Страница:
— Послушай, — сказал Ольшанский, и улыбка его мигом стерлась, а в голосе прорезалась сталь. — Мы с партнером разговаривали о серьезных вещах. Потом приходишь ты и перебиваешь. Да? Так дела не делаются. Если хочешь серьезно говорить — приходи завтра ко мне в офис, побеседуем, обсудим, поторгуемся... А сейчас зачем мешаешь?
Сварог не мог не восхититься. Теперь он понимал, каким именно макаром Ольшанский заработал себе репутацию и, собственно, деньги: с каждым клиентом он говорил на его, клиента, языке... И теперь в речи Ольшанского появились отчетливые кавказские интонации, хотя и без всякого акцента.
Интересно, какие нотки появились у него во время матча Ольшанский — Сварог. Сам Сварог, по крайней мере, ничего неестественного в речах олигарха не заметил...
— Я мешаю? — деланно удивился Тенгиз. — Это мое кафе! Мои стол, лавки, еда. Я хозяин, а ты — гость, так почему не уважаешь дом, в который пришел...
— Ну так и веди себя как хозяин! — резко наклонился вперед Ольшанский, и сталь в его голосе превратилась вовсе уж в дамасскую. — Ты зачем горы позоришь? Мы гости, дай покушать спокойно, поговорить, потом спрашивай!..
— Так ты ж не просто гость, — растянул губы в ухмылке Тенгиз. — Ты думаешь — денег дал, значит, дом твой. А я еще не сказал, что этот дом — твой.
— Ахмет взял деньги, — напомнил Ольшанский.
— Слушай, кто такой Ахмет? — всплеснул руками Тенгиз. — Директор? Владелец? Ахмет никто. Ты мог деньги дать кому угодно, и что теперь?
— Хорошо, — сказал Ольшанский. — Твое кафе — пусть остается твое. Верни деньги, и разойдемся.
— Э, что говоришь! Сначала дал деньги, теперь забрал... Потом снова дашь и снова заберешь? Так мужчины не делают...
А Сварогу вдруг стало невообразимо скучно. Боже мой, телевизоры во всю стену, уличные телефоны в кармане у каждого второго, не считая каждого первого, отдельные дома, тачки вовсе уж умопомрачительные — ну чем не Америка? А дешевый наезд как был дешевым наездом, там им и остался...
— Мне не нужны твои точки вдоль трассы, — с нажимом повторил Ольшанский. — Ни еще одна, ни четыре, ни все девять. И эта, по большому счету, не нужна. Оставь ее себе... И деньги оставь.
Тенгиз задумчиво сдвинул брови.
— Ты странный человек, Сергей Александрович, — протянул он. — Кафе не нужны, деньги не нужны... А вот я человек бедный, я человек приезжий. Меня милиция останавливает, налоговая придирается, СЭС эта, чтоб ей провалиться, все время приезжает, чуркой нерусской на улице называют... Мне нужны деньги, Сергей Александрович.
— Чего тебе надо, Тенгиз, а? — устало спросил Ольшанский.
— Купи мои кафе. Клянусь, не прогадаешь.
— Не хочу, Тенгиз, — с ленцой только отобедавшего льва сказал Ольшанский. — Просто — не хо-чу. И денег я тебе больше не дам. Я, видишь ли, не подаю.
— Ай, как нехорошо говоришь, — расстроился Тенгиз. — Я к тебе по-доброму, с деловым предложением, а ты — «не подаю». Я не прошу подачек! Слушай, а можно я попробую тебя убедить?
— Ну? — без всякой заинтересованности сказал Ольшанский и налил себе еще коньяку.
— О, это правильный разговор! — тут же обрадовался кавказец. — Вот. У меня есть несколько доводов. Первый довод вон там, — короткий волосатый палец вытянулся в сторону мирно стоящей «Нивы». Тонированные стекла были чуть приспущены. — Точнее, там целых три довода. И все три калибра 7.62, и все три сейчас смотрят на нас. Еще один довод, — палец устремился в направлении крыши, — с СВД. Это очень меткий довод, он в Чечне работал. И смотрит он вот на него, — палец указал на Ключника. — Потому что, мне так кажется, что этот твой друг — опасный, как гремучая змея. Самый опасный из всех твоих друзей. Ну, и последний довод с гранатометом сидит за хозблоком... Ну что, Сергей Александрович? Как тебе мои доводы?
Причем все это было сказано спокойно и неторопливо, словно Тенгиз скромно хвастался достоинствами своей забегаловки: тут у нас, дескать, кухня, а тут, извольте видеть, сортир.
Ничего себе!
Даже Сварог такого не ожидал. Автоматы — это уже серьезно. Не для него, конечно, но — вообще, для ситуации...
— Послушай, мил-человек, — сказал Ключник, но вовсе не из-за спины Сварога, а откуда-то справа. Сварог изумленно замотал головой — а, вот где он! Телохранитель, оказывается, незаметно успел переместиться под прикрытие беседки и теперь держал Тенгиза на мушке, сам оставаясь недосягаем для возможных автоматных очередей. — Я ведь могу тебя свинцом накормить по самые гланды, прямо сейчас, и никакие автоматы не спасут.
Молодец, Ключник, даже Сварог не заметил, когда, в какой момент он совершил этот маневр...
— Спокойно! — поднял руку и громко сказал Ольшанский, обращаясь и к Ключнику, и к троице охранников, которые Тенгиза не слышали, зато увидели маневр начальника охраны и тоже схватились за оружие. — Мы сами разберемся!
Лана вот малость подкачала, от неожиданности грохнула выпавшей из пальцев вилкой о стол, но на лице сохранила все же полное равнодушие — не иначе, полагала, что не следует вмешиваться в игрушки взрослых дядь. (И правильно полагала, между прочим.) Как на столь милое сообщение отреагировал Ключник, Сварог не видел, тот находился за его спиной, а за спиной сейчас было тихо и покойно. И это было хорошо.
Больше же всего Сварог опасался не правильной реакции олигарха. Если тот сейчас взбрыкнет, станет качать права, вспомнит о своей олигаршьей неприкосновенности... Конечно, Тенгиз лишь угрожает, вряд ли он решится открывать пальбу, но если Ольшанский поведет себя глупо, то нервы горячих кавказских парней в «Ниве» могут и не выдержать. И пальцы на курках могут дрогнуть.
Но Ольшанский остался невозмутим. То есть настолько невозмутим, словно кавказец говорил самые банальные вещи. Словно кавказец действительно всего лишь хвалил кафе перед заезжими гостями: тут кухня, тут сортир... Выдержки олигарху было не занимать, и не с такими наездами сталкивался, должно быть. Вот только маленький, но гордый Тенгиз о том не имел ни малейшего представления.
Что ж, искреннее браво, олигарх...
— Это правильно, Сергей Александрович, — не очень уверенно сказал кавказец: реакция олигарха оказалась совсем не такой, какую он ожидал.
— В самом деле, Тенгиз, — сказал Ольшанский. — В конце концов, твое желание получить много-много денег на халяву вполне понятно...
Он согласно покивал доводам Тенгиза, потом, к немалому и плохо скрываемому удивлению хозяина кабака, подцепил вилкой немного салата, тщательно прожевал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.
И вполне дружелюбно сказал:
— У тебя вкусный шашлык, Тенгиз, спасибо. Но немного недожаренный. Сыроватый малость. Готовить надо тщательнее. Ведь если начнут лупить из автоматов или, не дай бог, из гранатомета, так ведь и тебя положат, дорогой ты мой... А тебе это надо? Вот так.
Ай, молодца олигарх. Чувствует человека так, что любой штатовский психоаналитик, прознай он про такого самородка из сибирской глуши, немедля сиганул бы со своего сорокового этажа на мостовую. От зависти. Правильно Ольшанский все это сказал, ровно и наплевательски. Что Тенгиза из колеи и выбило. Русские должны были испугаться. Русские должны были хотя бы вступить в переговоры, поторговаться, попросить отсрочки, в конце концов — начать ругаться и наезжать... А русские оставались совершенно равнодушны к доводам. Тенгиз пару секунд сидел с приоткрытым ртом, а когда вознамерился что-то возразить, в дело, повинуясь некоему внутреннему толчку, вступил до сих пор молчавший Сварог.
— Так ведь нету никакого гранатомета, мессир, — почтительно сообщил он Ольшанскому. Потом отломил кусочек лаваша и закинул в рот. — И снайпера на крыше отродясь не было... Автоматы есть, спорить не буду, три штуки в машине. А вот все остальное — блеф наипростейший. Тут наш южный друг попросту соврал. — Он посмотрел в глаза Тенгизу, добивая того:
— Так что — поздравляю вас, гражданин соврамши.
Южный друг буркнул:
— Эй, откуда знаешь?.. — и прикусил язык.
— Ну!.. — укоризненно воздел руки Ольшанский, мигом подхватывая игру и не давая кавказцу слова сказать. (То есть, это он так думал, что игру — Сварог ведь говорил чистую правду, но олигарх-то того не знал! И Сварог опять мысленно поаплодировал буржую: грамотно тот подхватил, вовремя и в тон, и даже тени сомнения в его словах не проскользнуло.) — А ты говорил, дорогой, что, мол, честное коммерческое предложение, мамой клялся, прибыль обещал... Что ж ты обманываешь, а, Тенгиз? Где гранатомет, а? Где снайперка? Нет, где, я тебя спрашиваю?.. Молчишь... Врешь, значит... Не хорошо обманывать. И что ж нам теперь с тобой делать?
Лицо Тенгиза серело на глазах. Лицо Тенгиза на глазах теряло уверенность и значимость.
А тут еще добавила и Лана. Совершенно трезвая Лана. Мгновенно придя в себя и тоже включившись, она томным голосом изнеженной дамы из высшего света изрекла:
— Да голову ему оторвать, и все дела...
А Сварог тем временем, специально для кавказца, родил из воздуха сигарету и прикурил ее как обычно. От пальца.
В общем, хэппеннинг на тему бессмертного произведения оказался разыгранным как по нотам.
Тенгиз был повержен и растоптан.
Потом Сварог спрашивал себя: как так получилось, что они, не сговариваясь, буквально несколькими фразами и одним не самым хитрым фокусом сразили кавказца? И ответа не находил. Как-то не воспринялась угроза Тенгиза всерьез, вот в чем дело. Просто очень уж не соответствовали его автоматно-снайперские доводы окружающему благолепию — пустынная трасса, небольшой кабачок на обочине, вкусные шашлыки. И рассказу Ольшанского его доводы не соответствовали... Аркаим, Атлантида, конец света, предназначение — и вдруг гранатометы, «калаши» какие-то, СВД на крыше. Доводы эти показались слишком уж примитивными.
Сварог, пуль не боявшийся, просто развлекался, кидая реплики, подвыпивший Ольшанский, надо понимать, развлекался, подсознательно уверенный в статусе неприкосновенности всеми почитаемого олигарха, а Лана подыгрывала им, уверенная в них обоих и в Ключнике...
В общем, закончилось все комедийно.
— Ты не прав, Тенгиз, — сказал Сварог. — И не мешай нам, пожалуйста, душевно тебя прошу. Потому что тогда я подниму ее еще выше, метров на двадцать... И отпущу.
— Кого поднимешь? — нахмурился окончательно сбитый с толку Тенгиз. Он уже понял, что зашел в гости совершенно не к тем людям, и теперь лихорадочно думал, как достойно выйти из положения.
— Да ее вон, — и Сварог показал пальцем.
Тенгиз повернулся.., и издал что-то вроде хрюка. «Как бы его кондратий не хватил», — с беспокойством подумал Сварог.
Палец указывал на «Ниву», которая висела в воздухе, сантиметрах в двадцати над площадкой. Зрелище, что и говорить, производило впечатление. Магическим манером лишенная веса, машина слегка покачивалась и медленно взмывала все выше. Тень от нее лежала на земле черным пятном.
— Э, не надо, опусти, слышишь?! — прошептал Тенгиз, не в силах оторвать взгляд от воспарившего авто. — Мамой клянусь, не буду стрелять!
Абреки в «Ниве», надо думать, поняли, что происходит что-то не то, открылась дверца, выглянул чернявенький юноша, посмотрел вниз, заверещал что-то по-своему и дверцу захлопнул. Машина закачалась еще сильнее. Ну чисто «Бриллиантовая рука»: «Спокойно, сядем усе!»
«Нива» тем временем уже взяла планку в полметра.
— Мамой клянусь! — уже громче повторил Тенгиз. — Не надо! И деньги не надо!..
Сварог плавно, то снимая заклинание и давая автомобилю немного просесть, то снова задействуя магию, опустил несчастный драндулет.
— А теперь вон отсюда, — бесстрастно приказал Ольшанский.
Никогда еще Сварог не видел такой прыти. Вот Тенгиз сидит за столом, а вот он уже в машине, и «Нива», ревя, с проворотом покрышек, рвет с места и исчезает на трассе.
Глава вторая
Сварог не мог не восхититься. Теперь он понимал, каким именно макаром Ольшанский заработал себе репутацию и, собственно, деньги: с каждым клиентом он говорил на его, клиента, языке... И теперь в речи Ольшанского появились отчетливые кавказские интонации, хотя и без всякого акцента.
Интересно, какие нотки появились у него во время матча Ольшанский — Сварог. Сам Сварог, по крайней мере, ничего неестественного в речах олигарха не заметил...
— Я мешаю? — деланно удивился Тенгиз. — Это мое кафе! Мои стол, лавки, еда. Я хозяин, а ты — гость, так почему не уважаешь дом, в который пришел...
— Ну так и веди себя как хозяин! — резко наклонился вперед Ольшанский, и сталь в его голосе превратилась вовсе уж в дамасскую. — Ты зачем горы позоришь? Мы гости, дай покушать спокойно, поговорить, потом спрашивай!..
— Так ты ж не просто гость, — растянул губы в ухмылке Тенгиз. — Ты думаешь — денег дал, значит, дом твой. А я еще не сказал, что этот дом — твой.
— Ахмет взял деньги, — напомнил Ольшанский.
— Слушай, кто такой Ахмет? — всплеснул руками Тенгиз. — Директор? Владелец? Ахмет никто. Ты мог деньги дать кому угодно, и что теперь?
— Хорошо, — сказал Ольшанский. — Твое кафе — пусть остается твое. Верни деньги, и разойдемся.
— Э, что говоришь! Сначала дал деньги, теперь забрал... Потом снова дашь и снова заберешь? Так мужчины не делают...
А Сварогу вдруг стало невообразимо скучно. Боже мой, телевизоры во всю стену, уличные телефоны в кармане у каждого второго, не считая каждого первого, отдельные дома, тачки вовсе уж умопомрачительные — ну чем не Америка? А дешевый наезд как был дешевым наездом, там им и остался...
— Мне не нужны твои точки вдоль трассы, — с нажимом повторил Ольшанский. — Ни еще одна, ни четыре, ни все девять. И эта, по большому счету, не нужна. Оставь ее себе... И деньги оставь.
Тенгиз задумчиво сдвинул брови.
— Ты странный человек, Сергей Александрович, — протянул он. — Кафе не нужны, деньги не нужны... А вот я человек бедный, я человек приезжий. Меня милиция останавливает, налоговая придирается, СЭС эта, чтоб ей провалиться, все время приезжает, чуркой нерусской на улице называют... Мне нужны деньги, Сергей Александрович.
— Чего тебе надо, Тенгиз, а? — устало спросил Ольшанский.
— Купи мои кафе. Клянусь, не прогадаешь.
— Не хочу, Тенгиз, — с ленцой только отобедавшего льва сказал Ольшанский. — Просто — не хо-чу. И денег я тебе больше не дам. Я, видишь ли, не подаю.
— Ай, как нехорошо говоришь, — расстроился Тенгиз. — Я к тебе по-доброму, с деловым предложением, а ты — «не подаю». Я не прошу подачек! Слушай, а можно я попробую тебя убедить?
— Ну? — без всякой заинтересованности сказал Ольшанский и налил себе еще коньяку.
— О, это правильный разговор! — тут же обрадовался кавказец. — Вот. У меня есть несколько доводов. Первый довод вон там, — короткий волосатый палец вытянулся в сторону мирно стоящей «Нивы». Тонированные стекла были чуть приспущены. — Точнее, там целых три довода. И все три калибра 7.62, и все три сейчас смотрят на нас. Еще один довод, — палец устремился в направлении крыши, — с СВД. Это очень меткий довод, он в Чечне работал. И смотрит он вот на него, — палец указал на Ключника. — Потому что, мне так кажется, что этот твой друг — опасный, как гремучая змея. Самый опасный из всех твоих друзей. Ну, и последний довод с гранатометом сидит за хозблоком... Ну что, Сергей Александрович? Как тебе мои доводы?
Причем все это было сказано спокойно и неторопливо, словно Тенгиз скромно хвастался достоинствами своей забегаловки: тут у нас, дескать, кухня, а тут, извольте видеть, сортир.
Ничего себе!
Даже Сварог такого не ожидал. Автоматы — это уже серьезно. Не для него, конечно, но — вообще, для ситуации...
— Послушай, мил-человек, — сказал Ключник, но вовсе не из-за спины Сварога, а откуда-то справа. Сварог изумленно замотал головой — а, вот где он! Телохранитель, оказывается, незаметно успел переместиться под прикрытие беседки и теперь держал Тенгиза на мушке, сам оставаясь недосягаем для возможных автоматных очередей. — Я ведь могу тебя свинцом накормить по самые гланды, прямо сейчас, и никакие автоматы не спасут.
Молодец, Ключник, даже Сварог не заметил, когда, в какой момент он совершил этот маневр...
— Спокойно! — поднял руку и громко сказал Ольшанский, обращаясь и к Ключнику, и к троице охранников, которые Тенгиза не слышали, зато увидели маневр начальника охраны и тоже схватились за оружие. — Мы сами разберемся!
Лана вот малость подкачала, от неожиданности грохнула выпавшей из пальцев вилкой о стол, но на лице сохранила все же полное равнодушие — не иначе, полагала, что не следует вмешиваться в игрушки взрослых дядь. (И правильно полагала, между прочим.) Как на столь милое сообщение отреагировал Ключник, Сварог не видел, тот находился за его спиной, а за спиной сейчас было тихо и покойно. И это было хорошо.
Больше же всего Сварог опасался не правильной реакции олигарха. Если тот сейчас взбрыкнет, станет качать права, вспомнит о своей олигаршьей неприкосновенности... Конечно, Тенгиз лишь угрожает, вряд ли он решится открывать пальбу, но если Ольшанский поведет себя глупо, то нервы горячих кавказских парней в «Ниве» могут и не выдержать. И пальцы на курках могут дрогнуть.
Но Ольшанский остался невозмутим. То есть настолько невозмутим, словно кавказец говорил самые банальные вещи. Словно кавказец действительно всего лишь хвалил кафе перед заезжими гостями: тут кухня, тут сортир... Выдержки олигарху было не занимать, и не с такими наездами сталкивался, должно быть. Вот только маленький, но гордый Тенгиз о том не имел ни малейшего представления.
Что ж, искреннее браво, олигарх...
— Это правильно, Сергей Александрович, — не очень уверенно сказал кавказец: реакция олигарха оказалась совсем не такой, какую он ожидал.
— В самом деле, Тенгиз, — сказал Ольшанский. — В конце концов, твое желание получить много-много денег на халяву вполне понятно...
Он согласно покивал доводам Тенгиза, потом, к немалому и плохо скрываемому удивлению хозяина кабака, подцепил вилкой немного салата, тщательно прожевал, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.
И вполне дружелюбно сказал:
— У тебя вкусный шашлык, Тенгиз, спасибо. Но немного недожаренный. Сыроватый малость. Готовить надо тщательнее. Ведь если начнут лупить из автоматов или, не дай бог, из гранатомета, так ведь и тебя положат, дорогой ты мой... А тебе это надо? Вот так.
Ай, молодца олигарх. Чувствует человека так, что любой штатовский психоаналитик, прознай он про такого самородка из сибирской глуши, немедля сиганул бы со своего сорокового этажа на мостовую. От зависти. Правильно Ольшанский все это сказал, ровно и наплевательски. Что Тенгиза из колеи и выбило. Русские должны были испугаться. Русские должны были хотя бы вступить в переговоры, поторговаться, попросить отсрочки, в конце концов — начать ругаться и наезжать... А русские оставались совершенно равнодушны к доводам. Тенгиз пару секунд сидел с приоткрытым ртом, а когда вознамерился что-то возразить, в дело, повинуясь некоему внутреннему толчку, вступил до сих пор молчавший Сварог.
— Так ведь нету никакого гранатомета, мессир, — почтительно сообщил он Ольшанскому. Потом отломил кусочек лаваша и закинул в рот. — И снайпера на крыше отродясь не было... Автоматы есть, спорить не буду, три штуки в машине. А вот все остальное — блеф наипростейший. Тут наш южный друг попросту соврал. — Он посмотрел в глаза Тенгизу, добивая того:
— Так что — поздравляю вас, гражданин соврамши.
Южный друг буркнул:
— Эй, откуда знаешь?.. — и прикусил язык.
— Ну!.. — укоризненно воздел руки Ольшанский, мигом подхватывая игру и не давая кавказцу слова сказать. (То есть, это он так думал, что игру — Сварог ведь говорил чистую правду, но олигарх-то того не знал! И Сварог опять мысленно поаплодировал буржую: грамотно тот подхватил, вовремя и в тон, и даже тени сомнения в его словах не проскользнуло.) — А ты говорил, дорогой, что, мол, честное коммерческое предложение, мамой клялся, прибыль обещал... Что ж ты обманываешь, а, Тенгиз? Где гранатомет, а? Где снайперка? Нет, где, я тебя спрашиваю?.. Молчишь... Врешь, значит... Не хорошо обманывать. И что ж нам теперь с тобой делать?
Лицо Тенгиза серело на глазах. Лицо Тенгиза на глазах теряло уверенность и значимость.
А тут еще добавила и Лана. Совершенно трезвая Лана. Мгновенно придя в себя и тоже включившись, она томным голосом изнеженной дамы из высшего света изрекла:
— Да голову ему оторвать, и все дела...
А Сварог тем временем, специально для кавказца, родил из воздуха сигарету и прикурил ее как обычно. От пальца.
В общем, хэппеннинг на тему бессмертного произведения оказался разыгранным как по нотам.
Тенгиз был повержен и растоптан.
Потом Сварог спрашивал себя: как так получилось, что они, не сговариваясь, буквально несколькими фразами и одним не самым хитрым фокусом сразили кавказца? И ответа не находил. Как-то не воспринялась угроза Тенгиза всерьез, вот в чем дело. Просто очень уж не соответствовали его автоматно-снайперские доводы окружающему благолепию — пустынная трасса, небольшой кабачок на обочине, вкусные шашлыки. И рассказу Ольшанского его доводы не соответствовали... Аркаим, Атлантида, конец света, предназначение — и вдруг гранатометы, «калаши» какие-то, СВД на крыше. Доводы эти показались слишком уж примитивными.
Сварог, пуль не боявшийся, просто развлекался, кидая реплики, подвыпивший Ольшанский, надо понимать, развлекался, подсознательно уверенный в статусе неприкосновенности всеми почитаемого олигарха, а Лана подыгрывала им, уверенная в них обоих и в Ключнике...
В общем, закончилось все комедийно.
— Ты не прав, Тенгиз, — сказал Сварог. — И не мешай нам, пожалуйста, душевно тебя прошу. Потому что тогда я подниму ее еще выше, метров на двадцать... И отпущу.
— Кого поднимешь? — нахмурился окончательно сбитый с толку Тенгиз. Он уже понял, что зашел в гости совершенно не к тем людям, и теперь лихорадочно думал, как достойно выйти из положения.
— Да ее вон, — и Сварог показал пальцем.
Тенгиз повернулся.., и издал что-то вроде хрюка. «Как бы его кондратий не хватил», — с беспокойством подумал Сварог.
Палец указывал на «Ниву», которая висела в воздухе, сантиметрах в двадцати над площадкой. Зрелище, что и говорить, производило впечатление. Магическим манером лишенная веса, машина слегка покачивалась и медленно взмывала все выше. Тень от нее лежала на земле черным пятном.
— Э, не надо, опусти, слышишь?! — прошептал Тенгиз, не в силах оторвать взгляд от воспарившего авто. — Мамой клянусь, не буду стрелять!
Абреки в «Ниве», надо думать, поняли, что происходит что-то не то, открылась дверца, выглянул чернявенький юноша, посмотрел вниз, заверещал что-то по-своему и дверцу захлопнул. Машина закачалась еще сильнее. Ну чисто «Бриллиантовая рука»: «Спокойно, сядем усе!»
«Нива» тем временем уже взяла планку в полметра.
— Мамой клянусь! — уже громче повторил Тенгиз. — Не надо! И деньги не надо!..
Сварог плавно, то снимая заклинание и давая автомобилю немного просесть, то снова задействуя магию, опустил несчастный драндулет.
— А теперь вон отсюда, — бесстрастно приказал Ольшанский.
Никогда еще Сварог не видел такой прыти. Вот Тенгиз сидит за столом, а вот он уже в машине, и «Нива», ревя, с проворотом покрышек, рвет с места и исчезает на трассе.
Глава вторая
ИСПОВЕДЬ ОЛИГАРХА
— Ну не идиоты, а? — брезгливо спросил Ольшанский, ни к кому конкретно не обращаясь, когда посрамленные горцы ретировались. — С голой пяткой против сабли, как говорилось в одном старинном анекдоте... — Он внимательно посмотрел на Сварога. — А вы, оказывается, много чего умеете, мон колонель. Кто же вы такой...
— Позже, — сказал Сварог. — А вы, кажется, не очень-то удивлены моими.., способностями?
— Потому что я знаю, кто вы, — быстро ответил олигарх. — Вы из тех, кто спит в монастыре, — задумчиво и очень понятно сказал Ольшанский. И добавил еще более понятно:
— А теперь вы проснулись. Это еще один Знак. Значит, и в самом деле грядет Шамбалинская война...
— Рассказывайте сначала вы, — с каменным лицом предложил Сварог, абсолютно ничего не понимая.
Ключник опять переместился ему за спину. Кажется, этот человек вообще ничему не удивлялся.
— Вы обещали по порядку, — и Сварог съел еще кусочек шашлыка.
— Да, — думая о чем-то другом, протянул Ольшанский. — По порядку...
Лана смотрела на Сварога молча, с непонятным выражением на лице — то ли изучала, то ли любовалась. И в ее голове явно шла напряженная мыслительная работа.
— Знаете что, а поехали-ка отсюда, — начал вставать олиграх. — Что-то мне тут разонравилось. Расскажу по дороге.
Когда джипы снова выехали на трассу, Ольшанский долго молчал. Потом заговорил снова:
— Ладно, продолжаю. На чем я остановился? На книге. «Дорога в Атлантиду». Понятно, почему та книга так подействовала на мальца. Загадки древних веков, экспедиции в неизведанные земли, исчезнувшие цивилизации — все это здорово будоражило воображение. А еще треть страниц, учтите, из книги была вырвана. И мне тогда казалось, что как раз на этих вот страницах писателем и раскрывалась самая страшная, самая роковая тайна мира. Например, там могла быть карта пути в Шамбалу, сиречь Атлантиду, с нанесенными на нее красными крестиками, коими указаны клады, а зловещими черными крестами отмечены ловушки и западни...
Книгу ту Ольшанский перечитал несчетное количество раз. Практически заучил наизусть. Тогда-то он раз и навсегда поверил, что Атлантида (она же Шамбала, Аркаим или Беловодское царство) на самом деле существует и он рано или поздно найдет ее, чего бы это ему ни стоило. Отправиться на поиски он, понятное дело, готов был немедленно. И скажи ему кто тогда — мол, твоя Атлантида, или твой Аркаим, находится там-то и там-то, «точно-точно, зуб даю и землю ем», сбежал бы Ольшанский из дома и на товарняках, на попутках рванул бы хоть через всю страну. К счастью для Сережи Ольшанского, никто его ни в какие путешествия не отправлял. Да и вообще некому было даже просто поддержать с ним разговоры про Атлантиду...
В те глубоко советские времена об Атлантиде, как о явлении насквозь антинаучном и идеологически сомнительном, писали мало. В общедоступных изданиях так вообще почти ничего. Ну, разве что в журнале «Наука и жизнь» могла появиться статья какого-нибудь взращенного на дрожжах марксизма-ленинизма доцента, где бы он изобличал спекуляции западной печати на почве любви простого народа к загадочному и необъяснимому с целью отвлечь трудящихся от классовой борьбы и в качестве примера мог привести лженаучные, мелкобуржуазные измышления об Атлантиде. Поэтому попытки Сережи Ольшанского расширить и углубить свои знания про Атлантиду мало к чему приводили, хотя он старательно обследовал районные и городские библиотеки, книжные магазины и книжные полки в домах друзей и знакомых. Конечно, живи он не в Шантарске, а в Москве или Ленинграде, улов наверняка был бы побогаче. А так... В общем, страсть остаралась неудовлетворенной.
— Та книга, наверное, у вас сейчас с собой? — Сварог указал за спину, в сторону багажника.
— Вы чертовски догадливы, мой друг, — потер лицо Ольшанский. — Конечно, была бы с собой. Если б... В общем, довелось мне потоптать места не столь отдаленные в самом прямом смысле этого слова. В точном соответствии со строчками классика: меня однажды «повезли из Сибири в Сибирь». А первая жена, с-сука, когда мне впаяли десятку, быстренько оформила развод и выкинула все мои вещи на помойку — дескать, нет у меня ничего общего с этим зеком. Сие случилось незадолго до начала перестройки, меня замели во время прокатившейся по стране кампании борьбы с «цеховиками». Правда, до миллионера я тогда еще не дорос, только начал разворачиваться, подбили, можно сказать, на взлете... А знаете, чем занимался? Организовал подпольный цех по производству цветастых полиэтиленовых пакетов, которыми государство по неведомой мне причине не могло обеспечить своих граждан в надлежащих количествах. Дефицит был огромнейший, люди переплачивали за копеечный кусок полиэтилена раз эдак в сто больше его себестоимости. Нынешняя наркомафия по сравнению с той доходностью, как сейчас говорят, курит в сторонке. Между прочим, на пакетах, по моему, разумеется, научению, откатывали иностранными буквами надпись «Arkaim». В тот момент мне это показалось забавным. Кто знает, уж не за эту ли свою легкомысленность я расплатился пятью годами свободы, если учесть, что все в этой жизни взаимосвязано, одно тянет за собой другое,а?..
— Минутку, — сказал Сварог. — Почему пятью? Вас же к десяти приговорили.
— Внимательный, смотрю! — Ольшанский притворно погрозил пальцем Сварогу. — Да нет, все просто. По амнистии вышел. С началом перестройки тех, кто чалился по хозяйственным статьям, стали понемногу выпускать. Типа чтобы было кому поднимать кооперативное движение. Помните, что такое кооперативы?
— Помню, — угрюмо сказал Сварог. — Боевая, погляжу, у вас биография.
— А то, — довольно кивнул Ольшанский. — Помотало и пошвыряло по бурным водам человеческой жизни... Даже в столицу успел съездить, счастья поискать. И вернуться оттуда успел, потому как понял, что на периферии спокойнее — конкуренции меньше, органы особо не зверствуют, а шансов развернуться для делового и умного человека никак не меньше. За всеми этими коловращениями Атлантида как-то сама собой отступила даже не на второй, а на самый далекий-предалекий план. Я бы в конце концов забыл о своей детской мечте отыскать Атлантиду, как говорится, естественным образом. Так оно обычно и бывает с детскими мечтами и увлечениями. Но... — Ольшанский опять поднял палец, — мне не давали забыть об Атлантиде. Кто не давал? Или — что не давало? Самое смешное, я не найду, что ответить... Знаете, кто-то умный сказал: неизвестно, где заканчивается случай и начинается судьба. А я бы в ответ возразил: иногда это становится совершенно очевидным. Тому пониманию способствуют Знаки, подаваемые Судьбой или теми силами, что кроются за этим словом... Мы в состоянии разглядеть эти Знаки, тем более если они преследуют тебя на каждом шагу, как было со мной...
Олигарх усмехнулся.
— Даже срочную меня определили служить знаете куда?
Сварог пожал плечами. Его малость утомила пьяная болтовня Ольшанского. Лана так вообще уже клевала носом... Ну да, ведь бессонная ночь.
— На Алтай, в Бухтарминскую долину! — объявил Ольшанский тоном Якубовича, орущего: «Приз в студию!!!». — Туда, где некогда жили раскольники, хаживавшие за Беловодьем. Да-да, именно так! Совпадение, скажете? Ну да, сперва я тоже так считал. Да только слишком много в моей жизни было таких совпадений. На каждом шагу о совпадения спотыкался.
В семьдесят девятом поехал я на заработки в Бурятию. С бригадой шабашников строили в одном колхозе-миллионере дом культуры, помогали государству осваивать капвложения. И между прочим, мы отхватили эту работенку у чеченских шабашников, увели прямо из-под носа. Тогда по стране раскатывало много чеченских стройбригад — при советской власти не очень хорошо получалось зарабатывать воровством скота и похищениями людей, приходилось осваивать мирные профессии. Правды ради следует признать, что строили чеченцы качественно. Однако меньше чеченами от этого они не становились, то бишь мстительность и злоба никуда не девались... В общем, впоследствии это обстоятельство ударит по нам из всех орудий, но поначалу все было спокойно. Мы вкалывали себе в привычном для шабашников ритме, часов по двенадцать-четырнадцать в день, с одним выходным в неделю, приближая сладкий миг расчета... Вот. А поблизости, где-то в полусотне километров от нашего поселка, находился древний дацан. Буряты, как известно, исконно исповедуют буддизм, и буддийских храмов у них хватает. И этот храм при всей своей удаленности и труднодоступности был любим местным населением, туда постоянно ездили паломники. Все дело было в том, что в дацане хранилась некая буддийская реликвия под названием «намчувандан». Вот я и решил посмотреть, что это за «намчувандан» такой...
Смотреть ее Ольшанский поехал в одиночку, на рейсовом автобусе. Никого из бригады зазвать с собой не вышло, мужики вообще не понимали, как можно вместо того, чтобы в кои-то веки отоспаться всласть, тащиться за тридевять верст глазеть на какую-то сельскую церкву. Наверняка, проводив его, работяги покрутили пальцем у виска.
Дацан и впрямь не поражал воображение размерами и архитектурными изысками. Небольшое квадратное здание с многоярусной крышей. Внутри храма злато-серебро сосульками с потолка, разумеется, не свисало. Простенько, скромно, даже бедно. В зале для молений, единственном помещении дацана, правый дальний угол был отгорожен ширмой. За этой ширмой и хранилась храмовая святыня.
О том, что за «намчувандан» такой, он узнал еще в автобусе, от попутчика-бурята, который тоже направлялся в дацан. Согласно легенде, храм обязан своим появлением пришедшему из Халхи, то бишь из Монголии, махатме Кушо Дхонду. «Махатма, напомню, обозначает „учитель“ и является высоким духовным званием, которого буддисту не так-то просто удостоиться».
Проходя по берегу пруда, Кушо Дхонду увидел белый лотос и, восхитившись его красотой, сорвал и взял с собой. Вскоре сорванный цветок стал чахнуть, и махатма пожалел о своем поступке, пожалел о том, что уничтожил живое. И тогда он сказал лотосу: «Если бы я мог, я отдал бы тебе часть своей жизненной силы». Он бережно положил цветок на лежавшую в траве деревянную колоду. С ним были люди, они слышали его слова. И случилось чудо — цветок не завял. Проходили дни, недели, месяцы, махатма уже куда-то ушел своей дорогой, а цветок выглядел, как только что сорванный. Минуло столетие, и ничего цветку не сделалось. А там, где махатма оставил цветок, построили дацан. И неувядающий цветок лотоса, закончил свой рассказ попутчик в автобусе, и есть та самая храмовая реликвия.
И вот настала очередь Ольшанского зайти за ширму — к реликвии запускали по одному. Заходит. Видит грубую деревянную колоду, возле нее сидит в позе лотоса священнослужитель в желтом облачении. А на колоде лежит цветок лотоса, который действительно выглядит как только что сорванный. «Хитрость невеликая, — подумал тогда Ольшанский, — каждый день посылай человечка к пруду за новым цветком — и неиссякаемый ручеек паломников обеспечен».
«Прикоснись к цветку», — говорит священнослужитель. Ольшанский аккуратненько так, пальчиком дотрагивается до лотоса. И вдруг чувствует.., обжигающий удар. Некая огненная струя проносится по кроветокам, по позвоночнику, затылок сотрясает, как от удара кувалдой изнутри черепной коробки, в глазах вспыхивают круги. «Что с тобой?!» — закричал, вскочив со своего места, бурят в желтой одежде. Вот те, думает Ольшанский, и хваленая буддистская невозмутимость...
— Так же внезапно, как началось, так же вдруг меня и отпустило. Выдохнув и вытерев выступивший пот, объяснил я этому человеку, что со мной случилось. Он выслушал со всей внимательностью и серьезностью. «Такое здесь происходит впервые, — говорит он мне. — Это какой-то знак тебе. Запомни это и всмотрись в себя».
Возможно, я бы и не обратил серьезного внимания на его слова, но совсем скоро кое-что случилось, и это «кое-что» перевернуло всю мою жизнь. Сломался рейсовый автобус, на котором я должен был уехать. Пришлось ждать следующего, то есть до утра. «Коли не явлюсь к началу рабочего дня, — подумал я тогда, — мужики сложат на меня все маты». Ну, вернулся где-то в полдень и узнал, что изба, в которой квартировала наша бригада, ночью сгорела. Вместе со всеми, кто был внутри. Впоследствии выяснилось, что подожгли те самые чечены, у которых мы перехватили подряд на дом культуры, — они вынуждены были податься в соседнее село, совсем нищее, и подрядиться строить коровник...
Он замолчал надолго, а потом с нажимом глубоко верующего человека произнес:
— И тогда я понял: все не случайно! Случайностей вообще нет! Эта сила будет хранить меня и далее, если только я не сойду с пути — вот как объяснялся явленный мне Знак. А как по-другому объяснить? Правда, тогда я еще не вполне представлял, в чем заключается мой путь, в чем мое предназначение. Смутно понимал, что выстраивается некая линия, — Ольшанский провел рукой в воздухе, словно гладил по поверхности стола, — и на ней, как звезды в созвездии, горят слова: Атлантида, Аркаим, Беловодье, Шамбала. И я стою на этой линии... Но где, в какой точке? В чем мое предназначение? И вот интерес к теме снова вспыхнул во мне. А время тогда, напоминаю, стояло советское, со всякой занимательной литературой было туго, Интернет еще не изобрели. Приходилось собирать по кусочкам, по лоскуточкам, по обрывочкам, там, сям.., кое-какими знаниями я обогатился, но все равно ответа на главный для себя вопрос не получил... Однако — не было бы счастья, да несчастье помогло. Ежели вы забыли, то напомню, что меня незадолго до перестройки отправили на баланду. Спасибо лично Тебе.
— Позже, — сказал Сварог. — А вы, кажется, не очень-то удивлены моими.., способностями?
— Потому что я знаю, кто вы, — быстро ответил олигарх. — Вы из тех, кто спит в монастыре, — задумчиво и очень понятно сказал Ольшанский. И добавил еще более понятно:
— А теперь вы проснулись. Это еще один Знак. Значит, и в самом деле грядет Шамбалинская война...
— Рассказывайте сначала вы, — с каменным лицом предложил Сварог, абсолютно ничего не понимая.
Ключник опять переместился ему за спину. Кажется, этот человек вообще ничему не удивлялся.
— Вы обещали по порядку, — и Сварог съел еще кусочек шашлыка.
— Да, — думая о чем-то другом, протянул Ольшанский. — По порядку...
Лана смотрела на Сварога молча, с непонятным выражением на лице — то ли изучала, то ли любовалась. И в ее голове явно шла напряженная мыслительная работа.
— Знаете что, а поехали-ка отсюда, — начал вставать олиграх. — Что-то мне тут разонравилось. Расскажу по дороге.
Когда джипы снова выехали на трассу, Ольшанский долго молчал. Потом заговорил снова:
— Ладно, продолжаю. На чем я остановился? На книге. «Дорога в Атлантиду». Понятно, почему та книга так подействовала на мальца. Загадки древних веков, экспедиции в неизведанные земли, исчезнувшие цивилизации — все это здорово будоражило воображение. А еще треть страниц, учтите, из книги была вырвана. И мне тогда казалось, что как раз на этих вот страницах писателем и раскрывалась самая страшная, самая роковая тайна мира. Например, там могла быть карта пути в Шамбалу, сиречь Атлантиду, с нанесенными на нее красными крестиками, коими указаны клады, а зловещими черными крестами отмечены ловушки и западни...
Книгу ту Ольшанский перечитал несчетное количество раз. Практически заучил наизусть. Тогда-то он раз и навсегда поверил, что Атлантида (она же Шамбала, Аркаим или Беловодское царство) на самом деле существует и он рано или поздно найдет ее, чего бы это ему ни стоило. Отправиться на поиски он, понятное дело, готов был немедленно. И скажи ему кто тогда — мол, твоя Атлантида, или твой Аркаим, находится там-то и там-то, «точно-точно, зуб даю и землю ем», сбежал бы Ольшанский из дома и на товарняках, на попутках рванул бы хоть через всю страну. К счастью для Сережи Ольшанского, никто его ни в какие путешествия не отправлял. Да и вообще некому было даже просто поддержать с ним разговоры про Атлантиду...
В те глубоко советские времена об Атлантиде, как о явлении насквозь антинаучном и идеологически сомнительном, писали мало. В общедоступных изданиях так вообще почти ничего. Ну, разве что в журнале «Наука и жизнь» могла появиться статья какого-нибудь взращенного на дрожжах марксизма-ленинизма доцента, где бы он изобличал спекуляции западной печати на почве любви простого народа к загадочному и необъяснимому с целью отвлечь трудящихся от классовой борьбы и в качестве примера мог привести лженаучные, мелкобуржуазные измышления об Атлантиде. Поэтому попытки Сережи Ольшанского расширить и углубить свои знания про Атлантиду мало к чему приводили, хотя он старательно обследовал районные и городские библиотеки, книжные магазины и книжные полки в домах друзей и знакомых. Конечно, живи он не в Шантарске, а в Москве или Ленинграде, улов наверняка был бы побогаче. А так... В общем, страсть остаралась неудовлетворенной.
— Та книга, наверное, у вас сейчас с собой? — Сварог указал за спину, в сторону багажника.
— Вы чертовски догадливы, мой друг, — потер лицо Ольшанский. — Конечно, была бы с собой. Если б... В общем, довелось мне потоптать места не столь отдаленные в самом прямом смысле этого слова. В точном соответствии со строчками классика: меня однажды «повезли из Сибири в Сибирь». А первая жена, с-сука, когда мне впаяли десятку, быстренько оформила развод и выкинула все мои вещи на помойку — дескать, нет у меня ничего общего с этим зеком. Сие случилось незадолго до начала перестройки, меня замели во время прокатившейся по стране кампании борьбы с «цеховиками». Правда, до миллионера я тогда еще не дорос, только начал разворачиваться, подбили, можно сказать, на взлете... А знаете, чем занимался? Организовал подпольный цех по производству цветастых полиэтиленовых пакетов, которыми государство по неведомой мне причине не могло обеспечить своих граждан в надлежащих количествах. Дефицит был огромнейший, люди переплачивали за копеечный кусок полиэтилена раз эдак в сто больше его себестоимости. Нынешняя наркомафия по сравнению с той доходностью, как сейчас говорят, курит в сторонке. Между прочим, на пакетах, по моему, разумеется, научению, откатывали иностранными буквами надпись «Arkaim». В тот момент мне это показалось забавным. Кто знает, уж не за эту ли свою легкомысленность я расплатился пятью годами свободы, если учесть, что все в этой жизни взаимосвязано, одно тянет за собой другое,а?..
— Минутку, — сказал Сварог. — Почему пятью? Вас же к десяти приговорили.
— Внимательный, смотрю! — Ольшанский притворно погрозил пальцем Сварогу. — Да нет, все просто. По амнистии вышел. С началом перестройки тех, кто чалился по хозяйственным статьям, стали понемногу выпускать. Типа чтобы было кому поднимать кооперативное движение. Помните, что такое кооперативы?
— Помню, — угрюмо сказал Сварог. — Боевая, погляжу, у вас биография.
— А то, — довольно кивнул Ольшанский. — Помотало и пошвыряло по бурным водам человеческой жизни... Даже в столицу успел съездить, счастья поискать. И вернуться оттуда успел, потому как понял, что на периферии спокойнее — конкуренции меньше, органы особо не зверствуют, а шансов развернуться для делового и умного человека никак не меньше. За всеми этими коловращениями Атлантида как-то сама собой отступила даже не на второй, а на самый далекий-предалекий план. Я бы в конце концов забыл о своей детской мечте отыскать Атлантиду, как говорится, естественным образом. Так оно обычно и бывает с детскими мечтами и увлечениями. Но... — Ольшанский опять поднял палец, — мне не давали забыть об Атлантиде. Кто не давал? Или — что не давало? Самое смешное, я не найду, что ответить... Знаете, кто-то умный сказал: неизвестно, где заканчивается случай и начинается судьба. А я бы в ответ возразил: иногда это становится совершенно очевидным. Тому пониманию способствуют Знаки, подаваемые Судьбой или теми силами, что кроются за этим словом... Мы в состоянии разглядеть эти Знаки, тем более если они преследуют тебя на каждом шагу, как было со мной...
Олигарх усмехнулся.
— Даже срочную меня определили служить знаете куда?
Сварог пожал плечами. Его малость утомила пьяная болтовня Ольшанского. Лана так вообще уже клевала носом... Ну да, ведь бессонная ночь.
— На Алтай, в Бухтарминскую долину! — объявил Ольшанский тоном Якубовича, орущего: «Приз в студию!!!». — Туда, где некогда жили раскольники, хаживавшие за Беловодьем. Да-да, именно так! Совпадение, скажете? Ну да, сперва я тоже так считал. Да только слишком много в моей жизни было таких совпадений. На каждом шагу о совпадения спотыкался.
В семьдесят девятом поехал я на заработки в Бурятию. С бригадой шабашников строили в одном колхозе-миллионере дом культуры, помогали государству осваивать капвложения. И между прочим, мы отхватили эту работенку у чеченских шабашников, увели прямо из-под носа. Тогда по стране раскатывало много чеченских стройбригад — при советской власти не очень хорошо получалось зарабатывать воровством скота и похищениями людей, приходилось осваивать мирные профессии. Правды ради следует признать, что строили чеченцы качественно. Однако меньше чеченами от этого они не становились, то бишь мстительность и злоба никуда не девались... В общем, впоследствии это обстоятельство ударит по нам из всех орудий, но поначалу все было спокойно. Мы вкалывали себе в привычном для шабашников ритме, часов по двенадцать-четырнадцать в день, с одним выходным в неделю, приближая сладкий миг расчета... Вот. А поблизости, где-то в полусотне километров от нашего поселка, находился древний дацан. Буряты, как известно, исконно исповедуют буддизм, и буддийских храмов у них хватает. И этот храм при всей своей удаленности и труднодоступности был любим местным населением, туда постоянно ездили паломники. Все дело было в том, что в дацане хранилась некая буддийская реликвия под названием «намчувандан». Вот я и решил посмотреть, что это за «намчувандан» такой...
Смотреть ее Ольшанский поехал в одиночку, на рейсовом автобусе. Никого из бригады зазвать с собой не вышло, мужики вообще не понимали, как можно вместо того, чтобы в кои-то веки отоспаться всласть, тащиться за тридевять верст глазеть на какую-то сельскую церкву. Наверняка, проводив его, работяги покрутили пальцем у виска.
Дацан и впрямь не поражал воображение размерами и архитектурными изысками. Небольшое квадратное здание с многоярусной крышей. Внутри храма злато-серебро сосульками с потолка, разумеется, не свисало. Простенько, скромно, даже бедно. В зале для молений, единственном помещении дацана, правый дальний угол был отгорожен ширмой. За этой ширмой и хранилась храмовая святыня.
О том, что за «намчувандан» такой, он узнал еще в автобусе, от попутчика-бурята, который тоже направлялся в дацан. Согласно легенде, храм обязан своим появлением пришедшему из Халхи, то бишь из Монголии, махатме Кушо Дхонду. «Махатма, напомню, обозначает „учитель“ и является высоким духовным званием, которого буддисту не так-то просто удостоиться».
Проходя по берегу пруда, Кушо Дхонду увидел белый лотос и, восхитившись его красотой, сорвал и взял с собой. Вскоре сорванный цветок стал чахнуть, и махатма пожалел о своем поступке, пожалел о том, что уничтожил живое. И тогда он сказал лотосу: «Если бы я мог, я отдал бы тебе часть своей жизненной силы». Он бережно положил цветок на лежавшую в траве деревянную колоду. С ним были люди, они слышали его слова. И случилось чудо — цветок не завял. Проходили дни, недели, месяцы, махатма уже куда-то ушел своей дорогой, а цветок выглядел, как только что сорванный. Минуло столетие, и ничего цветку не сделалось. А там, где махатма оставил цветок, построили дацан. И неувядающий цветок лотоса, закончил свой рассказ попутчик в автобусе, и есть та самая храмовая реликвия.
И вот настала очередь Ольшанского зайти за ширму — к реликвии запускали по одному. Заходит. Видит грубую деревянную колоду, возле нее сидит в позе лотоса священнослужитель в желтом облачении. А на колоде лежит цветок лотоса, который действительно выглядит как только что сорванный. «Хитрость невеликая, — подумал тогда Ольшанский, — каждый день посылай человечка к пруду за новым цветком — и неиссякаемый ручеек паломников обеспечен».
«Прикоснись к цветку», — говорит священнослужитель. Ольшанский аккуратненько так, пальчиком дотрагивается до лотоса. И вдруг чувствует.., обжигающий удар. Некая огненная струя проносится по кроветокам, по позвоночнику, затылок сотрясает, как от удара кувалдой изнутри черепной коробки, в глазах вспыхивают круги. «Что с тобой?!» — закричал, вскочив со своего места, бурят в желтой одежде. Вот те, думает Ольшанский, и хваленая буддистская невозмутимость...
— Так же внезапно, как началось, так же вдруг меня и отпустило. Выдохнув и вытерев выступивший пот, объяснил я этому человеку, что со мной случилось. Он выслушал со всей внимательностью и серьезностью. «Такое здесь происходит впервые, — говорит он мне. — Это какой-то знак тебе. Запомни это и всмотрись в себя».
Возможно, я бы и не обратил серьезного внимания на его слова, но совсем скоро кое-что случилось, и это «кое-что» перевернуло всю мою жизнь. Сломался рейсовый автобус, на котором я должен был уехать. Пришлось ждать следующего, то есть до утра. «Коли не явлюсь к началу рабочего дня, — подумал я тогда, — мужики сложат на меня все маты». Ну, вернулся где-то в полдень и узнал, что изба, в которой квартировала наша бригада, ночью сгорела. Вместе со всеми, кто был внутри. Впоследствии выяснилось, что подожгли те самые чечены, у которых мы перехватили подряд на дом культуры, — они вынуждены были податься в соседнее село, совсем нищее, и подрядиться строить коровник...
Он замолчал надолго, а потом с нажимом глубоко верующего человека произнес:
— И тогда я понял: все не случайно! Случайностей вообще нет! Эта сила будет хранить меня и далее, если только я не сойду с пути — вот как объяснялся явленный мне Знак. А как по-другому объяснить? Правда, тогда я еще не вполне представлял, в чем заключается мой путь, в чем мое предназначение. Смутно понимал, что выстраивается некая линия, — Ольшанский провел рукой в воздухе, словно гладил по поверхности стола, — и на ней, как звезды в созвездии, горят слова: Атлантида, Аркаим, Беловодье, Шамбала. И я стою на этой линии... Но где, в какой точке? В чем мое предназначение? И вот интерес к теме снова вспыхнул во мне. А время тогда, напоминаю, стояло советское, со всякой занимательной литературой было туго, Интернет еще не изобрели. Приходилось собирать по кусочкам, по лоскуточкам, по обрывочкам, там, сям.., кое-какими знаниями я обогатился, но все равно ответа на главный для себя вопрос не получил... Однако — не было бы счастья, да несчастье помогло. Ежели вы забыли, то напомню, что меня незадолго до перестройки отправили на баланду. Спасибо лично Тебе.