Бродский Иосиф. Проза и эссе (основное собрание)

   Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки... Вот видишь, Вертумн и Помона.
   Туллий. Ага, а это "Похищение Сабинянки".
   Публий. Точно. А вот "Сатурн, пожирающий своего младенца". Н-да, сюжетик... И ограда ничего. И даже, вон, лебеди... Интересно, откуда у них лебеди...
   Туллий. Один лебедь.
   Публий. А это что? (Подходит к стене и тычет пальцем.)
   Туллий. Отражение. Нет лебедя без отражения. Или человека без биографии. Как сказано у поэта:
   И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
   любуясь красой своего двойника.
   Публий. Это кто сказал?
   Туллий. Не помню. Скиф какой-то. Наблюдательный они народ. Особенно по части животных.
   Пауза. Прогуливаются.
   Публий. Что с поэтами интересно -- после них разговаривать не хочется. То есть невозможно.
   Туллий. То есть херню пороть невозможно?
   Публий. Да нет. Вообще разговаривать.
   Туллий. Самого себя стыдно становится. Ты это имеешь в виду?
   Публий. Примерно. Голоса, тела и т. д. Как после этих строчек про двойника... Ну-ка, повтори.
   И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
   любуясь красой своего двойника.
   Публий. Дальше ехать некуда...
   Пауза. Прогуливаются.
   Жить незачем. Жить, возможно, и не надо было. Детей делают по неведению. Не зная, что это -- уже есть. Или по недоразумению...
   Туллий. Либо надеясь, что они тоже стихи писать станут. И многие пробуют. Но вскоре на прозу переходят. Речь в Сенате толкают. И т. д.
   Публий. Я тоже баловался. Когда мы когортой в Ливии стояли...
   Туллий. Опять похабель какая-нибудь...
   Публий. Да нет, молодой еще был... Я тоже одно написал. Ничего не помню; только две строчки, тоже про птицу:
   Но порой меня от сплина
   Не спасал и хвост павлина!
   Туллий. Ха! Недурно. Совсем недурно, Публий. Не лишено изящества... Больше не пробовал?
   Публий. Не, завязал.
   Туллий. Жалко... И не потому, что сидел бы ты сейчас не тут, скажем, а на своей вилле на Яникулуме. Тут бы, положим, был твой бюст. Жалко потому, что сказанное поэтом неповторимо, а тобой -- повторимо. То есть если ты не поэт, то твоя жизнь -- клише. Ибо все -- клише: рождение, любовь, старость, смерть, Сенат, война в Персии, Сириус и Канопус, даже цезарь. А про лебедя и двойника -- нет. Чем Рим хорош, так это тем, что в нем столько поэтов было. Цезарей, конечно, тоже. Но история -- не они, а то, что поэтами сказано.
   Публий. Да? А Тиберий с Траяном, а Адриан? А новые территории в Африке?
   Туллий. Зарезать, Публий, и легионер сумеет. И умереть за отечество тоже. И территорию расширить, и пострадать... Но все это клише. Это, Публий, уже было. Хуже того, это будет. По новой, то есть. В этом смысле, у истории вариантов мало. Потому что человек ограничен. Из него, как молока из коровы, много не выжмешь. Крови, например, только пять литров. Он, Публий, предсказуем. Как сказка про белого бычка. Как у попа была собака. Да капо аль финем. А поэт там начинает, где предшественник кончил. Это как лестница; только начинаешь не с первой ступеньки, а с последней. И следующую сам себе сколачиваешь... Например, в Скифии этой ихней кто бы теперь за перо ни взялся, с лебедя этого начинать и должен. Из этого лебедя, так сказать, перо себе выдернуть...
   Публий (приглядываясь к пейзажу). Интересно, фильм это или прямая трансляция?
   Туллий (взрываясь). Да какая разница! Природа и есть природа. Деревья эти зеленые. Вот уж, говоря о клише... Ствол от ствола еще отличить можно, но лист от листа! Отсюда, я думаю, идея большинства и пошла... Природа сама и есть трансляция... Из зала Сената... Сплошная овация...
   Публий. Да успокойся ты, Туллий. Разнервничался. Вообще ты последнее время... С пол-оборота заводишься. Ну хочешь, выключим. В нашей же власти.
   Туллий. Выключи, действительно -- ужасная все-таки гадость... Тавтология. Хуже всего, что -- естественная. Мать, так сказать, природа...
   Публий. Выключаааююю... (Нажимает кнопку; пол останавливается, аллеи исчезают, зажигается свет.) В следующий раз лучше заранее откажемся. (Миролюбиво.) В следующий раз...
   Туллий. Варвар! В следующий раз!.. Откуда ты знаешь, каким он будет, раз этот следующий! Привык к тому, что завтра наступает. Развратился.
   Публий. Ты на что намекаешь? А? Может, зарезать меня собираешься? Повода ищешь? На, режь! Тем более что на пленку записывают. Или прямо транслируют. Режь! Все лучше, чем в цилиндре этом вонючем...
   Туллий. Никто тебя резать не собирается... Пол потом мыть... Как, между прочим, и наоборот... просто распсиховался я что-то. Ты тоже. Может, они какой дури в паштет намешали.
   Публий. Юлишь... хотя паштет и впрямь был не очень.
   Туллий. С другой стороны, мы такого еще не пробовали. Из страусовой печенки с изюмом.
   Публий. Вообще рыбу в последнее время мало давать стали.
   Туллий. Может, она вся в Лептис Магну ушла, у бандерши твоей эволюции учиться.
   Публий. Или -- блокада морская. Сам говоришь, стычки в Персии.
   Туллий. Лето к тому же: портится быстро.
   Публий. Н-да. Рыбки бы сейчас. Свеженькой... (Глядя в окно.) Глаза бы мои этих звезд не видели. Уж лучше бы в шахтах сидеть, как при республике. Уголь и уголь. По крайней мере, рубая его, хоть иллюзия была, что к свету пробиваешься... Это, конечно, шикарная идея -- энергию из воздуха добывать, легкие эти механические, что Тиберий ввел, и печень. И даже приятно, что кровь ихняя так называемая -- коричневого цвета. Не только экономическая, но и эстетическая независимость от чучмеков этих с нефтью ихней. И вообще в пандан Риму с его терракотой... А только в шахте, думаю, было все-таки лучше. В смысле -- не было надежд этих, бессознательно с прозрачностью связанных. Синь эта, даль... холмы... Умбрия. Альпы. Особенно в хорошую погоду. Тем более весной. Ультрамарин и прочее. На кареглазых такие вещи особенно сильно действуют... когда взгляд канает и канает, без остановки... Мечтательность развивается. Не то что в шахте. На это, видать, Тиберий и рассчитывал. Вместо того, чтоб на стенку лезть, воображение разыгрывается. За счет, ясное дело, ярости... Звезды эти к тому же. Вега и Кассиопея. Орион и Медведицы. Сконцентрироваться невозможно. Тот же Сириус... Того гляди, про лебедя и двойника сочинять примешься... Удивительно, Туллий, что ты не пробовал. При таком-то виде.
   Туллий. Я пробовал. Не далее как вчера.
   Публий. Ну?
   Туллий.
   Вид, открывающийся из окна,
   Девять восемьдесят одна.
   Публий. Девять восемьдесят чего? Девять восемьдесят одна?.. Это чего такое?
   Туллий. Ускорение свободного падения.
   Публий. Макабр. Помноженное на 500 метров, если не больше. Макабр... Значит, ты тоже об этом думаешь?
   Туллий. О чем?
   Публий. Ну... об этом (указывает глазами на потолок) ...сам понимаешь.
   Туллий (смотрит на потолок). Над нами только этот... как его?.. ресторан. И антенна телевизионная.
   Публий. Да я не про то!.. (Обрывает себя на полуслове. Следует отчаянная пантомима. Возводя глаза горе, Публий одновременно тычет пальцем вниз. Затем, убедившись, что смысл его жестикуляции не доходит до Туллия, меняет тактику и, тыча пальцем в потолок, косит глазами в пол. После чего следует комбинация того и другого, в итоге которой он окончательно запутывается и, поняв это, кричит -- смесь шепота и крика.) О побеге! Или... или -- о (с расширенными глазами) о самоубийстве!
   Туллий. Очень благородная римская традиция. Сенека и Лукреций. Марк Антоний... Это с какой же стати я о самоубийстве думать должен?
   Публий. Ну как же! Это ж -- это же -- выход!
   Туллий. Самоубийство, Публий, не выход, а слово "выход", на стенке написанное. Как сказано у поэта. Только и всего.
   Публий. У какого?
   Туллий. Не помню. У восточного.
   Публий. Это где?
   Туллий. Тоже в Западной Азии. Наблюдательный они народ...
   Публий. Тогда -- о... о (подбегает к умывальнику, отворачивает кран и свистящим шепотом) о побеге?
   Туллий. Совершенный ты дикарь, душка Публий. Самоубийство, побег. Детский сад какой-то. Куда бежать? В Рим -- из Башни? Но это все равно, что из Истории -- в Антропологию. Или лучше: из Времени -- в историю. Мягко говоря, деградация. Со скуки окочуриться можно.
   Публий. А здесь чем лучше? Там хоть что-то происходит. Петушиные бои. Гетеры. Гладиаторы. Сенат, в конце концов. Законодательство. Да я бы снова в легион записался. Ко всем чертям. В Ливию, в Персию! Если не поэт, то хотя бы в истории участвовать! В географии, по крайней мере. Особенно когда морем путешествуешь.
   Туллий. Его отсюда тоже видать. В хорошую погоду особенно.
   Публий. Как и бои петушиные. Записанные на пленку. Для потомства.
   Туллий. Или в трансляции. Хочешь, включим? Публий. Ладно, чего там...
   Над мусоропроводом загорается лампочка.
   Туллий. Публий!
   Публий. Чего?
   Туллий. Жену тебе привезли.
   Публий. А?
   Туллий. Тумбочка твоя новая. По-моему, доставили.
   Публий (замечая лампочку и поднимаясь с лежанки.) Груб ты, вот что...
   Туллий. Помочь?
   Публий. Да ладно, я сам.
   Открывает дверцу: оттуда выплывает новая, из хромированной стали, тумбочка.
   Туллий. Красавица, а?
   Публий. Ничего, действительно.
   Туллий. Из того же материала, что и сама Башня. Не как-нибудь.
   Туллий. Н-да, ничего... Только в ней все отражается. (Устанавливает тумбочку около кровати, отходит на два шага.) Как в кривом зеркале. Но -зеркале.
   Туллий. Нет лебедя без отражения... Может, это тебя охладит малость. Южный темперамент. Либо наоборот распалит.
   Публий. Да оставь ты... Завидуешь, небось. Конечно, в твоем возрасте. Да и в моем тоже... Раньше, бывало, сунешь пенис в ведро -- вода кипит. А теперь (машет рукой)...
   Туллий. Я это ведро тебе на своем с первого этажа на пятый поднесу. С петухами особенно.
   Публий. Кончай хлестаться.
   Туллий. Пари?
   Публий. На что?
   Туллий. На твое снотворное. На неделю вперед.
   Публий. Ты сначала ведро найди. Не выпускают их больше...
   Туллий. Ну, это претору позвонить можно; он разыщет.
   Публий. И ступеньки...
   Пауза. Публий исследует внутренности тумбочки.
   Туллий. Странно. Как вещи из моды выходят. То же ведро, например.
   Публий. Ну, в сельской-то местности им еще, поди, пользуются. В Ливии, например, я помню...
   Туллий. Так то в Ливии... Не ты, так я о Ливии и не вспомнил бы. И о сельской местности. Вообще -- о мире... Так, место горизонтальное. Зеленовато-коричневое с синим. Грады и веси. Формы эти -- кубики, треугольники. Крестики, нолики. Ниточки синенькие. Поля распаханные.
   Публий. Хочешь, претору позвоним -- карту Империи закажем.
   Туллий. Или -- обои. Что то же самое... Смысл Империи, Публий, в обессмысливании пространства... Когда столько завоевано -- все едино. Что Персия, что Сарматия, Ливия, Скифия, Галлия -- какая разница. Тиберий-то и был первый, кто это почувствовал... И программы эти космические -- то же самое. Ибо чем они кончаются? Когортой на Сириусе, колонией на Капонусе. А потом что? -- возвращение. Ибо не человек пространство завоевывает, а оно его эксплуатирует. Поскольку оно неизбежно. За угол завернешь -- думаешь, другая улица. А она -- та же самая: ибо она -- в пространстве. То-то они фасады и украшают -- лепнина всякая -- номера навешивают, названиями балуются. Чтоб о горизонтальной этой тавтологии жуткой не думать. Потому что все -- помещение: пол, потолок, четыре стенки. Юг и Север, Восток и Запад. Все -- метры квадратные. Или, если хочешь, кубические. А помещение есть тупик, Публий. Большой или малый, петухами и радугой разрисованный, но -тупик. Нужник, Публий, от Персии только размером и отличается. Хуже того, человек сам и есть тупик. Потому что он сам -- полметра в диаметре. В лучшем случае. Кубических или анатомических, или чем там объемы меряются...
   Публий. Пространство в пространстве то есть?
   Туллий. Ага. Вещь в себе. Клетка в камере. Оазис ужаса в пустыне скуки. Как сказано у поэта.
   Публий. Какого?
   Туллий. Галльского... И все одинаковые. Анатомически то есть. Близнецы или двойники эти самые. Лебеди. Природа в том смысле мать, Публий, что разнообразием не балует. Из дому выйти надумаешь, но взглянешь в зеркало -и дело с концом. Или в тумбочку эту... даром, что кривая... То-то они так за тряпки хватаются -- тоги эти пестрые разнообразные...
   Публий. Туники...
   Туллий. Хитоны.
   Публий (живо). Это что такое?
   Туллий. Одежда верхняя легкая. Но -- поверх туники. Тоже греческая... Неважно... Только чтоб на самих себя не нарваться... Чтоб помещение не узнать... Весь ужас в том, что у людей больше общего, чем разного. И разница-то эта только в сантиметрах и выражается. Голова, руки, ноги, причинное место; у баб -- титьки еще. Но с точки зрения пространства, Публий, с точки зрения пространства, когда ты на бабу забираешься, происходит нечто однополое. Как если и не на бабу. Топографическое извращение какое-то место имеет. Топо-сексуализм, если угодно. Тавтология. Тиберий это потому и понял, что -- цезарь. Потому что подданных в массе привык рассматривать. Потому что цезарь -- он что? он общий знаменатель всегда ищет.
   Публий. Ну, первому это, я думаю, Богдыхану Китайскому в голову пришло. У егонных подданных все же больше общего. И знаменатель, и числитель... Потому, видать, у них даже и республики не было. Один всех и представляет,
   Туллий. Да их же там миллиард с лишним, Публий. Даже если б от каждого миллиона по сенатору избиралось, можешь себе Сенат этот представить, а? Или результаты голосования. Скажем, 70% за, 30% -- против. То есть триста миллионов в меньшинстве.
   Публий. Да, некоторые цезарями становились и при более скромных исходных.
   Туллий. Не в этом дело! не в этом дело, Публий! Не в цифрах. Конечно, миллиард -- это уже пространство. Особенно если их плечом к плечу поставить. Но они еще и друг на друга взбираются. Совокупляются... Это -- пространство не только к самовоспроизводству, но еще и к расширению склонное... То-то они там на Востоке и вырезают друг друга с таким безразличием. Потому что -много, а раз много, то взаимозаменимо. Этот, как его, в Скифии, который? ну, последний век христианства -- верней, постхристианства -- он же так и утверждал: у нас незаменимых нет... Не в цифрах дело. Дело в пространстве, которое тебя пожирает. В образе весты или в образе тебе подобного... И побежать некуда, от этого спасенья нет, кроме как только во Время. Вот что имел в виду Тиберий. Он один это понял! Ни Богдыхан Китайский, ни все сатрапы восточные не просекли, Публий. А Тиберий -- да. И отсюда -- Башня. Ибо она не что иное как форма борьбы с пространством. Не только с горизонталью, но с самой идеей. Она помещение до минимума сводит. То есть как бы физически тебя во Время выталкивает. В чистое Время, километрами не засранное; в хронос... Ибо отсутствие пространства есть присутствие Времени. Для тебя это -- камера, темница, узилище; потому что ты -- варвар. Варвару всегда Лебенсраум подай... мослами чтоб шевелить... пыль поднимать... А для римлянина это -- орудие познания Времени. Проникновения в оное... И орудие, заметь, совершенное: со всем для жизни необходимым...
   Публий. Да уж это точно. Дальше ехать некуда. В смысле -- этой камеры лучше быть не может.
   Туллий. Одиночная, наверно, лучше. Там пространства еще меньше. Особенно анатомического... дальше, конечно, только гроб. Где пространство кончается, и сам Временем становишься. Хотя кремация еще даже и лучше... Но это от претора зависит.
   Публий. А урну с прахом куда? Родственникам?
   Туллий. Лучше в мусоропровод. Так хоть в Тибр попадет. Опять же места занимать не будет. Пространства то есть... От претора, конечно, зависит.
   Публий. Нет, я лучше родственникам... Октавиан хоть знать будет, где папка валяется. А то -- как не было меня. Только пенсия... Не святым, дескать, духом...
   Туллий. Да, не любил Тиберий длиннополых...
   Пауза.
   Публий. Если бы ты мне дал, мы бы пространство сократили. Спали бы вместе.
   Туллий. Ну да, сократили бы. На десять сантиметров.
   Публий. На пятнадцать! Вынуть?
   Туллий. Да перестань. Я видел. Десять от силы и будет.
   Публий. Пятнадцать! Спорим?
   Туллий. На твое снотворное.
   Публий (смешавшись). Зато -- диаметр! И обрезанный. Десять сантиметров тоже, знаешь, не валяются.
   Туллий. И не сократили бы, а увеличили...
   Публий. Даже если только на десять?
   Туллий. Даже если только на десять.
   Публий. Ну и пшел ты... Не больно-то и хотелось... (Раздражаясь.) На твоем очке свет клином не сошелся. Подумаешь... Когда мы в Ливии когортой стояли, я одного араба знал. Так он за пару сестерциев в ноздрю давал. Тоже, видать, привередливый был, пространство экономил. А как клиент кончит, так он сморкался... От катара верхних дыхательных путей и помер.
   Туллий. Лучше домой позвони.
   Публий. Сам звони! Домой!.. Куда хрен вернешься. С таким же успехом в Грецию Древнюю звонить можно. Либо -- В Иудею Библейскую... "Домой"! Ты еще "мама" скажи. Я бы им урну эту уже сейчас послал. Они бы и проверять не стали. Для них "пожизненно" куда больший, чем для нас, смысл имеет. Потому что у них там жизнь происходит. А тут... Может, в шахматы сыграем...
   Туллий. Шахматы мы, Публий, ... на Горация давеча обменяли.
   Публий. А-а, совсем из головы вылетело.
   Туллий. Меньше бы ты себя на тумбочку изводил.
   Публий. Может, пофехтуем?
   Туллий. На ночь глядя? Как сказала девушка легионеру.
   Публий. И то сказать... Неужто так всегда будет! Ведь -- до конца дней. А он еще когда наступит. При ихней диете... И когда наступит, тоже, говорят, не заметишь... Всегда. И через десять лет. И, может, через двадцать. И когда фехтовать уже сил не будет... Не говоря уже про шахматы. И вся камера будет... бюстов полна... То есть "всегда" -- это когда забудешь, сколько их сегодня было... с Горацием или без?.. И ведь уже завтра и забуду. Или послезавтра... Завтра-то, может, это и есть, когда "всегда" начинается. И может, оно уже наступило. (Кричит.) Я же не помню, сколько их вчера было! Шестнадцать? Четырнадцать? С или без Горация?.. От этого же можно с ума сойти!
   Туллий. Затем нас вместе и посадили, чтоб этого не случилось.
   Публий. ?
   Туллий. Как в браке. И потом: они же на пленку записывают. И на два разделенная мысль всегда понятней... Не говоря о том, что не так ужасна.
   Публий. Ты хочешь сказать, что мы тут... это... в назидание потомству... Как свинки морские?..
   Туллий. Да нет же... Потом, свинки морские -- у них дара речи нет. Их же интерпретировать приходится... Бехейворизм называется... Да ни у какого потомства и времени не будет нами заниматься. Пожизненно все-таки... Просто некоторые мысли в голове не умещаются. Им, чтобы мыслью стать, больше чем один мозг требуется... Ум -- как это там? -- хорошо, а два лучше... Народная мудрость. Чтобы мысль до конца додумать... Теорию вероятности, например. Или это твое "всегда".
   Публий. Но это значит... это значит, что мы как бы одним мозгом становимся. То есть с точки зрения мысли. Куда она укладывается, для нее и есть мозг. Правое и левое полушарие.
   Туллий. Я лучше левое буду.
   Публий. Но почему же тогда в одну койку не забраться?!! Ведь если один мозг, то и тело одно тоже!
   Туллий. В том-то и дело, что одно тело может с ума сойти, а два нет. Во всяком случае, не от той же мысли.
   Публий. Отказываешься, значит... А сам -- "одиночная камера, одиночная камера"!.. Одна мысль на двоих, да под одним одеялом -- вот и была бы одиночная камера!..
   Туллий. Ну, твоим-то "всегда" хрен накроешься. Вдвоем тем более.
   Публий. ?
   Туллий. Потому что эгоист ты. Как все варвары. "Всегда" твое это -тебя только и касается. Ты же не про Время, Публий, думаешь: тебе себя жалко. А с жалостью к себе жить можно. Даже приятно. Дать тебе или не дать -- тебе все равно себя жалко будет. Даже если бы баба тебе дала, даже если бы малчик...
   Публий. Да почем ты знаешь!?
   Туллий. А чего же ты тогда ради в Ливии этой своей по бардакам шастал? Ведь баба же была. И этот, как его, Октавиан твой. Ведь не в Башне же был, а?
   Публий. Хочешь сказать, что меня за аморалку...
   Туллий (продолжая). Жалко тебе себя было всегда, вот что. И сейчас тебе себя жалко. И "всегда" твое только степень жалости к самому себе и выражает. "Ой, ведь так будет и завтра, и послезавтра. Ой, и вчера уже так было. Ой, я бедный-несчастный".
   Публий. А сам! -- а сам! -- а ты-то, сам. (Выпаливает.) Ты помнишь, сколько тут вчера бюстов было?
   Туллий. Понятия не имею. Какая разница? Пятнадцать. Шестнадцать. И вообще, лучше я буду левое полушарие...
   Публий. А я вспомнил! Вспомнил! Четырнадцать их было!
   Туллий (обводя взглядом, полки и ниши). Их сейчас четырнадцать; с Горацием.
   Публий (возбужденно). Ага! ага! Потому что мы вчера Сенеку выписали, и он нам не понравился. И мы его назад отправили, из-за бороды. А сегодня Горация выписали -- и опять стало четырнадцать. Было четырнадцать, стало тринадцать. Потом опять стало четырнадцать. (Хватается за голову.) Что это я такое несу? Мне показалось -- их было пятнадцать?
   Туллий. Успокойся, Публий. Сложение и вычитание. Какая разница. Просто производятся одновременно. А ты привык их совершать последовательно. Делов куча. Сколько было бюстов... Как вода в бассейне. Из двух кранов вливается, из одного выливается.
   Публий (упавшим голосом). Никогда в толк этого не мог взять.
   Туллий. Я тоже... Говоря о бассейне -- скупнуться что ли. На ночь-то глядя...
   Публий. Но от этого же можно с ума сойти! Ведь их же -- бюстов -- все больше и больше становится! Их же еще больше будет!..
   Туллий (загадочным тоном). Может -- больше. А может, и совсем не будет...
   Публий (недоуменно и настороженно). Что это ты имеешь в виду?
   Туллий (спохватываясь). Классики э-э-э... их вообще не так уж много. Римских во всяком случае. Раз-два, и обчелся.
   Публий (выкрикивая). Пятнадцать!
   Туллий (продолжая). Главное -- с императорами не путать. Энний, Лукреций, Теренций, Катулл, Тибулл, Проперций, Овидий, Вергилий, Гораций, Марциал, Ювенал. Главное -- с императорами не путать. Ни с ораторами, ни с императорами. Ни с драматургами. Только поэты.
   Публий. Потому что мрамора мало.
   Туллий. Ни -- с греческими. Ни, тем более, с христианскими. В твоем случае это особенно важно.
   Публий. Почему?
   Туллий. Потому что варвару всегда проще стать христианином, чем римлянином.
   Публий. ?
   Туллий. Из жалости к себе, Публий, из жалости к себе. Тебе же отсюда сбежать хочется. Или -- самоубиться. То есть тебе вечной жизни хочется. Вечной -- но именно жизни. Ни с чем другим это прилагательное связывать не желаешь. Чем более вечной, тем более жизни, да?
   Публий. Ну и что? Чего в этом дурного-то?
   Туллий. Да нет, разве ж я... что ты? ничего дурного в этом нет. Ровно наоборот. Более того, все это осуществимо, Публий: и сбежать, и самоубиться, и вечную жизнь обрести тоже. Все это, Публий, как раз возможно. Но стремление-то к возможному как раз для римлянина и есть самый большой моветон. А поэтому, душка Публий...
   Публий. Как?! Как ты сказал? Ты имеешь в виду -- сбежать возможно? да? Ты сказал -- осуществимо... Я не ослышался?..
   Туллий. Осуществимо, душка Публий, осуществимо. Все осуществимо. А пока...
   Публий (вскакивая, орет). Каким образом!?! Как? Где? (Безумно озирается, как бы в поисках выхода, как бы подозревая, что что-то проглядел; затем кидается к мусоропроводу, к двери лифта, к окну -- ощупывает стекло -бросается к клетке с птичкой, осененный как бы догадкой, но тут же разочаровывается, и т.п. 2-х -- не более -- минутная пантомима, на протяжении которой Туллий, заложив руки за спину а ля школьный учитель, разглядывает бюсты). Как? Где? (Возбуждение его гаснет.) Брешешь, падло. Ни хрена это не осуществимо. Не в данной инкарнации. И не будь это пожизненно, начистить бы тебе рыло... Сука ты, Туллий; большая старая римская сука. Волчица. Ни стыда, ни совести. Над простым человеком дорываться. "Осуществимо, возможно..."
   Туллий (не меняя позы). На что поспорим?
   Публий. На твое снотворное.
   Туллий. Лучше на твое. Мое все кончилось.
   Публий. Идет... (До него начинает доходить смысл сделки, но ему лень додумывать.) Да ты что... охренел, в самом деле... да если я проиграю -- т. е. если ты выиграешь, то...
   Туллий. А пока, душка Публий, повторяй за мной: Энний, Теренций, Лукреций... Ну, давай!
   Публий (повторяет, загибая для счета пальцы). Энний, Теренций, Лукреций...
   Туллий. Катулл, Тибулл, Проперций.
   Публий. Катулл, Тибулл, Проперций.
   Туллий. Вергилий, Овидий, Гораций.
   Публий. Вергилий, Овидий, Гораций.
   Туллий. Лукан, Марциал, Сенека.
   Публий. Лукан, Марциал, Сенека... Пятнадцать!
   Туллий. Ювенал... эх, добавим историков. Плиний, Тацит, Саллюстий...
   Публий. Плиний, Тацит, Саллюстий... спать -- хочется-а...
   Туллий. Прими снотворное. У тебя же есть.
   Пауза, во время которой занавес на четверть спускается.
   Публий. Пожалуй. Пожалуй, ты прав. (Прислоняет ладонь к пульту в изголовье; на экране вспыхивает: "Публий Марцелл, 1750-А"; затем Публий нажимает кнопку, и на экране вспыхивает: "Заказ -- Снотворное". Затем из отверстия рядом с пультом появляется, как пневмопочта, продолговатый цилиндр, в котором, когда Публий берет его в руки, раздается характерное тарахтение таблеток: Туллий следит за всей этой манипуляцией, как загипнотизированный. Публий произносит с видимым удовлетворением.) Что ни говори, а мои отпечатки пальцев, Туллий, не твои отпечатки пальцев. (Высыпает несколько таблеток на ладонь, подходит к стоящему на столе графину, бросает таблетки в рот и запивает их прямо из носика.)
   Туллий (глотая слюну). Римские компьютеры... славятся своим гостеприимством. (Закуривает.)
   Публий (уходит в нужник; раздается сильный шум падающей струи, затем -звук спускаемой воды, сменяемый звуком воды из-под крана; Публий чистит зубы, полощет на ночь горло, приговаривая). Катулл, Тибулл, Проперций, Вергилий, Овидий, Гораций, Катулл, Тибулл (выходит из нужника, пересекает сцену по направлению к своему ложу). Проперций, Овидий, Вергилий, Гораций. (Садится в своем алькове, чтобы размотать сандалий, и, внезапно, в этой позе валится на бок и засыпает.)