Страница:
Луи-Наполеон слушал ее с отсутствующим видом. Когда она умолкла, он сказал ей с улыбкой:
— Спасибо, моя дорогая, спасибо. Но мне неплохо и здесь!
Г-жа Гордон удалилась ошарашенная. Могла ли она предположить, что Луи-Наполеон Бонапарт, племянник великого императора, предпочтет свободе вожделенное тело маленькой пикардийки?
В ФОРТЕ AM ЛУИ-НАПОЛЕОН СТАНОВИТСЯ ОТЦОМ
Однажды августовским утром 1842 года Элеонора вошла в «рабочий кабинет» Луи-Наполеона, встала около стола, на котором высилась гора книг и бумаг, и спокойно сказала:
— Я беременна.
Принц встал. В большой растерянности он искал каких-нибудь обходительных слов, чтобы она могла подумать, что он рад этой новости. И тут ему вдруг пришло в голову, что великолепное тело Элеоноры очень скоро окажется деформированным. Эта мысль привела его в мрачное настроение.
Видя выражение его лица, молодая женщина решила, что он боится осложнений с правительством.
— Как только это станет обременительным, — сказала она, — я уеду в Перон, где у меня есть тетушка.
И тогда он обнял ее.
Элеонора покинула Ам в декабре месяце. 25 февраля 1843 года в Париже она родила крепенького мальчика, которому дали княжеское имя Эжен-Александр-Луи.
Оставив ребенка кормилице в доме своей тетки, она вернулась в крепость. Луи-Наполеон, которому в течение трех месяцев пришлось довольствоваться любовницей Монтолона, какой-то ирландкой, называвшей себя графиней де Ли, встретил Элеонору с радостью.
Интересовался ли он своим сыном? В одном письме, написанном им через несколько месяцев после этого события своей детской приятельнице. Гортензии Корню, он так говорит о своем сыне:
«Ваш друг чувствует себя хорошо (речь идет об Эжене). Язва на его руке зажила. Вы очень добры, что интересуетесь им. Для меня большое горе не видеть его, потому что, когда живешь, как я, оторванным от мира, привязываешься ко всему…»
Привязываешься ко всему…
В феврале 1844 года Луи-Наполеон начал заниматься своим сыном, о чем свидетельствует еще одно письмо, отправленное все той же г-же Корню:
«Моя дорогая Гортензия.
Я не стану сегодня писать вам о пушках , а только еще раз хочу воззвать к вашей дружбе.
Я хочу сделать вам одно предложение, но очень прошу ответить мне откровенно, если это вас затруднит.
Мне надо сказать вам о вашем маленьком друге. Он скоро будет отнят от груди, и я хотел бы отдать его в более надежные руки. Так вот я предлагаю взять его в ваш дом вместе с женщиной, которая будет за ним ходить. В этом случае я буду совершенно спокоен относительно участи малыша, о котором я не могу не беспокоиться. Само собой разумеется, мы сможем договориться по поводу расходов, которые у вас будут в связи с этим.
И раз уж я так далеко зашел, прося вас об этой услуге и входя в такие подробности, его мать, в свою очередь, спрашивает, нельзя ли ей, когда она поедет его навестить, остановиться в его комнате.
Если это предложение, а такое вполне может быть, для вас кажется неприятным или невозможным, ответьте мне без стеснения, тем более что это ни в коей мере не умалит той искренней дружбы, которую я к вам питаю Н. Б.».
Г-жа Корню, разумеется, ответила согласием, маленький Эжен был отправлен в Париж, и Луи-Наполеон, совершенно успокоившись, мог целиком посвятить себя литературным трудам и Элеоноре. Внимание, которое он уделял и литературе, и жене, не могло не дать результатов: «Этюды о прошлом и будущем артиллерии» появились на книжном прилавке, а молодая гладильщица оказалась в ожидании второго ребенка.
Этот ребенок родился 18 марта 1845 года, тоже в Париже, на улице Капрон. Его нарекли Луи-Александр-Эрнест, и м-ль Вержо, погруженная в свои мечты, думала, что произвела на свет теперь уже второго наследного принца для императорской короны…
Будущее, однако, ее обмануло. Кем же стали эти два бастарда?
Эжен, после блестящей учебы, сделал карьеру и стал товарищем министра в России, где оказался причиной громкого скандала, после того как увел актрису, бывшую любовницей посла. Позже он был назначен вице-консулом в Росасе, а в 1868 году консулом на Занзибаре. Но император, питавший особую нежность к этому плоду любви, постарался сделать для него еще больше. В 1869 году он превратил его в графа д'Оркса, по имени владения, которое он подарил сыну в Ландах.
Эжен был женат на м-ль Вольпет и умер в январе 1910 года в своем замке Касте в Сент-Андре-де-Сеньо, оставив троих детей.
Его брат Луи Вержо поселился в Мексике, где и женился. Пережив множество приключений, он в начале 1870 года решил возвратиться во Францию. Сразу по возвращении он написал письмо Наполеону III, в котором просил о встрече, а также немного денег, чтобы купить себе дом:
«Дорогой отец, умоляю вас, верните мне меня. Примите меня в свои родительские объятия, чтобы я мог по крайней мере увидеть вас, жить вблизи вас как уважаемый человек. Если вы любите меня, как люблю вас я, всякий холодок между нами исчезнет. Я хочу, чтобы вы забыли о моем прошлом и чтобы люди говорили: он делает честь своему отцу и с достоинством несет его имя».
Под этим письмом он по простоте душевной поставил подпись: Луи-Наполеон.
Император ему не ответил. Но Луи был сделан графом де Лабенном и получил пост сборщика налогов. В 1879 году он вторично женился на дочери банкира, м-ль Паради. Он умер в тридцать восемь лет, в 1882 году.
Что же касается Элеоноры, которая в 1858 году вышла замуж за Пьера-Жана-Франсуа Бюра, молочного брата Луи-Наполеона, она поселилась в Париже, в доме двадцать один на Елисейских полях, в квартире, пять окон которой выходили прямо на Тюильри. По вечерам она вместе со своим мужем прогуливалась вокруг дворца, где некогда мечтала иметь свой двор.
Жители ее квартала знали из памфлетов, опубликованных после 1848 года, о ее прежней связи с монархом.
Некоторые женщины смотрели на нее с завистью. Другие посмеивались над ее крестьянской походкой.
Возможно, когда-то г-жа Бюр и была Прекрасной Башмачницей, говорили они, посмеиваясь, но теперь красоты больше нет, и она осталась только башмачницей.
Но злословие оставляло Элеонору совершенно безразличной.
Она дожила до 1886 года, сохранив восторженное воспоминание о том времени, когда живостью своих ножек скрашивала тюремную жизнь будущего императора…
В начале мая 1846 года в форте Ам появилась бригада каменщиков, чтобы провести там ремонтные работы.
Луи-Наполеон, начавший уже уставать от Элеоноры, чьи прелести несколько отяжелели от двойного материнства, подумал, что мог бы воспользоваться суматохой, затеянной рабочими, и попытаться устроить свой побег.
После того, как план побега был разработан, он притворился, что заболел, и попросил Элеонору уехать из крепости на несколько дней. Молодая женщина настаивала на том, чтобы остаться у его постели и ухаживать за ним.
— Нет. Я, когда болею, просто невыносим, — сказал он ей мягко. — Я предпочитаю быть один.
Во время прощания принц обнял ее и прошептал на ухо:
— Тебе не надо ехать ни к родителям, ни к тетушке в Перон.
— Куда же мне отправиться?
— К г-же Гордон, в Париж. Она примет тебя очень любезно.
Элеонора взглянула на любовника с тревогой.
— Почему мне надо ехать в Париж?
— Потому что нам не следует оставаться так близко друг от друга…
За те шесть лет, которые она была рядом с ним и день и ночь, Элеонора научилась читать на лице Луи-Наполеона. Она так же хорошо знала эту маленькую складку на его лбу, предупреждавшую о подступавшем гневе, и цвет глаз, когда он лгал.
Она сразу поняла, что он не говорит ей всей правды, и догадалась о безрассудном плане, требовавшем ее отъезда. С трудом улыбнувшись, она сказала спокойным тоном:
— Это, наверное, нужно, чтобы меня не нашли, если начнут искать…
В ответ на это он крепко обнял ее, нежно расцеловал и распрощался…
Как только Элеонора отправилась в Париж, Луи-Наполеон попросил своего слугу Телена привезти из Сен-Кентена рубаху из грубого полотна, панталоны, две блузы, фартук, галстук, шейный платок, головной убор и парик.
— Вся эта одежда, позволяющая вам походить на рабочего, годится всего лишь для того, чтобы вы без особого риска прошли по двору крепости и, возможно, добрались до деревни, — сказал ему Телен. — Но что вы будете делать, монсеньер, когда вам понадобится пересечь границу?
Луи-Наполеон молча крутил свой ус. Телен коснулся проблемы, которая мучила его с тех самых пор, как он задумал побег.
— Без паспорта в кармане незачем все это и затевать, — добавил слуга.
— Я верю в свою судьбу, — сказал спокойно Луи-Наполеон. — Об этом позаботится Провидение!
И Провидение позаботилось.
Несколько дней спустя, когда Телен тер пемзой козырек чересчур новой, недавно купленной каскетки, комендант крепости Демарль зашел предупредить, что к Луи-Наполеону пожаловали гости. То были восхитительная англичанка леди Кроуфорд и ее дочь.
Принц принял их с большой радостью и сразу пустился в воспоминания о Лондоне, городе, который так любил. Неожиданно посреди разговора он обратился к дамам со странным вопросом.
— Не могли бы вы оказать мне одну услугу? Леди Кроуфорд и ее дочь буквально вскрикнули от 'восторга при мысли, что могут быть полезными принцу, которым они безгранично восхищались.
— Ну, так вот, — объяснил им Луи-Наполеон, — мой слуга должен через несколько дней съездить по семейным делам в Бельгию, но у него нет паспорта. Не одолжите ли вы ему паспорт одного из ваших слуг?
Обе женщины не смогли скрыть своего разочарования, так что заключенный, боясь отказа, похолодел от страха.
— Кажется, моя просьба вас смущает, — сказал он. Леди Кроуфорд вздохнула:
— Нет, монсеньер, просто мы думали, что сможем быть полезными именно вам… Неужели ваша просьба состоит только в этом?
Луи-Наполеон постарался сохранить невозмутимый тон и сказал:
— Да, это все!.. Так у вас есть такой паспорт?
Обе женщины улыбнулись:
— Ну конечно!
Порывшись у себя в сумочке, леди Кроуфорд извлекла из нее документ и протянула принцу.
Теперь можно было приступать к выполнению задуманного…
Солнечным утром 25 мая Луи-Наполеон облачился в рабочую одежду каменщика, испачкал блузу известкой, сбрил усы, нарумянил щеки, натянул парик и надел каскетку. После этого он надел грубые деревянные башмаки, благодаря которым стал немного выше, и наконец закурил трубку.
А на полу уже стояла доска, заменявшая ему в камере полку для книг. Взяв ее на плечо, он обернулся к Телену и доктору Коно.
— Ну как?
Оба были поражены: принца невозможно было узнать.
— Теперь надо, чтобы путь был свободен, — сказал он. — Телен, ты сейчас пойдешь и пригласишь рабочих, которые трудятся на лестнице, пропустить стаканчик за мое здоровье в столовой на первом этаже.
Слуга побежал. Само собой разумеется, каменщики тут же согласились на предложение принца, слезли со своих стремянок и с шутками гурьбой двинулись в столовую.
Телен вернулся к своему хозяину:
— Путь свободен, монсеньер.
Луи-Наполеон поправил на плече доску так, чтобы она полностью скрывала его лицо; и вышел на лестницу.
Авантюра началась…
Выйдя во двор тюрьмы, принц ощутил, что ноги его стали немного ватными. К счастью, он сразу увидел своего слугу. Телен беседовал с охранниками, и принц всячески старался повернуться к воротам спиной. При этом он попытался прислушаться к разговору:
— Принц нездоров, — говорил слуга. — Мне надо сходить к аптекарю и купить у него слабительного.
Луи-Наполеон, скрывшись за своей доской, без труда прошел мимо них и вышел во двор, полный солдат, которые мирно грелись на солнышке. В этот момент вся затея неожиданно показалась ему совершенно безумной. От страха его охватила дрожь, и он выронил трубку изо рта. Случилось это как раз в тот момент, когда над ним по крепостной стене проходил часовой.
Эта его оплошность способна была погубить все, потому что ни один настоящий рабочий не оставил бы осколков своей трубки на земле. Поэтому, несмотря на страх, от которого у него свело в желудке, он наклонился, не выпуская из рук доску, собрал остатки трубки и снова направился к воротам.
Там, придав голосу грубую интонацию, он попросил пропустить его. Охранник взглянул на него и, немного поколебавшись, открыл ворота. Заинтригованный одеждой беглеца, а возможно, и красной краской, которой тот почему-то счел нужным вымазать себе лицо, охранник еще несколько раз оглядывался, но так ничего и не сказал.
Луи-Наполеон дошел до подъемного моста и пересек его в то время, как дневальный унтер-офицер был занят чтением письма.
Двадцать пять шагов, которые он постарался пройти спокойно, вывели его за пределы крепости, бывшей для него в течение шести лет тюрьмой. И тут он увидел, что навстречу ему идут два рабочих и пристально смотрят на него. К счастью, один из них решил, что узнал товарища.
— А, это Берту! — сказал он.
Они прошли мимо, и принц продолжил свой путь, направляясь в деревню. Пройдя два километра, он сел со своей доской на краю оврага напротив кладбища и стал ждать.
Очень скоро появился Телен в наемной карете. Он помог хозяину подняться и сесть рядом с ним, после чего карета покатила по направлению к Сен-Кентену. Пока они ехали, принц выбросил через окошечко кареты часть своего маскарадного облачения. Интересно, что думали окрестные крестьяне при виде кабриолета, из которого летели деревянные башмаки, блуза, каскетка и даже панталоны…
Принц, однако, не стал въезжать в Сен-Кентен. Пока Телен менял лошадей, он обогнул пешком городок и дошел до дороги, ведущей в Валансьен, и там, сидя у ручья, дождался своего слугу.
До назначенного у ручья места встречи Луи-Наполеон добрался первым. Прождав полчаса, он забеспокоился и подумал, уж не обогнал ли его Телен. Увидев проезжавшую по дороге карету, направлявшуюся в Сен-Кентен, он остановил ее.
— Не встретился ли вам на пути небольшой кабриолет? — поинтересовался будущий император.
— Нет, приятель, я никого не видел на дороге, хотя и еду по ней уже часа два.
Успокоившись, Луи-Наполеон поблагодарил любезного путешественника, не подозревая, что насмешница-судьба послала ему навстречу не кого-нибудь, а королевского прокурора…
Наконец на дороге появился Телен, и они вдвоем отправились в Валансьен. Время от времени Луи-Наполеон, тревожившийся при мысли, что его исчезновение уже замечено в крепости, просил возницу ехать побыстрее.
В один из таких моментов обозленный возница обернулся и сказал:
— Вы мне осточертели наконец!
Принц умолк и до самого Валансьена не произнес ни слова.
В Валансьене оба добрались до постоялого двора «Оловянный поднос», где, предупрежденная одним из заговорщиков, его уже ждала леди Кроуфорд.
Увидев входящего к ней принца без усов и в парике, англичанка не могла удержаться и громко расхохоталась.
— Монсеньер! Монсеньер! — только и могла она произнести, давясь смехом.
Глубоко задетый, Луи-Наполеон хотел напустить на себя вид царственного достоинства и машинально стал искать кончики отсутствующих усов, чтобы покрутить их. Этот жест, однако, лишь усилил смешливость леди Кроуфорд.
Наконец молодая женщина успокоилась и, сильно смутившись, передала ему паспорт для Телена.
После этого принц и его слуга отправились на вокзал. Там они более двух часов прождали поезд на Брюссель, смешавшись с толпой, в которой принц все время боялся наткнуться на жандармов, поднятых по тревоге комендантом Демарлем.
За пять минут до прихода поезда Луи-Наполеон вдруг почувствовал, что ноги его слабеют: к ним приближался бывший охранник крепости Ам, ставший теперь служащим железной дороги. Видя опасность, Телен устремился навстречу служащему с протянутой для приветствия рукой и затеял с ним длинный разговор. Принц воспользовался этим, чтобы получше спрятать за грудой чемоданов свой легкоузнаваемый нос.
Появление поезда положило конец его тревогам. Он вскочил в вагон сопровождаемый слугой, и оба они благодаря паспортам, леди Кроуфорд без осложнений пересекли границу.
Спустя четыре часа они уже были в Брюсселе. А в это время Луи-Филипп, информированный по телеграфу об этом побеге, пришел в такое неистовство, какого с ним, кажется, никогда в жизни не случалось.
На другой день, вслед за Луи-Наполеоном в Брюссель прибыли леди Кроуфорд и ее дочь.
— Ну вот, теперь мы готовы быть в вашем полном распоряжении, — сказала очаровательная англичанка.
Принц, который с самого отъезда Элеоноры Вержо вел вынужденно целомудренную жизнь, стал всматриваться в обеих женщин с вновь ожившим интересом. Кого из них выбрать?
Насилие над молоденькой девушкой показалось ему делом рискованным, затяжным, сложным и утомительным. Поэтому он остановил свой выбор на матери.
Уже вечером, после кофе, он увлек леди Кроуфорд в свою комнату под каким-то незначительным предлогом и весьма галантно сунул ей руку под юбку. Англичанка почувствовала себя, точно в раю.
А еще через мгновение, уже на кровати, ей удалось убедить его в своей нерушимой привязанности…
ГРАФ Д'ОРСЕ СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ ЛЕДИ БЛЕССИНГТОН, ДРУГОМ ЛОРДА БЛЕССИНГТОНА И МУЖЕМ МИСС БЛЕССИНГТОН
Несмотря на заманчивые прелести леди Кроуфорд, Луи-Наполеон не задержался в
Брюсселе. Вскоре он перебрался в Англию, прибыл в Лондон, где его уже ждали друзья.
Там, желая поскорее расстаться с воспоминаниями о шести годах тюремной жизни в крепости Ам, он с головой окунулся в развратную жизнь, о которой англичане, взиравшие на это с изумлением и одновременно с завистью, еще долго хранили воспоминание.
В одну из таких вылазок принц познакомился с самым знаменитым денди того времени, графом д'Орсе. Человек этот, как оказалось, призван был сыграть в жизни Луи-Наполеона и, следовательно, в судьбе Франции важнейшую роль. Без него, возможно, не было бы Второй империи. Вот почему он заслуживает того, чтобы здесь набросать хотя бы вкратце его портрет.
Альфред д'Орсе приехал в Лондон в 1821 году. Ему тогда было двадцать лет, а Париж, который он покинул, уже два года как копировал его прически, жилеты, галстуки, трости и даже манеру улыбаться. Его отец мечтал видеть его военным. Граф предпочитал придумывать себе фасоны костюмов, каждый из которых на другой же день превращался в униформу…
Само собой разумеется, самые красивые женщины Парижа были отчаянно влюблены в него. Его главным приемом в обращении с ними было избегать слишком скорой победы. Он заставлял их подолгу томиться, а когда они оказывались у него в доме, доводил несчастных до изнеможения.
— Входите, входите, — говорил он своим колдовским голосом, — вы так прекрасны, что я готов вас съесть!
«Ну, наконец», — думала дама, уже изнемогавшая от вожделения и взиравшая на диван, как на землю обетованную.
И тут он, не давая гостье опомниться и понять, что происходит, усаживал ее на какой-нибудь мягкий пуфик и долго-долго, с садистским удовольствием, с насмешливой улыбкой принимался делать с нее элегантный карандашный набросок…
Ученик известного миниатюриста Изабе, он пользовался своим искусством, когда хотел подвергнуть последнему испытанию охваченных пламенем бедняжек, отпуская их домой в том же состоянии, в каком они к нему явились, и заставляя их ждать момента, который выберет сам, если пожелает их съесть…
Эта репутация модника и соблазнителя очень скоро пересекла Ла-Манш. Когда он приехал в Англию, все дамы из высшего света, имевшие салон, изо всех сил стремились залучить его к себе. Поначалу ставший добычей леди Холанд, он очень быстро устал от этой властной женщины. Однажды вечером, когда он обедал у нее в числе других гостей, представлявших сливки английской аристократии, она то и дело роняла то салфетку, то веер, то вилку, то ложку. Всякий раз Альфред д'Орсе, человек изысканно светский, наклонялся и поднимал упавший предмет. В конце концов слишком нервная леди уронила на пол стакан. Но на этот раз, не выдержав, граф обернулся к лакею, стоявшему за его стулом, и сказал:
— Не перенесете ли вы мой прибор на паркет?
Я продолжу свой обед там. Для миледи, пожалуй, так будет удобнее.
Леди Холанд никогда больше не приглашала к себе Альфреда д'Орсе…
Но графа это ничуть не взволновало, потому что не прошло и месяца с его появления в Лондоне, а перед ним уже раскрылись двери одного из самых блистательных салонов столицы — салона лорда и леди Блессингтон.
Молодой человек с густой вьющейся шевелюрой, округлой бородкой, фигурой атлета и изысканной элегантностью произвел неизгладимое впечатление на присутствующих дам. Но больше других, без сомнения, была поражена сама леди Блессингтон. В свои тридцать лет она была в расцвете красоты и очень скучала в обществе мужа, который из-за излишеств молодости выглядел к сорока годам довольно потрепанным.
Леди Блессингтон, казалось, и сама должна была обнаружить следы весьма бурного прошлого. Действительно, до того как выйти за лорда, она была женой капитана Фармера, горького пьянчуги, которому отец отдал ее в качестве расплаты по долговому обязательству. Натерпевшись от грубого обращения этого солдафона, она сбежала с каким-то офицером, который через несколько лет за весьма крупную сумму «уступил» ее лорду Блессингтону. Наконец, когда она овдовела, лорд женился на ней.
Однако это бурное прошлое не оставило ни малейшего следа в светлых и ясных глазах белокурой Маргарет.
Увидев ее, Альфред д'Орсе влюбился впервые в своей жизни.
Однако он не поспешил сразу стать ее любовником, опасаясь, как бы светский адюльтер не разрушил его репутацию профессионального щеголя. Он ведь прибыл в Лондон с определенной целью: развенчать короля дендизма Джорджа Брумеля. Этот человек, о котором рассказывали тысячи историй, поражал его своей наглостью. Говорили, что Брумель бросил службу в армии, потому что там требовалось пудрить волосы, тогда как это давно уже вышло из моды; что он тер свою новую одежду наждачной бумагой, добиваясь муарового отлива; что он имел пристрастие к очень тонким и узким перчаткам, облегавшим его руки, точно мокрая кисея; что своим ногтям он придавал отчетливую форму; что он, прежде чем выбрать один галстук, мог пересмотреть дюжину; что в его коллекции до семисот тростей и что он приветствовал дам простым кивком головы, чтобы не дай бог не нарушить тщательно продуманное положение цилиндра на своей голове.
Такая бездна наглости и гордыни шокировала деликатную натуру молодого француза, который сгорал от желания продемонстрировать лондонцам, что значит истинный парижский щеголь. А разве можно стать настоящим денди, если впутаешься в какую-нибудь интрижку?
В течение нескольких месяцев, флиртуя с божественной леди, Альфред задавал тон всей лондонской молодежи точно так же, как он это делал в Париже. Все его фантазии, даже невольные, тут же становились модой. В один из дождливых дней он купил у какого-то матроса форменный «пэлток», чтобы вернуться домой сухим. Все щеголи немедленно освоили эту грубую шинель, в результате чего и было изобретено «пальто» .
А прекрасная леди скоро стала такой напористой, что графу, к сожалению, пришлось реже бывать у нее. Когда же он все-таки появлялся на Сен-Джеймс-Сквер, Маргарет с глазами, полными слез, и лорд Блессингтон упрекали его:
— Мы вас совсем не видим у себя! Уж не поселить ли вас в нашем доме?
Преследуемый чрезмерной симпатией ничего не замечающего мужа, загоняемый в угол любовью женщины, которую он обожал, Альфред д'Орсе был на грани полного изнеможения, когда ему вручили письмо из Франции, в котором говорилось, что его отец добился для него офицерского чина в Валансийском полку.
Он тут же распрощался с впавшими в полное отчаяние Блессингтонами и отправился к месту своей службы. Не прошло и трех месяцев, как чета Блессингтонов, не мыслившая существования без него, прибыла во Францию, чтобы повидаться с ним, и предложила ему совместное путешествие по Италии.
Покинув немедленно армию ради женской улыбки (и, конечно, ради завидного положения), Альфред д'Орсе последовал за своими друзьями. Именно там, под сияющим небом Генуи, он, наконец, стал любовником прекрасной леди.
На бедняжку, более года сгоравшую от тайной страсти, теперь приятно было смотреть. Сам Блессингтон уже на следующий день поздравил жену с тем, как она прекрасно выглядит.
— Свежий воздух, моя дорогая, действует на вас чудесно, вы никогда не были так прекрасны.
Она покраснела, а Альфред, сидя поодаль, скромно молчал.
В Генуе наше дружное трио встретило еще одного знаменитого денди, лорда Байрона, которому одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что происходит между Маргарет и графом. Последнего он прозвал «распоясавшимся Купидоном».
— Как смешно! — отозвался на это лорд Блессингтон, не поняв намека. — Это прозвище просто чудо как вам подходит.
— Спасибо, моя дорогая, спасибо. Но мне неплохо и здесь!
Г-жа Гордон удалилась ошарашенная. Могла ли она предположить, что Луи-Наполеон Бонапарт, племянник великого императора, предпочтет свободе вожделенное тело маленькой пикардийки?
В ФОРТЕ AM ЛУИ-НАПОЛЕОН СТАНОВИТСЯ ОТЦОМ
Он воспользовался пребыванием в плену, чтобы отдаться множеству самых разных дел.
Мари-Ноэль Бон
Однажды августовским утром 1842 года Элеонора вошла в «рабочий кабинет» Луи-Наполеона, встала около стола, на котором высилась гора книг и бумаг, и спокойно сказала:
— Я беременна.
Принц встал. В большой растерянности он искал каких-нибудь обходительных слов, чтобы она могла подумать, что он рад этой новости. И тут ему вдруг пришло в голову, что великолепное тело Элеоноры очень скоро окажется деформированным. Эта мысль привела его в мрачное настроение.
Видя выражение его лица, молодая женщина решила, что он боится осложнений с правительством.
— Как только это станет обременительным, — сказала она, — я уеду в Перон, где у меня есть тетушка.
И тогда он обнял ее.
Элеонора покинула Ам в декабре месяце. 25 февраля 1843 года в Париже она родила крепенького мальчика, которому дали княжеское имя Эжен-Александр-Луи.
Оставив ребенка кормилице в доме своей тетки, она вернулась в крепость. Луи-Наполеон, которому в течение трех месяцев пришлось довольствоваться любовницей Монтолона, какой-то ирландкой, называвшей себя графиней де Ли, встретил Элеонору с радостью.
Интересовался ли он своим сыном? В одном письме, написанном им через несколько месяцев после этого события своей детской приятельнице. Гортензии Корню, он так говорит о своем сыне:
«Ваш друг чувствует себя хорошо (речь идет об Эжене). Язва на его руке зажила. Вы очень добры, что интересуетесь им. Для меня большое горе не видеть его, потому что, когда живешь, как я, оторванным от мира, привязываешься ко всему…»
Привязываешься ко всему…
В феврале 1844 года Луи-Наполеон начал заниматься своим сыном, о чем свидетельствует еще одно письмо, отправленное все той же г-же Корню:
«Моя дорогая Гортензия.
Я не стану сегодня писать вам о пушках , а только еще раз хочу воззвать к вашей дружбе.
Я хочу сделать вам одно предложение, но очень прошу ответить мне откровенно, если это вас затруднит.
Мне надо сказать вам о вашем маленьком друге. Он скоро будет отнят от груди, и я хотел бы отдать его в более надежные руки. Так вот я предлагаю взять его в ваш дом вместе с женщиной, которая будет за ним ходить. В этом случае я буду совершенно спокоен относительно участи малыша, о котором я не могу не беспокоиться. Само собой разумеется, мы сможем договориться по поводу расходов, которые у вас будут в связи с этим.
И раз уж я так далеко зашел, прося вас об этой услуге и входя в такие подробности, его мать, в свою очередь, спрашивает, нельзя ли ей, когда она поедет его навестить, остановиться в его комнате.
Если это предложение, а такое вполне может быть, для вас кажется неприятным или невозможным, ответьте мне без стеснения, тем более что это ни в коей мере не умалит той искренней дружбы, которую я к вам питаю Н. Б.».
Г-жа Корню, разумеется, ответила согласием, маленький Эжен был отправлен в Париж, и Луи-Наполеон, совершенно успокоившись, мог целиком посвятить себя литературным трудам и Элеоноре. Внимание, которое он уделял и литературе, и жене, не могло не дать результатов: «Этюды о прошлом и будущем артиллерии» появились на книжном прилавке, а молодая гладильщица оказалась в ожидании второго ребенка.
Этот ребенок родился 18 марта 1845 года, тоже в Париже, на улице Капрон. Его нарекли Луи-Александр-Эрнест, и м-ль Вержо, погруженная в свои мечты, думала, что произвела на свет теперь уже второго наследного принца для императорской короны…
Будущее, однако, ее обмануло. Кем же стали эти два бастарда?
Эжен, после блестящей учебы, сделал карьеру и стал товарищем министра в России, где оказался причиной громкого скандала, после того как увел актрису, бывшую любовницей посла. Позже он был назначен вице-консулом в Росасе, а в 1868 году консулом на Занзибаре. Но император, питавший особую нежность к этому плоду любви, постарался сделать для него еще больше. В 1869 году он превратил его в графа д'Оркса, по имени владения, которое он подарил сыну в Ландах.
Эжен был женат на м-ль Вольпет и умер в январе 1910 года в своем замке Касте в Сент-Андре-де-Сеньо, оставив троих детей.
Его брат Луи Вержо поселился в Мексике, где и женился. Пережив множество приключений, он в начале 1870 года решил возвратиться во Францию. Сразу по возвращении он написал письмо Наполеону III, в котором просил о встрече, а также немного денег, чтобы купить себе дом:
«Дорогой отец, умоляю вас, верните мне меня. Примите меня в свои родительские объятия, чтобы я мог по крайней мере увидеть вас, жить вблизи вас как уважаемый человек. Если вы любите меня, как люблю вас я, всякий холодок между нами исчезнет. Я хочу, чтобы вы забыли о моем прошлом и чтобы люди говорили: он делает честь своему отцу и с достоинством несет его имя».
Под этим письмом он по простоте душевной поставил подпись: Луи-Наполеон.
Император ему не ответил. Но Луи был сделан графом де Лабенном и получил пост сборщика налогов. В 1879 году он вторично женился на дочери банкира, м-ль Паради. Он умер в тридцать восемь лет, в 1882 году.
Что же касается Элеоноры, которая в 1858 году вышла замуж за Пьера-Жана-Франсуа Бюра, молочного брата Луи-Наполеона, она поселилась в Париже, в доме двадцать один на Елисейских полях, в квартире, пять окон которой выходили прямо на Тюильри. По вечерам она вместе со своим мужем прогуливалась вокруг дворца, где некогда мечтала иметь свой двор.
Жители ее квартала знали из памфлетов, опубликованных после 1848 года, о ее прежней связи с монархом.
Некоторые женщины смотрели на нее с завистью. Другие посмеивались над ее крестьянской походкой.
Возможно, когда-то г-жа Бюр и была Прекрасной Башмачницей, говорили они, посмеиваясь, но теперь красоты больше нет, и она осталась только башмачницей.
Но злословие оставляло Элеонору совершенно безразличной.
Она дожила до 1886 года, сохранив восторженное воспоминание о том времени, когда живостью своих ножек скрашивала тюремную жизнь будущего императора…
В начале мая 1846 года в форте Ам появилась бригада каменщиков, чтобы провести там ремонтные работы.
Луи-Наполеон, начавший уже уставать от Элеоноры, чьи прелести несколько отяжелели от двойного материнства, подумал, что мог бы воспользоваться суматохой, затеянной рабочими, и попытаться устроить свой побег.
После того, как план побега был разработан, он притворился, что заболел, и попросил Элеонору уехать из крепости на несколько дней. Молодая женщина настаивала на том, чтобы остаться у его постели и ухаживать за ним.
— Нет. Я, когда болею, просто невыносим, — сказал он ей мягко. — Я предпочитаю быть один.
Во время прощания принц обнял ее и прошептал на ухо:
— Тебе не надо ехать ни к родителям, ни к тетушке в Перон.
— Куда же мне отправиться?
— К г-же Гордон, в Париж. Она примет тебя очень любезно.
Элеонора взглянула на любовника с тревогой.
— Почему мне надо ехать в Париж?
— Потому что нам не следует оставаться так близко друг от друга…
За те шесть лет, которые она была рядом с ним и день и ночь, Элеонора научилась читать на лице Луи-Наполеона. Она так же хорошо знала эту маленькую складку на его лбу, предупреждавшую о подступавшем гневе, и цвет глаз, когда он лгал.
Она сразу поняла, что он не говорит ей всей правды, и догадалась о безрассудном плане, требовавшем ее отъезда. С трудом улыбнувшись, она сказала спокойным тоном:
— Это, наверное, нужно, чтобы меня не нашли, если начнут искать…
В ответ на это он крепко обнял ее, нежно расцеловал и распрощался…
Как только Элеонора отправилась в Париж, Луи-Наполеон попросил своего слугу Телена привезти из Сен-Кентена рубаху из грубого полотна, панталоны, две блузы, фартук, галстук, шейный платок, головной убор и парик.
— Вся эта одежда, позволяющая вам походить на рабочего, годится всего лишь для того, чтобы вы без особого риска прошли по двору крепости и, возможно, добрались до деревни, — сказал ему Телен. — Но что вы будете делать, монсеньер, когда вам понадобится пересечь границу?
Луи-Наполеон молча крутил свой ус. Телен коснулся проблемы, которая мучила его с тех самых пор, как он задумал побег.
— Без паспорта в кармане незачем все это и затевать, — добавил слуга.
— Я верю в свою судьбу, — сказал спокойно Луи-Наполеон. — Об этом позаботится Провидение!
И Провидение позаботилось.
Несколько дней спустя, когда Телен тер пемзой козырек чересчур новой, недавно купленной каскетки, комендант крепости Демарль зашел предупредить, что к Луи-Наполеону пожаловали гости. То были восхитительная англичанка леди Кроуфорд и ее дочь.
Принц принял их с большой радостью и сразу пустился в воспоминания о Лондоне, городе, который так любил. Неожиданно посреди разговора он обратился к дамам со странным вопросом.
— Не могли бы вы оказать мне одну услугу? Леди Кроуфорд и ее дочь буквально вскрикнули от 'восторга при мысли, что могут быть полезными принцу, которым они безгранично восхищались.
— Ну, так вот, — объяснил им Луи-Наполеон, — мой слуга должен через несколько дней съездить по семейным делам в Бельгию, но у него нет паспорта. Не одолжите ли вы ему паспорт одного из ваших слуг?
Обе женщины не смогли скрыть своего разочарования, так что заключенный, боясь отказа, похолодел от страха.
— Кажется, моя просьба вас смущает, — сказал он. Леди Кроуфорд вздохнула:
— Нет, монсеньер, просто мы думали, что сможем быть полезными именно вам… Неужели ваша просьба состоит только в этом?
Луи-Наполеон постарался сохранить невозмутимый тон и сказал:
— Да, это все!.. Так у вас есть такой паспорт?
Обе женщины улыбнулись:
— Ну конечно!
Порывшись у себя в сумочке, леди Кроуфорд извлекла из нее документ и протянула принцу.
Теперь можно было приступать к выполнению задуманного…
Солнечным утром 25 мая Луи-Наполеон облачился в рабочую одежду каменщика, испачкал блузу известкой, сбрил усы, нарумянил щеки, натянул парик и надел каскетку. После этого он надел грубые деревянные башмаки, благодаря которым стал немного выше, и наконец закурил трубку.
А на полу уже стояла доска, заменявшая ему в камере полку для книг. Взяв ее на плечо, он обернулся к Телену и доктору Коно.
— Ну как?
Оба были поражены: принца невозможно было узнать.
— Теперь надо, чтобы путь был свободен, — сказал он. — Телен, ты сейчас пойдешь и пригласишь рабочих, которые трудятся на лестнице, пропустить стаканчик за мое здоровье в столовой на первом этаже.
Слуга побежал. Само собой разумеется, каменщики тут же согласились на предложение принца, слезли со своих стремянок и с шутками гурьбой двинулись в столовую.
Телен вернулся к своему хозяину:
— Путь свободен, монсеньер.
Луи-Наполеон поправил на плече доску так, чтобы она полностью скрывала его лицо; и вышел на лестницу.
Авантюра началась…
Выйдя во двор тюрьмы, принц ощутил, что ноги его стали немного ватными. К счастью, он сразу увидел своего слугу. Телен беседовал с охранниками, и принц всячески старался повернуться к воротам спиной. При этом он попытался прислушаться к разговору:
— Принц нездоров, — говорил слуга. — Мне надо сходить к аптекарю и купить у него слабительного.
Луи-Наполеон, скрывшись за своей доской, без труда прошел мимо них и вышел во двор, полный солдат, которые мирно грелись на солнышке. В этот момент вся затея неожиданно показалась ему совершенно безумной. От страха его охватила дрожь, и он выронил трубку изо рта. Случилось это как раз в тот момент, когда над ним по крепостной стене проходил часовой.
Эта его оплошность способна была погубить все, потому что ни один настоящий рабочий не оставил бы осколков своей трубки на земле. Поэтому, несмотря на страх, от которого у него свело в желудке, он наклонился, не выпуская из рук доску, собрал остатки трубки и снова направился к воротам.
Там, придав голосу грубую интонацию, он попросил пропустить его. Охранник взглянул на него и, немного поколебавшись, открыл ворота. Заинтригованный одеждой беглеца, а возможно, и красной краской, которой тот почему-то счел нужным вымазать себе лицо, охранник еще несколько раз оглядывался, но так ничего и не сказал.
Луи-Наполеон дошел до подъемного моста и пересек его в то время, как дневальный унтер-офицер был занят чтением письма.
Двадцать пять шагов, которые он постарался пройти спокойно, вывели его за пределы крепости, бывшей для него в течение шести лет тюрьмой. И тут он увидел, что навстречу ему идут два рабочих и пристально смотрят на него. К счастью, один из них решил, что узнал товарища.
— А, это Берту! — сказал он.
Они прошли мимо, и принц продолжил свой путь, направляясь в деревню. Пройдя два километра, он сел со своей доской на краю оврага напротив кладбища и стал ждать.
Очень скоро появился Телен в наемной карете. Он помог хозяину подняться и сесть рядом с ним, после чего карета покатила по направлению к Сен-Кентену. Пока они ехали, принц выбросил через окошечко кареты часть своего маскарадного облачения. Интересно, что думали окрестные крестьяне при виде кабриолета, из которого летели деревянные башмаки, блуза, каскетка и даже панталоны…
Принц, однако, не стал въезжать в Сен-Кентен. Пока Телен менял лошадей, он обогнул пешком городок и дошел до дороги, ведущей в Валансьен, и там, сидя у ручья, дождался своего слугу.
До назначенного у ручья места встречи Луи-Наполеон добрался первым. Прождав полчаса, он забеспокоился и подумал, уж не обогнал ли его Телен. Увидев проезжавшую по дороге карету, направлявшуюся в Сен-Кентен, он остановил ее.
— Не встретился ли вам на пути небольшой кабриолет? — поинтересовался будущий император.
— Нет, приятель, я никого не видел на дороге, хотя и еду по ней уже часа два.
Успокоившись, Луи-Наполеон поблагодарил любезного путешественника, не подозревая, что насмешница-судьба послала ему навстречу не кого-нибудь, а королевского прокурора…
Наконец на дороге появился Телен, и они вдвоем отправились в Валансьен. Время от времени Луи-Наполеон, тревожившийся при мысли, что его исчезновение уже замечено в крепости, просил возницу ехать побыстрее.
В один из таких моментов обозленный возница обернулся и сказал:
— Вы мне осточертели наконец!
Принц умолк и до самого Валансьена не произнес ни слова.
В Валансьене оба добрались до постоялого двора «Оловянный поднос», где, предупрежденная одним из заговорщиков, его уже ждала леди Кроуфорд.
Увидев входящего к ней принца без усов и в парике, англичанка не могла удержаться и громко расхохоталась.
— Монсеньер! Монсеньер! — только и могла она произнести, давясь смехом.
Глубоко задетый, Луи-Наполеон хотел напустить на себя вид царственного достоинства и машинально стал искать кончики отсутствующих усов, чтобы покрутить их. Этот жест, однако, лишь усилил смешливость леди Кроуфорд.
Наконец молодая женщина успокоилась и, сильно смутившись, передала ему паспорт для Телена.
После этого принц и его слуга отправились на вокзал. Там они более двух часов прождали поезд на Брюссель, смешавшись с толпой, в которой принц все время боялся наткнуться на жандармов, поднятых по тревоге комендантом Демарлем.
За пять минут до прихода поезда Луи-Наполеон вдруг почувствовал, что ноги его слабеют: к ним приближался бывший охранник крепости Ам, ставший теперь служащим железной дороги. Видя опасность, Телен устремился навстречу служащему с протянутой для приветствия рукой и затеял с ним длинный разговор. Принц воспользовался этим, чтобы получше спрятать за грудой чемоданов свой легкоузнаваемый нос.
Появление поезда положило конец его тревогам. Он вскочил в вагон сопровождаемый слугой, и оба они благодаря паспортам, леди Кроуфорд без осложнений пересекли границу.
Спустя четыре часа они уже были в Брюсселе. А в это время Луи-Филипп, информированный по телеграфу об этом побеге, пришел в такое неистовство, какого с ним, кажется, никогда в жизни не случалось.
На другой день, вслед за Луи-Наполеоном в Брюссель прибыли леди Кроуфорд и ее дочь.
— Ну вот, теперь мы готовы быть в вашем полном распоряжении, — сказала очаровательная англичанка.
Принц, который с самого отъезда Элеоноры Вержо вел вынужденно целомудренную жизнь, стал всматриваться в обеих женщин с вновь ожившим интересом. Кого из них выбрать?
Насилие над молоденькой девушкой показалось ему делом рискованным, затяжным, сложным и утомительным. Поэтому он остановил свой выбор на матери.
Уже вечером, после кофе, он увлек леди Кроуфорд в свою комнату под каким-то незначительным предлогом и весьма галантно сунул ей руку под юбку. Англичанка почувствовала себя, точно в раю.
А еще через мгновение, уже на кровати, ей удалось убедить его в своей нерушимой привязанности…
ГРАФ Д'ОРСЕ СТАНОВИТСЯ ЛЮБОВНИКОМ ЛЕДИ БЛЕССИНГТОН, ДРУГОМ ЛОРДА БЛЕССИНГТОНА И МУЖЕМ МИСС БЛЕССИНГТОН
Он завязывал любовные интриги с таким же искусством, как свои галстуки.
Жозе Артюр
Несмотря на заманчивые прелести леди Кроуфорд, Луи-Наполеон не задержался в
Брюсселе. Вскоре он перебрался в Англию, прибыл в Лондон, где его уже ждали друзья.
Там, желая поскорее расстаться с воспоминаниями о шести годах тюремной жизни в крепости Ам, он с головой окунулся в развратную жизнь, о которой англичане, взиравшие на это с изумлением и одновременно с завистью, еще долго хранили воспоминание.
В одну из таких вылазок принц познакомился с самым знаменитым денди того времени, графом д'Орсе. Человек этот, как оказалось, призван был сыграть в жизни Луи-Наполеона и, следовательно, в судьбе Франции важнейшую роль. Без него, возможно, не было бы Второй империи. Вот почему он заслуживает того, чтобы здесь набросать хотя бы вкратце его портрет.
Альфред д'Орсе приехал в Лондон в 1821 году. Ему тогда было двадцать лет, а Париж, который он покинул, уже два года как копировал его прически, жилеты, галстуки, трости и даже манеру улыбаться. Его отец мечтал видеть его военным. Граф предпочитал придумывать себе фасоны костюмов, каждый из которых на другой же день превращался в униформу…
Само собой разумеется, самые красивые женщины Парижа были отчаянно влюблены в него. Его главным приемом в обращении с ними было избегать слишком скорой победы. Он заставлял их подолгу томиться, а когда они оказывались у него в доме, доводил несчастных до изнеможения.
— Входите, входите, — говорил он своим колдовским голосом, — вы так прекрасны, что я готов вас съесть!
«Ну, наконец», — думала дама, уже изнемогавшая от вожделения и взиравшая на диван, как на землю обетованную.
И тут он, не давая гостье опомниться и понять, что происходит, усаживал ее на какой-нибудь мягкий пуфик и долго-долго, с садистским удовольствием, с насмешливой улыбкой принимался делать с нее элегантный карандашный набросок…
Ученик известного миниатюриста Изабе, он пользовался своим искусством, когда хотел подвергнуть последнему испытанию охваченных пламенем бедняжек, отпуская их домой в том же состоянии, в каком они к нему явились, и заставляя их ждать момента, который выберет сам, если пожелает их съесть…
Эта репутация модника и соблазнителя очень скоро пересекла Ла-Манш. Когда он приехал в Англию, все дамы из высшего света, имевшие салон, изо всех сил стремились залучить его к себе. Поначалу ставший добычей леди Холанд, он очень быстро устал от этой властной женщины. Однажды вечером, когда он обедал у нее в числе других гостей, представлявших сливки английской аристократии, она то и дело роняла то салфетку, то веер, то вилку, то ложку. Всякий раз Альфред д'Орсе, человек изысканно светский, наклонялся и поднимал упавший предмет. В конце концов слишком нервная леди уронила на пол стакан. Но на этот раз, не выдержав, граф обернулся к лакею, стоявшему за его стулом, и сказал:
— Не перенесете ли вы мой прибор на паркет?
Я продолжу свой обед там. Для миледи, пожалуй, так будет удобнее.
Леди Холанд никогда больше не приглашала к себе Альфреда д'Орсе…
Но графа это ничуть не взволновало, потому что не прошло и месяца с его появления в Лондоне, а перед ним уже раскрылись двери одного из самых блистательных салонов столицы — салона лорда и леди Блессингтон.
Молодой человек с густой вьющейся шевелюрой, округлой бородкой, фигурой атлета и изысканной элегантностью произвел неизгладимое впечатление на присутствующих дам. Но больше других, без сомнения, была поражена сама леди Блессингтон. В свои тридцать лет она была в расцвете красоты и очень скучала в обществе мужа, который из-за излишеств молодости выглядел к сорока годам довольно потрепанным.
Леди Блессингтон, казалось, и сама должна была обнаружить следы весьма бурного прошлого. Действительно, до того как выйти за лорда, она была женой капитана Фармера, горького пьянчуги, которому отец отдал ее в качестве расплаты по долговому обязательству. Натерпевшись от грубого обращения этого солдафона, она сбежала с каким-то офицером, который через несколько лет за весьма крупную сумму «уступил» ее лорду Блессингтону. Наконец, когда она овдовела, лорд женился на ней.
Однако это бурное прошлое не оставило ни малейшего следа в светлых и ясных глазах белокурой Маргарет.
Увидев ее, Альфред д'Орсе влюбился впервые в своей жизни.
Однако он не поспешил сразу стать ее любовником, опасаясь, как бы светский адюльтер не разрушил его репутацию профессионального щеголя. Он ведь прибыл в Лондон с определенной целью: развенчать короля дендизма Джорджа Брумеля. Этот человек, о котором рассказывали тысячи историй, поражал его своей наглостью. Говорили, что Брумель бросил службу в армии, потому что там требовалось пудрить волосы, тогда как это давно уже вышло из моды; что он тер свою новую одежду наждачной бумагой, добиваясь муарового отлива; что он имел пристрастие к очень тонким и узким перчаткам, облегавшим его руки, точно мокрая кисея; что своим ногтям он придавал отчетливую форму; что он, прежде чем выбрать один галстук, мог пересмотреть дюжину; что в его коллекции до семисот тростей и что он приветствовал дам простым кивком головы, чтобы не дай бог не нарушить тщательно продуманное положение цилиндра на своей голове.
Такая бездна наглости и гордыни шокировала деликатную натуру молодого француза, который сгорал от желания продемонстрировать лондонцам, что значит истинный парижский щеголь. А разве можно стать настоящим денди, если впутаешься в какую-нибудь интрижку?
В течение нескольких месяцев, флиртуя с божественной леди, Альфред задавал тон всей лондонской молодежи точно так же, как он это делал в Париже. Все его фантазии, даже невольные, тут же становились модой. В один из дождливых дней он купил у какого-то матроса форменный «пэлток», чтобы вернуться домой сухим. Все щеголи немедленно освоили эту грубую шинель, в результате чего и было изобретено «пальто» .
А прекрасная леди скоро стала такой напористой, что графу, к сожалению, пришлось реже бывать у нее. Когда же он все-таки появлялся на Сен-Джеймс-Сквер, Маргарет с глазами, полными слез, и лорд Блессингтон упрекали его:
— Мы вас совсем не видим у себя! Уж не поселить ли вас в нашем доме?
Преследуемый чрезмерной симпатией ничего не замечающего мужа, загоняемый в угол любовью женщины, которую он обожал, Альфред д'Орсе был на грани полного изнеможения, когда ему вручили письмо из Франции, в котором говорилось, что его отец добился для него офицерского чина в Валансийском полку.
Он тут же распрощался с впавшими в полное отчаяние Блессингтонами и отправился к месту своей службы. Не прошло и трех месяцев, как чета Блессингтонов, не мыслившая существования без него, прибыла во Францию, чтобы повидаться с ним, и предложила ему совместное путешествие по Италии.
Покинув немедленно армию ради женской улыбки (и, конечно, ради завидного положения), Альфред д'Орсе последовал за своими друзьями. Именно там, под сияющим небом Генуи, он, наконец, стал любовником прекрасной леди.
На бедняжку, более года сгоравшую от тайной страсти, теперь приятно было смотреть. Сам Блессингтон уже на следующий день поздравил жену с тем, как она прекрасно выглядит.
— Свежий воздух, моя дорогая, действует на вас чудесно, вы никогда не были так прекрасны.
Она покраснела, а Альфред, сидя поодаль, скромно молчал.
В Генуе наше дружное трио встретило еще одного знаменитого денди, лорда Байрона, которому одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что происходит между Маргарет и графом. Последнего он прозвал «распоясавшимся Купидоном».
— Как смешно! — отозвался на это лорд Блессингтон, не поняв намека. — Это прозвище просто чудо как вам подходит.