Цао Сюэцинь. Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.

   — Кто бы подумал, что это наш господин! Бежать под таким дождем! Да как ты решился!
   Баоюй был до того зол, что пнул Сижэнь ногой в бок, приняв ее за одну из девочек-служанок. Сижэнь застонала.
   — Паршивки! — закричал Баоюй. — Пользуетесь моей добротой и совсем распустились, смеяться надо мной вздумали!
   Тут он увидел, что перед ним Сижэнь.
   — Ай-я! — воскликнул Баоюй. — Так это ты? Не больно тебе?
   Сижэнь никогда не били и не ругали, а тут Баоюй ее ударил, да еще при всех. Она рассердилась, и в то же время ей было стыдно и больно. Но что тут поделаешь!
   Она понимала, что Баоюй ошибся, и через силу улыбнулась, сказав:
   — Ты вовсе меня не ударил. Иди скорее, переодевайся!
   Сижэнь последовала за Баоюем в дом.
   — Еще ни разу в жизни я никого не ударил, — раздеваясь, говорил Баоюй. — А сегодня вот до чего разозлился! Но я не знал, что это ты!
   Сижэнь, превозмогая боль, снова улыбнулась:
   — Я самая старшая из твоих служанок, поэтому и спрос с меня самый большой. Надеюсь только, что ты больше не станешь драться.
   — Я ведь не нарочно! — оправдывался Баоюй.
   — А кто говорит, что нарочно? Ведь открывать ворота положено младшим служанкам. Но они так избаловались, что даже меня часто злят! Никого не боятся. Хорошо бы ты одну из них пнул ногой! Но на сей раз я сама была виновата, не велела им отпирать ворота.
   Пока они разговаривали, дождь прекратился, Баогуань и Юйгуань ушли. Сижэнь, у которой все еще болел бок, легла, даже отказавшись от ужина. Раздевшись, она увидела на боку синяк величиной с чайную чашку и очень испугалась, но не стала подымать шум и вскоре уснула.
   Спала Сижэнь беспокойно, все время ворочалась, охала. Баоюй тоже не спал, а когда в полночь услышал, как она стонет, встал с постели с лампой в руке, подошел к кровати Сижэнь. В это время Сижэнь кашлянула и выплюнула сгусток крови.
   — Ай! — вскрикнула она и широко раскрытыми глазами уставилась на Баоюя, но тут же спохватилась: — Ты что?
   — Ничего! — ответил Баоюй. — Я услышал, что ты стонешь во сне, и подумал, что тебе плохо. Дай-ка я посмотрю!
   — У меня кружится голова и как-то неприятно во рту, — сказала Сижэнь. — Посвети-ка на пол!
   Баоюй посветил и увидел на полу кровь.
   — Ой, плохо дело! — вскричал Баоюй.
   Сижэнь тоже посмотрела, и сердце у нее замерло.
   Если хотите подробно узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава тридцать первая

Ценою сломанных вееров покупается драгоценная улыбка;

утерянный цилинь предвещает соединение влюбленных

 
   Итак, увидев на полу кровь, Сижэнь похолодела. Ей сразу припомнились разговоры о том, что харкающие в молодости кровью долго не живут или всю жизнь болеют.
   При этой мысли все ее мечты добиться почета и уважения обратились в прах и из глаз полились слезы.
   Заметив, что она плачет, Баоюй расстроился.
   — Ну что с тобой, скажи! — обратился он к Сижэнь.
   — Ничего, все хорошо, — через силу улыбнувшись, отвечала Сижэнь.
   Баоюй хотел было распорядиться, чтобы подогрели вина и дали Сижэнь пилюлю «литун» с кровью горного барана, но девушка, взяв его за руку, сказала:
   — Не торопись, переполошишь всех, а потом станут говорить, что я легкомысленна и глупа. И мне неловко, и тебе неприятно. Ведь пока никто ничего не знает, и не надо поднимать шум. Лучше утром тихонько послать слугу к доктору Вану за лекарством — выпью, и все пройдет. Тогда ни люди, ни духи ничего не узнают.
   Пришлось Баоюю согласиться. Он налил Сижэнь чаю, чтобы прополоскала рот. Сижэнь испытывала неловкость оттого, что Баоюй за ней ухаживает, но сказать ему об этом не решалась, все равно он ее не послушает.
   Едва рассвело, Баоюй, прежде чем совершить утренний туалет, распорядился немедленно пригласить доктора Ван Цзижэня. Узнав, что речь идет всего-навсего об ушибе, доктор прописал несколько видов пилюль и растираний и объяснил, как ими пользоваться.
   Баоюй вернулся к себе и велел приготовить лекарства. Но об этом мы рассказывать не будем.
 
   Незаметно наступил праздник Начала лета. Ворота домов украсили полынью, а люди надели на руки амулеты с изображением тигра.
   В полдень госпожа Ван пригласила на угощение тетушку Сюэ с дочерью и девушек, которые жили в саду.
   От Баоюя не укрылось, что Баочай рассеянна, разговаривает с ним неохотно, причиной, видимо, послужил разговор накануне. Госпожа Ван, в свою очередь, сразу заметила, что Баоюй не в духе, но объяснила это вчерашним случаем с Цзиньчуань и не придала никакого значения.
   Дайюй подумала, что Баоюю просто неловко из-за того, что он накануне обидел Баочай, и вообще не обращала на него внимания.
   Фэнцзе, против обыкновения, не шутила и не смеялась, поскольку знала от госпожи Ван о том, какая неприятная вышла история с Цзиньчуань, и сидела, как и госпожа Ван, грустная и задумчивая.
   Все чувствовали себя как-то стесненно, поэтому Инчунь и ее сестрам тоже стало не по себе.
   В общем, посидев немного, все разошлись.
   Дайюй всегда бывала рада, когда гости расходились.
   — Собираться, — говорила девочка, — всегда радостно. А расставаться — грустно, потому что приходят мысли об одиночестве. Поэтому лучше не собираться вовсе. Примерно то же можно сказать о цветах. Расцветут — ими любуются, отцветут — жалко смотреть. Так не лучше ли им вовсе не расцветать?
   Вот и получалось, что для других радость, для Дайюй — печаль.
   Баоюй, не в пример Дайюй, хотел, чтобы люди никогда не расставались, а цветы — не отцветали, но так не бывает, и Баоюй, хотя и грустил, понимал, что надо смириться.
   После угощения у госпожи Ван все разошлись невеселые, чего нельзя было сказать о Дайюй. Баоюй, возвратившись к себе, то и дело вздыхал. К нему подошла Цинвэнь, чтобы помочь переодеться, но ненароком уронила веер, и тот сломался.
   Баоюй с укоризной поглядел на нее и вздохнул:
   — Какая же ты растяпа! Не представляю, что с тобой будет дальше, когда появится собственная семья и придется вести хозяйство.
   — В последнее время, второй господин, вы не перестаете сердиться и следите за каждым шагом служанок, — с усмешкой заметила Цинвэнь. — Вы даже Сижэнь ударили, а сейчас ко мне придрались. Что ж, бейте меня, топчите! Подумаешь — веер! Бывало, разбивали хрустальные вазы и агатовые чашки — и то вы не сердились. А сейчас из-за веера подняли шум! Если мы вам не нравимся, возьмите себе других служанок, а нас прогоните! Лучше разойтись мирно!
   — Зачем торопиться? Рано или поздно все равно придется расстаться, — произнес Баоюй, задрожав от волнения.
   Находившаяся поблизости Сижэнь поспешила сказать Баоюю:
   — Что за разговоры ты ведешь? Ни на минуту отлучиться нельзя!
   — Надо было раньше прийти, — усмехнулась Цинвэнь, — тогда все было бы в порядке. Ведь ты одна умеешь с ним разговаривать! И прислуживать тоже. Где уж нам тягаться с тобой! Непонятно только, почему второй господин пнул тебя ногой в бок. Вчера тебя, а завтра нас?
   Сижэнь вспыхнула от стыда и гнева, но не отчитала Цинвэнь, заметив, что Баоюй позеленел от злости, а спокойно сказала:
   — Дорогая сестрица, пойди-ка погуляй лучше! Мы сами во всем виноваты!
   Услышав слово «мы», Цинвэнь подумала, что Сижэнь имеет в виду себя и Баоюя, и съязвила:
   — Не знаю, кто это «мы», но краснеть из-за «вас» не хочу. Как бы ловко вы ни обделывали свои делишки, меня не обманете! Ты такая же служанка, как я, тебя пока еще не величают барышней, как же ты смеешь говорить «мы»?
   От смущения Сижэнь еще больше покраснела — она поняла, что допустила оплошность.
   Баоюй одернул Цинвэнь:
   — Хочешь, я завтра же позабочусь о том, чтобы Сижэнь называли барышней?
   Сижэнь потянула Баоюя за рукав:
   — Что с ней разговаривать, с глупой? Ведь ты всегда был добрым, все прощал, что же сегодня случилось?
   — И в самом деле, что со мной, глупой, разговаривать? Ведь я всего лишь рабыня!
   — Ты с кем ссоришься: со мной или со вторым господином? — не выдержала Сижэнь. — Если со мной, ко мне и обращайся, если же с господином, не поднимай лучше шума! Я пришла уладить дело миром, а ты огрызаешься! Подумай, каково мне? Не знаю, на кого ты в обиде, на меня или на второго господина, одно вижу — ты все время держишь камень за пазухой! Чего же ты хочешь? Я все сказала, теперь говори ты!
   Она круто повернулась и вышла из комнаты. Тут Баоюй обратился к Цинвэнь:
   — Незачем тебе было сердиться. Я сразу догадался, что ты имеешь в виду. Может быть, сказать матушке, что ты взрослая и тебя пора выдавать замуж? Да?
   Цинвэнь печально опустила голову и, сдерживая слезы, ответила:
   — Вы хотите меня прогнать? Но вы не можете так поступить, если даже недовольны мною!
   — Ты раньше не устраивала таких скандалов, — сказал Баоюй. — Вот я и подумал, что тебе лучше уйти… Скажу матушке, пусть отпустит тебя!
   Он уже собрался идти, как снова появилась Сижэнь.
   — Ты куда?
   — К матушке, — ответил Баоюй.
   — Зря! Не надо позорить Цинвэнь! Даже если она хочет уйти, с таким делом торопиться не следует. Успокоишься, гнев пройдет, а потом, при случае, заведешь об этом разговор. Если же пойдешь прямо сейчас, матушка поймет, что это неспроста.
   — Ничего она не поймет, я просто скажу, что Цинвэнь хочет уйти и все время скандалит, — возразил Баоюй.
   — Когда это я скандалила и говорила, что хочу уйти? — со слезами воскликнула Цинвэнь. — Вы сами на меня напустились, а теперь я же и виновата. Что ж, идите, докладывайте! Чем уйти, я лучше разобью себе голову!
   — Странно! — заметил Баоюй. — Уходить не хочешь, а скандалишь! Но скандалов я не выношу, так что лучше нам расстаться!
   Баоюй решительно направился к выходу. Сижэнь забежала вперед и опустилась на колени, преградив ему путь.
   Остальные служанки, которые за дверьми прислушивались к разговору, ворвались в комнату, тоже стали на колени и принялись умолять Баоюя не прогонять Цинвэнь.
   Баоюй поднял Сижэнь, велел встать остальным, а сам сел на кровать и со вздохом обратился к Сижэнь:
   — Посоветуй, как быть! Я страдаю, а никто меня не жалеет!
   Баоюй заплакал, а вслед за ним и Сижэнь. Цинвэнь хотела что-то сказать, но тут появилась Дайюй, и Цинвэнь поспешила уйти.
   — Такой большой праздник, а ты плачешь! Неужели поссорились из-за пирожков с рисом? — спросила Дайюй.
   Баоюй и Сижэнь улыбнулись.
   — Впрочем, я все понимаю, можешь не отвечать, — добавила она, похлопав Сижэнь по плечу, — лучше скажи, что у вас с супругом произошло? Может быть, помирить вас?
   — Зачем вы шутите, барышня? — отодвинувшись от Дайюй, промолвила Сижэнь. — Ведь я простая девчонка!
   — Ну и что же! — возразила Дайюй. — А я считаю тебя золовкой!
   — Зачем ты над ней насмехаешься? — с упреком сказал Баоюй. — Пусть даже так, но сплетничать могут другие, а ты не должна! Сижэнь этого не перенесет!
   — Барышня, вы и представить не можете, как я страдаю! — воскликнула Сижэнь. — Я буду служить ему до последнего вздоха!
   — Не знаю, как другие, а я непременно умру, оплакивая тебя! — вскричала Дайюй.
   — Тогда я стану монахом! — решительно заявил Баоюй.
   — Попридержал бы язык! — одернула его Сижэнь. — Нечего болтать глупости!
   Дайюй зажала рот, чтобы не рассмеяться, и сказала:
   — Ты уже дважды обещал стать монахом! Отныне буду записывать все твои обещания!
   Баоюй понял, что она намекает на их недавний разговор, и улыбнулся. Дайюй посидела немного и ушла.
   Пришел слуга и сказал Баоюю:
   — Вас приглашает к себе старший господин Сюэ Пань.
   Пришлось Баоюю пойти. Сюэ Пань хотел выпить с Баоюем вина, и отказаться было невозможно. Уже на закате Баоюй возвратился к себе и увидел, что во дворе на тахте кто-то спит. Баоюй подумал, что это Сижэнь, тихонько подошел и толкнул спящую в бок.
   — Что, уже не болит? — спросил он.
   Но оказалось, что это Цинвэнь. Она повернулась и недовольным тоном произнесла:
   — Опять пристаешь!
   Баоюй сел на тахту, привлек девочку к себе и улыбнулся:
   — До чего же ты стала гордой! Утром я сказал тебе слово, а ты в ответ — десять! Это бы ладно, но зачем ты напустилась на Сижэнь? Ведь у нее были самые добрые намерения!
   — И без того жарко, а ты прижимаешься! — сказала Цинвэнь, пропустив его слова мимо ушей. — Что подумают люди, если увидят? Ведь я даже недостойна сидеть рядом с тобой!
   — Сидеть недостойна, а лежать? — с улыбкой спросил Баоюй.
   Цинвэнь хихикнула.
   — Ты прав! Надо вставать. Пусти, я пойду искупаюсь. Сижэнь и Шэюэ уже искупались. Если они нужны, я позову.
   — Я только что выпил вина и охотно бы искупался, — заявил Баоюй. — Давай вместе!
   — Что ты, что ты! — замахала руками Цинвэнь. — Я боюсь! Помню, Бихэнь как-то прислуживала тебе при купании, так вы просидели часа два-три запершись! А потом, когда я вошла, воды на полу было налито по самые ножки кровати, даже циновка залита! И как вы с ней там купались?! Вот смеху было потом! Но у меня нет времени подтирать воду, и незачем тебе со мной купаться. Да и вообще сегодня не так уж жарко, так что не обязательно мыться! Лучше я принесу таз с водой, умоешь лицо и причешешься. Недавно сестра Юаньян дала мне немного фруктов, они лежат охлажденные в хрустальном кувшине. Хочешь, велю подать?
   — Ладно, не хочешь — не купайся, вымой руки и принеси фрукты, — велел Баоюй.
   — А кто обозвал меня растяпой? — усмехнулась Цинвэнь. — Ведь я веер сломала! Разве я заслуживаю такой чести, принести тебе фрукты? Чего доброго, разобью блюдо, что тогда будет?
   — Если хочешь — разбей! — сказал Баоюй. — Вещи служат человеку, и он вправе делать с ними что хочет! Например, веер! Он создан для того, чтобы им обмахивались. Но если тебе хочется, можешь его сломать! Только не надо на нем срывать свой гнев! Так же кубки и блюда! В них наливают напитки и кладут яства. Их можно и разбить, но не со злости. В этом и заключается любовь к вещам.
   — В таком случае я охотно сломала бы веер, — сказала Цинвэнь. — Очень люблю треск.
   Баоюй засмеялся и протянул Цинвэнь веер. Она, тоже смеясь, разломала его пополам.
   — Великолепно! — воскликнул Баоюй. — Ломай еще, только чтобы треск был погромче!
   — Перестань безобразничать! — раздался в этот момент голос проходившей мимо Шэюэ.
   Баоюй вскочил, выхватил у Шэюэ веер и, протягивая Цинвэнь, сказал:
   — Вот, ломай…
   Цинвэнь взяла веер, разломала на кусочки, и они с Баоюем стали смеяться.
   — Что это значит? — удивилась Шэюэ. — Зачем вы сломали мой веер? Нашли забаву!
   — Открой ящик и выбери другой! — с улыбкой предложил Баоюй. — Подумаешь, какая ценность!
   — Достал бы уж сразу все веера, пусть ломает! — посоветовала Шэюэ.
   — Прекрасно, вот и принеси их! — воскликнул Баоюй.
   — Я такой глупости не сделаю! — заявила Шэюэ. — Пусть сама принесет, руки не отсохли!
   Цинвэнь опустилась на тахту и сказала:
   — Сейчас я устала, а завтра снова буду ломать.
   Баоюй засмеялся.
   — Древние говорили: «Одну улыбку не купишь и за тысячу золотых»! — сказал он. — Ну, а эти веера сколько стоят?
   Затем Баоюй позвал Сижэнь. Она как раз только что переоделась и вышла. В это время девочка-служанка Цзяхуэй пришла собирать сломанные веера. Наступил вечер, все наслаждались прохладой. Но об этом мы рассказывать не будем.
 
   На следующий день, когда госпожа Ван, Баочай, Дайюй и другие сестры собрались в комнате матушки Цзя, вошла служанка и доложила:
   — Приехала старшая барышня Ши Сянъюнь!..
   В это же самое время вошла Сянъюнь, сопровождаемая толпой служанок. Баочай, Дайюй и сестры бросились ей навстречу. Они не виделись больше месяца, и встреча была желанной и радостной.
   Первым делом Сянъюнь справилась о здоровье матушки Цзя, затем поздоровалась с остальными.
   — Такая жара, ты сняла бы верхнее платье, — посоветовала матушка Цзя.
   Сянъюнь стала раздеваться.
   — Зачем так тепло одеваться? — спросила госпожа Ван.
   — Тетя велела. Разве я оделась бы так? — ответила, картавя, Сянъюнь.
   — Вы просто не знаете, тетушка, — промолвила Баочай, обращаясь к госпоже Ван, — она больше всего любит надевать чужие платья. Помните, в третьем или четвертом месяце прошлого года, когда Сянъюнь жила здесь, она надела халат брата Баоюя, его туфли и подпоясалась его поясом? Сразу ее и не отличить было от Баоюя, только серьги выдавали. Когда она встала за стулом, бабушка позвала: «Баоюй, подойди ко мне, только осторожнее, не зацепись за лампу, а то пыль с бахромы попадет тебе в глаза». Но Сянъюнь только улыбалась и продолжала неподвижно стоять, чем вызвала дружный взрыв смеха. Матушка тоже рассмеялась и заметила: «Переодетая мальчиком, она еще красивее!»
   — Это что! — вмешалась в разговор Дайюй. — Вот когда она к нам приезжала на два дня, в первом месяце позапрошлого года, получилось еще интереснее! Выпал снег, а бабушка с тетей только что возвратились из кумирни, куда ездили поклониться табличкам предков^[256]. Бабушка сняла свой красный шерстяной плащ и повесила здесь, в комнате. Сянъюнь нарядилась в него, отчего стала казаться выше и больше, подпоясалась и вместе со служанками побежала на внутренний дворик лепить снежную бабу. Но там ненароком упала и вся выпачкалась в грязи!
   Все сразу вспомнили этот случай и стали смеяться. Баочай спросила у кормилицы Чжоу:
   — Ваша барышня все такая же шалунья, как прежде?
   Кормилица улыбнулась.
   — Пусть шалит; — сказала Инчунь, — только болтала бы меньше. Даже во сне разговаривает. Вечно что-то бормочет. Или смеется. И откуда только у нее берутся слова!
   — Сейчас, я думаю, она стала другой, — заметила госпожа Ван. — Недавно у нее были смотрины, а ведь в доме у мужа не очень-то побалуешься.
   — Погостишь у нас или скоро уедешь? — спросила матушка Цзя у Сянъюнь.
   — Разве вы не видите, почтенная госпожа, что она привезла все свои платья? — заметила кормилица Чжоу. — Значит, собирается погостить.
   — Баоюй дома? — спросила Сянъюнь.
   — Только Баоюй ей нужен, больше никто! — воскликнула Баочай. — Если они снова затеют свои игры, значит, Сянъюнь осталась такой, как была.
   — Вы уже взрослые, не нужно называть друг друга детскими именами, — сказала матушка Цзя.
   В этот момент появился Баоюй.
   — Сестрица Сянъюнь у нас? А почему третьего дня не приехала, когда за тобой посылали? — прямо с порога спросил он.
   — Бабушка не велит вам называть друг друга детскими именами, а он опять за свое! — рассердилась госпожа Ван.
   — Твой брат хочет подарить тебе одну интересную вещицу, — как бы невзначай заметила Дайюй, обращаясь к Сянъюнь.
   — Какую? — заинтересовалась та.
   — Ты ей не верь! — с улыбкой сказал Баоюй и добавил: — А ты подросла, хотя мы не виделись всего несколько дней!
   — Как поживает Сижэнь? — спросила Сянъюнь.
   — Хорошо, — ответил Баоюй, — спасибо, что о ней вспомнила.
   — Я ей кое-что привезла, — продолжала Сянъюнь, вытаскивая из кармана завязанный узелком платочек.
   — Что это? — спросил Баоюй. — Надо было ей привезти пару резных колец из камня с красными прожилками, таких, как ты недавно прислала.
   — А это что? — улыбнулась Сянъюнь.
   Она развязала узелок, и все увидели четыре колечка, точно такие, как говорил Баоюй.
   — Вы только подумайте! — воскликнула Дайюй. — Ведь ты же третьего дня нам присылала подарки! Так не проще ли было с тем же самым слугой прислать и эти кольца для Сижэнь, а не возить их самой? Я думала, у тебя там что-то необыкновенное, а оказывается, кольца! Ну и глупая ты!
   — Сама ты глупая! — улыбнулась Сянъюнь. — Послушайте, как было дело, и судите, кто из нас глуп. Подарки я посылала сестрицам, это ясно было с первого взгляда. А если бы захотела послать служанкам, пришлось бы объяснять, что кому вручить. Будь слуга попонятливей, тогда бы ладно, но он бестолковый и мог все перепутать. Да и вообще, зачем знать мальчишке имена девочек? Послать служанку я не могла, потому и привезла сама. Разве непонятно?
   Она разложила кольца и сказала:
   — Это для Сижэнь, это для Юаньян, это для Цзиньчуань, а это — для Пинъэр. Мальчик-слуга ни за что не запомнил бы все имена, хотя их всего четыре.
   — Ты права! — дружно воскликнули все, рассмеявшись.
   — Говорить она мастерица, — улыбнулся Баоюй, — никому не уступит!
   — Еще бы! Потому и достойна носить «золотого цилиня»! — с усмешкой промолвила Дайюй, поднялась и ушла.
   Никто не обратил внимания на ее слова, кроме Баочай, которая, прикрыв рукой рот, скрыла улыбку. Баоюй уже пожалел о сказанном, но, глянув на Баочай, тоже не сдержал улыбки. Баочай тем временем встала и отправилась к Дайюй поболтать.
   Матушка Цзя сказала Сянъюнь:
   — Выпей чаю, отдохни, а потом навестишь золовок. Хочешь, погуляй с сестрами в саду! Там сейчас прохладно!
   Сянъюнь кивнула, завернула в платок три кольца, немного отдохнула и собралась навестить Фэнцзе. За ней последовали мамки и девушки-служанки. Поболтав с Фэнцзе, Сянъюнь отправилась в сад Роскошных зрелищ, побывала у Ли Вань, после чего пошла во двор Наслаждения пурпуром искать Сижэнь.
   — А вы пока навестите своих родных, — бросила она на ходу служанкам. — Со мной останется Цуйлюй.
   Служанки разбрелись кто куда: одни пошли повидаться с золовками, другие — поболтать с невестками. Сянъюнь и Цуйлюй остались вдвоем.
   — Почему не распустился этот цветок? — вдруг спросила Цуйлюй, указывая на нераскрывшийся лотос.
   — Время не пришло, — ответила Сянъюнь.
   — У нас дома, в пруду, точно такой же, махровый, — продолжала Цуйлюй.
   — Наши лотосы лучше этих, — возразила Сянъюнь.
   — На той стороне пруда у них растет гранатовое дерево, — промолвила Цуйлюй, — ветви его разрослись вширь четырьмя или пятью рядами, и издали оно очень напоминает многоэтажную пагоду. Такие высокие гранатовые деревья встретишь не часто!
   — Цветы и травы — как люди, — заметила Сянъюнь, — пышно разрастаются там, где хватает воздуха и влаги.
   — Не верю! — решительно заявила Цуйлюй. — Будь это так, у человека могла бы вырасти вторая голова!
   Сянъюнь улыбнулась.
   — Я же просила тебя не заводить глупых разговоров! Что мне на это ответить? Все существующее на земле возникает благодаря взаимодействию «инь» и «ян»^[257]: прямое и кривое, красивое и безобразное, все изменения и превращения. Даже все необычное, из ряда вон выходящее.
   — Значит, весь мир, с момента его сотворения и поныне, представляет собой определенное соотношение «инь» и «ян»? — спросила Цуйлюй.
   — Глупая! — рассмеялась Сянъюнь. — Какую-то чушь несешь! Что значит «определенное соотношение»? Силы «инь» и «ян» неразрывно связаны и являют собой единое целое: с исчезновением «ян» возникает «инь», с исчезновением «инь» появляется «ян». Но это не значит, что на месте «инь» появится какое-то другое «ян» или на месте «ян» — новое «инь».
   — Голова идет кругом от этой неразберихи! — вскричала Цуйлюй. — Если у «инь» и «ян» нет ни вида, ни формы, на что же они похожи? Растолкуйте мне, пожалуйста, барышня!
   — «Инь» и «ян» — невидимые жизнетворные силы, — принялась пояснять Сянъюнь, — но, образуя что-нибудь, они принимают форму. Небо, например, это «ян», а земля — «инь», вода — это «инь», огонь — «ян», солнце — «ян», луна — «инь».
   — Поняла! — радостно вскричала Цуйлюй. — Так вот почему солнце называют «тайян», а луну гадатели именуют «звездой Тайинь»!
   — Амитаба! — облегченно вздохнула Сянъюнь. — Наконец-то!..
   — Допустим, все это так, — не унималась Цуйлюй. — Но неужели комары, блохи, москиты, цветы, травы, черепица, кирпич и все остальное тоже состоит из «инь» и «ян»?
   — А как же? Возьмем, например, древесный лист — в нем тоже есть «инь» и «ян»; верхняя сторона, обращенная к солнцу, — это «ян», нижняя, обращенная к земле, — «инь».
   — Вот оно что! — закивала головой Цуйлюй. — Теперь поняла. Но вот вы держите в руке веер — где у него «инь» и где «ян»?
   — Лицевая сторона «ян», оборотная «инь», — ответила Сянъюнь.
   Цуйлюй лишь качала головой и улыбалась. Ей захотелось спросить о других вещах, но сразу ничего не приходило на ум. Вдруг взгляд ее упал на «золотого цилиня», висевшего на поясе Сянъюнь, она радостно улыбнулась и спросила:
   — Барышня, неужели и у цилиней есть «инь» и «ян»?
   — Разумеется. Не только у цилиней, но и у всех других животных и птиц — самцы относятся к «ян», самки — к «инь».
   — А ваш цилинь — самец или самка?
   — При чем тут цилинь! — рассердилась Сянъюнь. — Опять вздор несешь!
   — Ну ладно, — согласилась Цуйлюй. — А у людей тоже есть «инь» и «ян»?
   — Негодница! — вышла из себя Сянъюнь. — Распустила язык! Убирайся!
   — Что же я такого сказала? — удивилась Цуйлюй. — Почему мне этого нельзя знать? Впрочем, я все поняла и спрашивать больше не буду. Только не ругайте меня!
   — Что же ты поняла? — хихикнула Сянъюнь.
   — Что вы относитесь к «ян», а я — к «инь», — ответила служанка.
   Сянъюнь рассмеялась.
   — Чему вы смеетесь? — недоумевала Цуйлюй. — Я ведь правду сказала!
   — Конечно, правду! — согласилась Сянъюнь.
   — Все говорят, что господа — «ян», а слуги — «инь», — продолжала Цуйлюй, — так неужели я не способна понять такой простой истины?