Страница:
— Батюшка, я уже не ребенок, — перебила Фьяметта.
— Как будто бы да. — Его улыбка стала пустой. Глиняный шар лежал на столе, где она его оставила. Фьяметта взяла самую маленькую стамеску с полки-подставки на стене, на миг сжала шар в ладонях и вознесла безмолвную молитву. Неслышное гудение заклятия перешло в совсем уж неуловимое мурлыканье. Отец и капитан оперлись локтями на стол справа и слева от нее, внимательно следя за каждым ее движением. Она принялась постукивать стамеской, отбивая кусочки глины. Заблестело золото.
— А! так это кольцо! — сказал Ури, наклоняясь еще ниже. Фьяметта улыбнулась ему.
— Маленькая львиная маска, — продолжал он с интересом, пока ее пальцы осторожно убирали иглой остатки глины. — Только поглядите на эти крохотные клыки! Как он ревет! — Капитан засмеялся.
— В клыки должен быть вставлен рубин, — объяснила Фьяметта.
— Гранат, — поправил мастер Бенефорте. — Рубин будет ярче.
— И дороже.
— Кольцо, по-моему, будет хорошо смотреться на руке вельможи, — заметил Ури. — И вы вернете цену рубину.
— Это кольцо для меня, — сказала Фьяметта.
— А? Но оно ведь будет впору только мужчине.
— Оно для большого пальца, — объяснила Фьяметта.
— Форма, которая обошлась мне в такое количество золота, какого хватило бы на два простых кольца, — вставил мастер Бенефорте. — В следующий раз, давая обещание, я буду точнее.
— И это магическое кольцо, мадонна?
Мастер Бенефорте погладил бороду и ответил «нет» вместо нее.
Фьяметта покосилась на отца из-под защитной завесы ресниц. Он не улыбался, но и не хмурился, но она ощутила, что под личиной равнодушия он внимательно следит за ней. Она резко повернулась, положила кольцо на ладонь капитана и затаила дыхание.
Он покрутил кольцо в пальцах, погладил мизинцем крохотные волны львиной гривы, но не попробовал его примерить. В его глазах появилось недоумение.
— Знаете что, мастер Бенефорте? Вы горько жаловались на своих ленивых и неуклюжих подмастерьев. И сейчас мне в голову пришла мысль... что, если я напишу моему брату Тейру в Бруинвальд? Ему только семнадцать, но он с самого детства работал там на рудниках и в кузницах. Он очень сметливый и пособлял мастеру Кунцу у печи. Так что его не придется обламывать и обучать всему с самого начала, как невежественного мальчишку-подмастерья. Он уже много знает о металлах, особенно о меди. И наверное, успел подрасти и стать куда сильнее, чем был, когда я его видел в последний раз. Именно то, что вам нужно для вашего преславного Персея.
— Вы часто пишете брату? — осведомился мастер Бенефорте, следя, как он крутит кольцо в пальцах.
— Нет… Господи, я же не был дома четыре года! Жизнь рудокопа тяжела и скудна. Даже и сейчас меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю эти темные душные туннели. Я два раза предлагал Тейру место в гвардии герцога, но он отвечал, что ему и думать противно о том, чтобы стать солдатом. Я-то говорю, он не понимает, что для него лучше. Но хоть славные знамена герцога не выманили его из той черной ямы, ваша слава искуснейшего художника его прельстит. — Рука Ури сомкнулась на кольце, он отдал его Фьяметте и рассеянно потер ладонь.
— Так он помогал медь выплавлять? — сказал мастер Бенефорте. — Да… Ну что же, напишите ему. Посмотрим, как все обернется.
Капитан улыбнулся.
— Сейчас же и напишу, — сказал он, изящно поклонился Фьяметте, пожелал мастеру Бенефорте доброго утра и удалился быстрым шагом.
Фьяметта села на табурет, держа кольцо, и испустила тяжелый вздох разочарования.
— Вы правы, батюшка. Бесполезно. Я просто не могу творить магию.
— Ты так думаешь? — мягко спросил мастер Бенефорте.
— Заклятие не сработало! Я вложила в него все сердце и душу, и ничего не произошло! Он даже на минутку кольца на палец не надел. — Она подняла глаза, вдруг осознав, что выдала свою тайну, но лицо мастера Бенефорте было скорее задумчивым, чем сердитым. — Но... но я ведь не была такой уж непослушной, батюшка. Вы не сказали, что я не должна накладывать заклятие на кольцо.
— Ты не спрашивала, — ответил он резко. — Тебе известно, что я никогда тебя этому не учил. Магия металлов слишком опасна для женщин. Во всяком случае, так я всегда думал. Но теперь я начинаю думать, не опаснее ли оставлять тебя необученной.
— Я для кольца пользовалась только заклинаниями, дозволенными Церковью, батюшка!
— Да, я знаю… Ты считаешь, что ты так уж непрозрачна, Фьяметта? — добавил он, заметив, как она расстроена. — Я мастер, дитя. Даже другой мастер не сумел бы воспользоваться моими книгами и инструментами так, чтобы я об этом не узнал.
— Но моя магия не удалась. — Она понурила голову.
Он взял кольцо и поднес его к свету.
— Мне следовало бы побить тебя за твои хитрости и обман… — Он отбросил край фартука, свернутого на краю рабочего стола, осмотрел то, что лежало внутри, и неодобрительно сжал губы. — Ты воспользовалась заклинанием истинной любви мастера Клюни, так?
Она горестно кивнула.
— Эти чары не сотворяют истинной любви, дитя. Это было бы неразрешимым противоречием, ибо чувство, вызванное магически, не может быть истинным. Чары лишь позволяют узнать истинную любовь.
— О!
— Но твое кольцо, возможно, сработало, хотя магия мастера Клюни не для упражнений подмастерий. Оно истинно открыло, что красивый, хотя и рябой капитан Оке — не твоя истинная любовь.
— Но... он мне нравится. Он добрый, учтивый. Держится благородно, не как грубияны-солдаты.
— Он просто первый мужчина, которого ты увидела, а вернее, заметила. И уж конечно, ты видела его целиком.
— Я в этом не виновата, — огрызнулась она.
— Все твои хихикающие подружки! Без них ты до такой нескромности не додумалась бы.
— Мне скоро шестнадцать, батюшка. Вы же знаете, соседскую Маддалену в прошлом месяце помолвили. Она уже примеряет свадебный наряд. А утренние новости? Дочке герцога Джулии всего двенадцать.
— С ней чистая политика, — сказал мастер Бенефорте. — И отнюдь розами не благоухающая. Да прикуси язычок, не то, если пойдут слухи, я буду знать, кто в них виноват. Сеньору Ферранте уже не тридцать пять, и Говорят о нем всякое. Его второй жене еще не было шестнадцати — твоя ровесница, ты только подумай! — когда она умерла родами два месяца назад. Вряд ли ее судьба кажется тебе такой уж завидной.
— Да нет, нет! И все-таки... вдруг чуть не все выходят замуж. Кроме меня. Всех мужчин получше разберут, а вы меня будете держать при себе, пока я не стану толстой старухой, просто чтобы я была под рукой для вашего чародейства. «Немножечко твоей крови в эту новую чашу из сырой древесины, доченька, одну капельку», пока я с ног не свалюсь. Кровь девственницы. Волосы девственницы. Слюни девственницы. Урина девственницы. В иные дни я чувствую себя магической коровой.
— Твои уподобления слишком уж замысловаты, моя Фьяметта.
— Вы понимаете, о чем я! А тогда помолвите меня с каким-нибудь старым петухом с тощими ногами и лысым, как яйцо.
Мастер Бенефорте подавил смех:
— Что же, богатым вдовушкам неплохо живется.
— Ха! Тут нет ничего смешного, батюшка. — Она замолчала, а потом произнесла тихо:
— Или вы уже попробовали, но меня никто не захотел взять, потому что я такая чернушка. Или бесприданница.
— Мою дочь никто бесприданницей не назовет! — прикрикнул он, на этот раз слишком уязвленный, чтобы сохранить насмешливость, которая выводила ее из себя. Но тут же совладал с собой и продолжал:
— Охлади свою пылающую душу, Фьяметта, пока я не отолью моего великого Персея и герцог не наградит меня, как я того достоин. И в мужья я тебе куплю не какого-нибудь нищего солдата. У твоих подружек-болтушек рты поразеваются и языки отнимутся — почаще бы! — от зависти, когда они увидят свадебную процессию дочери Просперо Бенефорте! — Он отдал ей кольцо. — А потому сохрани эту золотую безделицу, как напоминание, что доверять надо своему отцу, а не своему невежеству. Маленький лев еще зарычит на твоей свадьбе.
«Я же выпила твое отравленное вино. Какого еще доверия ты требуешь?» — Фьяметта опустила кольцо в самую глубину своего кармана и пошла за метелкой, чтобы смахнуть с рабочего стола кусочки Глины.
— Как будто бы да. — Его улыбка стала пустой. Глиняный шар лежал на столе, где она его оставила. Фьяметта взяла самую маленькую стамеску с полки-подставки на стене, на миг сжала шар в ладонях и вознесла безмолвную молитву. Неслышное гудение заклятия перешло в совсем уж неуловимое мурлыканье. Отец и капитан оперлись локтями на стол справа и слева от нее, внимательно следя за каждым ее движением. Она принялась постукивать стамеской, отбивая кусочки глины. Заблестело золото.
— А! так это кольцо! — сказал Ури, наклоняясь еще ниже. Фьяметта улыбнулась ему.
— Маленькая львиная маска, — продолжал он с интересом, пока ее пальцы осторожно убирали иглой остатки глины. — Только поглядите на эти крохотные клыки! Как он ревет! — Капитан засмеялся.
— В клыки должен быть вставлен рубин, — объяснила Фьяметта.
— Гранат, — поправил мастер Бенефорте. — Рубин будет ярче.
— И дороже.
— Кольцо, по-моему, будет хорошо смотреться на руке вельможи, — заметил Ури. — И вы вернете цену рубину.
— Это кольцо для меня, — сказала Фьяметта.
— А? Но оно ведь будет впору только мужчине.
— Оно для большого пальца, — объяснила Фьяметта.
— Форма, которая обошлась мне в такое количество золота, какого хватило бы на два простых кольца, — вставил мастер Бенефорте. — В следующий раз, давая обещание, я буду точнее.
— И это магическое кольцо, мадонна?
Мастер Бенефорте погладил бороду и ответил «нет» вместо нее.
Фьяметта покосилась на отца из-под защитной завесы ресниц. Он не улыбался, но и не хмурился, но она ощутила, что под личиной равнодушия он внимательно следит за ней. Она резко повернулась, положила кольцо на ладонь капитана и затаила дыхание.
Он покрутил кольцо в пальцах, погладил мизинцем крохотные волны львиной гривы, но не попробовал его примерить. В его глазах появилось недоумение.
— Знаете что, мастер Бенефорте? Вы горько жаловались на своих ленивых и неуклюжих подмастерьев. И сейчас мне в голову пришла мысль... что, если я напишу моему брату Тейру в Бруинвальд? Ему только семнадцать, но он с самого детства работал там на рудниках и в кузницах. Он очень сметливый и пособлял мастеру Кунцу у печи. Так что его не придется обламывать и обучать всему с самого начала, как невежественного мальчишку-подмастерья. Он уже много знает о металлах, особенно о меди. И наверное, успел подрасти и стать куда сильнее, чем был, когда я его видел в последний раз. Именно то, что вам нужно для вашего преславного Персея.
— Вы часто пишете брату? — осведомился мастер Бенефорте, следя, как он крутит кольцо в пальцах.
— Нет… Господи, я же не был дома четыре года! Жизнь рудокопа тяжела и скудна. Даже и сейчас меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю эти темные душные туннели. Я два раза предлагал Тейру место в гвардии герцога, но он отвечал, что ему и думать противно о том, чтобы стать солдатом. Я-то говорю, он не понимает, что для него лучше. Но хоть славные знамена герцога не выманили его из той черной ямы, ваша слава искуснейшего художника его прельстит. — Рука Ури сомкнулась на кольце, он отдал его Фьяметте и рассеянно потер ладонь.
— Так он помогал медь выплавлять? — сказал мастер Бенефорте. — Да… Ну что же, напишите ему. Посмотрим, как все обернется.
Капитан улыбнулся.
— Сейчас же и напишу, — сказал он, изящно поклонился Фьяметте, пожелал мастеру Бенефорте доброго утра и удалился быстрым шагом.
Фьяметта села на табурет, держа кольцо, и испустила тяжелый вздох разочарования.
— Вы правы, батюшка. Бесполезно. Я просто не могу творить магию.
— Ты так думаешь? — мягко спросил мастер Бенефорте.
— Заклятие не сработало! Я вложила в него все сердце и душу, и ничего не произошло! Он даже на минутку кольца на палец не надел. — Она подняла глаза, вдруг осознав, что выдала свою тайну, но лицо мастера Бенефорте было скорее задумчивым, чем сердитым. — Но... но я ведь не была такой уж непослушной, батюшка. Вы не сказали, что я не должна накладывать заклятие на кольцо.
— Ты не спрашивала, — ответил он резко. — Тебе известно, что я никогда тебя этому не учил. Магия металлов слишком опасна для женщин. Во всяком случае, так я всегда думал. Но теперь я начинаю думать, не опаснее ли оставлять тебя необученной.
— Я для кольца пользовалась только заклинаниями, дозволенными Церковью, батюшка!
— Да, я знаю… Ты считаешь, что ты так уж непрозрачна, Фьяметта? — добавил он, заметив, как она расстроена. — Я мастер, дитя. Даже другой мастер не сумел бы воспользоваться моими книгами и инструментами так, чтобы я об этом не узнал.
— Но моя магия не удалась. — Она понурила голову.
Он взял кольцо и поднес его к свету.
— Мне следовало бы побить тебя за твои хитрости и обман… — Он отбросил край фартука, свернутого на краю рабочего стола, осмотрел то, что лежало внутри, и неодобрительно сжал губы. — Ты воспользовалась заклинанием истинной любви мастера Клюни, так?
Она горестно кивнула.
— Эти чары не сотворяют истинной любви, дитя. Это было бы неразрешимым противоречием, ибо чувство, вызванное магически, не может быть истинным. Чары лишь позволяют узнать истинную любовь.
— О!
— Но твое кольцо, возможно, сработало, хотя магия мастера Клюни не для упражнений подмастерий. Оно истинно открыло, что красивый, хотя и рябой капитан Оке — не твоя истинная любовь.
— Но... он мне нравится. Он добрый, учтивый. Держится благородно, не как грубияны-солдаты.
— Он просто первый мужчина, которого ты увидела, а вернее, заметила. И уж конечно, ты видела его целиком.
— Я в этом не виновата, — огрызнулась она.
— Все твои хихикающие подружки! Без них ты до такой нескромности не додумалась бы.
— Мне скоро шестнадцать, батюшка. Вы же знаете, соседскую Маддалену в прошлом месяце помолвили. Она уже примеряет свадебный наряд. А утренние новости? Дочке герцога Джулии всего двенадцать.
— С ней чистая политика, — сказал мастер Бенефорте. — И отнюдь розами не благоухающая. Да прикуси язычок, не то, если пойдут слухи, я буду знать, кто в них виноват. Сеньору Ферранте уже не тридцать пять, и Говорят о нем всякое. Его второй жене еще не было шестнадцати — твоя ровесница, ты только подумай! — когда она умерла родами два месяца назад. Вряд ли ее судьба кажется тебе такой уж завидной.
— Да нет, нет! И все-таки... вдруг чуть не все выходят замуж. Кроме меня. Всех мужчин получше разберут, а вы меня будете держать при себе, пока я не стану толстой старухой, просто чтобы я была под рукой для вашего чародейства. «Немножечко твоей крови в эту новую чашу из сырой древесины, доченька, одну капельку», пока я с ног не свалюсь. Кровь девственницы. Волосы девственницы. Слюни девственницы. Урина девственницы. В иные дни я чувствую себя магической коровой.
— Твои уподобления слишком уж замысловаты, моя Фьяметта.
— Вы понимаете, о чем я! А тогда помолвите меня с каким-нибудь старым петухом с тощими ногами и лысым, как яйцо.
Мастер Бенефорте подавил смех:
— Что же, богатым вдовушкам неплохо живется.
— Ха! Тут нет ничего смешного, батюшка. — Она замолчала, а потом произнесла тихо:
— Или вы уже попробовали, но меня никто не захотел взять, потому что я такая чернушка. Или бесприданница.
— Мою дочь никто бесприданницей не назовет! — прикрикнул он, на этот раз слишком уязвленный, чтобы сохранить насмешливость, которая выводила ее из себя. Но тут же совладал с собой и продолжал:
— Охлади свою пылающую душу, Фьяметта, пока я не отолью моего великого Персея и герцог не наградит меня, как я того достоин. И в мужья я тебе куплю не какого-нибудь нищего солдата. У твоих подружек-болтушек рты поразеваются и языки отнимутся — почаще бы! — от зависти, когда они увидят свадебную процессию дочери Просперо Бенефорте! — Он отдал ей кольцо. — А потому сохрани эту золотую безделицу, как напоминание, что доверять надо своему отцу, а не своему невежеству. Маленький лев еще зарычит на твоей свадьбе.
«Я же выпила твое отравленное вино. Какого еще доверия ты требуешь?» — Фьяметта опустила кольцо в самую глубину своего кармана и пошла за метелкой, чтобы смахнуть с рабочего стола кусочки Глины.
Глава 2
Сапоги Тейра Окса скользили по снегу на тропе, уводившей из деревушки Бруинвальд в долине к навесу над шахтой рудника. Он задумчиво пнул в серо-белую кучу у тропы, и она разлетелась безобразными комьями — не облаком холодной серебристой пыли, как несколько недель назад, и не весенними комочками напополам с брызгами. Да уж лучше весенняя снежная слякоть — любой предвестник наступления теплых дней. Свинцовый рассвет сулил еще один свинцово-серый зимний день. Зима словно бы решила длиться вечно. Ну да дневного света он увидит мало. Тейр вновь вскинул кирку на плечо, а свободную руку сунул под мышку в тщетной попытке согреться. Сверху донесся крик, он поднял глаза и поспешно отпрыгнул к краю тропы, благоразумно укрывшись за деревом. Мимо пронеслись деревянные сани с тяжелым кулем руды, на котором восседал мальчишка и вопил, как конный татарин. За первыми санями почти сразу промелькнули вторые: видимо, мальчишки устроили гонки: кто первым достигнет дна долины. Да как бы не с переломанными костями, если они не подберут ноги перед следующим поворотом. Однако мальчишки благополучно скрылись за поворотом, и Тейр ухмыльнулся. Два года назад свозить руду к речке внизу было его любимой зимней работой, но тут он вырос, раздался в плечах, и все, не сговариваясь, начали поручать ему работу потяжелее.
Он подошел к деревянному сараю, укрывавшему подъемник, и мехи вентиляционного устройства, и с радостью спрятался там от леденящего утреннего ветра, который свистел над склонами, срываясь с голых вершин. Там уже был рудничный надзиратель — он наливал дневную порцию ворвани в их фонари. Хенци, приятель Тейра, снял запор с блока, проверил барабан и шестерни ворот. Может, в будущем году им будет по карману установить машину побольше, так чтобы в движение ее приводила упряжка волов или лошадей. Ну а пока руду все равно надо поднимать, а потому двое дюжих мужчин бежали в колесе, которое поворачивалось под их напряженными ногами. Тяжелая работа. Но зато они видят дневной свет!
— Доброе утро, мастер Энтльбух, — сказал Тейр надзирателю со всей учтивостью, надеясь, что его поставят вертеть колесо. Но мастер Энтльбух крякнул что-то невнятное и сунул ему фонарь. Вошел Фарель, рудокоп, притоптывая, чтобы стряхнуть снег с сапог, и тоже получил фонарь, заправленный ворванью, корзины и деревянные лотки для черной медной руды.
— Мастер Энтльбух, а священник придет окурить рудник от кобольдов? — с тревогой спросил Фарель.
— Нет, — буркнул мастер Энтльбух.
— Они там совсем обнаглели. Вчера опрокинули два фонаря. А цепь водяного насоса, она не просто от ржавчины лопнула…
— От ржавчины, — сердито ответил надзиратель. — Потому что кто-то смазал ее кое-как, не иначе. Ну а фонари — можно сказать «кобольд», а можно «косорукий», и второе, на мой взгляд, вернее будет. Так что отправляйтесь вниз и отыщите нынче хорошую руду, пока мы все с голоду не поумирали. Вы двое начинайте в верхнем забое.
Тейр и Фарель уложили свои инструменты в ведро и начали спускаться по деревянной лестнице.
— Нынче он что-то лютует, — шепнул Фарель над головой Тейра, едва они спустились на несколько перекладин в обшитом досками стволе. — Об заклад побьюсь, не хочет раскошелиться священнику на ладан.
— Скорее не может, — вздохнул Тейр. Немногие жилы, которые они теперь выламывали, становились из месяца в месяц все беднее, и руды вымывалось столько, что плавильня мастера Кунца работала не больше двух раз в месяц. Не то Тейр был бы сейчас в плавильне, чистил бы остывшие печи, подбрасывал топливо в ревущий огонь и следил бы, как мастер Кунц превращает черные куски в чистый дышащий жаром жидкий металл. Работай он у мастера Кунца, так не стучал бы зубами от холода. Не наняться ли к углежогам? Да только раз плавильня простаивает, так и древесный уголь мало кому требуется. Управляющий грозил закрыть рудник, если добыча не вырастет. Потому-то, сказал дядя Тейра, надзиратель так злится. Ну что же... надо просто остерегаться кобольдов.
Они добрались до низа, и Хенци спустил ведро с инструментами. Тейр натянул капюшон на светлые волосы, чтобы в них не набилась каменная пыль, и надежно укрыл затылок и шею. Они пошли по наклонной штольне в оранжевом мерцании фонарей, и на уши Тейра навалилось тягучее безмолвие камня. На многих эта тишина наводила жуть, но Тейр ощущал в ней что-то утешительное, терпеливое, неизменное, материнское. Другое дело неожиданный шум, внезапный стон смещающейся каменной глыбы — вот они были страшны.
Шагов через пятьдесят штольня разделилась на две уводящие в недра горы кривые галерейки, оставшиеся от выработки богатых медных жил. Одна круто уходила вниз, и Тейр обрадовался, что сегодня не будет таскать по ней вверх корзины с рудой. Чернели дыры, из которых после выработки жилы забрали крепежные стойки. Тейр с Фарелем пошли по верхней горизонтальной галерке. Вскоре она уперлась в каменную стену.
Фарель аккуратно поставил фонарь так, чтобы его не могли задеть летящие осколки, и взял кирку.
— Ну давай, малый.
Тейр встал так, — чтобы при размахе не задеть Фареля, и они принялись долбить тусклые пятна на камне — остатки медной жилы. Через полчаса такой работы оба начали задыхаться.
— Неужто олух Энтльбух еще не запустил мехи? — Фарель утер мокрый лоб.
— Пойди покричи, — предложил Тейр, сгребая в корзину отбитую руду, чтобы Фарель захватил ее с собой. И половины не набралось. В наступившей тишине Тейр уловил отголоски стука кирок в нижней галерейке. Порода была твердой, жилы узкими, и за последние три месяца они продвинулись на какие-то пятнадцать футов. Тейр надел сшитые ему матерью кожаные наколенники и начал долбить стенку внизу, пока не задохнулся. Тогда он разогнул ноющее тело, встал и оперся на кирку, чтобы немного отдышаться.
Фарель еще не вернулся. Тейр огляделся, потом подошел к стене забоя и прислонился к ее выщербленной иззубренной поверхности. Он прижал растопыренные пальцы к пятну руды и закрыл глаза. Гомон его мыслей растворился в неясной тишине, единой с тишиной камня. Он стал камнем. Он ощущал прожилки руды, словно сухожилие, тянущееся в его руке. Истончающийся через десять футов, сходящий на нет... и все же в нескольких футах дальше... словно косой удар меча — богатейшая жила, самородная медь, будто застывшая ледяная река, молящая о свете, чтобы она могла засиять…
— Этот металл зовет меня, — прошептал про себя Тейр. — Я его чувствовал. Я чувствую!
Но кто ему поверит! И откуда эти видения? Или они — ложь, приманки дьявола? Штуси, кожевник, когда-то в горячке бормотал о видениях, а потом у него из носа выполз длинный червяк, и он умер. Видение Тейра пульсировало опасностью, мучительно смутной, исчезающей, как туман, едва его пустоту заполняла неясность именно этого вопроса. Что?.. Его руки вцепились в камень.
Уголком глаза он уловил какое-то движение — гаснет фонарь? Или возвращается Фарель? Он, краснея, отпрянул от стены. Но шарканья сапог не было слышно, а фонарь мигал не больше обычного.
Вот оно! Тень в колеблющихся тенях... этот странной формы камень зашевелился! Тейр застыл едва дыша.
Камень распрямился — смахивающий на бурую корягу человечек, высотой фута в два с чем-то вроде кожаного фартука рудокопа на чреслах. Он хихикнул и отпрыгнул в сторону. Черные глазки блестели в лучах фонаря, точно отполированные камешки. Он подскочил в корзинке Тейра и словно положил в нее кусок руды.
Тейр сохранял неподвижность. Впервые за все время, проведенное в рудниках, он увидел гнома так близко и так ясно, а прежде — только уголком глаза вроде бы движение, но стоило ему повернуться туда, и оно как будто сливалось со стеной. Человек снова хихикнул и наклонил острый подбородок к плечу с комично вопросительным видом.
— Доброе утро, малыш, — прошептал Тейр завороженно, надеясь, что того не спугнет звук его голоса.
— Доброе утро, мастер-металльщик, — ответил кобольд дребезжащим голоском.
Он впрыгнул в корзинку, посмотрел через край на Тейра и выпрыгнул. Его движения были быстрыми и дергающимися. Тощие руки и ноги завершались длинными приплюснутыми пальцами с суставами, как узлы на корнях.
— Я не мастер. — Тейр улыбнулся, присел на корточки, чтобы не возвышаться угрожающе, и нащупал на поясе фляжку, в которую его мать перед зарей налила козьего молока. Осторожно он протянул руку к бато — широкому деревянному блюду, на которое укладывались куски лучшей руды, перевернул его, потряс, стряхивая грязь, а потом налил в него молока и приглашающе придвинул к человечку.
— Пей, если хочешь.
Тот снова захихикал и подскочил к краю. Он не поднял блюда, а наклонил голову и принялся лакать, будто кошка, — острый язычок так и мелькал. Но его блестящие глазки не отрываясь смотрели на Тейра. Молоко было выпито быстро. Кобольд сел, тоненько, но вполне внятно рыгнул и утер губы похожей на веточки кистью.
— Вкусно!
— Матушка наливает его на случай, если мне до обеда захочется пить, — машинально ответил Тейр и тут же почувствовал себя глупо. Уж наверное ему следовало схватить эту нечисть, а не пускаться с ней в разговоры. Сдавить хорошенько: пусть скажет, где скрыто золото, или серебро, или клад. Однако лицо, морщинистое, как печеное яблоко, выглядело скорее почтенным, а не злым или угрожающим.
Человечек бочком подскочил к Тейру. Тот напрягся. Медленно прохладный узловатый палец вытянулся и прикоснулся к запястью Тейра. «Вот сейчас и схватить его!» Но он не мог, не хотел пошевелиться. Кобольд проскакал по неровному полу и потерся о пятно жилы в стене. Он расплылся, словно бы таял… «Удирает!» — Мастер Кобольд, — с отчаянным усилием прохрипел Тейр, — скажи мне, где я найду свое сокровище?
Кобольд задержался, его полуприкрытые веками глазки уставились прямо на Тейра. Ответом был скрипучий полунапев, словно ворот запел, поднимая тяжелый груз:
— Воздух и огонь, мастер металльщик, воздух и огонь. Ты земля и вода. Иди к огню. Ледяная вода тебя погасит. Холодная земля закроет твой рот. Холодная земля хороша для кобольдов, а не для мастеров-металльщиков. Могильщик, могильщик, иди к огню и живи!
Он втаял в жилку, оставив после себя только замирающее хихиканье. Загадки! Задай проклятущему гному прямой, простой вопрос, а в ответ услышишь загадку. Мог бы заранее знать! А голосишко звучал так, что слова получали двойной смысл. Могильщик! Хмурый рудокоп? Или человек, который сам себе вырубает могилу? И о ком это? О нем, о Тейре? От стынущего на коже пота его до костей пробрал озноб. Дрожа, он упал на колени. Сердце у него колотилось, в ушах стоял рев, точно в печи мастера Кунца, когда работают мехи. И в глазах потемнело… нет, огонек в фонаре стал маленьким, тусклым… Но ворвани же было вдосталь!
В уши режуще ворвался голос Фареля:
— Богоматерь, ну и смердит же здесь! — А потом:
— Эй, малый, э-эй!
Сильные пальцы сомкнулись на плече Тейра и грубо подняли на ноги. Тейр зашатался. Фарель выругался, закинул руку Тейра себе на шею и повел по штольне.
— Дурной воздух, — сказал Фарель. — Вентиляционные мехи вовсю работают. Наверное, трубу засорило. Черт! Может, кобольды закупорили.
— Я видел кобольда, — сказал Тейр. Сердце у него стучало все так же, но в глазах прояснялось, хотя что можно толком увидеть среди теней в сердце горы?
— Камнем в него швырнул? — сказал Фарель с надеждой.
— Напоил молоком. Ему как будто понравилось.
— Олух! Господи помилуй! Мы стараемся очистить рудник от нечисти, а не приваживать новых! Покорми его, так он заявится опять со всей своей братией. Понятно, почему от них тут деваться некуда!
— Да я в первый раз увидел кобольда. И он вроде был очень приветлив.
— Брр! — Фарель покачал головой. — Скверный воздух, вот что. От него всякое привидится.
Они вышли к началу развилки. Воздух тут был достаточно свежим. Фарель посадил Тейра возле деревянной трубы, через которую мехи гнали воздух в нижние штольни.
— Посиди тут, а я сбегаю за мастером Эптльбухом. Потерпишь, а?
Тейр кивнул, и Фарель скрылся в туннеле. Тейр услышал, как он, стоя у ствола, орет, перекрикивая скрип и стоны деревянных механизмов. Тейра все еще бил озноб. Он покрепче обхватил руками грудь и поджал ноги под себя. Фарель забрал фонарь, и вокруг сомкнулась чернота.
Наконец вернулся Фарель с мастером Энтльбухом, который поднес фонарь к лицу Тейра и с тревогой вгляделся в него. Он расспросил Тейра, что он чувствовал, и пошел назад по штольне с Фарелем, стуча палкой по деревянной трубе. Потом вернулся Фарель с фонарем и инструментами Тейра.
— Обвал проломил трубу. Мастер Энтльбух сказал, чтоб в верхнем забое сегодня не работали. Как оправишься, спустись в нижний, поможешь подносить корзины.
Тейр кивнул и встал на ноги. Фарель открыл свой фонарь, чтобы Тейр мог взять огня для своего. «Воздух и огонь, — подумал Тейр. — Жизнь».
Теперь ему стало заметно легче, и он спустился по нижней галерейке в поисках других рудокопов. Он осторожно ступал по крутому наклону, чтобы не расплескать ворвань, и еще более осторожно слезал по приставной лестнице вниз еще на тридцать футов. Эта нижняя галерейка осталась после выработки извилистой жилы, сначала уходившей вниз, а затем повернувшей вверх. В дальнем конце четверо парами посменно рубили породу и сортировали отколотые куски, что заодно служило и отдыхом. Они поздоровались с ним обычным тоном — Никлаус бодрым, Бирс унылым, а остальные двое не слишком бодро и не слишком уныло.
Тейр наложил отобранную руду в корзину, поднял ее на плечо и пошел вниз-вверх по галерейке к стволу. Там ссыпал руду в кожаное ведро, взобрался по перекладинам, повесив корзину на локоть, воротом поднял ведро, пересыпал руду в корзину, отнес ее к стволу клети, опрокинул руду в большую деревянную бадью и крикнул Хенци, который взялся за большой ворот, и бадья исчезла из вида в стволе. А Тейр пошел насыпать корзину еще раз, а потом еще раз, пока не потерял счет. Он совсем изнемог от работы и голода, когда Хенци наконец спустил ведро с хлебом, сыром, пивом и ячменной водой. Всему этому рудокопы в нижнем забое оказали куда более приветливый прием, чем прежде Тейру.
После обеденного перерыва к ним присоединился Фарель.
— Мы с мастером Энтльбухом выпилили разбитый кусок трубы, и он пошел за новым целым, отпиленным по мерке.
Фареля встретили обычным бурканьем. Тейр поработал киркой и молотом там, где порода была особенно твердой — камень звенел, осколки разлетались во все стороны. Руки, спина и шея у него все сильнее ныли, рудничные запахи словно набивались в голову — запахи холодной сухой пыли, нагретого металла, горящей ворвани, ее едкого дыма (ведь ворвань эта была не самой лучшей), пропотевшей шерсти, дыхания его товарищей, разившего луком и сыром.
Когда они наконец отбили достаточно хорошей руды, чтобы наложить корзину с верхом, Тейр и Фарель понесли ее вместе. Они прошли полпути до лестницы, когда в оранжевом свете фонаря мелькнула изогнутая фигурка, скользящая вдоль стенки штольни.
— Проклятое демонское отродье! — крикнул Фарель. — Проваливай!
Он выпустил ручку корзины, взмахнул киркой и запустил ее в кобольда. Тихо охнув, фигурка слилась с камнем.
— Ха! Вроде бы я его задел! — сказал Фарель и шагнул к кирке, которая вонзилась в стену.
— — Зря ты, — сказал Тейр, волей-неволей выпустив и свою ручку. Он поставил фонарь на руду. — Они кроткие создания и никакого вреда вроде бы не чинят — просто, что ни случится, винят их.
— Не чинят, как бы не так! — проворчал Фарель, дергая кирку, которая крепко застряла. Он дернул еще раз, потом уперся ногой в стену и рванул. Кирка выскочила, отломив большой кусок породы, а Фарель отлетел назад и стукнулся затылком о крепежную стойку. — Не вредят! — завопил он, потирая голову. — Это, по-твоему, не вредят? — Он поднялся с пола.
От новой дыры поползла щель, странно темнея на глазах у Тейра. Из нее засочилась вода.
— О-ох! — прохрипел Фарель, глядя через его плечо.
Гора застонала — глубокие содрогания, которые Тейр каким-то образом слышал не ушами, а нутром. Капли превратились в струйку, потом в струю, которая ударила в противоположную стену. Из глубины штольни донеслись треск, крики и агонизирующий вопль.
— Кровля рушится! — с ужасом взвизгнул Фарель. — Бежим! — Он бросил кирку и кинулся вверх по штольне. Тейр побежал за ним, испуганно поднимая руки, чтобы не стукнуться в темноте лбом о поперечный брус крепи.
У подножия лестницы они остановились.
— Но ведь ничего больше не обвалилось, — сказал Тейр растерявшемуся Фарелю.
— Пока, — ответил Фарель. Его рука появилась из ниоткуда, нашаривая Тейра. Тейр схватил ее. Она была ледяной от пота.
— Похоже, там внизу кого-то поранило, — сказал Тейр.
Он услышал, как сглотнул Фарель.
— Я сбегаю за мастером Энтльбухом, — сказал Фарель не сразу. — Приведу подмогу. А ты вернись, посмотри, что случилось.
— Ладно. — Тейр повернулся и побрел назад по штольне. Он ощущал всю тяжесть горы, нависающей сверху. Если гора еще содрогнется, бревна крепи переломает, как лучинки. «Холодная земля закроет твой рот, могильщик…» Оттуда, куда он брел, больше не доносились ни вопли, ни крики, только шипение воды.
Он подошел к деревянному сараю, укрывавшему подъемник, и мехи вентиляционного устройства, и с радостью спрятался там от леденящего утреннего ветра, который свистел над склонами, срываясь с голых вершин. Там уже был рудничный надзиратель — он наливал дневную порцию ворвани в их фонари. Хенци, приятель Тейра, снял запор с блока, проверил барабан и шестерни ворот. Может, в будущем году им будет по карману установить машину побольше, так чтобы в движение ее приводила упряжка волов или лошадей. Ну а пока руду все равно надо поднимать, а потому двое дюжих мужчин бежали в колесе, которое поворачивалось под их напряженными ногами. Тяжелая работа. Но зато они видят дневной свет!
— Доброе утро, мастер Энтльбух, — сказал Тейр надзирателю со всей учтивостью, надеясь, что его поставят вертеть колесо. Но мастер Энтльбух крякнул что-то невнятное и сунул ему фонарь. Вошел Фарель, рудокоп, притоптывая, чтобы стряхнуть снег с сапог, и тоже получил фонарь, заправленный ворванью, корзины и деревянные лотки для черной медной руды.
— Мастер Энтльбух, а священник придет окурить рудник от кобольдов? — с тревогой спросил Фарель.
— Нет, — буркнул мастер Энтльбух.
— Они там совсем обнаглели. Вчера опрокинули два фонаря. А цепь водяного насоса, она не просто от ржавчины лопнула…
— От ржавчины, — сердито ответил надзиратель. — Потому что кто-то смазал ее кое-как, не иначе. Ну а фонари — можно сказать «кобольд», а можно «косорукий», и второе, на мой взгляд, вернее будет. Так что отправляйтесь вниз и отыщите нынче хорошую руду, пока мы все с голоду не поумирали. Вы двое начинайте в верхнем забое.
Тейр и Фарель уложили свои инструменты в ведро и начали спускаться по деревянной лестнице.
— Нынче он что-то лютует, — шепнул Фарель над головой Тейра, едва они спустились на несколько перекладин в обшитом досками стволе. — Об заклад побьюсь, не хочет раскошелиться священнику на ладан.
— Скорее не может, — вздохнул Тейр. Немногие жилы, которые они теперь выламывали, становились из месяца в месяц все беднее, и руды вымывалось столько, что плавильня мастера Кунца работала не больше двух раз в месяц. Не то Тейр был бы сейчас в плавильне, чистил бы остывшие печи, подбрасывал топливо в ревущий огонь и следил бы, как мастер Кунц превращает черные куски в чистый дышащий жаром жидкий металл. Работай он у мастера Кунца, так не стучал бы зубами от холода. Не наняться ли к углежогам? Да только раз плавильня простаивает, так и древесный уголь мало кому требуется. Управляющий грозил закрыть рудник, если добыча не вырастет. Потому-то, сказал дядя Тейра, надзиратель так злится. Ну что же... надо просто остерегаться кобольдов.
Они добрались до низа, и Хенци спустил ведро с инструментами. Тейр натянул капюшон на светлые волосы, чтобы в них не набилась каменная пыль, и надежно укрыл затылок и шею. Они пошли по наклонной штольне в оранжевом мерцании фонарей, и на уши Тейра навалилось тягучее безмолвие камня. На многих эта тишина наводила жуть, но Тейр ощущал в ней что-то утешительное, терпеливое, неизменное, материнское. Другое дело неожиданный шум, внезапный стон смещающейся каменной глыбы — вот они были страшны.
Шагов через пятьдесят штольня разделилась на две уводящие в недра горы кривые галерейки, оставшиеся от выработки богатых медных жил. Одна круто уходила вниз, и Тейр обрадовался, что сегодня не будет таскать по ней вверх корзины с рудой. Чернели дыры, из которых после выработки жилы забрали крепежные стойки. Тейр с Фарелем пошли по верхней горизонтальной галерке. Вскоре она уперлась в каменную стену.
Фарель аккуратно поставил фонарь так, чтобы его не могли задеть летящие осколки, и взял кирку.
— Ну давай, малый.
Тейр встал так, — чтобы при размахе не задеть Фареля, и они принялись долбить тусклые пятна на камне — остатки медной жилы. Через полчаса такой работы оба начали задыхаться.
— Неужто олух Энтльбух еще не запустил мехи? — Фарель утер мокрый лоб.
— Пойди покричи, — предложил Тейр, сгребая в корзину отбитую руду, чтобы Фарель захватил ее с собой. И половины не набралось. В наступившей тишине Тейр уловил отголоски стука кирок в нижней галерейке. Порода была твердой, жилы узкими, и за последние три месяца они продвинулись на какие-то пятнадцать футов. Тейр надел сшитые ему матерью кожаные наколенники и начал долбить стенку внизу, пока не задохнулся. Тогда он разогнул ноющее тело, встал и оперся на кирку, чтобы немного отдышаться.
Фарель еще не вернулся. Тейр огляделся, потом подошел к стене забоя и прислонился к ее выщербленной иззубренной поверхности. Он прижал растопыренные пальцы к пятну руды и закрыл глаза. Гомон его мыслей растворился в неясной тишине, единой с тишиной камня. Он стал камнем. Он ощущал прожилки руды, словно сухожилие, тянущееся в его руке. Истончающийся через десять футов, сходящий на нет... и все же в нескольких футах дальше... словно косой удар меча — богатейшая жила, самородная медь, будто застывшая ледяная река, молящая о свете, чтобы она могла засиять…
— Этот металл зовет меня, — прошептал про себя Тейр. — Я его чувствовал. Я чувствую!
Но кто ему поверит! И откуда эти видения? Или они — ложь, приманки дьявола? Штуси, кожевник, когда-то в горячке бормотал о видениях, а потом у него из носа выполз длинный червяк, и он умер. Видение Тейра пульсировало опасностью, мучительно смутной, исчезающей, как туман, едва его пустоту заполняла неясность именно этого вопроса. Что?.. Его руки вцепились в камень.
Уголком глаза он уловил какое-то движение — гаснет фонарь? Или возвращается Фарель? Он, краснея, отпрянул от стены. Но шарканья сапог не было слышно, а фонарь мигал не больше обычного.
Вот оно! Тень в колеблющихся тенях... этот странной формы камень зашевелился! Тейр застыл едва дыша.
Камень распрямился — смахивающий на бурую корягу человечек, высотой фута в два с чем-то вроде кожаного фартука рудокопа на чреслах. Он хихикнул и отпрыгнул в сторону. Черные глазки блестели в лучах фонаря, точно отполированные камешки. Он подскочил в корзинке Тейра и словно положил в нее кусок руды.
Тейр сохранял неподвижность. Впервые за все время, проведенное в рудниках, он увидел гнома так близко и так ясно, а прежде — только уголком глаза вроде бы движение, но стоило ему повернуться туда, и оно как будто сливалось со стеной. Человек снова хихикнул и наклонил острый подбородок к плечу с комично вопросительным видом.
— Доброе утро, малыш, — прошептал Тейр завороженно, надеясь, что того не спугнет звук его голоса.
— Доброе утро, мастер-металльщик, — ответил кобольд дребезжащим голоском.
Он впрыгнул в корзинку, посмотрел через край на Тейра и выпрыгнул. Его движения были быстрыми и дергающимися. Тощие руки и ноги завершались длинными приплюснутыми пальцами с суставами, как узлы на корнях.
— Я не мастер. — Тейр улыбнулся, присел на корточки, чтобы не возвышаться угрожающе, и нащупал на поясе фляжку, в которую его мать перед зарей налила козьего молока. Осторожно он протянул руку к бато — широкому деревянному блюду, на которое укладывались куски лучшей руды, перевернул его, потряс, стряхивая грязь, а потом налил в него молока и приглашающе придвинул к человечку.
— Пей, если хочешь.
Тот снова захихикал и подскочил к краю. Он не поднял блюда, а наклонил голову и принялся лакать, будто кошка, — острый язычок так и мелькал. Но его блестящие глазки не отрываясь смотрели на Тейра. Молоко было выпито быстро. Кобольд сел, тоненько, но вполне внятно рыгнул и утер губы похожей на веточки кистью.
— Вкусно!
— Матушка наливает его на случай, если мне до обеда захочется пить, — машинально ответил Тейр и тут же почувствовал себя глупо. Уж наверное ему следовало схватить эту нечисть, а не пускаться с ней в разговоры. Сдавить хорошенько: пусть скажет, где скрыто золото, или серебро, или клад. Однако лицо, морщинистое, как печеное яблоко, выглядело скорее почтенным, а не злым или угрожающим.
Человечек бочком подскочил к Тейру. Тот напрягся. Медленно прохладный узловатый палец вытянулся и прикоснулся к запястью Тейра. «Вот сейчас и схватить его!» Но он не мог, не хотел пошевелиться. Кобольд проскакал по неровному полу и потерся о пятно жилы в стене. Он расплылся, словно бы таял… «Удирает!» — Мастер Кобольд, — с отчаянным усилием прохрипел Тейр, — скажи мне, где я найду свое сокровище?
Кобольд задержался, его полуприкрытые веками глазки уставились прямо на Тейра. Ответом был скрипучий полунапев, словно ворот запел, поднимая тяжелый груз:
— Воздух и огонь, мастер металльщик, воздух и огонь. Ты земля и вода. Иди к огню. Ледяная вода тебя погасит. Холодная земля закроет твой рот. Холодная земля хороша для кобольдов, а не для мастеров-металльщиков. Могильщик, могильщик, иди к огню и живи!
Он втаял в жилку, оставив после себя только замирающее хихиканье. Загадки! Задай проклятущему гному прямой, простой вопрос, а в ответ услышишь загадку. Мог бы заранее знать! А голосишко звучал так, что слова получали двойной смысл. Могильщик! Хмурый рудокоп? Или человек, который сам себе вырубает могилу? И о ком это? О нем, о Тейре? От стынущего на коже пота его до костей пробрал озноб. Дрожа, он упал на колени. Сердце у него колотилось, в ушах стоял рев, точно в печи мастера Кунца, когда работают мехи. И в глазах потемнело… нет, огонек в фонаре стал маленьким, тусклым… Но ворвани же было вдосталь!
В уши режуще ворвался голос Фареля:
— Богоматерь, ну и смердит же здесь! — А потом:
— Эй, малый, э-эй!
Сильные пальцы сомкнулись на плече Тейра и грубо подняли на ноги. Тейр зашатался. Фарель выругался, закинул руку Тейра себе на шею и повел по штольне.
— Дурной воздух, — сказал Фарель. — Вентиляционные мехи вовсю работают. Наверное, трубу засорило. Черт! Может, кобольды закупорили.
— Я видел кобольда, — сказал Тейр. Сердце у него стучало все так же, но в глазах прояснялось, хотя что можно толком увидеть среди теней в сердце горы?
— Камнем в него швырнул? — сказал Фарель с надеждой.
— Напоил молоком. Ему как будто понравилось.
— Олух! Господи помилуй! Мы стараемся очистить рудник от нечисти, а не приваживать новых! Покорми его, так он заявится опять со всей своей братией. Понятно, почему от них тут деваться некуда!
— Да я в первый раз увидел кобольда. И он вроде был очень приветлив.
— Брр! — Фарель покачал головой. — Скверный воздух, вот что. От него всякое привидится.
Они вышли к началу развилки. Воздух тут был достаточно свежим. Фарель посадил Тейра возле деревянной трубы, через которую мехи гнали воздух в нижние штольни.
— Посиди тут, а я сбегаю за мастером Эптльбухом. Потерпишь, а?
Тейр кивнул, и Фарель скрылся в туннеле. Тейр услышал, как он, стоя у ствола, орет, перекрикивая скрип и стоны деревянных механизмов. Тейра все еще бил озноб. Он покрепче обхватил руками грудь и поджал ноги под себя. Фарель забрал фонарь, и вокруг сомкнулась чернота.
Наконец вернулся Фарель с мастером Энтльбухом, который поднес фонарь к лицу Тейра и с тревогой вгляделся в него. Он расспросил Тейра, что он чувствовал, и пошел назад по штольне с Фарелем, стуча палкой по деревянной трубе. Потом вернулся Фарель с фонарем и инструментами Тейра.
— Обвал проломил трубу. Мастер Энтльбух сказал, чтоб в верхнем забое сегодня не работали. Как оправишься, спустись в нижний, поможешь подносить корзины.
Тейр кивнул и встал на ноги. Фарель открыл свой фонарь, чтобы Тейр мог взять огня для своего. «Воздух и огонь, — подумал Тейр. — Жизнь».
Теперь ему стало заметно легче, и он спустился по нижней галерейке в поисках других рудокопов. Он осторожно ступал по крутому наклону, чтобы не расплескать ворвань, и еще более осторожно слезал по приставной лестнице вниз еще на тридцать футов. Эта нижняя галерейка осталась после выработки извилистой жилы, сначала уходившей вниз, а затем повернувшей вверх. В дальнем конце четверо парами посменно рубили породу и сортировали отколотые куски, что заодно служило и отдыхом. Они поздоровались с ним обычным тоном — Никлаус бодрым, Бирс унылым, а остальные двое не слишком бодро и не слишком уныло.
Тейр наложил отобранную руду в корзину, поднял ее на плечо и пошел вниз-вверх по галерейке к стволу. Там ссыпал руду в кожаное ведро, взобрался по перекладинам, повесив корзину на локоть, воротом поднял ведро, пересыпал руду в корзину, отнес ее к стволу клети, опрокинул руду в большую деревянную бадью и крикнул Хенци, который взялся за большой ворот, и бадья исчезла из вида в стволе. А Тейр пошел насыпать корзину еще раз, а потом еще раз, пока не потерял счет. Он совсем изнемог от работы и голода, когда Хенци наконец спустил ведро с хлебом, сыром, пивом и ячменной водой. Всему этому рудокопы в нижнем забое оказали куда более приветливый прием, чем прежде Тейру.
После обеденного перерыва к ним присоединился Фарель.
— Мы с мастером Энтльбухом выпилили разбитый кусок трубы, и он пошел за новым целым, отпиленным по мерке.
Фареля встретили обычным бурканьем. Тейр поработал киркой и молотом там, где порода была особенно твердой — камень звенел, осколки разлетались во все стороны. Руки, спина и шея у него все сильнее ныли, рудничные запахи словно набивались в голову — запахи холодной сухой пыли, нагретого металла, горящей ворвани, ее едкого дыма (ведь ворвань эта была не самой лучшей), пропотевшей шерсти, дыхания его товарищей, разившего луком и сыром.
Когда они наконец отбили достаточно хорошей руды, чтобы наложить корзину с верхом, Тейр и Фарель понесли ее вместе. Они прошли полпути до лестницы, когда в оранжевом свете фонаря мелькнула изогнутая фигурка, скользящая вдоль стенки штольни.
— Проклятое демонское отродье! — крикнул Фарель. — Проваливай!
Он выпустил ручку корзины, взмахнул киркой и запустил ее в кобольда. Тихо охнув, фигурка слилась с камнем.
— Ха! Вроде бы я его задел! — сказал Фарель и шагнул к кирке, которая вонзилась в стену.
— — Зря ты, — сказал Тейр, волей-неволей выпустив и свою ручку. Он поставил фонарь на руду. — Они кроткие создания и никакого вреда вроде бы не чинят — просто, что ни случится, винят их.
— Не чинят, как бы не так! — проворчал Фарель, дергая кирку, которая крепко застряла. Он дернул еще раз, потом уперся ногой в стену и рванул. Кирка выскочила, отломив большой кусок породы, а Фарель отлетел назад и стукнулся затылком о крепежную стойку. — Не вредят! — завопил он, потирая голову. — Это, по-твоему, не вредят? — Он поднялся с пола.
От новой дыры поползла щель, странно темнея на глазах у Тейра. Из нее засочилась вода.
— О-ох! — прохрипел Фарель, глядя через его плечо.
Гора застонала — глубокие содрогания, которые Тейр каким-то образом слышал не ушами, а нутром. Капли превратились в струйку, потом в струю, которая ударила в противоположную стену. Из глубины штольни донеслись треск, крики и агонизирующий вопль.
— Кровля рушится! — с ужасом взвизгнул Фарель. — Бежим! — Он бросил кирку и кинулся вверх по штольне. Тейр побежал за ним, испуганно поднимая руки, чтобы не стукнуться в темноте лбом о поперечный брус крепи.
У подножия лестницы они остановились.
— Но ведь ничего больше не обвалилось, — сказал Тейр растерявшемуся Фарелю.
— Пока, — ответил Фарель. Его рука появилась из ниоткуда, нашаривая Тейра. Тейр схватил ее. Она была ледяной от пота.
— Похоже, там внизу кого-то поранило, — сказал Тейр.
Он услышал, как сглотнул Фарель.
— Я сбегаю за мастером Энтльбухом, — сказал Фарель не сразу. — Приведу подмогу. А ты вернись, посмотри, что случилось.
— Ладно. — Тейр повернулся и побрел назад по штольне. Он ощущал всю тяжесть горы, нависающей сверху. Если гора еще содрогнется, бревна крепи переломает, как лучинки. «Холодная земля закроет твой рот, могильщик…» Оттуда, куда он брел, больше не доносились ни вопли, ни крики, только шипение воды.