— Луи женится на первой же женщине, если она, конечно, согласится, которая отвергнет его домогательства…
Г-же де Монтихо были известны ее слова. И потому она ежедневно напоминала дочери, чтобы та ни в коем случае не позволила императору затащить себя в постель.
Но Евгения не нуждалась в ее советах. Она прекрасно владела искусством маневра, позволявшего как можно сильнее разжечь желание влюбленного и привести его к намеченной ею цели.
Как-то раз в императорской гостиной играли в «очко». М-ль де Монтихо сидела справа от Наполеона III и всякий раз, испытывая затруднения, обращалась к нему за советом. И вот, как рассказывает граф Флери, снимая с колоды очередные карты, она обнаружила у себя две «костюмных» «картинки». Она показала их императору, спрашивая взглядом, как поступить. На немой вопрос последовал ответ:
— Остановитесь на этом. У вас хорошие карты!
— Нет, — возразила она, — я хочу все или ничего!
И она потребовала у банкомета еще одну карту. Тот сдал ей туза. Она сразу открыла свои карты, и на лице ее появилась улыбка, казалось, говорившая, что воля торжествует над судьбой …
Фраза «я хочу все или ничего» произвела сильнейшее впечатление на весь королевский двор. Придворные молодые женщины, без конца вертевшиеся перед императором в надежде привлечь его внимание, считали, что «малышка Монтихо» совершила большой промах. И весь вечер злорадствовали по этому поводу.
Однако следующий день принес им небывалое разочарование: к концу обеда Наполеон III взял в руки украшавший обеденный стол венок из фиалок и надел его на голову Евгении.
На сей раз побледнели все придворные.
Не собирается ли император сделать вслед за этим какое-нибудь заявление? Не скажет ли он хотя бы несколько слов в оправдание своего экстравагантного поступка? Или, по крайней мере, произнесет нечто шутливое, дабы освободить это увенчание от всякого символического смысла?
Нет! Он встал и, улыбаясь, направился в гостиную, где уже были расставлены ломберные столы.
Вечер прошел под звук смятенных перешептываний.
Хотя к этому моменту Наполеон III уже твердо решил жениться на Евгении, оставался тем не менее еще один вопрос, который его мучил: была ли молодая испанка невинна в свои двадцать семь лет?
Однажды утром, когда он в очередной раз прогуливался с ней в парке, император с лицемерной наивностью задал ей прямой вопрос.
Глядя ему в глаза, м-ль де Монтихо ответила:
— С моей стороны было бы обманом, сир, не признаться, что сердце мое трепетало, и не раз, но при всем том могу вас заверить, что я все еще мадемуазель де Монтихо…
Наполеон вздохнул с облегчением.
Когда они не спеша возвращались в замок, он сорвал веточку вьющегося на дубе плюща, соединил концы и получившуюся корону с нежностью надел на головку Евгении:
— В ожидании другой, — сказал он…
В конце декабря двор возвратился в Париж. Наполеон III сразу отправился к мисс Говард. Ему не терпелось порвать с ней, хотя именно ей он был всем обязан. И еще одна вещь его тревожила. У англичанки хранились все его письма, все записки, и Наполеон опасался, как бы в порыве отчаяния она не отправила их Евгении… Чтобы забрать эти письма или хотя бы выкупить, он и явился на Цирковую улицу.
Мисс Говард знала, что Наполеон III любит м-ль де Монтихо. Она знала и безмерно страдала от этого. Но, конечно, она не могла знать того, что император, упоминая о ней, сказал Евгении:
— Я больше не увижу ее…
Вот почему мисс Говард приняла с нежностью, хотя и грустной, своего обожаемого любовника.
Но с первых слов ей стало понятно, что этот вечер станет вечером их разрыва. Молчаливая, бледная, утонувшая в мягком, широком кресле, она слушала императора, говорившего ей о деньгах, о «возврате писем», о «возмещении убытков», о титулах, о «династической необходимости», о «вознаграждении за понесенный ущерб»… Когда он, наконец, замолчал, она мягко напомнила ему об обещании жениться. Из деликатности она не коснулась тех огромных сумм, которые он был ей должен, но напомнила о трудных временах, которые они пережили вместе. Тогда он закурил сигарету с обиженным видом и кончил тем, что задремал. Когда же проснулся, огонь в камине уже погас, и в комнате никого не было. Измученная Херриэт ушла спать. На другой день, все еще страдая из-за немыслимого свинства императора, она написала одному из своих соотечественников следующее письмо:
«Его Величество пришел вчера вечером ко мне и предложил выходное пособие: да, графство, титул с правом передачи его по наследству, замок, да еще приличного мужа-француза в придачу… О, как все это ужасно! Доза опиума мне сейчас была бы куда полезнее… Всемогущественный сеньор провел в разговорах со мной два часа… Потом он задремал на моей красной софе и храпел, пока я плакала…
31 декабря Наполеон III дал прием в Тюильри. Дамы де Монтихо, разумеется, тоже были приглашены. В какой-то момент, когда Евгения одна шла через зал Маршалов, ее грубо толкнула г-жа Фортуль, жена министра внутренних дел, сказав при этом ядовитым голосом:
— Я никогда не уступаю дорогу авантюристке!
Побледневшая Евгения посторонилась и сказала:
— Проходите, мадам!
После этого она прошла в зал и села за столом императора рядом с матерью. Наполеон сразу заметил, что на глазах у девушки выступили слезы. Он наклонился к ней:
— Что случилось?
— Случилось, сир, что меня в этот вечер оскорбили, а чтобы не стать оскорбленной во второй раз… Завтра я покидаю Париж…
Тогда Наполеон ласково и нежно накрыл ладонью руку Евгении и сказал:
— Не уезжайте… Завтра вас уже никто не оскорбит…
После обеда г-жа де Монтихо уехала спать с головой, полной радостных предчувствий.
На следующий день, 1 января 1853 года, г-жа де Монтихо подумала, что император приедет к ним инкогнито с новогодними пожеланиями и, воспользовавшись этим, попросит руки Евгении. Крайне взволнованная, она распорядилась расставить по всему дому вазы с цветами, надела шелковое платье цвета морской волны и в ожидании подошла к окну.
В течение всего дня множество карет останавливалось на Вандомской площади у дома 12, но г-жа де Монтихо так и не дождалась, чтобы из одной из них показался громадный нос, который она так желала увидеть.
2 января графиня еще ждала с некоторой надеждой. 3 января ее ожидание сопровождалось тревогой, четвертого — гневом, а пятого — уже ненавистью. Наконец шестого она пригласила к себе своего кузена Фердинанда де Лессепса, своего бывшего любовника Проспера Мериме и графа де Гальве — своего зятя, брата герцога Альбы.
— Что мне делать? — спросила она их. Будущий археолог и историк древних памятников был категоричен:
— Надо уехать, покинуть Париж, вообще Францию и тем самым преподать урок Наполеону III. Евгения была того же мнения.
— Мы должны уехать немедленно. Никаких слов и прощаний.
Потом она призналась, что начала складывать чемодан еще вчера, и вдруг разразилась рыданиями. Тут уж и г-жа де Монтихо взорвалась:
— Я не хочу, чтобы ты страдала! Едем в Рим, и пусть наш отъезд будет пощечиной императору. Этот человек просто плут. Он всю жизнь только и делает, что обманывает!
Но тут снова вмешался Мериме:
— Нет! Не уезжайте. Иначе все подумают, что вы сбежали. Весь двор начнет потешаться… 12 января в Тюильри будет большой бал. Вас туда пригласят. Появитесь на балу и объявите сами императору о своем решении…
При мысли о том, что двор может смеяться над ними, г-жа де Монтихо побледнела:
— Вы правы. Надо остаться. Будем сильнее их.
Но пока г-жа де Монтихо готовилась дать последнее сражение, Наполеона III брали приступом члены его семейства и близкие друзья.
Все стремились доказать ему, что именно для подтверждения того, что Вторая империя родилась, он должен заключить союз с какой-нибудь принцессой королевской крови, а не с некоей «м-ль де Монтихо».
Всем им он отвечал только одно:
— Я люблю ее…
Тогда Плон-Плон начал стучать кулаками по столу, принцесса Матильда кричала, что брак этот погубит империю, а Персиньи, ухватив императора за пуговицу сюртука, завопил:
— Неужели надо было, рискуя всем, совершать государственный переворот при нашей поддержке, чтобы потом жениться на лоретке…
Наполеон III, оставаясь бесстрастным, снова и снова повторял:
— Возможно, но я люблю ее…
Наконец экс-король Жером положил руку ему на плечо:
— Поступай по-своему… Раз ты ее любишь, женись на ней. По крайней мере, у тебя будет красивая девушка в постели…
12 января дамы де Монтихо прибыли в Тюильри, где весь двор смотрел на них с иронией и презрением. Но после одного инцидента улыбки буквально застыли на лицах…
Послушаем рассказ свидетеля, графа де Хюбнера, посла Австрии:
«М-ль де Монтихо появилась под руку с Джеймсом Ротшильдом, по обыкновению очаровывая своим обликом молодой андалузки. Один из сыновей Ротшильда вел г-жу де Монтихо. Отец и сын собирались усадить своих дам на банкетку, где уже сидели жены министров. Одна из них (г-жа Друэн дс Люис), яростная противница предполагаемого брака, сухо заметила м-ль де Монтихо, что эти места предназначены для жен министров. Император заметил это, поспешил на помощь двум попавшим в беду испанским дамам и указал им на стулья рядом с членами семьи. Велико же было смущение строгой блюстительницы правил этикета, слишком поздно заметившей свою оплошность. Еще большим было удивление всех присутствовавших при этой почти бурлескной сцене, которая обнаружила матримониальные намерения императора. Пожалуй, можно считать, что на этом балу состоялось объявление о браке»
Несмотря на честь, которая ей была оказана, Евгения по-прежнему собиралась покинуть Париж.
Во время второй кадрили ее пригласил на танец император. Оба очень смущенные, они долго танцевали молча. Наконец Наполеон III заговорил:
— Что с вами? Вы выглядите усталой? И все же я хотел бы вам сказать…
— Я тоже, сир. Я должна с вами попрощаться.
— Как?
— Я уезжаю завтра.
Император побледнел.
— Пойдемте!
На глазах у остолбеневших гостей он повел девушку в свой кабинет. Они вышли оттуда через полчаса, оба улыбающиеся и даже насмешливые. Весь двор немедленно решил, что в кабинете разыгралась какая-то важная сцена.
Но какая?
Никто не мог даже предположить, что император всех французов только что — почти под диктовку Евгении — написал письмо, адресованное другой женщине.
И женщиной этой была г-жа де Монтихо.
А что касается самого письма, то вот его содержание:
«Г-жа графиня,
Я давно уже люблю мадемуазель вашу дочь и желаю сделать ее своей женой. Поэтому сегодня я прошу у вас ее руки, так как никто, кроме нее, не может составить моего счастья и никто более нее не достоин носить корону. Прошу вас, если вы согласны, не предавать огласке мое предложение, пока мы не уладим все наши дела.
Соблаговолите, госпожа графиня, принять уверение в моей самой искренней дружбе.
Наполеон».
Г-жа де Монтихо вполне могла бы снова расставить в своей гостиной вазы с цветами…
Граф де Хюбнер. Воспоминания о девятилетнем пребывании посла Австрии в Париже при Второй империи.
Когда мать прочла письмо императора, Евгения обняла ее и ушла в свою комнату и спокойно написала победный отчет герцогине Альба:
«Моя дорогая и добрая сестра,
Я хочу первой сообщить тебе, что выхожу замуж за императора. Он был со мной так благороден и проявил ко мне такую нежную привязанность, что я и теперь еще взволнована. Он боролся и победил…»
В своем письме к г-же де Монтихо Наполеон III просил не предавать огласке свое намерение. Он не знал, что слуги во дворце, всегда все знающие, позаботились о том, чтобы распространить эту новость.
И действительно, 16 января весь Париж уже был в курсе и пребывал в растерянности. Вот что рассказывает Орас де Вьель-Кастель:
«Брак этот вызвал дьявольский переполох. Вчера на бирже курс упал на два франка. Прежние политические партии проснулись, завопили о скандале, о скомпрометированной национальной чести и принялись распространять клеветнические слухи о м-ль де Монтихо. Предместье Сен-Жермен сочло себя оскорбленным, император молчал и продолжал готовиться к осуществлению своего намерения. Тьер без конца повторял всем, кто готов был слушать, что „никогда не надо бояться людей слегка подвыпивших, но следует опасаться момента, когда они совсем опьянеют“.
Были, конечно, и такие, кто одобрял этот брак из соображений здоровья. Г-н Дюпин, к примеру, заявил:
— Император правильно делает, что женится на той, которая ему нравится, и не дает себя провести всем этим золотушным немецким принцессам, у которых ноги шире моих. По крайней мере, если император будет… свою жену, так сделает это для собственного удовольствия, а не из чувства долга…
Но что же делал Наполеон III, пока Евгения наслаждалась своим триумфом, а весь Париж бурно обсуждал сообщение об августейшей свадьбе?
Он готовился к первой брачной ночи.
Каждый день после полудня император принимал в тайной гостиной Тюильрийского дворца юную танцовщицу из Оперы, известную своим искусством в делах любви. «Эта девица по имени Адель, по словам Стелли, развила свои таланты, поработав несколько лет у одной куртизанки с улицы Антен, где перебывало все, что было самого порочного в Париже. Адель были известны все позы, которым обучают китайцы, да она и сама изобрела одну фигуру, которую, не мудрствуя лукаво, назвала „штопор“, хотя некоторые очень важные придворные особы отзывались об этом новшестве с уважением».
Еще раньше эта блестящая партнерша обучила графа Флери всем тонкостям маленькой любовной игры, которая описана в учебниках по эротике под выразительным названием «кузнечики-лакомки»…
Надо полагать, в обществе Адель император совершенствовался в своем умении с весьма похвальной целью очаровать Евгению де Монтихо в королевскую брачную ночь…
МИСС ГОВАРД СТАНОВИТСЯ ЗНАТНОЙ ДАМОЙ
21 января Наполеон III, попросив руки Евгении, получил на это согласие и неожиданно оказался в очень затруднительном положении.
Как объявить мисс Говард о своем обручении?
После долгого размышления монарх решил, что проще всего вообще ничего не говорить, удалить от себя англичанку и сделать так, чтобы она узнала обо всем из газет.
Придя к такому решению, он успокоился и с довольной улыбкой явился на Цирковую улицу.
Херриэт обрадовалась его приходу, бросилась на шею, потянула слегка за усы и потащила на софу.
Наполеон III, хорошо знавший женщин, подумал, что небольшое проявление учтивости приведет мисс Говард в хорошее расположение духа и она спокойно выслушает его. Поэтому он скинул свой сюртук, аккуратно разложил его на кресле, потом развязал галстук и расстегнул ворот рубашки, так как, по словам Леона Пено, был подвержен «распуханию шеи во время любовных усилий».
Через несколько секунд мисс Говард, «этот красивейший английский фрегат, уже плыла, подняв все паруса, по бурному морю любви».
Кончив резвиться, довольные собой любовники подсели к камину, и император заговорил:
— Моя дорогая Херриэт, — начал он, — я решил послать вас с официальной миссией.
Такое доверие заставило мисс Говард просто покраснеть от удовольствия. Она с нежностью обняла Наполеона III, который объяснил ей, что некий английский шантажист грозит ему скандалом.
— Вы поедете в Лондон, — сказал он. — Вам надо будет изучить обстоятельства дела и негласно повидаться с людьми, указанными в этом списке. В вашем путешествии вас будет сопровождать г-н Жан Мокар. Вы выезжаете завтра.
Вне себя от радости, что может оказать услугу своему драгоценному любовнику, Херриэт мгновенно собрала вещи. На рассвете следующего дня, в сопровождении главы правительственного кабинета, она уселась в коляску и покатила в Гавр, где, как было условленно, ей надо было сесть на корабль и отплыть в Англию.
Через несколько часов после того как молодая женщина и г-н Мокар выехали в Нормандию, император обратился к приглашенному в тронный зал дипломатическому корпусу. Уверенный в том, что навсегда избавился от несчастной Херриэт, он в каком-то игривом тоне заговорил о своей женитьбе:
— Брак, в который я собираюсь вступить, нарушает традиции старой политики.
Но именно в этом его преимущество.
Когда на глазах у дряхлеющей Европы вас, силой нового порядка, возносит до уровня древних династий, то надо понимать, что происходит это не по причине искусственного превращения вашего герба в старинный и попытки любой ценой приобщиться к семье существующих королей, а скорее потому, что вы постоянно помните о своем происхождении и перед всей Европой легко соглашаетесь носить звание выскочки, звание, между прочим, весьма славное, если вы «приобретаете» его в результате голосования большинства народа. И вот теперь я хочу сказать Франции: я предпочитаю женщину, которую люблю и уважаю, женщине мне незнакомой, брак с которой может обернуться не только преимуществами, но и жертвами…
После этого он заговорил о Евгении с волнением и нежностью:
— Моя избранница — женщина высокого происхождения. Француженка сердцем, она, будучи испанкой, имеет то преимущество, что во Франции у нее нет семьи, членам которой надо было бы раздавать почести и звания. Глубоко верующая католичка, она будет возносить Всевышнему те же молитвы, что и я — молитвы о счастье Франции. Грациозная и добрая, она, в своей новой роли, возродит добродетели императрицы Жозефины .
В тот же день дамы де Монтихо поселились в Елисейском дворце. Евгения немедленно написала сестре свое знаменитое письмо:
«Сестра моя.
В настоящий момент я перебираюсь в Елисейский дворец и у меня нет ни минутки времени, чтобы передать тебе мое волнение. Все это очень грустно. Я простилась с моей семьей, моей страной, чтобы всю себя посвятить одному человеку, который полюбил меня так, что возвысил до трона. Я люблю его, и это самая большая гарантия нашего счастья. Он благороден сердцем и предан мне. Надо хорошо знать его в частной жизни, чтобы понять, какого уважения он достоин. Его речь произвела магическое действие, потому что он обращался к народу и к сердцу каждого, а это во Франции никогда не было делом бесполезным. Сегодня я пока еще с ужасом думаю об ответственности, которая ляжет на меня, но все-таки я выполню предначертанное мне судьбой. Я Дрожу, нет, не от страха перед убийцами, а.от того, что могу оказаться менее значительной в Истории, чем Бланка Кастильская и Анна Австрийская. Посылаю тебе речь Луи-Наполеона и уверена, что она тебе понравится.
Прощай. Сегодня в первый раз кричали: «Да здравствует императрица!» Дай Бог, чтобы так было всегда, но в случае несчастий я буду тверда и мужественна еще больше, чем при полном благоденствии.
Любящая тебя сестра
Евгения».
Объявив о своем браке. Наполеон III вернулся в свои покои, пообедал и с легким сердцем улегся спать.
Он и подумать не мог, что капризы погоды могут опрокинуть все его планы. А между тем сильный шторм, разыгравшийся на Ла-Манше, стал причиной того, что мисс Говард и г-н Мокар застряли в порту и вынуждены были провести ночь в портовой гостинице…
Утром 23-го, в тот час, когда император с ощущением наступившей свободы поднялся, напевая, с постели, Херриэт, поджидавшая судно из Саутгемптона, купила газету и, кинув на нее рассеянный взгляд, побледнела: шапка, набранная крупными буквами на первой странице, гласила:
«Его Величество Император объявил о своей помолвке с м-ль Монтихо».
Мисс Говард залилась слезами:
— Так вот почему он отправил меня в Англию!
Но она быстро овладела собой и заявила:
— Мы возвращаемся в Париж!
Через полчаса молодая женщина и чувствовавший себя очень неловко г-н Мокар снова сели в коляску и во весь опор помчались в столицу.
Вечером, несмотря на то, что лопнувшая ось задержала их в пути на шесть часов, мисс Говард прибыла на Цирковую улицу.
— Скажите императору, что я нахожусь у себя, — сказала она главе кабинета, — а также добавьте, что он еще вспомнит обо мне…
После чего она вошла в свой дом.
Глазам ее предстало ужасающее зрелище. Вся мебель была перевернута, выпотрошена, кресла и диваны вспороты. Из комодов, секретеров, буфетов оказались вытащены все ящики, а их содержимое в полном беспорядке валялось на ковре.
В полном отчаянии Херриэт поднялась на второй этаж; увы, та же картина: весь гардероб был перевернут, меха искромсаны, кружева порваны, белье изрезано в лохмотья, и все это разбросано по всему полу.
Тогда она ринулась в свой будуар: там замки всех ящичков были взломаны, и зияющий пустотой секретер, по словам г-жи Симоны Андре-Моруа, напоминал глубокую раку после святотатства…»
Дрожа от предчувствия, Херриэт подошла поближе и увидела, что потайной ящик выворочен. Она лихорадочно порылась в тайнике, достала несколько ларчиков, из которых не пропал «ни один кулон, ни одна серьгам, но тщетно рука ее искала письма, полученные некогда от „ее дорогого императора“…
Теперь мисс Говард поняла все: то был не грабеж, а настоящий обыск.
Накануне своего бракосочетания Наполеон III принял чудовищное решение использовать полицию для изъятия его любовных писем…
Мисс Говард недолго проливала слезы. Гнев ее был так велик, что возобладал над горем, которое ее охватило. Смахнув нервным жестом гору предметов, вываленных на столик секретера, она написала императору записку.
Сухо, в нескольких словах, она потребовала скорейшей аудиенции, «отложив все дела». Одна из ее горничных понесла записку в Тюильри. В тот же вечер Наполеон III, сильно сконфуженный, явился на Цирковую улицу.
Мисс Говард попросила его сесть. Потом протянула ему газету, купленную в Гавре, и спокойно сказала:
— Обычно о своих планах вы сообщали мне сами…
Император опустил свой большой нос. Тогда она указала на развал, все еще царивший в комнате, и притворно ласковым тоном сказала:
— Благодарю вас за то, что вы прислали ко мне своих друзей. С присущей вам деликатностью вы поняли, что это единственный способ заполучить ваши письма… Я имела слабость дорожить ими больше, чем собственной жизнью, и вы, конечно, знали, что я скорее дам себя убить, чем верну их вам…
Наполеон, покрасневший до ушей, молча смотрел на огонь, пылавший в камине.
Мисс Говард продолжала:
— Но я попросила вас о встрече для того, чтобы говорить не о прошлом, а… о будущем… Мы когда-то вместе уже обсуждали возможность нашего разрыва. И вы неоднократно выражали желание видеть меня замужем за государственным чиновником, вдовцом пенсионного возраста. Но так как взгляды наши на этот счет сильно расходятся, я составила небольшой список моих пожеланий. Вот он. Я надеюсь, вы не откажетесь с ним ознакомиться и дать мне завтра ответ. Речь не идет о тех суммах, которые я неоднократно вам одалживала. Но тут я все еще рассчитываю на вашу деликатность…
Наполеон III встал. Неловким шагом он приблизился к Херриэт и попытался обнять ее. Молодая женщина резко вырвалась из его объятий.
— Я жду вашего ответа завтра вечером…
Император поклонился, молча вышел из комнаты и вернулся в Тюильри. Там он внимательно изучил документ, врученный ему мисс Говард, и увидел, что в нем содержится четыре пункта, которые в пересказе г-жи Симоны Андре-Моруа сводятся к следующему:
«1. Коль скоро Его Величество этого требует, мисс Говард обещает выйти замуж, но она хотела бы иметь право выбрать сама своего будущего спутника. „Почетной партии“, которую ей предлагают (чиновника-вдовца, достигшего пенсионного возраста), она бы предпочла „любого англичанина“.
2. Ни разу не нарушив общественного порядка и не совершив ни одного правонарушения, она не хотела бы оказаться высланной за сто верст от Парижа. Желательно, чтобы император ограничился высылкой своей жертвы в пределах департамента Сена-и-Уаза! С сентября 1852 года, опасаясь самого худшего, она подготовила там себе убежище. Отдавая предпочтение оседлой жизни, она приобрела себе поместье с участком в 184 гектара, замком Борегар, фермой Бешеве и конезаводом Бель-Эба. И если согласно этикету прежней монархии мисс Говард должна быть куда-то отослана для принудительного поселения, пусть, по крайней мере, это будут ее собственные владения.
3. Если владелица замка станет после этого графиней де Борегар, то какое имя будет носить ее сын? Этот момент ее беспокоит. В интересах своего сына Мартена-Константена мисс Говард настаивает на праве передачи титула по наследству.
4. Столь же важно для нее сохранить опеку над «ее горячо любимыми приемными сыновьями» Луи и Эженом (незаконнорожденные дети императора от м-ль Вержо, маленькой прачки из форта Ам)».
Своим мелким почерком Наполеон III тут же составил ответ, которого так ждала Херриэт. На другой день офицер охраны доставил его на Цирковую улицу. Вот вкратце его содержание (сразу бросается в глаза, что император добавил и пятый пункт):
«I. Мисс Говард разрешается выйти замуж за англичанина. Свобода выбора распространяется на всех британцев, независимо от того, холостяки они, вдовцы или разведенные.
2. Экс-фаворитка станет графиней де Борегар и де Бешеве после возведения этих земель в майорат. И подобно Агнессе Сорель, превращенной в даму де Боте, Херриэт Говард станет дамой де Бель-Эба.
3. Мартен-Константен, ее законный наследник, сможет унаследовать ее привилегии, титулы и земельные владения. Учитывая его французскую национальность, император предлагает этому молодому человеку возможность сделать дипломатическую карьеру.
4. Эжен и Луи не будут разлучены с их воспитательницей. За все время их учебы в средней школе они будут жить в тех же условиях, что и Мартен-Константен, пока не решат для себя, кем им быть, или не выявят какие-нибудь склонности. Александрии Вержо, их мать, не должна этому препятствовать (она на это охотно согласилась, тем более что у нее уже был третий ребенок, родившийся 12 августа 1850 года в результате ее связи с Пьером Бюром, главным казначеем короны, и окрещенный Пьером-Александром).
5. В своих апартаментах во дворце Сен-Клу, к обстановке, являющейся национальным достоянием, мисс Говард добавила множество принадлежащих ей лично портретов, бронзовых изделий из фарфора. Император подумал, что ей будет приятно самой — проследить за упаковкой и отправкой этих предметов искусства и личных вещей, и потому ей разрешается приехать в замок и находиться там».
Спустя несколько дней, когда парижане уже начали вывешивать на своих домах флаги по случаю императорского бракосочетания, мисс Говард упаковала свой багаж на Цирковой улице и уехала в Сен-Клу.
Она оставалась там еще и 30 января, когда пушечный залп и звон колоколов возвестили о том, что Евгения де Монтихо стала императрицей всех французов .
Херриэт была рада, что находится вдали от столицы; однако вечером, узнав, что новобрачные собираются провести первую брачную ночь в замке Вильнев-л'Этан, стоящем на окраине парка Сен-Клу, она разрыдалась и решила вернуться на Цирковую улицу .
В то время как мисс Говард плакала, в Париже толпы горожан в безумном восторге громко славили своих монархов.
На этот раз Евгения, пережившая столько обид, почувствовала наконец, что окончательно выиграла партию и что титул императрицы всех французов заставит замолчать ее противников.
Но она ошибалась.
В тот же вечер редакторы юмористической газеты «Тромбиноскоп» писали:
«В 1851 году м-ль де Монтихо появилась на празднествах в Елисейском дворце, которые в конце концов привели ее к вершине власти. Она сразу обратила на себя внимание своей грацией и своим талантом обходиться минимумом одежды. Однажды Наполеон III вальсировал с ней; она была в сильно декольтированном платье. На следующий день император сделал предложение Евгении де Монтихо. Ей тогда было двадцать семь лет. Выслушав подобное предложение, она должна была бы, как того требуют приличия, покраснеть и опустить глаза. Ей это удалось только после того, как она вспомнила о своем самом нежном детстве. Когда императору стало невтерпеж, она сказала, что должна посоветоваться с матерью. Хроника утверждает, что ей хватило выдержки отказать императору даже в самом маленьком свидетельстве своего расположения, о котором он так просил ее. Его венчание состоялось в соборе Парижской богоматери. Мессу отслужили в главном алтаре, поскольку часовня Пресвятой Девы находилась в ремонте…»
Статья эта была далеко не единственной диссонирующей нотой. Наполеон III и Евгения еще только прощались с приглашенными на церемонию бракосочетания, собираясь отправиться в замок Вильнев-л'Этан чтобы, наконец, насладиться покоем, а уж парижам вовсю распевали насмешливые куплеты. В одних авторы ограничивались намеками на легкомысленную молодость м-ль де Монтихо, в других откровенно сомневались в ее целомудрии.
Короче говоря, царствование Евгении начиналось весьма необычно…
1853 год. Жизнь Второй империи, чье появление было бы невозможно без мисс Говард, все семнадцать лет проходила в сплошных балах. В ритме бодрящей музыки Оффенбаха Наполеон III, с нафабренными усами и обтянутыми шелковыми чулками икрами, носился по паркету, без устали менял своих партнерш, и так продолжалось до того дня, пока пылкие дамы вконец не обессилели, а сам он неожиданно не оказался единственным кавалеристом под Седаном…
И вот тогда несколько прелестных созданий, весьма, кстати, упитанных, что в те времена особенно нравилось и что делало их похожими на соблазнительные пуховые перины, перехваченные посередине, становятся любовницами очень представительных бородачей в цилиндре и визитке, чтобы помочь им в создании Третьей республики, разумеется, единой, неделимой и, главное, наследственно жизнелюбивой…
Г-же де Монтихо были известны ее слова. И потому она ежедневно напоминала дочери, чтобы та ни в коем случае не позволила императору затащить себя в постель.
Но Евгения не нуждалась в ее советах. Она прекрасно владела искусством маневра, позволявшего как можно сильнее разжечь желание влюбленного и привести его к намеченной ею цели.
Как-то раз в императорской гостиной играли в «очко». М-ль де Монтихо сидела справа от Наполеона III и всякий раз, испытывая затруднения, обращалась к нему за советом. И вот, как рассказывает граф Флери, снимая с колоды очередные карты, она обнаружила у себя две «костюмных» «картинки». Она показала их императору, спрашивая взглядом, как поступить. На немой вопрос последовал ответ:
— Остановитесь на этом. У вас хорошие карты!
— Нет, — возразила она, — я хочу все или ничего!
И она потребовала у банкомета еще одну карту. Тот сдал ей туза. Она сразу открыла свои карты, и на лице ее появилась улыбка, казалось, говорившая, что воля торжествует над судьбой …
Фраза «я хочу все или ничего» произвела сильнейшее впечатление на весь королевский двор. Придворные молодые женщины, без конца вертевшиеся перед императором в надежде привлечь его внимание, считали, что «малышка Монтихо» совершила большой промах. И весь вечер злорадствовали по этому поводу.
Однако следующий день принес им небывалое разочарование: к концу обеда Наполеон III взял в руки украшавший обеденный стол венок из фиалок и надел его на голову Евгении.
На сей раз побледнели все придворные.
Не собирается ли император сделать вслед за этим какое-нибудь заявление? Не скажет ли он хотя бы несколько слов в оправдание своего экстравагантного поступка? Или, по крайней мере, произнесет нечто шутливое, дабы освободить это увенчание от всякого символического смысла?
Нет! Он встал и, улыбаясь, направился в гостиную, где уже были расставлены ломберные столы.
Вечер прошел под звук смятенных перешептываний.
Хотя к этому моменту Наполеон III уже твердо решил жениться на Евгении, оставался тем не менее еще один вопрос, который его мучил: была ли молодая испанка невинна в свои двадцать семь лет?
Однажды утром, когда он в очередной раз прогуливался с ней в парке, император с лицемерной наивностью задал ей прямой вопрос.
Глядя ему в глаза, м-ль де Монтихо ответила:
— С моей стороны было бы обманом, сир, не признаться, что сердце мое трепетало, и не раз, но при всем том могу вас заверить, что я все еще мадемуазель де Монтихо…
Наполеон вздохнул с облегчением.
Когда они не спеша возвращались в замок, он сорвал веточку вьющегося на дубе плюща, соединил концы и получившуюся корону с нежностью надел на головку Евгении:
— В ожидании другой, — сказал он…
В конце декабря двор возвратился в Париж. Наполеон III сразу отправился к мисс Говард. Ему не терпелось порвать с ней, хотя именно ей он был всем обязан. И еще одна вещь его тревожила. У англичанки хранились все его письма, все записки, и Наполеон опасался, как бы в порыве отчаяния она не отправила их Евгении… Чтобы забрать эти письма или хотя бы выкупить, он и явился на Цирковую улицу.
Мисс Говард знала, что Наполеон III любит м-ль де Монтихо. Она знала и безмерно страдала от этого. Но, конечно, она не могла знать того, что император, упоминая о ней, сказал Евгении:
— Я больше не увижу ее…
Вот почему мисс Говард приняла с нежностью, хотя и грустной, своего обожаемого любовника.
Но с первых слов ей стало понятно, что этот вечер станет вечером их разрыва. Молчаливая, бледная, утонувшая в мягком, широком кресле, она слушала императора, говорившего ей о деньгах, о «возврате писем», о «возмещении убытков», о титулах, о «династической необходимости», о «вознаграждении за понесенный ущерб»… Когда он, наконец, замолчал, она мягко напомнила ему об обещании жениться. Из деликатности она не коснулась тех огромных сумм, которые он был ей должен, но напомнила о трудных временах, которые они пережили вместе. Тогда он закурил сигарету с обиженным видом и кончил тем, что задремал. Когда же проснулся, огонь в камине уже погас, и в комнате никого не было. Измученная Херриэт ушла спать. На другой день, все еще страдая из-за немыслимого свинства императора, она написала одному из своих соотечественников следующее письмо:
«Его Величество пришел вчера вечером ко мне и предложил выходное пособие: да, графство, титул с правом передачи его по наследству, замок, да еще приличного мужа-француза в придачу… О, как все это ужасно! Доза опиума мне сейчас была бы куда полезнее… Всемогущественный сеньор провел в разговорах со мной два часа… Потом он задремал на моей красной софе и храпел, пока я плакала…
31 декабря Наполеон III дал прием в Тюильри. Дамы де Монтихо, разумеется, тоже были приглашены. В какой-то момент, когда Евгения одна шла через зал Маршалов, ее грубо толкнула г-жа Фортуль, жена министра внутренних дел, сказав при этом ядовитым голосом:
— Я никогда не уступаю дорогу авантюристке!
Побледневшая Евгения посторонилась и сказала:
— Проходите, мадам!
После этого она прошла в зал и села за столом императора рядом с матерью. Наполеон сразу заметил, что на глазах у девушки выступили слезы. Он наклонился к ней:
— Что случилось?
— Случилось, сир, что меня в этот вечер оскорбили, а чтобы не стать оскорбленной во второй раз… Завтра я покидаю Париж…
Тогда Наполеон ласково и нежно накрыл ладонью руку Евгении и сказал:
— Не уезжайте… Завтра вас уже никто не оскорбит…
После обеда г-жа де Монтихо уехала спать с головой, полной радостных предчувствий.
На следующий день, 1 января 1853 года, г-жа де Монтихо подумала, что император приедет к ним инкогнито с новогодними пожеланиями и, воспользовавшись этим, попросит руки Евгении. Крайне взволнованная, она распорядилась расставить по всему дому вазы с цветами, надела шелковое платье цвета морской волны и в ожидании подошла к окну.
В течение всего дня множество карет останавливалось на Вандомской площади у дома 12, но г-жа де Монтихо так и не дождалась, чтобы из одной из них показался громадный нос, который она так желала увидеть.
2 января графиня еще ждала с некоторой надеждой. 3 января ее ожидание сопровождалось тревогой, четвертого — гневом, а пятого — уже ненавистью. Наконец шестого она пригласила к себе своего кузена Фердинанда де Лессепса, своего бывшего любовника Проспера Мериме и графа де Гальве — своего зятя, брата герцога Альбы.
— Что мне делать? — спросила она их. Будущий археолог и историк древних памятников был категоричен:
— Надо уехать, покинуть Париж, вообще Францию и тем самым преподать урок Наполеону III. Евгения была того же мнения.
— Мы должны уехать немедленно. Никаких слов и прощаний.
Потом она призналась, что начала складывать чемодан еще вчера, и вдруг разразилась рыданиями. Тут уж и г-жа де Монтихо взорвалась:
— Я не хочу, чтобы ты страдала! Едем в Рим, и пусть наш отъезд будет пощечиной императору. Этот человек просто плут. Он всю жизнь только и делает, что обманывает!
Но тут снова вмешался Мериме:
— Нет! Не уезжайте. Иначе все подумают, что вы сбежали. Весь двор начнет потешаться… 12 января в Тюильри будет большой бал. Вас туда пригласят. Появитесь на балу и объявите сами императору о своем решении…
При мысли о том, что двор может смеяться над ними, г-жа де Монтихо побледнела:
— Вы правы. Надо остаться. Будем сильнее их.
Но пока г-жа де Монтихо готовилась дать последнее сражение, Наполеона III брали приступом члены его семейства и близкие друзья.
Все стремились доказать ему, что именно для подтверждения того, что Вторая империя родилась, он должен заключить союз с какой-нибудь принцессой королевской крови, а не с некоей «м-ль де Монтихо».
Всем им он отвечал только одно:
— Я люблю ее…
Тогда Плон-Плон начал стучать кулаками по столу, принцесса Матильда кричала, что брак этот погубит империю, а Персиньи, ухватив императора за пуговицу сюртука, завопил:
— Неужели надо было, рискуя всем, совершать государственный переворот при нашей поддержке, чтобы потом жениться на лоретке…
Наполеон III, оставаясь бесстрастным, снова и снова повторял:
— Возможно, но я люблю ее…
Наконец экс-король Жером положил руку ему на плечо:
— Поступай по-своему… Раз ты ее любишь, женись на ней. По крайней мере, у тебя будет красивая девушка в постели…
12 января дамы де Монтихо прибыли в Тюильри, где весь двор смотрел на них с иронией и презрением. Но после одного инцидента улыбки буквально застыли на лицах…
Послушаем рассказ свидетеля, графа де Хюбнера, посла Австрии:
«М-ль де Монтихо появилась под руку с Джеймсом Ротшильдом, по обыкновению очаровывая своим обликом молодой андалузки. Один из сыновей Ротшильда вел г-жу де Монтихо. Отец и сын собирались усадить своих дам на банкетку, где уже сидели жены министров. Одна из них (г-жа Друэн дс Люис), яростная противница предполагаемого брака, сухо заметила м-ль де Монтихо, что эти места предназначены для жен министров. Император заметил это, поспешил на помощь двум попавшим в беду испанским дамам и указал им на стулья рядом с членами семьи. Велико же было смущение строгой блюстительницы правил этикета, слишком поздно заметившей свою оплошность. Еще большим было удивление всех присутствовавших при этой почти бурлескной сцене, которая обнаружила матримониальные намерения императора. Пожалуй, можно считать, что на этом балу состоялось объявление о браке»
Несмотря на честь, которая ей была оказана, Евгения по-прежнему собиралась покинуть Париж.
Во время второй кадрили ее пригласил на танец император. Оба очень смущенные, они долго танцевали молча. Наконец Наполеон III заговорил:
— Что с вами? Вы выглядите усталой? И все же я хотел бы вам сказать…
— Я тоже, сир. Я должна с вами попрощаться.
— Как?
— Я уезжаю завтра.
Император побледнел.
— Пойдемте!
На глазах у остолбеневших гостей он повел девушку в свой кабинет. Они вышли оттуда через полчаса, оба улыбающиеся и даже насмешливые. Весь двор немедленно решил, что в кабинете разыгралась какая-то важная сцена.
Но какая?
Никто не мог даже предположить, что император всех французов только что — почти под диктовку Евгении — написал письмо, адресованное другой женщине.
И женщиной этой была г-жа де Монтихо.
А что касается самого письма, то вот его содержание:
«Г-жа графиня,
Я давно уже люблю мадемуазель вашу дочь и желаю сделать ее своей женой. Поэтому сегодня я прошу у вас ее руки, так как никто, кроме нее, не может составить моего счастья и никто более нее не достоин носить корону. Прошу вас, если вы согласны, не предавать огласке мое предложение, пока мы не уладим все наши дела.
Соблаговолите, госпожа графиня, принять уверение в моей самой искренней дружбе.
Наполеон».
Г-жа де Монтихо вполне могла бы снова расставить в своей гостиной вазы с цветами…
Граф де Хюбнер. Воспоминания о девятилетнем пребывании посла Австрии в Париже при Второй империи.
Когда мать прочла письмо императора, Евгения обняла ее и ушла в свою комнату и спокойно написала победный отчет герцогине Альба:
«Моя дорогая и добрая сестра,
Я хочу первой сообщить тебе, что выхожу замуж за императора. Он был со мной так благороден и проявил ко мне такую нежную привязанность, что я и теперь еще взволнована. Он боролся и победил…»
В своем письме к г-же де Монтихо Наполеон III просил не предавать огласке свое намерение. Он не знал, что слуги во дворце, всегда все знающие, позаботились о том, чтобы распространить эту новость.
И действительно, 16 января весь Париж уже был в курсе и пребывал в растерянности. Вот что рассказывает Орас де Вьель-Кастель:
«Брак этот вызвал дьявольский переполох. Вчера на бирже курс упал на два франка. Прежние политические партии проснулись, завопили о скандале, о скомпрометированной национальной чести и принялись распространять клеветнические слухи о м-ль де Монтихо. Предместье Сен-Жермен сочло себя оскорбленным, император молчал и продолжал готовиться к осуществлению своего намерения. Тьер без конца повторял всем, кто готов был слушать, что „никогда не надо бояться людей слегка подвыпивших, но следует опасаться момента, когда они совсем опьянеют“.
Были, конечно, и такие, кто одобрял этот брак из соображений здоровья. Г-н Дюпин, к примеру, заявил:
— Император правильно делает, что женится на той, которая ему нравится, и не дает себя провести всем этим золотушным немецким принцессам, у которых ноги шире моих. По крайней мере, если император будет… свою жену, так сделает это для собственного удовольствия, а не из чувства долга…
Но что же делал Наполеон III, пока Евгения наслаждалась своим триумфом, а весь Париж бурно обсуждал сообщение об августейшей свадьбе?
Он готовился к первой брачной ночи.
Каждый день после полудня император принимал в тайной гостиной Тюильрийского дворца юную танцовщицу из Оперы, известную своим искусством в делах любви. «Эта девица по имени Адель, по словам Стелли, развила свои таланты, поработав несколько лет у одной куртизанки с улицы Антен, где перебывало все, что было самого порочного в Париже. Адель были известны все позы, которым обучают китайцы, да она и сама изобрела одну фигуру, которую, не мудрствуя лукаво, назвала „штопор“, хотя некоторые очень важные придворные особы отзывались об этом новшестве с уважением».
Еще раньше эта блестящая партнерша обучила графа Флери всем тонкостям маленькой любовной игры, которая описана в учебниках по эротике под выразительным названием «кузнечики-лакомки»…
Надо полагать, в обществе Адель император совершенствовался в своем умении с весьма похвальной целью очаровать Евгению де Монтихо в королевскую брачную ночь…
МИСС ГОВАРД СТАНОВИТСЯ ЗНАТНОЙ ДАМОЙ
Бывают странные совпадения…
Луи Повель
21 января Наполеон III, попросив руки Евгении, получил на это согласие и неожиданно оказался в очень затруднительном положении.
Как объявить мисс Говард о своем обручении?
После долгого размышления монарх решил, что проще всего вообще ничего не говорить, удалить от себя англичанку и сделать так, чтобы она узнала обо всем из газет.
Придя к такому решению, он успокоился и с довольной улыбкой явился на Цирковую улицу.
Херриэт обрадовалась его приходу, бросилась на шею, потянула слегка за усы и потащила на софу.
Наполеон III, хорошо знавший женщин, подумал, что небольшое проявление учтивости приведет мисс Говард в хорошее расположение духа и она спокойно выслушает его. Поэтому он скинул свой сюртук, аккуратно разложил его на кресле, потом развязал галстук и расстегнул ворот рубашки, так как, по словам Леона Пено, был подвержен «распуханию шеи во время любовных усилий».
Через несколько секунд мисс Говард, «этот красивейший английский фрегат, уже плыла, подняв все паруса, по бурному морю любви».
Кончив резвиться, довольные собой любовники подсели к камину, и император заговорил:
— Моя дорогая Херриэт, — начал он, — я решил послать вас с официальной миссией.
Такое доверие заставило мисс Говард просто покраснеть от удовольствия. Она с нежностью обняла Наполеона III, который объяснил ей, что некий английский шантажист грозит ему скандалом.
— Вы поедете в Лондон, — сказал он. — Вам надо будет изучить обстоятельства дела и негласно повидаться с людьми, указанными в этом списке. В вашем путешествии вас будет сопровождать г-н Жан Мокар. Вы выезжаете завтра.
Вне себя от радости, что может оказать услугу своему драгоценному любовнику, Херриэт мгновенно собрала вещи. На рассвете следующего дня, в сопровождении главы правительственного кабинета, она уселась в коляску и покатила в Гавр, где, как было условленно, ей надо было сесть на корабль и отплыть в Англию.
Через несколько часов после того как молодая женщина и г-н Мокар выехали в Нормандию, император обратился к приглашенному в тронный зал дипломатическому корпусу. Уверенный в том, что навсегда избавился от несчастной Херриэт, он в каком-то игривом тоне заговорил о своей женитьбе:
— Брак, в который я собираюсь вступить, нарушает традиции старой политики.
Но именно в этом его преимущество.
Когда на глазах у дряхлеющей Европы вас, силой нового порядка, возносит до уровня древних династий, то надо понимать, что происходит это не по причине искусственного превращения вашего герба в старинный и попытки любой ценой приобщиться к семье существующих королей, а скорее потому, что вы постоянно помните о своем происхождении и перед всей Европой легко соглашаетесь носить звание выскочки, звание, между прочим, весьма славное, если вы «приобретаете» его в результате голосования большинства народа. И вот теперь я хочу сказать Франции: я предпочитаю женщину, которую люблю и уважаю, женщине мне незнакомой, брак с которой может обернуться не только преимуществами, но и жертвами…
После этого он заговорил о Евгении с волнением и нежностью:
— Моя избранница — женщина высокого происхождения. Француженка сердцем, она, будучи испанкой, имеет то преимущество, что во Франции у нее нет семьи, членам которой надо было бы раздавать почести и звания. Глубоко верующая католичка, она будет возносить Всевышнему те же молитвы, что и я — молитвы о счастье Франции. Грациозная и добрая, она, в своей новой роли, возродит добродетели императрицы Жозефины .
В тот же день дамы де Монтихо поселились в Елисейском дворце. Евгения немедленно написала сестре свое знаменитое письмо:
«Сестра моя.
В настоящий момент я перебираюсь в Елисейский дворец и у меня нет ни минутки времени, чтобы передать тебе мое волнение. Все это очень грустно. Я простилась с моей семьей, моей страной, чтобы всю себя посвятить одному человеку, который полюбил меня так, что возвысил до трона. Я люблю его, и это самая большая гарантия нашего счастья. Он благороден сердцем и предан мне. Надо хорошо знать его в частной жизни, чтобы понять, какого уважения он достоин. Его речь произвела магическое действие, потому что он обращался к народу и к сердцу каждого, а это во Франции никогда не было делом бесполезным. Сегодня я пока еще с ужасом думаю об ответственности, которая ляжет на меня, но все-таки я выполню предначертанное мне судьбой. Я Дрожу, нет, не от страха перед убийцами, а.от того, что могу оказаться менее значительной в Истории, чем Бланка Кастильская и Анна Австрийская. Посылаю тебе речь Луи-Наполеона и уверена, что она тебе понравится.
Прощай. Сегодня в первый раз кричали: «Да здравствует императрица!» Дай Бог, чтобы так было всегда, но в случае несчастий я буду тверда и мужественна еще больше, чем при полном благоденствии.
Любящая тебя сестра
Евгения».
Объявив о своем браке. Наполеон III вернулся в свои покои, пообедал и с легким сердцем улегся спать.
Он и подумать не мог, что капризы погоды могут опрокинуть все его планы. А между тем сильный шторм, разыгравшийся на Ла-Манше, стал причиной того, что мисс Говард и г-н Мокар застряли в порту и вынуждены были провести ночь в портовой гостинице…
Утром 23-го, в тот час, когда император с ощущением наступившей свободы поднялся, напевая, с постели, Херриэт, поджидавшая судно из Саутгемптона, купила газету и, кинув на нее рассеянный взгляд, побледнела: шапка, набранная крупными буквами на первой странице, гласила:
«Его Величество Император объявил о своей помолвке с м-ль Монтихо».
Мисс Говард залилась слезами:
— Так вот почему он отправил меня в Англию!
Но она быстро овладела собой и заявила:
— Мы возвращаемся в Париж!
Через полчаса молодая женщина и чувствовавший себя очень неловко г-н Мокар снова сели в коляску и во весь опор помчались в столицу.
Вечером, несмотря на то, что лопнувшая ось задержала их в пути на шесть часов, мисс Говард прибыла на Цирковую улицу.
— Скажите императору, что я нахожусь у себя, — сказала она главе кабинета, — а также добавьте, что он еще вспомнит обо мне…
После чего она вошла в свой дом.
Глазам ее предстало ужасающее зрелище. Вся мебель была перевернута, выпотрошена, кресла и диваны вспороты. Из комодов, секретеров, буфетов оказались вытащены все ящики, а их содержимое в полном беспорядке валялось на ковре.
В полном отчаянии Херриэт поднялась на второй этаж; увы, та же картина: весь гардероб был перевернут, меха искромсаны, кружева порваны, белье изрезано в лохмотья, и все это разбросано по всему полу.
Тогда она ринулась в свой будуар: там замки всех ящичков были взломаны, и зияющий пустотой секретер, по словам г-жи Симоны Андре-Моруа, напоминал глубокую раку после святотатства…»
Дрожа от предчувствия, Херриэт подошла поближе и увидела, что потайной ящик выворочен. Она лихорадочно порылась в тайнике, достала несколько ларчиков, из которых не пропал «ни один кулон, ни одна серьгам, но тщетно рука ее искала письма, полученные некогда от „ее дорогого императора“…
Теперь мисс Говард поняла все: то был не грабеж, а настоящий обыск.
Накануне своего бракосочетания Наполеон III принял чудовищное решение использовать полицию для изъятия его любовных писем…
Мисс Говард недолго проливала слезы. Гнев ее был так велик, что возобладал над горем, которое ее охватило. Смахнув нервным жестом гору предметов, вываленных на столик секретера, она написала императору записку.
Сухо, в нескольких словах, она потребовала скорейшей аудиенции, «отложив все дела». Одна из ее горничных понесла записку в Тюильри. В тот же вечер Наполеон III, сильно сконфуженный, явился на Цирковую улицу.
Мисс Говард попросила его сесть. Потом протянула ему газету, купленную в Гавре, и спокойно сказала:
— Обычно о своих планах вы сообщали мне сами…
Император опустил свой большой нос. Тогда она указала на развал, все еще царивший в комнате, и притворно ласковым тоном сказала:
— Благодарю вас за то, что вы прислали ко мне своих друзей. С присущей вам деликатностью вы поняли, что это единственный способ заполучить ваши письма… Я имела слабость дорожить ими больше, чем собственной жизнью, и вы, конечно, знали, что я скорее дам себя убить, чем верну их вам…
Наполеон, покрасневший до ушей, молча смотрел на огонь, пылавший в камине.
Мисс Говард продолжала:
— Но я попросила вас о встрече для того, чтобы говорить не о прошлом, а… о будущем… Мы когда-то вместе уже обсуждали возможность нашего разрыва. И вы неоднократно выражали желание видеть меня замужем за государственным чиновником, вдовцом пенсионного возраста. Но так как взгляды наши на этот счет сильно расходятся, я составила небольшой список моих пожеланий. Вот он. Я надеюсь, вы не откажетесь с ним ознакомиться и дать мне завтра ответ. Речь не идет о тех суммах, которые я неоднократно вам одалживала. Но тут я все еще рассчитываю на вашу деликатность…
Наполеон III встал. Неловким шагом он приблизился к Херриэт и попытался обнять ее. Молодая женщина резко вырвалась из его объятий.
— Я жду вашего ответа завтра вечером…
Император поклонился, молча вышел из комнаты и вернулся в Тюильри. Там он внимательно изучил документ, врученный ему мисс Говард, и увидел, что в нем содержится четыре пункта, которые в пересказе г-жи Симоны Андре-Моруа сводятся к следующему:
«1. Коль скоро Его Величество этого требует, мисс Говард обещает выйти замуж, но она хотела бы иметь право выбрать сама своего будущего спутника. „Почетной партии“, которую ей предлагают (чиновника-вдовца, достигшего пенсионного возраста), она бы предпочла „любого англичанина“.
2. Ни разу не нарушив общественного порядка и не совершив ни одного правонарушения, она не хотела бы оказаться высланной за сто верст от Парижа. Желательно, чтобы император ограничился высылкой своей жертвы в пределах департамента Сена-и-Уаза! С сентября 1852 года, опасаясь самого худшего, она подготовила там себе убежище. Отдавая предпочтение оседлой жизни, она приобрела себе поместье с участком в 184 гектара, замком Борегар, фермой Бешеве и конезаводом Бель-Эба. И если согласно этикету прежней монархии мисс Говард должна быть куда-то отослана для принудительного поселения, пусть, по крайней мере, это будут ее собственные владения.
3. Если владелица замка станет после этого графиней де Борегар, то какое имя будет носить ее сын? Этот момент ее беспокоит. В интересах своего сына Мартена-Константена мисс Говард настаивает на праве передачи титула по наследству.
4. Столь же важно для нее сохранить опеку над «ее горячо любимыми приемными сыновьями» Луи и Эженом (незаконнорожденные дети императора от м-ль Вержо, маленькой прачки из форта Ам)».
Своим мелким почерком Наполеон III тут же составил ответ, которого так ждала Херриэт. На другой день офицер охраны доставил его на Цирковую улицу. Вот вкратце его содержание (сразу бросается в глаза, что император добавил и пятый пункт):
«I. Мисс Говард разрешается выйти замуж за англичанина. Свобода выбора распространяется на всех британцев, независимо от того, холостяки они, вдовцы или разведенные.
2. Экс-фаворитка станет графиней де Борегар и де Бешеве после возведения этих земель в майорат. И подобно Агнессе Сорель, превращенной в даму де Боте, Херриэт Говард станет дамой де Бель-Эба.
3. Мартен-Константен, ее законный наследник, сможет унаследовать ее привилегии, титулы и земельные владения. Учитывая его французскую национальность, император предлагает этому молодому человеку возможность сделать дипломатическую карьеру.
4. Эжен и Луи не будут разлучены с их воспитательницей. За все время их учебы в средней школе они будут жить в тех же условиях, что и Мартен-Константен, пока не решат для себя, кем им быть, или не выявят какие-нибудь склонности. Александрии Вержо, их мать, не должна этому препятствовать (она на это охотно согласилась, тем более что у нее уже был третий ребенок, родившийся 12 августа 1850 года в результате ее связи с Пьером Бюром, главным казначеем короны, и окрещенный Пьером-Александром).
5. В своих апартаментах во дворце Сен-Клу, к обстановке, являющейся национальным достоянием, мисс Говард добавила множество принадлежащих ей лично портретов, бронзовых изделий из фарфора. Император подумал, что ей будет приятно самой — проследить за упаковкой и отправкой этих предметов искусства и личных вещей, и потому ей разрешается приехать в замок и находиться там».
Спустя несколько дней, когда парижане уже начали вывешивать на своих домах флаги по случаю императорского бракосочетания, мисс Говард упаковала свой багаж на Цирковой улице и уехала в Сен-Клу.
Она оставалась там еще и 30 января, когда пушечный залп и звон колоколов возвестили о том, что Евгения де Монтихо стала императрицей всех французов .
Херриэт была рада, что находится вдали от столицы; однако вечером, узнав, что новобрачные собираются провести первую брачную ночь в замке Вильнев-л'Этан, стоящем на окраине парка Сен-Клу, она разрыдалась и решила вернуться на Цирковую улицу .
В то время как мисс Говард плакала, в Париже толпы горожан в безумном восторге громко славили своих монархов.
На этот раз Евгения, пережившая столько обид, почувствовала наконец, что окончательно выиграла партию и что титул императрицы всех французов заставит замолчать ее противников.
Но она ошибалась.
В тот же вечер редакторы юмористической газеты «Тромбиноскоп» писали:
«В 1851 году м-ль де Монтихо появилась на празднествах в Елисейском дворце, которые в конце концов привели ее к вершине власти. Она сразу обратила на себя внимание своей грацией и своим талантом обходиться минимумом одежды. Однажды Наполеон III вальсировал с ней; она была в сильно декольтированном платье. На следующий день император сделал предложение Евгении де Монтихо. Ей тогда было двадцать семь лет. Выслушав подобное предложение, она должна была бы, как того требуют приличия, покраснеть и опустить глаза. Ей это удалось только после того, как она вспомнила о своем самом нежном детстве. Когда императору стало невтерпеж, она сказала, что должна посоветоваться с матерью. Хроника утверждает, что ей хватило выдержки отказать императору даже в самом маленьком свидетельстве своего расположения, о котором он так просил ее. Его венчание состоялось в соборе Парижской богоматери. Мессу отслужили в главном алтаре, поскольку часовня Пресвятой Девы находилась в ремонте…»
Статья эта была далеко не единственной диссонирующей нотой. Наполеон III и Евгения еще только прощались с приглашенными на церемонию бракосочетания, собираясь отправиться в замок Вильнев-л'Этан чтобы, наконец, насладиться покоем, а уж парижам вовсю распевали насмешливые куплеты. В одних авторы ограничивались намеками на легкомысленную молодость м-ль де Монтихо, в других откровенно сомневались в ее целомудрии.
Короче говоря, царствование Евгении начиналось весьма необычно…
1853 год. Жизнь Второй империи, чье появление было бы невозможно без мисс Говард, все семнадцать лет проходила в сплошных балах. В ритме бодрящей музыки Оффенбаха Наполеон III, с нафабренными усами и обтянутыми шелковыми чулками икрами, носился по паркету, без устали менял своих партнерш, и так продолжалось до того дня, пока пылкие дамы вконец не обессилели, а сам он неожиданно не оказался единственным кавалеристом под Седаном…
И вот тогда несколько прелестных созданий, весьма, кстати, упитанных, что в те времена особенно нравилось и что делало их похожими на соблазнительные пуховые перины, перехваченные посередине, становятся любовницами очень представительных бородачей в цилиндре и визитке, чтобы помочь им в создании Третьей республики, разумеется, единой, неделимой и, главное, наследственно жизнелюбивой…