Страница:
— Я уверен, что понял тайну соли, ваша милость. Наши опыты с животными и пленниками не оставили никаких сомнений. Одна только ее способность определять яды уже сделала бы ее неоценимым сокровищем для вашего стола. Но свойство очищать... чистейший гений!
— Очень хорошо. Но я не понимаю тайны перца. И не намерен доверять свою жизнь тому, кто от меня утаивает что-то. Соль бела, перец черен. Так лишь логично заключить, что соль воплощает белую магию, а перец черную.
— Клевета! — прошипела Фьяметта. — Дурак! Он что, думает, что батюшка пал бы… — Рука Монреале сжала ее плечо, и она подавила свое негодование.
— Возможно, конечно, — согласился Никколо. — Однако Бенефорте пришлось бы отвести глаза этому ханже Монреале.
— Быть бы Монреале инквизитором! С таким-то длиннющим носом!
— Духу не хватает.
— Или он хочет, чтобы о нем так думали, — кисло заметил Ферранте.
— Я знаю этот голос, — пробормотал Монреале над ухом Фьяметты. — Никколо… Никколо какой?
— У сеньора Ферранте, — сообщил Амброз, — есть секретарь, отче, Никколо Вителли. Ходят слухи, что он тень Ферранте. Мне говорили, что служит он у Ферранте четыре года. Люди Ферранте его боятся. Я полагал, из-за коварства и пронырливости, но, как видно, за этим кроется и еще что-то.
— Я имел в виду… — Монреале покачал головой. — Но полагаю, именно этот Вителли — причина того, что Ферранте, который в дни своего кондотьерства как будто к магии особо причастен не был, теперь, несомненно, совсем ей предался.
— Животным перец вреда не причинил, — вкрадчиво произнес голос Ферранте с пергамента.
— Еще бы! — пробормотала Фьяметта. — Они ведь лишены дара речи.
— .. и заклинание, выгравированное на дне солонки, отлично воздействовало на соль, — продолжал Ферранте. — Значит, второе должно воздействовать на перец. Думаю, нам надо попробовать еще раз, но на том, кто сможет сообщить о результатах больше, чем собачка мадонны Джулии.
— Мы? — опасливо переспросил Вителли.
— Я произнесу заклинание, — сказал сеньор Ферранте, — а ты положишь перчинку на язык. Только не глотай ее.
— Ах, так! — последовало уязвленное молчание. — Ну что же. Тогда приступим. Нас в эту ночь ждут дела поважнее.
Теперь шорохи и позвякивание подсказывали Фьяметте ясные образы: Ферранте в свете свечи вглядывается в дно солонки ее отца, возвращает солонку на подставку из черного дерева и кладет щепотку перца в миниатюрный греческий храм под золотой рукой богини. Быстрым шепотом она истолковывала звуки для Монреале и Амброза. И действительно, вскоре голос Ферранте произнес нараспев по-латыни заклинание перца.
— А теперь попробуй! — приказал сеньор Ферранте. Мгновение спустя голос Вителли, видимо, старавшегося не сбросить перец с языка, промямлил:
— Я ничо не чусую, вамилось.
— Не может же он бездействовать! Перец. Язык. Ты не испытываешь прилив красноречия?
— Нет.
— Хм. Ты не чувствуешь, что можешь подчинить чужие мысли? Солги мне и убеди меня, что ложь — это правда. Какого цвета у меня волосы?
— Шерпы, вамилось.
— Скажи: рыжие.
— Ры... шерны! — Последнее слово было выкрикнуто так, что могло сместить перец.
— Но скажи: рыжие!
Краткое молчание.
— Бог мой! — прошептал Ферранте. — Перец заставляет говорить правду?
— Наконец-то сообразил! — проворчала Фьяметта.
— Видимо, правда в его мыслях занимает мало места, — заметил Амброз.
— Нет, не выплевывай! — приказал голос Ферранте. — Я должен убедиться. Сколько... сколько тебе лет?
— Тридцать два года, ваша милость.
— Где ты родился?
— В Милане.
— Как... э... тебя зовут.
— Джакопо Шпренгер.
— Что-о! — Голос Ферранте слился с голосом Монреале в возгласе изумления, когда аббат стукнул кулаком по столу, вскричав:
— Что-о! Этого не может быть!
Из тамбурина донеслось перханье и бурчание человека, отчаянно вытирающего рот полотенцем.
— Заклинание вынуждает говорить правду? — спросил Ферранте у секретаря.
— Видимо так, ваша милость, — ответил Вителли-Шпренгер с явной злостью. После недолгой паузы под, кто знает, каким яростным взглядом сеньора Лозимо, секретарь продолжал неохотно:
— Фамилию Вителли я взял... в юности. После... после маленького недоразумения с законом в Болонье.
— Ну… Половина негодяев в моих отрядах напридумывала себе новые фамилии. Но я не предполагал, что ты что-то от меня утаиваешь, милый мой. — Тон Ферранте был снисходительно-прощающим, но в нем пряталась опасная холодность стали.
— Все люди что-то утаивают, — с тревогой сказал Вителли, затем его голос стал вкрадчивым:
— Вам угодно самому проверить перец, ваша милость?
— Нет, — ответил Ферранте с той же иронией в голосе. — Я вполне полагаюсь на тебя. Или на Бенефорте. Но, дьявол, какое сокровище! Только вообрази, каким он будет подспорьем при допросе пленных? Или людей, припрятавших свое золото и драгоценности… — От этой мысли у него даже голос прервался.
— Господи! — простонал аббат Монреале совсем иным тоном. — Неужели не существует магии, самой белой, человеческих намерений, самых чистых, которые невозможно извратить? Если даже сама правда не божественна… — Его губы растянулись в гримасе боли.
— Кто такой Джакопо Шпренгер? — прошептал Амброз. Видимо, как и Фьяметта, он не мог одолеть ощущения, что раз они слышат Ферранте, то и Ферранте может их услышать.
— Возможно ли? Тот в красном на башне... но он стал таким худым! Я расскажу вам, но позже, Шшш! — Монреале наклонил ухо над тамбуринчиком, как и Фьяметта, пытаясь угадать, какие новые приготовления Ферранте и Вителли скрываются за различными шорохами. Однако на этот раз случайное слово, приказание, скрип, казалось, говорили ему гораздо больше, чем Фьяметте, потому что он начал тихо высказывать догадки Амброзу и ей.
— По-моему, они чертят на полу магическую фигуру. Линии, сдерживающие мистические силы планет или их металлов... священные имена, чтобы подчинять себе или сдерживать силы их духов. Должен сказать, очень странное сочетание высшей и низшей магии.
— Они стараются подчинить дух батюшки этому жуткому кольцу с личиком младенца? — расстроенно спросила Фьяметта.
— Нет... то есть не этой ночью, мне кажется. Я не слышал ни единого звука, указывающего, что они устанавливают тигель. А ты? Видишь ли, кольцо должно быть отлито заново, чтобы металл был жидким в момент заклятия и принял внутреннюю форму духа.
Фьяметта, вспомнив, — как сама создавала львиное кольцо, закивала.
— Кольцо с младенцем они в любом случае не могли бы перелить для твоего отца, — продолжал Монреале. — Серебро предназначено для женских духов. Для Просперо Бенефорте лучше всего подойдет золото. Если они понимают, что делают. Но к несчастью, они как будто это хорошо понимают. И неудивительно, если Вителли — Шпренгер. — Он был блестящим студентом в… — Монреале умолк, так как из тамбуринчика вновь донеслись голоса.
— Черный кот для колдуна, черный петух для солдата, — сказал Вителли. — Передайте мне мешок с котом, ваша милость, через линии, когда я войду в квадрат и замкну его. — И он перешел на латынь, произнося формулу, гораздо чище, чем Тейр или даже Ферранте.
— Заклинает свой нож, — пробормотал Монреале.
— Для чего он ему? — спросила Фьяметта со страхом.
— Чтобы принести в жертву кота, чья жизнь... сказать «душа» я не могу, но чей дух будет отдан призраку твоего отца, чтобы подкрепить его. Подобно еде.
— Он еще жив? — неуверенно спросил Вителли. Ответом ему послужило жалобное «мяу», исполненное мучительной боли.
— Еле-еле, — ответил Ферранте. Фьяметта и Амброз обменялись взглядами, полными ужаса.
— Несчастный кот! — сказал Амброз, судорожно сплетая толстые пальцы.
— Но что они с ним делают? — спросила Фьяметта.
— То, за что обоих следует сжечь. Шшш! — нетерпеливо оборвал ее Монреале.
Истошный кошачий вопль заглушил латинское бормотание Вителли и тут же оборвался.
— Но батюшка же, конечно, откажется от такого нечистого подношения! — сказала Фьяметта. — Не станет же он... есть? Бедный котик!
Монреале покачал головой. Лицо у него было гранитным. Но затем он удивленно наморщил лоб — Вителли вновь начал читать заклинание.
— Что они. , неужели у них два…
Повторилось то же, что было с котом, но на этот раз под черно заклятым лезвием Вителли квохтал и бился петух И тут в чистой латыни Вителли прозвучало знакомое имя.
— Ури Оке? — в ужасе повторила Фьяметта — Ах, нет! Так он... так капитан Оке мертв?
— Несомненно, — мрачно сказал Монреале. — Иначе такое заклятие на него не налагали бы. Вот почему его не оказалось ни среди раненых, ни среди убитых, чьи тела выдали… Видно, Ферранте возжелал иметь запасное кольцо.
— Бедный Тейр! — вздохнула Фьяметта. Но где сейчас Тейр? Между тем мгновением, когда он дыханием привел в действие маленькое ухо, и тем, когда в ужасную комнату вошли Ферранте с Вителли, у него просто не было времени спастись. Но он спасся, иначе его уже обнаружили бы.
— Нет… — поправил Монреале сам себя. — Капитана Окса, несомненно, Ферранте выбрал первым в тот самый день, когда он был убит. В городе у него не было родственников., которые забрали бы его тело для погребения. Это твоего отца, Фьяметта, добавили на всякий случай.
— Ну вот! — В голосе Вителли звучало удовлетворение, затем послышались хлопки, словно он встал и смахивал со своего одеяния следы мела и чего-то похуже.
— Сколько еще времени мы будем терять на это педантство? — сердито спросил Ферранте. — Мне нужны твои кольца. Государственные дела не будут ждать твоих чернокнижных проволочек.
— Бенефорте, ваша милость, весьма опасный дух для заключения в кольцо. Он исполнен вражды и знает слишком уж много. Даже малая ошибка — Вителли неохотно умолк, затем добавил— Мне кажется, солдата мы сможем заключить уже завтра ночью. Так разумнее, ибо тогда он поможет нам возобладать над магом. Принесите новую бронзу для кольца. Я позабочусь о топливе. И тогда у вас будет хотя бы одно кольцо для... э... под рукой.
— Да я и вообще предпочту швейцарца, — заметил Ферранте, повеселев — Он не такой коварный хорек, как флорентиец. Как солдат он, без сомнения, знает, что значит повиновение.
— Так, может быть, мне следует оставить кольцо мага у себя? — предложил Вителли небрежным тоном, не замаскировавшим, однако, жадную дрожь в голосе. — Два кольца, нас двое . Одному вам справляться с двумя будет непросто.
Сеньор Ферранте холодно обронил:
— Нет, я так не думаю.
Воцарившееся молчание было явно тягостным, затем Вителли нарушил его, сказав коротко:
— Так завершим. Не снимете ли вы кожаный мешок с гадюкой, ваша милость?
О том, что происходило в следующие минуты, догадаться было трудно, пока Вителли не сказал:
— Вы совершенно уверены, что на этот раз зажали под кожей головной конец, ваша милость?
— Да! — нетерпеливо рявкнул Ферранте. — Открывай мешок и засовывай руку Или ты предпочтешь, чтобы это сделал я?
— Ну... если вам угодно, ваша милость. Я развяжу узел.
— А! Попалась. Как раз за головой. Посмотри, как она тебе улыбается, Никколо. Хе-хе-хе!
— Да... но не так близко, будьте добры, ваша милость. Она только понапрасну истратит на меня свой яд. Ну, давайте. На сегодня мы почти закончили, и я устал до мозга костей.
Ферранте что-то недовольно буркнул. Дробный стук, словно перекладывались сосновые доски, а затем последовали звуки, в которых Фьяметта ничего попять не могла, в которые вплеталась латынь Вителли с добавкой древнееврейского или, возможно, просто бессмысленный набор слов.
— Что они делают сейчас? — спросила она у Монреале.
— Мне кажется, это заклинание, построенное па принципе противоположности, — сказал он, продолжая внимательно слушать. — Как будто совсем новое… Мне кажется, они заставляют гадюку... э... прости Фьяметта... укусить труп пли трупы. Это как будто входит в формулу сохранения…
Снова дробный стук и внезапно крики:
— Берегись! Она бьет хвостом.
— Не урони… Торопливое шарканье.
— Хватайте ее!
— Сам хватай!
— Уползает под стол… — И после паузы Вителли просительно:
— На вас сапоги, ваша милость.
— Рук они мне не защитят, если пошарить там в темноте. Ты ведь об этом? — холодно сказал Ферранте. — Сам лезь туда за ней. Или вымани чарами, мой маленький маг!
— Я совсем истощен волхованиями, — сказал Вителли и, судя по голосу, сказал чистую правду: тихо и медлительно.
Ферранте снова сплюнул, но возражать не стал, а ограничился распоряжением:
— Возвращайся утром и наведи тут порядок. Когда будешь видеть получше. Поймай ее тогда. Если она не уползет под дверь. А теперь слезай оттуда!
— Хорошо... ваша милость, — устало вздохнул Вителли.
Короткий стук — Вителли слез со стола? — а затем новые шорохи, шелест, шаги, дверь закрывается, скрипит ключ в замке. И нерушимая тишина. Когда за окном рабочей комнаты Монреале раздалась соловьиная трель, Фьяметта подскочила. Свеча уже догорала.
Амброз встряхнулся и начал зажигать новые свечи от старой, пока она совсем не погасла. Более яркий свет словно вернул всех в настоящее. Монреале потер лицо в глубоких складках. Фьяметта потянулась, разминая затекшие руки. Тамбуринчик безмолвствовал. Конечно, конечно, Тейр успел ускользнуть до того, как вошел Ферранте со своим домашним магом. Ей оставалось только радоваться, что он не стал свидетелем чуткого надругательства над телом и духом его брата.
— Батюшка воспротивился жуткому подношению Ферранте, правда, отче?
Монреале ответил не сразу, хотя вымученно улыбнулся ей.
— Оба некроманта сочли, что преуспели, — сказал он наконец. — Однако они могли и ошибаться, Самообман — обычная ловушка для тех, кто прибегает к черной магии.
Фьяметта сочла, что это слабое утешение возникло из борьбы желания успокоить ее и из честности. Монреале был Монреале, и честность возобладала.
Амброз пододвинул аббату деревянное кресло, а сам тяжело опустился на табурет, уныло морща лоб.
— Кто такой Джакопо Шпренгер, отче? Если не считать, что он также Никколо Вителли, секретарь?
Монреале откинулся на спинку с усталым и расстроенным видом.
— Мне было почудилось, что он — демон, но затем я нашел более правдоподобное объяснение. Лет десять назад мой орден отправил меня изучать высшую духовную сторону чародейства в Болонском университете у кардинала Кардини, дабы Церковь могла поручить мне выдачу разрешений мастерам магам вроде твоего отца, Фьяметта. В то время в моем колледже учился блестящий молодой студент из Милана по имени Джакопо Шпренгер. Он был самого простого происхождения, но стал бакалавром, постигнув семь свободных искусств, и готовился стать самым молодым доктором богословия и чародейства, каких знал ученый мир. На мой взгляд, он был слишком молод. Блистательные способности... без мудрости. Так бывает. — Монреале вздохнул. — Его готовили в инквизиторы. Вновь слишком тяжкое бремя для его возраста, хотя, боюсь, гордыня его была такова, что сам он этого никогда не признал бы. Он начал глубоко изучать черную магию, чтобы помогать инквизиции в разоблачении колдунов и колдуний, творящих зло, прибегая к услугам демонов. Он трудился над трактатом, который намеревался посвятить папе, озаглавив его «Молот ведьм». Эта тема его захватила. Слишком захватила, как мы поняли, когда было уже поздно. Он соблазнился предметом своих розысков, как иногда случается с чародеями, начал применять свои познания в демонологии и вскоре совсем сбился с пути. Кто охранит охраняющих?
Монреале уставился на язычки пламени свечей и обеими ладонями растер немеющее от утомления лицо.
— Боюсь, я принял немалое участие в обличении его... э... ночных занятий. Его исключили и без шума предали суду, чтобы не бросить тени на репутацию колледжа. Я свидетельствовал против него. Но еще до вынесения приговора он в темнице покончил с собой. Проглотил ядовитый сублимат, который ему кто-то тайком передал. Во всяком случае, так сказали мне. Теперь же я полагаю, что его унесли из темницы живым, лишь изображавшим смерть с помощью каких-то средств — медицинских и магических.
— Кардиналу Кардини, мне и доктору из колледжа правоведения, — продолжал Монреале, помолчав, — было поручено заняться его бумагами. Кардинал Кардини намеревался сперва просто внести его книгу в Индекс запрещенных книг, пока мы не изучим ее подробнее. У Шпренгера был жадный ум и поразительная память — собранных им заклинаний, наглядных случаев, поверий и всяких россказней хватило бы и на десять фолиантов. Но он не обладал логическим умом. Стиль его был легким, даже убедительным, но ученость — легковесной, невзыскательность — безграничной, а познания в судебных процедурах... доктор права только руками всплескивал. Шпренгер настойчиво рекомендовал, чтобы ведьм, черных колдуний, вынуждали под пыткой называть сообщников! Я знаю, к каким пыткам прибегает святая инквизиция, и что за люди ими занимаются. Только вообразите, сколько бессмысленных обвинений это породит, и каждое приводит к новым арестам, к новым обвинениям… И вскоре вся округа будет ввергнута в ужасающий хаос! Все это вело к прямому безумию. По-моему, в этом воплотилась борьба Шпренгера — дневного Шпренгера — против самого себя, ночного. Я рекомендовал сжечь и книгу, и все его записи.
Амброз, сам понемногу занимавшийся научными изысканиями, вздрогнул. Монреале развел руками.
— Но что делать? Лучше сжечь книгу, чем несчастных старых знахарок, которые по моему опыту — да и по твоему тоже, ты ведь живал в деревнях — чаще всего либо бормочущие, потерявшие от дряхлости разум старухи, либо жертвы клеветы соседки, ищущей, на кого бы свалить вину за то, что у нее сдохла корова от плохого ухода, а то и за такое естественное явление, как град. И в богословском смысле книга была плохой — в пей даже не упоминалась сила Христова имени. , что крайне опасно. И мы все сожгли. Кардинал Кардини колебался, но я чувствовал себя врачом, остановившим гангрену своевременной ампутацией. Как бы то ни было, Шпренгер ко времени своей, как мы думали, смерти, был уже полностью совращен и всецело предался погоне за демопической властью. Но в тот вечер, когда я услышал о его самоубийстве, я мучился, виня себя за то, что одна душа была потеряна для Господа, а Дьявол смеялся надо мной. — Монреале горько покачал головой.
— Что нам делать теперь, отче? — прервала Фьяметта затянувшееся молчание.
Ироническая, полная страдания улыбка изогнула губы Монреале.
— Это известно лишь Богу. Я буду молиться Ему, чтобы Он меня просветил.
— Но вы обязаны помешать им! — с тоской сказала Фьяметта. — Это же черная магия, а вы дали священный обет противостоять черной магии. Завтра они думают поработить бедного капитана Окса. Потом батюшку. А затем прибудет войско Ферранте, и тогда уже не останется никакой надежды!
— Если мы... испробуем что-нибудь, сделать это надо до прибытия лозимонской пехоты, — робко согласился Амброз.
— Знаю и без твоих напоминаний, — вспылил Монреале, с видимым усилием подавил раздражение и расправил поникшие плечи. — Не так это просто. Трудно найти силу, способную остановить Ферранте, которая сама не отдавала бы черной магией. Тайным злом, влекущим гибель души — Но... все зависит от вас. Как от солдата. Солдаты ас делают страшные вещи, но они нам нужны, чтобы защищать нас от... других солдат, — сказала Фьяметта — О том, что делают солдаты, мне ты можешь не говорить, — сухо заметил Монреале, и Фьяметта покраснела. — Этот гнусный довод мне хорошо знаком. Я слышал, как им оправдывали преступления, каких ты и вообразить не способна. И все же…
— Значит, есть что-то! — Глаза Фьяметты сощурились. — Вы знаете, что могли бы сделать, правда? Какие-то чары.
— Прежде я должен помолиться.
— Вы много молитесь. И все еще будете молиться, когда войско Ферранте подойдет к воротам Святого Иеронима и протаранит их? Когда Ферранте будет взмахом руки повелевать духами? — горячо спросила Фьяметта. — Если вы только молиться станете, так почему бы сейчас же не выдать сеньора Асканио? Не сдаться? И почему вы не сделали этого вчера?
— Мы могли бы, — медленно сказал брат Амброз, — продолжать борьбу. Обвинить тогда сеньора Ферранте в черной магии.
— И какого же Геркулеса пошлем мы арестовать преступников, когда они станут полными хозяевами и возимо и Монтефольи? — тихо сказал Монреале, вновь уставившись на огненные язычки. — Шпренгер, конечно, помнит меня, как я его. Иначе он бы так старательно не прятался от меня. Не знаю, доживу ли я до того, чтобы выступить с обвинениями.
— Так чего же ждать! — вскричала Фьяметта. Руки аббата лежали на коленях, перебирая четки. Он поглядел на нее из-под кустистых бровей.
— Я не... могучий маг, Фьяметта. Слабее твоего отца, да и некоторых других магов в Монтефолье… Бог свидетель, когда-то я пытался обрести такое могущество. Моим тяжким бременем было обрести понимание, превосходящее мой талант. Те, кто может, обретают. Те, кто не может…
Амброз негодующе охнул и отрицательно махнул руками:
— Нет, отче.
Уголок губ аббата вздернулся.
— Мой добрый брат, по каким меркам ты судишь? Ты думаешь, что здесь в Монтефолье меня удерживает монашеское призвание? Лучшие таланты отправляются в Рим, в Священную коллегию. А те, кто помельче, остаются в глухих провинциях. В дни моей юности я мечтал еще до двадцати пяти лет стать маршалом. Этот воинственный бред я оставил только для того, чтобы возмечтать, как стану кардиналом-магом до тридцати пяти лет… Наконец, Господь ниспослал мне смирение, ибо знал, как я в нем нуждаюсь. Талант Шпренгера — если Вителли действительно он — гораздо сильнее его разума. Теперь после десяти лет обретения хитрости во мраке и тайне он нашел патрона, который защищает его, снабжает деньгами, позволяет черпать у пего жизненную силу — Ферранте ведь обладает огромной волей, можете не сомневаться. Добавьте порабощенного духа с могуществом мастера Бенефорте, и их мощь будет… — Он умолк.
Амброз откашлялся:
— Признаюсь, отче, ваши слова сделали меня совсем больным.
— Я поставлен спасать души, а не жизни! — Пальцы Монреале перебирали и перебирали четки.
— Души можно спасти и потом, — настойчиво сказала Фьяметта — Теряя жизни, вы теряете и жизни и души.
Монреале улыбнулся ей странной улыбкой — А ты никогда не желала изучать схоластику, Фьяметта? Впрочем, нет, твой пол воспрещает это. Фьяметта даже вздрогнула от внезапного озарения — Вы страшитесь не того, что потеряете свою душу, вы страшитесь просто потерять ,.
Страшится того, что недостаточность таланта, в которой он себя винил, подтвердится.
Амброз ахнул, слишком грубым было оскорбление, но усмешка Монреале стала только шире В его прикрытых веками глазах нельзя было ничего прочесть — Иди спать, Фьяметта, — сказал он наконец — Амброз, я пришлю брата Перотто следить за этим ртом и поддерживать его всю ночь Хотя, полагаю, больше пока не будет ничего — Он встал, расправил одеяние, потер лицо. — Я буду в часовне.
— Очень хорошо. Но я не понимаю тайны перца. И не намерен доверять свою жизнь тому, кто от меня утаивает что-то. Соль бела, перец черен. Так лишь логично заключить, что соль воплощает белую магию, а перец черную.
— Клевета! — прошипела Фьяметта. — Дурак! Он что, думает, что батюшка пал бы… — Рука Монреале сжала ее плечо, и она подавила свое негодование.
— Возможно, конечно, — согласился Никколо. — Однако Бенефорте пришлось бы отвести глаза этому ханже Монреале.
— Быть бы Монреале инквизитором! С таким-то длиннющим носом!
— Духу не хватает.
— Или он хочет, чтобы о нем так думали, — кисло заметил Ферранте.
— Я знаю этот голос, — пробормотал Монреале над ухом Фьяметты. — Никколо… Никколо какой?
— У сеньора Ферранте, — сообщил Амброз, — есть секретарь, отче, Никколо Вителли. Ходят слухи, что он тень Ферранте. Мне говорили, что служит он у Ферранте четыре года. Люди Ферранте его боятся. Я полагал, из-за коварства и пронырливости, но, как видно, за этим кроется и еще что-то.
— Я имел в виду… — Монреале покачал головой. — Но полагаю, именно этот Вителли — причина того, что Ферранте, который в дни своего кондотьерства как будто к магии особо причастен не был, теперь, несомненно, совсем ей предался.
— Животным перец вреда не причинил, — вкрадчиво произнес голос Ферранте с пергамента.
— Еще бы! — пробормотала Фьяметта. — Они ведь лишены дара речи.
— .. и заклинание, выгравированное на дне солонки, отлично воздействовало на соль, — продолжал Ферранте. — Значит, второе должно воздействовать на перец. Думаю, нам надо попробовать еще раз, но на том, кто сможет сообщить о результатах больше, чем собачка мадонны Джулии.
— Мы? — опасливо переспросил Вителли.
— Я произнесу заклинание, — сказал сеньор Ферранте, — а ты положишь перчинку на язык. Только не глотай ее.
— Ах, так! — последовало уязвленное молчание. — Ну что же. Тогда приступим. Нас в эту ночь ждут дела поважнее.
Теперь шорохи и позвякивание подсказывали Фьяметте ясные образы: Ферранте в свете свечи вглядывается в дно солонки ее отца, возвращает солонку на подставку из черного дерева и кладет щепотку перца в миниатюрный греческий храм под золотой рукой богини. Быстрым шепотом она истолковывала звуки для Монреале и Амброза. И действительно, вскоре голос Ферранте произнес нараспев по-латыни заклинание перца.
— А теперь попробуй! — приказал сеньор Ферранте. Мгновение спустя голос Вителли, видимо, старавшегося не сбросить перец с языка, промямлил:
— Я ничо не чусую, вамилось.
— Не может же он бездействовать! Перец. Язык. Ты не испытываешь прилив красноречия?
— Нет.
— Хм. Ты не чувствуешь, что можешь подчинить чужие мысли? Солги мне и убеди меня, что ложь — это правда. Какого цвета у меня волосы?
— Шерпы, вамилось.
— Скажи: рыжие.
— Ры... шерны! — Последнее слово было выкрикнуто так, что могло сместить перец.
— Но скажи: рыжие!
Краткое молчание.
— Бог мой! — прошептал Ферранте. — Перец заставляет говорить правду?
— Наконец-то сообразил! — проворчала Фьяметта.
— Видимо, правда в его мыслях занимает мало места, — заметил Амброз.
— Нет, не выплевывай! — приказал голос Ферранте. — Я должен убедиться. Сколько... сколько тебе лет?
— Тридцать два года, ваша милость.
— Где ты родился?
— В Милане.
— Как... э... тебя зовут.
— Джакопо Шпренгер.
— Что-о! — Голос Ферранте слился с голосом Монреале в возгласе изумления, когда аббат стукнул кулаком по столу, вскричав:
— Что-о! Этого не может быть!
Из тамбурина донеслось перханье и бурчание человека, отчаянно вытирающего рот полотенцем.
— Заклинание вынуждает говорить правду? — спросил Ферранте у секретаря.
— Видимо так, ваша милость, — ответил Вителли-Шпренгер с явной злостью. После недолгой паузы под, кто знает, каким яростным взглядом сеньора Лозимо, секретарь продолжал неохотно:
— Фамилию Вителли я взял... в юности. После... после маленького недоразумения с законом в Болонье.
— Ну… Половина негодяев в моих отрядах напридумывала себе новые фамилии. Но я не предполагал, что ты что-то от меня утаиваешь, милый мой. — Тон Ферранте был снисходительно-прощающим, но в нем пряталась опасная холодность стали.
— Все люди что-то утаивают, — с тревогой сказал Вителли, затем его голос стал вкрадчивым:
— Вам угодно самому проверить перец, ваша милость?
— Нет, — ответил Ферранте с той же иронией в голосе. — Я вполне полагаюсь на тебя. Или на Бенефорте. Но, дьявол, какое сокровище! Только вообрази, каким он будет подспорьем при допросе пленных? Или людей, припрятавших свое золото и драгоценности… — От этой мысли у него даже голос прервался.
— Господи! — простонал аббат Монреале совсем иным тоном. — Неужели не существует магии, самой белой, человеческих намерений, самых чистых, которые невозможно извратить? Если даже сама правда не божественна… — Его губы растянулись в гримасе боли.
— Кто такой Джакопо Шпренгер? — прошептал Амброз. Видимо, как и Фьяметта, он не мог одолеть ощущения, что раз они слышат Ферранте, то и Ферранте может их услышать.
— Возможно ли? Тот в красном на башне... но он стал таким худым! Я расскажу вам, но позже, Шшш! — Монреале наклонил ухо над тамбуринчиком, как и Фьяметта, пытаясь угадать, какие новые приготовления Ферранте и Вителли скрываются за различными шорохами. Однако на этот раз случайное слово, приказание, скрип, казалось, говорили ему гораздо больше, чем Фьяметте, потому что он начал тихо высказывать догадки Амброзу и ей.
— По-моему, они чертят на полу магическую фигуру. Линии, сдерживающие мистические силы планет или их металлов... священные имена, чтобы подчинять себе или сдерживать силы их духов. Должен сказать, очень странное сочетание высшей и низшей магии.
— Они стараются подчинить дух батюшки этому жуткому кольцу с личиком младенца? — расстроенно спросила Фьяметта.
— Нет... то есть не этой ночью, мне кажется. Я не слышал ни единого звука, указывающего, что они устанавливают тигель. А ты? Видишь ли, кольцо должно быть отлито заново, чтобы металл был жидким в момент заклятия и принял внутреннюю форму духа.
Фьяметта, вспомнив, — как сама создавала львиное кольцо, закивала.
— Кольцо с младенцем они в любом случае не могли бы перелить для твоего отца, — продолжал Монреале. — Серебро предназначено для женских духов. Для Просперо Бенефорте лучше всего подойдет золото. Если они понимают, что делают. Но к несчастью, они как будто это хорошо понимают. И неудивительно, если Вителли — Шпренгер. — Он был блестящим студентом в… — Монреале умолк, так как из тамбуринчика вновь донеслись голоса.
— Черный кот для колдуна, черный петух для солдата, — сказал Вителли. — Передайте мне мешок с котом, ваша милость, через линии, когда я войду в квадрат и замкну его. — И он перешел на латынь, произнося формулу, гораздо чище, чем Тейр или даже Ферранте.
— Заклинает свой нож, — пробормотал Монреале.
— Для чего он ему? — спросила Фьяметта со страхом.
— Чтобы принести в жертву кота, чья жизнь... сказать «душа» я не могу, но чей дух будет отдан призраку твоего отца, чтобы подкрепить его. Подобно еде.
— Он еще жив? — неуверенно спросил Вителли. Ответом ему послужило жалобное «мяу», исполненное мучительной боли.
— Еле-еле, — ответил Ферранте. Фьяметта и Амброз обменялись взглядами, полными ужаса.
— Несчастный кот! — сказал Амброз, судорожно сплетая толстые пальцы.
— Но что они с ним делают? — спросила Фьяметта.
— То, за что обоих следует сжечь. Шшш! — нетерпеливо оборвал ее Монреале.
Истошный кошачий вопль заглушил латинское бормотание Вителли и тут же оборвался.
— Но батюшка же, конечно, откажется от такого нечистого подношения! — сказала Фьяметта. — Не станет же он... есть? Бедный котик!
Монреале покачал головой. Лицо у него было гранитным. Но затем он удивленно наморщил лоб — Вителли вновь начал читать заклинание.
— Что они. , неужели у них два…
Повторилось то же, что было с котом, но на этот раз под черно заклятым лезвием Вителли квохтал и бился петух И тут в чистой латыни Вителли прозвучало знакомое имя.
— Ури Оке? — в ужасе повторила Фьяметта — Ах, нет! Так он... так капитан Оке мертв?
— Несомненно, — мрачно сказал Монреале. — Иначе такое заклятие на него не налагали бы. Вот почему его не оказалось ни среди раненых, ни среди убитых, чьи тела выдали… Видно, Ферранте возжелал иметь запасное кольцо.
— Бедный Тейр! — вздохнула Фьяметта. Но где сейчас Тейр? Между тем мгновением, когда он дыханием привел в действие маленькое ухо, и тем, когда в ужасную комнату вошли Ферранте с Вителли, у него просто не было времени спастись. Но он спасся, иначе его уже обнаружили бы.
— Нет… — поправил Монреале сам себя. — Капитана Окса, несомненно, Ферранте выбрал первым в тот самый день, когда он был убит. В городе у него не было родственников., которые забрали бы его тело для погребения. Это твоего отца, Фьяметта, добавили на всякий случай.
— Ну вот! — В голосе Вителли звучало удовлетворение, затем послышались хлопки, словно он встал и смахивал со своего одеяния следы мела и чего-то похуже.
— Сколько еще времени мы будем терять на это педантство? — сердито спросил Ферранте. — Мне нужны твои кольца. Государственные дела не будут ждать твоих чернокнижных проволочек.
— Бенефорте, ваша милость, весьма опасный дух для заключения в кольцо. Он исполнен вражды и знает слишком уж много. Даже малая ошибка — Вителли неохотно умолк, затем добавил— Мне кажется, солдата мы сможем заключить уже завтра ночью. Так разумнее, ибо тогда он поможет нам возобладать над магом. Принесите новую бронзу для кольца. Я позабочусь о топливе. И тогда у вас будет хотя бы одно кольцо для... э... под рукой.
— Да я и вообще предпочту швейцарца, — заметил Ферранте, повеселев — Он не такой коварный хорек, как флорентиец. Как солдат он, без сомнения, знает, что значит повиновение.
— Так, может быть, мне следует оставить кольцо мага у себя? — предложил Вителли небрежным тоном, не замаскировавшим, однако, жадную дрожь в голосе. — Два кольца, нас двое . Одному вам справляться с двумя будет непросто.
Сеньор Ферранте холодно обронил:
— Нет, я так не думаю.
Воцарившееся молчание было явно тягостным, затем Вителли нарушил его, сказав коротко:
— Так завершим. Не снимете ли вы кожаный мешок с гадюкой, ваша милость?
О том, что происходило в следующие минуты, догадаться было трудно, пока Вителли не сказал:
— Вы совершенно уверены, что на этот раз зажали под кожей головной конец, ваша милость?
— Да! — нетерпеливо рявкнул Ферранте. — Открывай мешок и засовывай руку Или ты предпочтешь, чтобы это сделал я?
— Ну... если вам угодно, ваша милость. Я развяжу узел.
— А! Попалась. Как раз за головой. Посмотри, как она тебе улыбается, Никколо. Хе-хе-хе!
— Да... но не так близко, будьте добры, ваша милость. Она только понапрасну истратит на меня свой яд. Ну, давайте. На сегодня мы почти закончили, и я устал до мозга костей.
Ферранте что-то недовольно буркнул. Дробный стук, словно перекладывались сосновые доски, а затем последовали звуки, в которых Фьяметта ничего попять не могла, в которые вплеталась латынь Вителли с добавкой древнееврейского или, возможно, просто бессмысленный набор слов.
— Что они делают сейчас? — спросила она у Монреале.
— Мне кажется, это заклинание, построенное па принципе противоположности, — сказал он, продолжая внимательно слушать. — Как будто совсем новое… Мне кажется, они заставляют гадюку... э... прости Фьяметта... укусить труп пли трупы. Это как будто входит в формулу сохранения…
Снова дробный стук и внезапно крики:
— Берегись! Она бьет хвостом.
— Не урони… Торопливое шарканье.
— Хватайте ее!
— Сам хватай!
— Уползает под стол… — И после паузы Вителли просительно:
— На вас сапоги, ваша милость.
— Рук они мне не защитят, если пошарить там в темноте. Ты ведь об этом? — холодно сказал Ферранте. — Сам лезь туда за ней. Или вымани чарами, мой маленький маг!
— Я совсем истощен волхованиями, — сказал Вителли и, судя по голосу, сказал чистую правду: тихо и медлительно.
Ферранте снова сплюнул, но возражать не стал, а ограничился распоряжением:
— Возвращайся утром и наведи тут порядок. Когда будешь видеть получше. Поймай ее тогда. Если она не уползет под дверь. А теперь слезай оттуда!
— Хорошо... ваша милость, — устало вздохнул Вителли.
Короткий стук — Вителли слез со стола? — а затем новые шорохи, шелест, шаги, дверь закрывается, скрипит ключ в замке. И нерушимая тишина. Когда за окном рабочей комнаты Монреале раздалась соловьиная трель, Фьяметта подскочила. Свеча уже догорала.
Амброз встряхнулся и начал зажигать новые свечи от старой, пока она совсем не погасла. Более яркий свет словно вернул всех в настоящее. Монреале потер лицо в глубоких складках. Фьяметта потянулась, разминая затекшие руки. Тамбуринчик безмолвствовал. Конечно, конечно, Тейр успел ускользнуть до того, как вошел Ферранте со своим домашним магом. Ей оставалось только радоваться, что он не стал свидетелем чуткого надругательства над телом и духом его брата.
— Батюшка воспротивился жуткому подношению Ферранте, правда, отче?
Монреале ответил не сразу, хотя вымученно улыбнулся ей.
— Оба некроманта сочли, что преуспели, — сказал он наконец. — Однако они могли и ошибаться, Самообман — обычная ловушка для тех, кто прибегает к черной магии.
Фьяметта сочла, что это слабое утешение возникло из борьбы желания успокоить ее и из честности. Монреале был Монреале, и честность возобладала.
Амброз пододвинул аббату деревянное кресло, а сам тяжело опустился на табурет, уныло морща лоб.
— Кто такой Джакопо Шпренгер, отче? Если не считать, что он также Никколо Вителли, секретарь?
Монреале откинулся на спинку с усталым и расстроенным видом.
— Мне было почудилось, что он — демон, но затем я нашел более правдоподобное объяснение. Лет десять назад мой орден отправил меня изучать высшую духовную сторону чародейства в Болонском университете у кардинала Кардини, дабы Церковь могла поручить мне выдачу разрешений мастерам магам вроде твоего отца, Фьяметта. В то время в моем колледже учился блестящий молодой студент из Милана по имени Джакопо Шпренгер. Он был самого простого происхождения, но стал бакалавром, постигнув семь свободных искусств, и готовился стать самым молодым доктором богословия и чародейства, каких знал ученый мир. На мой взгляд, он был слишком молод. Блистательные способности... без мудрости. Так бывает. — Монреале вздохнул. — Его готовили в инквизиторы. Вновь слишком тяжкое бремя для его возраста, хотя, боюсь, гордыня его была такова, что сам он этого никогда не признал бы. Он начал глубоко изучать черную магию, чтобы помогать инквизиции в разоблачении колдунов и колдуний, творящих зло, прибегая к услугам демонов. Он трудился над трактатом, который намеревался посвятить папе, озаглавив его «Молот ведьм». Эта тема его захватила. Слишком захватила, как мы поняли, когда было уже поздно. Он соблазнился предметом своих розысков, как иногда случается с чародеями, начал применять свои познания в демонологии и вскоре совсем сбился с пути. Кто охранит охраняющих?
Монреале уставился на язычки пламени свечей и обеими ладонями растер немеющее от утомления лицо.
— Боюсь, я принял немалое участие в обличении его... э... ночных занятий. Его исключили и без шума предали суду, чтобы не бросить тени на репутацию колледжа. Я свидетельствовал против него. Но еще до вынесения приговора он в темнице покончил с собой. Проглотил ядовитый сублимат, который ему кто-то тайком передал. Во всяком случае, так сказали мне. Теперь же я полагаю, что его унесли из темницы живым, лишь изображавшим смерть с помощью каких-то средств — медицинских и магических.
— Кардиналу Кардини, мне и доктору из колледжа правоведения, — продолжал Монреале, помолчав, — было поручено заняться его бумагами. Кардинал Кардини намеревался сперва просто внести его книгу в Индекс запрещенных книг, пока мы не изучим ее подробнее. У Шпренгера был жадный ум и поразительная память — собранных им заклинаний, наглядных случаев, поверий и всяких россказней хватило бы и на десять фолиантов. Но он не обладал логическим умом. Стиль его был легким, даже убедительным, но ученость — легковесной, невзыскательность — безграничной, а познания в судебных процедурах... доктор права только руками всплескивал. Шпренгер настойчиво рекомендовал, чтобы ведьм, черных колдуний, вынуждали под пыткой называть сообщников! Я знаю, к каким пыткам прибегает святая инквизиция, и что за люди ими занимаются. Только вообразите, сколько бессмысленных обвинений это породит, и каждое приводит к новым арестам, к новым обвинениям… И вскоре вся округа будет ввергнута в ужасающий хаос! Все это вело к прямому безумию. По-моему, в этом воплотилась борьба Шпренгера — дневного Шпренгера — против самого себя, ночного. Я рекомендовал сжечь и книгу, и все его записи.
Амброз, сам понемногу занимавшийся научными изысканиями, вздрогнул. Монреале развел руками.
— Но что делать? Лучше сжечь книгу, чем несчастных старых знахарок, которые по моему опыту — да и по твоему тоже, ты ведь живал в деревнях — чаще всего либо бормочущие, потерявшие от дряхлости разум старухи, либо жертвы клеветы соседки, ищущей, на кого бы свалить вину за то, что у нее сдохла корова от плохого ухода, а то и за такое естественное явление, как град. И в богословском смысле книга была плохой — в пей даже не упоминалась сила Христова имени. , что крайне опасно. И мы все сожгли. Кардинал Кардини колебался, но я чувствовал себя врачом, остановившим гангрену своевременной ампутацией. Как бы то ни было, Шпренгер ко времени своей, как мы думали, смерти, был уже полностью совращен и всецело предался погоне за демопической властью. Но в тот вечер, когда я услышал о его самоубийстве, я мучился, виня себя за то, что одна душа была потеряна для Господа, а Дьявол смеялся надо мной. — Монреале горько покачал головой.
— Что нам делать теперь, отче? — прервала Фьяметта затянувшееся молчание.
Ироническая, полная страдания улыбка изогнула губы Монреале.
— Это известно лишь Богу. Я буду молиться Ему, чтобы Он меня просветил.
— Но вы обязаны помешать им! — с тоской сказала Фьяметта. — Это же черная магия, а вы дали священный обет противостоять черной магии. Завтра они думают поработить бедного капитана Окса. Потом батюшку. А затем прибудет войско Ферранте, и тогда уже не останется никакой надежды!
— Если мы... испробуем что-нибудь, сделать это надо до прибытия лозимонской пехоты, — робко согласился Амброз.
— Знаю и без твоих напоминаний, — вспылил Монреале, с видимым усилием подавил раздражение и расправил поникшие плечи. — Не так это просто. Трудно найти силу, способную остановить Ферранте, которая сама не отдавала бы черной магией. Тайным злом, влекущим гибель души — Но... все зависит от вас. Как от солдата. Солдаты ас делают страшные вещи, но они нам нужны, чтобы защищать нас от... других солдат, — сказала Фьяметта — О том, что делают солдаты, мне ты можешь не говорить, — сухо заметил Монреале, и Фьяметта покраснела. — Этот гнусный довод мне хорошо знаком. Я слышал, как им оправдывали преступления, каких ты и вообразить не способна. И все же…
— Значит, есть что-то! — Глаза Фьяметты сощурились. — Вы знаете, что могли бы сделать, правда? Какие-то чары.
— Прежде я должен помолиться.
— Вы много молитесь. И все еще будете молиться, когда войско Ферранте подойдет к воротам Святого Иеронима и протаранит их? Когда Ферранте будет взмахом руки повелевать духами? — горячо спросила Фьяметта. — Если вы только молиться станете, так почему бы сейчас же не выдать сеньора Асканио? Не сдаться? И почему вы не сделали этого вчера?
— Мы могли бы, — медленно сказал брат Амброз, — продолжать борьбу. Обвинить тогда сеньора Ферранте в черной магии.
— И какого же Геркулеса пошлем мы арестовать преступников, когда они станут полными хозяевами и возимо и Монтефольи? — тихо сказал Монреале, вновь уставившись на огненные язычки. — Шпренгер, конечно, помнит меня, как я его. Иначе он бы так старательно не прятался от меня. Не знаю, доживу ли я до того, чтобы выступить с обвинениями.
— Так чего же ждать! — вскричала Фьяметта. Руки аббата лежали на коленях, перебирая четки. Он поглядел на нее из-под кустистых бровей.
— Я не... могучий маг, Фьяметта. Слабее твоего отца, да и некоторых других магов в Монтефолье… Бог свидетель, когда-то я пытался обрести такое могущество. Моим тяжким бременем было обрести понимание, превосходящее мой талант. Те, кто может, обретают. Те, кто не может…
Амброз негодующе охнул и отрицательно махнул руками:
— Нет, отче.
Уголок губ аббата вздернулся.
— Мой добрый брат, по каким меркам ты судишь? Ты думаешь, что здесь в Монтефолье меня удерживает монашеское призвание? Лучшие таланты отправляются в Рим, в Священную коллегию. А те, кто помельче, остаются в глухих провинциях. В дни моей юности я мечтал еще до двадцати пяти лет стать маршалом. Этот воинственный бред я оставил только для того, чтобы возмечтать, как стану кардиналом-магом до тридцати пяти лет… Наконец, Господь ниспослал мне смирение, ибо знал, как я в нем нуждаюсь. Талант Шпренгера — если Вителли действительно он — гораздо сильнее его разума. Теперь после десяти лет обретения хитрости во мраке и тайне он нашел патрона, который защищает его, снабжает деньгами, позволяет черпать у пего жизненную силу — Ферранте ведь обладает огромной волей, можете не сомневаться. Добавьте порабощенного духа с могуществом мастера Бенефорте, и их мощь будет… — Он умолк.
Амброз откашлялся:
— Признаюсь, отче, ваши слова сделали меня совсем больным.
— Я поставлен спасать души, а не жизни! — Пальцы Монреале перебирали и перебирали четки.
— Души можно спасти и потом, — настойчиво сказала Фьяметта — Теряя жизни, вы теряете и жизни и души.
Монреале улыбнулся ей странной улыбкой — А ты никогда не желала изучать схоластику, Фьяметта? Впрочем, нет, твой пол воспрещает это. Фьяметта даже вздрогнула от внезапного озарения — Вы страшитесь не того, что потеряете свою душу, вы страшитесь просто потерять ,.
Страшится того, что недостаточность таланта, в которой он себя винил, подтвердится.
Амброз ахнул, слишком грубым было оскорбление, но усмешка Монреале стала только шире В его прикрытых веками глазах нельзя было ничего прочесть — Иди спать, Фьяметта, — сказал он наконец — Амброз, я пришлю брата Перотто следить за этим ртом и поддерживать его всю ночь Хотя, полагаю, больше пока не будет ничего — Он встал, расправил одеяние, потер лицо. — Я буду в часовне.
Глава 12
Тейр хранил полную неподвижность Гадюка поуспокоилась, но, вместо того чтобы заползти под его скрепленные ноги, как в расселину на уступе, она обвилась вокруг его икры и бедра. Видимо, прельстившись теплом Сквозь тонкую вязку чулка Тейр ощутил прохладу гладких чешуи, когда она заползла чуть повыше Пока Тейр оставался самым теплым местом в комнате, покидать его гадюка как будто не собиралась Тейр не осмеливался даже приподнять темный холст, все еще жестко накрывавший его голову и тело Ему настоятельно требовалось помочиться, и у него нестерпимо свербило в носу Он боялся, что вдруг чихнет, морщил нос, вздергивал и вытягивал нижнюю губу, но это не очень помогало Сколько прошло времени после того, как два чернокнижника ушли из этого каменною мешка? Вечность? Но мрак оставался все таким же густым, не смягченным первыми серыми лучами рассвета Если бы он хотя бы видел эту проклятую гадину, то померился бы с быстротой ее укуса, постарался бы сжать ее позади головы, но ощупью… Но он долго так не высидит. Холод каменного пола высасывал последнее тепло из его онемевших ягодиц, а затекшие от неподвижности ноги грозила вот-вот свести судорога.
Он молился, чтобы гадюка наконец уползла, но взамен услышал скрип ключа в замке. Змея крепче сжала в кольцах его ногу. По полу прозвучали легкие шаги ног, явно обутых в сапоги, замерли где-то в углу. Звякнула какая-то посуда, что-то забулькало — словно выливали жидкость из кувшина. А затем… Тейр стал даже еще более каменным — голос Вителли заговорил нараспев по-латыни. Змея дернулась. Вителли повторил слова уже с нетерпением. Змея ослабила кольца, но осталась лежать на коленях Тейра. Ну так она же простая деревенская змея и, наверное, не понимает изысканной латыни секретаря! Тейр с трудом подавил истерический смешок.
Вителли выругался вполголоса:
— Проклятая ползучая дура! Наверное, уже уползла. Придется отправить завтра в Венецию олуха-солдата купить другую.
Сердитое удаляющееся шарканье, скрип запирающегося замка. Змея испустила злобное шипение. Тейр смигнул слезы разочарования и страха, которые поползли вниз, невыносимо щекоча нос. Нет, надо ее схватить…
По полу комнаты что-то прошуршало. Даже в безмолвии камня и ночной тиши Тейр сумел уловить этот звук только потому, что все его чувства были напряжены. Но и змея, очевидно, его услышала. Ее голова приподнялась, закачалась из стороны в сторону, а затем виток за витком пресмыкающееся соскользнуло с ноги Тейра и выползло из-под холста. На это, казалось, ушел целый век. Тейр еще несколько секунд удерживал дыхание, затем с шумом выдохнул, стремительно выкатился из-под стола, послужившего ему тайником, и сразу вскочил на него. Почти опрокинул железный канделябр, но успел, не видя, схватить его, прежде чем он загремел бы, ударившись об пол. Его глаза после непроницаемой тьмы под холстом кое-что различали в смутном отраженном свете звезд, проникавшем сквозь окошко в толще скалы, — очертания стола под ним, ящиков на козлах. Но чтобы углядеть гадюку, такого света было мало.
Он молился, чтобы гадюка наконец уползла, но взамен услышал скрип ключа в замке. Змея крепче сжала в кольцах его ногу. По полу прозвучали легкие шаги ног, явно обутых в сапоги, замерли где-то в углу. Звякнула какая-то посуда, что-то забулькало — словно выливали жидкость из кувшина. А затем… Тейр стал даже еще более каменным — голос Вителли заговорил нараспев по-латыни. Змея дернулась. Вителли повторил слова уже с нетерпением. Змея ослабила кольца, но осталась лежать на коленях Тейра. Ну так она же простая деревенская змея и, наверное, не понимает изысканной латыни секретаря! Тейр с трудом подавил истерический смешок.
Вителли выругался вполголоса:
— Проклятая ползучая дура! Наверное, уже уползла. Придется отправить завтра в Венецию олуха-солдата купить другую.
Сердитое удаляющееся шарканье, скрип запирающегося замка. Змея испустила злобное шипение. Тейр смигнул слезы разочарования и страха, которые поползли вниз, невыносимо щекоча нос. Нет, надо ее схватить…
По полу комнаты что-то прошуршало. Даже в безмолвии камня и ночной тиши Тейр сумел уловить этот звук только потому, что все его чувства были напряжены. Но и змея, очевидно, его услышала. Ее голова приподнялась, закачалась из стороны в сторону, а затем виток за витком пресмыкающееся соскользнуло с ноги Тейра и выползло из-под холста. На это, казалось, ушел целый век. Тейр еще несколько секунд удерживал дыхание, затем с шумом выдохнул, стремительно выкатился из-под стола, послужившего ему тайником, и сразу вскочил на него. Почти опрокинул железный канделябр, но успел, не видя, схватить его, прежде чем он загремел бы, ударившись об пол. Его глаза после непроницаемой тьмы под холстом кое-что различали в смутном отраженном свете звезд, проникавшем сквозь окошко в толще скалы, — очертания стола под ним, ящиков на козлах. Но чтобы углядеть гадюку, такого света было мало.