала, решившись на такую откровенность. Но ей больно было видеть, как еще один дорогой ей человек пытается втоптать себя в грязь из-за ложного чувства вины. Если бы кто-то в свое время сказал эти слова ее отцу, возможно, сейчас она не была бы так одинока.
   Ее вынужденное одиночество причиняло ей невыносимую боль. Как бы ей хотелось рассказать Джеймсу обо всем, что с ней произошло, о своем путешествии, об отчаянии, которое охватывало ее порой, о разочаровании и безысходности, которые она испытала, добравшись наконец до Лондона.
   Он говорил, что знает, что такое голод. И она верила ему. Он выслушал бы ее, если бы она рассказала ему о своем прошлом. Выслушал бы и посочувствовал ей и, возможно, даже помог.
   Или… нет. Именно из-за этого «нет» ей придется хранить молчание.
   Джеймс зло усмехнулся. Потом, словно спохватившись, тряхнул головой.
   – Ты абсолютно прав, Филипп. Это был момент драматического самобичевания. Довольно глупо с моей стороны предаваться унынию, когда еще многое предстоит сделать.
   Филиппа лишь осторожно кивнула, наблюдая за ним. Казалось, он наконец выбрался из трясины и теперь, задумчиво глядя на огонь, готовится к решительным действиям Филиппа поднялась, решив не мешать его размышлениям.
   – Сядь.

Глава 16

   Филиппа оцепенела от неожиданно резкого приказания, искра протеста вспыхнула в ее душе, но мистер Каннингтон – хозяин, и она должна подчиниться. Секунду помедлив, Филиппа опустилась на скамеечку, в конце концов, она просто устала от этой ночной борьбы с мрачным настроением Джеймса.
   – Мы могли бы поговорить на другую тему, если хотите.
   – Давай поговорим о тебе, мой молодой друг.
   – Обо мне особо и говорить нечего, – пожал плечами Филипп.
   Джеймс едва видел молодого гувернера, поскольку, несмотря на горевший камин, в комнате было довольно темно, да и перед глазами у него все расплывалось.
   – Ты сделал что-то интересное со своими волосами, Это новая мода, неизвестная мне?
   Филипп попытался пригладить непокорные волосы, но сдался и пожал плечами.
   – Я принимал ванну.
   – Опять? Господи, Филипп, ты прямо как девочка, моешься чуть ли не каждый день. Нет, я ничего не имею против. Мыло – замечательная вещь. Надеюсь, тебе удастся приучить Робби им пользоваться.
   – Я предпочитаю… я обнаружил, что дамам нравятся мужчины, которые часто принимают ванну.
   – Понятно. Твой обширный опыт и все такое прочее.
   Джеймс хмыкнул и помотал головой. Он не знал, то ли бренди наконец начал действовать, то ли присутствие Филиппа развеяло его мрачное настроение, но в любом случае был признателен юноше. Приступы мрачной меланхолии, одолевавшие Джеймса после того, как он побывал в плену, тревожили его. Джеймс слышал, что воинам после жестокого сражения приходилось бороться с демонами настроения и раздражительности, но он никогда не слышал о том, как они избавляются от этих демонов.
   У его друга Саймона есть Агата. У Далтона – Клара.
   – Ты когда-нибудь любил, Филипп?
   Филипп отвернулся и посмотрел на огонь.
   – Не знаю, сэр.
   Джеймс кивнул.
   – Я тебя хорошо понимаю. Как сказала бы моя сестра Агата в этом случае, значит, ты никогда не любил. Она любит человека, который некогда был моим лучшим другом.
   – Сэра Рейнза? А разве теперь вы не друзья?
   – Друзья. Но он теперь в некотором роде принадлежит ей, и это мне не совсем понятно. Лорд Этеридж тоже недавно женился и без ума от своей жены…
   – И вы задаетесь вопросом, когда же наступит ваш черед?
   Джеймс повернулся и посмотрел на Филиппа.
   – Нет. Когда-то я задавал себе такой вопрос. Но теперь мне не до любви, у меня другая цель. – Он жестом указал наверх, – С того момента, как появился Робби. Наследник.
   – Вы усыновили его, с тем чтобы сделать своим наследником? Он не ваш, сын?
   Джеймс пожал плечами:
   – Не вижу особой разницы.
   Филипп опустил глаза.
   – И вы не собираетесь обзаводиться семьей? А у вас был кто-то на примете до того, как вы поставили перед собой эту другую цель?
   – О да. Она отличалась от других. Красивая, изысканная, совершенная, занимательная и остроумная. Стройная фигура, прелестные глаза, к тому же без ума от меня. Чего еще может желать мужчина?
   – Ага. – Некоторое время Филипп молчал. – И что же произошло? Она вышла за другого?
   – Понятия не имею. К сожалению, я ее так и не встретил. – При этих словах у Филиппа вырвался смешок, и Джеймс улыбнулся. – Ладно, Флип. Расскажи мне, о какой любви ты мечтаешь?
   Филипп откашлялся.
   – Ну… как вам сказать, это будет кто-то приятный.
   – Тебе ведь наверняка требуется что-то более конкретное, чем просто вздохи, Флип. Как насчет фигуры? Полненькая, худенькая, соблазнительная? О какой именно ты мечтаешь?
   – Ничего определенного, но, наверное, она должна быть натурой романтической. А вы? О какой женщине мечтаете вы? Или вы вообще больше не мечтаете о женщинах?
   Джеймс слегка выпрямился в кресле, вид у него был обиженный.
   – Конечно же, я мечтаю о женщинах! Я ведь не монах!
   – Нет, вовсе нет.
   Филипп казался очень взволнованным. Джеймс вновь расслабился.
   – Черта с два я мечтаю о женщинах! Я обладал самой лучшей женщиной, какую только можно себе представить!
   – О ком же вы мечтаете, о мужчинах?
   Бедняга Филипп. Такой молодой. Такой любопытный. Джеймс хорошо помнил себя в этом непростом возрасте. Взросление становится пыткой, когда думаешь только о любви и ничего не можешь с собой поделать. Вероятно, не следует затрагивать эту тему, парень в этом возрасте вряд ли нуждается в каких-либо советах. Вот если только Филипп сексуально озабочен, как был Джеймс в шестнадцать лет, могут возникнуть некоторые проблемы.
   Слава Богу, ему удалось обуздать свои собственные желания. Ведь уже несколько дней, как он не вспоминал о своей незнакомке с огненной гривой. Ну, может, не несколько, но один день точно. К большому его сожалению, чувство самообладания пришло поздно, слишком поздно.
   – Так о ком же вы мечтаете?
   Джеймс приложил бокал ко лбу, но хрусталь был теплым и облегчения не принес.
   – Мечтаю?
   – Ну, какая она, женщина вашей мечты?
   Джеймс достал еще один бокал и, плеснув в него бренди, протянул Филиппу.
   – Выпей, тебе не помешает.
   Филиппа робко взяла бокал. Понюхав, сморщила нос.
   – Пахнет лаком и розами.
   Джеймс рассмеялся.
   – Точно. Но вкус божественный.
   Решившись, Филипп глотнул и тотчас выплюнул, забрызгав свой жилет.
   – Черт! – Он сердито посмотрел на Джеймса, который еле сдерживал смех, уткнувшись в свой вновь наполненный бокал. – Почему вы меня не предупредили?
   – Брось, Флип. Так бывает всегда, первый глоток бренди действительно забавен. Зато теперь твой язык вполне может оценить вкус настоящего мужского напитка.
   – А моя голова – уверовать в то, что все это на самом деле не так страшно, – пробормотал Филипп себе под нос, но тем не менее сделал еще один крошечный глоток. Его брови полезли наверх. – О! На этот раз лучше! – Он вновь поднес бокал ко рту. – Гораздо лучше!
   – Тпру! Не гони лошадей, парень. Это тебе ничего не даст, кроме сильнейшей головной боли поутру. – Джеймс откинулся в кресле и поднял бокал, провозгласив тост. – Добро пожаловать в компанию любителей выпить, сэр Флип!
   Филипп улыбнулся и поднял бокал.
   – Рад присоединиться, мой сеньор.
   Джеймса поразила расслабленность и даже некоторая шаловливость, проступившая в этой улыбке. Определенно, раньше он никогда не видел на лице Филиппа этого выражения. Казалось, бедный гувернер всегда напряжен и собран, словно боится чем-то выдать себя.
   – Так о чем вы говорили? – Филипп соскользнул на пол и, вытянув ноги к огню, оперся спиной на мягкую скамеечку для ног.
   Джеймс удивленно наблюдал за его перемещением. Черт побери, мальчишка совсем не умеет пить.
   – Ты ужинал, Флип?
   – Нет. А почему вы спрашиваете?
   – Да так. – Теперь уже все равно. – Не забыть бы сказать Денни, чтобы утром принес тебе порошок от головной боли.
   Филипп облокотился на скамеечку, старательно поддерживая голову ладошкой. Казалось, еще минута, и он соскользнет на пол.
   Шумно вздохнув, Филипп неуверенно покачал головой и с сожалением посмотрел на Джеймса.
   – Вы так предсказуемы, Джеймс.
   – Что?
   – Вы всегда меняете тему разговора, когда хотите скрыть свои мысли.
   – Чепуха. Ничего подобного.
   Что ж, возможно, именно так он и поступает. Наверное, надо предупредить Филиппа, что порой возмужание – процесс весьма тяжелый и даже рискованный, хотя были некоторые моменты, о которых, как он считал, Филиппу лучше не знать. Но все-таки приятно сознавать, что есть человек, который не думает о нем плохо всякий раз, когда смотрит на него. Который видит его таким, какой он есть.
   – Ты должен быть настороже, Флип. Не доверяй, женщинам, хотя они восхитительные создания. Будь осторожен, Власть женщины в ее плоти. Она может так заморочить мужчине голову, что он становится ее игрушкой. Понимаешь, когда женщина улыбается тебе, прикасается к тебе, ты готов ради нее на все. Готов выдать ей любую тайну, расскажешь ей все, что она хочет узнать.
   Он наклонился и, желая закрепить свои слова, указал на брюки Филиппа.
   – Когда кровь приливает к тому, что у мужчины в штанах, он теряет способность мыслить.
   – Ага. И все же вы не ответили на мой вопрос.
   Джеймс хрюкнул.
   – Вот упрямец! Ладно, я предпочитаю экзотику и всегда мечтал о собственной восточной танцовщице. О женщине, которая говорит только своим телом и никогда не произносит ни слова. О создании с пылким взглядом, на котором ничего нет, кроме прозрачной вуали. – Речь Джеймса перешла в бормотание. – Но мне так и не удастся выследить ее. Потому что, когда мужчина в минуту слабости… когда такая фантазия становится… реальностью. Он уплывал в одурманенную алкоголем дремоту.
   Однако Филиппа насторожилась. Она кое-что знала об арабском Востоке, возможно, гораздо больше, чем Джеймс, поскольку их семье довелось провести там несколько лет, занимаясь поисками необычного целителя, по слухам, лечившего страждущих наложением рук.
   Это путешествие отец предпринял, когда стало ясно, что европейская медицина потерпела фиаско, ни маститые доктора, ни отшельники-знахари не смогли помочь ее матери. Оставалась надежда только на легендарные способности восточных целителей. Филиппе в то время было около пятнадцати. Ее проснувшееся тело изменилось, а мысли уносились в уже совсем не детские мечты. Ее расцветающая фигура и смущала, и восхищала Филиппу, но ее мать в то время уже слишком плохо себя чувствовала, чтобы заметить беспокойство и любопытство Филиппы.
   Однажды вечером, охваченная доселе неизвестным томлением и совершенно не находя себе места, Филиппа, когда ее мать наконец забылась сном, вышла из душной палатки. Ей не разрешалось бродить одной, но лагерь бедуинов выглядел заброшенным, а воздух, казалось, охлаждал ее беспорядочные мысли.
   Некоторое время Филиппа не видела ни души и, почувствовав себя в безопасности, побрела в пески. Она, конечно, соблюдала осторожность, стараясь не терять из виду палатку, однако ночь и пустыня манили ее. Яркость сияющих над головой звезд очаровывала, таких звезд она не видела даже во время их долгого путешествия по морю. Казалось, кто-то рассыпал по черному небу крупные бриллианты.
   Ее тревоги, ее одиночество и неизбывное горе, казалось, растворились в этом великолепии. Что все эти мелочи могли значить для звезд? Казалось бы, перед таким величием Филиппа должна была почувствовать свою ничтожность, но она осознав, что ее жизнь всего лишь мгновение в этом вечном великолепии, ощутила освобождение.
   И тут она услышала музыку.
   Испытывая необыкновенную легкость, она взбежала на переменчивый, постоянно осыпающийся бархан и с его вершины увидела костер и сидящих вокруг огня туземцев. От ярко пылающего огня шел пряный запах горящих трав.
   Один из кочевников сидел, зажав между коленями барабан, его пальцы двигались с такой скоростью, что уследить за ними было невозможно. Негромкая монотонная дробь неожиданно заставила ее сердце забиться сильнее.
   Слабо различимый заунывный писк необычной дудки усиливал почти гипнотическое воздействие барабанного ритма. По мере того как диковинная музыка захватывала чувства и приковывала внимание, напряжение усиливалось. Потом она услышала нежное позвякивание колокольчиков, казалось, крошечные эльфы вызванивали стройную мелодию на своих миниатюрных бубенцах.
   Этот звон настолько гармонично влился в дуэт дудки и барабана, что возник совершенно волшебный звук.
   Кровь понеслась по ее венам, а сердце окончательно подчинилось необычному ритму музыки.
   И тут появилась танцовщица.
   Первые мгновения юная Филиппа пребывала в убеждении, что возникшее перед ее глазами создание – порождение волшебства, поскольку девушка появилась из ароматного дыма костра.
   У нее были довольно пышные формы и волосы цвета эбенового дерева, волнами спускавшиеся до колен. Она была почти обнажена, ее прикрывали лишь несколько ниток сверкающих монисто и легкая прозрачная вуаль, что-то вроде паранджи.
   Но после первых волнообразных движений обнаженного тела шокирующее зрелище, представшее ее глазам, стало просто нереальным. Блики огня на бронзовой коже, чарующая своей чувственностью плоть, едва прикрытая прозрачной тканью, повергли Филиппу в смятение.
   Эта женщина носила свою обнаженную кожу так, как женщина из мира Филиппы носит великолепный дорогой наряд – с уверенностью и чуть вызывающим шиком.
   Это противоречило всему, чему когда-либо учили Филиппу, всем ее представлениям о женственности. Потрясенная, она не могла отвести от танцовщицы очарованного взгляда Женщина выглядела такой же свободной, какой Филиппа чувствовала себя под звездами.
   Новое осознание начало охватывать пятнадцатилетнюю Филиппу. Теперь она тоже была женщиной. А что, если все, что она знала раньше, чему ее учили, неправильно? Что, если тело не следует прятать, не следует стыдиться?
   Что, если она может быть такой же, как эта танцовщица, – свободной, смелой, полной силы?
   В течение нескольких часов освещенная звездами крошечная фигурка в белом муслине сидела на бархане, погруженная в созерцание женщины, какой хотела бы стать.
   На следующий день Этуотеры покинули расположение лагеря бедуинов, и Филиппа так и не узнала, известно ли родителям о ее полуночной вылазке, или они просто оставили надежду на излечение с помощью пустынной эзотерики.
   Так или иначе, это путешествие стало для Изабеллы Этуотер последней попыткой. Она упросила мужа отвезти ее в Испанию, в родную деревню, где еще оставались ее немногочисленные родственники. Отец выполнил желание любимой супруга, видимо, осознав всю тщетность попыток ее излечить.
   Филиппа медленно вернулась в настоящее; она снова сидела, растянувшись перед камином, в кабинете Джеймса. Правда, действительность воспринималась будто сквозь туман. Видимо, мистер Каннингтон основательно подпоил своего гувернера. Хотя это умиротворенно-расслабленное состояние понравилось ей, щемящее предчувствие пронзительной головной боли и не очень приятные ощущения в желудке нравились ей гораздо меньше.
   Воспоминания о том важном моменте ее юности казались жалкими и смешными. Теперь она являла собой не только полную противоположность свободной и чувственной гаремной танцовщице, но вообще едва ли была женщиной!
   Словно издалека она услышала свой низкий горловой смех. Джеймс, заснувший в кресле, заворочался во сне. Растрепавшиеся волосы упали ему на лоб, но выражение лица было безмятежным.
   Джеймс полусидел, вытянув ноги, и Филиппа поняла, что может наконец хорошенько рассмотреть его. Она попыталась встать, но все поплыло перед глазами, и она снова села, ухватившись за подлокотники кресла.
   Однако, движимая любопытством, Филиппа все же поднялась. Впервые в жизни она встретила мужчину, который привлекал ее.
   Наклонившись, она заглянула Джеймсу в лицо. От него пахло бренди, но этот запах не мог заглушить аромат сандалового дерева, исходящий от его тела. Филиппа закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
   Открыв глаза, она начала внимательно изучать черты его лица. Свет огня придавал бронзовый оттенок сильным скулам и решительному подбородку, затеняя впадину под выразительной нижней губой. Щеки потемнели от щетины, что даже во сне придавало ему таинственный и опасный вид. Ей так и хотелось хотя бы кончиками пальцев ощутить эту мужскую жесткость. И тут с хмельной безмятежностью она заметила, что ее рука тянется к нему.
   – Смелее, Филиппа! – прошептала девушка.

Глава 17

   Ее пытливые пальцы с интересом исследовали колючие щеки Джеймса. Какие странные создания эти мужчины! Каждый день они соскребают щетину со своих подбородков, хотя к вечеру она вновь появляется. Нет, Филиппа вовсе не была против, ей тоже нравились гладко выбритые мужчины.
   К тому же это преступление – скрывать от женщин такой хорошо очерченный, мужественный подбородок.
   Ее пальцы помимо ее воли двигались по контуру его губ. Наверное, почувствовав прикосновение, Джеймс пошевелился, Филиппа замерла, но Джеймс, глубоко вздохнув, продолжал спать, только его губы слегка приоткрылись.
   Так ведь это же фактически приглашение, не так ли? Филиппа невольно наклонилась.
   Филиппа коснулась губами его губ и отпрянула, застыв в ожидании. Но Джеймс по-прежнему крепко спал.
   Она вновь подалась вперед и на этот раз прижалась к его губам, изогнувшись так, что поцелуй получился полноценным. Затем она провела языком между его губами.
   Филиппа отстранилась на пару дюймов и судорожно сглотнула. Итак, первый в своей жизни поцелуй она украла.
   Филиппа чуть подвинулась. Ее рука неожиданно соскользнула с подлокотника кресла и легла на бедро Джеймса. Впрочем, упругой плоти ее пальцы не почувствовали, скорее ей показалась, что рука ухватилась за нечто железное, только обернутое материей. Неудивительное что Джеймс считает Филиппа неженкой!
   Во рту у Филиппы пересохло. Однако она продолжала свое исследование, уверенная в том, что имеет на это полное право.
   Вряд ли ей когда-либо еще представится такая возможность. Филиппа погладила второе бедро Джеймса. Восхитительное ощущение.
   Филиппа поднялась и встала между его вытянутыми ногами.
   Теперь его грудь и плечи казались еще шире. Его тело заполняло все кресло, одна рука не уместилась и повисла в воздухе.
   Руки Филиппы продолжали двигаться вверх. Вдруг что-то толкнуло ее в ладонь. Филиппа отдернула руку и посмотрела на Джеймса. Он по-прежнему спал. Что же тогда пошевелилось?
   Она снова прижала ладонь к этому месту. Теперь это нечто не только пошевелилось, но явно увеличивалось в размерах и затвердело.
   Филиппа поняла, что это такое. Хотя чресла статуй, выставляемых в английских домах, были прикрыты фиговым листом, статуи, украшающие Рим и древние греческие города, являли миру обнаженное тело, изваянное, кстати, вполне детально.
    Оно.
   Неожиданно его естество вздыбилось и запульсировало под ее пальцами. Господи, неужели она каким-то образом повредила его орган?
   Эта мысль развеяла хмельное очарование вседозволенности. Филиппа отдернула руку и торопливо перешагнула через ногу Джеймса. Боже, она сошла с ума! А если бы он проснулся? Если бы застал ее врасплох?
   От страха хмель моментально испарился, и Филиппа запаниковала. Она выскочила из кабинета и ринулась вверх по лестнице. Лишь захлопнув дверь своей комнаты, Филиппа немного успокоилась.
 
   Джеймсу снился дивный сон.
   Танцовщица кружилась вокруг него, ее тело волнообразно двигалось под экзотическую музыку. Лицо ее было наполовину закрыто паранджой, но девушка разговаривала с ним своими глазами и телом.
   «Иди ко мне».
   Она положила на него свои руки, провела горячими ладонями по бедрам, проверяя его готовность своими пытливыми пальцами. Она хотела его, он это чувствовал.
   Это было так давно – горячие руки оглаживали его тело, ласкали его, – долгие месяцы прошли с тех пор, как к нему прикасались с такой страстью. И с такой любовью.
   Неожиданно она, продолжая танцевать, отдалилась. Он попытался поймать ее, но руки словно налились свинцом, а ноги увязли в трясине. Изо всех сил он рванулся к ней, но танцовщица была стремительна, и только полный сексуального призыва смех остался там, где только что была красавица. И все же он, как изголодавшийся хищник, настиг девушку, она снова призывно рассмеялась, и Джеймс подхватил ее на руки. Он отнес танцовщицу в какой-то сказочный парк, плавно опустил на газон и плотно прижал своим телом к шелковой траве.
   Внезапно их одежда исчезла, обнаженные, они неистово ласкали друг друга. Ее кожа стала горячей и скользкой от желания. Она обвила его шею руками, а длинными ногами – бедра. Когда он овладел ею, красавица вскрикнула. Его страстные, голодные толчки, поначалу торопливые и ненасытные, спустя какое-то время стали слабыми и медленными. Он наполнил ее своей плотью. Она наполнила его своим жаром. Они совокуплялись жадно и бесстыдно, как животные на земле или как духи секса на облаках.
   Он был близок к пику, когда она, выскользнув из его объятий, растаяла и вновь появилась, но уже в отдалении. Красавица, по-прежнему танцуя, начала растворяться в туманном мареве.
   Она исчезла, когда его желание достигло вершины, оставив только отсвет огненно-рыжих волос.
   Джеймс вздрогнул и открыл глаза. Он был в своем кабинете, в своем кресле. Один.
   Огонь в камине погас. Графин пуст. Филипп, видимо, давно отправился спать. Не было смысла проводить остаток ночи в кресле. Джеймс встал и с удивлением окинул себя взглядом.