Страница:
Монреале наклонил голову, и голос продолжал шелестеть, пока не появился Тейр с окостенелой, завернутой в реднину фигурой на носилках, которыми служила крышка от большого соснового ящика. Монреале благословил дождевое обличье, а потом повторил обряд над телом, от которого дух отлетел не совсем.
Фьяметта тихонечко приблизилась к дождевому человеку и спросила робко:
— Мы хорошо его отлили, батюшка? Вашего великого Персея?
— Велика дерзость для двух неучей… — начал он и вдруг оборвал свое обличение на полуслове и приподнял перед ней головной убор, точно лишь сейчас увидел ее по-настоящему, и чуть улыбнулся. — Сносно, сносно.
Только сносно?! Ну... да ведь это батюшка. А он добавил:
— Выходи за швейцарца, если хочешь. Он честный молодой олух и не предаст тебя. Лучшего ты с никакими деньгами не найдешь. Да, кстати о деньгах. Руберте полагается сто дукатов. Так обозначено в моем завещании. Оно у Лоренцетти, нотариуса. Прощай, веди себя хо… — Его радужная оболочка заколыхалась от бешеных прыжков черного человечка внутри. — И, Фьяметта, если уж ты не можешь вести себя хорошо, будь хотя бы осмотрительной! — Он обернулся к Монреале. — Отче, действие твоей проповеди на исходе.
Отошли нас скорее. Пока у меня еще остается воля удерживать его.
— С Богом, мой друг, — прошептал Монреале и осенил его последним крестным знамением.
Рассыпались дождевые капли. И не осталось ничего. Тейр умоляюще простер руки к Монреале:
— Отче! Вы не благословите Ури? Моего брата? Монреале заморгал, словно приходя в себя.
— Ну конечно, юноша. — Он с трудом обернулся, еле сохраняя равновесие.
Тейр подхватил его под руку, и они вместе приблизились к статуе. Застыла она точно в той позе, которую получила при отливке, но в глазах еще сохранялась, тускнея, живая искорка. Каким ощущал он это металлическое тело? Тот же жар, который оживил его, не позволил обнять брата или поцеловать на прощание Фьяметту.
А она на коленях молилась ниспослать ей силы и в последний раз пробормотала «пиро!». Но только бронзовые губы стали вишнево-красными.
— Благослови меня, отче, ибо я согрешил, — прозвучал неживой голос будто дальние переливы флейты. — Хотя далеко не так, как мне хотелось бы.
Уголки рта Монреале дрогнули, но он прошептал:
— Не шути. Не трать понапрасну малое время, которое тебе осталось.
— Все мое малое время было истрачено понапрасну, отче, — вздохнул замирающий голос. Монреале согласно склонил голову:
— Это достаточно полная исповедь. Не отчаивайся, ибо это грех. Надейся, юноша.
— А мог ли я надеяться на покой? Я так устал…
— Ты будешь покоиться с совершеннейшим миром. — К тому мгновению, когда руки Монреале опустились, перед ними стояла всего лишь бронзовая статуя.
Но не совсем такая, как в первоначальной отливке, вдруг заметила Фьяметта. Безмятежное греческое лицо не возвратилось. В бронзе навеки запечатлелись собственные выразительные, далекие от безупречности черты Ури. В уголках губ даже пряталась веселая усмешка, совсем уж чуждая классическому оригиналу.
И с дрожью она убедилась, что изменилось и лицо Медузы. Темный Вителли обрел бессмертие, которого ждал Своего рода.
Фьяметта тихонечко приблизилась к дождевому человеку и спросила робко:
— Мы хорошо его отлили, батюшка? Вашего великого Персея?
— Велика дерзость для двух неучей… — начал он и вдруг оборвал свое обличение на полуслове и приподнял перед ней головной убор, точно лишь сейчас увидел ее по-настоящему, и чуть улыбнулся. — Сносно, сносно.
Только сносно?! Ну... да ведь это батюшка. А он добавил:
— Выходи за швейцарца, если хочешь. Он честный молодой олух и не предаст тебя. Лучшего ты с никакими деньгами не найдешь. Да, кстати о деньгах. Руберте полагается сто дукатов. Так обозначено в моем завещании. Оно у Лоренцетти, нотариуса. Прощай, веди себя хо… — Его радужная оболочка заколыхалась от бешеных прыжков черного человечка внутри. — И, Фьяметта, если уж ты не можешь вести себя хорошо, будь хотя бы осмотрительной! — Он обернулся к Монреале. — Отче, действие твоей проповеди на исходе.
Отошли нас скорее. Пока у меня еще остается воля удерживать его.
— С Богом, мой друг, — прошептал Монреале и осенил его последним крестным знамением.
Рассыпались дождевые капли. И не осталось ничего. Тейр умоляюще простер руки к Монреале:
— Отче! Вы не благословите Ури? Моего брата? Монреале заморгал, словно приходя в себя.
— Ну конечно, юноша. — Он с трудом обернулся, еле сохраняя равновесие.
Тейр подхватил его под руку, и они вместе приблизились к статуе. Застыла она точно в той позе, которую получила при отливке, но в глазах еще сохранялась, тускнея, живая искорка. Каким ощущал он это металлическое тело? Тот же жар, который оживил его, не позволил обнять брата или поцеловать на прощание Фьяметту.
А она на коленях молилась ниспослать ей силы и в последний раз пробормотала «пиро!». Но только бронзовые губы стали вишнево-красными.
— Благослови меня, отче, ибо я согрешил, — прозвучал неживой голос будто дальние переливы флейты. — Хотя далеко не так, как мне хотелось бы.
Уголки рта Монреале дрогнули, но он прошептал:
— Не шути. Не трать понапрасну малое время, которое тебе осталось.
— Все мое малое время было истрачено понапрасну, отче, — вздохнул замирающий голос. Монреале согласно склонил голову:
— Это достаточно полная исповедь. Не отчаивайся, ибо это грех. Надейся, юноша.
— А мог ли я надеяться на покой? Я так устал…
— Ты будешь покоиться с совершеннейшим миром. — К тому мгновению, когда руки Монреале опустились, перед ними стояла всего лишь бронзовая статуя.
Но не совсем такая, как в первоначальной отливке, вдруг заметила Фьяметта. Безмятежное греческое лицо не возвратилось. В бронзе навеки запечатлелись собственные выразительные, далекие от безупречности черты Ури. В уголках губ даже пряталась веселая усмешка, совсем уж чуждая классическому оригиналу.
И с дрожью она убедилась, что изменилось и лицо Медузы. Темный Вителли обрел бессмертие, которого ждал Своего рода.
Глава 19
Тейр поднес ладонь к лицу статуи. Хотя бронза перестала светиться, прикоснуться к ней пока еще было нельзя. Но даже если бы Тейр не побоялся обжечься, Ури там все равно уже не было. А дождь скоро остудит металл. Тейр запрокинул голову, чтобы холодные капли смешивались с горячими, ползущими по его щекам, чтобы никто из этих посторонних не стал свидетелем его горя. Ури больше не будет в их мире, они скоро забудут, что он жил и смеялся. «Но клянусь, я буду помнить».
Тейр смигнул влагу с глаз и увидел, что в разбитые ворота вбегают солдаты — монтефольские гвардейцы. Двое-трое удивленно указывали на статую, узнав черты своего покойного капитана, но тут же поспешили дальше. Фьяметта стояла под искрящимися дождевыми каплями, такая маленькая, измученная, насквозь промокшая. Выбившиеся из косы непокорные черные кудри прилипли к коже, словно потеряв упругость. Тейр был бы рад накинуть на нес плащ, но он и сам стоял полуголый в старом одеянии, прилипшем к бедрам. Он натянул его на плечи, дрожа отчасти от холода, отчасти от пережитого. Вокруг его босых ног разливалась лужа Фьяметта повернула измученное лицо к Монреале:
— Как вы добрались сюда, отче? Когда вас унесли в монастырский лазарет во власти заклятия Вителли, вы были бледным и неподвижным, точно мертвец. Брат Марио не допустил меня к вам.
Монреале, раздвинув обутые в сандалии ступни, тяжело опирался на посох. Он отвел задумчивый взгляд от остывающей бронзы.
— Заклятие утратило власть надо мной вчера поздно вечером. Это ты сделал, Тейр?
— Я... может быть, отче. Я точно не знал, какое заклятие обезвредил, когда смахнул со стола символы, но Вителли это отвлекло. А я почти тут же выбрался из темницы вместе с телом брата.
— Вот как! — сказал Монреале. — Я очнулся, но мне было очень скверно, и целители продержали меня в постели до утра, а тогда мне прибавилось сил, чтобы поставить на своем. Но я только днем услышал, Фьяметта, что ты исчезла из монастыря, и никто не знал, как давно. Я послал моих птиц, но выяснил только, что Ферранте и Вителли нигде не видно, и что Тейр не висит на стене надвратной башни замка. С офицерами Сандрино мы решили, что должны напасть, как задумали накануне. Но я знал, что должен подобраться как можно ближе, прежде чем вновь схватиться с Вителли. Его силы явно необычайно окрепли. Мы приготовились к ночному штурму, чтобы темнота скрыла нашу малочисленность… — Он устало потер затылок. Глаза его сощурились и замерцали под воздействием воспоминаний об этих недавних часах.
— Мы сделали вылазку, когда стемнело, и схватка с осаждавшими задержала нас. В конце концов мы прорвались и направились к городу. Лошадей у нас было мало, и они требовались солдатам, но кто-то из братин увидел белого мерина, пасущегося среди наших овец. Наших уцелевших овец. Это одер, которого твой отец купил в Сеччино, Фьяметта? Его бесстыдно ограбили. Но... он, полагаю, все-таки помог мне сберечь силы. А когда мы приблизились к городским воротам, намереваясь вступить в отчаянный бой, с лозимонцами там уже разделалась толпа горожан. И вместо того, чтобы увлечь монтефольцев за собой к замку, мы последовали за ними. К этому времени я узнал, что ты, Фьяметта, ведешь какое-то магическое нападение, и я погнал мерина как мог, в великом страхе, что демонические силы Вителли стали достаточно мощными, чтобы возобладать над смертью. Как оно и оказалось. — Монреале скорбно вздохнул. — Правда, этот немощный старик вовсе не воображал себя равным противником этой черной силы.
— И все же вы поспешили сюда, — сказал Тейр.
— Отче, без нас мы бы погибли. То есть… — Фьяметта задумчиво сдвинула брови, — никто из нас в одиночку не мог противостоять Вителли. Батюшка мог удерживать Вителли, но не покончить с ним. Вы могли навсегда изгнать его из этого мира, по только если кто-то его удерживал. И мы никогда не ворвались бы сюда без Ури, а он не был бы сотворен без Тейра. Пусть сами по себе мы слабы, ею вместе оказались славным отрядом.
— Ха, — произнес Монреале, полузакрыв глаза и медленно улыбнувшись. — Не этот ли урок преподал мне Господь? Устами младенца…
— Я не младенец, — решительно возразила Фьяметта.
— Дитя, с высоты моего полувека вы все выглядите младенцами. — Монреале крепче обхватил посох и выпрямился с большим трудом. Он несколько мгновений смотрел на бронзовую статую. — Нет, ты не младенец. А потому подвержена всем опасностям, которые грозят взрослым женщинам.
— Отче, — сказал Тейр, — вам надо бы кое-что осмотреть до того, как там что-либо тронут. Я оставил одного из ваших монахов стеречь дверь.
Монреале кивнул:
— Проводи меня, юноша, ибо нам еще нужно сделать многое!
Тейр повел его в замок через вход для слуг и вниз по теперь уже таким знакомым лестницам и коридорам в темницу. Ну, хотя бы тут их не мочил дождь! Монах нес факел перед своим настоятелем. Тейр не совсем понимал, как могут ходы и помещения, пробитые в скале, быть ночью темнее, чем днем, но выглядели они именно так. Силы, которые придавал ему беспощадный ужас, убывали, и он то и дело натыкался на стены. Я начал прихрамывать, все его мышцы словно заржавели, были полны песка; при каждом шаге их пронизывала боль, и они тупо ныли, когда он останавливался.
Решетчатые двери темниц стояли распахнутые, и узников там почти не осталось. Те, кто не ослабел, кинулись принять участие в схватке. Ослабевших и больных уводили и уносили горожане, родственники и не родственники.
Тейр во главе своей маленькой процессии спустился в нижнее помещение. Белый как полотно монах стоял перед сокрушенной, разбитой в щепу дверью комнаты, где некромант вершил свои черные дела. Первым вошел Монреале, и Тейр зажег от единственной горящей свечи все оставшиеся огарки.
Монреале со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы Козлы были опрокинуты, ящик перевернулся и треснул, соль высыпалась, когда Тейр и монах срывали с него крышку, торопясь унести тело мастера Бенефорте. На полу извивались линии сложной двойной фигуры. Одна половина пустовала — Тейр сам забрал оттуда смертные останки, когда перепуганный монах отказался прикоснуться к ним. Вторая половина обрамляла еще один труп. Молодого мужчины, страшно изуродованный, с перерезанным горлом.
— Вот та сила, с помощью которой они сумели все-таки загнать батюшку в кольцо духов, — прошептала Фьяметта, боязливо взглядывая на Монреале. — Новый призрак! Я же видела его внутри Вителли, отче! — Она отвернулась, закрыла глаза и сглотнула, Ведь это мог бы быть он сам, подумал Тейр, решаясь взглянуть лишь искоса.
— Кто этот бедняга, отче?
Монреале облизнул губы, осторожно приблизился и опустился на колени у головы мертвеца. Но какие бы чары ни породило это черное злодейство, они, видимо, уже рассеялись.
— Да, я знаю этого юношу. Один из моих монахов… Лука было его имя. Он тот, кого я послал сюда лазутчиком за два дня до тебя, Тейр, и о ком больше ничего не слышал. Вителли, видимо, выбрал его среди узников для вот этого, после того как ты спасся. У него семья в городе — родители, братья, сестры… Убийство, чернейшее убийство! — Он склонил голову в глубокой скорби и начал читать заупокойную молитву.
Когда он поднялся на ноги, Тейр спросил с беспокойством:
— Может, заколотить дверь досками или как-нибудь еще закрыть вход сюда?
Монреале мрачно пожевал нижнюю губу, а потом обошел помещение, пряча испуг и осматривая все свидетельства некромантии со спокойной внимательностью человека, которому предстоит написать подробный отчет.
— А? Да нет… — Он собрал валявшиеся на столе бумаги и записи. — А вот это тут лучше не оставлять. Нет, Тейр, напротив. Эту комнату надо оставить открытой, с тем чтобы все солдаты, все горожане могли ее увидеть. Пусть свидетельства козней Вителли и Ферранте станут известны как можно большему числу людей. — Он помолчал. — Во всяком случае, всем тем, кто видел, как бронзовая статуя прошла по городу и сразила мечом двоих. По меньшей мере им.
Он повернулся па каблуках к Тейру и Фьяметте.
— Вы двое знаете, что было вами сделано, и мы еще обсудим это. Но позднее. Первые сообщения архиепископу, в курию и генералу моего ордена напишу я. А пока... не сомневайтесь, что о событиях этой ночи поползут всевозможные и самые невероятные слухи. Уповаю, что связаны они окажутся больше с Вителли, чем с вами. Вы понимаете?
Фьяметта неуверенно кивнула. Тейр покачал головой с искренним недоумением. Монреале поманил его к себе и понизил голос:
— Послушай, юноша, Ки б коем случае нельзя допускать, чтобы Фьяметту допросила инквизиция. В копне первого же дня они се сожгут только за ее слишком острый язычок, и других доказательств им не потребуется. Понимаешь?
— А-а… — Да, Тейр понял.
— Если любишь ее, помоги ей держать голову пониже, а рот на замке. Церковная политика — мое дело. Если понадобится... кое-кто мне кое-чем обязан, по Фьяметта должна стараться не наступать на ногу соседям и не выглядеть... особенной. Не то может оказаться, что я не сумею предотвратить последствия.
— Э... а выйти замуж и открыть мастерскую в доме отца... это сделает ее особенной?
— Нет. Это было бы превосходно. Вот открыть мастерскую, не выйдя замуж, было бы опасно. Тейр повеселел:
— Я ей во всем помогу, отче, только бы ста позволила!
— Лучше, юноша, будь готов помогать и во многом другом, если понадобится, — сухо бросил Монреале.
— От всего сердца, монсеньер.
Монреале кивнул Тейру и повернулся к двери. Тейр задержался и бросил последний расстроенный взгляд па принесенного в жертву молодого человека в запекшейся луже его же крови:
— Он стал... козлом отпущения за меня. Лука. Он обязан запомнить это имя, как надеется, что другие люди не забудут имени Урн. Монреале пожевал губами.
— Да, в каком-то смысле... хотя умри ты вчера, это не спасло бы его сегодня вечером. Тем не менее ты каждое воскресенье будешь ставить ему свечу в монтефольском соборе и молиться о его душе.
— Да, отче, — сказал Тейр, слегка утешенный. Монреале кивнул, и они вышли следом за ним.
В верхнем, теперь опустевшем коридоре Тейр услышал слабый стон.
— Погодите… — Он бросился к последней темнице. Да, на соломе там лежало скорченное тело. — Почему эту дверь не открыли? Где ключ? — крикнул он.
Из комнатки стражи вышел пожилой горожанин, побрякивая связкой ключей.
— Нам сказали, что он помешанный. А когда придет сержант взять ключи?
— Я их возьму, — сказал Монреале, забирая у него связку. Ее он передал Тейру, который нагнулся над скважиной.
Сеньор Пия лежал один в темнице под тонким одеялом. Лицо у него было совсем землистым, остекленевшие глаза, казалось, не узнавали Тейра. Рану в плече ему не перевязали, и на ней комьями запеклась кровь. Судя по множеству синяков, его безжалостно избили, когда поймали в последний раз. Чтобы разрешить свои сомнения, Тейр высунул голову в окошко. В отверстии с краю сохранился один прут, и к нему были привязаны шелковые чулки-трико, а к их нижнему концу — еще одни. Вдоль обрыва свисала намоченная дождем самодельная веревка! Как просто. Тейр ощутил облегчение, но и легкое разочарование. Значит, сеньор Пия не слетел в темную берлогу Вителли огромным нетопырем вчера вечером, как бы ему этого ни хотелось.
Монреале послал за помощью, так что вскоре бедняга кастелян был уложен на широкую доску, на которой крепкий монах и еще один горожанин понесли его впереди них. Когда они вышли во двор, там возбужденно кричащие люди толпились вокруг герцогини Летиции, освобожденной из башни. Она призвала к себе уцелевших офицеров Сандрино и поручила им очистить замок, во-первых, от еще не схваченных лозимонцев, а во-вторых, от монтефольцев, которые ни за что не позволили бы себе поживиться имуществом своего покойного герцога, но не видели ничего зазорного в том, чтобы отобрать у взятого в плен или убитого лозимонца его добычу. Монреале тут же был втянут в человеческий смерч вокруг герцогини.
Дама Пия кинулась к мужу в страшной тревоге. Однако сеньор Пия как будто узнал ее вопреки своей крайней слабости и помрачению рассудка. Он чуть-чуть улыбнулся ей, когда она опустилась на колени возле носилок, и взял ее руку. Она тут же приказала оказавшимся рядом мужчинам отнести его в их комнаты в башне, которые вновь из места заключения стали домашним очагом. И, не слушая никаких возражений, увела туда целителя-монаха из свиты Монреале.
Каким-то образом весь этот ночной хаос оставил их с Фьяметтой в стороне, сосредоточился вокруг Монреале и герцогини. Тейр только обрадовался. Дождь стихал, превращаясь в сеющуюся водяную пыль. Тейр обнял Фьяметту за дрожащие плечи.
— Думается, мы можем теперь отнести тело твоего отца к тебе домой.
— Если мой дом еще стоят. А... а Урн?
— Ты о статуе? Оставим здесь, что же еще? Ведь теперь это просто статуя. И без двух упряжек волов ее не украсть.
Фьяметта кивнула. В дрожащем полусвете ее глаза казались очень большими. Они пробрались к крышке от ящика с завернутым телом на ней.
— Тейр, я не смогу нести свой конец, — сказала она с тревогой.
— Да и у меня сейчас вряд ли получится, — честно ответил Тейр. — А свою лошадь ты хочешь забрать?
Белый мерин тоскливо обнюхивал булыжник, на котором не росла трава. Он смирно стоял на месте, и почему-то никто не попытался увести его, пока Монреале смотрел в другую сторону. Тейр просто подошел к нему и почесал за ушами. Мерин потерся о него мордой, царапая ему кожу бляшками уздечки и осыпая его мокрыми белыми волосками.
Тейр отдал поводья Фьяметте и пошел на поиски веревки. В конюшне с гвоздя свисал моток, который никто не стал у него оспаривать. Один конец Тейр привязал к стремени, затянул в тугой петле крышку у верхнего края и завязал другой конец на втором стремени, превратив крышку в подобие волокуши. Белый мерин услышал позади себя скрежет, испуганно раздул ноздри и отпрянул в сторону. Тейру представилось, как взбесившаяся от страха лошадь мчится не разбирая дороги, а позади нее подпрыгивает, только-только не переворачиваясь, мастер Бенефорте, которому уже не придется больше никогда и никуда ездить. Но мерин тут же перешел на свой обычный вялый шаг, и Тейр счел, что может подсадить Фьяметту ему на спину, ничего не опасаясь. Она обеими руками вцепилась в длинную гриву и почти припала к толстой шее. Тейр повел мерина к разбитым воротам замка и дальше с холма.
Ночь близилась к концу, и улицы Монтефольи затихли. Им повстречались только две компании возбужденных мужчин с факелами, но они прижались к домам по сторонам узкой улицы, давая дорогу мерину с его грузом. Тейр был измучен и постарался просто их не замечать. И они добрались до разбитой двери Фьяметты, так никем и не окликнутые. Стены все еще стояли, не провалилась и черепичная крыша. Приятная неожиданность!
— Тейр помог Фьяметте слезть с лошади. Она, спотыкаясь, пошла в дом. Онемевшими пальцами Тейр развязал узлы на стременах и крышке ящика. К этому времени появился Тич с фонарем и увел мерина через ворота в сад. Вместе они привязали его подальше от грядок с весенним луком и салатом, и Тич принес ему ведро воды, которую он жадно выпил и с благодарностью громко фыркнул, обдав Тича брызгами слюны. Но туника Тича особенно не пострадала, так как уже была покрыта коростой грязи и золы.
— Утром надо будет найти для него корм, — тоном знатока объявил Тич. — Этой травки надолго не хватит.
— Да уж, ему этого только на один зуб. Утром я помогу тебе отыскать твоих мулов.
Тич удовлетворенно кивнул, и они заперли ворота. С помощью Тича Тейр внес носилки с мастером Бенефорте в парадную комнату и положил его рядом с Ури, которого кто-то перенес в это тихое место.
— Их надо будет поскорее похоронить, — сказал Тейр. — Как положено.
— Завтра в Монтефолье будет много похорон, судя по всему, — заметил Тич.
— Ну, для них выберут время, — ответил Тейр. — Я уж позабочусь!
— Руберта постелила нам в прихожей, — сообщил Тич, — чтоб мы заодно сторожили вход, пока дверь снова не навесят.
Тейр чуть улыбнулся:
— Не думаю, что кто-нибудь посмеет сунуться в этот дом.
Постелила! Какое чудесное слово. Тейр готов был заплакать при мысли о таком добросердечии: ему постелили постель?
Тич тут же улегся, но Тейр, спотыкаясь, вновь вышел во двор, где мерцал свет то ли свечи, то ли фонаря. Оказалось, что и свечи, и фонаря. Фьяметта прилепила огарок в грязи рядом с ямой для отливки, теперь пустой, и поднимала фонарь повыше, чтобы лучше осмотреть двор.
Там царил полнейший хаос. Брошенный горн, зияющая яма, обломки мебели, разбросанные инструменты. Центральная часть галереи сгорела. Беленая стена была черной от копоти, а по сторонам опасно торчали обгоревшие балки.
— Но пожар-то они погасили! — радостно заметил Тейр.
— Да, — сказала Фьяметта. — Руберта, Тич и соседи. Я не знала... что у меня такие друзья. — Она тяжело опустилась на засыпанные угольками плиты. Останки бархатного платья влажно облепляли ее фигурку. — Ах, Тейр! Мой бедный, бедный дом!
— Ну-ну? — Он осторожно сел рядом с ней и погладил ее трясущиеся плечи. — Утром он, наверное, будет выглядеть получше. Я помогу тебе со всеми починками. Галерея это чепуха. Я ведь ставил крепи в руднике. И такую отстрою тебе галерею, что она никогда не провалится.
Из ее дрожащих губ вырвалось не то рыдание, не то смешок, Тейр не понял.
— Есть ли хоть что-нибудь, чего ты не умеешь?
— Не знаю, — ответил Тейр, подумав. — Я ведь всего не пробовал.
— А ты бы хотел все попробовать? — Ее бровь насмешливо поднялась.
Тейр поглубже вдохнул воздух для храбрости.
— Я хотел бы попробовать стать твоим мужем. Она часто-часто заморгала и протерла глаза перепачканной в саже рукой.
— Я буду плохой женой. Слишком у меня острый язык. Так все говорят. Тебе ни минуты покоя не будет.
Тейр наморщил лоб.
— Так это «да» или «нет»? Ну послушай, где еще ты отыщешь жениха, готового взять в жены девушку, которая в любую минуту может его подпалить?
— Да никогда! — Она возмущенно выпрямилась. — Но я правда даю волю языку — так батюшка говорил. И у меня мало терпения.
— А у меня много, — отозвался Тейр. — Его хватит на двоих.
— С запустевающей бронзой ты был не слишком-то терпелив! — Уголки ее губ вздернулись.
— Да, но... мне же требовалось, чтобы она была безупречной! — А теперь ему требовалось красноречие. Зачем он начал этот разговор, когда на него навалилось такое утомление, что в глазах двоится? Он поднял голову и испугался: за черным квадратом крыши небо, стало оранжевым. В городе пожар? — Почему небо такого странного цвета?
Фьяметта, в свою очередь, подняла голову.
— Заря, — сказала она после долгой паузы. — Тучи расходятся.
И правда, темно-синие нагромождения туч были обведены медовой каймой.
— А-а… — Голова у него была словно набита кашей. Фьяметта хихикнула и чихнула. Это ей нужно лежать в постели! И переодетой в сухое! Он притянул ее к себе и обнял, согревая. Она не сопротивлялась, И даже, обняла его за шею. Так они и сидели под светлеющим небом.
— Он выглядит похуже, — сонным голосом заметила Фьяметта.
— А? — Тейр вздрогнул и проснулся.
— Он выглядит похуже. Утром. Тейр взглянул над вороньим гнездом ее волос на то, что прежде было двором.
— Ну да.
Фьяметта наморщила нос.
— Да.
— Что — да? — спросил Тейр после паузы, сообразив, что понятия не имеет, о чем она говорит.
— Да. Я хочу выйти за тебя замуж. — О! Отлично! — Он заморгал и крепче обнял ее.
— По-моему, это потому, что ты понимаешь безупречность. Чего она требует.
— Чего?.
— Вот почему я тебя люблю. На его окаменевшее от, усталости лицо пробралась медленная усмешка.
— Конечно. Вот почему я люблю тебя.
Тейр смигнул влагу с глаз и увидел, что в разбитые ворота вбегают солдаты — монтефольские гвардейцы. Двое-трое удивленно указывали на статую, узнав черты своего покойного капитана, но тут же поспешили дальше. Фьяметта стояла под искрящимися дождевыми каплями, такая маленькая, измученная, насквозь промокшая. Выбившиеся из косы непокорные черные кудри прилипли к коже, словно потеряв упругость. Тейр был бы рад накинуть на нес плащ, но он и сам стоял полуголый в старом одеянии, прилипшем к бедрам. Он натянул его на плечи, дрожа отчасти от холода, отчасти от пережитого. Вокруг его босых ног разливалась лужа Фьяметта повернула измученное лицо к Монреале:
— Как вы добрались сюда, отче? Когда вас унесли в монастырский лазарет во власти заклятия Вителли, вы были бледным и неподвижным, точно мертвец. Брат Марио не допустил меня к вам.
Монреале, раздвинув обутые в сандалии ступни, тяжело опирался на посох. Он отвел задумчивый взгляд от остывающей бронзы.
— Заклятие утратило власть надо мной вчера поздно вечером. Это ты сделал, Тейр?
— Я... может быть, отче. Я точно не знал, какое заклятие обезвредил, когда смахнул со стола символы, но Вителли это отвлекло. А я почти тут же выбрался из темницы вместе с телом брата.
— Вот как! — сказал Монреале. — Я очнулся, но мне было очень скверно, и целители продержали меня в постели до утра, а тогда мне прибавилось сил, чтобы поставить на своем. Но я только днем услышал, Фьяметта, что ты исчезла из монастыря, и никто не знал, как давно. Я послал моих птиц, но выяснил только, что Ферранте и Вителли нигде не видно, и что Тейр не висит на стене надвратной башни замка. С офицерами Сандрино мы решили, что должны напасть, как задумали накануне. Но я знал, что должен подобраться как можно ближе, прежде чем вновь схватиться с Вителли. Его силы явно необычайно окрепли. Мы приготовились к ночному штурму, чтобы темнота скрыла нашу малочисленность… — Он устало потер затылок. Глаза его сощурились и замерцали под воздействием воспоминаний об этих недавних часах.
— Мы сделали вылазку, когда стемнело, и схватка с осаждавшими задержала нас. В конце концов мы прорвались и направились к городу. Лошадей у нас было мало, и они требовались солдатам, но кто-то из братин увидел белого мерина, пасущегося среди наших овец. Наших уцелевших овец. Это одер, которого твой отец купил в Сеччино, Фьяметта? Его бесстыдно ограбили. Но... он, полагаю, все-таки помог мне сберечь силы. А когда мы приблизились к городским воротам, намереваясь вступить в отчаянный бой, с лозимонцами там уже разделалась толпа горожан. И вместо того, чтобы увлечь монтефольцев за собой к замку, мы последовали за ними. К этому времени я узнал, что ты, Фьяметта, ведешь какое-то магическое нападение, и я погнал мерина как мог, в великом страхе, что демонические силы Вителли стали достаточно мощными, чтобы возобладать над смертью. Как оно и оказалось. — Монреале скорбно вздохнул. — Правда, этот немощный старик вовсе не воображал себя равным противником этой черной силы.
— И все же вы поспешили сюда, — сказал Тейр.
— Отче, без нас мы бы погибли. То есть… — Фьяметта задумчиво сдвинула брови, — никто из нас в одиночку не мог противостоять Вителли. Батюшка мог удерживать Вителли, но не покончить с ним. Вы могли навсегда изгнать его из этого мира, по только если кто-то его удерживал. И мы никогда не ворвались бы сюда без Ури, а он не был бы сотворен без Тейра. Пусть сами по себе мы слабы, ею вместе оказались славным отрядом.
— Ха, — произнес Монреале, полузакрыв глаза и медленно улыбнувшись. — Не этот ли урок преподал мне Господь? Устами младенца…
— Я не младенец, — решительно возразила Фьяметта.
— Дитя, с высоты моего полувека вы все выглядите младенцами. — Монреале крепче обхватил посох и выпрямился с большим трудом. Он несколько мгновений смотрел на бронзовую статую. — Нет, ты не младенец. А потому подвержена всем опасностям, которые грозят взрослым женщинам.
— Отче, — сказал Тейр, — вам надо бы кое-что осмотреть до того, как там что-либо тронут. Я оставил одного из ваших монахов стеречь дверь.
Монреале кивнул:
— Проводи меня, юноша, ибо нам еще нужно сделать многое!
Тейр повел его в замок через вход для слуг и вниз по теперь уже таким знакомым лестницам и коридорам в темницу. Ну, хотя бы тут их не мочил дождь! Монах нес факел перед своим настоятелем. Тейр не совсем понимал, как могут ходы и помещения, пробитые в скале, быть ночью темнее, чем днем, но выглядели они именно так. Силы, которые придавал ему беспощадный ужас, убывали, и он то и дело натыкался на стены. Я начал прихрамывать, все его мышцы словно заржавели, были полны песка; при каждом шаге их пронизывала боль, и они тупо ныли, когда он останавливался.
Решетчатые двери темниц стояли распахнутые, и узников там почти не осталось. Те, кто не ослабел, кинулись принять участие в схватке. Ослабевших и больных уводили и уносили горожане, родственники и не родственники.
Тейр во главе своей маленькой процессии спустился в нижнее помещение. Белый как полотно монах стоял перед сокрушенной, разбитой в щепу дверью комнаты, где некромант вершил свои черные дела. Первым вошел Монреале, и Тейр зажег от единственной горящей свечи все оставшиеся огарки.
Монреале со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы Козлы были опрокинуты, ящик перевернулся и треснул, соль высыпалась, когда Тейр и монах срывали с него крышку, торопясь унести тело мастера Бенефорте. На полу извивались линии сложной двойной фигуры. Одна половина пустовала — Тейр сам забрал оттуда смертные останки, когда перепуганный монах отказался прикоснуться к ним. Вторая половина обрамляла еще один труп. Молодого мужчины, страшно изуродованный, с перерезанным горлом.
— Вот та сила, с помощью которой они сумели все-таки загнать батюшку в кольцо духов, — прошептала Фьяметта, боязливо взглядывая на Монреале. — Новый призрак! Я же видела его внутри Вителли, отче! — Она отвернулась, закрыла глаза и сглотнула, Ведь это мог бы быть он сам, подумал Тейр, решаясь взглянуть лишь искоса.
— Кто этот бедняга, отче?
Монреале облизнул губы, осторожно приблизился и опустился на колени у головы мертвеца. Но какие бы чары ни породило это черное злодейство, они, видимо, уже рассеялись.
— Да, я знаю этого юношу. Один из моих монахов… Лука было его имя. Он тот, кого я послал сюда лазутчиком за два дня до тебя, Тейр, и о ком больше ничего не слышал. Вителли, видимо, выбрал его среди узников для вот этого, после того как ты спасся. У него семья в городе — родители, братья, сестры… Убийство, чернейшее убийство! — Он склонил голову в глубокой скорби и начал читать заупокойную молитву.
Когда он поднялся на ноги, Тейр спросил с беспокойством:
— Может, заколотить дверь досками или как-нибудь еще закрыть вход сюда?
Монреале мрачно пожевал нижнюю губу, а потом обошел помещение, пряча испуг и осматривая все свидетельства некромантии со спокойной внимательностью человека, которому предстоит написать подробный отчет.
— А? Да нет… — Он собрал валявшиеся на столе бумаги и записи. — А вот это тут лучше не оставлять. Нет, Тейр, напротив. Эту комнату надо оставить открытой, с тем чтобы все солдаты, все горожане могли ее увидеть. Пусть свидетельства козней Вителли и Ферранте станут известны как можно большему числу людей. — Он помолчал. — Во всяком случае, всем тем, кто видел, как бронзовая статуя прошла по городу и сразила мечом двоих. По меньшей мере им.
Он повернулся па каблуках к Тейру и Фьяметте.
— Вы двое знаете, что было вами сделано, и мы еще обсудим это. Но позднее. Первые сообщения архиепископу, в курию и генералу моего ордена напишу я. А пока... не сомневайтесь, что о событиях этой ночи поползут всевозможные и самые невероятные слухи. Уповаю, что связаны они окажутся больше с Вителли, чем с вами. Вы понимаете?
Фьяметта неуверенно кивнула. Тейр покачал головой с искренним недоумением. Монреале поманил его к себе и понизил голос:
— Послушай, юноша, Ки б коем случае нельзя допускать, чтобы Фьяметту допросила инквизиция. В копне первого же дня они се сожгут только за ее слишком острый язычок, и других доказательств им не потребуется. Понимаешь?
— А-а… — Да, Тейр понял.
— Если любишь ее, помоги ей держать голову пониже, а рот на замке. Церковная политика — мое дело. Если понадобится... кое-кто мне кое-чем обязан, по Фьяметта должна стараться не наступать на ногу соседям и не выглядеть... особенной. Не то может оказаться, что я не сумею предотвратить последствия.
— Э... а выйти замуж и открыть мастерскую в доме отца... это сделает ее особенной?
— Нет. Это было бы превосходно. Вот открыть мастерскую, не выйдя замуж, было бы опасно. Тейр повеселел:
— Я ей во всем помогу, отче, только бы ста позволила!
— Лучше, юноша, будь готов помогать и во многом другом, если понадобится, — сухо бросил Монреале.
— От всего сердца, монсеньер.
Монреале кивнул Тейру и повернулся к двери. Тейр задержался и бросил последний расстроенный взгляд па принесенного в жертву молодого человека в запекшейся луже его же крови:
— Он стал... козлом отпущения за меня. Лука. Он обязан запомнить это имя, как надеется, что другие люди не забудут имени Урн. Монреале пожевал губами.
— Да, в каком-то смысле... хотя умри ты вчера, это не спасло бы его сегодня вечером. Тем не менее ты каждое воскресенье будешь ставить ему свечу в монтефольском соборе и молиться о его душе.
— Да, отче, — сказал Тейр, слегка утешенный. Монреале кивнул, и они вышли следом за ним.
В верхнем, теперь опустевшем коридоре Тейр услышал слабый стон.
— Погодите… — Он бросился к последней темнице. Да, на соломе там лежало скорченное тело. — Почему эту дверь не открыли? Где ключ? — крикнул он.
Из комнатки стражи вышел пожилой горожанин, побрякивая связкой ключей.
— Нам сказали, что он помешанный. А когда придет сержант взять ключи?
— Я их возьму, — сказал Монреале, забирая у него связку. Ее он передал Тейру, который нагнулся над скважиной.
Сеньор Пия лежал один в темнице под тонким одеялом. Лицо у него было совсем землистым, остекленевшие глаза, казалось, не узнавали Тейра. Рану в плече ему не перевязали, и на ней комьями запеклась кровь. Судя по множеству синяков, его безжалостно избили, когда поймали в последний раз. Чтобы разрешить свои сомнения, Тейр высунул голову в окошко. В отверстии с краю сохранился один прут, и к нему были привязаны шелковые чулки-трико, а к их нижнему концу — еще одни. Вдоль обрыва свисала намоченная дождем самодельная веревка! Как просто. Тейр ощутил облегчение, но и легкое разочарование. Значит, сеньор Пия не слетел в темную берлогу Вителли огромным нетопырем вчера вечером, как бы ему этого ни хотелось.
Монреале послал за помощью, так что вскоре бедняга кастелян был уложен на широкую доску, на которой крепкий монах и еще один горожанин понесли его впереди них. Когда они вышли во двор, там возбужденно кричащие люди толпились вокруг герцогини Летиции, освобожденной из башни. Она призвала к себе уцелевших офицеров Сандрино и поручила им очистить замок, во-первых, от еще не схваченных лозимонцев, а во-вторых, от монтефольцев, которые ни за что не позволили бы себе поживиться имуществом своего покойного герцога, но не видели ничего зазорного в том, чтобы отобрать у взятого в плен или убитого лозимонца его добычу. Монреале тут же был втянут в человеческий смерч вокруг герцогини.
Дама Пия кинулась к мужу в страшной тревоге. Однако сеньор Пия как будто узнал ее вопреки своей крайней слабости и помрачению рассудка. Он чуть-чуть улыбнулся ей, когда она опустилась на колени возле носилок, и взял ее руку. Она тут же приказала оказавшимся рядом мужчинам отнести его в их комнаты в башне, которые вновь из места заключения стали домашним очагом. И, не слушая никаких возражений, увела туда целителя-монаха из свиты Монреале.
Каким-то образом весь этот ночной хаос оставил их с Фьяметтой в стороне, сосредоточился вокруг Монреале и герцогини. Тейр только обрадовался. Дождь стихал, превращаясь в сеющуюся водяную пыль. Тейр обнял Фьяметту за дрожащие плечи.
— Думается, мы можем теперь отнести тело твоего отца к тебе домой.
— Если мой дом еще стоят. А... а Урн?
— Ты о статуе? Оставим здесь, что же еще? Ведь теперь это просто статуя. И без двух упряжек волов ее не украсть.
Фьяметта кивнула. В дрожащем полусвете ее глаза казались очень большими. Они пробрались к крышке от ящика с завернутым телом на ней.
— Тейр, я не смогу нести свой конец, — сказала она с тревогой.
— Да и у меня сейчас вряд ли получится, — честно ответил Тейр. — А свою лошадь ты хочешь забрать?
Белый мерин тоскливо обнюхивал булыжник, на котором не росла трава. Он смирно стоял на месте, и почему-то никто не попытался увести его, пока Монреале смотрел в другую сторону. Тейр просто подошел к нему и почесал за ушами. Мерин потерся о него мордой, царапая ему кожу бляшками уздечки и осыпая его мокрыми белыми волосками.
Тейр отдал поводья Фьяметте и пошел на поиски веревки. В конюшне с гвоздя свисал моток, который никто не стал у него оспаривать. Один конец Тейр привязал к стремени, затянул в тугой петле крышку у верхнего края и завязал другой конец на втором стремени, превратив крышку в подобие волокуши. Белый мерин услышал позади себя скрежет, испуганно раздул ноздри и отпрянул в сторону. Тейру представилось, как взбесившаяся от страха лошадь мчится не разбирая дороги, а позади нее подпрыгивает, только-только не переворачиваясь, мастер Бенефорте, которому уже не придется больше никогда и никуда ездить. Но мерин тут же перешел на свой обычный вялый шаг, и Тейр счел, что может подсадить Фьяметту ему на спину, ничего не опасаясь. Она обеими руками вцепилась в длинную гриву и почти припала к толстой шее. Тейр повел мерина к разбитым воротам замка и дальше с холма.
Ночь близилась к концу, и улицы Монтефольи затихли. Им повстречались только две компании возбужденных мужчин с факелами, но они прижались к домам по сторонам узкой улицы, давая дорогу мерину с его грузом. Тейр был измучен и постарался просто их не замечать. И они добрались до разбитой двери Фьяметты, так никем и не окликнутые. Стены все еще стояли, не провалилась и черепичная крыша. Приятная неожиданность!
— Тейр помог Фьяметте слезть с лошади. Она, спотыкаясь, пошла в дом. Онемевшими пальцами Тейр развязал узлы на стременах и крышке ящика. К этому времени появился Тич с фонарем и увел мерина через ворота в сад. Вместе они привязали его подальше от грядок с весенним луком и салатом, и Тич принес ему ведро воды, которую он жадно выпил и с благодарностью громко фыркнул, обдав Тича брызгами слюны. Но туника Тича особенно не пострадала, так как уже была покрыта коростой грязи и золы.
— Утром надо будет найти для него корм, — тоном знатока объявил Тич. — Этой травки надолго не хватит.
— Да уж, ему этого только на один зуб. Утром я помогу тебе отыскать твоих мулов.
Тич удовлетворенно кивнул, и они заперли ворота. С помощью Тича Тейр внес носилки с мастером Бенефорте в парадную комнату и положил его рядом с Ури, которого кто-то перенес в это тихое место.
— Их надо будет поскорее похоронить, — сказал Тейр. — Как положено.
— Завтра в Монтефолье будет много похорон, судя по всему, — заметил Тич.
— Ну, для них выберут время, — ответил Тейр. — Я уж позабочусь!
— Руберта постелила нам в прихожей, — сообщил Тич, — чтоб мы заодно сторожили вход, пока дверь снова не навесят.
Тейр чуть улыбнулся:
— Не думаю, что кто-нибудь посмеет сунуться в этот дом.
Постелила! Какое чудесное слово. Тейр готов был заплакать при мысли о таком добросердечии: ему постелили постель?
Тич тут же улегся, но Тейр, спотыкаясь, вновь вышел во двор, где мерцал свет то ли свечи, то ли фонаря. Оказалось, что и свечи, и фонаря. Фьяметта прилепила огарок в грязи рядом с ямой для отливки, теперь пустой, и поднимала фонарь повыше, чтобы лучше осмотреть двор.
Там царил полнейший хаос. Брошенный горн, зияющая яма, обломки мебели, разбросанные инструменты. Центральная часть галереи сгорела. Беленая стена была черной от копоти, а по сторонам опасно торчали обгоревшие балки.
— Но пожар-то они погасили! — радостно заметил Тейр.
— Да, — сказала Фьяметта. — Руберта, Тич и соседи. Я не знала... что у меня такие друзья. — Она тяжело опустилась на засыпанные угольками плиты. Останки бархатного платья влажно облепляли ее фигурку. — Ах, Тейр! Мой бедный, бедный дом!
— Ну-ну? — Он осторожно сел рядом с ней и погладил ее трясущиеся плечи. — Утром он, наверное, будет выглядеть получше. Я помогу тебе со всеми починками. Галерея это чепуха. Я ведь ставил крепи в руднике. И такую отстрою тебе галерею, что она никогда не провалится.
Из ее дрожащих губ вырвалось не то рыдание, не то смешок, Тейр не понял.
— Есть ли хоть что-нибудь, чего ты не умеешь?
— Не знаю, — ответил Тейр, подумав. — Я ведь всего не пробовал.
— А ты бы хотел все попробовать? — Ее бровь насмешливо поднялась.
Тейр поглубже вдохнул воздух для храбрости.
— Я хотел бы попробовать стать твоим мужем. Она часто-часто заморгала и протерла глаза перепачканной в саже рукой.
— Я буду плохой женой. Слишком у меня острый язык. Так все говорят. Тебе ни минуты покоя не будет.
Тейр наморщил лоб.
— Так это «да» или «нет»? Ну послушай, где еще ты отыщешь жениха, готового взять в жены девушку, которая в любую минуту может его подпалить?
— Да никогда! — Она возмущенно выпрямилась. — Но я правда даю волю языку — так батюшка говорил. И у меня мало терпения.
— А у меня много, — отозвался Тейр. — Его хватит на двоих.
— С запустевающей бронзой ты был не слишком-то терпелив! — Уголки ее губ вздернулись.
— Да, но... мне же требовалось, чтобы она была безупречной! — А теперь ему требовалось красноречие. Зачем он начал этот разговор, когда на него навалилось такое утомление, что в глазах двоится? Он поднял голову и испугался: за черным квадратом крыши небо, стало оранжевым. В городе пожар? — Почему небо такого странного цвета?
Фьяметта, в свою очередь, подняла голову.
— Заря, — сказала она после долгой паузы. — Тучи расходятся.
И правда, темно-синие нагромождения туч были обведены медовой каймой.
— А-а… — Голова у него была словно набита кашей. Фьяметта хихикнула и чихнула. Это ей нужно лежать в постели! И переодетой в сухое! Он притянул ее к себе и обнял, согревая. Она не сопротивлялась, И даже, обняла его за шею. Так они и сидели под светлеющим небом.
— Он выглядит похуже, — сонным голосом заметила Фьяметта.
— А? — Тейр вздрогнул и проснулся.
— Он выглядит похуже. Утром. Тейр взглянул над вороньим гнездом ее волос на то, что прежде было двором.
— Ну да.
Фьяметта наморщила нос.
— Да.
— Что — да? — спросил Тейр после паузы, сообразив, что понятия не имеет, о чем она говорит.
— Да. Я хочу выйти за тебя замуж. — О! Отлично! — Он заморгал и крепче обнял ее.
— По-моему, это потому, что ты понимаешь безупречность. Чего она требует.
— Чего?.
— Вот почему я тебя люблю. На его окаменевшее от, усталости лицо пробралась медленная усмешка.
— Конечно. Вот почему я люблю тебя.
ЭПИЛОГ
Как и замыслил зодчий, утренний свет дня летнего солнцестояния, вливаясь в верхние окна Монтефольского собора, падал широким лучом на аналой. Свет этот заиграл в гранате львиного кольца, когда Фьяметта надела его на палец Тейра. Он блистал, как рубин, как звезда. Золотая львиная маска, казалось, замурлыкала в руке Фьяметты, точно напившаяся вдоволь сливок и всем довольная самая огромная из кошек. Тейр это тоже почувствовал, решила Фьяметта, потому что улыбнулся, будто сам был котом, напившимся сливок. Он обнял ее так, что ребра затрещали, и не отпускал, пока епископ Монреале не кашлянул. А тогда они послушно стали рука об руку, чтобы принять его завершающее благословение. Фьяметта не могла решить, какое одеяние больше подходит Монреале — серое монашеское или вот это облачение из алого шелка и высокая епископская митра. Пожалуй, равно оба. Монреале не принадлежал к тем, кого создает одежда, а потому в любой он выглядел величаво.
И Тейра одежда не делает, продолжала она размышлять, а показывает, какой он. Она то и дело радостно косилась на него, даже когда благоговейно склонила голову. Его брачный наряд она увидела лишь сегодня — плод заговора между ним, Рубертой и портным. А вот штуку шелка они из бережливости купили одну на двоих, и поэтому его зеленая туника гармонировала с ее распашным платьем. Однако искусный портной сумел заложить подобающее число складок. Благодаря его прямой осанке скромная отделка рукавов и нижнего края позументами выглядела не простенько, а изящно. А сколько знатных сеньоров с тощими кривыми ногами позавидовало бы крепким икрам, которые белые шелковые чулки обтягивали без единой морщинки. Новые блестящие башмаки, а что у него всего одна пара сапог, другим знать не обязательно. Его белокурые волосы были убраны под щегольской головной убор из темно-зеленого сукна с позолоченной бляхой работы самой Фьяметты. «Кусайте пальцы от зависти, монтефольские дамы! Он мой!» Свое обручальное кольцо Фьяметта тоже отлила сама — но на этот раз без заклинания — с маской львицы. Ее крохотные золотые зубы сжимали ограненный зеленый камешек, позаимствованный из глаза серебряной змеи-пояса. Он, как и его пара, оказался при проверке настоящим изумрудом. Ну а целомудренная змея пусть пощурится, пока она не соберет деньги купить замену. Фьяметта чуть повернула руку, чтобы изумруд сверкнул, и наклонила голову ниже, пряча гордую усмешку.
Они повернулись принимать поцелуи, объятия и горячие поздравления свидетелей — кто уж как Лоренцетти, нотариус, пожал им руки. Тич чмокнул ее в щеку. Руберта обняла всех, утирая глаза. Мать Тейра схватила Фьяметту за обе руки и одарила ее ласковой улыбкой, хотя в полных слез глазах все еще пряталось пытливое сомнение. Время рассеет это сомнение, заверил Монреале Фьяметту в беседе с глазу на глаз. И потому Фьяметта улыбнулась в ответ, уповая, что так оно и будет.
И Тейра одежда не делает, продолжала она размышлять, а показывает, какой он. Она то и дело радостно косилась на него, даже когда благоговейно склонила голову. Его брачный наряд она увидела лишь сегодня — плод заговора между ним, Рубертой и портным. А вот штуку шелка они из бережливости купили одну на двоих, и поэтому его зеленая туника гармонировала с ее распашным платьем. Однако искусный портной сумел заложить подобающее число складок. Благодаря его прямой осанке скромная отделка рукавов и нижнего края позументами выглядела не простенько, а изящно. А сколько знатных сеньоров с тощими кривыми ногами позавидовало бы крепким икрам, которые белые шелковые чулки обтягивали без единой морщинки. Новые блестящие башмаки, а что у него всего одна пара сапог, другим знать не обязательно. Его белокурые волосы были убраны под щегольской головной убор из темно-зеленого сукна с позолоченной бляхой работы самой Фьяметты. «Кусайте пальцы от зависти, монтефольские дамы! Он мой!» Свое обручальное кольцо Фьяметта тоже отлила сама — но на этот раз без заклинания — с маской львицы. Ее крохотные золотые зубы сжимали ограненный зеленый камешек, позаимствованный из глаза серебряной змеи-пояса. Он, как и его пара, оказался при проверке настоящим изумрудом. Ну а целомудренная змея пусть пощурится, пока она не соберет деньги купить замену. Фьяметта чуть повернула руку, чтобы изумруд сверкнул, и наклонила голову ниже, пряча гордую усмешку.
Они повернулись принимать поцелуи, объятия и горячие поздравления свидетелей — кто уж как Лоренцетти, нотариус, пожал им руки. Тич чмокнул ее в щеку. Руберта обняла всех, утирая глаза. Мать Тейра схватила Фьяметту за обе руки и одарила ее ласковой улыбкой, хотя в полных слез глазах все еще пряталось пытливое сомнение. Время рассеет это сомнение, заверил Монреале Фьяметту в беседе с глазу на глаз. И потому Фьяметта улыбнулась в ответ, уповая, что так оно и будет.