Страница:
Пока они разговаривали, Баоюй оделся, собрался, и Сижэнь стала его торопить: надо было пойти к матушке Цзя, отцу и госпоже Ван.
Поговорив еще с Цинвэнь и Шэюэ, Баоюй наконец отправился к матушке Цзя, выслушал ее наставления, попрощался с госпожой Ван и пошел к отцу.
Цзя Чжэн сидел у себя в кабинете и болтал с молодыми людьми — приживальщиками, когда вошел Баоюй, справился о здоровье и сообщил, что собирается в школу.
Холодная язвительная усмешка скользнула по губам Цзя Чжэна:
— Собираешься в школу? Мне стыдно слышать от тебя эти слова. Лучше бы сказал, что собираешься развлекаться, — было бы вернее! Смотрю я на тебя и думаю: ты оскверняешь пол, на котором стоишь, и дверь, которой касаешься!
— Уж очень вы строги с ним! — рассмеялись гости, вставая. — Если ваш сын проявит усердие в занятиях, то, глядишь, годика через два-три прославится. Не будет же он вести себя как в прежние годы. А ты, братец, не медли, — обратились они к Баоюю, — время близится к завтраку.
И тотчас двое слуг под руки вывели Баоюя.
— Эй, кто там из слуг сопровождает Баоюя? — крикнул Цзя Чжэн.
Снаружи отозвалось сразу несколько голосов, и на пороге появилось не то трое, не то четверо рослых детин: они опустились на колени, справились о здоровье Цзя Чжэна. В одном из них Цзя Чжэн узнал Ли Гуя, сына кормилицы Баоюя, мамки Ли, и обратился к нему:
— Ты давно сопровождаешь Баоюя в школу. Чем он там занимается? Учится озорству и слушает всякие пустые истории? Погодите, доберусь я до вас! Сначала с тебя шкуру спущу, а потом и с моим негодником рассчитаюсь!
Перепуганный Ли Гуй снял шапку, отвесил земной поклон, пробормотал: «Слушаюсь» — и сказал:
— Старший брат Баоюй выучил три раздела из «Шицзина»[124] до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»[125]. Я правду говорю!
Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн тоже не сдержал улыбки и промолвил:
— Он может выучить еще тридцать разделов «Шицзина». Это будет все равно что, «заткнув уши, красть колокол», — толку никакого, один обман! Так что пойди справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Толкуя „Шицзин“ и другие древние тексты, не следует рассказывать всякие пустые истории. Прежде всего надо выучить „Четверокнижие“ — это самое важное».
Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» — и, поняв, что разговор окончен, поднялся с колен и вышел.
Баоюй в это время стоял в одиночестве за воротами, слушал затаив дыхание и ждал, когда выйдут слуги, чтобы отправиться в школу.
Ли Гуй отряхнул на себе одежду и сказал Баоюю:
— Слышал, брат? Грозятся с нас шкуру спустить! В других домах провожатые хозяина в почете, а мы вот из-за тебя терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!
— Не обижайся, дорогой братец, — улыбнулся Баоюй, — я как-нибудь тебя угощу.
— Эх, молодой господин, да разве смеем мы на это надеяться? — со вздохом произнес Ли Гуй. — Слушался бы нас, и то ладно.
Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там и беседовал с ней. Обменявшись приветствиями, мальчики простились со старой госпожой.
Затем Баоюй побежал попрощаться с Дайюй. Она как раз наряжалась перед зеркалом. Узнав, что Баоюй идет в школу, Дайюй с улыбкой сказала:
— Вот и прекрасно! Думаю, на сей раз ты «сломаешь коричную ветку в Лунном дворце»[126]. Проводить тебя я, к сожалению, не могу.
— Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, — сказал Баоюй, — мы вместе поужинаем и приготовим для тебя румяна.
Они поболтали еще немного, и Баоюй собрался уходить.
— Что же ты не идешь попрощаться с сестрой Баочай? — спросила Дайюй.
Баоюй ничего не ответил, лишь засмеялся и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.
Бесплатная домашняя школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Баоюя. В ней, как уже говорилось выше, учились дети из бедных семей, состоявших в родстве с Цзя. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на содержание школы. Учителем обычно назначался самый пожилой и добродетельный человек в семье.
Придя в школу, Баоюй и Цинь Чжун познакомились с учениками и тотчас же приступили к занятиям. Они были неразлучны, дружба их крепла день ото дня. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто оставляла его у себя на несколько дней и относилась к нему как к родному. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя одаривала мальчика одеждой и другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.
Баоюй, в отличие от Цинь Чжуна, был необуздан в своих желаниях и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. И вот однажды, когда на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:
— Мы с тобой одногодки, вместе учимся, какой я тебе дядя! Давай называть друг друга просто братьями.
Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Баоюй слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось согласиться.
Дети, учившиеся в школе, принадлежали, как известно, к одному роду, но недаром говорится: «У дракона девять сыновей и все разные». Попадались среди «драконов» и «змеи».
Все в школе сразу заметили, что Цинь Чжун стыдливый и робкий, как девушка, краснеет от смущения, стоит к нему обратиться, и такой же мягкий, податливый и отзывчивый, как Баоюй. Баоюй к тому же любил вести заумные речи. Мальчики были очень дружны, и соученики стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи и в школе, и за ее стенами.
Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, вскоре разузнал о существовании домашней школы, и у него вспыхнула «страсть Лун Яна» [127]. Он заявил, что хочет учиться, однако на деле «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дайжу, никаких успехов в учебе не делал и помышлял лишь о том, как завязать дружбу с мальчиками.
Нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них никто ничего не знал, ни чьи они родственники, ни каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, одному дали прозвище Сянлянь — Сладостная нежность, другому — Юйай — Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их трогать из страха перед Сюэ Панем.
Баоюю и Цинь Чжуну тоже очень нравились эти мальчики, но, как и остальные, они боялись Сюэ Паня и держались от них подальше. Сянлянь и Юйай, в свою очередь, питали дружескую симпатию к Баоюю и Цинь Чжуну. Но пока эта симпатия никак не проявлялась.
Ежедневно, приходя в школу, все четверо мальчиков следили за каждым движением друг друга, перебрасывались загадками, говорили намеками, чтобы остальным было непонятно. Но нашлись хитрецы, которые это подметили, и стали у них за спиной строить рожи, многозначительно покашливать. И так изо дня в день.
Однажды учителю понадобилось отлучиться по делам. Он велел ученикам сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке и ушел домой, оставив следить за порядком своего старшего внука Цзя Шуя.
В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школе. Воспользовавшись случаем, Цинь Чжун перемигнулся с Сянлянем, и они, якобы по малой нужде, вышли во внутренний дворик. Первым заговорил Цинь Чжун:
— Тебя дома спрашивали, с кем ты дружишь?
Не успел он спросить, как за его спиной кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели Цзинь Жуна, соученика.
Сянлянь, вспыльчивый по характеру, вдруг смутился и с досадой проговорил:
— Чего кашляешь? Поговорить нельзя?
— Если вам можно говорить, почему мне нельзя кашлять? — вызывающе ответил Цзинь Жун. — Мне просто интересно, чем это вы здесь занимаетесь? Ведь я вас поймал с поличным! Попробуйте отпереться! Не примете в компанию, всем расскажу!
— А что мы такого сделали? — покраснев от волнения, в один голос спросили Цинь Чжун и Сянлянь.
— Я видел, что вы делали! — рассмеялся Цзинь Жун, захлопал в ладоши и крикнул: — Давайте выкуп!
Возмущенные Сянлянь и Цинь Чжун побежали жаловаться Цзя Жую, что их безо всякой причины обижают.
Но Цзя Жуй, человек бессовестный, заботился лишь о собственной выгоде. Он всегда требовал, чтобы ученики его угощали, и во всем потакал Сюэ Паню в надежде на подачки, старался снискать его расположение. Сюэ Пань же отличался крайним непостоянством: сегодня ему нравилось одно, завтра — другое, в последнее время у него завелись новые друзья, и он утратил интерес к Сянляню и Юйаю, так же как в свое время к Цзинь Жуну. Цзя Жую это было все равно, но Сянляня и Юйая он возненавидел за то, что они не помогли ему завоевать благосклонность Сюэ Паня. Не один Цзя Жуй их ненавидел. Их недолюбливали Цзинь Жун и еще некоторые ученики. Поэтому, когда мальчики пришли жаловаться на Цзинь Жуна, Цзя Жуй, не смея прикрикнуть на Цинь Чжуна, отыгрался на Сянляне, заявив, что тот всегда лезет не в свои дела, и вдобавок обругал его. Цинь Чжун был возмущен. Так мальчики ни с чем вернулись на свои места. Цзинь Жун торжествовал, покачивал головой, прищелкивал языком, болтал всякую чепуху. Сидевший неподалеку от него Юйай слышал все, что тот говорил, и, не утерпев, принялся его стыдить.
— Я только что собственными глазами видел, как они целовались и гладили друг друга по заднему месту! — нагло заявил Цзинь Жун. — Они это уже давно задумали, а сейчас договаривались о подробностях.
Он так увлекся, что стал говорить непристойности, ни на кого не обращая внимания. Тут один из учеников рассердился. И кто бы вы думали? Цзя Цян!
Цзя Цян, шестнадцатилетний юноша, был правнуком Нинго-гуна по прямой линии. Оставшись круглым сиротой, он с самого детства воспитывался в доме Цзя Чжэня и отличался манерами еще более утонченными, чем Цзя Жун, родной сын Цзя Чжэня. С Цзя Жуном его связывала тесная дружба.
Во дворце Нинго жили самые разнообразные по характеру и склонностям люди, и обиженные слуги и служанки не упускали случая о них позлословить, не стесняясь в выражениях. Опасаясь, как бы и о Цзя Цяне не пошла дурная слава, Цзя Чжэнь поселил его в отдельном доме и приказал обзавестись семьей.
Цзя Цян был умный, понятливый юноша приятной наружности. Школу он посещал лишь для отвода глаз, на самом же деле увлекался петушиными боями да собачьими бегами, любовался цветами и ивами. Никто не смел ему перечить, ведь он пользовался расположением Цзя Чжэня и был другом Цзя Жуна! Видя несправедливость, Цзя Цян хотел было вмешаться, но потом передумал:
«Цзинь Жун и Цзя Жуй — друзья моего дяди Сюэ Паня, да и я с ним в добрых отношениях. Вмешаюсь — они пожалуются Сюэ Паню, и это может повредить нашей дружбе! Промолчу — пойдут сплетни. Надо как-то схитрить!»
Он сделал вид, что направляется во двор по малой нужде, а сам незаметно подозвал Минъяня, слугу Баоюя, и сказал ему несколько слов.
Минъянь, любимец Баоюя, молодой и неопытный в житейских делах, услыхав, что Цзинь Жун обидел Цинь Чжуна и что в это дело замешан и его господин, решил проучить обидчика. Тем более что получил поддержку Цзя Цяня.
Минъянь вообще никогда никому не давал спуску. Он нашел Цзинь Жуна и, забыв, что сам он слуга, а тот господин, набросился на него:
— Эй, Цзинь Жун! Ну и сволочь же ты!
Услышав это, Цзя Цян топнул ногой, поправил платье и произнес:
— Мне пора!
Цзя Жую он сказал, что должен отлучиться по делам, и тот не посмел его задерживать.
Минъянь между тем схватил Цзинь Жуна за руку и угрожающе спросил:
— Что тебе за дело до наших задниц? Ведь мы твоего папашу не трогаем, вот и молчи! А то выходи, если ты такой храбрый, померяемся силами!
Ученики оторопели и испуганно таращили глаза.
— Минъянь! — закричал Цзя Жуй. — Прекрати безобразие!
— Ах, так, ты бунтовать! — позеленев от злости, заорал Цзинь Жун. — Все рабы — подлецы! Вот погоди, сейчас я поговорю с твоим хозяином!
Он вырвался от Минъяня и метнулся к Баоюю. В этот момент что-то ветром просвистело у самого уха Цинь Чжуна — это пролетела неизвестно кем брошенная тушечница — она упала на стол, за которым сидели Цзя Лань и Цзя Цзюнь, закадычные друзья.
Цзя Цзюнь, совсем еще малыш, отличался смелостью и к тому же был до того избалован, что никого не боялся. Так вот, он случайно заметил, что тушечницу бросил друг Цзинь Жуна. Он целился в Минъяня, но промахнулся, тушечница, пролетев мимо, шлепнулась на стол Цзя Цзюня, разбила вдребезги его фарфоровую тушечницу, а книгу забрызгала тушью. Разве мог Цзя Цзюнь такое стерпеть?
— Арестантское отродье! — выругался он. — Руки распустили!
С этими словами он схватил тушечницу и хотел запустить ею в обидчика, однако Цзя Лань, более спокойный и рассудительный, взял его за руку:
— Не вмешивайся, дорогой брат!
Но урезонить Цзя Цзюня было невозможно. Он схватил короб для книг и с яростью швырнул в Цзинь Жуна. Однако сил у Цзя Цзюня было немного, короб не долетел и шлепнулся на стол Баоюя и Цинь Чжуна. Раздался звон — на пол посыпались осколки от чайной чашки Баоюя, чай разлился, в разные стороны полетели книги, бумага, кисти, тушечница.
Цзя Цзюнь вскочил и уже готов был вцепиться в мальчишку, бросившего тушечницу. В этот же момент Цзинь Жун схватил подвернувшуюся ему под руку бамбуковую палку. Чтобы размахнуться, здесь было слишком мало места, но Минъяню все же несколько раз попало, и он завопил:
— Эй вы, чего не помогаете?!
Надобно сказать, что Баоюя сопровождали в школу также мальчики-слуги: Саохун, Чуяо и Моюй. Эти трое тоже были не прочь поразвлечься.
— Ублюдок! — закричали они. — Так ты вздумал пустить в ход оружие!
Тут Моюй выдернул дверной засов, у Саохуна и Чуяо в руках оказались конские хлысты, и они ринулись на противника.
Цзя Жуй упрашивал, угрожал, бросался от одного к другому, но его никто не слушал. Началась свалка. Мальчишки, боявшиеся вступить в драку, хлопали в ладоши, кричали, смеялись, подзадоривая дерущихся. Школа походила на кипящий котел. На шум со двора прибежали Ли Гуй и другие слуги и кое-как утихомирили озорников. На вопрос, что случилось, все отвечали хором, причем каждый объяснял по-своему. Ли Гуй обругал и выгнал всех слуг Баоюя.
На макушке у Цинь Чжуна красовалась здоровенная ссадина — след от удара палкой. Баоюй полой куртки растирал ему голову. Когда шум стих, Баоюй приказал Ли Гую:
— Собери книги! И подай мне коня, я поеду доложу обо всем господину Цзя Дайжу! Нас обидели! Мы, как положено, пожаловались господину Цзя Жую, но вместо того, чтобы защитить нас, он нас же и обвинил! Еще и остальных науськивал! Разве Минъянь не должен был за нас заступиться? Они навалились все скопом, побили Минъяня, а Цинь Чжуну чуть не проломили голову. Как же учиться в такой школе?
— Я не советовал бы вам торопиться, старший брат, — принялся уговаривать его Ли Гуй. — Господин Цзя Дайжу отлучился домой по делам. Досаждать ему всякими пустяками было бы непочтительно ни с какой стороны, тем более что человек он — пожилой. Лучше уладить дело на месте. Это ваше упущение, господин, — обратился он к Цзя Жую. — Когда ваш дедушка отлучается — вы главный в школе, и все на вас надеются. Провинившихся надо выпороть, наказать. Зачем же доводить дело до скандала?
— Я пытался их урезонить, но никто меня не слушал, — оправдывался Цзя Жуй.
— Вы можете сердиться, но я все равно скажу, — спокойно продолжал Ли Гуй, — вы относитесь к детям несправедливо, вот они и не слушаются. Узнает о случившемся господин Цзя Дайжу, вам не миновать неприятностей. А вы как будто не собираетесь улаживать дело миром!
— Что тут улаживать? — перебил его Баоюй. — Я все равно уйду!
— Если Цзинь Жун останется в школе, я тоже уйду! — заявил Цинь Чжун.
— Выходит, другим можно ходить в школу, а тебе нельзя? — произнес Баоюй. — Я непременно попрошу старую госпожу выгнать Цзинь Жуна! Кстати, чей он родственник?
— Не стоит об этом говорить, — помолчав, ответил Ли Гуй. — Иначе можно рассорить всех братьев.
— Он — племянник жены Цзя Хуана из дворца Нинго, — поспешил вмешаться Минъянь, стоявший снаружи под окном. — Подумаешь, важная особа — пугать нас вздумал! Жена Цзя Хуана приходится ему теткой по отцовской линии. А его тетка только и знает лебезить перед всеми! Недавно на коленях ползала, умоляла вторую госпожу Фэнцзе денег ей занять под залог! Глаза бы не глядели на такую госпожу тетушку!
— Вот щенок! — прикрикнул на него Ли Гуй. — И это ему известно! Даже успел разболтать!
— А я-то думаю, чей он родственник! — холодно усмехнулся Баоюй. — Оказывается, племянник жены Цзя Хуана! Сейчас поеду и расспрошу ее!
Он велел Минъяню сложить книги и собрался уходить.
— Вам незачем утруждать себя, господин, — произнес сиявший от удовольствия Минъянь, собирая книги. — Я сам разыщу ее, скажу, что старая госпожа хочет кое-что у нее спросить, найму коляску и привезу ее. Разве не лучше будет поговорить с ней при старой госпоже!
— Ах, чтоб тебе сгинуть! — цыкнул на него Ли Гуй. — Смотри, вышвырну тебя отсюда, а потом доложу старой госпоже, что это ты подстрекал старшего брата Баоюя! Насилу удалось прекратить драку, а ты хочешь снова ее затеять! Всю школу вверх дном перевернул, но вместо того, чтобы загладить свою вину, сам лезешь на рожон!
Минъянь прикусил язык и не осмеливался больше произнести ни слова.
Цзя Жуй больше всего опасался, как бы скандал не получил огласки, — он чувствовал за собой вину. Поэтому, проглотив обиду, он принялся уговаривать Цинь Чжуна и Баоюя остаться. Те долго упорствовали, но в конце концов Баоюй сказал:
— Хорошо, мы останемся, но пусть Цзинь Жун попросит прощения.
Цзинь Жун и слышать об этом не хотел, тогда Цзя Жуй, потеряв терпение, стал принуждать его силой. Пришлось вмешаться и Ли Гую.
— Ведь это ты все затеял, — говорил он Цзинь Жуну. — Представляешь, что будет, если ты не попросишь прощения?
Цзинь Жун сдался, почтительно сложил руки и слегка поклонился Цинь Чжуну. Но Баоюй требовал земного поклона.
Цзя Жуй потихоньку уговаривал Цзинь Жуна:
— Вспомни пословицу: «Не лезь на рожон — проживешь без хлопот»!
Послушался ли Цзинь Жун его совета, вы узнаете из следующей главы.
Глава десятая
Итак, Цзинь Жун долго упорствовал, но в конце концов сдался и отвесил земной поклон Цинь Чжуну. Лишь после этого Баоюй успокоился.
Вскоре все разошлись. Цзинь Жун чем больше думал о случившемся, тем сильнее его разбирала злость.
— Этот Цинь Чжун всего-навсего младший брат жены Цзя Жуна, — бормотал он себе под нос, — прямого отношения к семье Цзя не имеет, ходит в школу на равных правах со мной, но, пользуясь расположением Баоюя, смотрит на всех свысока. Надо бы ему поскромнее держаться. Думает, все слепые, не видят, какие у них отношения с Баоюем. А сегодня пристал к другому мальчишке. Я заметил — вот и получился скандал. Мне-то чего бояться?!
Мать Цзинь Жуна, урожденная Ху, услышала и спросила:
— Опять что-то затеваешь? Скольких трудов стоило мне уговорить твою тетушку обратиться ко второй госпоже Фэнцзе, чтобы устроила тебя в школу! Спасибо, люди помогли, а то разве в состоянии мы нанять учителя?! В школе ты на всем готовом, и за два года твоей учебы нам удалось порядочно сэкономить. На эти деньги тебе сшили приличную одежду. А где ты познакомился с господином Сюэ Панем? Тоже в школе! Всего за год господин Сюэ Пань подарил нам семьдесят или восемьдесят лянов серебра. Если ты учинишь скандал — тебя выгонят. А найти такое место, как школа, труднее, чем взобраться на небо. Ладно, иди спать!
С трудом сдерживая злость, Цзинь Жун посидел еще немного и отправился спать. А на следующий день как ни в чем не бывало пошел в школу.
Расскажем теперь о тетушке Цзинь Жуна — жене Цзя Хуана, одного из «яшмовых» Цзя[128]. Что и говорить! Эта ветвь рода не обладала таким могуществом, как прямые наследники Жунго-гуна и Нинго-гуна.
Обладая более чем скромным достатком, Цзя Хуан и его жена часто ездили на поклон во дворцы Жунго и Нинго. Мать Цзинь Жуна умела льстить Фэнцзе и госпоже Ю, те не могли отказать ей в помощи, и она кое-как сводила концы с концами.
В тот день погода выдалась ясная, дома дел не было, и мать Цзинь Жуна, взяв с собой служанку, села в коляску и отправилась навестить свою невестку, жену Цзя Хуана, и племянника.
Когда она рассказала невестке о случившемся в школе, та вскипела от гнева:
— Пусть даже этот Цинь Чжун — родственник семьи Цзя, но чем наш Цзинь Жун хуже? Чересчур много они себе позволяют! Да и ничего такого Цзинь Жун не сделал, чтобы просить прощения и кланяться до земли… Я этого так не оставлю… Поеду во дворец Нинго, поговорю с женой господина Цзя Чжэня и старшей сестре Цинь Чжуна намекну — пусть разберутся!
Тут мать Цзинь Жуна всполошилась:
— Это все мой язык. Прошу тебя, не говори никому. Разве тут поймешь, кто прав, кто виноват? Начнется скандал — выгонят Цзинь Жуна из школы. Учителя нанять мы не можем, да и содержать сына трудно!
— Что за чепуха! — возмутилась супруга Цзя Хуана. — Сначала я потолкую с госпожой Ю, а там посмотрим!
Не обращая внимания на уговоры невестки, она приказала заложить коляску и отправилась во дворец Нинго. Но при встрече с госпожой Ю пыл ее охладел. Самым любезным образом она побеседовала с госпожой Ю о погоде и прочих пустяках, а затем спросила:
— Что это не видно супруги господина Цзя Жуна?
— Не знаю, — ответила госпожа Ю, — мне даже неизвестно, как она себя чувствует последние два месяца. У нее давно прекратились месячные, но врач не находит беременности. Со дня полнолуния она совсем ослабела, говорит и то с трудом. Я ей сказала: «Отбрось церемонии, не навещай утром и вечером родителей, побольше заботься о своем здоровье! Придут родные, я сама их приму! Скажу, что ты больна, и никто не станет тебя укорять». Я и Цзя Жуну говорила: «Не утруждай ее, не серди — ей нужен покой. Если ей захочется чего-нибудь вкусного — обратись ко мне! Другую такую жену, добрую и красивую, днем с фонарем не сыщешь!» К старшим почтительна — все ее любят. Последние дни я просто места себе не нахожу, так тревожусь. А тут, как нарочно, с самого утра пришел ее брат. Наивный, неопытный, не разбирается в житейских делах. Знает ведь, что сестра нездорова и ее нельзя беспокоить — пусть даже ему нанесли самую страшную обиду. Вчера в школе произошла драка, кто-то его обидел и обругал неприличными словами, а он возьми да и расскажи об этом сестре. Она веселая, любит шутить, но очень уж мнительная, ты же знаешь! Стоит ей не расслышать хоть слово, так она три дня и три ночи будет строить всякие предположения. Она и заболела потому, что чересчур много думает! Услышала, что брата обидели, — рассердилась, расстроилась. Мало того что брат непутевый, не хочет учиться, так еще и друзья у него непорядочные — подстрекают к ссорам и дракам. Вот и вышел в школе скандал. Бедняжка так разволновалась, что даже завтракать не стала. Я только что ходила ее успокаивать, а заодно отчитала ее брата и отправила во дворец Жунго к Баоюю. Лишь после этого она съела полчашки супа из ласточкиных гнезд, и то через силу. Как же мне не переживать, тетушка! Сердце словно иголками колют! И врача хорошего нет! Не порекомендуешь ли какого-нибудь поопытней?
Теперь и думать нечего было о том, чтобы жаловаться госпоже Цинь на ее брата, и госпожа Цзинь поспешно ответила:
— Хорошего врача я не знаю. Но, судя по вашим словам, это, конечно, не беременность. Главное — не допускайте к госпоже Цинь всяких шарлатанов, а то залечат!
— Совершенно верно, — согласилась госпожа Ю.
Разговор женщин был прерван появлением Цзя Чжэня.
— Это, если я не ошибаюсь, жена господина Цзя Хуана?
Госпожа Цзинь поспешила справиться о здоровье Цзя Чжэня.
— Угостила бы сестрицу, — сказал Цзя Чжэнь, выходя из комнаты.
Итак, болезнь госпожи Цинь нарушила все планы госпожи Цзинь — как можно было даже заикнуться о деле, ради которого госпожа Цзинь пришла? К тому же от радушного приема настроение ее изменилось — она забыла, что совсем недавно кипела от гнева. Поболтав еще немного, госпожа Цзинь поднялась и стала прощаться.
Сразу после ее ухода вошел Цзя Чжэнь.
— О чем вы беседовали?
— Так, ни о чем особенном, — ответила госпожа Ю. — Вначале мне показалось, что она чем-то раздражена, но только зашел разговор о болезни нашей невестки, впечатление это исчезло. Угостить ее я не успела — она очень недолго была здесь. Видимо, сочла неудобным засиживаться. Кстати, давай решим, как быть с невесткой. Главное сейчас — найти опытного врача, и чем скорее, тем лучше. Те, что лечат ее, никуда не годятся. Каждый старается подслушать, что говорят другие, и потом от себя добавляет несколько умных словечек. Усердствуют они сверх меры, целыми днями ходят один за другим, а то соберутся сразу четверо или пятеро и начинают проверять пульс. Потом советуются, какое прописать лекарство. Да еще перед приходом врачей больную приходится переодевать — по нескольку раз в день. Хлопот полно, а толку никакого!
Поговорив еще с Цинвэнь и Шэюэ, Баоюй наконец отправился к матушке Цзя, выслушал ее наставления, попрощался с госпожой Ван и пошел к отцу.
Цзя Чжэн сидел у себя в кабинете и болтал с молодыми людьми — приживальщиками, когда вошел Баоюй, справился о здоровье и сообщил, что собирается в школу.
Холодная язвительная усмешка скользнула по губам Цзя Чжэна:
— Собираешься в школу? Мне стыдно слышать от тебя эти слова. Лучше бы сказал, что собираешься развлекаться, — было бы вернее! Смотрю я на тебя и думаю: ты оскверняешь пол, на котором стоишь, и дверь, которой касаешься!
— Уж очень вы строги с ним! — рассмеялись гости, вставая. — Если ваш сын проявит усердие в занятиях, то, глядишь, годика через два-три прославится. Не будет же он вести себя как в прежние годы. А ты, братец, не медли, — обратились они к Баоюю, — время близится к завтраку.
И тотчас двое слуг под руки вывели Баоюя.
— Эй, кто там из слуг сопровождает Баоюя? — крикнул Цзя Чжэн.
Снаружи отозвалось сразу несколько голосов, и на пороге появилось не то трое, не то четверо рослых детин: они опустились на колени, справились о здоровье Цзя Чжэна. В одном из них Цзя Чжэн узнал Ли Гуя, сына кормилицы Баоюя, мамки Ли, и обратился к нему:
— Ты давно сопровождаешь Баоюя в школу. Чем он там занимается? Учится озорству и слушает всякие пустые истории? Погодите, доберусь я до вас! Сначала с тебя шкуру спущу, а потом и с моим негодником рассчитаюсь!
Перепуганный Ли Гуй снял шапку, отвесил земной поклон, пробормотал: «Слушаюсь» — и сказал:
— Старший брат Баоюй выучил три раздела из «Шицзина»[124] до какой-то там песни: «Оленей, оленей вдали слышен зов, там лотосов листья и ряска прудов»[125]. Я правду говорю!
Все так и покатились со смеху. Цзя Чжэн тоже не сдержал улыбки и промолвил:
— Он может выучить еще тридцать разделов «Шицзина». Это будет все равно что, «заткнув уши, красть колокол», — толку никакого, один обман! Так что пойди справься о здоровье господина учителя и передай ему от меня: «Толкуя „Шицзин“ и другие древние тексты, не следует рассказывать всякие пустые истории. Прежде всего надо выучить „Четверокнижие“ — это самое важное».
Ли Гуй еще раз произнес: «Слушаюсь» — и, поняв, что разговор окончен, поднялся с колен и вышел.
Баоюй в это время стоял в одиночестве за воротами, слушал затаив дыхание и ждал, когда выйдут слуги, чтобы отправиться в школу.
Ли Гуй отряхнул на себе одежду и сказал Баоюю:
— Слышал, брат? Грозятся с нас шкуру спустить! В других домах провожатые хозяина в почете, а мы вот из-за тебя терпим понапрасну ругань и побои. Хоть бы пожалел нас!
— Не обижайся, дорогой братец, — улыбнулся Баоюй, — я как-нибудь тебя угощу.
— Эх, молодой господин, да разве смеем мы на это надеяться? — со вздохом произнес Ли Гуй. — Слушался бы нас, и то ладно.
Подошли к дому матушки Цзя. Цинь Чжун был уже там и беседовал с ней. Обменявшись приветствиями, мальчики простились со старой госпожой.
Затем Баоюй побежал попрощаться с Дайюй. Она как раз наряжалась перед зеркалом. Узнав, что Баоюй идет в школу, Дайюй с улыбкой сказала:
— Вот и прекрасно! Думаю, на сей раз ты «сломаешь коричную ветку в Лунном дворце»[126]. Проводить тебя я, к сожалению, не могу.
— Подожди, милая сестрица, пока я вернусь с занятий, — сказал Баоюй, — мы вместе поужинаем и приготовим для тебя румяна.
Они поболтали еще немного, и Баоюй собрался уходить.
— Что же ты не идешь попрощаться с сестрой Баочай? — спросила Дайюй.
Баоюй ничего не ответил, лишь засмеялся и вместе с Цинь Чжуном отправился в школу.
Бесплатная домашняя школа находилась неподалеку от дома и была создана основателем рода, прадедом Баоюя. В ней, как уже говорилось выше, учились дети из бедных семей, состоявших в родстве с Цзя. Все члены рода, занимавшие чиновничьи должности, обязаны были вносить деньги на содержание школы. Учителем обычно назначался самый пожилой и добродетельный человек в семье.
Придя в школу, Баоюй и Цинь Чжун познакомились с учениками и тотчас же приступили к занятиям. Они были неразлучны, дружба их крепла день ото дня. Матушка Цзя тоже полюбила Цинь Чжуна, часто оставляла его у себя на несколько дней и относилась к нему как к родному. Зная, что семья Цинь Чжуна не из богатых, матушка Цзя одаривала мальчика одеждой и другими вещами. Таким образом, не прошло и двух месяцев, как Цинь Чжун полностью освоился с жизнью во дворце Жунго.
Баоюй, в отличие от Цинь Чжуна, был необуздан в своих желаниях и требовал, чтобы все его прихоти исполнялись немедленно. И вот однажды, когда на него напала блажь, он потихоньку сказал Цинь Чжуну:
— Мы с тобой одногодки, вместе учимся, какой я тебе дядя! Давай называть друг друга просто братьями.
Цинь Чжун сначала не мог на это решиться, но Баоюй слышать ничего не хотел, упорно звал его братом, и Цинь Чжуну в конце концов пришлось согласиться.
Дети, учившиеся в школе, принадлежали, как известно, к одному роду, но недаром говорится: «У дракона девять сыновей и все разные». Попадались среди «драконов» и «змеи».
Все в школе сразу заметили, что Цинь Чжун стыдливый и робкий, как девушка, краснеет от смущения, стоит к нему обратиться, и такой же мягкий, податливый и отзывчивый, как Баоюй. Баоюй к тому же любил вести заумные речи. Мальчики были очень дружны, и соученики стали шептаться о них, злословить, распускать всякие нелепые слухи и в школе, и за ее стенами.
Сюэ Пань, поселившись в доме госпожи Ван, вскоре разузнал о существовании домашней школы, и у него вспыхнула «страсть Лун Яна» [127]. Он заявил, что хочет учиться, однако на деле «три дня ловил рыбу, два дня сушил сети», посылал подарки учителю Цзя Дайжу, никаких успехов в учебе не делал и помышлял лишь о том, как завязать дружбу с мальчиками.
Нашлись ученики, которые, соблазнившись деньгами и угощениями Сюэ Паня, поддались на обман и попались в его сети. О двух из них никто ничего не знал, ни чьи они родственники, ни каково их настоящее имя; поскольку они были красивы и близки с Сюэ Панем, одному дали прозвище Сянлянь — Сладостная нежность, другому — Юйай — Яшмовая любовь. Хотя у мальчиков при виде их, как говорится, слюнки текли и появлялось «преступное» желание, никто не осмеливался их трогать из страха перед Сюэ Панем.
Баоюю и Цинь Чжуну тоже очень нравились эти мальчики, но, как и остальные, они боялись Сюэ Паня и держались от них подальше. Сянлянь и Юйай, в свою очередь, питали дружескую симпатию к Баоюю и Цинь Чжуну. Но пока эта симпатия никак не проявлялась.
Ежедневно, приходя в школу, все четверо мальчиков следили за каждым движением друг друга, перебрасывались загадками, говорили намеками, чтобы остальным было непонятно. Но нашлись хитрецы, которые это подметили, и стали у них за спиной строить рожи, многозначительно покашливать. И так изо дня в день.
Однажды учителю понадобилось отлучиться по делам. Он велел ученикам сочинить к следующему дню парное выражение из семи слов в строке и ушел домой, оставив следить за порядком своего старшего внука Цзя Шуя.
В этот день Сюэ Пань не явился на утреннюю перекличку в школе. Воспользовавшись случаем, Цинь Чжун перемигнулся с Сянлянем, и они, якобы по малой нужде, вышли во внутренний дворик. Первым заговорил Цинь Чжун:
— Тебя дома спрашивали, с кем ты дружишь?
Не успел он спросить, как за его спиной кто-то нарочито громко кашлянул. Мальчики испуганно обернулись и увидели Цзинь Жуна, соученика.
Сянлянь, вспыльчивый по характеру, вдруг смутился и с досадой проговорил:
— Чего кашляешь? Поговорить нельзя?
— Если вам можно говорить, почему мне нельзя кашлять? — вызывающе ответил Цзинь Жун. — Мне просто интересно, чем это вы здесь занимаетесь? Ведь я вас поймал с поличным! Попробуйте отпереться! Не примете в компанию, всем расскажу!
— А что мы такого сделали? — покраснев от волнения, в один голос спросили Цинь Чжун и Сянлянь.
— Я видел, что вы делали! — рассмеялся Цзинь Жун, захлопал в ладоши и крикнул: — Давайте выкуп!
Возмущенные Сянлянь и Цинь Чжун побежали жаловаться Цзя Жую, что их безо всякой причины обижают.
Но Цзя Жуй, человек бессовестный, заботился лишь о собственной выгоде. Он всегда требовал, чтобы ученики его угощали, и во всем потакал Сюэ Паню в надежде на подачки, старался снискать его расположение. Сюэ Пань же отличался крайним непостоянством: сегодня ему нравилось одно, завтра — другое, в последнее время у него завелись новые друзья, и он утратил интерес к Сянляню и Юйаю, так же как в свое время к Цзинь Жуну. Цзя Жую это было все равно, но Сянляня и Юйая он возненавидел за то, что они не помогли ему завоевать благосклонность Сюэ Паня. Не один Цзя Жуй их ненавидел. Их недолюбливали Цзинь Жун и еще некоторые ученики. Поэтому, когда мальчики пришли жаловаться на Цзинь Жуна, Цзя Жуй, не смея прикрикнуть на Цинь Чжуна, отыгрался на Сянляне, заявив, что тот всегда лезет не в свои дела, и вдобавок обругал его. Цинь Чжун был возмущен. Так мальчики ни с чем вернулись на свои места. Цзинь Жун торжествовал, покачивал головой, прищелкивал языком, болтал всякую чепуху. Сидевший неподалеку от него Юйай слышал все, что тот говорил, и, не утерпев, принялся его стыдить.
— Я только что собственными глазами видел, как они целовались и гладили друг друга по заднему месту! — нагло заявил Цзинь Жун. — Они это уже давно задумали, а сейчас договаривались о подробностях.
Он так увлекся, что стал говорить непристойности, ни на кого не обращая внимания. Тут один из учеников рассердился. И кто бы вы думали? Цзя Цян!
Цзя Цян, шестнадцатилетний юноша, был правнуком Нинго-гуна по прямой линии. Оставшись круглым сиротой, он с самого детства воспитывался в доме Цзя Чжэня и отличался манерами еще более утонченными, чем Цзя Жун, родной сын Цзя Чжэня. С Цзя Жуном его связывала тесная дружба.
Во дворце Нинго жили самые разнообразные по характеру и склонностям люди, и обиженные слуги и служанки не упускали случая о них позлословить, не стесняясь в выражениях. Опасаясь, как бы и о Цзя Цяне не пошла дурная слава, Цзя Чжэнь поселил его в отдельном доме и приказал обзавестись семьей.
Цзя Цян был умный, понятливый юноша приятной наружности. Школу он посещал лишь для отвода глаз, на самом же деле увлекался петушиными боями да собачьими бегами, любовался цветами и ивами. Никто не смел ему перечить, ведь он пользовался расположением Цзя Чжэня и был другом Цзя Жуна! Видя несправедливость, Цзя Цян хотел было вмешаться, но потом передумал:
«Цзинь Жун и Цзя Жуй — друзья моего дяди Сюэ Паня, да и я с ним в добрых отношениях. Вмешаюсь — они пожалуются Сюэ Паню, и это может повредить нашей дружбе! Промолчу — пойдут сплетни. Надо как-то схитрить!»
Он сделал вид, что направляется во двор по малой нужде, а сам незаметно подозвал Минъяня, слугу Баоюя, и сказал ему несколько слов.
Минъянь, любимец Баоюя, молодой и неопытный в житейских делах, услыхав, что Цзинь Жун обидел Цинь Чжуна и что в это дело замешан и его господин, решил проучить обидчика. Тем более что получил поддержку Цзя Цяня.
Минъянь вообще никогда никому не давал спуску. Он нашел Цзинь Жуна и, забыв, что сам он слуга, а тот господин, набросился на него:
— Эй, Цзинь Жун! Ну и сволочь же ты!
Услышав это, Цзя Цян топнул ногой, поправил платье и произнес:
— Мне пора!
Цзя Жую он сказал, что должен отлучиться по делам, и тот не посмел его задерживать.
Минъянь между тем схватил Цзинь Жуна за руку и угрожающе спросил:
— Что тебе за дело до наших задниц? Ведь мы твоего папашу не трогаем, вот и молчи! А то выходи, если ты такой храбрый, померяемся силами!
Ученики оторопели и испуганно таращили глаза.
— Минъянь! — закричал Цзя Жуй. — Прекрати безобразие!
— Ах, так, ты бунтовать! — позеленев от злости, заорал Цзинь Жун. — Все рабы — подлецы! Вот погоди, сейчас я поговорю с твоим хозяином!
Он вырвался от Минъяня и метнулся к Баоюю. В этот момент что-то ветром просвистело у самого уха Цинь Чжуна — это пролетела неизвестно кем брошенная тушечница — она упала на стол, за которым сидели Цзя Лань и Цзя Цзюнь, закадычные друзья.
Цзя Цзюнь, совсем еще малыш, отличался смелостью и к тому же был до того избалован, что никого не боялся. Так вот, он случайно заметил, что тушечницу бросил друг Цзинь Жуна. Он целился в Минъяня, но промахнулся, тушечница, пролетев мимо, шлепнулась на стол Цзя Цзюня, разбила вдребезги его фарфоровую тушечницу, а книгу забрызгала тушью. Разве мог Цзя Цзюнь такое стерпеть?
— Арестантское отродье! — выругался он. — Руки распустили!
С этими словами он схватил тушечницу и хотел запустить ею в обидчика, однако Цзя Лань, более спокойный и рассудительный, взял его за руку:
— Не вмешивайся, дорогой брат!
Но урезонить Цзя Цзюня было невозможно. Он схватил короб для книг и с яростью швырнул в Цзинь Жуна. Однако сил у Цзя Цзюня было немного, короб не долетел и шлепнулся на стол Баоюя и Цинь Чжуна. Раздался звон — на пол посыпались осколки от чайной чашки Баоюя, чай разлился, в разные стороны полетели книги, бумага, кисти, тушечница.
Цзя Цзюнь вскочил и уже готов был вцепиться в мальчишку, бросившего тушечницу. В этот же момент Цзинь Жун схватил подвернувшуюся ему под руку бамбуковую палку. Чтобы размахнуться, здесь было слишком мало места, но Минъяню все же несколько раз попало, и он завопил:
— Эй вы, чего не помогаете?!
Надобно сказать, что Баоюя сопровождали в школу также мальчики-слуги: Саохун, Чуяо и Моюй. Эти трое тоже были не прочь поразвлечься.
— Ублюдок! — закричали они. — Так ты вздумал пустить в ход оружие!
Тут Моюй выдернул дверной засов, у Саохуна и Чуяо в руках оказались конские хлысты, и они ринулись на противника.
Цзя Жуй упрашивал, угрожал, бросался от одного к другому, но его никто не слушал. Началась свалка. Мальчишки, боявшиеся вступить в драку, хлопали в ладоши, кричали, смеялись, подзадоривая дерущихся. Школа походила на кипящий котел. На шум со двора прибежали Ли Гуй и другие слуги и кое-как утихомирили озорников. На вопрос, что случилось, все отвечали хором, причем каждый объяснял по-своему. Ли Гуй обругал и выгнал всех слуг Баоюя.
На макушке у Цинь Чжуна красовалась здоровенная ссадина — след от удара палкой. Баоюй полой куртки растирал ему голову. Когда шум стих, Баоюй приказал Ли Гую:
— Собери книги! И подай мне коня, я поеду доложу обо всем господину Цзя Дайжу! Нас обидели! Мы, как положено, пожаловались господину Цзя Жую, но вместо того, чтобы защитить нас, он нас же и обвинил! Еще и остальных науськивал! Разве Минъянь не должен был за нас заступиться? Они навалились все скопом, побили Минъяня, а Цинь Чжуну чуть не проломили голову. Как же учиться в такой школе?
— Я не советовал бы вам торопиться, старший брат, — принялся уговаривать его Ли Гуй. — Господин Цзя Дайжу отлучился домой по делам. Досаждать ему всякими пустяками было бы непочтительно ни с какой стороны, тем более что человек он — пожилой. Лучше уладить дело на месте. Это ваше упущение, господин, — обратился он к Цзя Жую. — Когда ваш дедушка отлучается — вы главный в школе, и все на вас надеются. Провинившихся надо выпороть, наказать. Зачем же доводить дело до скандала?
— Я пытался их урезонить, но никто меня не слушал, — оправдывался Цзя Жуй.
— Вы можете сердиться, но я все равно скажу, — спокойно продолжал Ли Гуй, — вы относитесь к детям несправедливо, вот они и не слушаются. Узнает о случившемся господин Цзя Дайжу, вам не миновать неприятностей. А вы как будто не собираетесь улаживать дело миром!
— Что тут улаживать? — перебил его Баоюй. — Я все равно уйду!
— Если Цзинь Жун останется в школе, я тоже уйду! — заявил Цинь Чжун.
— Выходит, другим можно ходить в школу, а тебе нельзя? — произнес Баоюй. — Я непременно попрошу старую госпожу выгнать Цзинь Жуна! Кстати, чей он родственник?
— Не стоит об этом говорить, — помолчав, ответил Ли Гуй. — Иначе можно рассорить всех братьев.
— Он — племянник жены Цзя Хуана из дворца Нинго, — поспешил вмешаться Минъянь, стоявший снаружи под окном. — Подумаешь, важная особа — пугать нас вздумал! Жена Цзя Хуана приходится ему теткой по отцовской линии. А его тетка только и знает лебезить перед всеми! Недавно на коленях ползала, умоляла вторую госпожу Фэнцзе денег ей занять под залог! Глаза бы не глядели на такую госпожу тетушку!
— Вот щенок! — прикрикнул на него Ли Гуй. — И это ему известно! Даже успел разболтать!
— А я-то думаю, чей он родственник! — холодно усмехнулся Баоюй. — Оказывается, племянник жены Цзя Хуана! Сейчас поеду и расспрошу ее!
Он велел Минъяню сложить книги и собрался уходить.
— Вам незачем утруждать себя, господин, — произнес сиявший от удовольствия Минъянь, собирая книги. — Я сам разыщу ее, скажу, что старая госпожа хочет кое-что у нее спросить, найму коляску и привезу ее. Разве не лучше будет поговорить с ней при старой госпоже!
— Ах, чтоб тебе сгинуть! — цыкнул на него Ли Гуй. — Смотри, вышвырну тебя отсюда, а потом доложу старой госпоже, что это ты подстрекал старшего брата Баоюя! Насилу удалось прекратить драку, а ты хочешь снова ее затеять! Всю школу вверх дном перевернул, но вместо того, чтобы загладить свою вину, сам лезешь на рожон!
Минъянь прикусил язык и не осмеливался больше произнести ни слова.
Цзя Жуй больше всего опасался, как бы скандал не получил огласки, — он чувствовал за собой вину. Поэтому, проглотив обиду, он принялся уговаривать Цинь Чжуна и Баоюя остаться. Те долго упорствовали, но в конце концов Баоюй сказал:
— Хорошо, мы останемся, но пусть Цзинь Жун попросит прощения.
Цзинь Жун и слышать об этом не хотел, тогда Цзя Жуй, потеряв терпение, стал принуждать его силой. Пришлось вмешаться и Ли Гую.
— Ведь это ты все затеял, — говорил он Цзинь Жуну. — Представляешь, что будет, если ты не попросишь прощения?
Цзинь Жун сдался, почтительно сложил руки и слегка поклонился Цинь Чжуну. Но Баоюй требовал земного поклона.
Цзя Жуй потихоньку уговаривал Цзинь Жуна:
— Вспомни пословицу: «Не лезь на рожон — проживешь без хлопот»!
Послушался ли Цзинь Жун его совета, вы узнаете из следующей главы.
Глава десятая
Вдова Цзинь ради собственной выгоды сносит обиду;
доктор Чжан пытается отыскать причину болезни
Итак, Цзинь Жун долго упорствовал, но в конце концов сдался и отвесил земной поклон Цинь Чжуну. Лишь после этого Баоюй успокоился.
Вскоре все разошлись. Цзинь Жун чем больше думал о случившемся, тем сильнее его разбирала злость.
— Этот Цинь Чжун всего-навсего младший брат жены Цзя Жуна, — бормотал он себе под нос, — прямого отношения к семье Цзя не имеет, ходит в школу на равных правах со мной, но, пользуясь расположением Баоюя, смотрит на всех свысока. Надо бы ему поскромнее держаться. Думает, все слепые, не видят, какие у них отношения с Баоюем. А сегодня пристал к другому мальчишке. Я заметил — вот и получился скандал. Мне-то чего бояться?!
Мать Цзинь Жуна, урожденная Ху, услышала и спросила:
— Опять что-то затеваешь? Скольких трудов стоило мне уговорить твою тетушку обратиться ко второй госпоже Фэнцзе, чтобы устроила тебя в школу! Спасибо, люди помогли, а то разве в состоянии мы нанять учителя?! В школе ты на всем готовом, и за два года твоей учебы нам удалось порядочно сэкономить. На эти деньги тебе сшили приличную одежду. А где ты познакомился с господином Сюэ Панем? Тоже в школе! Всего за год господин Сюэ Пань подарил нам семьдесят или восемьдесят лянов серебра. Если ты учинишь скандал — тебя выгонят. А найти такое место, как школа, труднее, чем взобраться на небо. Ладно, иди спать!
С трудом сдерживая злость, Цзинь Жун посидел еще немного и отправился спать. А на следующий день как ни в чем не бывало пошел в школу.
Расскажем теперь о тетушке Цзинь Жуна — жене Цзя Хуана, одного из «яшмовых» Цзя[128]. Что и говорить! Эта ветвь рода не обладала таким могуществом, как прямые наследники Жунго-гуна и Нинго-гуна.
Обладая более чем скромным достатком, Цзя Хуан и его жена часто ездили на поклон во дворцы Жунго и Нинго. Мать Цзинь Жуна умела льстить Фэнцзе и госпоже Ю, те не могли отказать ей в помощи, и она кое-как сводила концы с концами.
В тот день погода выдалась ясная, дома дел не было, и мать Цзинь Жуна, взяв с собой служанку, села в коляску и отправилась навестить свою невестку, жену Цзя Хуана, и племянника.
Когда она рассказала невестке о случившемся в школе, та вскипела от гнева:
— Пусть даже этот Цинь Чжун — родственник семьи Цзя, но чем наш Цзинь Жун хуже? Чересчур много они себе позволяют! Да и ничего такого Цзинь Жун не сделал, чтобы просить прощения и кланяться до земли… Я этого так не оставлю… Поеду во дворец Нинго, поговорю с женой господина Цзя Чжэня и старшей сестре Цинь Чжуна намекну — пусть разберутся!
Тут мать Цзинь Жуна всполошилась:
— Это все мой язык. Прошу тебя, не говори никому. Разве тут поймешь, кто прав, кто виноват? Начнется скандал — выгонят Цзинь Жуна из школы. Учителя нанять мы не можем, да и содержать сына трудно!
— Что за чепуха! — возмутилась супруга Цзя Хуана. — Сначала я потолкую с госпожой Ю, а там посмотрим!
Не обращая внимания на уговоры невестки, она приказала заложить коляску и отправилась во дворец Нинго. Но при встрече с госпожой Ю пыл ее охладел. Самым любезным образом она побеседовала с госпожой Ю о погоде и прочих пустяках, а затем спросила:
— Что это не видно супруги господина Цзя Жуна?
— Не знаю, — ответила госпожа Ю, — мне даже неизвестно, как она себя чувствует последние два месяца. У нее давно прекратились месячные, но врач не находит беременности. Со дня полнолуния она совсем ослабела, говорит и то с трудом. Я ей сказала: «Отбрось церемонии, не навещай утром и вечером родителей, побольше заботься о своем здоровье! Придут родные, я сама их приму! Скажу, что ты больна, и никто не станет тебя укорять». Я и Цзя Жуну говорила: «Не утруждай ее, не серди — ей нужен покой. Если ей захочется чего-нибудь вкусного — обратись ко мне! Другую такую жену, добрую и красивую, днем с фонарем не сыщешь!» К старшим почтительна — все ее любят. Последние дни я просто места себе не нахожу, так тревожусь. А тут, как нарочно, с самого утра пришел ее брат. Наивный, неопытный, не разбирается в житейских делах. Знает ведь, что сестра нездорова и ее нельзя беспокоить — пусть даже ему нанесли самую страшную обиду. Вчера в школе произошла драка, кто-то его обидел и обругал неприличными словами, а он возьми да и расскажи об этом сестре. Она веселая, любит шутить, но очень уж мнительная, ты же знаешь! Стоит ей не расслышать хоть слово, так она три дня и три ночи будет строить всякие предположения. Она и заболела потому, что чересчур много думает! Услышала, что брата обидели, — рассердилась, расстроилась. Мало того что брат непутевый, не хочет учиться, так еще и друзья у него непорядочные — подстрекают к ссорам и дракам. Вот и вышел в школе скандал. Бедняжка так разволновалась, что даже завтракать не стала. Я только что ходила ее успокаивать, а заодно отчитала ее брата и отправила во дворец Жунго к Баоюю. Лишь после этого она съела полчашки супа из ласточкиных гнезд, и то через силу. Как же мне не переживать, тетушка! Сердце словно иголками колют! И врача хорошего нет! Не порекомендуешь ли какого-нибудь поопытней?
Теперь и думать нечего было о том, чтобы жаловаться госпоже Цинь на ее брата, и госпожа Цзинь поспешно ответила:
— Хорошего врача я не знаю. Но, судя по вашим словам, это, конечно, не беременность. Главное — не допускайте к госпоже Цинь всяких шарлатанов, а то залечат!
— Совершенно верно, — согласилась госпожа Ю.
Разговор женщин был прерван появлением Цзя Чжэня.
— Это, если я не ошибаюсь, жена господина Цзя Хуана?
Госпожа Цзинь поспешила справиться о здоровье Цзя Чжэня.
— Угостила бы сестрицу, — сказал Цзя Чжэнь, выходя из комнаты.
Итак, болезнь госпожи Цинь нарушила все планы госпожи Цзинь — как можно было даже заикнуться о деле, ради которого госпожа Цзинь пришла? К тому же от радушного приема настроение ее изменилось — она забыла, что совсем недавно кипела от гнева. Поболтав еще немного, госпожа Цзинь поднялась и стала прощаться.
Сразу после ее ухода вошел Цзя Чжэнь.
— О чем вы беседовали?
— Так, ни о чем особенном, — ответила госпожа Ю. — Вначале мне показалось, что она чем-то раздражена, но только зашел разговор о болезни нашей невестки, впечатление это исчезло. Угостить ее я не успела — она очень недолго была здесь. Видимо, сочла неудобным засиживаться. Кстати, давай решим, как быть с невесткой. Главное сейчас — найти опытного врача, и чем скорее, тем лучше. Те, что лечат ее, никуда не годятся. Каждый старается подслушать, что говорят другие, и потом от себя добавляет несколько умных словечек. Усердствуют они сверх меры, целыми днями ходят один за другим, а то соберутся сразу четверо или пятеро и начинают проверять пульс. Потом советуются, какое прописать лекарство. Да еще перед приходом врачей больную приходится переодевать — по нескольку раз в день. Хлопот полно, а толку никакого!