Страница:
На этот раз глаза опустила Маргарет.
После Генуи трио объехало всю Италию, на что ушло целых шесть лет.
Мягкий средиземноморский климат действовал возбуждающе на божественную леди, тогда как граф д'Орсе стал понемногу чахнуть.
Однажды Блессингтон подозвал его к себе и сделал ошеломляющее предложение:
— Вы, наверное, знаете, что у меня есть дочь Хэрриет от первого брака. Я готов завещать ей половину своего состояния, если вы согласитесь жениться на ней…
Альфред, крайне смущенный, сказал, что должен подумать.
Вечером в комнате Маргарет он передал содержание своего разговора с ее мужем.
Неукротимая леди расхохоталась и сказала, что эта идея принадлежит именно ей:
— Умоляю тебя, соглашайся. Ведь тогда я постоянно буду рядом с тобой, да к тому же ты получишь состояние моего мужа.
Последний довод оказался решающим для нашего денди. Его брак с пятнадцатилетней Хэрриет был торжественно отпразднован в Неаполе 1 декабря 1827 года. Разумеется, брак этот совершенно не изменил его отношений с Маргарет.
И каждую ночь с неутомимостью, которую времени не удавалось умалить, он совершал с тещей то, что мораль предписывала совершать с супругой…
В 1829 году милое семейство прибыло в Париж и поселилось в частном доме на левом берегу. Подходил к концу уже седьмой год, как божественная леди была любовницей графа д'Орсе, а старый лорд продолжал ничего не замечать.
А между тем весь свет был в курсе этой связи, и множество людей шепотом произносили то, что Саша Гитри вложил в уста одного из своих персонажей:
«Быть слепцом до такой степени, значит, сознательно закрывать глаза…» Но он заблуждался! Лорд Блессингтон и вправду не замечал, что обманут. Поэтому для него оказалось жестокой неожиданностью то, о чем ему поведал один завистник графа д'Орсе.
В результате с ним случился апоплексический удар, который и свел его в могилу.
Нетрудно представить, какое горе пережили Альфред и Маргарет. Однако после похорон они вместе поселились в Лондоне. Повсюду рядом с ними была Хэрриет, отличавшаяся такой же слепотой, как и ее отец. И все же однажды ночью молодой графине пришлось узнать горькую правду. Приболев немного, она встала с постели и пошла к мачехе в спальню попросить о помощи. Тут-то она и увидела любовников, спящих полуобнаженными в одной постели.
Обезумев от ярости, она убежала из дома, прихватив с собой, помимо платьев и драгоценностей, все документы о праве собственности, которую унаследовала…
Альфред д'Орсе был разорен. Как, впрочем, и леди Блессингтон, которая промотала почти все, что ей принадлежало. И теперь оба они были принуждены работать. Маргарет написала несколько книг «О красоте» и одну под названием «Беседы с Байроном» (имевшую огромный успех), а граф д'Орсе рисовал, писал маслом и лепил, приводя в восторг местное дворянство, которое друг у друга буквально из рук вырывало его работы.
Несмотря на семь лет отсутствия, его престиж лондонского денди ничуть не пострадал. Снобы продолжали копировать фасоны его костюмов, его манеры, привычки и даже нервный тик. Однажды он познакомился с полу разорившимся торговцем грубого полотна, который обратился к нему за помощью.
— Через две недели, — ответил ему Орсе, — весь Лондон будет носить костюмы, сшитые из вашей ткани. Торговец с печалью вздохнул:
— Вряд ли это возможно, месье, ткань, которой я торгую, очень грубая, и никто не хочет ее носить.
— Поверьте мне. Завтра мой портной зайдет к вам купить материи, чтобы сшить для меня костюм. В этом костюме мне достаточно будет появиться на Риджент-стрит всего один раз и всего на четверть часа в полдень. Этого хватит, чтобы все снобы, из подражания мне, стали спрашивать, где я приобрел эту чудесную ткань, а затем и кинулись гурьбой в вашу лавку.
Через две недели все лондонские щеголи уже носили костюмы из мешковины, а торговец мануфактуры — костюм из тонкого сукна…
Граф д'Орсе не только забавлялся глупостью своих почитателей, но умел и пользоваться этим. Так, например, однажды он воспользовался смешным пристрастием своих поклонников, чтобы выкрутиться из довольно скверной ситуации. А история приключилась с ним довольно пикантная.
Во время одного обеда, где вина было выпито более чем достаточно, прекрасный Альфред повел себя несколько агрессивно в отношении незнакомца, «форма ушей которого ему очень не понравилась».
— В такие уши особенно хорошо стрелять из пистолета, — сказал он громко.
Ответ незнакомца был краток:
— Мои секунданты будут у вас завтра утром. На другой день, от избытка выпитого накануне, граф проснулся, едва ворочая языком, и сразу вспомнил о предстоящей дуэли. Несколько огорченный этим, он послал своего приятеля навести справки о противнике и вскоре узнал к своему неудовольствию, что спровоцировал на поединок одного из лучших стрелков Лондона.
Тут ему в голову пришла одна идея, и он пригласил к себе своих секундантов:
— Пойдите и найдите этого глупца и скажите ему буквально следующее: «Граф д'Орсе всегда готов встретить вас с оружием в руках, но учтите, что вы идете на верную смерть. После этой дуэли в моду войдет стреляться с вами; все станут вас вызывать и в конце концов, несмотря на то, что вы отличный стрелок, вы останетесь лежать на траве…»
Противник понял, какой опасности себя подвергает, и отказался от дуэли…
В 1840 году Альфред д'Орсе познакомился с Луи-Наполеоном, чей побег из крепости Ам очень его позабавил.
— Что я могу сделать для вас, Монсеньер?
Принц откровенно объяснил ему свою ситуацию:
у него мало денег, мало связей, но зато огромное желание развлечься перед тем, как он начнет готовить новый государственный переворот с целью свержения Луи-Филиппа.
Орсе отвесил глубокий поклон и пообещал организовать несколько приятных вечеров с очаровательными, хотя и мало добродетельными девицами.
И через несколько дней он сдержал слово.
Луи-Наполеон был приглашен на квартиру некоего лорда Бредли, где Альфред собрал не самых застенчивых танцовщиц и нескольких актрис, известных своим талантом общения…
Вечеринка началась банальным обедом при свечах. За столом принц выполнял роль хозяина дома и делал это с большим изяществом. Поэтому прежде, чем пригубить вино, он постарался обмакнуть в своем бокале кончик левой груди двух своих совершенно обнаженных соседок.
Когда пришло время десерта, события неожиданно приняли странный оборот. Вот как об этом рассказывает Эрнест Офрей:
«Одна из актрис, по имени Китти Одлер, вдруг воскликнула:
— Поиграем в маленькие садики!
Выйдя из-за стола, она улеглась на ковре и воткнула в свой «абрикос» маргаритку.
Ее примеру сразу же последовали все приглашенные девицы, и гостиная вмиг стала похожа на цветущую клумбу.
— Кто будет моим садовником? — крикнула Китти Одлер.
Луи-Наполеон, обожавший цветы, кинулся к актрисе и занялся увлекательной работой по уходу за садом. Другие гости, оставив мороженое, последовали примеру принца и попрыгали на предложенные их вниманию маленькие клумбочки.
Тут, правда, случился небольшой беспорядок. В течение нескольких месяцев граф д'Орсе устраивал не менее оригинальные развлечения Луи-Наполеону, но в конце концов его собственные средства так истощились, что ему пришлось снова заняться работой художника и скульптора, дававшей ему хлеб насущный
Херриэт преклонила колени.
Эти две судьбы пересеклись, чтобы основать Империю…
Обоих мгновенно точно громом поразило. Но если в глазах Луи-Наполеона вспыхнул едва уловимый похотливый огонек, прекрасные глаза мисс Говард блестели от восхищения.
Херриэт в то время было двадцать три года. Она была фантастически красива. Один из поклонников так описывал ее: «Голова античной камеи на великолепном торсе». Луи-Наполеон был куда менее соблазнителен. К тридцати восьми годам лицо его носило следы бурно прожитой жизни, дряблые щеки обвисли, из-под глаз не исчезали темные круги, а усы пожелтели от постоянного курения. Из-за слишком коротких ног казалось, что он все время семенит. Несколько более представительным он выглядел, когда оказывался в седле, и его широкая грудь создавала некоторую иллюзию мужественности. Короче говоря, этот изгнанник, покинувший тюрьму без единого су в кармане, не имел ничего, что могло бы соблазнить молодую и очаровательную куртизанку, привыкшую отдаваться за богатство или уж ради возможности испытать истинное удовольствие с каким-нибудь симпатичным и пылким молодым человеком.
Однако в Луи-Наполеоне мисс Говард привлекло нечто иное.
Как все англичане, а тем более англичанки, Херриэт парадоксальнейшим образом боготворила Наполеона. Поэтому ни глуповатый вид, ни нищета этого принца не имели для нее никакого значения. Стоило ей только подумать, что Луи-Наполеона в детстве мог нянчить на коленях сам Император, как ее охватывало, по словам Эдгара Ширера, «необыкновенное волнение, а вслед за ним и неодолимое влечение».
В течение всего вечера их первого знакомства принц и мисс Говард, почувствовавшие тайное и непроизвольное единение, вели на людях диалог, который, однако, имел все признаки и волнующий аромат интимной беседы.
Именно к ней он обращался, вспоминая что-то из прошлого, именно ей сквозь дым сигары, нимало не заботясь о других гостях, рассказывал о неудавшихся государственных переворотах в Страсбурге и Булони, о своей жизни в форте Ам, о своем побеге. Это ее он хотел заставить улыбнуться и — ради этого вставил в произнесенную фразу несколько необычных слов. И, конечно, именно ей он рассказал о своей юности в Арененберге. Не сводя с нее глаз, он говорил целых два часа. И не отрывая от него взора, она слушала его с возрастающим восхищением.
На следующий день они снова увиделись. А на третий день стали любовниками.
Луи-Наполеон был мгновенно покорен. Следует сказать, что мисс Говард как профессиональная куртизанка владела, если можно так выразиться, своим ремеслом в совершенстве. Добросовестная и понимающая, что любая профессия требует навыков, она собирала свои знания по крупицам у опытных мужчин и женщин и не стеснялась интересоваться сложными или старинными рекомендациями по технике своего дела, такими, как, например, «Диалоги» Пьетро Аретино или «Новеллы» Боккаччо. Из них она узнала и об оригинальных позах, и о мало кому известных выдумках, и о придающих новую силу ласках.
Принц сразу понял, что имеет дело не с какой-то дилетанткой. Поэтому он решил во что бы то ни стало удержать при себе эту необыкновенную любовницу и попользоваться ею всласть.
Но так как он все же хорошо знал свет, то постарался выразить свое желание в завуалированной форме:
— Я люблю вас, — сказал он.
Мисс Говард, сильно разволновавшись, разрыдалась.
— Вы же совсем не знаете моей жизни.
Опустив голову, она призналась, что пять лет жила с женатым мужчиной, от которого у нее есть сын. Луи-Наполеон улыбнулся:
— Ну и что же! У меня даже два сына. Два бастарда. Они родились, когда я находился в крепости Ам. Это плоды моего плена. Так что у нас теперь трое детей.
Мисс Говард, как и все женщины ее типа, отличалась быстротой мышления. Она мгновенно поняла, что интерес принца к ней может привести ее к большим высотам. Она знала, что, несмотря на два провала, Луи-Наполеон не утерял своего огромного престижа, что самые значительные лица Англии относились к нему с почтительной симпатией и что политические деятели, информированные на уровне Дизраэли, видели в нем будущего императора французов.
Кровать, на которой она лежала обнаженная поверх одеял и скомканных простыней, казалась ей первой ступенькой к трону.
Поэтому, предложив принцу очередную порцию своих знаний и навыков, она наспех оделась и поспешила к майору Маунтджою-Мартину сообщить, что решила его оставить.
Несчастный раскрыл в изумлении глаза:
— Но почему?
Она объяснила, что ей только что открылась любовь, которую к ней питает Его Императорское Высочество, и что в силу своей натуры она не может разрываться между двумя мужчинами.
Майор был человеком галантным и благородным. Он согласился на разрыв и оставил Херриэт ее состояние, владения, драгоценности и конный выезд.
Через несколько дней Луи-Наполеон покинул скромный отель, где жил до этого, и с великолепной непринужденностью великих мира сего перебрался в роскошное жилище, которое куртизанка недавно сняла на Беркли-стрит.
Его жизнь сразу изменилась. Благодаря состоянию любовницы он теперь мог устраивать приемы, охотиться на лис, разъезжать в экипаже по Лондону, совершать верховые прогулки на прекрасных лошадях, иметь свою ложу в Ковент-Гардене и одеваться как денди.
Ничего удивительного, что такой образ жизни шокировал нескольких людей с принципами, в том числе некоторых французов, с грустью взиравших на претендента на императорский престол, жившего на содержании у дамы полусвета. Одним из этих французов был Алексис де Валон, который однажды написал своей матери во Францию довольно суровое письмо по поводу сына Гортензии:
«Я имел счастье встречать здесь довольно часто принца Луи, одного из тех, о ком вспоминают, когда больше не о чем говорить, одной из тех соломинок, за которые хватаются, когда тонут… Достаточно взглянуть на этого маленького господина, вполне заурядного и пользующегося дурной репутацией, чтобы понять всю беспочвенность возлагаемых на него надежд. Его рост совершенно не соответствует той роли, которую ему хотят предложить. Представь себе маленького господина четырех с половиной футов, уродливого и вульгарного, с огромными усами и свиными глазками. Это что касается лица. А что до морали, так он открыто живет, к стыду английского целомудрия, с актрисой десятого разряда, очень красивой, впрочем, по имени мисс Говард. Такое поведение, из-за которого перед ним постепенно закрываются двери лондонского высшего света, выталкивает его из нормального общества и прибивает к миру бродячих актеров…»
Но ни шутки, ни издевки не смущали Луи-Наполеона. Судьба вывела мисс Говард на предначертанный ей путь, она была красива, умна, богата. Она делала волшебными его ночи, превращала в праздник его дни и была в состоянии, финансируя определенное политическое движение, помочь ему добиться намеченной цели. С какой стати он должен был отказаться от всего этого в угоду буржуазной морали?
В то время как Луи-Наполеон вел ленивое и комфортное существование, Херриэт, верящая в звезду принца, готовила себя к деликатным и одновременно опьяняющим обязанностям имперской советчицы. Чтобы восполнить пробелы своего довольно скудного образования, она наняла преподавателей и стала изучать литературу, историю, искусство, философию.
Однако ее преподаватель истории, писатель Александр Вильям Кинглейк, которого давно уже терзала холостяцкая жизнь, решил, что из такой соблазнительной ученицы вполне может сделать себе любовницу. Зная
прошлое мисс Говард, он полагал, что с легкостью добьется желаемого. Как-то утром, не удосужившись произнести хотя бы одно любезное слово, он склонился к Херриэт и положил руку на бедро.
Молодая женщина приняла оскорбленный вид, чем крайне удивила значительную часть мелкого дворянства. Обескураженный Кинглейк попробовал тогда пощупать ей грудь.
В ответ на это она залепила ему звонкую пощечину. Маленькая куртизанка была мертва. На свет появилась Помпадур…
ТРОН ЛУИ-ФИЛИППА ЗАБРЫЗГАН ГРЯЗЬЮ СКАНДАЛОВ
Пока Луи-Наполеон и мисс Говард наслаждались друг другом, в трон Луи-Филиппа со всех сторон летели брызги грязи вследствие целой серии грандиозных скандалов: два пэра Франции, гг. Тест и Кюбьер, были осуждены за коррупцию; принц Экмюль нанес ножевой удар своей любовнице, «старой потаскухе, не стоившей и пинка ногой» граф Мортье попытался убить свою жену; принц Берг был уличен в подделке жетонов одного из клубов; эскадронный командир Гюдэн из Королевского дома был пойман на плутовстве в карточной игре; Мартэн дю Нор, министр юстиции, скончался при загадочных обстоятельствах; один генерал был обвинен в мошенничестве; магистрат заподозрен в воровстве; наконец, пошел слух, что овдовевшая в 1842 году герцогиня Орлеанская вступила в преступную любовную связь с одним из пэров Франции… Скандалы эти затронули и армию, и магистратуру, и высшую знать, и даже королевскую семью. По меткому выражению канцлера Паскье, «высшее общество стало вызывать у низов просто ужас…».
Еще два скандала привели к тому, что весь фасад монархического здания Орлеанского семейства оказался обезображен глубочайшими трещинами.
Первый разразился весной 1847 года. А если быть точным, то 10 июня.
В этот день весь Париж с удивлением узнал о том, каким странным образом граф де Б. отметил день рождения своей жены. Послушаем, что рассказывает автор «Нескромной хроники 1847 года»:
«Все знают графа де Б., этого невысокого человека со свисающими усами и печально опущенными плечами. Всем также известно, что два года назад он дрался на дуэли из-за оргии, устроенной в доме г-жи де В. И все же я напомню об этой истории тем, кто, возможно, забыл. Во время одной вечеринки, где ни о какой стыдливости не было и речи, какой-то тип в результате чрезмерной пере возбужденности „разбил семейную драгоценность“ (этим выражением пользовались наши денди, когда хотели обозначить то, что природа задумала в качестве признака женского пола); так вот, говорю я, „разбил семейную драгоценность“ той дамы, которую граф де Б. собирался почтить. В результате произошла не слишком куртуазная стычка.
Я здесь передаю их пререкания в том виде, как мне об этом рассказали:
— Месье, вы просто мужлан. Я собирался оказать внимание этой даме, а она по вашей вине на несколько дней вышла из строя…
— Извините, мой друг, но у лилипута не может хватить на всех…
Подобное оскорбление по адресу предмета его знатного мужского достоинства вывело графа из себя, и он тут же потребовал у наглого типа удовлетворения.
На другой день соперники скрестили шпаги, с истинно мужской удалью полоснули друг друга по лицу и, довольные собой, разошлись по домам.
После этого граф де Б., чувствуя себя в прекрасной форме, встретился с дамами и без помех принес жертву на алтарь Венеры.
После этой истории он решил подыскать себе жену и нашел ее в 1846 году в лице Стефании-Анны Н., дочери весьма темпераментного генерала, который, служа в Великой Армии, отличился тем, что с одинаковым рвением служил и Купидону, и своему императору.
Стефания была прелестна. Если верить общественному мнению, она обладала самой красивой грудью в Париже, к тому же унаследовала от отца пылкий темперамент, толкавший ее на излишества, которыми довольно долго пользовался не только ее муж. И однажды граф де Б. нашел ее на диване в гостиной в обществе кучера. Придя в неописуемую ярость, он вытолкал вон слишком галантного фаэтона, сделал вид, что простил неверную жену, но в душе задумал подвергнуть ее публичному и примерному наказанию.
А тут, кстати, 9 июня Стефании исполнилось двадцать три года. Граф де Б. счел этот случаи вполне подходящим для мести. Пригласив в этот день в гости своих ближайших друзей, он сообщил им, что во время десерта их ждет сюрприз. Молодая графиня, горя нетерпением, спросила, что же это за сюрприз.
— Речь идет о вашем именинном пироге, — только и ответил граф, улыбнувшись.
Гости принялись за обед. За столом то и дело слышались шутки и анекдоты, песни и фривольные истории. После того, как был подан сыр, граф встал:
— Именинный пирог, который я посвящаю Стефании, находится в гостиной. Моя дорогая, проводите туда гостей…
Ничего не подозревая, молодая графиня, в свою очередь, поднялась, подошла к дверям, ведущим в гостиную, и открыла их.
Зрелище, открывшееся ее глазам, заставило ее буквально замереть в ужасе.
В гостиной находилось двадцать три кучера!
Немного удивленные гости просили объяснений.
— Я хорошо знаю вкусы моей жены, — сказал граф. — И знаю, что такой «именинный пирог» ей очень понравится… тем более что пробовать его она будет в вашем присутствии…
Несчастная Стефания, поняв, что ее муж вовсе не шутит, со слезами упала перед ним на колени, просила смилостивиться над ней и поклялась в том, что будет вечно верна ему.
Однако граф остался непреклонен. Предложив гостям сесть и угостив их коньяком, он, несмотря на всеобщее смущение и неловкость, приказал своей маленькой графине, если можно так выразиться, «возжечь все двадцать три свечи своего именинного пирога» …
И ничего удивительного, что уже на следующий день весь Париж знал об этом и вовсю потешался.
Само собой разумеется, эту историю ловко использовали в своих целях оппозиционные партии. «Вот они, те мерзости, — писал один памфлетист, — в которых погрязло правящее нами высшее общество. Наш король, этот разжиревший бык с головой, похожей на грушу, восседает на прогнившем троне».
Второй скандал разразился 18 августа 1847-го. В этот день около десяти часов утра парижане с ужасом узнали, что герцогиня Шуазель-Пралэн, дочь маршала Себастиани, министра и посла Луи-Филиппа, на рассвете была убита в своем доме в предместье Сент-Оноре.
Несчастная была задушена, искромсана, исполосована ударами ножа, да еще получила удар по голове рукояткой пистолета. Стены ее комнаты, ковры, мебель, камин — все было забрызгано кровью.
Во второй половине дня публика, с нетерпением ожидавшая новостей, узнала, что префект полиции, взглянув на следы этой бойни, сказал своим сотрудникам:
— Какая грязная работа… Это работа дилетанта… Убийца человек светский.
И с этого момента с затаенным испугом полиция и весь Париж стали подозревать Теобальда де Шуазель-Пралэна, пэра Франции, главного советника, депутата, представителя одной из самых знатных семей Франции и друга короля в том, что он задушил свою жену.
Наконец судьба с помощью очаровательной девицы и нескольких дам, соблазненных прелестями Лесбоса, нанесла последний удар по королевскому трону, в котором, по-мещански развалившись, дремал жирный король Луи-Филипп…
Звание пэра обеспечивало герцогу полную неприкосновенность. Его нельзя было не только арестовать, но даже предъявить ему конкретное обвинение без решения короля. Однако уголовный кодекс позволял применить к пэру нормы обще уголовного права, если таково будет «требование общественности». Представители оппозиции прекрасно знали текст закона. Поэтому к вечеру вокруг особняка Шуазель-Пралэна собралась толпа возмущенных людей. Крепкие и энергичные люди, явившиеся из самых разных районов Парижа и должным образом настроенные, орали во всю глотку:
— Смерть убийце! Смерть! На гильотину его! На фонарь! Убийца!..
Не осмеливаясь взять на себя ответственность и арестовать пэра Франции в отсутствие Луи-Филиппа (который в это время находился в фамильном замке в Э.), префект Аллар поручил восьми полицейским агентам вести круглосуточное наблюдение за герцогом.
Толпа в предместье Сент-Оноре не расходилась до трех часов утра. Рассеявшись у края тротуара и радуясь прекрасной летней ночи, парижане рассказывали друг другу пикантные истории из жизни семейства Шуазель-Пралэн. Некоторые уверяли, что вот уже несколько лет как герцог, пресытившийся собственной женой, чьи десять абортов ее просто изуродовали, стал любовником м-ль Делюзи, изящной гувернантки, нанятой для их детей. Другие говорили, что эта самая гувернантка взяла над герцогом такую власть, что в Во-ле-Виконт, где у Шуазель-Пралэнов был замок, некогда построенный еще суперинтендантом Фуке, она могла показаться несведущим хозяйкой замка… Ситуация, конечно, тяжелая и не раз приводившая к ужасным семейным сценам.
От подобных рассказов до предположения о том, что герцог убил свою жену ради безмятежного сожительства с любовницей, был всего один шаг. Неудивительно, что толпа преодолела его с легкостью, свойственной людям простосердечным, кончив обвинением м-ль Делюзи в соучастии в убийстве.
— Она спряталась в платяном шкафу с кухонным ножом в руках, — говорили они. — Именно она и нанесла герцогине первый удар.
Придя к такому заключению, толпа разразилась новым потоком проклятий, так что стекла дрожали в доме герцога, который как раз в это время, обессиленный, бледный, с опущенной головой отвечал на вопросы полицейских.
Надо сказать, толпа не пощадила и жертву. Если верить этим людям, герцогиня имела пристрастие к забавам тех дам, которые некогда составили славу г-жи Сафо.
— А может, герцог застал герцогиню с одной из ее нежных подруг? — высказал кто-то предположение.
— Кто ж знает, — послышался голос любителя довести мысль до совершенства, — вдруг он нашел ее в объятиях м-ль Делюзи…
Время от времени какой-нибудь человек пробовал направить всю злобу и отвращение в политическое русло:
— Хороша же, нечего сказать. Июльская монархия! — кричал он.
Другой подхватывал:
— Нами правит настоящая гниль!
Так мало-помалу толпа продвинулась до отождествления режима с похотливым герцогом-убийцей и до приписывания королевскому семейству всех пороков подгнивающего общества…
Но что все-таки было правдой во всех этих историях, которые парижане в упоении рассказывали друг другу в эту приятную летнюю ночь?
После Генуи трио объехало всю Италию, на что ушло целых шесть лет.
Мягкий средиземноморский климат действовал возбуждающе на божественную леди, тогда как граф д'Орсе стал понемногу чахнуть.
Однажды Блессингтон подозвал его к себе и сделал ошеломляющее предложение:
— Вы, наверное, знаете, что у меня есть дочь Хэрриет от первого брака. Я готов завещать ей половину своего состояния, если вы согласитесь жениться на ней…
Альфред, крайне смущенный, сказал, что должен подумать.
Вечером в комнате Маргарет он передал содержание своего разговора с ее мужем.
Неукротимая леди расхохоталась и сказала, что эта идея принадлежит именно ей:
— Умоляю тебя, соглашайся. Ведь тогда я постоянно буду рядом с тобой, да к тому же ты получишь состояние моего мужа.
Последний довод оказался решающим для нашего денди. Его брак с пятнадцатилетней Хэрриет был торжественно отпразднован в Неаполе 1 декабря 1827 года. Разумеется, брак этот совершенно не изменил его отношений с Маргарет.
И каждую ночь с неутомимостью, которую времени не удавалось умалить, он совершал с тещей то, что мораль предписывала совершать с супругой…
В 1829 году милое семейство прибыло в Париж и поселилось в частном доме на левом берегу. Подходил к концу уже седьмой год, как божественная леди была любовницей графа д'Орсе, а старый лорд продолжал ничего не замечать.
А между тем весь свет был в курсе этой связи, и множество людей шепотом произносили то, что Саша Гитри вложил в уста одного из своих персонажей:
«Быть слепцом до такой степени, значит, сознательно закрывать глаза…» Но он заблуждался! Лорд Блессингтон и вправду не замечал, что обманут. Поэтому для него оказалось жестокой неожиданностью то, о чем ему поведал один завистник графа д'Орсе.
В результате с ним случился апоплексический удар, который и свел его в могилу.
Нетрудно представить, какое горе пережили Альфред и Маргарет. Однако после похорон они вместе поселились в Лондоне. Повсюду рядом с ними была Хэрриет, отличавшаяся такой же слепотой, как и ее отец. И все же однажды ночью молодой графине пришлось узнать горькую правду. Приболев немного, она встала с постели и пошла к мачехе в спальню попросить о помощи. Тут-то она и увидела любовников, спящих полуобнаженными в одной постели.
Обезумев от ярости, она убежала из дома, прихватив с собой, помимо платьев и драгоценностей, все документы о праве собственности, которую унаследовала…
Альфред д'Орсе был разорен. Как, впрочем, и леди Блессингтон, которая промотала почти все, что ей принадлежало. И теперь оба они были принуждены работать. Маргарет написала несколько книг «О красоте» и одну под названием «Беседы с Байроном» (имевшую огромный успех), а граф д'Орсе рисовал, писал маслом и лепил, приводя в восторг местное дворянство, которое друг у друга буквально из рук вырывало его работы.
Несмотря на семь лет отсутствия, его престиж лондонского денди ничуть не пострадал. Снобы продолжали копировать фасоны его костюмов, его манеры, привычки и даже нервный тик. Однажды он познакомился с полу разорившимся торговцем грубого полотна, который обратился к нему за помощью.
— Через две недели, — ответил ему Орсе, — весь Лондон будет носить костюмы, сшитые из вашей ткани. Торговец с печалью вздохнул:
— Вряд ли это возможно, месье, ткань, которой я торгую, очень грубая, и никто не хочет ее носить.
— Поверьте мне. Завтра мой портной зайдет к вам купить материи, чтобы сшить для меня костюм. В этом костюме мне достаточно будет появиться на Риджент-стрит всего один раз и всего на четверть часа в полдень. Этого хватит, чтобы все снобы, из подражания мне, стали спрашивать, где я приобрел эту чудесную ткань, а затем и кинулись гурьбой в вашу лавку.
Через две недели все лондонские щеголи уже носили костюмы из мешковины, а торговец мануфактуры — костюм из тонкого сукна…
Граф д'Орсе не только забавлялся глупостью своих почитателей, но умел и пользоваться этим. Так, например, однажды он воспользовался смешным пристрастием своих поклонников, чтобы выкрутиться из довольно скверной ситуации. А история приключилась с ним довольно пикантная.
Во время одного обеда, где вина было выпито более чем достаточно, прекрасный Альфред повел себя несколько агрессивно в отношении незнакомца, «форма ушей которого ему очень не понравилась».
— В такие уши особенно хорошо стрелять из пистолета, — сказал он громко.
Ответ незнакомца был краток:
— Мои секунданты будут у вас завтра утром. На другой день, от избытка выпитого накануне, граф проснулся, едва ворочая языком, и сразу вспомнил о предстоящей дуэли. Несколько огорченный этим, он послал своего приятеля навести справки о противнике и вскоре узнал к своему неудовольствию, что спровоцировал на поединок одного из лучших стрелков Лондона.
Тут ему в голову пришла одна идея, и он пригласил к себе своих секундантов:
— Пойдите и найдите этого глупца и скажите ему буквально следующее: «Граф д'Орсе всегда готов встретить вас с оружием в руках, но учтите, что вы идете на верную смерть. После этой дуэли в моду войдет стреляться с вами; все станут вас вызывать и в конце концов, несмотря на то, что вы отличный стрелок, вы останетесь лежать на траве…»
Противник понял, какой опасности себя подвергает, и отказался от дуэли…
В 1840 году Альфред д'Орсе познакомился с Луи-Наполеоном, чей побег из крепости Ам очень его позабавил.
— Что я могу сделать для вас, Монсеньер?
Принц откровенно объяснил ему свою ситуацию:
у него мало денег, мало связей, но зато огромное желание развлечься перед тем, как он начнет готовить новый государственный переворот с целью свержения Луи-Филиппа.
Орсе отвесил глубокий поклон и пообещал организовать несколько приятных вечеров с очаровательными, хотя и мало добродетельными девицами.
И через несколько дней он сдержал слово.
Луи-Наполеон был приглашен на квартиру некоего лорда Бредли, где Альфред собрал не самых застенчивых танцовщиц и нескольких актрис, известных своим талантом общения…
Вечеринка началась банальным обедом при свечах. За столом принц выполнял роль хозяина дома и делал это с большим изяществом. Поэтому прежде, чем пригубить вино, он постарался обмакнуть в своем бокале кончик левой груди двух своих совершенно обнаженных соседок.
Когда пришло время десерта, события неожиданно приняли странный оборот. Вот как об этом рассказывает Эрнест Офрей:
«Одна из актрис, по имени Китти Одлер, вдруг воскликнула:
— Поиграем в маленькие садики!
Выйдя из-за стола, она улеглась на ковре и воткнула в свой «абрикос» маргаритку.
Ее примеру сразу же последовали все приглашенные девицы, и гостиная вмиг стала похожа на цветущую клумбу.
— Кто будет моим садовником? — крикнула Китти Одлер.
Луи-Наполеон, обожавший цветы, кинулся к актрисе и занялся увлекательной работой по уходу за садом. Другие гости, оставив мороженое, последовали примеру принца и попрыгали на предложенные их вниманию маленькие клумбочки.
Тут, правда, случился небольшой беспорядок. В течение нескольких месяцев граф д'Орсе устраивал не менее оригинальные развлечения Луи-Наполеону, но в конце концов его собственные средства так истощились, что ему пришлось снова заняться работой художника и скульптора, дававшей ему хлеб насущный
Херриэт преклонила колени.
Эти две судьбы пересеклись, чтобы основать Империю…
Обоих мгновенно точно громом поразило. Но если в глазах Луи-Наполеона вспыхнул едва уловимый похотливый огонек, прекрасные глаза мисс Говард блестели от восхищения.
Херриэт в то время было двадцать три года. Она была фантастически красива. Один из поклонников так описывал ее: «Голова античной камеи на великолепном торсе». Луи-Наполеон был куда менее соблазнителен. К тридцати восьми годам лицо его носило следы бурно прожитой жизни, дряблые щеки обвисли, из-под глаз не исчезали темные круги, а усы пожелтели от постоянного курения. Из-за слишком коротких ног казалось, что он все время семенит. Несколько более представительным он выглядел, когда оказывался в седле, и его широкая грудь создавала некоторую иллюзию мужественности. Короче говоря, этот изгнанник, покинувший тюрьму без единого су в кармане, не имел ничего, что могло бы соблазнить молодую и очаровательную куртизанку, привыкшую отдаваться за богатство или уж ради возможности испытать истинное удовольствие с каким-нибудь симпатичным и пылким молодым человеком.
Однако в Луи-Наполеоне мисс Говард привлекло нечто иное.
Как все англичане, а тем более англичанки, Херриэт парадоксальнейшим образом боготворила Наполеона. Поэтому ни глуповатый вид, ни нищета этого принца не имели для нее никакого значения. Стоило ей только подумать, что Луи-Наполеона в детстве мог нянчить на коленях сам Император, как ее охватывало, по словам Эдгара Ширера, «необыкновенное волнение, а вслед за ним и неодолимое влечение».
В течение всего вечера их первого знакомства принц и мисс Говард, почувствовавшие тайное и непроизвольное единение, вели на людях диалог, который, однако, имел все признаки и волнующий аромат интимной беседы.
Именно к ней он обращался, вспоминая что-то из прошлого, именно ей сквозь дым сигары, нимало не заботясь о других гостях, рассказывал о неудавшихся государственных переворотах в Страсбурге и Булони, о своей жизни в форте Ам, о своем побеге. Это ее он хотел заставить улыбнуться и — ради этого вставил в произнесенную фразу несколько необычных слов. И, конечно, именно ей он рассказал о своей юности в Арененберге. Не сводя с нее глаз, он говорил целых два часа. И не отрывая от него взора, она слушала его с возрастающим восхищением.
На следующий день они снова увиделись. А на третий день стали любовниками.
Луи-Наполеон был мгновенно покорен. Следует сказать, что мисс Говард как профессиональная куртизанка владела, если можно так выразиться, своим ремеслом в совершенстве. Добросовестная и понимающая, что любая профессия требует навыков, она собирала свои знания по крупицам у опытных мужчин и женщин и не стеснялась интересоваться сложными или старинными рекомендациями по технике своего дела, такими, как, например, «Диалоги» Пьетро Аретино или «Новеллы» Боккаччо. Из них она узнала и об оригинальных позах, и о мало кому известных выдумках, и о придающих новую силу ласках.
Принц сразу понял, что имеет дело не с какой-то дилетанткой. Поэтому он решил во что бы то ни стало удержать при себе эту необыкновенную любовницу и попользоваться ею всласть.
Но так как он все же хорошо знал свет, то постарался выразить свое желание в завуалированной форме:
— Я люблю вас, — сказал он.
Мисс Говард, сильно разволновавшись, разрыдалась.
— Вы же совсем не знаете моей жизни.
Опустив голову, она призналась, что пять лет жила с женатым мужчиной, от которого у нее есть сын. Луи-Наполеон улыбнулся:
— Ну и что же! У меня даже два сына. Два бастарда. Они родились, когда я находился в крепости Ам. Это плоды моего плена. Так что у нас теперь трое детей.
Мисс Говард, как и все женщины ее типа, отличалась быстротой мышления. Она мгновенно поняла, что интерес принца к ней может привести ее к большим высотам. Она знала, что, несмотря на два провала, Луи-Наполеон не утерял своего огромного престижа, что самые значительные лица Англии относились к нему с почтительной симпатией и что политические деятели, информированные на уровне Дизраэли, видели в нем будущего императора французов.
Кровать, на которой она лежала обнаженная поверх одеял и скомканных простыней, казалась ей первой ступенькой к трону.
Поэтому, предложив принцу очередную порцию своих знаний и навыков, она наспех оделась и поспешила к майору Маунтджою-Мартину сообщить, что решила его оставить.
Несчастный раскрыл в изумлении глаза:
— Но почему?
Она объяснила, что ей только что открылась любовь, которую к ней питает Его Императорское Высочество, и что в силу своей натуры она не может разрываться между двумя мужчинами.
Майор был человеком галантным и благородным. Он согласился на разрыв и оставил Херриэт ее состояние, владения, драгоценности и конный выезд.
Через несколько дней Луи-Наполеон покинул скромный отель, где жил до этого, и с великолепной непринужденностью великих мира сего перебрался в роскошное жилище, которое куртизанка недавно сняла на Беркли-стрит.
Его жизнь сразу изменилась. Благодаря состоянию любовницы он теперь мог устраивать приемы, охотиться на лис, разъезжать в экипаже по Лондону, совершать верховые прогулки на прекрасных лошадях, иметь свою ложу в Ковент-Гардене и одеваться как денди.
Ничего удивительного, что такой образ жизни шокировал нескольких людей с принципами, в том числе некоторых французов, с грустью взиравших на претендента на императорский престол, жившего на содержании у дамы полусвета. Одним из этих французов был Алексис де Валон, который однажды написал своей матери во Францию довольно суровое письмо по поводу сына Гортензии:
«Я имел счастье встречать здесь довольно часто принца Луи, одного из тех, о ком вспоминают, когда больше не о чем говорить, одной из тех соломинок, за которые хватаются, когда тонут… Достаточно взглянуть на этого маленького господина, вполне заурядного и пользующегося дурной репутацией, чтобы понять всю беспочвенность возлагаемых на него надежд. Его рост совершенно не соответствует той роли, которую ему хотят предложить. Представь себе маленького господина четырех с половиной футов, уродливого и вульгарного, с огромными усами и свиными глазками. Это что касается лица. А что до морали, так он открыто живет, к стыду английского целомудрия, с актрисой десятого разряда, очень красивой, впрочем, по имени мисс Говард. Такое поведение, из-за которого перед ним постепенно закрываются двери лондонского высшего света, выталкивает его из нормального общества и прибивает к миру бродячих актеров…»
Но ни шутки, ни издевки не смущали Луи-Наполеона. Судьба вывела мисс Говард на предначертанный ей путь, она была красива, умна, богата. Она делала волшебными его ночи, превращала в праздник его дни и была в состоянии, финансируя определенное политическое движение, помочь ему добиться намеченной цели. С какой стати он должен был отказаться от всего этого в угоду буржуазной морали?
В то время как Луи-Наполеон вел ленивое и комфортное существование, Херриэт, верящая в звезду принца, готовила себя к деликатным и одновременно опьяняющим обязанностям имперской советчицы. Чтобы восполнить пробелы своего довольно скудного образования, она наняла преподавателей и стала изучать литературу, историю, искусство, философию.
Однако ее преподаватель истории, писатель Александр Вильям Кинглейк, которого давно уже терзала холостяцкая жизнь, решил, что из такой соблазнительной ученицы вполне может сделать себе любовницу. Зная
прошлое мисс Говард, он полагал, что с легкостью добьется желаемого. Как-то утром, не удосужившись произнести хотя бы одно любезное слово, он склонился к Херриэт и положил руку на бедро.
Молодая женщина приняла оскорбленный вид, чем крайне удивила значительную часть мелкого дворянства. Обескураженный Кинглейк попробовал тогда пощупать ей грудь.
В ответ на это она залепила ему звонкую пощечину. Маленькая куртизанка была мертва. На свет появилась Помпадур…
ТРОН ЛУИ-ФИЛИППА ЗАБРЫЗГАН ГРЯЗЬЮ СКАНДАЛОВ
От зонта нет никакого толку, если ноги утопают в грязи.
Канадская поговорка
Пока Луи-Наполеон и мисс Говард наслаждались друг другом, в трон Луи-Филиппа со всех сторон летели брызги грязи вследствие целой серии грандиозных скандалов: два пэра Франции, гг. Тест и Кюбьер, были осуждены за коррупцию; принц Экмюль нанес ножевой удар своей любовнице, «старой потаскухе, не стоившей и пинка ногой» граф Мортье попытался убить свою жену; принц Берг был уличен в подделке жетонов одного из клубов; эскадронный командир Гюдэн из Королевского дома был пойман на плутовстве в карточной игре; Мартэн дю Нор, министр юстиции, скончался при загадочных обстоятельствах; один генерал был обвинен в мошенничестве; магистрат заподозрен в воровстве; наконец, пошел слух, что овдовевшая в 1842 году герцогиня Орлеанская вступила в преступную любовную связь с одним из пэров Франции… Скандалы эти затронули и армию, и магистратуру, и высшую знать, и даже королевскую семью. По меткому выражению канцлера Паскье, «высшее общество стало вызывать у низов просто ужас…».
Еще два скандала привели к тому, что весь фасад монархического здания Орлеанского семейства оказался обезображен глубочайшими трещинами.
Первый разразился весной 1847 года. А если быть точным, то 10 июня.
В этот день весь Париж с удивлением узнал о том, каким странным образом граф де Б. отметил день рождения своей жены. Послушаем, что рассказывает автор «Нескромной хроники 1847 года»:
«Все знают графа де Б., этого невысокого человека со свисающими усами и печально опущенными плечами. Всем также известно, что два года назад он дрался на дуэли из-за оргии, устроенной в доме г-жи де В. И все же я напомню об этой истории тем, кто, возможно, забыл. Во время одной вечеринки, где ни о какой стыдливости не было и речи, какой-то тип в результате чрезмерной пере возбужденности „разбил семейную драгоценность“ (этим выражением пользовались наши денди, когда хотели обозначить то, что природа задумала в качестве признака женского пола); так вот, говорю я, „разбил семейную драгоценность“ той дамы, которую граф де Б. собирался почтить. В результате произошла не слишком куртуазная стычка.
Я здесь передаю их пререкания в том виде, как мне об этом рассказали:
— Месье, вы просто мужлан. Я собирался оказать внимание этой даме, а она по вашей вине на несколько дней вышла из строя…
— Извините, мой друг, но у лилипута не может хватить на всех…
Подобное оскорбление по адресу предмета его знатного мужского достоинства вывело графа из себя, и он тут же потребовал у наглого типа удовлетворения.
На другой день соперники скрестили шпаги, с истинно мужской удалью полоснули друг друга по лицу и, довольные собой, разошлись по домам.
После этого граф де Б., чувствуя себя в прекрасной форме, встретился с дамами и без помех принес жертву на алтарь Венеры.
После этой истории он решил подыскать себе жену и нашел ее в 1846 году в лице Стефании-Анны Н., дочери весьма темпераментного генерала, который, служа в Великой Армии, отличился тем, что с одинаковым рвением служил и Купидону, и своему императору.
Стефания была прелестна. Если верить общественному мнению, она обладала самой красивой грудью в Париже, к тому же унаследовала от отца пылкий темперамент, толкавший ее на излишества, которыми довольно долго пользовался не только ее муж. И однажды граф де Б. нашел ее на диване в гостиной в обществе кучера. Придя в неописуемую ярость, он вытолкал вон слишком галантного фаэтона, сделал вид, что простил неверную жену, но в душе задумал подвергнуть ее публичному и примерному наказанию.
А тут, кстати, 9 июня Стефании исполнилось двадцать три года. Граф де Б. счел этот случаи вполне подходящим для мести. Пригласив в этот день в гости своих ближайших друзей, он сообщил им, что во время десерта их ждет сюрприз. Молодая графиня, горя нетерпением, спросила, что же это за сюрприз.
— Речь идет о вашем именинном пироге, — только и ответил граф, улыбнувшись.
Гости принялись за обед. За столом то и дело слышались шутки и анекдоты, песни и фривольные истории. После того, как был подан сыр, граф встал:
— Именинный пирог, который я посвящаю Стефании, находится в гостиной. Моя дорогая, проводите туда гостей…
Ничего не подозревая, молодая графиня, в свою очередь, поднялась, подошла к дверям, ведущим в гостиную, и открыла их.
Зрелище, открывшееся ее глазам, заставило ее буквально замереть в ужасе.
В гостиной находилось двадцать три кучера!
Немного удивленные гости просили объяснений.
— Я хорошо знаю вкусы моей жены, — сказал граф. — И знаю, что такой «именинный пирог» ей очень понравится… тем более что пробовать его она будет в вашем присутствии…
Несчастная Стефания, поняв, что ее муж вовсе не шутит, со слезами упала перед ним на колени, просила смилостивиться над ней и поклялась в том, что будет вечно верна ему.
Однако граф остался непреклонен. Предложив гостям сесть и угостив их коньяком, он, несмотря на всеобщее смущение и неловкость, приказал своей маленькой графине, если можно так выразиться, «возжечь все двадцать три свечи своего именинного пирога» …
И ничего удивительного, что уже на следующий день весь Париж знал об этом и вовсю потешался.
Само собой разумеется, эту историю ловко использовали в своих целях оппозиционные партии. «Вот они, те мерзости, — писал один памфлетист, — в которых погрязло правящее нами высшее общество. Наш король, этот разжиревший бык с головой, похожей на грушу, восседает на прогнившем троне».
Второй скандал разразился 18 августа 1847-го. В этот день около десяти часов утра парижане с ужасом узнали, что герцогиня Шуазель-Пралэн, дочь маршала Себастиани, министра и посла Луи-Филиппа, на рассвете была убита в своем доме в предместье Сент-Оноре.
Несчастная была задушена, искромсана, исполосована ударами ножа, да еще получила удар по голове рукояткой пистолета. Стены ее комнаты, ковры, мебель, камин — все было забрызгано кровью.
Во второй половине дня публика, с нетерпением ожидавшая новостей, узнала, что префект полиции, взглянув на следы этой бойни, сказал своим сотрудникам:
— Какая грязная работа… Это работа дилетанта… Убийца человек светский.
И с этого момента с затаенным испугом полиция и весь Париж стали подозревать Теобальда де Шуазель-Пралэна, пэра Франции, главного советника, депутата, представителя одной из самых знатных семей Франции и друга короля в том, что он задушил свою жену.
Наконец судьба с помощью очаровательной девицы и нескольких дам, соблазненных прелестями Лесбоса, нанесла последний удар по королевскому трону, в котором, по-мещански развалившись, дремал жирный король Луи-Филипп…
Звание пэра обеспечивало герцогу полную неприкосновенность. Его нельзя было не только арестовать, но даже предъявить ему конкретное обвинение без решения короля. Однако уголовный кодекс позволял применить к пэру нормы обще уголовного права, если таково будет «требование общественности». Представители оппозиции прекрасно знали текст закона. Поэтому к вечеру вокруг особняка Шуазель-Пралэна собралась толпа возмущенных людей. Крепкие и энергичные люди, явившиеся из самых разных районов Парижа и должным образом настроенные, орали во всю глотку:
— Смерть убийце! Смерть! На гильотину его! На фонарь! Убийца!..
Не осмеливаясь взять на себя ответственность и арестовать пэра Франции в отсутствие Луи-Филиппа (который в это время находился в фамильном замке в Э.), префект Аллар поручил восьми полицейским агентам вести круглосуточное наблюдение за герцогом.
Толпа в предместье Сент-Оноре не расходилась до трех часов утра. Рассеявшись у края тротуара и радуясь прекрасной летней ночи, парижане рассказывали друг другу пикантные истории из жизни семейства Шуазель-Пралэн. Некоторые уверяли, что вот уже несколько лет как герцог, пресытившийся собственной женой, чьи десять абортов ее просто изуродовали, стал любовником м-ль Делюзи, изящной гувернантки, нанятой для их детей. Другие говорили, что эта самая гувернантка взяла над герцогом такую власть, что в Во-ле-Виконт, где у Шуазель-Пралэнов был замок, некогда построенный еще суперинтендантом Фуке, она могла показаться несведущим хозяйкой замка… Ситуация, конечно, тяжелая и не раз приводившая к ужасным семейным сценам.
От подобных рассказов до предположения о том, что герцог убил свою жену ради безмятежного сожительства с любовницей, был всего один шаг. Неудивительно, что толпа преодолела его с легкостью, свойственной людям простосердечным, кончив обвинением м-ль Делюзи в соучастии в убийстве.
— Она спряталась в платяном шкафу с кухонным ножом в руках, — говорили они. — Именно она и нанесла герцогине первый удар.
Придя к такому заключению, толпа разразилась новым потоком проклятий, так что стекла дрожали в доме герцога, который как раз в это время, обессиленный, бледный, с опущенной головой отвечал на вопросы полицейских.
Надо сказать, толпа не пощадила и жертву. Если верить этим людям, герцогиня имела пристрастие к забавам тех дам, которые некогда составили славу г-жи Сафо.
— А может, герцог застал герцогиню с одной из ее нежных подруг? — высказал кто-то предположение.
— Кто ж знает, — послышался голос любителя довести мысль до совершенства, — вдруг он нашел ее в объятиях м-ль Делюзи…
Время от времени какой-нибудь человек пробовал направить всю злобу и отвращение в политическое русло:
— Хороша же, нечего сказать. Июльская монархия! — кричал он.
Другой подхватывал:
— Нами правит настоящая гниль!
Так мало-помалу толпа продвинулась до отождествления режима с похотливым герцогом-убийцей и до приписывания королевскому семейству всех пороков подгнивающего общества…
Но что все-таки было правдой во всех этих историях, которые парижане в упоении рассказывали друг другу в эту приятную летнюю ночь?