Страница:
— Слишком много работы. Да еще тяжелой, — захныкал кобольд.
— А вы работайте сообща.
— Мы не можем ходить по солнцу.
— День пасмурный, и скоро вечер! Тот угол сада уже накрыла тень.
— Прежде один глоточек, мастер-металльщик, а? Тейр провел пальцами по мазку молока на стене и помахал ими под носом кобольда.
— Нравится? Хорошо? Так сначала принеси нам медь.
— Ты обманешь, надуешь нас, э?
— Если вы сделаете, что он просит, — сказала высокая женщина, — вы получите свою награду. Даю вам мое слово! — Ее глаза впились в глаза кобольда, и он отпрянул, как обожженный.
— Слово дамы, слышали? — пропел он своим товарищам.
— Будьте осторожны, малыши, — сказал Тейр. — Прячьтесь от темного человека, которого зовут Вителли. Боюсь, он может причинить вам зло.
Кобольд оскорбление взглянул на него:
— Будто мы сами не знаем, мастер-металльщик.
— А вы… — Тейр внимательно посмотрел на него, — .. вы не видели сеньора Пия? Он убит? Или жив?
Кобольд отпрянул и прильнул к камню.
— Друг Пия жив, но не встает. Много слез в его глазах.
— А дама Пия? Герцогиня? Джулия? Что с ними?
— Их держат слишком высоко в воздухе. Кобольдам туда нельзя.
— Хорошо. Отправляйтесь! Чем скорее вернетесь, тем скорее получите вознаграждение. — Тейр вздохнул и встал, памятуя о балках над головой.
Они все поднялись в кухню. Руберта тщательно протерла венецианский бокал, налила в него пива, хлопнула Тича по протянувшейся руке и подала бокал высокой женщине, которая послушно села и начала прихлебывать укрепляющий напиток. Фьяметта, Тейр и Тич вышли во двор.
Когда они с отцом только приехали в Монтефолью, то часто завтракали здесь за деревянным столом на свежем воздухе. Тогда дворик напоминал сад — такой прохладный, мирный! Цветы в горшках, фонтан. Но теперь он от стены до стены был отдан под создание Персея. Деревянный стол задвинули под галерею, завалили инструментами и всяким хламом. Горн — кирпичный улей высотой с Тейра — стоял на основании из утрамбованной земли, выкопанной из ямы для отливки. Оно было облицовано плитками, которыми прежде был красиво вымощен дворик.
Фьяметта заглянула в горн. Тейр уже уложил первый слой сухих сосновых дров. Тич тщательно почистил и накрыл густо обмазанной глиной деревянный желоб, который наклонно шел от пода горна к отверстию в форме. Ворот из бревен, с помощью которого форму бережно опустили в яму, а потом должны были использовать, чтобы поднять из нее готовую статую, пока оттащили в сторону. Глиняную глыбу стягивали железные обручи, как при отливке колокола, объяснил ей отец. Чтобы форма не развалилась под тяжестью расплав-, ленного металла.
Фьяметта обошла яму, обдумывая, как приготовить все к заклинанию. Тело Ури надо положить у края напротив горна. Во взаимодействие сил сам горн включать нужды нет. Во-первых, Тейру с Тичем пришлось бы все время пересекать ее линии, чтобы подкладывать дрова, следить за плавкой и налаживать мехи. Простой процесс плавки бронзы магии не требовал. Направить нетерпеливый дух Ури в рождающуюся статую надо будет в тот момент, когда Тейр вышибет железную втулку в основании горна, и металл польется в форму. Тут Фьяметта сообразила, что не очень представляет себе, как происходит остывание. Железные обручи надо будет разнять, чтобы освободить… Ури. Но если поспешить, форма может развалиться, и статуя оплывет. А если промедлить, оно слишком затвердеет. Отец всегда говорил, что самое трудное — соразмерить. И вот она соразмеряет-рассоразмеряет заклятие.
«Нет, я сошла с ума!» Какой-то странный звук донесся с той стороны, где был прикован лозимонец Фьяметта не сразу сообразила, что это из-под кляпа вырывался вопль Перепуганный солдат отскочил на длину цепи. По другую сторону столба на него с писком пятились два кобольда с медным слитком между ними Лозимонец пытался перекреститься и хрипел сквозь тряпку во рту:
— Демоны! Демоны посредь бела дня!
— Урод! Урод-человек! — пищали кобольды. Собственно, наступили уже сумерки, решила Фьяметта, взглянув на небо Двор погрузился в тень, а по лиловеющему небу мчались клубящиеся тучи Становилось прохладно. Собирался дождь.
— Сюда? — Тейр сделал знак кобольдам положить их ношу у горна Тич бросился на кухню сообщить новость Когда он возвратился с Рубертой и безымянной женщиной, у ног Тейра как раз появилась вторая пара гномов. Было что-то омерзительно натуральное в том, как земля словно выдавливала их из себя Фьяметте вспомнился ярмарочный шут, который вот так выдавливал из раздутого рта яйцо в скорлупе. Но они притащили еще слиток А первая парочка с хихиканьем нырнула в землю И тут появилась третья, весело стрекоча.
Тейр начал аккуратно укладывать слитки в горн и перекладывать их новыми дровами Мастер Бенефорте занял всю нижнюю кладовую отборными сосновыми поленьями и оставил их там хорошенько сохнуть специально для этой отливки. Часть забрали лозимонцы. Что, если се отец заранее определил их количество? Ну, Тейр разберется. А из земли все выскакивали и выскакивали новые кобольды. Или те же самые? Она скоро потеряла им счет — Она — но не Тейр — Последний? — объявил он Фьяметта подошла к нему Попятившись, он закрыл чугунную дверцу, через которую накладывал слитки и поленья. Тыльной стороной грязной ладони он отбросил волосы с глаз Он был большой, теплый, синие глаза сияли Даже нелепо короткая туника, открывавшая его голые икры, не придавала ему смешного вида.
Его могут сжечь за это. Из-за нее. Но тут было и что-то, не имеющее отношения к Ферранте. Она ощущала силу искусства, необоримо рвущуюся наружу, решимость завершить. Случались дни, когда она ненавидела отца, пожирающего не только себя, но и других во имя этой решимости. И ей совсем не понравилось обнаружить в себе то, что она ненавидела в огне.
— Тебе страшно? — спросила она Тейра.
— Нет. Да. Страшно, что я могу погубить эти прекрасные приготовления. Ведь даже горн — произведение искусства Неудивительно, что ею дух медлил тут, лишенный жизни, когда подобное близилось к завершению. Еще чудо, что он не стонет в этом дворе. Если мне удастся, твой батюшка получит выкуп за невесту, достойный тебя, и к черту сына бедного рудокопа!
«Нет!» — Тейр, ты понимаешь, я ведь не знаю, что сделается со статуей, когда заклятие утратит силу. «И с Ури тоже».
— С медным зайчиком ничего не случилось, ты сама говорила. Она будет великолепной, вот увидишь! — Он помолчал. — Можно разжечь огонь.
— Это моя работа. — Фьяметта повеселела от приятного воспоминания, — Я всегда все разжигала для батюшки.
Они на миг взялись за руки, потом Тейр отступил, Фьяметта закрыла глаза. «Для вас, батюшка!» И для аббата Монреале, и Асканио, и его матушки, и бедных сеньора Пия и дамы Пии, и Тича, и Руберты, и ее племянницы, и дамы без имени. Для всей Монтефольи…
— Пиро!
В горне взревело пламя, затем рев перешел в басистое шипение. Тейр взялся за одни мехи, а по ту сторону улья Тич встал ко вторым. В укромном месте под галереей сидела безымянная дама, с интересом следя за происходящим. Всколыхнувшееся в горне пламя вызвало ответный одобрительный блеск в ее глазах. Она запахнула в свой плащ кобольда — одного из примостившейся у ее ног кучки — и он с обожанием поднял к ней морщинистое лицо. В сумерках можно было почти убедить себя, что это дети. Почти.
Несколько искр поднялось на волне жара из отверстий горна, но дыма почти не было. Дрова горели жарко, звонко, чисто, как и полагалось. И... и не очень заметно, тихо надеялась Фьяметта. «Но лучше нам не мешкать!» Она позвала на помощь Руберту, и вместе они принесли носилки с телом Ури в сумрак двора. Отблесков горна было достаточно, чтобы не спотыкаться, но для дальнейшего она велела Руберте посветить ей фонарем, — Я могу начертить фигуру и разложить символы, а потом отдохнуть, пока будет плавиться бронза. Только нам всем надо будет следить, чтобы не наступить на линии. Я начерчу их так близко к носилкам и яме и так плотно, как сумею. Свети ровнее, чтобы я могла вести непрерывную линию.
— А где мел, деточка?
— В этом заклинании мел не применяется. — Фьяметта опустилась на колени и достала из корзинки с инструментами и различными предметами, которые собрала заранее, острый ножичек. Потом закатала правый рукав и отогнула ладонь, выставляя запястье. Поглядела на свои вены и ойкнула.
Руберта испуганно прижала пальцы к губам и посоветовала слабым голосом:
— Вдоль сухожилий, голубка, а не поперек. То есть если хочешь и после писать и заниматься рукоделием.
— Э... правильно. Хорошая мысль. Спасибо. Вот это было трудно! «А ты думай, что так готовишься рожать!» Линии надо было чертить собственной кровью мага. Ничья другая не годилась. Ей следовало отдать должное отцу: нелегкий способ! Она вонзила острие в кожу и провела им по своей плоти. Ей пришлось повторить это, прежде чем кровь потекла достаточно обильно, чтобы ее хватило на все линии, чертить которые нужно было указательным пальцем Она очистила свои мысли, подошла к носилкам и начала К тому времени, когда она, шепча формулы, завершила полный круг, в голове у нее был туман, Еще одна трудность с соразмерностью. Она перестала надавливать на руку, и кровь перестала сочиться Лучше посидеть немножко на земле.
— Уже расплавилась? — прохрипел Тич, почти повисая на мехах — Пора добавлять олово?
— Куда там! — Тейр высунул голову из-за горна и ухмыльнулся ему. — Если добавить олово слишком рано, оно не сплавится, и твои труды и расходы все пропадут впустую. Нам еще не один час понадобится.
Тич застонал. Однако после недолгих переговоров шепотом из угла, где сидела безымянная дама, выбралась пара хихикающих кобольдов и сменила его у мехов, подпрыгивая и повисая па ручке точно пара мартышек Тич, мокрый от испарины, сел отдохнуть возле Фьяметты. Остальные кобольды присоединились к своим товарищам, то и дело в своих теневых ипостасях с хохотом и уханьем ныряя в горн и выныривая оттуда. Оранжевые отблески огня озаряли демоническое зрелище Лозимонцу оно и вовсе представилось видением ада. Куда девалась его презрительная насмешливость! Натянув цепь до отказа, он скорчился, хныкал и рыдал, а глаза у него закатывались, посверкивая белками Руберта обнесла всех разбавленным вином, хлебом и твердой чесночной колбасой. Фьяметта с благодарностью грызла колбасу, но думала «Нам необходимо как-то ускорить плавку!» Ax, батюшка! «Еще чудо, что он не стонет в этом дворе», — сказал простодушно Тейр. И правда чудо. Где мастер Бенефорте? Почему его тень не устремляется сюда к тому, на чем сосредотачивались все его помыслы? И не в расстоянии тут дело — появился же он у стен монастыря! Она закрыла глаза и попыталась не думать ни о чем, а только слушать и ощущать. «Батюшка?» Ничего нигде. Если он не здесь, значит, не волен в этом. Скован или полускован. Ей представилось, как Вителли загоняет его во все более и более тесное пространство: комната, начертанная мелом фигура и, наконец, окружность пальца. Когда ему это удастся?
«Очень скоро», — подумала она со страхом. А сам Вителли? Хотя она вела свои приготовления втайне, все равно они должны привлечь его магическое внимание, если он ведет поиски. Если ее отца и Вителли тут не чувствуется, значит, они целиком заняты друг другом. "Это как поединок. И мастер Бенефорте проигрывает.. " Фьяметта открыла глаза, встала и подошла к горну. Тейр опустил с плеч свое одеяние и, голый по пояс, лоснясь потом в жарком свете, просовывал в окошечко длинную железную мешалку.
— Плавится? — с тревогой спросила Фьяметта.
— Начинает.
Она закрыла глаза, сосредоточилась и произнесла нараспев:
— Пиро. Пиро! Пиро! — И умолкла, испытывая головокружение. А когда она открыла рот, ее дыхание превратилось в пар. Огонь ревел, оранжевые искры, закручивая спирали, вылетали из отверстий, и поднявшийся ветер уносил их во мрак.
— Фьяметта, побереги силы. — Широкая ладонь Тейра легла ей на плечо.
— У нас осталось мало времени, я чувствую. «И я боюсь».
— У нас получится! — Он крепче сжал ее плечо. — Отливка будет великолепной!
В ярком синем блеске его глаз она почти поверила. Пошатываясь, подошел Тич с двойной охапкой сосновых поленьев и со стуком бросил их у своих ног.
— Последние! — пропыхтел он.
— Как! — воскликнул Тейр. — Уже? — И он с тревогой взглянул в окошечко.
— Больше ни единой щепки не осталось, как ни жалко, — ответил Тич.
— Ладно, положим эти.
Очи вместе побросали поленья в горн, с мехами управлялись кобольды.
Тейр всунул в окошечко мешалку и поворочал ею.
— Пожалуй, надо положить остальное олово. А тогда уже недолго, Фьяметта.
Она кивнула и, отступив на шаг, следила, как отблески огня играют на его лице, пока он размешивал плавящуюся массу. «Он тоже испытывает ее — страсть сотворения». На сердце у нее потеплело, а губы изогнулись в невольной радостной улыбке. «Какой он красивый сейчас. Точно вырезан из слоновой кости. Мой погонщик мулов. Кто бы мог подумать?» Внезапно зубы Тейра оскалились.
— Нет! — простонал он, начал мешать сильнее, потом отступил, не выдержав жара. — Он спекается!
— А что это значит? — в недоумении спросил Тич, испуганный отчаянием в голосе и на лице Тейра.
— Это значит, что отливка погублена. Металл загустевает. — Он топнул босой ногой, бросил мешалку наземь и выпрямился, весь дрожа. Тич ссутулился. Фьяметта перестала дышать Руберта застонала Кобольды запищали в растерянности.
Тейр откинул голову.
— Нет! — взревел он, — Должен быть способ спасти отливку! Еще дров, еще олова!
— Так больше ведь нет, — робко возразил Тич.
— Как бы не так! Сейчас я подкину дров! — Тейр кинулся через двор к старому деревянному столу и опрокинул его, со стуком сбросив все, что его загромождало. Вопя, как безумный, он ударил по столу молотом. — Сухой дуб! Ничто не горит так жарко! Еще, Фьяметта, Руберта! Все, что есть в доме из дуба! Скамьи, столы, полки, стулья — тащите их сюда. Торопитесь! Кобольды, ко мне! Работайте мехами, чудища. Подсуньте эти доски под решетку, куда сыплется зола, пусть жар поднимается вверх!
Следующие несколько минут превратились в вакханалию разрушения. Тейр один приволок большой рабочий стол, точно в священном безумии, удесятеряющем силы. Фьяметта даже испугалась, как бы у него снова не лопнул шов, который она наложила с таким старанием Тейр, Тич и даже кобольды рубили и ломали мебель. Кобольды, казалось, получали большое удовольствие — они радостно повизгивали и урчали. Руберта даже бросила в огонь свои деревянные ложки. Огонь ревел, искры и языки пламени вырывались из отверстий потоком, устремляющимся в небеса. Снаружи это, наверное, походило на сигнальный костер.
Задыхаясь, Тейр открыл окошечко и снова помешал. Лицо у него вытянулось, плечи сгорбились, он скорчился, почти прижимая к коленям опаленные, закопченные щеки и лоб.
— Мало… — еле выговорил он. — Кончено . Тейр перевалился на бок, глядя в никуда. Фьяметта перегнулась пополам, испытывая ту же внутреннюю боль. Почти добиться и потерпеть неудачу… Бог не ждет их смерти, чтобы обречь их на вечные муки. Муки эти начинаются здесь, сейчас.
— Оловянная посуда… — прошептал Тейр в дымном безмолвии.
— Что?
— Оловянная посуда! — закричал он. — Несите мне всю, какая есть у вас в доме! — И, никого не дожидаясь, кинулся на кухню, откуда появился вновь, таща в охапке видавшие виды тарелки, подносы, миски. Торопливо побросал их в пасть горна и кинулся за другими. Фьяметта взбежала на галерею и пронеслась по верхним комнатам. Она вернулась с кружкой, помятым тазиком для омовения рук и парой магических подсвечников, свечи а которых зажигались по слову любого человека — лозимонцы не распознали их замечательного свойства. Руберта принесла оловянные ложки. Всего в горн полетело более ста фунтов металла. Тейр покидал все это туда, хрипло дыша. Размешал, подложил еще дубовых обломков мебели, снова помешал. Всепожирающий огонь ревел, заглушая раскаты грома над озером.
— Плавится! — ликующе взвыл Тейр, оскалившись в безумной улыбке. — Становится жидким. Как прекрасно! Фьяметта, готовься.
Она бросилась к намеченному месту — вершине треугольника между головой Ури и ямой, опустилась на колени среди комьев развороченной земли. Но как она сумеет думать, обрести властное спокойствие мастера мага среди этого сатанинского шума и хаоса? «Для того-то ты и выучила заклинание наизусть. Не думай, делай!» Она прикоснулась к шести разложенным перед ней травам, ножу, кресту. Помазала порошками лоб и губы. Подчиняясь нежданному порыву, осенила себя торопливо крестным знамением. Воимя-Отца-Сына-и-Святого-Духа. Господь! «Да восхвалим... да восхвалим Господа за все чудеса». Она закрыла глаза, распахнула свои мысли и сердце. Ури был давящей силой, грозной волей, ждущей рядом с ней — на три четверти ярость и на четверть ужас. От его веселого обаяния почти не осталось Следа. «Во мне жила любовь к тебе.» Она открыла газа, посмотрела на Тейра и кивнула Тич сдернул, холст, укрывавший желоб, Тейр схватил изогнутый железный лом и выбил втулку из пода горна. Оттуда хлынул поток белого огня, разгоняя сумрак. Он заструился вниз через линию запекшейся крови Фьяметты и полился в отверстие великой глиняной формы — река света, текущая с быстротой разогретого масла.
Ури заструился через Фьяметту. Тысяча тысяч обрывочных воспоминаний, кульминирующих в жуткой тьме его смерти — и все в движении… Ее рот раскрылся, спина изогнулась в агонии. «Жжет, как жжет!» Божья Матерь. Божья…
Над ними в ревущем столбе жара загорелась деревянная галерея. Желтые языки пламени лизали столбики балюстрады и перила. Входная дверь затряслась под мощными ударами, с улицы донеслись разъяренные крики. Но огонь все разливался и разливался по жилам Фьяметты. Она не осмеливалась пошевелиться, не осмеливалась нарушить… Вот-вот она, вспыхнет, как галерея, превратится в живой факел… Тич бросился к лестнице с жалким ведром воды. Тейр поднял молот с земли.
В прихожей дверь опрокинулась на плиты пола. В проем, увлекаемые инерцией, влетели три лозимонских солдата, держа таран. За ними, продолжая хрипло кричать, вошел с обнаженным мечом их начальник. Бородатый, свирепый, изрыгая ругательства из черного провала рта. Последняя капля сияющего жидкого металла скатилась с желоба в форму. Сила магии внезапно покинула Фьяметту. Словно разжалась державшая ее рука, и она скорчилась на земле, не способная пошевелиться, почти не способная дышать, не зная, преуспела она или потерпела неудачу.
Лозимонцы вбежали во двор и растерянно остановились, несомненно ошеломленные открывшимся перед ними хаотичным зрелищем; горящая галерея, кричащие женщины (Руберта и безымянная дама бежали за Тичем, тоже с ведрами), прыскающие во все стороны кобольды и страж, дико бьющийся в своих оковах, завывая сквозь кляп, Фьяметта, прижимаясь щекой к земле, захихикала. Тейр стоял, помахивая молотом. Один человек с рабочим инструментом против четырех солдат с мечами. Фьяметта перестала хихикать, перекатилась на другой бок и устремила стекленеющий взгляд в яму. Что произошло там?
«Выпусти меня!» — требовал кто-то. Фьяметта решила, что слышит это не ушами. «Выпусти меня!» — Тейр, — просипела она, — спрыгни туда, сбей обручи. Железные стягивающие обручи.
Он поглядел на нее, на форму, на лозимонцев, которые медленно двигались вперед, осторожно тыча перед собой мечами, будто их подстерегали невидимые враги. Он соскользнул в яму и начал бить молотом по защелкам обручей. Сердце Фьяметты заколотилось. Что, если еще рано? Что, если форма развалится и Тейра зальет раскаленная добела жидкая бронза… Один обруч распался, второй, третий. Горла Фьяметты коснулось острие меча, прижало к земле. Она подняла глаза на темное бородатое лицо — ни искры души, ни искры ума, почти ничего человеческого.
— Бросай молот и вылезай, или я ее проткну! — рявкнул лозимонский лейтенант. Тейр положил молот, подтянулся и перекатился через противоположный край ямы. Он корчился, точно большая лягушка, опираясь на колени и ладони, и растянул губы в усмешке Глаза у него горели, он с трудом переводил дух.
В яме начала лопаться глина — словно одна за другой разбивались миски. Обваливались куски, разбиваясь на мелкие осколки, рассыпаясь прахом. В глубине трещин проглядывало что-то, красное как кровь.
Что-то стряхивало с себя глину, точно собака — налипший на шерсть снег. Сначала возникла отрубленная голова, схваченная и высоко поднятая сильной рукой. Вишнево-красные бронзовые змеи извивались, как пряди всклокоченных волос. Плечи согнулись, расправились, На свободу вырвалась мускулистая рука, сжимая изогнутый меч. Затем крылатый шлем и дернувшееся кверху мужское лицо. Но не безмятежное лицо неведомого грека, нет!
«Это Ури! — подумала Фьяметта. — Совсем как живой. Даже с рябинами!» Увидев рябины, она невыразимо обрадовалась.
Пышущий жаром взгляд поднялся, нашел щербатого лейтенанта. «Помнишь меня? — безмолвно кричали пылающие глаза. — Ибо я тебя помню!» Бронзовые губы улыбнулись в жуткой угрозе.
Тут лейтенант не выдержал и с криком бросился бежать.
— А вы работайте сообща.
— Мы не можем ходить по солнцу.
— День пасмурный, и скоро вечер! Тот угол сада уже накрыла тень.
— Прежде один глоточек, мастер-металльщик, а? Тейр провел пальцами по мазку молока на стене и помахал ими под носом кобольда.
— Нравится? Хорошо? Так сначала принеси нам медь.
— Ты обманешь, надуешь нас, э?
— Если вы сделаете, что он просит, — сказала высокая женщина, — вы получите свою награду. Даю вам мое слово! — Ее глаза впились в глаза кобольда, и он отпрянул, как обожженный.
— Слово дамы, слышали? — пропел он своим товарищам.
— Будьте осторожны, малыши, — сказал Тейр. — Прячьтесь от темного человека, которого зовут Вителли. Боюсь, он может причинить вам зло.
Кобольд оскорбление взглянул на него:
— Будто мы сами не знаем, мастер-металльщик.
— А вы… — Тейр внимательно посмотрел на него, — .. вы не видели сеньора Пия? Он убит? Или жив?
Кобольд отпрянул и прильнул к камню.
— Друг Пия жив, но не встает. Много слез в его глазах.
— А дама Пия? Герцогиня? Джулия? Что с ними?
— Их держат слишком высоко в воздухе. Кобольдам туда нельзя.
— Хорошо. Отправляйтесь! Чем скорее вернетесь, тем скорее получите вознаграждение. — Тейр вздохнул и встал, памятуя о балках над головой.
Они все поднялись в кухню. Руберта тщательно протерла венецианский бокал, налила в него пива, хлопнула Тича по протянувшейся руке и подала бокал высокой женщине, которая послушно села и начала прихлебывать укрепляющий напиток. Фьяметта, Тейр и Тич вышли во двор.
Когда они с отцом только приехали в Монтефолью, то часто завтракали здесь за деревянным столом на свежем воздухе. Тогда дворик напоминал сад — такой прохладный, мирный! Цветы в горшках, фонтан. Но теперь он от стены до стены был отдан под создание Персея. Деревянный стол задвинули под галерею, завалили инструментами и всяким хламом. Горн — кирпичный улей высотой с Тейра — стоял на основании из утрамбованной земли, выкопанной из ямы для отливки. Оно было облицовано плитками, которыми прежде был красиво вымощен дворик.
Фьяметта заглянула в горн. Тейр уже уложил первый слой сухих сосновых дров. Тич тщательно почистил и накрыл густо обмазанной глиной деревянный желоб, который наклонно шел от пода горна к отверстию в форме. Ворот из бревен, с помощью которого форму бережно опустили в яму, а потом должны были использовать, чтобы поднять из нее готовую статую, пока оттащили в сторону. Глиняную глыбу стягивали железные обручи, как при отливке колокола, объяснил ей отец. Чтобы форма не развалилась под тяжестью расплав-, ленного металла.
Фьяметта обошла яму, обдумывая, как приготовить все к заклинанию. Тело Ури надо положить у края напротив горна. Во взаимодействие сил сам горн включать нужды нет. Во-первых, Тейру с Тичем пришлось бы все время пересекать ее линии, чтобы подкладывать дрова, следить за плавкой и налаживать мехи. Простой процесс плавки бронзы магии не требовал. Направить нетерпеливый дух Ури в рождающуюся статую надо будет в тот момент, когда Тейр вышибет железную втулку в основании горна, и металл польется в форму. Тут Фьяметта сообразила, что не очень представляет себе, как происходит остывание. Железные обручи надо будет разнять, чтобы освободить… Ури. Но если поспешить, форма может развалиться, и статуя оплывет. А если промедлить, оно слишком затвердеет. Отец всегда говорил, что самое трудное — соразмерить. И вот она соразмеряет-рассоразмеряет заклятие.
«Нет, я сошла с ума!» Какой-то странный звук донесся с той стороны, где был прикован лозимонец Фьяметта не сразу сообразила, что это из-под кляпа вырывался вопль Перепуганный солдат отскочил на длину цепи. По другую сторону столба на него с писком пятились два кобольда с медным слитком между ними Лозимонец пытался перекреститься и хрипел сквозь тряпку во рту:
— Демоны! Демоны посредь бела дня!
— Урод! Урод-человек! — пищали кобольды. Собственно, наступили уже сумерки, решила Фьяметта, взглянув на небо Двор погрузился в тень, а по лиловеющему небу мчались клубящиеся тучи Становилось прохладно. Собирался дождь.
— Сюда? — Тейр сделал знак кобольдам положить их ношу у горна Тич бросился на кухню сообщить новость Когда он возвратился с Рубертой и безымянной женщиной, у ног Тейра как раз появилась вторая пара гномов. Было что-то омерзительно натуральное в том, как земля словно выдавливала их из себя Фьяметте вспомнился ярмарочный шут, который вот так выдавливал из раздутого рта яйцо в скорлупе. Но они притащили еще слиток А первая парочка с хихиканьем нырнула в землю И тут появилась третья, весело стрекоча.
Тейр начал аккуратно укладывать слитки в горн и перекладывать их новыми дровами Мастер Бенефорте занял всю нижнюю кладовую отборными сосновыми поленьями и оставил их там хорошенько сохнуть специально для этой отливки. Часть забрали лозимонцы. Что, если се отец заранее определил их количество? Ну, Тейр разберется. А из земли все выскакивали и выскакивали новые кобольды. Или те же самые? Она скоро потеряла им счет — Она — но не Тейр — Последний? — объявил он Фьяметта подошла к нему Попятившись, он закрыл чугунную дверцу, через которую накладывал слитки и поленья. Тыльной стороной грязной ладони он отбросил волосы с глаз Он был большой, теплый, синие глаза сияли Даже нелепо короткая туника, открывавшая его голые икры, не придавала ему смешного вида.
Его могут сжечь за это. Из-за нее. Но тут было и что-то, не имеющее отношения к Ферранте. Она ощущала силу искусства, необоримо рвущуюся наружу, решимость завершить. Случались дни, когда она ненавидела отца, пожирающего не только себя, но и других во имя этой решимости. И ей совсем не понравилось обнаружить в себе то, что она ненавидела в огне.
— Тебе страшно? — спросила она Тейра.
— Нет. Да. Страшно, что я могу погубить эти прекрасные приготовления. Ведь даже горн — произведение искусства Неудивительно, что ею дух медлил тут, лишенный жизни, когда подобное близилось к завершению. Еще чудо, что он не стонет в этом дворе. Если мне удастся, твой батюшка получит выкуп за невесту, достойный тебя, и к черту сына бедного рудокопа!
«Нет!» — Тейр, ты понимаешь, я ведь не знаю, что сделается со статуей, когда заклятие утратит силу. «И с Ури тоже».
— С медным зайчиком ничего не случилось, ты сама говорила. Она будет великолепной, вот увидишь! — Он помолчал. — Можно разжечь огонь.
— Это моя работа. — Фьяметта повеселела от приятного воспоминания, — Я всегда все разжигала для батюшки.
Они на миг взялись за руки, потом Тейр отступил, Фьяметта закрыла глаза. «Для вас, батюшка!» И для аббата Монреале, и Асканио, и его матушки, и бедных сеньора Пия и дамы Пии, и Тича, и Руберты, и ее племянницы, и дамы без имени. Для всей Монтефольи…
— Пиро!
В горне взревело пламя, затем рев перешел в басистое шипение. Тейр взялся за одни мехи, а по ту сторону улья Тич встал ко вторым. В укромном месте под галереей сидела безымянная дама, с интересом следя за происходящим. Всколыхнувшееся в горне пламя вызвало ответный одобрительный блеск в ее глазах. Она запахнула в свой плащ кобольда — одного из примостившейся у ее ног кучки — и он с обожанием поднял к ней морщинистое лицо. В сумерках можно было почти убедить себя, что это дети. Почти.
Несколько искр поднялось на волне жара из отверстий горна, но дыма почти не было. Дрова горели жарко, звонко, чисто, как и полагалось. И... и не очень заметно, тихо надеялась Фьяметта. «Но лучше нам не мешкать!» Она позвала на помощь Руберту, и вместе они принесли носилки с телом Ури в сумрак двора. Отблесков горна было достаточно, чтобы не спотыкаться, но для дальнейшего она велела Руберте посветить ей фонарем, — Я могу начертить фигуру и разложить символы, а потом отдохнуть, пока будет плавиться бронза. Только нам всем надо будет следить, чтобы не наступить на линии. Я начерчу их так близко к носилкам и яме и так плотно, как сумею. Свети ровнее, чтобы я могла вести непрерывную линию.
— А где мел, деточка?
— В этом заклинании мел не применяется. — Фьяметта опустилась на колени и достала из корзинки с инструментами и различными предметами, которые собрала заранее, острый ножичек. Потом закатала правый рукав и отогнула ладонь, выставляя запястье. Поглядела на свои вены и ойкнула.
Руберта испуганно прижала пальцы к губам и посоветовала слабым голосом:
— Вдоль сухожилий, голубка, а не поперек. То есть если хочешь и после писать и заниматься рукоделием.
— Э... правильно. Хорошая мысль. Спасибо. Вот это было трудно! «А ты думай, что так готовишься рожать!» Линии надо было чертить собственной кровью мага. Ничья другая не годилась. Ей следовало отдать должное отцу: нелегкий способ! Она вонзила острие в кожу и провела им по своей плоти. Ей пришлось повторить это, прежде чем кровь потекла достаточно обильно, чтобы ее хватило на все линии, чертить которые нужно было указательным пальцем Она очистила свои мысли, подошла к носилкам и начала К тому времени, когда она, шепча формулы, завершила полный круг, в голове у нее был туман, Еще одна трудность с соразмерностью. Она перестала надавливать на руку, и кровь перестала сочиться Лучше посидеть немножко на земле.
— Уже расплавилась? — прохрипел Тич, почти повисая на мехах — Пора добавлять олово?
— Куда там! — Тейр высунул голову из-за горна и ухмыльнулся ему. — Если добавить олово слишком рано, оно не сплавится, и твои труды и расходы все пропадут впустую. Нам еще не один час понадобится.
Тич застонал. Однако после недолгих переговоров шепотом из угла, где сидела безымянная дама, выбралась пара хихикающих кобольдов и сменила его у мехов, подпрыгивая и повисая па ручке точно пара мартышек Тич, мокрый от испарины, сел отдохнуть возле Фьяметты. Остальные кобольды присоединились к своим товарищам, то и дело в своих теневых ипостасях с хохотом и уханьем ныряя в горн и выныривая оттуда. Оранжевые отблески огня озаряли демоническое зрелище Лозимонцу оно и вовсе представилось видением ада. Куда девалась его презрительная насмешливость! Натянув цепь до отказа, он скорчился, хныкал и рыдал, а глаза у него закатывались, посверкивая белками Руберта обнесла всех разбавленным вином, хлебом и твердой чесночной колбасой. Фьяметта с благодарностью грызла колбасу, но думала «Нам необходимо как-то ускорить плавку!» Ax, батюшка! «Еще чудо, что он не стонет в этом дворе», — сказал простодушно Тейр. И правда чудо. Где мастер Бенефорте? Почему его тень не устремляется сюда к тому, на чем сосредотачивались все его помыслы? И не в расстоянии тут дело — появился же он у стен монастыря! Она закрыла глаза и попыталась не думать ни о чем, а только слушать и ощущать. «Батюшка?» Ничего нигде. Если он не здесь, значит, не волен в этом. Скован или полускован. Ей представилось, как Вителли загоняет его во все более и более тесное пространство: комната, начертанная мелом фигура и, наконец, окружность пальца. Когда ему это удастся?
«Очень скоро», — подумала она со страхом. А сам Вителли? Хотя она вела свои приготовления втайне, все равно они должны привлечь его магическое внимание, если он ведет поиски. Если ее отца и Вителли тут не чувствуется, значит, они целиком заняты друг другом. "Это как поединок. И мастер Бенефорте проигрывает.. " Фьяметта открыла глаза, встала и подошла к горну. Тейр опустил с плеч свое одеяние и, голый по пояс, лоснясь потом в жарком свете, просовывал в окошечко длинную железную мешалку.
— Плавится? — с тревогой спросила Фьяметта.
— Начинает.
Она закрыла глаза, сосредоточилась и произнесла нараспев:
— Пиро. Пиро! Пиро! — И умолкла, испытывая головокружение. А когда она открыла рот, ее дыхание превратилось в пар. Огонь ревел, оранжевые искры, закручивая спирали, вылетали из отверстий, и поднявшийся ветер уносил их во мрак.
— Фьяметта, побереги силы. — Широкая ладонь Тейра легла ей на плечо.
— У нас осталось мало времени, я чувствую. «И я боюсь».
— У нас получится! — Он крепче сжал ее плечо. — Отливка будет великолепной!
В ярком синем блеске его глаз она почти поверила. Пошатываясь, подошел Тич с двойной охапкой сосновых поленьев и со стуком бросил их у своих ног.
— Последние! — пропыхтел он.
— Как! — воскликнул Тейр. — Уже? — И он с тревогой взглянул в окошечко.
— Больше ни единой щепки не осталось, как ни жалко, — ответил Тич.
— Ладно, положим эти.
Очи вместе побросали поленья в горн, с мехами управлялись кобольды.
Тейр всунул в окошечко мешалку и поворочал ею.
— Пожалуй, надо положить остальное олово. А тогда уже недолго, Фьяметта.
Она кивнула и, отступив на шаг, следила, как отблески огня играют на его лице, пока он размешивал плавящуюся массу. «Он тоже испытывает ее — страсть сотворения». На сердце у нее потеплело, а губы изогнулись в невольной радостной улыбке. «Какой он красивый сейчас. Точно вырезан из слоновой кости. Мой погонщик мулов. Кто бы мог подумать?» Внезапно зубы Тейра оскалились.
— Нет! — простонал он, начал мешать сильнее, потом отступил, не выдержав жара. — Он спекается!
— А что это значит? — в недоумении спросил Тич, испуганный отчаянием в голосе и на лице Тейра.
— Это значит, что отливка погублена. Металл загустевает. — Он топнул босой ногой, бросил мешалку наземь и выпрямился, весь дрожа. Тич ссутулился. Фьяметта перестала дышать Руберта застонала Кобольды запищали в растерянности.
Тейр откинул голову.
— Нет! — взревел он, — Должен быть способ спасти отливку! Еще дров, еще олова!
— Так больше ведь нет, — робко возразил Тич.
— Как бы не так! Сейчас я подкину дров! — Тейр кинулся через двор к старому деревянному столу и опрокинул его, со стуком сбросив все, что его загромождало. Вопя, как безумный, он ударил по столу молотом. — Сухой дуб! Ничто не горит так жарко! Еще, Фьяметта, Руберта! Все, что есть в доме из дуба! Скамьи, столы, полки, стулья — тащите их сюда. Торопитесь! Кобольды, ко мне! Работайте мехами, чудища. Подсуньте эти доски под решетку, куда сыплется зола, пусть жар поднимается вверх!
Следующие несколько минут превратились в вакханалию разрушения. Тейр один приволок большой рабочий стол, точно в священном безумии, удесятеряющем силы. Фьяметта даже испугалась, как бы у него снова не лопнул шов, который она наложила с таким старанием Тейр, Тич и даже кобольды рубили и ломали мебель. Кобольды, казалось, получали большое удовольствие — они радостно повизгивали и урчали. Руберта даже бросила в огонь свои деревянные ложки. Огонь ревел, искры и языки пламени вырывались из отверстий потоком, устремляющимся в небеса. Снаружи это, наверное, походило на сигнальный костер.
Задыхаясь, Тейр открыл окошечко и снова помешал. Лицо у него вытянулось, плечи сгорбились, он скорчился, почти прижимая к коленям опаленные, закопченные щеки и лоб.
— Мало… — еле выговорил он. — Кончено . Тейр перевалился на бок, глядя в никуда. Фьяметта перегнулась пополам, испытывая ту же внутреннюю боль. Почти добиться и потерпеть неудачу… Бог не ждет их смерти, чтобы обречь их на вечные муки. Муки эти начинаются здесь, сейчас.
— Оловянная посуда… — прошептал Тейр в дымном безмолвии.
— Что?
— Оловянная посуда! — закричал он. — Несите мне всю, какая есть у вас в доме! — И, никого не дожидаясь, кинулся на кухню, откуда появился вновь, таща в охапке видавшие виды тарелки, подносы, миски. Торопливо побросал их в пасть горна и кинулся за другими. Фьяметта взбежала на галерею и пронеслась по верхним комнатам. Она вернулась с кружкой, помятым тазиком для омовения рук и парой магических подсвечников, свечи а которых зажигались по слову любого человека — лозимонцы не распознали их замечательного свойства. Руберта принесла оловянные ложки. Всего в горн полетело более ста фунтов металла. Тейр покидал все это туда, хрипло дыша. Размешал, подложил еще дубовых обломков мебели, снова помешал. Всепожирающий огонь ревел, заглушая раскаты грома над озером.
— Плавится! — ликующе взвыл Тейр, оскалившись в безумной улыбке. — Становится жидким. Как прекрасно! Фьяметта, готовься.
Она бросилась к намеченному месту — вершине треугольника между головой Ури и ямой, опустилась на колени среди комьев развороченной земли. Но как она сумеет думать, обрести властное спокойствие мастера мага среди этого сатанинского шума и хаоса? «Для того-то ты и выучила заклинание наизусть. Не думай, делай!» Она прикоснулась к шести разложенным перед ней травам, ножу, кресту. Помазала порошками лоб и губы. Подчиняясь нежданному порыву, осенила себя торопливо крестным знамением. Воимя-Отца-Сына-и-Святого-Духа. Господь! «Да восхвалим... да восхвалим Господа за все чудеса». Она закрыла глаза, распахнула свои мысли и сердце. Ури был давящей силой, грозной волей, ждущей рядом с ней — на три четверти ярость и на четверть ужас. От его веселого обаяния почти не осталось Следа. «Во мне жила любовь к тебе.» Она открыла газа, посмотрела на Тейра и кивнула Тич сдернул, холст, укрывавший желоб, Тейр схватил изогнутый железный лом и выбил втулку из пода горна. Оттуда хлынул поток белого огня, разгоняя сумрак. Он заструился вниз через линию запекшейся крови Фьяметты и полился в отверстие великой глиняной формы — река света, текущая с быстротой разогретого масла.
Ури заструился через Фьяметту. Тысяча тысяч обрывочных воспоминаний, кульминирующих в жуткой тьме его смерти — и все в движении… Ее рот раскрылся, спина изогнулась в агонии. «Жжет, как жжет!» Божья Матерь. Божья…
Над ними в ревущем столбе жара загорелась деревянная галерея. Желтые языки пламени лизали столбики балюстрады и перила. Входная дверь затряслась под мощными ударами, с улицы донеслись разъяренные крики. Но огонь все разливался и разливался по жилам Фьяметты. Она не осмеливалась пошевелиться, не осмеливалась нарушить… Вот-вот она, вспыхнет, как галерея, превратится в живой факел… Тич бросился к лестнице с жалким ведром воды. Тейр поднял молот с земли.
В прихожей дверь опрокинулась на плиты пола. В проем, увлекаемые инерцией, влетели три лозимонских солдата, держа таран. За ними, продолжая хрипло кричать, вошел с обнаженным мечом их начальник. Бородатый, свирепый, изрыгая ругательства из черного провала рта. Последняя капля сияющего жидкого металла скатилась с желоба в форму. Сила магии внезапно покинула Фьяметту. Словно разжалась державшая ее рука, и она скорчилась на земле, не способная пошевелиться, почти не способная дышать, не зная, преуспела она или потерпела неудачу.
Лозимонцы вбежали во двор и растерянно остановились, несомненно ошеломленные открывшимся перед ними хаотичным зрелищем; горящая галерея, кричащие женщины (Руберта и безымянная дама бежали за Тичем, тоже с ведрами), прыскающие во все стороны кобольды и страж, дико бьющийся в своих оковах, завывая сквозь кляп, Фьяметта, прижимаясь щекой к земле, захихикала. Тейр стоял, помахивая молотом. Один человек с рабочим инструментом против четырех солдат с мечами. Фьяметта перестала хихикать, перекатилась на другой бок и устремила стекленеющий взгляд в яму. Что произошло там?
«Выпусти меня!» — требовал кто-то. Фьяметта решила, что слышит это не ушами. «Выпусти меня!» — Тейр, — просипела она, — спрыгни туда, сбей обручи. Железные стягивающие обручи.
Он поглядел на нее, на форму, на лозимонцев, которые медленно двигались вперед, осторожно тыча перед собой мечами, будто их подстерегали невидимые враги. Он соскользнул в яму и начал бить молотом по защелкам обручей. Сердце Фьяметты заколотилось. Что, если еще рано? Что, если форма развалится и Тейра зальет раскаленная добела жидкая бронза… Один обруч распался, второй, третий. Горла Фьяметты коснулось острие меча, прижало к земле. Она подняла глаза на темное бородатое лицо — ни искры души, ни искры ума, почти ничего человеческого.
— Бросай молот и вылезай, или я ее проткну! — рявкнул лозимонский лейтенант. Тейр положил молот, подтянулся и перекатился через противоположный край ямы. Он корчился, точно большая лягушка, опираясь на колени и ладони, и растянул губы в усмешке Глаза у него горели, он с трудом переводил дух.
В яме начала лопаться глина — словно одна за другой разбивались миски. Обваливались куски, разбиваясь на мелкие осколки, рассыпаясь прахом. В глубине трещин проглядывало что-то, красное как кровь.
Что-то стряхивало с себя глину, точно собака — налипший на шерсть снег. Сначала возникла отрубленная голова, схваченная и высоко поднятая сильной рукой. Вишнево-красные бронзовые змеи извивались, как пряди всклокоченных волос. Плечи согнулись, расправились, На свободу вырвалась мускулистая рука, сжимая изогнутый меч. Затем крылатый шлем и дернувшееся кверху мужское лицо. Но не безмятежное лицо неведомого грека, нет!
«Это Ури! — подумала Фьяметта. — Совсем как живой. Даже с рябинами!» Увидев рябины, она невыразимо обрадовалась.
Пышущий жаром взгляд поднялся, нашел щербатого лейтенанта. «Помнишь меня? — безмолвно кричали пылающие глаза. — Ибо я тебя помню!» Бронзовые губы улыбнулись в жуткой угрозе.
Тут лейтенант не выдержал и с криком бросился бежать.
Глава 18
Фьяметта привстала на колени, потом села на пятки. Вопящего щербатого лозимонца схватили двое его подчиненных, не видевших, что происходило в яме. Третий солдат наконец разбил цепь стража там, где она обвивала каменный столб и был вознагражден за свои труды тем, что освобожденный сбил его с ног, кинувшись к выходу. Над их головами в полуночном небе грянул такой оглушительный гром, что дом содрогнулся.
Над краем ямы возникли руки Ури, держащие кривой меч и огненную голову Медузы. Раскаленные бронзовые мышцы напряглись, и он выбрался из ямы, великолепный нагой герой. Как ярко ни пылала галерея, исходящее от него багровое сияние соперничало с ее светом. Только его глаза были золотисто-белыми. Магия, не дающая ему распасться при подобной температуре, смутно подумала Фьяметта. Его очертания выглядели более четкими, более совершенными, чем даже у восковой модели, сотворенной ее отцом. Тейр легко спрыгнул в опустевшую яму за своим молотом, который, видимо, внушал ему столько же уверенности, сколько страха его врагам, как свидетельствовали их боязливые взгляды.
Горячий бронзовый Урн посмотрел вниз на холодного плотского Ури, а затем поднял глаза на Тейра. Братья обменялись взглядами и даже в пустом золотистом свечении горячего металла Фьяметта уловила сожаление, печаль и что-то похожее на любовь, смешанные с решимостью и гневом.
В синих глазах Тейра блестели подернувшие их слезы. Он поднял молот, торжественно отдавая честь.
— Веди нас, капитан Оке. Во имя Бога, Бруинвальда и герцога Сандрино.
— Следуй за мной, малыш, — ответил Ури с медленной улыбкой, — и я покажу тебе такое, о чем ты сможешь рассказать моим племянницам и племянникам. Обязательно расскажи им! — Бронзовый голос гудел, как трубы органа, — громкий, басистый, способный разбудить мертвых, и все-таки это был голос Ури. Золотистые глаза остановились на Фьяметте, которая как раз поднялась на ноги. — У меня мало времени. Поторопимся!
— Веди! Мы за тобой, — еле выговорила Фьяметта. Пожар пожирал ее дом. Ну и что? Она повернулась к галерее спиной.
Ури устремил взгляд на четверых лозимонцев, которые, подбадривая друг друга, более или менее оправились от испуга. Они стояли плечо к плечу спиной к двери, благоразумно обеспечив себе путь для отступления. Пальцы Ури крепче сжали рукоятку меча, и он мерным шагом направился к ним, под его ногами земля проваливалась, чернела и дымилась.
Щербатый лейтенант с показным мужеством прыгнул навстречу, занося меч. Его меч со звоном скользнул по обнаженному боку, и он чуть не вывихнул плечо. Ури поднял голову Медузы и опустил на череп своего убийцы, разбив его. Лозимонец упал, судорожно дернул ногами и замер. Его подчиненные отступили, пригибаясь, прикрывая друг друга словно на ученьях — пока не добрались до сорванной с петель дубовой двери. Всякое подобие дисциплины было забыто, и они обратились в паническое бегство. Фьяметта чуть было не подобрала меч убитого — на всякий случай. Меч Ури выглядел внушительно, но выдержит ли бронза, а тем более размягченная жаром бронза, удары стальных мечей? Но тут же она сообразила, что сменить оружие Ури не мог бы: его меч был сплавлен с его рукой.
Тейр обнял Фьяметту за плечи, и они последовали за Ури на улицу. Фьяметта попятилась при виде собравшейся там толпы. Десятка три мужчин, мальчиков и даже несколько женщин, одетых, полуодетых, в ночных рубашках. Фьяметта узнала нескольких соседей.
Лоренцетти, нотариус, владелец дома рядом, бросился к ней. Лозимонцы разграбили и его дом. Он все еще ходил с перевязанной головой — памяткой о неблагоразумной попытке сопротивляться.
— Фьяметта! Что происходит? Что ты натворила?
— Мой дом горит, — ответила она уныло, а толпа с испуганными криками отпрянула от Ури — правда, всего на шаг-другой. Они таращили глаза и задавали изумленные вопросы. — Мы создали бронзового героя, воина, который сразится за нас с лозимонцами и освободит Монтефолью. Мы идем убить Ферранте. Прошу вас, посторонитесь!
Трое уцелевших лозимонцев остановились и вновь встали плечо к плечу посреди темной улицы дальше за толпой. Они покачивались на носках, смотрели и выжидали. Свечник Бембо, другой сосед Фьяметты, поднял повыше факел, откуда-то появились новые факелы — Фьяметта не поняла откуда. Их зажигали друг о друга.
Над краем ямы возникли руки Ури, держащие кривой меч и огненную голову Медузы. Раскаленные бронзовые мышцы напряглись, и он выбрался из ямы, великолепный нагой герой. Как ярко ни пылала галерея, исходящее от него багровое сияние соперничало с ее светом. Только его глаза были золотисто-белыми. Магия, не дающая ему распасться при подобной температуре, смутно подумала Фьяметта. Его очертания выглядели более четкими, более совершенными, чем даже у восковой модели, сотворенной ее отцом. Тейр легко спрыгнул в опустевшую яму за своим молотом, который, видимо, внушал ему столько же уверенности, сколько страха его врагам, как свидетельствовали их боязливые взгляды.
Горячий бронзовый Урн посмотрел вниз на холодного плотского Ури, а затем поднял глаза на Тейра. Братья обменялись взглядами и даже в пустом золотистом свечении горячего металла Фьяметта уловила сожаление, печаль и что-то похожее на любовь, смешанные с решимостью и гневом.
В синих глазах Тейра блестели подернувшие их слезы. Он поднял молот, торжественно отдавая честь.
— Веди нас, капитан Оке. Во имя Бога, Бруинвальда и герцога Сандрино.
— Следуй за мной, малыш, — ответил Ури с медленной улыбкой, — и я покажу тебе такое, о чем ты сможешь рассказать моим племянницам и племянникам. Обязательно расскажи им! — Бронзовый голос гудел, как трубы органа, — громкий, басистый, способный разбудить мертвых, и все-таки это был голос Ури. Золотистые глаза остановились на Фьяметте, которая как раз поднялась на ноги. — У меня мало времени. Поторопимся!
— Веди! Мы за тобой, — еле выговорила Фьяметта. Пожар пожирал ее дом. Ну и что? Она повернулась к галерее спиной.
Ури устремил взгляд на четверых лозимонцев, которые, подбадривая друг друга, более или менее оправились от испуга. Они стояли плечо к плечу спиной к двери, благоразумно обеспечив себе путь для отступления. Пальцы Ури крепче сжали рукоятку меча, и он мерным шагом направился к ним, под его ногами земля проваливалась, чернела и дымилась.
Щербатый лейтенант с показным мужеством прыгнул навстречу, занося меч. Его меч со звоном скользнул по обнаженному боку, и он чуть не вывихнул плечо. Ури поднял голову Медузы и опустил на череп своего убийцы, разбив его. Лозимонец упал, судорожно дернул ногами и замер. Его подчиненные отступили, пригибаясь, прикрывая друг друга словно на ученьях — пока не добрались до сорванной с петель дубовой двери. Всякое подобие дисциплины было забыто, и они обратились в паническое бегство. Фьяметта чуть было не подобрала меч убитого — на всякий случай. Меч Ури выглядел внушительно, но выдержит ли бронза, а тем более размягченная жаром бронза, удары стальных мечей? Но тут же она сообразила, что сменить оружие Ури не мог бы: его меч был сплавлен с его рукой.
Тейр обнял Фьяметту за плечи, и они последовали за Ури на улицу. Фьяметта попятилась при виде собравшейся там толпы. Десятка три мужчин, мальчиков и даже несколько женщин, одетых, полуодетых, в ночных рубашках. Фьяметта узнала нескольких соседей.
Лоренцетти, нотариус, владелец дома рядом, бросился к ней. Лозимонцы разграбили и его дом. Он все еще ходил с перевязанной головой — памяткой о неблагоразумной попытке сопротивляться.
— Фьяметта! Что происходит? Что ты натворила?
— Мой дом горит, — ответила она уныло, а толпа с испуганными криками отпрянула от Ури — правда, всего на шаг-другой. Они таращили глаза и задавали изумленные вопросы. — Мы создали бронзового героя, воина, который сразится за нас с лозимонцами и освободит Монтефолью. Мы идем убить Ферранте. Прошу вас, посторонитесь!
Трое уцелевших лозимонцев остановились и вновь встали плечо к плечу посреди темной улицы дальше за толпой. Они покачивались на носках, смотрели и выжидали. Свечник Бембо, другой сосед Фьяметты, поднял повыше факел, откуда-то появились новые факелы — Фьяметта не поняла откуда. Их зажигали друг о друга.