Страница:
В один прекрасный день эти молодые гражданки с трехцветным знаменем в руках, на котором они сами вышили золотом «Везувианки», явились к городской ратуше, чтобы изложить свои требования.
А требования их были таковы:
1 — право голоса;
2 — обязательный брак для мужчин в двадцать шесть лет и для женщин в двадцать один год;
3 — обязательное участие мужчин в домашнем хозяйстве.
Представители временного правительства приняли их, иронически улыбаясь. После этого девушки вернулись в свой бельвильский фаланстер, распевая гимн, сочиненный каким-то шансонье.
Надо отметить, что эта акция оказалась их единственной политической манифестацией. Войдя во вкус бурных вечеринок, проходивших ежедневно в обществе г-на Борма-сына, молодые женщины очень скоро превратили свой фаланстер в весьма гостеприимное место, где все влюбленные Республики во имя равенства и братства могли приятно провести время…
Отныне везувианки, которым это название соответствовало все больше и больше, посвящали себя исключительно делу любви. Под предлогом увлечь своими идеями они зазывали к себе мужчин, которые возвращались от них домой совершенно обессиленными, чего никак нельзя было предположить по напыщенному стилю феминистских манифестов.
Каждый гражданин, приходивший высказаться в их защиту и готовый бороться за эмансипацию, тут же оказывался на огромной кровати и получал вознаграждение от одной или нескольких учениц г-на Борма-сына.
Однажды вечером наши горячие республиканки, устроившие более многочисленное и потому не особенно мирное собрание, куда, разумеется, были приглашены и мужчины, увидели, как один слушатель забрался на эстраду, служившую трибуной, и начал свою речь такими словами:
— Гражданки! Я не смогу быть кратким, предупреждаю сразу, потому что женщина — это такой предмет, о котором приятно говорить долго…
Никогда не знаешь, чем все может кончиться: обрадованные везувианки устроили ему овацию, потом на собственных руках с триумфом внесли в свою спальню, где в конце концов, если верить современнику, «с наслаждением раздели его, уложили на сваленные на пол матрасы, и втроем наградили его чудесным сувениром о первых узаконенных всеобщих выборах…»
К сожалению, те времена ушли в прошлое. В наше время женщины, занимающиеся политикой, не могут похвалиться подобным отношением к тем, кто защищает их права…
КАК Г-Н ЛАМАРТИН БЫЛ ПРИНЯТ ЗА ЖЕНЩИНУ ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ
26 февраля 1848 года Луи-Наполеон Бонапарт спокойно работал в библиотеке Британского музея. Углубившись в огромный «Трактат по артиллерии», он делал выписки для задуманного им собственного труда «Об искусстве и способе уничтожить как можно больше солдат одним пушечным выстрелом»…
Внезапно какой-то человек, «казавшийся сильно взволнованным», вошел в зал и быстрым шагом направился к принцу. Подойдя, он наклонился к августейшему уху и, забыв произнести приветствие, сказал тихим голосом:
— Луи-Филипп только что отрекся!
В швейцарских колледжах Луи-Наполеон научился думать без спешки. Поначалу он никак не отреагировал. Сидя неподвижно, с полу прикрытыми глазами, он, казалось, повторял про себя услышанную фразу. Через несколько мгновений, однако, что-то в мозгу у него щелкнуло. Он вскочил со стула, взял приятеля под руку и торопливо повлек его к двери, забыв на столе перчатки и зонт.
Через четверть часа принц был на Кинг-стрит. Мисс Говард, только что получившая известия из Франции, ждала его с нетерпением.
— Ваш час настал, Луи, — сказала она. — Кажется, в Париже революционеры разделились. Они не знают пока, какой режим выбрать. Они колеблются, ссорятся и не имеют никакой программы. Их имена неизвестны народу. Они только что создали пустую Республику. Заполнить эту пустоту можете вы. Надо немедленно ехать во Францию!
На лице принца появилось озабоченное выражение. Молодая женщина сразу поняла причину:
— Вы же знаете, что мое состояние в вашем распоряжении.
Обрадованный Луи-Наполеон обнял Херриэт.
— Спасибо, — сказал он. — Благодаря вам меньше чем через год я буду во главе Франции.
После чего, сунув в карман деньги, которые мисс Говард достала из своей шкатулки, он помчался на вокзал, вскочил в поезд и доехал до Фолкстона. Там, вот ведь насмешница-судьба, он поднялся на борт пассажирского парохода, на котором только что в Англию прибыл герцог Немурский, второй сын Луи-Филиппа.
1 марта он был в Париже, где сразу же отправился на улицу Сантье к Вьейару, своему прежнему наставнику в Арененберге. Тот приютил его у себя.
Не теряя времени, принц написал временному правительству письмо:
«Господа, народ Парижа уничтожил последние следы иностранного вторжения, и я спешу встать под знамена Республики».
На другой день, одетый как денди, он нанес визит Ламартину в Министерстве иностранных дел, находившемся на бульваре Капуцинов. Певец Эльвиры принял его с необыкновенной учтивостью, поблагодарил за визит в столь почтительных выражениях, что даже самому раболепному китайцу они показались бы чрезмерными, трогательно поздравил его с тем, что он прибыл послужить Республике, но, однако, позволил себе напомнить принцу, что закон, запрещающий появление на территории Франции членам семейства Бонапарт, не отменен и что, может случиться, какой-нибудь жандарм вскоре явится на улицу Сантье…
Луи-Наполеон, который уже имел опыт семидесяти трех месяцев пребывания в тюрьме, не заставил напоминать себе дважды. Раскланявшись, он оставил костлявого поэта предаваться демократическим грезам, а сам быстро собрал свой багаж и уехал в Лондон.
В течение двух месяцев Луи-Наполеон и мисс Говард внимательно следили по газетам за тем, как разворачиваются события. Они, например, узнали, и это их очень позабавило, что некоторые члены временного правительства, опьяненные властью, уже успели забыть о принципах равенства, которые провозглашали в предвыборных речах, чтобы теперь вовсю насладиться отнюдь не демократическими удовольствиями. Несравненный Ледрю-Роллен раскатывал по городу в королевских каретах, Гарнье-Пажес охотился в Шантильи, Арман Марраст закатывал изысканные обеды в Трианоне, созывая туда весьма галантную компанию, а Фердинанд Флокон переселился в Сен-Клу, где стал владельцем Малого замка.
О г-же Флокон, бывшей гризетке, обронившей знаменитую фразу: «Именно мы являемся принцессами», один журналист написал в марте 1848-го строки, которыми принц Бонапарт и его подруга особенно наслаждались: «Создается впечатление, что кареты Министерства сельского хозяйства и торговли имеют слишком плохую подвеску, потому что Ее Превосходительство г-жа Флокон отправляет их одну за другой в каретный сарай после одного раза использования. Она заявила, что это не кареты, а какие-то извозчичьи пролетки. Ее Превосходительство в них так сильно трясло, а нервная система у нее такая деликатная, что она теперь в состоянии ездить только в каретах герцогини Орлеанской».
Эта манера подражать прежней знати, изгнанной из страны с оружием в руках, в конце концов вывела из себя народ. Простые люди все чаще задавались вопросом, и не без основания; уж не для этой ли горстки честолюбцев и карьеристов совершалась революция?
Разочарование народа стало еще большим, когда мелкие газетенки стали рассказывать, что новые хозяева Франции ведут себя в частной жизни с той же беззастенчивостью, что и тираны. Подробности их личной жизни стали очень быстро достоянием общественности. Публика узнала, например, что резвая г-жа Флокон была любовницей Ламартина, министра иностранных Дел, и что каждую ночь своими умелыми ласками она отстраняла его от всех дел». Стало также известно, что Ледрю-Роллен, о котором и без того все знали, что он ленивец, чревоугодник и человек чувственный, устраивал в Министерстве внутренних дел приемы, перераставшие в оргии, что умопомрачительные вакханалии происходили и в его особняке, и что в республиканском режиме он ценил лишь «свободу запускать руку под юбки молодых гражданок»…
Так, один журналист писал:
«Гражданин Ледрю-Роллен очень любит женщин. Этот пол и вправду оказал ему большую поддержку. Известно, что он женился на богатой ирландке, соблазненной его исключительно живописно причесанным хохолком, его представительной фигурой и его руладами, а это, в свою очередь, позволило ему во время Июльской монархии субсидировать оппозиционные газеты и тем самым поднять свою популярность.
Но было бы оскорбительным для этого бескомпромиссного республиканца полагать, что его привлекают лишь состоятельные женщины. Не меньшей любовью он любит работниц, чьим единственным богатством оказывается хорошенькая мордашка, упругий бюст и соблазнительные бедра. А всем, кто в этом сомневается, достаточно заглянуть в замочную скважину особняка на улице Гренель…»
Вскоре Ледрю-Роллен прославился во всей Франции как Дон Жуан и распутник, о котором ходили самые невероятные истории. Ему приписывали бесчисленные приключения. Провинциальные газетчики, никогда не слышавшие о певце Эльвиры, умудрились даже поведать, что у министра внутренних дел есть любовница, женщина легкого поведения по прозвищу «Ла Мартина».
Эта выдумка имела такой успех, что во время выборов в местечке Коррез местные жители говорили:
— Мы бы с удовольствием проголосовали за герцога (?) Роллена, но так как он живет с этой потаскухой Мартиной, мы и слышать о нем не хотим…
Все эти сплетни, можно не сомневаться, доставляли огромное удовольствие Луи-Наполеону и мисс Говард, которые чувствовали, что час их приближается хотя и медленно, но неуклонно…
ЛУИ-НАПОЛЕОН ИЗБРАН БЛАГОДАРЯ МИСС ГОВАРД
Согласно некоторым индусским доктринам каждый из нас состоит из множества самых разных личностей, каждая из которых поочередно управляет нашим «поведением».
Поэтому мы, сами того не сознавая, постоянно движимы то нашим «я» карьериста, то льстеца, то безразличного человека, то мистика, то сластолюбца, и т. д.
В апреле 1848 года, когда Франция голосовала, Луи-Наполеон находился во власти своего сверхчувственного «я».
Действительно, принц, зная, что время работает на него, проводил свои послеполуденные часы в комнате на Риджент-стрит в обществе двух мадемуазель, которые среди прочих достоинств обладали обворожительной улыбкой, лукавыми глазками и умелыми ручками, а также широкой кроватью.
Послушаем современника, автора «Лондонского Аргуса»:
«Луи-Наполеон тогда не довольствовался одними, хотя и чрезвычайно волнующими, прелестями мисс Говард. Каждый день после вечернего кофе он покидал Кинг-стрит под предлогом повнимательнее изучить артиллерийские орудия, собранные в лондонском Тауэре, и направлялся в квартиру на Риджент-стрит, где две очень гостеприимные особы встречали его с огромной радостью».
Этим двум особам по имени Элен и Бетси было по восемнадцать лет, и обе они славились в своем деле таким искусством, что заслужили уважение не только представителей высшего лондонского общества, но даже некоторых особ королевского двора. К тому же они называли себя сестрами, что возбуждало у клиентуры повышенный интерес.
Принц познакомился с ними благодаря графу д'Орсе, которому нравился абрис сестер. С первого же дня знакомства принц регулярно навещал их, стремясь с их помощью утолить свое августейшее сексуальное влечение, причиной которого в том году была прекрасная весна.
«Альковные сражения, — сообщает автор нескромной хроники, — происходили в обтянутой небесно-голубой тканью комнате, на кровати шириной в девять футов (около 2, 75 м), позволявшей осуществление самых смелых затей.
Элен и Бетси рассказывали впоследствии своим друзьям, что во время этих свиданий, происходивших почти ежедневно, Луи-Наполеон продемонстрировал такую мужскую силу, что им не раз приходилось призывать на помощь одну из своих соседок, тоже куртизанку, чтобы он мог полностью утолить потребность в женских ласках…»
После всей этой любовной акробатики принц надевал свои панталоны со штрипками, ботинки, визитку, цилиндр и возвращался вприскочку на своих коротких ножках на улицу Кинг-стрит, где мисс Говард поджидала его, читая французские газеты.
28 апреля он нашел ее в состоянии крайнего возбуждения и сразу подумал, что с континента пришли важные новости.
— У нас есть результаты выборов, — сказала молодая женщина. — Читайте! Читайте! Это невероятно!..
Луи-Наполеон обвел протянутый ему газетный лист потухшим взором и прочел имена, большая часть которых ему была неизвестна. И вдруг принц побледнел: среди избранных находилось немало членов императорской фамилии: принц Наполеон (по прозвищу Плон-Плон), сын короля Жерома, принц Пьер, сын Люсьена, принц Мюрат, внук прежнего Неаполитанского короля…
— На июнь намечены дополнительные выборы, — сказала мисс Говард, — вам следует на них выставить свою кандидатуру. Ваши кузены уже избраны, и нет никаких причин, чтобы вас не избрали…
— Они не являются претендентами на престол, — ответил принц.
— Ну, что ж! Надо создать благоприятное для вас общественное мнение… Повторяю еще раз, мое состояние в вашем распоряжении.
Принц, мисс Говард и верный Персиньи сразу приступили к разработке плана пропаганды. Намечалось нанять журналистов, карикатуристов, авторов песен и договориться с разносчиками, чтобы брошюры с биографией Луи-Наполеона были распространены во всех провинциях. К тому же предполагалось использовать ностальгию по Империи, которую славный Беранже культивировал своими песнями в сознании народа. Все это, разумеется, требовало значительных расходов.
Персиньи подсчитал предстоящие траты. Для финансирования беспрецедентной в истории рекламной кампании требовалось около пятисот тысяч франков .
— Вы получите эти деньги послезавтра, — спокойно сказала мисс Говард.
Но Луи-Наполеон прекрасно знал силу насмешки. Он не сомневался, что, узнай шансонье и карикатуристы об этой финансовой помощи, он станет объектом жесточайших издевательских нападок, от которых ему уже не оправиться. Поэтому было условленно, что для соблюдения приличий молодая англичанка продаст ему в кредит земли, которыми владеет в Римских провинциях, в Чивитавеккья, а он под эти земли возьмет в долг деньги.
Через несколько дней маркиз Палавичино действительно ссудил новому «землевладельцу» шестьдесят тысяч римских экю, то есть триста восемьдесят тысяч франков…
С целью округлить эту сумму мисс Говард продала кое-что из своих драгоценностей, и друзья принца, направляемые энергичным Персиньи, начали предвыборную кампанию. За какие-нибудь несколько недель сотни тысяч гравюр, рассказов, куплетов, напоминавших о победах Великой Армии, тысячи портретов Наполеона и его племянника, тонны лубочных картинок, иллюстрировавших более или менее удачно истории о сером сюртуке, маленькой треуголке, руке, засунутой за жилет, подергивании уха и «Я видел тебя под Ваграмом, ты — смельчак», буквально засыпали французские хижины.
Такая пропаганда не могла не принести плодов, и 4 июня на дополнительных выборах принц был избран сразу в четырех департаментах. Узнав о результатах, толпа, собравшаяся перед городской ратушей, заорала лозунг, подсказанный Персиньи: «Наполеон — мы его изберем!..» И тут вдруг забеспокоились республиканцы. Прудон написал в газете «Народ»: «Еще неделю назад гражданин Бонапарт был лишь черной точкой в раскаленном небе; позавчера он был наполненным дымом воздушным шаром; сегодня это облако, несущее молнию и бурю».
10 июня тысячи людей устремились к Палате депутатов с криками: «Да здравствует Наполеон II», где даже произошла небольшая стычка. Тринадцатого необыкновенно взбудораженное Учредительное собрание собралось на экстренное заседание. Речь шла о том, следует ли признать действительным выбор неудобного принца в депутаты. Ламартин и Ледрю-Роллен самым яростным образом выступали против этого. Зато Жюль Фавр «от имени народа, проголосовавшего за Луи-Наполеона», высказался положительно. Вслед за ним Луи, Блан заявил с пафосом:
— Дайте племяннику императора приблизиться к солнцу нашей Республики, и я уверен, что он исчезнет в его палящих лучах.
Кончилось тем, что депутаты проголосовали за принятие вновь избранного в свои ряды.
Узнав об этих подробностях, Луи-Наполеон, по совету мисс Говард, решил перехитрить всех и использовать самое эффективное в политике оружие — лицемерие. Он обратился к Учредительному собранию с письмом, в котором со смирением заявлял, что коль скоро его избрание служит поводом для достойных сожаления неприятностей, он предпочел бы «ради поддержки мудрой Республики» подать в отставку. Прибавив, однако, при этом, что, если народ возложит на него определенные обязанности, он готов будет их выполнить…
Этот ловкий маневр еще больше увеличил его популярность, потому что простой народ сразу понял, что принц попросил об отставке под нажимом правительства…
Прошло два месяца, и за это время Персиньи с друзьями в полной мере использовал недовольство французов (закрытие Национальных мастерских спровоцировало в июне кровавые столкновения), организовав клубы бонапартистов.
Для финансирования возрождения бонапартистского движения нужны были дополнительные средства. Мисс Говард, испытывавшая все больший прилив чувств к своему великому спутнику, продала свои конюшни, свое серебро и те немногие драгоценности, которые у нее еще оставались.
Все эти жертвы были далеко не бесполезны: 17 сентября, во время вторых дополнительных выборов принц был избран уже в пяти департаментах, в частности в департаменте Сены, где он получил более ста тысяч голосов. Это уже было началом плебисцита…
На сей раз Луи-Наполеон принял свой мандат, выразил желание стать депутатом от департамента Ионна, сел на корабль и отплыл во Францию. В Париже он поселился на Вандомской площади в Рейнском отеле. Уже на следующий день вслед за ним прибыла мисс Говард, которая остановилась в отеле Мюрис на улице Риволи…
26 сентября сын королевы Гортензии впервые появился в Учредительном собрании, а 11 октября закон о высылке, направленный против семейства Бонапарт, был отменен.
Мисс Говард могла гордиться. Это ведь благодаря ей ее любовник, на глазах у изумленных февральских политиков, совершил маленький государственный переворот…
Первое появление принца-депутата на трибуне Палаты было не особенно блестящим. Лишенный дара импровизации, он вынужден был зачитывать свои выступления и делал это с сильным немецким акцентом, искажая слова, отчего сразу же был расценен членами Учредительного собрания как личность малозначительная.
Г-н Тьер, выпятив грудь, воскликнул:
— Ха, а он не особенно силен, этот принц Бонапарт. Этого кретина нетрудно будет вести за собой…
А Ледрю-Роллен добавил своим важным и поучающим голосом:
— Да, господа, он глуповат. Впрочем, он уже пошел на дно, ..
После чего, довольный найденной окончательной формулой, прошелся немного по коридору, чтобы осчастливить восхищенных депутатов зрелищем своей прекрасной головы.
Все эти кулуарные разговоры, естественно, передавались мисс Говард. Тонкая штучка, она вовсю поздравляла с этим принца:
— Браво, Луи! Нет ничего лучше, чем прослыть у своих противников за человека необидчивого. Так мы вернее достигнем своей цели.
Целью же было стать президентом Республики.
На протяжении трех месяцев, благодаря средствам мисс Говард, которая на этот раз уже продала свою мебель и дом в Лондоне, не считая еще кое-каких драгоценностей, была снова проведена энергичная пропаганда. Были использованы все возможные средства, чтобы заставить французов помышлять только о принце. По совету молодой англичанки, к делу даже привлекли ловких карманных воришек, которым платили за работу золотыми монетами.
Вот что рассказывает Альфред Нейман:
«Эти люди ничего не крадут у вас, а совсем наоборот, делают вам подарки. Вот прохожий, желающий утереть нос, лезет в карман за носовым платком и нащупывает там рукой небольшой твердый предмет. Он сразу забывает высморкаться, потому что ему любопытно, что там лежит. Прохожий достает из кармана жестяной медальон с изображением орла под большой буквой N, снабженный или крючком, или пуговкой.
Человек начинает размышлять. Откуда этот орел мог попасть к нему в карман? Где-нибудь в толпе на площади Бастилии? Прохожий возвращается туда и на этот раз с удивлением открывает глаза: на площади стоит человек, просто одетый, в петлице которого укреплен орел, более того, человек этот идет навстречу:
«Держи, товарищ!» И он протягивает прохожему маленькое трехцветное знамя, увенчанное буквой N и снабженное булавкой. На обороте флажка можно прочесть: «Да здравствует Луи-Наполеон!» Прохожий продолжает свой путь в раздумье. У дверей церкви Св. Павла продают портреты императора Наполеона. Человек, торгующий портретами, держит их веером, как карты, и все время повторяет, не повышая голоса:
«Одно су! Всего одно су!» К его шляпе также приколото маленькое трехцветное знамя. Прохожий знает, что написано на обороте, и чувствует себя в некоторой степени заговорщиком. Он протягивает монету и получает свою карту. На ней довольно примитивно изображен портрет Наполеона, под которым стоит подпись: «Человек». Улыбнувшись, прохожий возвращает ему карту и берет другую, на которой изображен маленький бородач, а под ним подпись: «Племянник человека» .
Так что, пока друзья Ледрю-Роллена и Тьера посматривали на Луи-Наполеона с ухмылкой, пропагандисты, оплаченные влюбленной женщиной, незаметно подготавливали страну к настоящему плебисциту.
Президентские выборы состоялись 10 декабря. И уже на следующий день, благодаря телеграфу, результаты были сообщены в Учредительное собрание. К ужасу присутствующих оказалось, что из 7 327 345 проголосовавших 5534226 отдали свои голоса принцу Луи-Наполеону. Остальные кандидаты были просто раздавлены. Вот как распределились остальные голоса:
Кавеньяк 1 448 107
Ледрю-Роллен 370119
Распай 36920
Ламартин 17940
Шангарнье 4 790
Кроме того, было 12600 человек, не явившихся голосовать.
Так что любовь опрокинула все хитроумные планы февральских политиканов.
20 декабря Луи-Наполеон был провозглашен президентом Республики. Поклявшись «оставаться верным демократической Республике, единой и неделимой, и исполнять свой долг, предписанный Конституцией», принц отправился в Елисейский дворец, в котором теперь собирался жить.
Он сразу позаботился о том, чтобы приблизить к себе мисс Говард. 22 декабря он снял для нее маленький особняк на Цирковой улице. Его служебные помещения выходили на улицу Мариньи. Чтобы перейти из президентского парка в парк дома своей любимой, Луи-Наполеону достаточно было пересечь этот спокойный и пустынный участок.
С первого же вечера принц-президент, не оповестив охрану, украдкой выскользнул из Елисейского дворца и явился к Херриэт.
Как об этом с улыбкой рассказывает мемуарист барон де Серикур, «принц заходил поблагодарить ее за все оказанные ему услуги, используя для этого те средства, которыми его наделила природа…».
24 декабря Луи-Наполеон верхом на своей кобыле Лиззи провел смотр войск первой дивизии. Мисс Говард тоже при этом присутствовала, сидя в открытой коляске.
Толпа, конечно, ее приметила, и рядом с графом де Флери, который об этом и рассказал, один парижанин восхищенно воскликнул:
— Кто же это сказал, что у Луи-Наполеона нет ума? Ведь он вывез из Лондона самую красивую в мире женщину и самую лучшую в мире лошадь!
Скоро вся Франция узнала, что у принца-президента есть фаворитка несравненной красоты и что «ум этой молодой англичанки равноценен ее элегантности».
«К сожалению, — продолжает свой рассказ граф де Флери, — ее не устраивала роль пьедестала, подобно лошади; и были все основания опасаться, что очень скоро она станет причиной серьезных беспокойств».
Все это стало заметно на следующий год, когда Луи-Наполеон, совершая путешествия престижа по городам провинции, приказал реквизировать в Type дом некоего г-на Андре, генерального сборщика налогов, который в тот момент жил на даче в Пиренеях. Принц реквизировал дом, чтобы поселить в нем графа Бачиоки, мисс Говард и одну даму из свиты.
Г-н Андре был убежденным протестантом. Узнав, что любовница президента Республики поселилась у него в доме, он пришел в неописуемую ярость и послал письменный протест председателю Совета Одилону Барро:
«Неужели мы снова вернулись в те времена, когда за любовницами королей по всем городам Франции тянулся шлейф скандалов?» — спрашивал он.
А требования их были таковы:
1 — право голоса;
2 — обязательный брак для мужчин в двадцать шесть лет и для женщин в двадцать один год;
3 — обязательное участие мужчин в домашнем хозяйстве.
Представители временного правительства приняли их, иронически улыбаясь. После этого девушки вернулись в свой бельвильский фаланстер, распевая гимн, сочиненный каким-то шансонье.
Надо отметить, что эта акция оказалась их единственной политической манифестацией. Войдя во вкус бурных вечеринок, проходивших ежедневно в обществе г-на Борма-сына, молодые женщины очень скоро превратили свой фаланстер в весьма гостеприимное место, где все влюбленные Республики во имя равенства и братства могли приятно провести время…
Отныне везувианки, которым это название соответствовало все больше и больше, посвящали себя исключительно делу любви. Под предлогом увлечь своими идеями они зазывали к себе мужчин, которые возвращались от них домой совершенно обессиленными, чего никак нельзя было предположить по напыщенному стилю феминистских манифестов.
Каждый гражданин, приходивший высказаться в их защиту и готовый бороться за эмансипацию, тут же оказывался на огромной кровати и получал вознаграждение от одной или нескольких учениц г-на Борма-сына.
Однажды вечером наши горячие республиканки, устроившие более многочисленное и потому не особенно мирное собрание, куда, разумеется, были приглашены и мужчины, увидели, как один слушатель забрался на эстраду, служившую трибуной, и начал свою речь такими словами:
— Гражданки! Я не смогу быть кратким, предупреждаю сразу, потому что женщина — это такой предмет, о котором приятно говорить долго…
Никогда не знаешь, чем все может кончиться: обрадованные везувианки устроили ему овацию, потом на собственных руках с триумфом внесли в свою спальню, где в конце концов, если верить современнику, «с наслаждением раздели его, уложили на сваленные на пол матрасы, и втроем наградили его чудесным сувениром о первых узаконенных всеобщих выборах…»
К сожалению, те времена ушли в прошлое. В наше время женщины, занимающиеся политикой, не могут похвалиться подобным отношением к тем, кто защищает их права…
КАК Г-Н ЛАМАРТИН БЫЛ ПРИНЯТ ЗА ЖЕНЩИНУ ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ
Если вы оказываетесь жертвой недоразумения, отнеситесь к этому с улыбкой.
Барон де Мель
26 февраля 1848 года Луи-Наполеон Бонапарт спокойно работал в библиотеке Британского музея. Углубившись в огромный «Трактат по артиллерии», он делал выписки для задуманного им собственного труда «Об искусстве и способе уничтожить как можно больше солдат одним пушечным выстрелом»…
Внезапно какой-то человек, «казавшийся сильно взволнованным», вошел в зал и быстрым шагом направился к принцу. Подойдя, он наклонился к августейшему уху и, забыв произнести приветствие, сказал тихим голосом:
— Луи-Филипп только что отрекся!
В швейцарских колледжах Луи-Наполеон научился думать без спешки. Поначалу он никак не отреагировал. Сидя неподвижно, с полу прикрытыми глазами, он, казалось, повторял про себя услышанную фразу. Через несколько мгновений, однако, что-то в мозгу у него щелкнуло. Он вскочил со стула, взял приятеля под руку и торопливо повлек его к двери, забыв на столе перчатки и зонт.
Через четверть часа принц был на Кинг-стрит. Мисс Говард, только что получившая известия из Франции, ждала его с нетерпением.
— Ваш час настал, Луи, — сказала она. — Кажется, в Париже революционеры разделились. Они не знают пока, какой режим выбрать. Они колеблются, ссорятся и не имеют никакой программы. Их имена неизвестны народу. Они только что создали пустую Республику. Заполнить эту пустоту можете вы. Надо немедленно ехать во Францию!
На лице принца появилось озабоченное выражение. Молодая женщина сразу поняла причину:
— Вы же знаете, что мое состояние в вашем распоряжении.
Обрадованный Луи-Наполеон обнял Херриэт.
— Спасибо, — сказал он. — Благодаря вам меньше чем через год я буду во главе Франции.
После чего, сунув в карман деньги, которые мисс Говард достала из своей шкатулки, он помчался на вокзал, вскочил в поезд и доехал до Фолкстона. Там, вот ведь насмешница-судьба, он поднялся на борт пассажирского парохода, на котором только что в Англию прибыл герцог Немурский, второй сын Луи-Филиппа.
1 марта он был в Париже, где сразу же отправился на улицу Сантье к Вьейару, своему прежнему наставнику в Арененберге. Тот приютил его у себя.
Не теряя времени, принц написал временному правительству письмо:
«Господа, народ Парижа уничтожил последние следы иностранного вторжения, и я спешу встать под знамена Республики».
На другой день, одетый как денди, он нанес визит Ламартину в Министерстве иностранных дел, находившемся на бульваре Капуцинов. Певец Эльвиры принял его с необыкновенной учтивостью, поблагодарил за визит в столь почтительных выражениях, что даже самому раболепному китайцу они показались бы чрезмерными, трогательно поздравил его с тем, что он прибыл послужить Республике, но, однако, позволил себе напомнить принцу, что закон, запрещающий появление на территории Франции членам семейства Бонапарт, не отменен и что, может случиться, какой-нибудь жандарм вскоре явится на улицу Сантье…
Луи-Наполеон, который уже имел опыт семидесяти трех месяцев пребывания в тюрьме, не заставил напоминать себе дважды. Раскланявшись, он оставил костлявого поэта предаваться демократическим грезам, а сам быстро собрал свой багаж и уехал в Лондон.
В течение двух месяцев Луи-Наполеон и мисс Говард внимательно следили по газетам за тем, как разворачиваются события. Они, например, узнали, и это их очень позабавило, что некоторые члены временного правительства, опьяненные властью, уже успели забыть о принципах равенства, которые провозглашали в предвыборных речах, чтобы теперь вовсю насладиться отнюдь не демократическими удовольствиями. Несравненный Ледрю-Роллен раскатывал по городу в королевских каретах, Гарнье-Пажес охотился в Шантильи, Арман Марраст закатывал изысканные обеды в Трианоне, созывая туда весьма галантную компанию, а Фердинанд Флокон переселился в Сен-Клу, где стал владельцем Малого замка.
О г-же Флокон, бывшей гризетке, обронившей знаменитую фразу: «Именно мы являемся принцессами», один журналист написал в марте 1848-го строки, которыми принц Бонапарт и его подруга особенно наслаждались: «Создается впечатление, что кареты Министерства сельского хозяйства и торговли имеют слишком плохую подвеску, потому что Ее Превосходительство г-жа Флокон отправляет их одну за другой в каретный сарай после одного раза использования. Она заявила, что это не кареты, а какие-то извозчичьи пролетки. Ее Превосходительство в них так сильно трясло, а нервная система у нее такая деликатная, что она теперь в состоянии ездить только в каретах герцогини Орлеанской».
Эта манера подражать прежней знати, изгнанной из страны с оружием в руках, в конце концов вывела из себя народ. Простые люди все чаще задавались вопросом, и не без основания; уж не для этой ли горстки честолюбцев и карьеристов совершалась революция?
Разочарование народа стало еще большим, когда мелкие газетенки стали рассказывать, что новые хозяева Франции ведут себя в частной жизни с той же беззастенчивостью, что и тираны. Подробности их личной жизни стали очень быстро достоянием общественности. Публика узнала, например, что резвая г-жа Флокон была любовницей Ламартина, министра иностранных Дел, и что каждую ночь своими умелыми ласками она отстраняла его от всех дел». Стало также известно, что Ледрю-Роллен, о котором и без того все знали, что он ленивец, чревоугодник и человек чувственный, устраивал в Министерстве внутренних дел приемы, перераставшие в оргии, что умопомрачительные вакханалии происходили и в его особняке, и что в республиканском режиме он ценил лишь «свободу запускать руку под юбки молодых гражданок»…
Так, один журналист писал:
«Гражданин Ледрю-Роллен очень любит женщин. Этот пол и вправду оказал ему большую поддержку. Известно, что он женился на богатой ирландке, соблазненной его исключительно живописно причесанным хохолком, его представительной фигурой и его руладами, а это, в свою очередь, позволило ему во время Июльской монархии субсидировать оппозиционные газеты и тем самым поднять свою популярность.
Но было бы оскорбительным для этого бескомпромиссного республиканца полагать, что его привлекают лишь состоятельные женщины. Не меньшей любовью он любит работниц, чьим единственным богатством оказывается хорошенькая мордашка, упругий бюст и соблазнительные бедра. А всем, кто в этом сомневается, достаточно заглянуть в замочную скважину особняка на улице Гренель…»
Вскоре Ледрю-Роллен прославился во всей Франции как Дон Жуан и распутник, о котором ходили самые невероятные истории. Ему приписывали бесчисленные приключения. Провинциальные газетчики, никогда не слышавшие о певце Эльвиры, умудрились даже поведать, что у министра внутренних дел есть любовница, женщина легкого поведения по прозвищу «Ла Мартина».
Эта выдумка имела такой успех, что во время выборов в местечке Коррез местные жители говорили:
— Мы бы с удовольствием проголосовали за герцога (?) Роллена, но так как он живет с этой потаскухой Мартиной, мы и слышать о нем не хотим…
Все эти сплетни, можно не сомневаться, доставляли огромное удовольствие Луи-Наполеону и мисс Говард, которые чувствовали, что час их приближается хотя и медленно, но неуклонно…
ЛУИ-НАПОЛЕОН ИЗБРАН БЛАГОДАРЯ МИСС ГОВАРД
Всеобщее избирательное право — главный символ демократии.
Анри Барбюс
Согласно некоторым индусским доктринам каждый из нас состоит из множества самых разных личностей, каждая из которых поочередно управляет нашим «поведением».
Поэтому мы, сами того не сознавая, постоянно движимы то нашим «я» карьериста, то льстеца, то безразличного человека, то мистика, то сластолюбца, и т. д.
В апреле 1848 года, когда Франция голосовала, Луи-Наполеон находился во власти своего сверхчувственного «я».
Действительно, принц, зная, что время работает на него, проводил свои послеполуденные часы в комнате на Риджент-стрит в обществе двух мадемуазель, которые среди прочих достоинств обладали обворожительной улыбкой, лукавыми глазками и умелыми ручками, а также широкой кроватью.
Послушаем современника, автора «Лондонского Аргуса»:
«Луи-Наполеон тогда не довольствовался одними, хотя и чрезвычайно волнующими, прелестями мисс Говард. Каждый день после вечернего кофе он покидал Кинг-стрит под предлогом повнимательнее изучить артиллерийские орудия, собранные в лондонском Тауэре, и направлялся в квартиру на Риджент-стрит, где две очень гостеприимные особы встречали его с огромной радостью».
Этим двум особам по имени Элен и Бетси было по восемнадцать лет, и обе они славились в своем деле таким искусством, что заслужили уважение не только представителей высшего лондонского общества, но даже некоторых особ королевского двора. К тому же они называли себя сестрами, что возбуждало у клиентуры повышенный интерес.
Принц познакомился с ними благодаря графу д'Орсе, которому нравился абрис сестер. С первого же дня знакомства принц регулярно навещал их, стремясь с их помощью утолить свое августейшее сексуальное влечение, причиной которого в том году была прекрасная весна.
«Альковные сражения, — сообщает автор нескромной хроники, — происходили в обтянутой небесно-голубой тканью комнате, на кровати шириной в девять футов (около 2, 75 м), позволявшей осуществление самых смелых затей.
Элен и Бетси рассказывали впоследствии своим друзьям, что во время этих свиданий, происходивших почти ежедневно, Луи-Наполеон продемонстрировал такую мужскую силу, что им не раз приходилось призывать на помощь одну из своих соседок, тоже куртизанку, чтобы он мог полностью утолить потребность в женских ласках…»
После всей этой любовной акробатики принц надевал свои панталоны со штрипками, ботинки, визитку, цилиндр и возвращался вприскочку на своих коротких ножках на улицу Кинг-стрит, где мисс Говард поджидала его, читая французские газеты.
28 апреля он нашел ее в состоянии крайнего возбуждения и сразу подумал, что с континента пришли важные новости.
— У нас есть результаты выборов, — сказала молодая женщина. — Читайте! Читайте! Это невероятно!..
Луи-Наполеон обвел протянутый ему газетный лист потухшим взором и прочел имена, большая часть которых ему была неизвестна. И вдруг принц побледнел: среди избранных находилось немало членов императорской фамилии: принц Наполеон (по прозвищу Плон-Плон), сын короля Жерома, принц Пьер, сын Люсьена, принц Мюрат, внук прежнего Неаполитанского короля…
— На июнь намечены дополнительные выборы, — сказала мисс Говард, — вам следует на них выставить свою кандидатуру. Ваши кузены уже избраны, и нет никаких причин, чтобы вас не избрали…
— Они не являются претендентами на престол, — ответил принц.
— Ну, что ж! Надо создать благоприятное для вас общественное мнение… Повторяю еще раз, мое состояние в вашем распоряжении.
Принц, мисс Говард и верный Персиньи сразу приступили к разработке плана пропаганды. Намечалось нанять журналистов, карикатуристов, авторов песен и договориться с разносчиками, чтобы брошюры с биографией Луи-Наполеона были распространены во всех провинциях. К тому же предполагалось использовать ностальгию по Империи, которую славный Беранже культивировал своими песнями в сознании народа. Все это, разумеется, требовало значительных расходов.
Персиньи подсчитал предстоящие траты. Для финансирования беспрецедентной в истории рекламной кампании требовалось около пятисот тысяч франков .
— Вы получите эти деньги послезавтра, — спокойно сказала мисс Говард.
Но Луи-Наполеон прекрасно знал силу насмешки. Он не сомневался, что, узнай шансонье и карикатуристы об этой финансовой помощи, он станет объектом жесточайших издевательских нападок, от которых ему уже не оправиться. Поэтому было условленно, что для соблюдения приличий молодая англичанка продаст ему в кредит земли, которыми владеет в Римских провинциях, в Чивитавеккья, а он под эти земли возьмет в долг деньги.
Через несколько дней маркиз Палавичино действительно ссудил новому «землевладельцу» шестьдесят тысяч римских экю, то есть триста восемьдесят тысяч франков…
С целью округлить эту сумму мисс Говард продала кое-что из своих драгоценностей, и друзья принца, направляемые энергичным Персиньи, начали предвыборную кампанию. За какие-нибудь несколько недель сотни тысяч гравюр, рассказов, куплетов, напоминавших о победах Великой Армии, тысячи портретов Наполеона и его племянника, тонны лубочных картинок, иллюстрировавших более или менее удачно истории о сером сюртуке, маленькой треуголке, руке, засунутой за жилет, подергивании уха и «Я видел тебя под Ваграмом, ты — смельчак», буквально засыпали французские хижины.
Такая пропаганда не могла не принести плодов, и 4 июня на дополнительных выборах принц был избран сразу в четырех департаментах. Узнав о результатах, толпа, собравшаяся перед городской ратушей, заорала лозунг, подсказанный Персиньи: «Наполеон — мы его изберем!..» И тут вдруг забеспокоились республиканцы. Прудон написал в газете «Народ»: «Еще неделю назад гражданин Бонапарт был лишь черной точкой в раскаленном небе; позавчера он был наполненным дымом воздушным шаром; сегодня это облако, несущее молнию и бурю».
10 июня тысячи людей устремились к Палате депутатов с криками: «Да здравствует Наполеон II», где даже произошла небольшая стычка. Тринадцатого необыкновенно взбудораженное Учредительное собрание собралось на экстренное заседание. Речь шла о том, следует ли признать действительным выбор неудобного принца в депутаты. Ламартин и Ледрю-Роллен самым яростным образом выступали против этого. Зато Жюль Фавр «от имени народа, проголосовавшего за Луи-Наполеона», высказался положительно. Вслед за ним Луи, Блан заявил с пафосом:
— Дайте племяннику императора приблизиться к солнцу нашей Республики, и я уверен, что он исчезнет в его палящих лучах.
Кончилось тем, что депутаты проголосовали за принятие вновь избранного в свои ряды.
Узнав об этих подробностях, Луи-Наполеон, по совету мисс Говард, решил перехитрить всех и использовать самое эффективное в политике оружие — лицемерие. Он обратился к Учредительному собранию с письмом, в котором со смирением заявлял, что коль скоро его избрание служит поводом для достойных сожаления неприятностей, он предпочел бы «ради поддержки мудрой Республики» подать в отставку. Прибавив, однако, при этом, что, если народ возложит на него определенные обязанности, он готов будет их выполнить…
Этот ловкий маневр еще больше увеличил его популярность, потому что простой народ сразу понял, что принц попросил об отставке под нажимом правительства…
Прошло два месяца, и за это время Персиньи с друзьями в полной мере использовал недовольство французов (закрытие Национальных мастерских спровоцировало в июне кровавые столкновения), организовав клубы бонапартистов.
Для финансирования возрождения бонапартистского движения нужны были дополнительные средства. Мисс Говард, испытывавшая все больший прилив чувств к своему великому спутнику, продала свои конюшни, свое серебро и те немногие драгоценности, которые у нее еще оставались.
Все эти жертвы были далеко не бесполезны: 17 сентября, во время вторых дополнительных выборов принц был избран уже в пяти департаментах, в частности в департаменте Сены, где он получил более ста тысяч голосов. Это уже было началом плебисцита…
На сей раз Луи-Наполеон принял свой мандат, выразил желание стать депутатом от департамента Ионна, сел на корабль и отплыл во Францию. В Париже он поселился на Вандомской площади в Рейнском отеле. Уже на следующий день вслед за ним прибыла мисс Говард, которая остановилась в отеле Мюрис на улице Риволи…
26 сентября сын королевы Гортензии впервые появился в Учредительном собрании, а 11 октября закон о высылке, направленный против семейства Бонапарт, был отменен.
Мисс Говард могла гордиться. Это ведь благодаря ей ее любовник, на глазах у изумленных февральских политиков, совершил маленький государственный переворот…
Первое появление принца-депутата на трибуне Палаты было не особенно блестящим. Лишенный дара импровизации, он вынужден был зачитывать свои выступления и делал это с сильным немецким акцентом, искажая слова, отчего сразу же был расценен членами Учредительного собрания как личность малозначительная.
Г-н Тьер, выпятив грудь, воскликнул:
— Ха, а он не особенно силен, этот принц Бонапарт. Этого кретина нетрудно будет вести за собой…
А Ледрю-Роллен добавил своим важным и поучающим голосом:
— Да, господа, он глуповат. Впрочем, он уже пошел на дно, ..
После чего, довольный найденной окончательной формулой, прошелся немного по коридору, чтобы осчастливить восхищенных депутатов зрелищем своей прекрасной головы.
Все эти кулуарные разговоры, естественно, передавались мисс Говард. Тонкая штучка, она вовсю поздравляла с этим принца:
— Браво, Луи! Нет ничего лучше, чем прослыть у своих противников за человека необидчивого. Так мы вернее достигнем своей цели.
Целью же было стать президентом Республики.
На протяжении трех месяцев, благодаря средствам мисс Говард, которая на этот раз уже продала свою мебель и дом в Лондоне, не считая еще кое-каких драгоценностей, была снова проведена энергичная пропаганда. Были использованы все возможные средства, чтобы заставить французов помышлять только о принце. По совету молодой англичанки, к делу даже привлекли ловких карманных воришек, которым платили за работу золотыми монетами.
Вот что рассказывает Альфред Нейман:
«Эти люди ничего не крадут у вас, а совсем наоборот, делают вам подарки. Вот прохожий, желающий утереть нос, лезет в карман за носовым платком и нащупывает там рукой небольшой твердый предмет. Он сразу забывает высморкаться, потому что ему любопытно, что там лежит. Прохожий достает из кармана жестяной медальон с изображением орла под большой буквой N, снабженный или крючком, или пуговкой.
Человек начинает размышлять. Откуда этот орел мог попасть к нему в карман? Где-нибудь в толпе на площади Бастилии? Прохожий возвращается туда и на этот раз с удивлением открывает глаза: на площади стоит человек, просто одетый, в петлице которого укреплен орел, более того, человек этот идет навстречу:
«Держи, товарищ!» И он протягивает прохожему маленькое трехцветное знамя, увенчанное буквой N и снабженное булавкой. На обороте флажка можно прочесть: «Да здравствует Луи-Наполеон!» Прохожий продолжает свой путь в раздумье. У дверей церкви Св. Павла продают портреты императора Наполеона. Человек, торгующий портретами, держит их веером, как карты, и все время повторяет, не повышая голоса:
«Одно су! Всего одно су!» К его шляпе также приколото маленькое трехцветное знамя. Прохожий знает, что написано на обороте, и чувствует себя в некоторой степени заговорщиком. Он протягивает монету и получает свою карту. На ней довольно примитивно изображен портрет Наполеона, под которым стоит подпись: «Человек». Улыбнувшись, прохожий возвращает ему карту и берет другую, на которой изображен маленький бородач, а под ним подпись: «Племянник человека» .
Так что, пока друзья Ледрю-Роллена и Тьера посматривали на Луи-Наполеона с ухмылкой, пропагандисты, оплаченные влюбленной женщиной, незаметно подготавливали страну к настоящему плебисциту.
Президентские выборы состоялись 10 декабря. И уже на следующий день, благодаря телеграфу, результаты были сообщены в Учредительное собрание. К ужасу присутствующих оказалось, что из 7 327 345 проголосовавших 5534226 отдали свои голоса принцу Луи-Наполеону. Остальные кандидаты были просто раздавлены. Вот как распределились остальные голоса:
Кавеньяк 1 448 107
Ледрю-Роллен 370119
Распай 36920
Ламартин 17940
Шангарнье 4 790
Кроме того, было 12600 человек, не явившихся голосовать.
Так что любовь опрокинула все хитроумные планы февральских политиканов.
20 декабря Луи-Наполеон был провозглашен президентом Республики. Поклявшись «оставаться верным демократической Республике, единой и неделимой, и исполнять свой долг, предписанный Конституцией», принц отправился в Елисейский дворец, в котором теперь собирался жить.
Он сразу позаботился о том, чтобы приблизить к себе мисс Говард. 22 декабря он снял для нее маленький особняк на Цирковой улице. Его служебные помещения выходили на улицу Мариньи. Чтобы перейти из президентского парка в парк дома своей любимой, Луи-Наполеону достаточно было пересечь этот спокойный и пустынный участок.
С первого же вечера принц-президент, не оповестив охрану, украдкой выскользнул из Елисейского дворца и явился к Херриэт.
Как об этом с улыбкой рассказывает мемуарист барон де Серикур, «принц заходил поблагодарить ее за все оказанные ему услуги, используя для этого те средства, которыми его наделила природа…».
24 декабря Луи-Наполеон верхом на своей кобыле Лиззи провел смотр войск первой дивизии. Мисс Говард тоже при этом присутствовала, сидя в открытой коляске.
Толпа, конечно, ее приметила, и рядом с графом де Флери, который об этом и рассказал, один парижанин восхищенно воскликнул:
— Кто же это сказал, что у Луи-Наполеона нет ума? Ведь он вывез из Лондона самую красивую в мире женщину и самую лучшую в мире лошадь!
Скоро вся Франция узнала, что у принца-президента есть фаворитка несравненной красоты и что «ум этой молодой англичанки равноценен ее элегантности».
«К сожалению, — продолжает свой рассказ граф де Флери, — ее не устраивала роль пьедестала, подобно лошади; и были все основания опасаться, что очень скоро она станет причиной серьезных беспокойств».
Все это стало заметно на следующий год, когда Луи-Наполеон, совершая путешествия престижа по городам провинции, приказал реквизировать в Type дом некоего г-на Андре, генерального сборщика налогов, который в тот момент жил на даче в Пиренеях. Принц реквизировал дом, чтобы поселить в нем графа Бачиоки, мисс Говард и одну даму из свиты.
Г-н Андре был убежденным протестантом. Узнав, что любовница президента Республики поселилась у него в доме, он пришел в неописуемую ярость и послал письменный протест председателю Совета Одилону Барро:
«Неужели мы снова вернулись в те времена, когда за любовницами королей по всем городам Франции тянулся шлейф скандалов?» — спрашивал он.