Страница:
придя в себя, она начала задавать вопросы. Президент Совета объяснил ей, что Луи-Филипп, желая сблизиться с европейскими дворами, которые оставались связанными с Бурбонами, а его самого считали немного узурпатором, пожелал как можно скорее ввести своего сына в одну из семей «легитимных» суверенов.
Г-жа Дон тут же размечталась уподобиться г-же де Помпадур, которая когда-то очень помогла франко-австрийскому сближению.
— Надо, — заявила она, — женить герцога Орлеанского на эрцгерцогине Австрийской. Подумай, какая слава тебя ждет, если тебе удастся устроить этот союз! Легитимисты будут тебе благодарны в память о Марии-Антуанетте, а бонапартисты увидят в этом воздание должного Марии-Луизе…
Через несколько дней Тьер связался с Меттернихом и, как ему показалось, понял, что австрийский министр отнесся благосклонно к франко-австрийскому браку. И тогда Тьер сообщил королю, что герцогу Орлеанскому остается лишь отправиться в Вену и попросить руки эрцгерцогини Терезы, дочери эрцгерцога Карла.
Восхищенный такой перспективой, герцог Орлеанский в сопровождении герцога Немурского отбыл в австрийскую столицу, где, полагая, что дело слажено, представил письменное предложение о браке.
Но в ответ на это несчастный пережил в тот день самый большой афронт в своей жизни, потому что Меттерних, вежливо выслушавший нашего посла, через которого было вручено предложение, ограничился в ответ всего одним словом, сказанным хотя и с улыбкой, но вполне категорично:
— Нет!
На следующий день Франция стала посмешищем всех королевских дворов Европы, и случилось это из-за бывшей торговки сукном, пожелавшей разыграть из себя знатную даму.
На г-жу Дон эта страшная неудача так подействовала, что с ней едва не случился нервный припадок. Еще ужаснее этот провал отразился на г-не Тьере, поскольку ему пришлось 25 августа подать в отставку, пробыв у власти в течение полугода.
На его пост король пригласил Моле, который возглавил новый кабинет, сделав своим главным сподвижником Гизо.
Царствованию г-жи Дон в одночасье пришел конец. Зато началось царствование принцессы Ливен, любовницы Гизо.
Оскорбленный Тьер заперся у себя дома и, чтобы как-то утешиться, стал любовником еще и свояченицы, Фелиси Дон, продолжая, разумеется, оказывать честь и своей супруге, и своей теще .
Эта довольно сложная ситуация подвигла одного шансонье сочинить очень злободневную песенку с большим количеством куплетов, каждый из которых заканчивался вопросом:
Ах, месье Тьер,
Кого же теперь
Назвать вашей половиной?
Но знал ли он сам ответ на этот вопрос?
Г-ЖА ДОН ХОЧЕТ ЗАТЕЯТЬ «СВОЮ» ВОИНУ
30 мая 1837 года г-жа Дон, категорически запретив своему зятю и дочерям показываться в Париже, ушла спать, терзаемая ужасной мигренью.
Ее недомогание не было следствием капризов весны, слишком мягкой в этом году, или какого-нибудь нового похождения г-на Тьера; причиной головной боли был брак. Дело в том, что в этот день герцог Орлеанский женился на принцессе Элен Мекленбург-Шверинской.
Пока в столице вовсю названивали колокола, г-жа Дон без устали комкала свою пуховую подушку, содрогаясь от рыданий. Зарывшись в подушку, несчастная Софи плакала от мысли, что звучащие в городе колокола отмечают ее провал.
К вечеру она попросила принести ей чашку питательного бульона, разбавленного красным вином, после чего почувствовала себя бодрее и вызвала горничную.
— Попросите г-на Тьера, г-жу Тьер и м-ль Фелиси зайти ко мне.
Когда все почтенное семейство собралось у ее постели, г-жа Дон заговорила:
— Нам не следует дольше оставаться в Париже. Наши противники будут слишком счастливы, демонстрируя нам свою победу. Мы отправимся в большое путешествие по Италии. Вы, Адольф, будучи любителем искусств, сможете посетить музеи, а вы, дети мои, получите возможность расширить свое образование. Затем она отпустила г-жу Тьер и м-ль Фелиси. Когда обе сестры удалились, г-жа Дон, у которой мысль повидать Неаполь и Везувий вызвала жжение в сокровенном месте, принялась ворковать и называть г-на Тьера по имени.
Не говоря ни слова, маленький марселец быстро разделся и прыгнул в кровать, а через несколько мгновений он уже проявлял ту лихорадочную энергию, которая всегда отличала его в подобных обстоятельствах.
Семейство Тьер-Дон провело в Италии четыре приятнейших месяца, затем месяц в Балансе у г-на Талейрана и три недели в Бельгии, заехав по дороге в Лилль, чтобы обнять там г-на Дона.
Нет, конечно, и этот достойный человек приезжал Время от времени в Париж и имел удовольствие заключить в объятия г-на Тьера…
Наконец в начале 1838 года весь квартет вновь собрался в своем доме на площади Сен-Жорж и вступил в бескомпромиссную борьбу с правительством.
Борьбой этой руководила, разумеется, г-жа Дон, которая снова мечтала властвовать над Францией. Намерения ее были так очевидны, что журналисты подвергали ее нападкам, точно какого-нибудь официального политического деятеля. Сам Бальзак писал в «Ревю Паризьен»: «Заговор осуществляется в открытую, при свете дня, а главное — ведется „нянькой“ г-на Тьера. Как я вам уже говорил: dux femina facti… Вы даже не можете себе представить, до какой степени была доведена хитрость упомянутого южанина в соединении с тонким умом этой буржуазки».
Титул «няньки» г-на Тьера очень не понравился г-же Дон, и отныне она воспылала жесточайшей ненавистью к романисту.
Она впала в еще большую ярость, когда узнала, что мать Адольфа, которую слугам было приказано не впускать в отель Сен-Жорж, называла ее «г-жа Плутовка». Доходило, впрочем, немало и других слов, сказанных старой г-жой Тьер. Покинутая, почти без средств к существованию, несчастная старуха жила на каком-то жалком чердаке, в двух шагах от пышного особняка своего сына. Однажды, когда кто-то при ней стал говорить о честности Тьера, она рассмеялась:
— Честность у Адольфа? Послушайте меня: те, кто позволит ему встать на запятках их кареты, вы слышите, на запятках, могут быть уверены, что очень скоро он займет их место внутри кареты…
Неистовый карьеризм маленького марсельца был, это надо признать, объектом всеобщего презрения. Как-то раз Тьер, выпячивая грудь и распрямляясь в своих маленьких башмачках, сказал Арману Каррелю:
— Я знаю, что меня ждет. Я погибну от удара ножа на улице или на эшафоте.
— Вы, мой маленький Тьер, вы никогда не умрете иначе как от пинка ногой в ж…
Все эти истории, с удовольствием сообщавшиеся прессой, приводили в отчаяние г-жу Дон. Но среди всех историй была одна, от которой она позеленела: в какой-то газете утверждалось, что во время оргии в Гранво у графа Вижье г-н Тьер, открыв окно, развлекался тем, что показывал прохожим свой зад между двумя горящими свечами…
Напрасно Адольф отрицал этот факт и божился, что такого не было. Г-жа Дон, прекрасно знавшая пристрастие своего любовника к эксгибиционизму, затаила в своей душе ужасное сомнение.
И все же Тьер и его мегера одержали верх над своими недоброжелателями. После двух лет эпической борьбы, 1 марта 1840 года, Луи-Филипп снова поставил во главе правительства своего «маленького председателя». Последний немедленно вошел в контакт с ведущими лидерами политических партий. Однако все отказались с ним сотрудничать. В конце концов ему пришлось обращаться к парламентариям второго порядка и формировать то, что журналисты окрестили «кабинетом министров из прислуги».
Альфонс Карр, а вечно ироничной судьбе захотелось сделать постоянным противником Тьера полемиста по имени Карр, опубликовал в своей газете следующий комментарий:
«I марта 1840 года королевский ордонанс, опубликованный в „Мониторе“, оповестил Францию, что отныне ею управляет новый кабинет министров в следующем составе:
Председатель Совета и глава министерства иностранных дел — г-н Тьер.
Глава военного министерства — г-н Тьер под именем г-на де Кюбьера.
Глава министерства общественных работ — г-н Тьер под именем г-на Жобера.
Глава министерства финансов — г-н Тьер под именем г-на Пеле де ла Лозера.
Глава военно-морского министерства — г-н Тьер под именем г-на Руссена.
Глава министерства внутренних дел — г-н Тьер под именем г-на де Ремюза.
Глава министерства юстиции и культов — г-н Тьер под именем г-на Вивьена.
Глава министерства торговли — г-н Тьер под смешным псевдонимом г-на Гуэна.
Снова оказавшись в своем председательском кресле, Тьер решил, что ему все позволено. Для начала он, уже имевший для собственного ублаготворения трех жен, взял себе еще одну любовницу. Каждую неделю, в назначенный час, он отправлялся провести с ней время в ее маленькой квартирке на улице Вожирар. И ничего удивительного, что королю об этом немедленно доложила его собственная тайная полиция. Однажды, когда в Тюильри ждали прибытия г-на Тьера, Луи-Филипп сказал, смеясь, г-ну де Мальвилю:
— Он сейчас находится на улице Вожирар в доме номер такой-то. Поезжайте и постарайтесь вытащить его оттуда.
Мальвиль немедленно вскочил в карету и отправился по указанному адресу. Подъехав к нужному дому, он попал в затруднительное положение, потому что не знал имени дамы, у которой находился председатель совета министров. Поэтому он стал кричать:
— Адольф! Адольф!
На четвертом этаже приоткрылось окно, и из него выглянул совершенно голый Тьер:
— Я спускаюсь, — сказал он.
Через полчаса он появился в Тюильри.
— Г-н председатель совета, вы опаздываете, — сказал ему король.
Тьер опустил голову:
— Приношу вам свои извинения, Ваше Величество, но я готовился к заседанию. Луи-Филипп расхохотался:
— Ну, тогда я сожалею, что побеспокоил вас в ваших приготовлениях!
В течение многих месяцев выражение «быть в приготовлениях» означало в Париже самое сладостное из всех занятий.
Этим выражением пользовались все, но не г-жа Дон, которая была очень уязвлена…
В особняке Сен-Жорж инцидент на улице Вожирар был обойден всеобщим молчанием.
«Лишь г-жа Дон, — сообщает Дидье Сентив, — ограничилась прозрачным намеком, давая понять г-ну Тьеру, что все в доме осведомлены о его недостойном поведении и добровольно закрывают на это глаза».
Разговор происходил за обедом, на котором присутствовал отставной офицер наполеоновской армии, без устали расточавший похвалы достоинствам и заслугам Наполеона. Г-жа Дон тут же воспользовалась этим, чтобы провести параллель между маленьким корсиканцем и собственным маленьким марсельцем.
— Он обладал природным красноречием, присущим всем южанам, — заявил старый гусар.
— Как г-н Тьер, — мягко сказала г-жа Дон.
— У него был такой певучий выговор!
Г-жа Дон улыбнулась:
— Как у г-на Тьера!
— Он был человеком, крайне умеренным в пище!
Г-жа Дон сделала легкий жест рукой:
— Как г-н Тьер!
— Он повсюду возил за собой походную кровать!
Г-жа Дон подмигнула:
— Как г-н Тьер!
— Он обожал лошадей!
Г-жа Дон вдохнула:
— Как г-н Тьер!
Несколько раздраженный гость сказал наконец:
— У него на улице Отвиль была никому не известная любовница!
И тут г-жа Дон сказала спокойно:
— А это далеко от улицы Вожирар?
Г-н Тьер, покрасневший как рак, едва не подавился, и теперь он, еще мгновение назад желавший, чтобы диалог между любовницей и гостем длился вечно, поспешил сменить тему…
Г-жа Дон не сделала больше ни одного замечания, хорошо зная, что одной удачной фразой сумела усилить свою власть и свой престиж.
Отныне, подчинив маленького Адольфа, которому за столько проступков требовалось вымолить прощение, Софи окончательно забрала в свои руки все бразды правления в правительстве.
«Власть этой женщины огромна, — писал тогда Бальзак. — Во множестве случаев именно г-жа Дон вынуждала г-на Тьера принимать решение. Сегодня, когда после обеда он принимает какого-нибудь посла и временами начинает дремать, она постоянно находится поблизости, наблюдает за ним и отвечает вместо него».
Каждое утро председатель совета являлся в комнату г-жи Дон с набросками своих речей, черновиками докладов, конфиденциальными делами, дипломатическими депешами и давал все на просмотр своей любовнице.
Теперь дочь торговца сукном высказывала свое мнение, указывала, какое слово вычеркнуть, предлагала подходящий, по ее мнению, ответ послу, вычеркивала чье-нибудь имя из списка новых назначений или изменяла смысл будущей речи.
Совершенно подчинившись всем требованиям этой женщины, которая вечером заставляла его отказаться от того, что он обещал утром, Тьер очень скоро навлек на себя недовольство огромного числа людей, которые называли его флюгером и грубияном.
Это легкомысленное поведение в один прекрасный день едва не стоило ему пинка под зад, о чем ему и объявил Арман Каррель.
Послушаем, что рассказывает шевалье де Кюсси. «Когда король поручил г-ну Тьеру сформировать кабинет министров, этот государственный деятель пришел поговорить об этом с генералом Жакмино и посоветоваться с ним. Генерал, хорошо знавший Тьера и отличавшийся речью грубоватой, но искренней в силу своего энергичного и пылкого характера, отговаривал его от подобного поручения или, по крайней мере, советовал отказаться в новом кабинете министров от таких постов, как председатель совета и министр иностранных дел. Для пояснения такого совета он перечислил три главных аргумента:
«Разумеется, ошибочно, я в этом уверен и потому остаюсь вашим другом, общественное мнение обвиняет вас в том, что с поста государственного секретаря по финансам в министерстве Лаффита вы ушли не с чистыми руками. Это первый аргумент… Перейдем ко второму.
Ошибочно или справедливо, я сейчас не стану в это углубляться, общественное мнение обвиняет вас в том, что вы были и сейчас еще являетесь любовником своей тещи. Не находите ли вы, что уже эти два обстоятельства должны повредить вашему достоинству и помешать дипломатическому корпусу видеть в вас человека незапятнанного, как и положено представителю Франции, общающемуся с иностранцами, которым ваши общеизвестные политические взгляды не внушают доверия?
И, наконец, позвольте вам заметить, среди посланников, представляющих Европу и принадлежащих сплошь к высшей аристократии своих стран, необходимо, по крайней мере, чтобы вы, «демократ», обладали достойным, представительным, строгим внешним видом. В действительности же ваш слишком малый рост всему этому не способствует. Вы можете быть прекрасным министром внутренних дел, но вы никогда не будете подходящим и, значит, полезным, с точки зрения интересов отечества, ни председателем совета министров, ни министром иностранных дел.
После нескольких минут молчания г-н Тьер сказал, что он уступает доводам генерала без каких бы то ни было комментариев, и удалился от него около двух часов ночи, сказав только, что он не откажет королю в своей поддержке, выполнит возложенную на него Его Величеством миссию по формированию нового кабинета, но сам не войдет в него или, по крайней мере, не станет — это решено — ни председателем, ни министром иностранных дел…»
По просьбе Тьера генерал Жакмино согласился приехать к нему часам к семи утра, чтобы вместе поработать над составом будущего кабинета.
«Верный своему слову, генерал Жакмино явился к г-ну Тьеру в семь утра. Он нашел г-жу Дон в кабинете своего зятя, который тут же объявил гостю, к его крайнему изумлению, что его кабинет уже составлен и что он будет участвовать в нем в качестве председателя, взяв себе одновременно портфель министра иностранных дел.
— К чему же было меня беспокоить в столь ранний час, — сказал генерал, — после стольких обещаний, сказанных вами пять часов назад на протяжении четырехчасового разговора?
С этими словами разгневанный генерал Жакмино взял шляпу и удалился.
В тот же день во время заседания палаты депутатов г-н Тьер и генерал Жакмино оба были выбраны в Президиум. Явившись туда, где должен был заседать Президиум, генерал увидел уже занявшего свое место г-на Тьера, который сделал вид, что не заметил появления своего коллеги. Генерал ничем не выказал недовольства, но в конце заседания сказал:
— Тьер, мне надо вам кое-что сказать.
Покинув вместе палату, они направились в сторону площади Согласия… Генерал первым нарушил молчание, длившееся с самого выхода из Пале-Бурбон:
— Сегодня утром, месье, — сказал он Тьеру, — я был несказанно удивлен: после того, как несколько часов назад мы пришли к общему мнению, вы приглашаете меня к себе только за тем, чтобы с необыкновенной легкостью сообщить, что вы поступили совершенно наоборот. Я выразил вам свое недовольство, уступив место г-же вашей теще, чьи суждения в этих обстоятельствах вас устроили больше, чем мои; но проявленное мною недовольство ни в коей мере не оправдывает вашей невежливости по отношению ко мне, когда вы не пожелали ответить на мое приветствие. Так вот, месье, на этот раз я выскажу вам свое мнение, к которому советую прислушаться. Я никогда никому не позволял грубости в свой адрес. Если бы король, или принц королевской крови, или мой отец, месье, даже мой отец осмелился не ответить на мое приветствие, я бы с таким человеком раз и навсегда прекратил все отношения. Всякое же лицо иного порядка — как вы, например, месье, — позволившее себе подобную грубость, получило бы от меня просто пинка под зад…
Г-н Тьер, — завершил наконец, свой рассказ генерал Жакмино, — сослался на свое плохое зрение, на занятость в тот момент, на рассеянность и сказал, что я слишком близко к сердцу принимаю такие мелочи. Он говорил со мной непринужденным и шутливым тоном и, прощаясь со мной, протянул мне руку, которую я не принял, однако не было больше случая, чтобы он не раскланялся со мной
— Ну что, мой дружочек, значит, мы убили нашего папочку?
Вопрос, согласитесь, выглядит странным. Ответ — и того страннее:
— А что вы хотите, — сказал осужденный, потупив взор, — нет людей без недостатков…].
А вскоре у г-на Тьера начались неприятности куда более серьезные.
С некоторых пор египетский паша Мехмет Али, которому покровительствовала Франция, находился в состоянии войны с султаном Махмудом, которого поддерживала Англия.
Весной 1840 года Лондон и Вена, опасаясь, что Россия воспользуется этим конфликтом и захватит Константинополь, предложили Франции совместное вмешательство в целях урегулирования турецко-египетского спора. Луи-Филипп согласился.
К сожалению, Антанта складывалась с большим трудом. Действовать заодно с Англией значило выказать враждебность нашему другу паше и восстановить общественное мнение против правительства, а поддержать Мехмета Али — значит вызвать озлобление Англии и Европы по отношению к Франции.
Оказавшись в этой сложной ситуации, г-н Тьер и г-жа Дон часами разглагольствовали на эту тему, но все никак не могли принять решение.
И тогда Пальмерстон, форсируя события, сумел добиться 15 июля подписания договора, по которому четыре державы — Англия, Пруссия, Австрия и Россия — объединились для поддержки султана против паши.
Эта новость сильно взволновала общественность Франции. Народ, который по-прежнему придерживался бонапартистских настроений, полагал, что следует воспользоваться этой «изменой», чтобы отомстить за императора…
Буржуазия, воодушевленная не менее воинственным духом, кричала: «Что за наглый договор?»
Жадно вдыхая этот ветер народного гнева, г-жа Дон поняла, что у нее появился неожиданный шанс создать своему дорогому Адольфу популярность в глазах нации.
Она позвала Тьера, изложила ему свой план, распалила его честолюбие и побудила объявить войну Англии.
Председатель совета министров попытался возразить, что король самым решительным образом держится за мир. Г-жа Дон, уже видевшая своего любовника в роли Наполеона, гарцующего на белом коне и въезжающего в Тюильри под крики неистовствующей толпы, не желала ничего слышать:
— Ты должен начать войну!
На этот раз Тьер сдвинул брови, принял угрожающий вид и вприскочку направился в свой председательский кабинет. Через несколько часов он отдал приказ о мобилизации четырех призывных возрастов, о формировании полков и о сооружении целой системы укреплений вокруг Парижа.
В течение месяца вся страна, настроенная прессой по указанию правительства, ждала лишь повода к ссоре. Альфонс Карр с обычной для него проницательностью писал:
«Г-н Тьер играет судьбой Франции в „орел или решку“, и монета уже подброшена!»
Альфонс Карр не знал, что подбросила ее г-жа Дон…
2 октября Париж с ужасом узнал, что Мехмет Али, которого все считали непобедимым, был буквально раздавлен британским флотом.
Г-жа Дон впала в транс:
— Нельзя терять ни минуты, надо заставить короля решиться на войну.
Г-н Тьер, намереваясь поставить Луи-Филиппа перед свершившимся фактом, начал с того, что решил направить в Средиземное море флот адмирала Дюперре, созвал обе палаты и подготовил манифест к Европе.
4 октября король, возмущенный воинственной активностью маленького марсельца, взял на заседании совета слово и высказался самым решительным образом против отсылки манифеста.
В течение двух недель, побуждаемый г-жой Дон, Тьер использовал все свое красноречие и всю свою марсельско-левантийскую хитрость, чтобы заставить Луи-Филиппа объявить войну.
Но король был непреклонен.
17 октября он сказал Тьеру:
— Унижение Франции, мой дорогой министр, это все газетные штампы… Вы понятия не имеете об этой стране; она, в сущности, не желает войны, и если мы все-таки ее начнем, мы будем кончеными людьми — вы, я, мои сыновья, моя семья, моя жена, ваша жена, ваша теща…
При этих словах Тьер опустил голову, сильно смутившись. Через одиннадцать дней он был вынужден уйти в отставку и отказаться от власти на целых тридцать лет!
Благодаря мудрости своего короля Франция избежала войны. Но воинственность г-жи Дон имела самые пагубные последствия.
Бряцанье оружием, раздававшееся во Франции в течение трех месяцев, и истерические речи г-на Тьера сильно обеспокоили Германию. До такой степени, что Генрих Гейне позже писал: «Слишком шумный барабанный бой г-на Тьера пробудил от летаргического сна нашу добрую Германию… Он с такой силой играл зорю, что мы больше не смогли снова заснуть и с тех самых пор стоим на ногах…»
Так что в какой-то степени именно с подачи г-жи Дон, честолюбивой любовницы г-на Тьера, мы получили войну 1870 года, а она, в свою очередь, породила войны 1914 и 1939 годов…
Для одной женщины, пожалуй, многовато!..
ПАЛАТА ПЭРОВ ОБРЕКЛА ЛУИ-НАПОЛЕОНА НА ЦЕЛОМУДРИЕ
В конце июля 1840 года в продымленном кабачке лондонского порта капитана грузового судна «Город Эдинбург» посетил элегантный человек, который обратился к нему с такими словами:
— Мои друзья поручили мне организовать маленькое путешествие к берегам Германии. По правде сказать, у нас нет никакой определенной цели. Побуждаемые всего лишь собственной фантазией, мы, возможно, захотим доплыть до Гамбурга. Не могли бы вы взять нас на борт вашего судна? Нас будет около шестидесяти человек.
Капитан, попыхивая трубкой, ответил, что его судно пригодно для транспортировки, как грузов, так и людей, и потому предложение кажется ему вполне приемлемым.
— Должен только предупредить вас, — сказал денди, — мои друзья, да и я сам большие оригиналы. Когда мы путешествуем, нам нравится окружать себя тайной. Поэтому мы бы хотели, чтобы вы не интересовались, откуда мы прибыли, куда направляемся и кто мы такие… Из любви к приключениям мы можем также попросить вас изменить маршрут во время путешествия. Подобный каприз не должен вас удивлять. Ко всему сказанному могу лишь добавить, что нас устроит любая названная вами цена.
Капитан подумал, что все-таки на земле полно чудаков, согласился на странные условия, выдвинутые его клиентом, и объявил, что готов пуститься в неизвестность.
Вечером 5 августа таинственные пассажиры поднялись на борт «Города Эдинбурга». Они действительно производили впечатление довольно странной компании. Некоторые выглядели вполне прилично, но большая их часть состояла из жалких на вид людишек в потертой одежде и стоптанных башмаках. Вслед за ними на судно подняли их не менее поразительный багаж. Туристы, оказавшиеся и впрямь большими оригиналами, прихватили с собой целые тюки съестных припасов, коляску, целый пакет проспектов и запертого в клетку наполовину ощипанного орла…
В 8 часов вечера снялись с якоря. К 3 часам утра человек, нанимавший судно, подошел к капитану:
— Один из моих друзей опоздал к отходу. Остановитесь в устье Темзы. Он догонит нас на лодке.
Капитан приказал остановиться в указанном месте и стал ждать. Очень скоро послышались удары весел о воду. Спустили трап, и незнакомый человек поднялся на борт. Было видно, что он пользовался большим уважением у остальных пассажиров. Маленький, с каким-то мутным взглядом, в круглой шляпе, он, однако, совершенно не производил впечатление важной персоны.
Г-жа Дон тут же размечталась уподобиться г-же де Помпадур, которая когда-то очень помогла франко-австрийскому сближению.
— Надо, — заявила она, — женить герцога Орлеанского на эрцгерцогине Австрийской. Подумай, какая слава тебя ждет, если тебе удастся устроить этот союз! Легитимисты будут тебе благодарны в память о Марии-Антуанетте, а бонапартисты увидят в этом воздание должного Марии-Луизе…
Через несколько дней Тьер связался с Меттернихом и, как ему показалось, понял, что австрийский министр отнесся благосклонно к франко-австрийскому браку. И тогда Тьер сообщил королю, что герцогу Орлеанскому остается лишь отправиться в Вену и попросить руки эрцгерцогини Терезы, дочери эрцгерцога Карла.
Восхищенный такой перспективой, герцог Орлеанский в сопровождении герцога Немурского отбыл в австрийскую столицу, где, полагая, что дело слажено, представил письменное предложение о браке.
Но в ответ на это несчастный пережил в тот день самый большой афронт в своей жизни, потому что Меттерних, вежливо выслушавший нашего посла, через которого было вручено предложение, ограничился в ответ всего одним словом, сказанным хотя и с улыбкой, но вполне категорично:
— Нет!
На следующий день Франция стала посмешищем всех королевских дворов Европы, и случилось это из-за бывшей торговки сукном, пожелавшей разыграть из себя знатную даму.
На г-жу Дон эта страшная неудача так подействовала, что с ней едва не случился нервный припадок. Еще ужаснее этот провал отразился на г-не Тьере, поскольку ему пришлось 25 августа подать в отставку, пробыв у власти в течение полугода.
На его пост король пригласил Моле, который возглавил новый кабинет, сделав своим главным сподвижником Гизо.
Царствованию г-жи Дон в одночасье пришел конец. Зато началось царствование принцессы Ливен, любовницы Гизо.
Оскорбленный Тьер заперся у себя дома и, чтобы как-то утешиться, стал любовником еще и свояченицы, Фелиси Дон, продолжая, разумеется, оказывать честь и своей супруге, и своей теще .
Эта довольно сложная ситуация подвигла одного шансонье сочинить очень злободневную песенку с большим количеством куплетов, каждый из которых заканчивался вопросом:
Ах, месье Тьер,
Кого же теперь
Назвать вашей половиной?
Но знал ли он сам ответ на этот вопрос?
Г-ЖА ДОН ХОЧЕТ ЗАТЕЯТЬ «СВОЮ» ВОИНУ
Женщинам больше, чем мужчинам, свойственно чувство собственности…
Бальзак
30 мая 1837 года г-жа Дон, категорически запретив своему зятю и дочерям показываться в Париже, ушла спать, терзаемая ужасной мигренью.
Ее недомогание не было следствием капризов весны, слишком мягкой в этом году, или какого-нибудь нового похождения г-на Тьера; причиной головной боли был брак. Дело в том, что в этот день герцог Орлеанский женился на принцессе Элен Мекленбург-Шверинской.
Пока в столице вовсю названивали колокола, г-жа Дон без устали комкала свою пуховую подушку, содрогаясь от рыданий. Зарывшись в подушку, несчастная Софи плакала от мысли, что звучащие в городе колокола отмечают ее провал.
К вечеру она попросила принести ей чашку питательного бульона, разбавленного красным вином, после чего почувствовала себя бодрее и вызвала горничную.
— Попросите г-на Тьера, г-жу Тьер и м-ль Фелиси зайти ко мне.
Когда все почтенное семейство собралось у ее постели, г-жа Дон заговорила:
— Нам не следует дольше оставаться в Париже. Наши противники будут слишком счастливы, демонстрируя нам свою победу. Мы отправимся в большое путешествие по Италии. Вы, Адольф, будучи любителем искусств, сможете посетить музеи, а вы, дети мои, получите возможность расширить свое образование. Затем она отпустила г-жу Тьер и м-ль Фелиси. Когда обе сестры удалились, г-жа Дон, у которой мысль повидать Неаполь и Везувий вызвала жжение в сокровенном месте, принялась ворковать и называть г-на Тьера по имени.
Не говоря ни слова, маленький марселец быстро разделся и прыгнул в кровать, а через несколько мгновений он уже проявлял ту лихорадочную энергию, которая всегда отличала его в подобных обстоятельствах.
Семейство Тьер-Дон провело в Италии четыре приятнейших месяца, затем месяц в Балансе у г-на Талейрана и три недели в Бельгии, заехав по дороге в Лилль, чтобы обнять там г-на Дона.
Нет, конечно, и этот достойный человек приезжал Время от времени в Париж и имел удовольствие заключить в объятия г-на Тьера…
Наконец в начале 1838 года весь квартет вновь собрался в своем доме на площади Сен-Жорж и вступил в бескомпромиссную борьбу с правительством.
Борьбой этой руководила, разумеется, г-жа Дон, которая снова мечтала властвовать над Францией. Намерения ее были так очевидны, что журналисты подвергали ее нападкам, точно какого-нибудь официального политического деятеля. Сам Бальзак писал в «Ревю Паризьен»: «Заговор осуществляется в открытую, при свете дня, а главное — ведется „нянькой“ г-на Тьера. Как я вам уже говорил: dux femina facti… Вы даже не можете себе представить, до какой степени была доведена хитрость упомянутого южанина в соединении с тонким умом этой буржуазки».
Титул «няньки» г-на Тьера очень не понравился г-же Дон, и отныне она воспылала жесточайшей ненавистью к романисту.
Она впала в еще большую ярость, когда узнала, что мать Адольфа, которую слугам было приказано не впускать в отель Сен-Жорж, называла ее «г-жа Плутовка». Доходило, впрочем, немало и других слов, сказанных старой г-жой Тьер. Покинутая, почти без средств к существованию, несчастная старуха жила на каком-то жалком чердаке, в двух шагах от пышного особняка своего сына. Однажды, когда кто-то при ней стал говорить о честности Тьера, она рассмеялась:
— Честность у Адольфа? Послушайте меня: те, кто позволит ему встать на запятках их кареты, вы слышите, на запятках, могут быть уверены, что очень скоро он займет их место внутри кареты…
Неистовый карьеризм маленького марсельца был, это надо признать, объектом всеобщего презрения. Как-то раз Тьер, выпячивая грудь и распрямляясь в своих маленьких башмачках, сказал Арману Каррелю:
— Я знаю, что меня ждет. Я погибну от удара ножа на улице или на эшафоте.
— Вы, мой маленький Тьер, вы никогда не умрете иначе как от пинка ногой в ж…
Все эти истории, с удовольствием сообщавшиеся прессой, приводили в отчаяние г-жу Дон. Но среди всех историй была одна, от которой она позеленела: в какой-то газете утверждалось, что во время оргии в Гранво у графа Вижье г-н Тьер, открыв окно, развлекался тем, что показывал прохожим свой зад между двумя горящими свечами…
Напрасно Адольф отрицал этот факт и божился, что такого не было. Г-жа Дон, прекрасно знавшая пристрастие своего любовника к эксгибиционизму, затаила в своей душе ужасное сомнение.
И все же Тьер и его мегера одержали верх над своими недоброжелателями. После двух лет эпической борьбы, 1 марта 1840 года, Луи-Филипп снова поставил во главе правительства своего «маленького председателя». Последний немедленно вошел в контакт с ведущими лидерами политических партий. Однако все отказались с ним сотрудничать. В конце концов ему пришлось обращаться к парламентариям второго порядка и формировать то, что журналисты окрестили «кабинетом министров из прислуги».
Альфонс Карр, а вечно ироничной судьбе захотелось сделать постоянным противником Тьера полемиста по имени Карр, опубликовал в своей газете следующий комментарий:
«I марта 1840 года королевский ордонанс, опубликованный в „Мониторе“, оповестил Францию, что отныне ею управляет новый кабинет министров в следующем составе:
Председатель Совета и глава министерства иностранных дел — г-н Тьер.
Глава военного министерства — г-н Тьер под именем г-на де Кюбьера.
Глава министерства общественных работ — г-н Тьер под именем г-на Жобера.
Глава министерства финансов — г-н Тьер под именем г-на Пеле де ла Лозера.
Глава военно-морского министерства — г-н Тьер под именем г-на Руссена.
Глава министерства внутренних дел — г-н Тьер под именем г-на де Ремюза.
Глава министерства юстиции и культов — г-н Тьер под именем г-на Вивьена.
Глава министерства торговли — г-н Тьер под смешным псевдонимом г-на Гуэна.
Снова оказавшись в своем председательском кресле, Тьер решил, что ему все позволено. Для начала он, уже имевший для собственного ублаготворения трех жен, взял себе еще одну любовницу. Каждую неделю, в назначенный час, он отправлялся провести с ней время в ее маленькой квартирке на улице Вожирар. И ничего удивительного, что королю об этом немедленно доложила его собственная тайная полиция. Однажды, когда в Тюильри ждали прибытия г-на Тьера, Луи-Филипп сказал, смеясь, г-ну де Мальвилю:
— Он сейчас находится на улице Вожирар в доме номер такой-то. Поезжайте и постарайтесь вытащить его оттуда.
Мальвиль немедленно вскочил в карету и отправился по указанному адресу. Подъехав к нужному дому, он попал в затруднительное положение, потому что не знал имени дамы, у которой находился председатель совета министров. Поэтому он стал кричать:
— Адольф! Адольф!
На четвертом этаже приоткрылось окно, и из него выглянул совершенно голый Тьер:
— Я спускаюсь, — сказал он.
Через полчаса он появился в Тюильри.
— Г-н председатель совета, вы опаздываете, — сказал ему король.
Тьер опустил голову:
— Приношу вам свои извинения, Ваше Величество, но я готовился к заседанию. Луи-Филипп расхохотался:
— Ну, тогда я сожалею, что побеспокоил вас в ваших приготовлениях!
В течение многих месяцев выражение «быть в приготовлениях» означало в Париже самое сладостное из всех занятий.
Этим выражением пользовались все, но не г-жа Дон, которая была очень уязвлена…
В особняке Сен-Жорж инцидент на улице Вожирар был обойден всеобщим молчанием.
«Лишь г-жа Дон, — сообщает Дидье Сентив, — ограничилась прозрачным намеком, давая понять г-ну Тьеру, что все в доме осведомлены о его недостойном поведении и добровольно закрывают на это глаза».
Разговор происходил за обедом, на котором присутствовал отставной офицер наполеоновской армии, без устали расточавший похвалы достоинствам и заслугам Наполеона. Г-жа Дон тут же воспользовалась этим, чтобы провести параллель между маленьким корсиканцем и собственным маленьким марсельцем.
— Он обладал природным красноречием, присущим всем южанам, — заявил старый гусар.
— Как г-н Тьер, — мягко сказала г-жа Дон.
— У него был такой певучий выговор!
Г-жа Дон улыбнулась:
— Как у г-на Тьера!
— Он был человеком, крайне умеренным в пище!
Г-жа Дон сделала легкий жест рукой:
— Как г-н Тьер!
— Он повсюду возил за собой походную кровать!
Г-жа Дон подмигнула:
— Как г-н Тьер!
— Он обожал лошадей!
Г-жа Дон вдохнула:
— Как г-н Тьер!
Несколько раздраженный гость сказал наконец:
— У него на улице Отвиль была никому не известная любовница!
И тут г-жа Дон сказала спокойно:
— А это далеко от улицы Вожирар?
Г-н Тьер, покрасневший как рак, едва не подавился, и теперь он, еще мгновение назад желавший, чтобы диалог между любовницей и гостем длился вечно, поспешил сменить тему…
Г-жа Дон не сделала больше ни одного замечания, хорошо зная, что одной удачной фразой сумела усилить свою власть и свой престиж.
Отныне, подчинив маленького Адольфа, которому за столько проступков требовалось вымолить прощение, Софи окончательно забрала в свои руки все бразды правления в правительстве.
«Власть этой женщины огромна, — писал тогда Бальзак. — Во множестве случаев именно г-жа Дон вынуждала г-на Тьера принимать решение. Сегодня, когда после обеда он принимает какого-нибудь посла и временами начинает дремать, она постоянно находится поблизости, наблюдает за ним и отвечает вместо него».
Каждое утро председатель совета являлся в комнату г-жи Дон с набросками своих речей, черновиками докладов, конфиденциальными делами, дипломатическими депешами и давал все на просмотр своей любовнице.
Теперь дочь торговца сукном высказывала свое мнение, указывала, какое слово вычеркнуть, предлагала подходящий, по ее мнению, ответ послу, вычеркивала чье-нибудь имя из списка новых назначений или изменяла смысл будущей речи.
Совершенно подчинившись всем требованиям этой женщины, которая вечером заставляла его отказаться от того, что он обещал утром, Тьер очень скоро навлек на себя недовольство огромного числа людей, которые называли его флюгером и грубияном.
Это легкомысленное поведение в один прекрасный день едва не стоило ему пинка под зад, о чем ему и объявил Арман Каррель.
Послушаем, что рассказывает шевалье де Кюсси. «Когда король поручил г-ну Тьеру сформировать кабинет министров, этот государственный деятель пришел поговорить об этом с генералом Жакмино и посоветоваться с ним. Генерал, хорошо знавший Тьера и отличавшийся речью грубоватой, но искренней в силу своего энергичного и пылкого характера, отговаривал его от подобного поручения или, по крайней мере, советовал отказаться в новом кабинете министров от таких постов, как председатель совета и министр иностранных дел. Для пояснения такого совета он перечислил три главных аргумента:
«Разумеется, ошибочно, я в этом уверен и потому остаюсь вашим другом, общественное мнение обвиняет вас в том, что с поста государственного секретаря по финансам в министерстве Лаффита вы ушли не с чистыми руками. Это первый аргумент… Перейдем ко второму.
Ошибочно или справедливо, я сейчас не стану в это углубляться, общественное мнение обвиняет вас в том, что вы были и сейчас еще являетесь любовником своей тещи. Не находите ли вы, что уже эти два обстоятельства должны повредить вашему достоинству и помешать дипломатическому корпусу видеть в вас человека незапятнанного, как и положено представителю Франции, общающемуся с иностранцами, которым ваши общеизвестные политические взгляды не внушают доверия?
И, наконец, позвольте вам заметить, среди посланников, представляющих Европу и принадлежащих сплошь к высшей аристократии своих стран, необходимо, по крайней мере, чтобы вы, «демократ», обладали достойным, представительным, строгим внешним видом. В действительности же ваш слишком малый рост всему этому не способствует. Вы можете быть прекрасным министром внутренних дел, но вы никогда не будете подходящим и, значит, полезным, с точки зрения интересов отечества, ни председателем совета министров, ни министром иностранных дел.
После нескольких минут молчания г-н Тьер сказал, что он уступает доводам генерала без каких бы то ни было комментариев, и удалился от него около двух часов ночи, сказав только, что он не откажет королю в своей поддержке, выполнит возложенную на него Его Величеством миссию по формированию нового кабинета, но сам не войдет в него или, по крайней мере, не станет — это решено — ни председателем, ни министром иностранных дел…»
По просьбе Тьера генерал Жакмино согласился приехать к нему часам к семи утра, чтобы вместе поработать над составом будущего кабинета.
«Верный своему слову, генерал Жакмино явился к г-ну Тьеру в семь утра. Он нашел г-жу Дон в кабинете своего зятя, который тут же объявил гостю, к его крайнему изумлению, что его кабинет уже составлен и что он будет участвовать в нем в качестве председателя, взяв себе одновременно портфель министра иностранных дел.
— К чему же было меня беспокоить в столь ранний час, — сказал генерал, — после стольких обещаний, сказанных вами пять часов назад на протяжении четырехчасового разговора?
С этими словами разгневанный генерал Жакмино взял шляпу и удалился.
В тот же день во время заседания палаты депутатов г-н Тьер и генерал Жакмино оба были выбраны в Президиум. Явившись туда, где должен был заседать Президиум, генерал увидел уже занявшего свое место г-на Тьера, который сделал вид, что не заметил появления своего коллеги. Генерал ничем не выказал недовольства, но в конце заседания сказал:
— Тьер, мне надо вам кое-что сказать.
Покинув вместе палату, они направились в сторону площади Согласия… Генерал первым нарушил молчание, длившееся с самого выхода из Пале-Бурбон:
— Сегодня утром, месье, — сказал он Тьеру, — я был несказанно удивлен: после того, как несколько часов назад мы пришли к общему мнению, вы приглашаете меня к себе только за тем, чтобы с необыкновенной легкостью сообщить, что вы поступили совершенно наоборот. Я выразил вам свое недовольство, уступив место г-же вашей теще, чьи суждения в этих обстоятельствах вас устроили больше, чем мои; но проявленное мною недовольство ни в коей мере не оправдывает вашей невежливости по отношению ко мне, когда вы не пожелали ответить на мое приветствие. Так вот, месье, на этот раз я выскажу вам свое мнение, к которому советую прислушаться. Я никогда никому не позволял грубости в свой адрес. Если бы король, или принц королевской крови, или мой отец, месье, даже мой отец осмелился не ответить на мое приветствие, я бы с таким человеком раз и навсегда прекратил все отношения. Всякое же лицо иного порядка — как вы, например, месье, — позволившее себе подобную грубость, получило бы от меня просто пинка под зад…
Г-н Тьер, — завершил наконец, свой рассказ генерал Жакмино, — сослался на свое плохое зрение, на занятость в тот момент, на рассеянность и сказал, что я слишком близко к сердцу принимаю такие мелочи. Он говорил со мной непринужденным и шутливым тоном и, прощаясь со мной, протянул мне руку, которую я не принял, однако не было больше случая, чтобы он не раскланялся со мной
— Ну что, мой дружочек, значит, мы убили нашего папочку?
Вопрос, согласитесь, выглядит странным. Ответ — и того страннее:
— А что вы хотите, — сказал осужденный, потупив взор, — нет людей без недостатков…].
А вскоре у г-на Тьера начались неприятности куда более серьезные.
С некоторых пор египетский паша Мехмет Али, которому покровительствовала Франция, находился в состоянии войны с султаном Махмудом, которого поддерживала Англия.
Весной 1840 года Лондон и Вена, опасаясь, что Россия воспользуется этим конфликтом и захватит Константинополь, предложили Франции совместное вмешательство в целях урегулирования турецко-египетского спора. Луи-Филипп согласился.
К сожалению, Антанта складывалась с большим трудом. Действовать заодно с Англией значило выказать враждебность нашему другу паше и восстановить общественное мнение против правительства, а поддержать Мехмета Али — значит вызвать озлобление Англии и Европы по отношению к Франции.
Оказавшись в этой сложной ситуации, г-н Тьер и г-жа Дон часами разглагольствовали на эту тему, но все никак не могли принять решение.
И тогда Пальмерстон, форсируя события, сумел добиться 15 июля подписания договора, по которому четыре державы — Англия, Пруссия, Австрия и Россия — объединились для поддержки султана против паши.
Эта новость сильно взволновала общественность Франции. Народ, который по-прежнему придерживался бонапартистских настроений, полагал, что следует воспользоваться этой «изменой», чтобы отомстить за императора…
Буржуазия, воодушевленная не менее воинственным духом, кричала: «Что за наглый договор?»
Жадно вдыхая этот ветер народного гнева, г-жа Дон поняла, что у нее появился неожиданный шанс создать своему дорогому Адольфу популярность в глазах нации.
Она позвала Тьера, изложила ему свой план, распалила его честолюбие и побудила объявить войну Англии.
Председатель совета министров попытался возразить, что король самым решительным образом держится за мир. Г-жа Дон, уже видевшая своего любовника в роли Наполеона, гарцующего на белом коне и въезжающего в Тюильри под крики неистовствующей толпы, не желала ничего слышать:
— Ты должен начать войну!
На этот раз Тьер сдвинул брови, принял угрожающий вид и вприскочку направился в свой председательский кабинет. Через несколько часов он отдал приказ о мобилизации четырех призывных возрастов, о формировании полков и о сооружении целой системы укреплений вокруг Парижа.
В течение месяца вся страна, настроенная прессой по указанию правительства, ждала лишь повода к ссоре. Альфонс Карр с обычной для него проницательностью писал:
«Г-н Тьер играет судьбой Франции в „орел или решку“, и монета уже подброшена!»
Альфонс Карр не знал, что подбросила ее г-жа Дон…
2 октября Париж с ужасом узнал, что Мехмет Али, которого все считали непобедимым, был буквально раздавлен британским флотом.
Г-жа Дон впала в транс:
— Нельзя терять ни минуты, надо заставить короля решиться на войну.
Г-н Тьер, намереваясь поставить Луи-Филиппа перед свершившимся фактом, начал с того, что решил направить в Средиземное море флот адмирала Дюперре, созвал обе палаты и подготовил манифест к Европе.
4 октября король, возмущенный воинственной активностью маленького марсельца, взял на заседании совета слово и высказался самым решительным образом против отсылки манифеста.
В течение двух недель, побуждаемый г-жой Дон, Тьер использовал все свое красноречие и всю свою марсельско-левантийскую хитрость, чтобы заставить Луи-Филиппа объявить войну.
Но король был непреклонен.
17 октября он сказал Тьеру:
— Унижение Франции, мой дорогой министр, это все газетные штампы… Вы понятия не имеете об этой стране; она, в сущности, не желает войны, и если мы все-таки ее начнем, мы будем кончеными людьми — вы, я, мои сыновья, моя семья, моя жена, ваша жена, ваша теща…
При этих словах Тьер опустил голову, сильно смутившись. Через одиннадцать дней он был вынужден уйти в отставку и отказаться от власти на целых тридцать лет!
Благодаря мудрости своего короля Франция избежала войны. Но воинственность г-жи Дон имела самые пагубные последствия.
Бряцанье оружием, раздававшееся во Франции в течение трех месяцев, и истерические речи г-на Тьера сильно обеспокоили Германию. До такой степени, что Генрих Гейне позже писал: «Слишком шумный барабанный бой г-на Тьера пробудил от летаргического сна нашу добрую Германию… Он с такой силой играл зорю, что мы больше не смогли снова заснуть и с тех самых пор стоим на ногах…»
Так что в какой-то степени именно с подачи г-жи Дон, честолюбивой любовницы г-на Тьера, мы получили войну 1870 года, а она, в свою очередь, породила войны 1914 и 1939 годов…
Для одной женщины, пожалуй, многовато!..
ПАЛАТА ПЭРОВ ОБРЕКЛА ЛУИ-НАПОЛЕОНА НА ЦЕЛОМУДРИЕ
Целомудрие — драгоценное сокровище, которое мы храним в глиняных сосудах…
Екклезиаст
В конце июля 1840 года в продымленном кабачке лондонского порта капитана грузового судна «Город Эдинбург» посетил элегантный человек, который обратился к нему с такими словами:
— Мои друзья поручили мне организовать маленькое путешествие к берегам Германии. По правде сказать, у нас нет никакой определенной цели. Побуждаемые всего лишь собственной фантазией, мы, возможно, захотим доплыть до Гамбурга. Не могли бы вы взять нас на борт вашего судна? Нас будет около шестидесяти человек.
Капитан, попыхивая трубкой, ответил, что его судно пригодно для транспортировки, как грузов, так и людей, и потому предложение кажется ему вполне приемлемым.
— Должен только предупредить вас, — сказал денди, — мои друзья, да и я сам большие оригиналы. Когда мы путешествуем, нам нравится окружать себя тайной. Поэтому мы бы хотели, чтобы вы не интересовались, откуда мы прибыли, куда направляемся и кто мы такие… Из любви к приключениям мы можем также попросить вас изменить маршрут во время путешествия. Подобный каприз не должен вас удивлять. Ко всему сказанному могу лишь добавить, что нас устроит любая названная вами цена.
Капитан подумал, что все-таки на земле полно чудаков, согласился на странные условия, выдвинутые его клиентом, и объявил, что готов пуститься в неизвестность.
Вечером 5 августа таинственные пассажиры поднялись на борт «Города Эдинбурга». Они действительно производили впечатление довольно странной компании. Некоторые выглядели вполне прилично, но большая их часть состояла из жалких на вид людишек в потертой одежде и стоптанных башмаках. Вслед за ними на судно подняли их не менее поразительный багаж. Туристы, оказавшиеся и впрямь большими оригиналами, прихватили с собой целые тюки съестных припасов, коляску, целый пакет проспектов и запертого в клетку наполовину ощипанного орла…
В 8 часов вечера снялись с якоря. К 3 часам утра человек, нанимавший судно, подошел к капитану:
— Один из моих друзей опоздал к отходу. Остановитесь в устье Темзы. Он догонит нас на лодке.
Капитан приказал остановиться в указанном месте и стал ждать. Очень скоро послышались удары весел о воду. Спустили трап, и незнакомый человек поднялся на борт. Было видно, что он пользовался большим уважением у остальных пассажиров. Маленький, с каким-то мутным взглядом, в круглой шляпе, он, однако, совершенно не производил впечатление важной персоны.