Цао Сюэцинь. Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.

   — Девушка непременно будет счастливой! — улыбнулся Баоюй. — Хочешь, похлопочу, чтобы ее выдали за тебя замуж?
   Минъянь ничего не ответил и в свою очередь задал Баоюю вопрос:
   — А вы, второй господин, почему не смотрите такой интересный спектакль?
   — Я долго смотрел, потом вышел прогуляться и натолкнулся на вас. А теперь не знаю, что делать!
   Минъянь едва заметно улыбнулся:
   — Пока вас не хватились, давайте сходим за город ненадолго.
   — Нельзя, — возразил Баоюй, — торговцы людьми могут утащить. А здесь, если хватятся, будет скандал. Сходим куда-нибудь неподалеку.
   — А куда? — спросил Минъянь. — Все равно это риск.
   — Давай съездим к сестре Хуа Сижэнь, поглядим, что она делает, — предложил Баоюй.
   — Хорошо, — согласился Минъянь. — А я о ней и забыл. — Затем добавил: — Только, если узнают, что это я вас увел, порки не избежать!
   — Я тебя в обиду не дам! — засмеялся Баоюй.
   Минъянь привел коня, и через задние ворота они выехали из дворца.
   К счастью, Сижэнь жила близко, и, проехав едва половину ли, они очутились у ворот ее дома. Минъянь вошел первым и позвал Хуа Цзыфана — старшего брата Сижэнь.
   Мать Сижэнь как раз угощала дочь, племянников и племянниц, когда вдруг снаружи кто-то позвал:
   — Брат Хуа Цзыфан!
   Хуа Цзыфан вышел и, увидев хозяина и его слугу, переполошился и бросился помогать Баоюю сойти с коня, на ходу крикнув:
   — Второй господин Баоюй приехал!
   На это сообщение никто не обратил особого внимания, только Сижэнь встревожилась, выбежала и, схватив Баоюя за руку, спросила:
   — Ты зачем приехал?
   — Скучно стало, — ответил Баоюй, — вот и решил посмотреть,' что ты поделываешь.
   Сижэнь успокоилась и сказала:
   — Вечно ты со своими глупостями! Нечего было ехать сюда! С вами еще кто-нибудь? — обратилась она к Минъяню.
   — Нет! Никто ничего не знает, — ответил тот.
   Сижэнь снова встревожилась.
   — Ну куда это годится! А если бы вас заметили или старый господин повстречался? Или лошадь вас задавила, их здесь полно! Да мало ли какая могла выйти неприятность — этим не шутят! Чересчур вы храбрые! Это все Минъянь подстрекает! Вот погоди, вернусь, все мамкам расскажу! Они тебе, разбойнику, зададут трепку!
   — Господин меня отругал и заставил сюда привезти! — перебил ее Минъянь. — А теперь, выходит, я во всем виноват! Говорил ему, нечего ехать! Ладно, сейчас вернемся домой!
   — Ничего, — стал уговаривать их Хуа Цзыфан. — Раз приехали, не о чем толковать. Только в нашей убогой хижине тесно и грязно, как же мы можем принять господина?
   Мать Сижэнь тоже вышла встречать Баоюя. А Сижэнь взяла его за руку и повела в дом. Там было еще несколько девочек. Едва он вошел, они потупились и покраснели от смущения.
   Баоюю, чтобы он не озяб, предложили сесть на кан; поставили перед ним фрукты, налили чаю.
   — Не хлопочите напрасно, — сказала Сижэнь. — Я знаю, что надо делать.
   Она принесла подушку, на которой до этого сидела сама, положила на табурет и усадила Баоюя. Подставила ему под ноги свою грелку и дала две ароматные лепешки, которые вытащила из сумочки. Затем зажгла свою грелку для рук и повесила Баоюю на шею. Наконец налила чаю в свою чашку и поднесла ему.
   Мать и сын расставили на столе угощение.
   Видя, что среди кушаний нет ничего подходящего для Баоюя, Сижэнь с улыбкой сказала:
   — Раз ты приехал, отведай хоть что-нибудь!
   Она взяла горсточку тыквенных семечек, потерла между ладонями, сдула с них шелуху и на платочке подала семечки Баоюю. Баоюй заметил, что у девушки покраснели глаза, а пудра на лице в нескольких местах смазана.
   — Ты почему плакала? — тихонько спросил он.
   — Я не плакала. Соринка попала в глаз, — солгала Сижэнь.
   Баоюй был в халате с узкими рукавами, из темно-красного шелка, вытканного четырехпалыми драконами, подбитом лисьим мехом; поверх халата — темно-зеленая курма на соболином меху, отороченная бахромой. Сижэнь улыбнулась:
   — Неужели никто не заметил, как ты переодевался, и не спросил, куда ты собрался?
   — А я переодевался, чтобы идти на спектакль, господин Цзя Чжэнь меня пригласил, — ответил Баоюй.
   — Посиди немного, — сказала Сижэнь, — и возвращайся обратно — ведь в такие места, как это, тебе не разрешают ездить.
   — И ты со мной поезжай, — предложил Баоюй, — я оставил для тебя дома кое-что вкусное.
   — Тише! — промолвила Сижэнь. — Я не хочу, чтобы они слышали!
   Она сняла с шеи Баоюя яшму и сказала сестрам:
   — Вот, поглядите! Вы часто толкуете об этой редкостной вещице, сокрушаетесь, что ни разу ее не видели. Полюбуйтесь же на нее! Ничего красивее вы никогда не увидите!
   Она показала им яшму и снова надела ее Баоюю на шею. Затем попросила брата нанять крытую коляску почище и поприличнее и проводить Баоюя домой.
   — Пусть едет верхом, — отозвался Хуа Цзыфан, — я буду рядом. Ничего не случится.
   — Лучше нанять коляску, на случай, если кто-нибудь встретится по пути, — возразила Сижэнь.
   Хуа Цзыфан послушался совета сестры, и все вышли проводить Баоюя к коляске.
   Сижэнь дала Минъяню фруктов, денег на хлопушки и наказала:
   — Смотри, никому ни слова, а то на себя же накличешь беду!
   В дом Сижэнь возвратилась, лишь когда Баоюй опустил занавески и коляска отъехала.
   За коляской шли Минъянь и Хуа Цзыфан, ведя на поводу лошадь Баоюя.
   Когда доехали до улицы, где находился дворец Нинго, Минъянь приказал остановить коляску и обратился к Хуа Цзыфану:
   — Мы со вторым господином сначала пройдем незаметно в восточный дворец, там побудем немного, а потом уже отправимся в западный, чтобы не вызывать подозрений.
   Хуа Цзыфан помог Баоюю выйти из коляски, после чего отвел на место его коня.
   — Извини, что доставил тебе столько хлопот, — сказал ему Баоюй на прощанье и исчез за воротами дворца Нинго. Но об этом мы рассказывать не будем.
   Служанки между тем после ухода Баоюя стали вовсю развлекаться. Одни играли в облавные шашки, другие — в кости, грызли тыквенные семечки и засыпали весь пол шелухой.
   Неожиданно вошла мамка Ли справиться о здоровье Баоюя, но, увидев, что его нет, а служанки увлечены играми, сказала:
   — Я здесь редко бываю, потому вы совсем распустились, другие мамки боятся вам слово сказать. Это все Баоюй, он как фонарь на длинном шесте, на других светит, а сам в темноте; думает, все плохие, один он хороший. Смотрите, что вы натворили у него в комнате, все перевернули вверх дном!
   Служанки знали, что Баоюй их не станет ругать, а мамка Ли им теперь не указ, поэтому не обращали на нее внимания.
   — Как сегодня спал Баоюй? Как ел? — стала выспрашивать мамка.
   Но служанки в ответ несли всякий вздор и ворчали:
   — Вот назойливая старуха!
   — Я вижу в той чашке сладкое молоко, почему вы мне его не дали? — не унималась мамка Ли и, не получив ответа, сама взяла чашку.
   — Эй, эй, не трогай! — крикнула одна из служанок. — Это молоко для Сижэнь, узнает Баоюй, что его выпили, — рассердится. А хочешь — скажи ему, что это ты сделала! Мы за тебя не в ответе!
   Мамка Ли оробела было, а потом рассердилась:
   — Не верю, что Баоюй такой мелочный! Подумаешь — молоко! Я и получше что-нибудь заслужила! Да и кто такая Сижэнь! Баоюй не помнит разве, кто его выкормил своим молоком? Так неужто пожалеет для меня чашку коровьего молока? Вот возьму и выпью нарочно, посмотрим, что он сделает! Вы носитесь с этой дрянной девчонкой Сижэнь, а ведь это я ее воспитала! Скажите на милость, какая персона!
   И мамка Ли в сердцах выпила молоко. Тут другая служанка сказала с улыбкой:
   — Не удивительно, что вы рассердились! У этих девчонок никакого уважения к старшим! Разве может Баоюй рассердиться из-за чашки молока? Да он вам еще пришлет угощений!
   — Знаю я тебя, лису! — обрушилась на нее мамка Ли. — Думаешь, я не помню, как из-за чашки чая выгнали Цяньсюэ! Сама провинюсь, сама и отвечу!
   И, возмущенная, она вышла.
   Вскоре возвратился Баоюй и приказал пойти встретить Сижэнь. Вдруг он заметил, что Цинвэнь лежит на кровати.
   — Заболела? — спросил Баоюй. — Или проигралась?
   — Она выиграла сначала, но потом пришла мамка Ли, стала ругаться, и она проиграла, — принялась объяснять Цювэнь. — Вот и легла спать со злости.
   — А вы близко к сердцу не принимайте, — улыбнулся Баоюй, — пусть делает что хочет.
   В это время пришла Сижэнь, поздоровалась с Баоюем, спросила, где он обедал, когда вернулся домой, и передала привет подругам от матери и сестер. Когда она переоделась и сняла украшения, Баоюй велел подать ей сладкое молоко.
   — Мамка Ли его выпила, — доложили служанки.
   Баоюй хотел что-то сказать, но Сижэнь не дала ему рта раскрыть.
   — Так вот, оказывается, что ты для меня оставил! — вскричала девушка. — Спасибо за заботу! Я сладкое молоко и в самом деле любила и недавно выпила его столько, что желудок расстроился. Потом меня вырвало и лишь тогда полегчало. И хорошо, что мамка Ли его выпила — не пропадать же зря добру. Мне хотелось бы сушеных каштанов. Может, очистишь? А я постелю тебе на кане.
   Баоюй принял ее слова на веру, сразу забыл о молоке и, сев поближе к лампе, принялся чистить каштаны. Заметив, что служанки вышли из комнаты, он с улыбкой обратился к Сижэнь:
   — Что за девушка была у вас в красном платье?
   — Моя двоюродная сестра, — ответила Сижэнь.
   Баоюй вздохнул.
   — Ты чего вздыхаешь? — удивилась Сижэнь. — Впрочем, понимаю: считаешь, что она недостойна так наряжаться!
   — Вовсе нет! — засмеялся Баоюй. — Кто же тогда достоин, если не она? Просто я подумал, что хорошо бы взять ее в наш дом. Уж очень она мила!
   — Пусть у меня такая судьба, — холодно усмехнулась Сижэнь. — Но неужели все женщины в нашей семье тоже должны стать рабынями? Вам подавай не только хороших, а еще и красивых служанок!
   — Ты вечно что-то придумываешь! — заметил Баоюй. — Почему непременно рабынями? Твоя сестра могла бы жить у нас просто как родственница.
   — Ну нет, этого она недостойна! — бросила Сижэнь.
   Баоюй не стал больше спорить и продолжал молча чистить каштаны.
   — Что же ты замолчал? — улыбнулась Сижэнь. — Может, обиделся? В таком случае — наберись храбрости и купи ее за несколько лянов серебра.
   — Даже не знаю, что на это ответить, — произнес Баоюй. — Я хотел лишь сказать, что при ее красоте только и жить в роскошных домах и огромных дворцах, а таким тварям, как мы, здесь не место.
   — Подобного счастья ей, правда, на долю не выпало, — сказала Сижэнь, — но для моих тетушки и дядюшки она истинное сокровище, они с детства души в ней не чают, лелеют и холят. Теперь ей семнадцать, приданое все готово, на следующий год ее выдадут замуж.
   При слове «замуж» Баоюй вскрикнул невольно, ему стало не по себе, а Сижэнь продолжала:
   — Эти несколько лет я почти не виделась с сестрами, а теперь, когда скоро смогу возвратиться домой, никого из них не застану.
   Услышав это, Баоюй взволновался, бросил каштаны и спросил:
   — Ты собираешься от нас уходить? Почему?
   — Я слышала разговор моей матери с братом, — ответила Сижэнь. — Они велели мне потерпеть еще годик, а потом выкупят меня и увезут.
   Баоюй еще больше забеспокоился:
   — Выкупят? Зачем?
   — Как зачем? — воскликнула Сижэнь. — Одно дело те, кто родился в вашем доме^[195], другое дело — я. Семья моя живет не здесь, так что иначе быть не может.
   — Я тебя не отпущу! — решительно заявил Баоюй. — И ты ничего не сможешь сделать!
   — Нет такого закона! — возразила Сижэнь. — Даже из императорского дворца девушек-служанок отпускают по твердо установленным правилам: на сколько лет взяли, через столько и отпускают. А уж в вашей семье и подавно.
   Баоюй задумался. Сижэнь рассуждала вполне разумно, и возразить было нечего.
   — А если старая госпожа не отпустит? — спросил, помолчав, Баоюй.
   — Старая госпожа? — удивилась Сижэнь. — Да прийдись я по сердцу ей или твоей матушке, они заплатили бы нашей семье еще несколько лянов серебра, и я смогла бы остаться. Такое бывает. Но есть служанки гораздо лучше меня. Еще маленькая, я была в услужении у старой госпожи, потом у старшей барышни Ши Сянъюнь, сейчас прислуживаю тебе. И если родные хотят, чтобы я вернулась домой, вам следовало бы, пожалуй, меня отпустить без всякого выкупа. И уж вовсе глупо говорить о том, что ты меня не отпустишь, потому что я тебе хорошо служу. Я и должна хорошо служить, иначе быть не может. А уйду, замена всегда найдется.
   Понимая всю справедливость ее слов, Баоюй совсем расстроился:
   — Но я хочу, чтобы ты осталась, и незачем бабушке разговаривать с твоей матерью! Мы дадим ей побольше денег, и никуда она тебя не увезет.
   — Конечно, насильно меня увозить мама не станет! — согласилась Сижэнь. — С ней можно договориться, тем более если дать денег. А не дадите, она тоже спорить не станет. Правда, в вашей семье подобных случаев не было! Человек — не вещь, которую можно купить, щедро заплатив продавцу, но что толку оставлять меня просто так, разлучать без всякой причины с родными? Ни твоя бабушка, ни твоя матушка на такое не согласятся.
   Баоюй подумал, а затем произнес:
   — Значит, ты окончательно решила уйти?
   — Окончательно, — ответила Сижэнь.
   Баоюй снова впал в раздумье: «Кто мог предположить, что эта девушка окажется столь бесчувственной и забудет о долге?»
   — Что ж! — произнес он со вздохом. — Знай я наперед, что так будет, не стал бы тебя добиваться! Ведь я сиротой остаюсь!
   С этими словами он, совершенно убитый, лег на кровать.
   А Сижэнь, надобно вам сказать, услышав, что мать с братом собираются ее выкупать, заявила, что до самой смерти не вернется домой.
   — Когда у вас нечего было есть, — сказала девушка, — вы продали меня за несколько лянов серебра. А то с голоду умерли бы. Вам посчастливилось. И мне тоже. Я служанка, а ем с барского стола, никто не бьет меня, не ругает. А вы привели в порядок хозяйство, деньжат подкопили, несмотря на то что умер отец. Но мало ли что может случиться, опять появятся затруднения, а вторично продать меня вы не сможете. Считайте, что я умерла. — Она всплакнула.
   Сижэнь была непреклонна, и мать с братом в конце концов согласились. К тому же по договору Сижэнь была продана навечно, но родные ее намеревались воспользоваться добротой господ Цзя, которые не стали бы требовать выкуп. Во дворце Жунго со служанками хорошо обращались, и девушки, прислуживавшие в комнатах старших и младших господ, были в лучшем положении, чем дочери в бедных семьях. Это, пожалуй, и явилось главной причиной того, что родные Сижэнь решили больше не думать о выкупе девушки.
   А уж когда приехал Баоюй и они поняли, какие отношения у молодого господина с Сижэнь, у них словно камень свалился с души и даже появились честолюбивые мечты.
 
   Сижэнь совсем еще девочкой заметила, что у Баоюя какой-то странный характер и капризы совсем не такие, как у других детей, да и вообще много всяких причуд. Любимец бабушки, не боявшийся ни отца, ни матери, Баоюй в последнее время совсем распустился. Убедить его в чем-нибудь было невозможно, и Сижэнь, заведя разговор о выкупе, решила испытать Баоюя, чтобы потом его отчитать. Но, увидев, как он расстроился, сама пала духом.
   Дело в том, что Сижэнь вовсе не собиралась есть каштаны, просто она боялась, как бы не вышла такая же история, как с Цяньсюэ из-за чая, и решила отвлечь Баоюя. Приказав служанкам убрать каштаны, она пошла посмотреть, что он делает. Заметив на его лице следы слез, Сижэнь улыбнулась:
   — Не печалься! Если хочешь, я останусь!
   Баоюй сразу повеселел:
   — Я не могу выразить словами, как мне хочется, чтобы ты была со мной! Неужели ты не понимаешь?
   — Понимаю! Нам хорошо друг с другом! — с улыбкой согласилась Сижэнь. — Но если ты и в самом деле хочешь, чтобы я осталась, одного твоего желания недостаточно. Выполнишь три моих условия, я никогда с тобой не расстанусь, если даже мне будет грозить смерть!
   — Скорее говори, какие условия! — вскричал Баоюй. — Я повинуюсь тебе во всем. Дорогая моя, милая сестрица, не то что три, триста твоих условий я охотно выполню. Только не покидай меня, пока в один прекрасный день я не обращусь в прах! Нет! Не в прах! Прах можно осязать! Лучше в дымок, который рассеется от дуновения ветерка. Тогда ты перестанешь видеть меня, а я тебя! Вот и уйдешь куда заблагорассудится!
   Сижэнь поспешила зажать ему рот рукой:
   — Дорогой мой! Я так сказала, чтобы предостеречь тебя от глупых разговоров! А ты опять чепуху несешь!
   — Больше не буду! — пообещал Баоюй.
   — Это и есть мое первое условие! — промолвила Сижэнь.
   — Исправлюсь, исправлюсь! — замахал руками Баоюй. — А если опять начну говорить глупости, заткни мне рот. Что еще?
   Сижэнь продолжала:
   — Мне все равно: хочешь ты учиться или только притворяешься, но никогда не говори чего не следует отцу и посторонним людям; отец разгневается, а люди скажут, что ты глуп. Ведь как твой отец рассуждает: «Все у нас в роду учились, а мой сын не желает да еще, когда меня нет, болтает всякие глупости!» Ты ведь каждому, кто прилежно учится, даешь прозвище «книжный червь» и вдобавок говоришь: «Кроме „Минминдэ“^[196], нет интересных книг, все остальное выдумали наши предки». За это отец не только сердится, но готов поколотить тебя!
   — Молчи! — прервал ее с улыбкой Баоюй. — Это я по недоумию болтал всякую ерунду, впредь такое не повторится! Еще какое условие?
   — Не клевещи на буддийских и даосских монахов, — продолжала Сижэнь. — Не заигрывай с девушками, не слизывай помаду с их губ и вообще не предавайся мирским порокам!
   — Ладно, согласен! — вскричал Баоюй. — Есть еще? Говори скорее!
   — Это все, — ответила Сижэнь. — В общем, будь сдержаннее, не распускай себя. Выполнишь мои условия, меня даже в паланкине с восемью носильщиками отсюда не унесут!
   — Это уж ты слишком! — воскликнул Баоюй. — Неужели тебе мало даже паланкина с восемью носильщиками?
   — А что тут удивительного! — усмехнулась Сижэнь. — Надо знать свое место, а занимать чужое неинтересно, если даже и выпало бы такое счастье.
   Их разговор прервала Цювэнь. Она вошла и сказала:
   — Уже пробили третью стражу. Только что старая госпожа присылала справиться, спит ли Баоюй. Я сказала, что спит.
   Баоюй велел подать часы и, увидев, что скоро полночь, прополоскал рот, разделся и лег в постель.
   Утром Сижэнь поднялась рано, с головной болью, ощущая ломоту и жар во всем теле, глаза припухли. Какое-то время она крепилась, но потом свалилась на кан.
   Баоюй сказал об этом матушке Цзя, и та распорядилась позвать лекаря.
   — Ничего опасного, — сказал лекарь, осмотрев больную. — Примет лекарство, немного полежит, и все пройдет.
   Лекарь выписал рецепт, а Баоюй велел не мешкая приготовить лекарство. После того как Сижэнь его приняла, Баоюй велел укрыть ее потеплее, чтобы хорошенько пропотела, а сам отправился навестить Дайюй.
   Дайюй отдыхала после обеда, и служанки занимались кто чем. В доме стояла тишина.
   Баоюй отодвинул шелковую занавеску на дверях, вошел и принялся тормошить Дайюй:
   — Дорогая сестрица, не успела поесть, и сразу спать!
   — Пошел бы лучше прогулялся, — сказала, проснувшись, Дайюй. — Я всю ночь не спала и чувствую себя совершенно разбитой.
   — Усталость — пустяки, — возразил Баоюй, — а вот спать после еды вредно! Сейчас я тебя развлеку, и дремота сразу пройдет.
   Дайюй закрыла глаза и ответила:
   — Я вовсе не сплю, просто хочу отдохнуть. А ты погуляй!
   — Куда я пойду? С другими мне скучно, — не унимался Баоюй.
   — Тогда сиди смирно, — усмехнулась Дайюй, — поболтаем немного!
   — Я тоже лягу, — заявил Баоюй.
   — Ну что же, ложись!
   — Нет подушки, — сказал Баоюй. — Я на твою лягу!
   — Вот еще выдумал! — недовольно произнесла Дайюй. — Разве в соседней комнате нет подушек?! Принеси себе и ложись!
   Баоюй вышел и тотчас же возвратился.
   — Мне не надо таких подушек, — заявил он. — После каких-то грязных старух!
   Дайюй округлила глаза и даже приподнялась:
   — Ты поистине моя злая звезда! Ладно уж, возьми эту!
   Она бросила ему свою подушку, а себе принесла другую. Они легли рядом, лицом друг к другу.
   Дайюй заметила на правой щеке Баоюя красное пятнышко величиной с горошину и приняла его за царапину. Придвинулась ближе, внимательно присмотрелась, потрогала рукой и спросила:
   — Кто это тебя так разукрасил?
   Баоюй смущенно отвернулся, пряча щеку, и сказал:
   — Никто меня не разукрасил. Это я помогал девочкам готовить румяна, наверное, брызги попали мне на лицо.
   Он стал искать платок, но Дайюй вытерла ему щеку своим платочком.
   — Хорошими делами ты занимаешься! — проговорила она, щелкнув языком. — Занимаешься, и ладно, но зачем выставлять это напоказ? Увидит кто-нибудь — пойдут сплетни и пересуды. Дойдет до отца, и опять всем нам придется за тебя волноваться!
   Но Баоюй не слушал девушку, опьяненный каким-то удивительным ароматом, исходившим из ее рукава и вызывавшим истому.
   Баоюй попытался заглянуть в рукав, но Дайюй сказала с улыбкой:
   — Кто же носит в эту пору года при себе благовония?
   — Откуда же аромат? — не переставал удивляться Баоюй.
   — Не знаю. Платье висело в шкафу, может быть, оттуда?
   Баоюй покачал головой.
   — Не думаю. Это какой-то необыкновенный запах, не то что у ароматных лепешек, благовонных шариков и мускусных мешочков.
   — Уж не думаешь ли ты, что какой-нибудь святой архат или праведник подарил мне чудесное благовоние? — с язвительной усмешкой заметила Дайюй. — Или же я раздобыла его рецепт? Но рецепта мало, надо еще найти бутоны цветов, росу, иней и снег, чтобы его приготовить! А это могут сделать только родные братья, которых у меня нет. Так что приходится довольствоваться самыми обычными благовониями.
   — Стоит мне слово сказать, ты в ответ целый короб! — улыбнулся Баоюй. — Надо тебя проучить, а то ты меры не знаешь.
   Он поднялся, поплевал на руки и принялся щекотать Дайюй. Дайюй боялась щекотки и кричала, задыхаясь от смеха:
   — Не балуйся, а то рассержусь!
   — А будешь болтать что не следует? — улыбнулся Баоюй, отпуская ее.
   — Не буду! — пообещала Дайюй, поправляя прическу. И тут же сказала: — Но если у меня есть чудесный аромат, у тебя должен быть теплый аромат.
   Баоюй ничего не понял и спросил:
   — Что это за теплый аромат?
   — До чего же ты глуп! — вздохнула Дайюй, укоризненно покачав головой. — У тебя есть яшма, а яшме под стать лишь золото. Не годится тебе в пару тот, у кого холодный аромат, если у тебя нет теплого аромата?
   — Опять ты за свое? — рассмеялся Баоюй. — Ведь только что просила прощенья!
   Он снова потянулся к ней, собираясь пощекотать, но девушка взмолилась:
   — Дорогой брат, я больше не буду!
   — Ладно, — ответил Баоюй, — дай только понюхать твой рукав.
   Баоюй схватил ее руку и стал вдыхать аромат.
   — Тебе пора! — вдруг заявила Дайюй, отдернув руку.
   — Мне и в самом деле пора, но я не могу уйти, — проговорил Баоюй и снова лег.
   Дайюй легла рядом и закрыла лицо платочком. Баоюй принялся рассказывать ей всякие небылицы, но Дайюй будто ничего не слышала.
   Тогда он стал ее расспрашивать, сколько ей было лет, когда она приехала в столицу, какие пейзажи видела в пути, какие памятники старины есть в Янчжоу, каковы обычаи у тамошнего населения. Дайюй не отвечала. Баоюй испуганно подумал: «Если она уснет, непременно заболеет» — и стал громко говорить:
   — Ай-я-я! Я слышал, что у вас в Янчжоу, в ямыне, произошла удивительная история. Ты знаешь о ней?
   Серьезный тон и строгое выражение лица Баоюя ввели девушку в заблуждение, и она с любопытством спросила:
   — Какая история?
   Тут Баоюй, пряча улыбку, стал болтать все, что приходило в голову:
   — В Янчжоу есть гора Дай, а в горе — пещера Линь.
   — Хватит врать! — рассмеялась Дайюй. — Нет такой горы!
   — А ты что, знаешь все горы и реки Поднебесной? — спросил Баоюй. — Погоди, я договорю до конца, а потом ты скажешь.
   — Ладно, — махнула рукой Дайюй.
   Баоюй продолжал фантазировать:
   — В пещере Линь жили оборотни крыс. Однажды, в седьмой день последнего месяца года, царь крыс поднялся на трон и стал держать совет со своими подданными. «Завтра восьмое число, — промолвил он, — все варят рис к празднику. Надо воспользоваться случаем и натаскать. И еще у нас в пещерах не хватает фруктов». Царь крыс вынул указующую стрелу и послал одного смышленого крысенка на разведку. Крысенок возвратился и доложил: «Я побывал везде. Больше всего фруктов и зерна собрано в храме у подножья горы». Царь крыс спросил: «Много ли фруктов и зерна и какие сорта?» — «Риса и бобов полны амбары, — отвечал крысенок. — А фрукты и овощи пяти сортов — красные финики, каштаны, земляной орех, водяной орех и ароматный батат». Царь крыс обрадовался, быстро вынул властную стрелу и спросил: «Кто пойдет воровать рис?» Тотчас же вызвалась одна из крыс. «Кто пойдет воровать бобы?» — снова спросил царь, вытаскивая еще одну стрелу. Вызвалась другая крыса. Остальные тоже получили приказания. Некому только было идти за ароматным бататом. Царь снова вытащил стрелу и спросил: