Страница:
Я же в это время думал: «Если бы она была бедна, я бы уже давно очутился у ее ног. Если бы она была не знатна, я заключил бы ее в свои объятия. Богатство и положение стерегут ее, словно два грифона. Любовь томит, влечет, но не осмеливается; страсть рвется наружу, но ее удерживают на привязи перепуганные Праведность и Благочестие. Мне ничем не нужно жертвовать, чтобы добиться ее, я ничего не теряю а только приобретаю, и в этом самая большая, непреодолимая трудность».
Однако трудно или нет, я должен был что-то делать что-то говорить. Я не мог и не хотел сидеть молча перед этой красавицей, смущенной моим присутствием. И я заговорил. Я был так же спокоен, как мои слова, и мог слышать каждый звук, слетавший с моих губ, – глубокий, отчетливый и полновесный.
– Впрочем, Свобода, эта горная нимфа, скорее всего разочарует меня. Я подозреваю, что она сродни Одиночеству, к которому я прежде так стремился и от которого ныне решительно отказываюсь. Эти ореады – странные создания: они привлекают вас неземной красотой, подобной красоте звездного неба; очаровывают, но не согревают душу. Их красота призрачна; в их прелести нет жизни, ее можно сравнить с очарованием времен года или пейзажей, восхищающих нас утренней росой, восходом солнца, вечерними сумерками, мирным светом луны или вечным бегом облаков. Но мне необходимо нечто иное. Я холодно смотрю на это волшебное великолепие, мои чувства леденит прикосновение этих призраков. Я не поэт и не могу жить одними мечтами. Как-то, смеясь надо мной, вы, мисс Килдар, назвали меня философом-материалистом и намекнули, что я живу ради того, чтобы жить. Конечно, я материалист с головы до ног, и хотя я глубоко чту Природу и прославляю ее всей страстью сильного сердца, однако все же предпочитаю видеть ее отражение в нежных человеческих глазах любимой и милой жены, а не устрашающих очах величественной богини Олимпа.
– Юнона, разумеется, не смогла бы приготовить бифштекс из бизона по вашему вкусу, – съязвила Шерли.
– Разумеется; но я скажу вам, кому это удалось бы – какой-нибудь юной, бедной, одинокой сиротке. Хотел бы я найти такую девушку: достаточно миловидную, чтобы я смог полюбить ее, достаточно умную и сердечную, достаточно воспитанную, правдивую и скромную. Меня не заботит ее образованность, но мне хотелось бы видеть в ней те природные дарования, с которыми не сравнится никакая ученость. Характер же пусть будет какой угодно, я справлюсь с самой строптивой. Я хотел бы сначала быть наставником такой девушки и лишь затем ее супругом. Я научил бы ее своему языку, приобщил к своим привычкам и принципам, а потом вознаградил бы своей любовью.
– Вознаградил бы! Всемогущий Бог! Вознаградил бы! – воскликнула Шерли с презрительной гримасой.
– И был бы сам тысячу раз вознагражден.
– Если бы она захотела, милостивый государь.
– Она обязательно захочет.
– Но вы сказали, что согласны на любой характер. А на многих принуждение действует, как кремень на железо, – только искры летят!
– Но многим эти искры нравятся!
– Кому же понравится любовь, которая подобно искре сверкнет, взлетит и погаснет?
– Я должен отыскать мою сиротку. Скажите, мисс Килдар, как мне ее найти?
– Дайте объявление, да не забудьте указать, что она должна быть хорошей стряпухой.
– Я должен отыскать ее и, когда найду, сразу женюсь на ней.
– Вы? Ну нет! – Тут в ее тоне проскользнула презрительная насмешка.
Я обрадовался: мне удалось рассеять то задумчивое настроение, в котором я ее застал, и теперь мне хотелось еще более расшевелить ее.
– Почему вы сомневаетесь?
– Вам – и вдруг жениться?
– Конечно! Я могу и хочу жениться, разве это не ясно?
– Ясно как раз обратное, мистер Мур.
Эти слова привели меня в восторг. Ее большие прекрасные глаза выражали и гнев, и насмешку, и пренебрежение, и гордость, и даже оскорбленное достоинство.
– Благоволите объяснить, мисс Килдар, почему вы так думаете?
– Как же вы женитесь, хотела бы я знать?
– Очень просто. Как только найду невесту, так сразу и женюсь,
– Оставайтесь лучше холостяком! – Тут она сделала жест, как бы протягивая мне что-то. – Таков уж ваш удел!
– О нет, вы не можете дать мне то, что я уже имею. Я и так живу тридцать лет в одиночестве. Если хотите преподнести мне что-нибудь на прощание, то выберите другой подарок.
– Другой будет еще хуже.
– Что же это?
Я разгорячился, и это было заметно по моему лицу и по моим словам. С моей стороны было неосторожностью хотя бы на миг снять спасительную маску равнодушия; я сразу лишился преимущества, которое перешло к Шерли. Ее мимолетный гнев сменился сарказмом, на ее губах заиграла насмешливая улыбка.
– Женитесь на той, кто сама будет увиваться за вами, чтобы преодолеть вашу скромность, и сама навяжется вам в жены, чтобы не обременять вашу совесть.
– Укажите мне только, где найти такую.
– На какой-нибудь пожилой вдове, уже не раз побывавшей замужем и опытной в таких делах.
– В таком случае она не должна быть богатой. Ох, уж это мне богатство!
– Вам никогда не сорвать золотое яблоко в саду Гесперид, ибо вы никогда не осмелитесь напасть на охраняющего его дракона или призвать на помощь Атланта.
– Я вижу, вы разгорячились и стали заносчивы!
– А вы еще заносчивее! Ваше безмерное смирение хуже всякой гордыни!
– Я человек зависимый и знаю свое место.
– А я – женщина и тоже знаю свое.
– Я беден и должен быть гордым.
– А я получила благородное воспитание, и мои убеждения так же строги, как и ваши.
Разговор зашел в тупик. Мы умолкли и лишь смотрели друг на друга. Я чувствовал, что Шерли не отступит ни на шаг, чувствовал и видел только это. У меня оставалось еще несколько минут; я понимал, что развязка близка, я чувствовал ее приближение, но пока она не пришла, все еще медлил, выжидал и готов был говорить о чем угодно до последнего мгновения, чтобы только тогда сказать решительное слово. Я никогда не спешу и никогда в жизни не спешил. Торопливые люди пьют нектар жизни горячим, как кипяток, я же вкушаю его прохладным, как роса. Я продолжал:
– По-видимому, мисс Килдар, вы сами так же мало расположены к супружеской жизни, как и я. Насколько мне известно, вы отказали трем, даже четырем выгодным женихам, а недавно, кажется, и пятому. Вы ведь отказали сэру Филиппу Наннли?
Последний вопрос я задал неожиданно и быстро.
– А вы думали, что я приму его предложение? .
– Я бы этому не удивился.
– Можно узнать, почему?
– Потому что вы равны по положению и возрасту, у вас общие духовные интересы, а также потому, что ваши характеры удачно дополняют друг друга, ведь он так любезен, так кроток…
– Превосходное заключение! Разберем-ка его по статьям. «Равны по положению». Он значительно богаче меня – сравните хотя бы мою усадьбу с его дворцом! Его родня и знакомые презирают меня. «Равны по возрасту». Мы ровесники, – следовательно, он еще мальчик, а я уже женщина, во всех отношениях я старше его лет на десять. «Характеры удачно дополняют друг друга». Он кроток и любезен, а какова же я? Отвечайте!
– Вы сестра блестящего, стремительного, огненного леопарда.
– И вы собирались выдать меня за этого ягненка? Вы, видимо, забыли, что золотой век окончился сотни миллионов лет назад и сейчас так же далек от нас, как архангел на седьмом небе! О варвар неправедный!.. «Общие духовные интересы». Он любит поэзию, я ее не переношу…
– В самом деле? Это для меня новость.
– Когда я бывала в Прайори или сэр Филипп в Филдхеде, меня в дрожь бросало при виде строф и рифм! Хороши общие интересы! Когда это я подбирала монотонные сонеты или нанизывала стансы, хрупкие, как стекла? Когда это я называла грошовые бусины бриллиантами?
– Вы смогли бы получить удовлетворение, руководя им, исправляя его вкусы…
– Руководить и исправлять! Учить и наставлять! Снисходить и терпеть! Ну нет! Мой муж не должен быть моим ребенком. Я не стану усаживать его каждый день за уроки, смотреть, чтобы он их учил, давать ему конфетку, если он послушен, и терпеливо читать ему длинные умные наставления, если он капризничает. Впрочем, только от учителя можно услышать об «удовлетворении от преподавания». Вам, наверное, это кажется самым благородным занятием в мире. А мне – нет! Я его отвергаю. Исправлять вкусы мужа! Нет уж! Пусть лучше мой муж исправляет меня, или мы расстанемся.
– Бог свидетель, вам это не помешает.
– Что вы хотите сказать, мистер Мур?
– То, что я сказал. Исправить вас совершенно необходимо.
– Будь вы женщиной, вы бы живо вышколили своего муженька; это бы вам подошло: школить – ваше призвание.
– Позвольте спросить, почему сейчас, в столь ровном и добром настроении, вы вздумали меня попрекать моей профессией?
– И профессией, и чем угодно еще, лишь бы задеть вас побольше. Я припомню вам все ваши недостатки, в которых вы с горечью сознаетесь перед самим собой.
– Например, мою бедность?
– Разумеется! Это вас проймет. Вы страдаете из-за своей бедности и постоянно о ней думаете.
– И тем, что, кроме своей заурядной личности, я ничего не могу предложить женщине, которая завладеет моим сердцем?
– Совершенно верно! У вас дурная привычка называть себя заурядным. Вы понимаете, что не очень похожи на Аполлона. Вы ругаете свою внешность больше, чем она того заслуживает, в тщетной надежде, что кто-нибудь другой замолвит за нее хоть словечко. Не надейтесь понапрасну! В вашем лице нет ни одной черты, которой можно было бы гордиться, ни одной правильной или просто приятной линии.
– Вы сравниваете его со своим личиком?
– Вы похожи на египетского бога: огромная каменная голова, засыпанная сверху песком. Или нет, это уж слишком величественно. Скорее вы похожи на Варвара – вы двоюродный братец моего мастиффа. Мне кажется, вы на него так похожи, как только может человек походить на собаку.
– Варвар ваш любимый спутник. Летом, на заре, когда вы отправляетесь гулять по полям, где роса омывает ваши ноги, а утренний ветерок освежает щеки и треплет локоны, вы всегда зовете его с собой и зовете посвистом, которому научились от меня. Гуляя в одиночестве по лесу, когда вы думаете, что никто, кроме пса, вас не слышит, вы насвистываете мелодии, которые подслушали у меня, или напеваете песенки, перенятые от меня. Я не спрашиваю, откуда берутся те чувства, которые вы вкладываете в эти песни, ибо знаю, что они поднимаются из глубины вашего сердца, мисс Килдар. В зимние вечера Варвар ложится у ваших ног. Вы разрешаете ему класть морду на надушенный подол вашего платья, ложиться на край вашей атласной юбки! Вы часто гладите его жесткую шерсть, а однажды я видел, как вы целовали его прямо в белоснежное пятно, украшающее его широкий лоб. Поэтому говорить, что я похож на Варвара, весьма опасно: это значит, что и я могу требовать подобного обращения.
– Возможно, вы и получите все это от вашей сиротки, не имеющей ни денег, ни друзей.
– О, если бы нашлась такая девушка, о которой я мечтаю! Я бы сначала приручил ее, а затем воспитал, сначала укротил, а затем приласкал. Извлечь это обездоленное гордое создание из бедности, приобрести над нею власть, а потом потворствовать ее причудам и капризам, которых раньше никогда не замечал и не поощрял, видеть ее то бунтующей, то покорной, меняющейся десять раз на дню, и наконец после долгих стараний, может быть, исправить ее характер и увидеть ее примерной и терпеливой матерью дюжины ребятишек, лишь изредка отпускающей маленькому Луи добродушный подзатыльник в виде процентов за ту огромную сумму, которую она должна его отцу… О, моя сиротка.не скупилась бы на поцелуи! – продолжал я. – Вечером она встречала бы меня у самого порога и бросалась в мои объятия. Наш очаг пылал бы ярким, согревающим душу пламенем. Благослови Боже эти сладкие мечты! Я должен ее найти.
Огонь сверкнул в глазах Шерли, рот ее раскрылся, но она ничего не сказала и упрямо отвернулась.
– Скажите же, скажите мне, мисс Килдар, где она? Снова вместо ответа жест, полный высокомерия и страстного нетерпения.
– Я должен знать! Вы можете и должны мне сказать.
– Никогда.
Она встала и хотела уйти. Мог ли я и теперь отпустить ее? Нет, я зашел слишком далеко, чтобы не довести дело до конца, и был слишком близок к цели, чтобы отпустить. Нужно было рассеять наконец сомнения, преодолеть нерешительность и выяснить все! Она должна принять решение и сказать мне о нем. Тогда и я смогу решить, как быть дальше.
– Ещё минуту, – сказал я, взявшись за ручку двери. – Мы проговорили все утро, но последнего слова вы так и не сказали. Скажите сейчас!
– Дайте мне пройти.
– Нет, я охраняю дверь и скорее умру, чем отпущу вас, пока вы не скажете то, чего я жду.
– Вы смеете требовать?.. Что я должна вам сказать?
– То, чего я жду с нетерпением, в смертной тоске, то, что я должен услышать и услышу, то, чего вы не смеете от меня скрывать!
– Мистер Мур, я не понимаю, чего вы хотите; вы просто вне себя. '
Видимо, я совершенно потерял самообладание и напугал ее. Сообразив это, я даже обрадовался: чтобы победить Шерли, ее необходимо было припугнуть.
– Вы хорошо знаете, чего я хочу. Впервые я стал с вами самим собой: перед вами сейчас не учитель, а человек, и не просто человек, а джентльмен!
Шерли вздрогнула. Она положила свою руку на мою, как будто хотела оторвать ее от ручки двери, но это нежное прикосновение ни к чему не привело, с тем же успехом она могла пытаться оторвать металл, припаянный к металлу. Видя свое бессилие, она задрожала и отступила.
Не знаю, что случилось со мной, но ее волнение перевернуло мне всю душу. Я забыл о ее поместье и ее деньгах, я больше не считал их препятствием, не думал о них и ни о чем не заботился, эти пустяки уже не могли меня остановить. Я видел только Шерли, юную и прекрасную, ее грацию, ее достоинство, ее девическую скромность.
– Дитя мое! – проговорил я.
– Учитель мой, – тихо прозвучало в ответ.
– Мне нужно вам кое-что сказать.
Она ждала, склонив голову, и локоны закрывали ее лицо.
– Я должен вам сказать, что за четыре года вы овладели сердцем вашего наставника, и теперь оно ваше. Я должен вам признаться, что вы околдовали меня наперекор здравому смыслу, несмотря на мой опыт и разницу в положении и состоянии. Меня обворожил ваш облик, ваши речи и ваши поступки: вы раскрыли передо мной все ваши недостатки и достоинства, вернее – прелести, потому что для достоинств они еще не слишком совершенны! И вот я полюбил вас, я люблю вас всем сердцем и всеми силами души! Теперь вы знаете!
Она пыталась ответить, но не находила слов, пыталась обратить все в шутку, но безуспешно. Я страстно повторял, что люблю ее, люблю, люблю.
– Хорошо, мистер Мур, но что же дальше? – наконец ответила Шерли, пытаясь скрыть за шутливым тоном дрожь в голосе.
– Вам нечего мне сказать? Вы меня совсем не любите?
– Самую чуточку.
– Не мучьте меня, мне теперь совсем не до шуток.
– А я вовсе не шучу, я хочу уйти.
– Как вы можете сейчас так говорить? «Уйти!» Никогда! Вы хотите уйти с моим, сердцем, чтобы бросить его на свой туалетный столик, как подушечку для булавок? Нет, вы не уйдете, я вас не выпущу, пока вы не оставите мне залог: жертва за жертву – ваше сердце за мое!
– У меня сердца нет, я его потеряла. Пустите, я пойду его поищу,
– Признайтесь, оно там же, где частенько бывают ваши ключи, – у меня в руках?
– Вам лучше знать. Кстати, где мои ключи, мистер Мур? Я их в самом деле опять потеряла. Миссис Джилл просит денег, а у меня ничего нет, кроме вот этого шестипенсовика.
Она вынула монетку из кармана передника и показала ее мне на ладони. Я мог бы пошутить над ней, но было не время: речь шла о моей жизни или смерти. Завладев одновременно и монетой и рукой, в которой она лежала, я спросил:
– Что же, мне умереть без вас или жить для вас?
– Как хотите. Не мне за вас выбирать.
– Я должен услышать приговор из ваших уст: могу я надеяться или вы обрекаете меня на изгнание?
– Уходите… Разлуку я могу перенести.
– Может быть, я тоже смогу вас покинуть, но скажите мне, Шерли, дитя мое, повелительница моя, сами скажите, что мне делать?
– Умрите без меня, если хотите. Живите для меня, если не боитесь.
– Я не боюсь вас, моя тигрица, и с этой минуты до самой смерти я буду жить с вами и для вас. Наконец-то я покорил вас! Теперь вы моя, и я уже никогда вас не выпущу. Где бы я ни жил, я уже избрал себе супругу. Если я останусь в Англии – вы будете жить здесь, если отправлюсь за океан – вы последуете за мной. Мы связаны друг с другом навечно, теперь у нас одна судьба.
– Значит, теперь мы равны, сэр? Наконец-то равны?
– Вы моложе, слабее, легкомысленнее, невежественнее.
– Но вы будете со мной добрым, не станете меня тиранить?
– А вы не стесните мою свободу, позволите мне идти своим путем? Не улыбайтесь в такую минуту! Все плывет и преображается вокруг меня, солнце загорается ослепительным алым цветом, небо становится фиолетовым водоворотом…
Я крепкий человек, но в тот миг у меня подгибались ноги. Все ощущения усилились, обострились; цвета стали ярче, движения быстрее, сама жизнь как будто ускорила ход. Какое-то мгновение я почти не различал ее лица и слышал только голос – беспощадно нежный. Пойми она, что со мной происходит, она бы из жалости поступилась частицей своей красоты!
– Вы назвали меня тигрицей, – сказала она. – Помните же, что тигрицу нельзя укротить.
– Укрощенная или нет, дикая или усмиренная, вы – моя.
– Я рада, что знаю своего укротителя, я к нему привыкла. Отныне я буду повиноваться только его голосу, управлять мною будет только его рука, отдыхать я буду только у его ног.
Я отвел ее обратно к креслу и сел возле нее. Я хотел слышать ее снова и снова, звуками ее голоса я мог бы упиваться вечно.
– Вы меня очень любите? – спросил я.
– Ах, вы же сами знаете! Я не стану повторять, не стану вам льстить.
– Но я еще и половины не знаю! Мое сердце жаждет слов любви. Если бы вы знали, как оно истосковалось, как оно ненасытно, вы бы поспешили утолить его жажду хотя бы двумя ласковыми словами.
– Бедный Варвар! – сказала она, похлопывая меня по руке. – Бедняга, верный мой друг! На место, баловень, на место!
– .Я не пойду на место, пока вы не одарите меня хоть одним нужным словом.
И наконец она меня одарила:
– Дорогой Луи, любите меня вечно и никогда не оставляйте. Жизнь потеряет для меня всякий смысл, если я не смогу пройти ее рука об руку с вами.
– Скажите еще что-нибудь!
Повторяться было не в ее обычае. Шерли переменила тему.
– Сэр, – сказала она, вставая, – вам грозит большая опасность, если вы вздумаете снова возвращаться к таким низменным вещам, как деньги, бедность или неравенство. Не вздумайте мучить меня щепетильностью и всякими несносными сомнениями. Я запрещаю вам говорить об этом!
Кровь бросилась мне в лицо, и в который раз я посетовал, что сам я столь беден, а она столь богата! Заметив мое огорчение, Шерли так ласково погладила мою руку, что я тут же забыл про свои горести и снова вознесся на вершину блаженства.
– Мистер Мур! – сказала она, подняв на меня свой открытый, нежный, серьезный взор. – Учите меня, помогайте мне быть хорошей. Я не прошу освободить меня от всех забот и обязанностей, налагаемых моим состоянием, но прошу разделить их со мной и наставить меня, как мне лучше исполнить свой долг. Вы судите здраво, у вас доброе сердце и твердые принципы. Я знаю, что вы умны, чувствую, что вы милосердны, и верю, что вы добросовестны. Будьте же моим спутником на жизненном пути, руководите мной там, где у меня нет опыта, будьте моим судьей, когда я ошибусь, будьте моим другом всегда и везде!
Клянусь, я все это исполню!»
Вот еще несколько страниц из этой записной книжки; если они тебе не по нраву, читатель, можешь их пропустить.
«Симпсоны уехали, но еще до их отъезда все открылось и разъяснилось. Должно быть, меня выдало мое поведение или то, как я смотрел на Шерли. Я вел себя ровно, но временами забывал про осторожность. Иногда я оставался с Шерли в комнате дольше, чем обычно: я не мог и минуты пробыть без нее и то и дело возвращался туда, где одно ее присутствие согревало меня, как солнце Варвара. Если она выходила из дубовой гостиной, я тоже невольно поднимался и шел за ней следом. Шерли не раз упрекала меня за это, но я поступал по-прежнему в какой-то смутной надежде обменяться с ней хоть словом в прихожей или еще где-нибудь. Вчера, уже в сумерках, мне удалось поговорить с ней наедине минут пять в прихожей у камина. Мы стояли рядом, она подшучивала надо мной, а я наслаждался звуком ее голоса. Девицы Симпсоны прошли мимо, посмотрели на нас, но мы не разошлись; вскоре они снова прошли через прихожую и снова посмотрели на нас. Появилась миссис Симпсон; мы не тронулись с места. Затем сам мистер Симпсон открыл двери столовой. Надув губки и вскинув голову, Шерли сверкнула на него глазами, полными презрения за столь недостойное шпионство. Ее строгий взор недвусмысленно говорил: «Мне нравится общество мистера Мура. Посмейте только что-нибудь сказать!» Я спросил:
– Вы хотите, чтобы он обо всем догадался?
– Да, – ответила она. – А потом будь что будет. Скандала все равно не избежать, я не стараюсь его ускорить, но и не страшусь, только вы непременно должны быть рядом, потому что мне смертельно надоело объясняться с ним с глазу на глаз. В ярости он крайне непригляден; тогда он сбрасывает с себя обычную маску учтивости и тонкого обращения и обнажает свою сущность человека, которого вы бы назвали commun, plat, bas – vilan et un peu mechant[75]. У него нечистые мысли, мистер Мур; их надо бы промыть хорошенько мылом и прочистить песком. Если бы он мог присоединить свое воображение к содержимому корзины для грязного белья и попросил бы миссис Джилл прокипятить все это в баке с дождевой водой и порошком для отбелки, – надеюсь, вы оцените мои способности прачки! – это принесло бы мистеру Симпсону неоценимую пользу.
Сегодня рано утром на лестнице послышались ее шаги, и я тотчас спустился в гостиную, где мы обычно завтракали. Я не ошибся: Шерли была там и заканчивала вышивку в подарок Генри. Она поздоровалась со мной холодно, так как в комнате еще убирала горничная. Временно я удовлетворился и этим; спокойно взял книгу и сел у окна. Даже когда мы остались одни, я не стал беспокоить Шерли; сидеть с нею вместе уже было счастьем, вполне соответствовавшим этому раннему утру, – счастьем безмятежным, еще неполным, но все возрастающим. Я знал, что моя навязчивость встретила бы резкий отпор. «Для поклонников меня нет дома» – было написано на ее челе. Поэтому я продолжал читать книгу, лишь время от времени украдкой поглядывая на Шерли. Черты ее постепенно смягчились, ибо она почувствовала, что я уважаю ее чувства и наслаждаюсь спокойствием этой минуты.
Отчужденность исчезла, ледок незаметно растаял. Меньше чем через час я уже сидел возле нее, любовался ее рукоделием, упивался ее нежными улыбками и веселыми речами, которыми она щедро меня одаривала. Мы сидели рядом, на что имели полное право, и моя рука покоилась на спинке ее стула. Я сидел так близко, что мог сосчитать стежки ее шитья и различить ушко иголки. Внезапно дверь распахнулась.
Я уверен, что, если бы я отпрянул от нее, Шерли стала бы меня презирать, но – спасибо моему обычному хладнокровию – я редко пугаюсь! Когда мне хорошо, приятно и удобно, меня трудно сдвинуть с места, а в ту минуту мне было очень хорошо, и потому я остался сидеть, даже не шевельнувшись и едва взглянув на дверь.
– Доброе утро, дядюшка, – сказала Шерли, обращаясь к фигуре, остолбеневшей на пороге.
– Давно ль вы спустились, мисс Килдар, и давно ли сидите здесь наедине с мистером Муром?
– Да, очень давно. Мы оба пришли сюда рано, едва рассвело.
– Это неприлично…
– Когда-то это было действительно неприлично: я вела себя слишком грубо, невежливо, но теперь – вы, наверное, это заметили – мы стали друзьями.
– Я замечаю гораздо больше, чем вам бы хотелось.
– Едва ли, сэр, – сказал я, – нам нечего скрывать. Кстати, хочу вам заметить, что отныне вы можете со всеми замечаниями обращаться также и ко мне. Я буду впредь оберегать мисс Килдар от всяких неприятностей.
– Вы? Какое отношение вы имеете к мисс Килдар?
– Я намерен ее защищать, охранять и служить ей.
– Вы, сэр? Вы, какой-то учителишка?
– Ни одного оскорбительного слова, сэр! – вмешалась Шерли. – Ни одного непочтительного звука по отношению к мистеру Муру в моем доме!
– Вы становитесь на его сторону?
– На его сторону? О да!
С внезапной нежностью она обернулась ко мне, и я обвил рукой ее стан. Мы оба встали.
– Божжа правый! – возопила, вся дрожа, облаченная в халат фигура.
Должно быть, этот «божжа» был дядюшкиным богом домашнего очага: когда его что-нибудь выводило из себя, мистер Симпсон всегда призывал этого идола.
– Войдите в комнату, дядюшка, вы должны знать все. Скажите ему, Луи.
Однако трудно или нет, я должен был что-то делать что-то говорить. Я не мог и не хотел сидеть молча перед этой красавицей, смущенной моим присутствием. И я заговорил. Я был так же спокоен, как мои слова, и мог слышать каждый звук, слетавший с моих губ, – глубокий, отчетливый и полновесный.
– Впрочем, Свобода, эта горная нимфа, скорее всего разочарует меня. Я подозреваю, что она сродни Одиночеству, к которому я прежде так стремился и от которого ныне решительно отказываюсь. Эти ореады – странные создания: они привлекают вас неземной красотой, подобной красоте звездного неба; очаровывают, но не согревают душу. Их красота призрачна; в их прелести нет жизни, ее можно сравнить с очарованием времен года или пейзажей, восхищающих нас утренней росой, восходом солнца, вечерними сумерками, мирным светом луны или вечным бегом облаков. Но мне необходимо нечто иное. Я холодно смотрю на это волшебное великолепие, мои чувства леденит прикосновение этих призраков. Я не поэт и не могу жить одними мечтами. Как-то, смеясь надо мной, вы, мисс Килдар, назвали меня философом-материалистом и намекнули, что я живу ради того, чтобы жить. Конечно, я материалист с головы до ног, и хотя я глубоко чту Природу и прославляю ее всей страстью сильного сердца, однако все же предпочитаю видеть ее отражение в нежных человеческих глазах любимой и милой жены, а не устрашающих очах величественной богини Олимпа.
– Юнона, разумеется, не смогла бы приготовить бифштекс из бизона по вашему вкусу, – съязвила Шерли.
– Разумеется; но я скажу вам, кому это удалось бы – какой-нибудь юной, бедной, одинокой сиротке. Хотел бы я найти такую девушку: достаточно миловидную, чтобы я смог полюбить ее, достаточно умную и сердечную, достаточно воспитанную, правдивую и скромную. Меня не заботит ее образованность, но мне хотелось бы видеть в ней те природные дарования, с которыми не сравнится никакая ученость. Характер же пусть будет какой угодно, я справлюсь с самой строптивой. Я хотел бы сначала быть наставником такой девушки и лишь затем ее супругом. Я научил бы ее своему языку, приобщил к своим привычкам и принципам, а потом вознаградил бы своей любовью.
– Вознаградил бы! Всемогущий Бог! Вознаградил бы! – воскликнула Шерли с презрительной гримасой.
– И был бы сам тысячу раз вознагражден.
– Если бы она захотела, милостивый государь.
– Она обязательно захочет.
– Но вы сказали, что согласны на любой характер. А на многих принуждение действует, как кремень на железо, – только искры летят!
– Но многим эти искры нравятся!
– Кому же понравится любовь, которая подобно искре сверкнет, взлетит и погаснет?
– Я должен отыскать мою сиротку. Скажите, мисс Килдар, как мне ее найти?
– Дайте объявление, да не забудьте указать, что она должна быть хорошей стряпухой.
– Я должен отыскать ее и, когда найду, сразу женюсь на ней.
– Вы? Ну нет! – Тут в ее тоне проскользнула презрительная насмешка.
Я обрадовался: мне удалось рассеять то задумчивое настроение, в котором я ее застал, и теперь мне хотелось еще более расшевелить ее.
– Почему вы сомневаетесь?
– Вам – и вдруг жениться?
– Конечно! Я могу и хочу жениться, разве это не ясно?
– Ясно как раз обратное, мистер Мур.
Эти слова привели меня в восторг. Ее большие прекрасные глаза выражали и гнев, и насмешку, и пренебрежение, и гордость, и даже оскорбленное достоинство.
– Благоволите объяснить, мисс Килдар, почему вы так думаете?
– Как же вы женитесь, хотела бы я знать?
– Очень просто. Как только найду невесту, так сразу и женюсь,
– Оставайтесь лучше холостяком! – Тут она сделала жест, как бы протягивая мне что-то. – Таков уж ваш удел!
– О нет, вы не можете дать мне то, что я уже имею. Я и так живу тридцать лет в одиночестве. Если хотите преподнести мне что-нибудь на прощание, то выберите другой подарок.
– Другой будет еще хуже.
– Что же это?
Я разгорячился, и это было заметно по моему лицу и по моим словам. С моей стороны было неосторожностью хотя бы на миг снять спасительную маску равнодушия; я сразу лишился преимущества, которое перешло к Шерли. Ее мимолетный гнев сменился сарказмом, на ее губах заиграла насмешливая улыбка.
– Женитесь на той, кто сама будет увиваться за вами, чтобы преодолеть вашу скромность, и сама навяжется вам в жены, чтобы не обременять вашу совесть.
– Укажите мне только, где найти такую.
– На какой-нибудь пожилой вдове, уже не раз побывавшей замужем и опытной в таких делах.
– В таком случае она не должна быть богатой. Ох, уж это мне богатство!
– Вам никогда не сорвать золотое яблоко в саду Гесперид, ибо вы никогда не осмелитесь напасть на охраняющего его дракона или призвать на помощь Атланта.
– Я вижу, вы разгорячились и стали заносчивы!
– А вы еще заносчивее! Ваше безмерное смирение хуже всякой гордыни!
– Я человек зависимый и знаю свое место.
– А я – женщина и тоже знаю свое.
– Я беден и должен быть гордым.
– А я получила благородное воспитание, и мои убеждения так же строги, как и ваши.
Разговор зашел в тупик. Мы умолкли и лишь смотрели друг на друга. Я чувствовал, что Шерли не отступит ни на шаг, чувствовал и видел только это. У меня оставалось еще несколько минут; я понимал, что развязка близка, я чувствовал ее приближение, но пока она не пришла, все еще медлил, выжидал и готов был говорить о чем угодно до последнего мгновения, чтобы только тогда сказать решительное слово. Я никогда не спешу и никогда в жизни не спешил. Торопливые люди пьют нектар жизни горячим, как кипяток, я же вкушаю его прохладным, как роса. Я продолжал:
– По-видимому, мисс Килдар, вы сами так же мало расположены к супружеской жизни, как и я. Насколько мне известно, вы отказали трем, даже четырем выгодным женихам, а недавно, кажется, и пятому. Вы ведь отказали сэру Филиппу Наннли?
Последний вопрос я задал неожиданно и быстро.
– А вы думали, что я приму его предложение? .
– Я бы этому не удивился.
– Можно узнать, почему?
– Потому что вы равны по положению и возрасту, у вас общие духовные интересы, а также потому, что ваши характеры удачно дополняют друг друга, ведь он так любезен, так кроток…
– Превосходное заключение! Разберем-ка его по статьям. «Равны по положению». Он значительно богаче меня – сравните хотя бы мою усадьбу с его дворцом! Его родня и знакомые презирают меня. «Равны по возрасту». Мы ровесники, – следовательно, он еще мальчик, а я уже женщина, во всех отношениях я старше его лет на десять. «Характеры удачно дополняют друг друга». Он кроток и любезен, а какова же я? Отвечайте!
– Вы сестра блестящего, стремительного, огненного леопарда.
– И вы собирались выдать меня за этого ягненка? Вы, видимо, забыли, что золотой век окончился сотни миллионов лет назад и сейчас так же далек от нас, как архангел на седьмом небе! О варвар неправедный!.. «Общие духовные интересы». Он любит поэзию, я ее не переношу…
– В самом деле? Это для меня новость.
– Когда я бывала в Прайори или сэр Филипп в Филдхеде, меня в дрожь бросало при виде строф и рифм! Хороши общие интересы! Когда это я подбирала монотонные сонеты или нанизывала стансы, хрупкие, как стекла? Когда это я называла грошовые бусины бриллиантами?
– Вы смогли бы получить удовлетворение, руководя им, исправляя его вкусы…
– Руководить и исправлять! Учить и наставлять! Снисходить и терпеть! Ну нет! Мой муж не должен быть моим ребенком. Я не стану усаживать его каждый день за уроки, смотреть, чтобы он их учил, давать ему конфетку, если он послушен, и терпеливо читать ему длинные умные наставления, если он капризничает. Впрочем, только от учителя можно услышать об «удовлетворении от преподавания». Вам, наверное, это кажется самым благородным занятием в мире. А мне – нет! Я его отвергаю. Исправлять вкусы мужа! Нет уж! Пусть лучше мой муж исправляет меня, или мы расстанемся.
– Бог свидетель, вам это не помешает.
– Что вы хотите сказать, мистер Мур?
– То, что я сказал. Исправить вас совершенно необходимо.
– Будь вы женщиной, вы бы живо вышколили своего муженька; это бы вам подошло: школить – ваше призвание.
– Позвольте спросить, почему сейчас, в столь ровном и добром настроении, вы вздумали меня попрекать моей профессией?
– И профессией, и чем угодно еще, лишь бы задеть вас побольше. Я припомню вам все ваши недостатки, в которых вы с горечью сознаетесь перед самим собой.
– Например, мою бедность?
– Разумеется! Это вас проймет. Вы страдаете из-за своей бедности и постоянно о ней думаете.
– И тем, что, кроме своей заурядной личности, я ничего не могу предложить женщине, которая завладеет моим сердцем?
– Совершенно верно! У вас дурная привычка называть себя заурядным. Вы понимаете, что не очень похожи на Аполлона. Вы ругаете свою внешность больше, чем она того заслуживает, в тщетной надежде, что кто-нибудь другой замолвит за нее хоть словечко. Не надейтесь понапрасну! В вашем лице нет ни одной черты, которой можно было бы гордиться, ни одной правильной или просто приятной линии.
– Вы сравниваете его со своим личиком?
– Вы похожи на египетского бога: огромная каменная голова, засыпанная сверху песком. Или нет, это уж слишком величественно. Скорее вы похожи на Варвара – вы двоюродный братец моего мастиффа. Мне кажется, вы на него так похожи, как только может человек походить на собаку.
– Варвар ваш любимый спутник. Летом, на заре, когда вы отправляетесь гулять по полям, где роса омывает ваши ноги, а утренний ветерок освежает щеки и треплет локоны, вы всегда зовете его с собой и зовете посвистом, которому научились от меня. Гуляя в одиночестве по лесу, когда вы думаете, что никто, кроме пса, вас не слышит, вы насвистываете мелодии, которые подслушали у меня, или напеваете песенки, перенятые от меня. Я не спрашиваю, откуда берутся те чувства, которые вы вкладываете в эти песни, ибо знаю, что они поднимаются из глубины вашего сердца, мисс Килдар. В зимние вечера Варвар ложится у ваших ног. Вы разрешаете ему класть морду на надушенный подол вашего платья, ложиться на край вашей атласной юбки! Вы часто гладите его жесткую шерсть, а однажды я видел, как вы целовали его прямо в белоснежное пятно, украшающее его широкий лоб. Поэтому говорить, что я похож на Варвара, весьма опасно: это значит, что и я могу требовать подобного обращения.
– Возможно, вы и получите все это от вашей сиротки, не имеющей ни денег, ни друзей.
– О, если бы нашлась такая девушка, о которой я мечтаю! Я бы сначала приручил ее, а затем воспитал, сначала укротил, а затем приласкал. Извлечь это обездоленное гордое создание из бедности, приобрести над нею власть, а потом потворствовать ее причудам и капризам, которых раньше никогда не замечал и не поощрял, видеть ее то бунтующей, то покорной, меняющейся десять раз на дню, и наконец после долгих стараний, может быть, исправить ее характер и увидеть ее примерной и терпеливой матерью дюжины ребятишек, лишь изредка отпускающей маленькому Луи добродушный подзатыльник в виде процентов за ту огромную сумму, которую она должна его отцу… О, моя сиротка.не скупилась бы на поцелуи! – продолжал я. – Вечером она встречала бы меня у самого порога и бросалась в мои объятия. Наш очаг пылал бы ярким, согревающим душу пламенем. Благослови Боже эти сладкие мечты! Я должен ее найти.
Огонь сверкнул в глазах Шерли, рот ее раскрылся, но она ничего не сказала и упрямо отвернулась.
– Скажите же, скажите мне, мисс Килдар, где она? Снова вместо ответа жест, полный высокомерия и страстного нетерпения.
– Я должен знать! Вы можете и должны мне сказать.
– Никогда.
Она встала и хотела уйти. Мог ли я и теперь отпустить ее? Нет, я зашел слишком далеко, чтобы не довести дело до конца, и был слишком близок к цели, чтобы отпустить. Нужно было рассеять наконец сомнения, преодолеть нерешительность и выяснить все! Она должна принять решение и сказать мне о нем. Тогда и я смогу решить, как быть дальше.
– Ещё минуту, – сказал я, взявшись за ручку двери. – Мы проговорили все утро, но последнего слова вы так и не сказали. Скажите сейчас!
– Дайте мне пройти.
– Нет, я охраняю дверь и скорее умру, чем отпущу вас, пока вы не скажете то, чего я жду.
– Вы смеете требовать?.. Что я должна вам сказать?
– То, чего я жду с нетерпением, в смертной тоске, то, что я должен услышать и услышу, то, чего вы не смеете от меня скрывать!
– Мистер Мур, я не понимаю, чего вы хотите; вы просто вне себя. '
Видимо, я совершенно потерял самообладание и напугал ее. Сообразив это, я даже обрадовался: чтобы победить Шерли, ее необходимо было припугнуть.
– Вы хорошо знаете, чего я хочу. Впервые я стал с вами самим собой: перед вами сейчас не учитель, а человек, и не просто человек, а джентльмен!
Шерли вздрогнула. Она положила свою руку на мою, как будто хотела оторвать ее от ручки двери, но это нежное прикосновение ни к чему не привело, с тем же успехом она могла пытаться оторвать металл, припаянный к металлу. Видя свое бессилие, она задрожала и отступила.
Не знаю, что случилось со мной, но ее волнение перевернуло мне всю душу. Я забыл о ее поместье и ее деньгах, я больше не считал их препятствием, не думал о них и ни о чем не заботился, эти пустяки уже не могли меня остановить. Я видел только Шерли, юную и прекрасную, ее грацию, ее достоинство, ее девическую скромность.
– Дитя мое! – проговорил я.
– Учитель мой, – тихо прозвучало в ответ.
– Мне нужно вам кое-что сказать.
Она ждала, склонив голову, и локоны закрывали ее лицо.
– Я должен вам сказать, что за четыре года вы овладели сердцем вашего наставника, и теперь оно ваше. Я должен вам признаться, что вы околдовали меня наперекор здравому смыслу, несмотря на мой опыт и разницу в положении и состоянии. Меня обворожил ваш облик, ваши речи и ваши поступки: вы раскрыли передо мной все ваши недостатки и достоинства, вернее – прелести, потому что для достоинств они еще не слишком совершенны! И вот я полюбил вас, я люблю вас всем сердцем и всеми силами души! Теперь вы знаете!
Она пыталась ответить, но не находила слов, пыталась обратить все в шутку, но безуспешно. Я страстно повторял, что люблю ее, люблю, люблю.
– Хорошо, мистер Мур, но что же дальше? – наконец ответила Шерли, пытаясь скрыть за шутливым тоном дрожь в голосе.
– Вам нечего мне сказать? Вы меня совсем не любите?
– Самую чуточку.
– Не мучьте меня, мне теперь совсем не до шуток.
– А я вовсе не шучу, я хочу уйти.
– Как вы можете сейчас так говорить? «Уйти!» Никогда! Вы хотите уйти с моим, сердцем, чтобы бросить его на свой туалетный столик, как подушечку для булавок? Нет, вы не уйдете, я вас не выпущу, пока вы не оставите мне залог: жертва за жертву – ваше сердце за мое!
– У меня сердца нет, я его потеряла. Пустите, я пойду его поищу,
– Признайтесь, оно там же, где частенько бывают ваши ключи, – у меня в руках?
– Вам лучше знать. Кстати, где мои ключи, мистер Мур? Я их в самом деле опять потеряла. Миссис Джилл просит денег, а у меня ничего нет, кроме вот этого шестипенсовика.
Она вынула монетку из кармана передника и показала ее мне на ладони. Я мог бы пошутить над ней, но было не время: речь шла о моей жизни или смерти. Завладев одновременно и монетой и рукой, в которой она лежала, я спросил:
– Что же, мне умереть без вас или жить для вас?
– Как хотите. Не мне за вас выбирать.
– Я должен услышать приговор из ваших уст: могу я надеяться или вы обрекаете меня на изгнание?
– Уходите… Разлуку я могу перенести.
– Может быть, я тоже смогу вас покинуть, но скажите мне, Шерли, дитя мое, повелительница моя, сами скажите, что мне делать?
– Умрите без меня, если хотите. Живите для меня, если не боитесь.
– Я не боюсь вас, моя тигрица, и с этой минуты до самой смерти я буду жить с вами и для вас. Наконец-то я покорил вас! Теперь вы моя, и я уже никогда вас не выпущу. Где бы я ни жил, я уже избрал себе супругу. Если я останусь в Англии – вы будете жить здесь, если отправлюсь за океан – вы последуете за мной. Мы связаны друг с другом навечно, теперь у нас одна судьба.
– Значит, теперь мы равны, сэр? Наконец-то равны?
– Вы моложе, слабее, легкомысленнее, невежественнее.
– Но вы будете со мной добрым, не станете меня тиранить?
– А вы не стесните мою свободу, позволите мне идти своим путем? Не улыбайтесь в такую минуту! Все плывет и преображается вокруг меня, солнце загорается ослепительным алым цветом, небо становится фиолетовым водоворотом…
Я крепкий человек, но в тот миг у меня подгибались ноги. Все ощущения усилились, обострились; цвета стали ярче, движения быстрее, сама жизнь как будто ускорила ход. Какое-то мгновение я почти не различал ее лица и слышал только голос – беспощадно нежный. Пойми она, что со мной происходит, она бы из жалости поступилась частицей своей красоты!
– Вы назвали меня тигрицей, – сказала она. – Помните же, что тигрицу нельзя укротить.
– Укрощенная или нет, дикая или усмиренная, вы – моя.
– Я рада, что знаю своего укротителя, я к нему привыкла. Отныне я буду повиноваться только его голосу, управлять мною будет только его рука, отдыхать я буду только у его ног.
Я отвел ее обратно к креслу и сел возле нее. Я хотел слышать ее снова и снова, звуками ее голоса я мог бы упиваться вечно.
– Вы меня очень любите? – спросил я.
– Ах, вы же сами знаете! Я не стану повторять, не стану вам льстить.
– Но я еще и половины не знаю! Мое сердце жаждет слов любви. Если бы вы знали, как оно истосковалось, как оно ненасытно, вы бы поспешили утолить его жажду хотя бы двумя ласковыми словами.
– Бедный Варвар! – сказала она, похлопывая меня по руке. – Бедняга, верный мой друг! На место, баловень, на место!
– .Я не пойду на место, пока вы не одарите меня хоть одним нужным словом.
И наконец она меня одарила:
– Дорогой Луи, любите меня вечно и никогда не оставляйте. Жизнь потеряет для меня всякий смысл, если я не смогу пройти ее рука об руку с вами.
– Скажите еще что-нибудь!
Повторяться было не в ее обычае. Шерли переменила тему.
– Сэр, – сказала она, вставая, – вам грозит большая опасность, если вы вздумаете снова возвращаться к таким низменным вещам, как деньги, бедность или неравенство. Не вздумайте мучить меня щепетильностью и всякими несносными сомнениями. Я запрещаю вам говорить об этом!
Кровь бросилась мне в лицо, и в который раз я посетовал, что сам я столь беден, а она столь богата! Заметив мое огорчение, Шерли так ласково погладила мою руку, что я тут же забыл про свои горести и снова вознесся на вершину блаженства.
– Мистер Мур! – сказала она, подняв на меня свой открытый, нежный, серьезный взор. – Учите меня, помогайте мне быть хорошей. Я не прошу освободить меня от всех забот и обязанностей, налагаемых моим состоянием, но прошу разделить их со мной и наставить меня, как мне лучше исполнить свой долг. Вы судите здраво, у вас доброе сердце и твердые принципы. Я знаю, что вы умны, чувствую, что вы милосердны, и верю, что вы добросовестны. Будьте же моим спутником на жизненном пути, руководите мной там, где у меня нет опыта, будьте моим судьей, когда я ошибусь, будьте моим другом всегда и везде!
Клянусь, я все это исполню!»
Вот еще несколько страниц из этой записной книжки; если они тебе не по нраву, читатель, можешь их пропустить.
«Симпсоны уехали, но еще до их отъезда все открылось и разъяснилось. Должно быть, меня выдало мое поведение или то, как я смотрел на Шерли. Я вел себя ровно, но временами забывал про осторожность. Иногда я оставался с Шерли в комнате дольше, чем обычно: я не мог и минуты пробыть без нее и то и дело возвращался туда, где одно ее присутствие согревало меня, как солнце Варвара. Если она выходила из дубовой гостиной, я тоже невольно поднимался и шел за ней следом. Шерли не раз упрекала меня за это, но я поступал по-прежнему в какой-то смутной надежде обменяться с ней хоть словом в прихожей или еще где-нибудь. Вчера, уже в сумерках, мне удалось поговорить с ней наедине минут пять в прихожей у камина. Мы стояли рядом, она подшучивала надо мной, а я наслаждался звуком ее голоса. Девицы Симпсоны прошли мимо, посмотрели на нас, но мы не разошлись; вскоре они снова прошли через прихожую и снова посмотрели на нас. Появилась миссис Симпсон; мы не тронулись с места. Затем сам мистер Симпсон открыл двери столовой. Надув губки и вскинув голову, Шерли сверкнула на него глазами, полными презрения за столь недостойное шпионство. Ее строгий взор недвусмысленно говорил: «Мне нравится общество мистера Мура. Посмейте только что-нибудь сказать!» Я спросил:
– Вы хотите, чтобы он обо всем догадался?
– Да, – ответила она. – А потом будь что будет. Скандала все равно не избежать, я не стараюсь его ускорить, но и не страшусь, только вы непременно должны быть рядом, потому что мне смертельно надоело объясняться с ним с глазу на глаз. В ярости он крайне непригляден; тогда он сбрасывает с себя обычную маску учтивости и тонкого обращения и обнажает свою сущность человека, которого вы бы назвали commun, plat, bas – vilan et un peu mechant[75]. У него нечистые мысли, мистер Мур; их надо бы промыть хорошенько мылом и прочистить песком. Если бы он мог присоединить свое воображение к содержимому корзины для грязного белья и попросил бы миссис Джилл прокипятить все это в баке с дождевой водой и порошком для отбелки, – надеюсь, вы оцените мои способности прачки! – это принесло бы мистеру Симпсону неоценимую пользу.
Сегодня рано утром на лестнице послышались ее шаги, и я тотчас спустился в гостиную, где мы обычно завтракали. Я не ошибся: Шерли была там и заканчивала вышивку в подарок Генри. Она поздоровалась со мной холодно, так как в комнате еще убирала горничная. Временно я удовлетворился и этим; спокойно взял книгу и сел у окна. Даже когда мы остались одни, я не стал беспокоить Шерли; сидеть с нею вместе уже было счастьем, вполне соответствовавшим этому раннему утру, – счастьем безмятежным, еще неполным, но все возрастающим. Я знал, что моя навязчивость встретила бы резкий отпор. «Для поклонников меня нет дома» – было написано на ее челе. Поэтому я продолжал читать книгу, лишь время от времени украдкой поглядывая на Шерли. Черты ее постепенно смягчились, ибо она почувствовала, что я уважаю ее чувства и наслаждаюсь спокойствием этой минуты.
Отчужденность исчезла, ледок незаметно растаял. Меньше чем через час я уже сидел возле нее, любовался ее рукоделием, упивался ее нежными улыбками и веселыми речами, которыми она щедро меня одаривала. Мы сидели рядом, на что имели полное право, и моя рука покоилась на спинке ее стула. Я сидел так близко, что мог сосчитать стежки ее шитья и различить ушко иголки. Внезапно дверь распахнулась.
Я уверен, что, если бы я отпрянул от нее, Шерли стала бы меня презирать, но – спасибо моему обычному хладнокровию – я редко пугаюсь! Когда мне хорошо, приятно и удобно, меня трудно сдвинуть с места, а в ту минуту мне было очень хорошо, и потому я остался сидеть, даже не шевельнувшись и едва взглянув на дверь.
– Доброе утро, дядюшка, – сказала Шерли, обращаясь к фигуре, остолбеневшей на пороге.
– Давно ль вы спустились, мисс Килдар, и давно ли сидите здесь наедине с мистером Муром?
– Да, очень давно. Мы оба пришли сюда рано, едва рассвело.
– Это неприлично…
– Когда-то это было действительно неприлично: я вела себя слишком грубо, невежливо, но теперь – вы, наверное, это заметили – мы стали друзьями.
– Я замечаю гораздо больше, чем вам бы хотелось.
– Едва ли, сэр, – сказал я, – нам нечего скрывать. Кстати, хочу вам заметить, что отныне вы можете со всеми замечаниями обращаться также и ко мне. Я буду впредь оберегать мисс Килдар от всяких неприятностей.
– Вы? Какое отношение вы имеете к мисс Килдар?
– Я намерен ее защищать, охранять и служить ей.
– Вы, сэр? Вы, какой-то учителишка?
– Ни одного оскорбительного слова, сэр! – вмешалась Шерли. – Ни одного непочтительного звука по отношению к мистеру Муру в моем доме!
– Вы становитесь на его сторону?
– На его сторону? О да!
С внезапной нежностью она обернулась ко мне, и я обвил рукой ее стан. Мы оба встали.
– Божжа правый! – возопила, вся дрожа, облаченная в халат фигура.
Должно быть, этот «божжа» был дядюшкиным богом домашнего очага: когда его что-нибудь выводило из себя, мистер Симпсон всегда призывал этого идола.
– Войдите в комнату, дядюшка, вы должны знать все. Скажите ему, Луи.