Страница:
— Семнадцать, — ответила Сяохун.
— Как тебя зовут?
— Прежде звали Хунъюй, но, поскольку слог «юй» входит в имя второго господина Баоюя, меня стали называть Сяохун, — объяснила девушка.
Фэнцзе нахмурилась.
— До чего же мне надоели подобные имена! Все думают, имя «юй» — «яшма», счастливое. И оно встречается на каждом шагу. Ты ведь не знаешь, сестра, — обратилась она к Ли Вань, — сколько раз я ее матери говорила: «У жены Лай Да дел всегда много, да она и не знает, кто какие должности занимает во дворе, так что подыщи для меня пару девочек-служанок». Она пообещала, но не только не выполнила своего обещания, а даже собственную дочь постаралась устроить в другое место. Неужели она думает, что служанкам у меня плохо живется?
— Ты чересчур подозрительна, — усмехнулась Ли Вань. — Ведь девочку устроили в сад, когда ее мать еще не знала, что тебе нужны служанки! Зачем же ты на нее сердишься?
— В таком случае завтра же поговорю с Баоюем, чтобы он отдал мне эту служанку, а ему подыщем другую, — улыбаясь, промолвила Фэнцзе и спросила Сяохун: — Ты согласна прислуживать мне?
— Стоит ли спрашивать моего согласия, — с улыбкой отвечала Сяохун, — но я почту за счастье прислуживать вам, по крайней мере научусь хорошим манерам, обращению со старшими и младшими и поднаторею в хозяйственных делах.
Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка и сказала Фэнцзе, что ее просят пожаловать к госпоже Ван. Фэнцзе попрощалась с Ли Вань и ушла, а Сяохун вернулась во двор Наслаждения пурпуром, но об этом речь пойдет дальше.
Расскажем сейчас о Дайюй. Почти всю ночь она не спала и встала поздно. Узнав, что сестры давно уже провожают Духа цветов в саду, она заторопилась, боясь, как бы сестры не стали насмехаться над ее ленью. Она наскоро умылась, причесалась и вышла из дому. Как раз в это время в ворота вошел Баоюй и с улыбкой спросил:
— Милая сестрица, ты вчера на меня пожаловалась? Я всю ночь беспокоился.
Ничего не ответив, Дайюй отвернулась, позвала Цзыцзюань и приказала:
— Убери комнату и подними на окне занавеску. Прилетит ласточка, занавеску опустишь и прижмешь «львом»[245]. Зажги благовония и прикрой курильницу колпаком!
Она повернулась и пошла прочь.
Баоюй решил, что сестра обиделась за то, что он ей сказал накануне в полдень — он не знал, что произошло вечером! Ведь Дайюй даже не удостоила его взглядом, хотя он ей поклонился, и пошла искать сестер.
«Она сердится, — подумал расстроенный Баоюй. — Но за что? Ведь я вернулся вчера поздно вечером и больше мы с ней не виделись».
Он не выдержал и побежал следом за Дайюй, но та уже успела присоединиться к Таньчунь и Баочай, они о чем-то разговаривали и любовались журавлями.
Баоюй подошел к девушкам.
— Как ты себя чувствуешь, братец? — спросила Таньчунь. — Я тебя целых три дня не видела.
— А ты как поживаешь, сестрица? — в свою очередь осведомился Баоюй. — Третьего дня я справлялся о твоем здоровье у старшей тетушки.
Тут Баоюя позвала Таньчунь:
— Иди сюда, мне надо с тобой поговорить!
Они отошли в тень гранатового дерева.
— Отец тебя не вызывал? — спросила девушка.
— Нет, — ответил Баоюй.
— А я слышала, будто вызывал, — промолвила Таньчунь.
— Это тебе неправду сказали, — рассмеялся Баоюй.
— За последние месяцы я скопила почти десять связок монет, — продолжала Таньчунь. — Возьми их и, когда поедешь в город, купи мне хорошую картинку или интересную безделушку.
— В последний раз я гулял и в городе, и за городом, осматривал храмы и террасы, но нигде ничего оригинального не встречал, — проговорил Баоюй, — везде только золотая, яшмовая, бронзовая да фарфоровая утварь и еще старинные безделушки, которые тебе ни к чему. Может быть, купить что-нибудь из одежды, какую-нибудь шелковую ткань или лакомство?
— Нет! — воскликнула Таньчунь. — Купи мне лучше маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Я с удовольствием собирала такие вещицы, но сестрицы мои тоже их оценили и растащили все, будто какие-то сокровища.
— Так вот, оказывается, чего ты хочешь! — сказал Баоюй. — Это достать совсем нетрудно! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!
— Что слуги понимают! — возразила Таньчунь. — Ты сам купи. Если попадется что-то оригинальное, непременно бери. А я за это сошью тебе туфли, получше, чем в прошлый раз. Ладно?
— Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, — проговорил Баоюй. — Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве мог я выдать тебя?! Я ответил, что мне их подарила тетушка на день рождения. Отец долго молчал в замешательстве, но потом все же сказал: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Сижэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао как разозлилась, узнав, что тебе сшили туфли. Стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных, но до него никому дела нет, а о Баоюе все заботятся!»
Таньчунь опустила голову и долго молчала.
— Скажи, — промолвила она наконец, — не глупо ли это? Разве обязана я шить всем туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одет он, и обут, и служанок хватает — на что обижаться? Зачем эти пересуды? Есть у меня свободное время и к тому же желание, могу сшить пару туфель. Кому хочу — тому дарю. Кто мне смеет указывать? Это она от зависти злится.
Баоюй кивнул и сказал:
— Ты, может, не замечаешь, а я уверен, что у нее своя корысть.
Таньчунь так рассердилась, что даже головой замотала.
— Конечно, корысть. Как и у всякого подлого человека. Но мне до наложницы Чжао нет дела — пусть думает что хочет, я признаю только отца с матерью! А братьям и сестрам, если они ко мне хорошо относятся, плачу тем же, неважно, чьи они дети. Может, и не надо мне ее осуждать, но чересчур далеко она зашла в своей слепой злобе! Был такой смешной случай: помнишь, я дала тебе как-то деньги на покупку безделушек. Так вот, через два дня после этого встречает она меня и начинает жаловаться, что она все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда служанки ушли, она вдруг стала ворчать, почему, мол, я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, но спорить с ней я не хотела и ушла к госпоже.
— Ладно вам! — услышали они голос Баочай. — Поболтали, и хватит, идите к нам! Я понимаю, что разговор у вас личный, но другие тоже хотят послушать.
Таньчунь и Баоюй засмеялись.
Оглядевшись, Баоюй не увидел Дайюй и понял, что она нарочно скрылась. Поразмыслив, он решил дня на два оставить ее в покое, пока пройдет обида, а потом навестить. Он долго смотрел на опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, устлавшие землю пушистым узорчатым ковром, а потом со вздохом произнес:
— Она не собрала эти лепестки потому лишь, что на меня рассердилась! Я сам соберу, а потом спрошу, почему она этого не сделала.
Его позвала Баочай.
— Иду, — откликнулся Баоюй.
Подождав, пока сестры уйдут немного вперед, Баоюй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники помчался к тому месту, где они с Дайюй захоронили опавшие лепестки персика. Вот и горка, за которой находится могилка. Вдруг Баоюй услышал полный печали и гнева голос, прерываемый жалобными всхлипываниями, и остановился.
«Наверное, какая-нибудь служанка, — подумал он. — Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».
Он прислушался и сквозь рыдания различил слова:
Если хотите знать, кто это пел, прочтите следующую главу.
Глава двадцать восьмая
Итак, Дайюй была уверена, что это Баоюй не велел Цинвэнь пускать ее во двор Наслаждения пурпуром накануне вечером. И на следующий день, когда провожали Духа цветов, она, терзаемая печалью, собрала опавшие лепестки и пошла их хоронить. Так грустно было смотреть на увядшие цветы и думать о том, что проходит весна. Девочка даже всплакнула и прочла первые пришедшие на память стихи.
Ей и в голову не могло прийти, что неподалеку стоит Баоюй. А он, слушая, лишь вздыхал и кивал головой.
Поистине:
«Все надо мной смеются, считают глупой. Неужели нашелся еще глупец?»
Она огляделась, но, увидев Баоюя, плюнула в сердцах.
— Я-то гадаю, кто бы это мог быть, а оказывается, этот изверг… Ах, чтоб ты пропал…
Последние слова ненароком сорвались с губ, и Дайюй, спохватившись, зажала рот рукой, вздохнула и пошла прочь.
Баоюю стало не по себе, он понял, что Дайюй его не желает видеть, поднялся, оправил одежду и в полном унынии побрел домой. Вдруг впереди он заметил Дайюй, ускорил шаги и догнал ее.
— Погоди, сестрица! Я знаю, ты избегаешь встречи со мной, но все же позволь сказать тебе всего одно слово, а потом можешь меня презирать.
Девушка хотела убежать, но, услышав это, обернулась.
— Что ж, говори!..
— А можно, я скажу два? — с улыбкой спросил Баоюй. — Ты не убежишь?
Дайюй круто повернулась и пошла дальше.
Баоюй остановился, с грустью поглядел ей вслед и вздохнул:
— Неужели все, что между нами было, должно прийти к такому печальному концу?
Дайюй замерла на месте и спросила с удивлением:
— А что такого между нами было? И что произошло?
— Ах! — сокрушенно произнес Баоюй. — Ведь мы всегда вместе играли, с первого дня твоего приезда сюда! И если тебе чего-нибудь хотелось из моих любимых кушаний, я сам не ел, тебе оставлял. Мы вместе садились за стол, в одно время ложились спать. А сколько раз я выполнял твои просьбы, которые не могли выполнить служанки? Мы вместе росли, и я был уверен, неважно, любишь ты меня или нет, что на твою учтивость могу рассчитывать, что ты лучше других. Но ты становишься все более гордой и заносчивой, не замечаешь меня, признаешь только Фэнцзе и Баочай. А у меня никого нет, кроме брата и сестры от других матерей, — я так же одинок, как и ты, и надеялся на твое сочувствие. Но напрасно. Ты обижаешь меня, а кому я пожалуюсь?
По его лицу заструились слезы. Гнев Дайюй сразу улетучился, глаза увлажнились, она опустила голову и молчала.
Баоюй между тем продолжал:
— Конечно, я поступил плохо, но не нарочно, поверь! Я не стал бы причинять тебе неприятности. В таких случаях говори мне все прямо, если надо, поругай, даже побей, — я обижаться не стану. Только не отворачивайся от меня, не мучай, не заставляй теряться в догадках. Право, я не знаю, как быть! Умри я сейчас, ведь стану неприкаянным духом, меня не спасут молитвы самых праведных и благочестивых буддийских и даосских монахов, и к новой жизни я смогу возродиться только после того, как ты объяснишь причину моей смерти!
Дайюй больше не сердилась.
— Если так, — сказала она, — почему вчера вечером ты не велел служанкам меня впускать?
— С чего ты взяла? — вскричал Баоюй. — У меня и в мыслях ничего подобного не было! Умереть мне на этом месте!
— Ты с самого утра твердишь о смерти, — с укором сказала Дайюй. — Говори просто, да или нет, к чему эти клятвы?
— Поверь, сестрица, я тебя не видел, — сказал Баоюй. — Приходила сестра Баочай, посидела немного и ушла.
Дайюй подумала и как-то неуверенно ответила:
— Возможно, это так! Наверное, служанки просто поленились мне открыть!
— Ну конечно! — воскликнул Баоюй. — Вот увидишь, вернусь домой, найду виновницу и хорошенько проучу!
— Твоих служанок, конечно, надо проучить, — согласилась Дайюй, — но только не мне надо было говорить тебе об этом. То, что со мной так обошлись, пустяки, а была бы на моем месте Баочай или какая-нибудь другая «драгоценная барышня» [247], неприятностей не избежать.
Дайюй усмехнулась. Баоюй уловил в ее словах скрытый намек и ничего не сказал, только улыбнулся. За этим разговором их застали служанки, которые пришли сказать, что пора обедать. Баоюй и Дайюй пошли вместе.
Увидев Дайюй, госпожа Ван спросила:
— Девочка моя, стало тебе легче от лекарства, которое прописал доктор Бао?
— Нет, — ответила Дайюй. — Теперь бабушка велит мне пить лекарство доктора Вана.
— Вы, матушка, не знаете, — вмешался в разговор Баоюй. — Сестра Дайюй слаба здоровьем и часто простуживается, а при простуде лучше всего помогают пилюли.
— Недавно доктор мне говорил о каких-то пилюлях, — заметила госпожа Ван, — но я забыла их название.
— Я знаю, что это за пилюли, — промолвил Баоюй. — Наверняка укрепляющие, из женьшеня.
— Нет, — покачала головой госпожа Ван.
— Может быть, это «восемь жемчужин», или «восемь ароматов лютии», либо пилюли из правого и левого корня анжелики? — спросил Баоюй.
— Нет, что-то вроде «Цзиньган», — сказала мать Баоюя.
— Никогда не слышал о пилюлях «Цзиньган»! — всплеснул руками Баоюй. — Ведь если есть пилюли «Цзиньган», значит, есть и порошок Бодхисаттвы!
Все рассмеялись.
— Должно быть, это укрепляющие сердце пилюли владыки Неба! — произнесла Баочай, зажимая рот рукой, чтобы не рассмеяться.
— Совершенно верно! — проговорила госпожа Ван. — Совсем памяти у меня не стало!
— Память тут ни при чем, матушка, — заметил Баоюй, — вас просто сбили с толку Цзиньган и Бодхисаттва.
— Бессовестный! — прикрикнула на него госпожа Ван. — Хочешь, чтобы отец опять тебя поколотил?
— За это не поколотит! — возразил Баоюй.
— Если есть такие пилюли, пусть купят и дадут Дайюй, — сказала госпожа Ван.
— Все эти лекарства ни к чему, — заметил Баоюй. — Лучше дайте мне триста шестьдесят лянов серебра, и я приготовлю такие пилюли, что сестрица не успеет их проглотить, — тут же выздоровеет.
— Хватит врать! — крикнула госпожа Ван. — Где это видано, чтобы лекарство так дорого стоило!
— Я не вру! — отвечал Баоюй. — Лекарство у меня особое. Для его приготовления потребуется столько редкостных вещей, что все сразу и не перечислишь. Трехсот шестидесяти лянов серебра не хватит даже на покупку «последа от первых родов» и «человекообразного корня женьшеня с листьями», а еще понадобится «гречиха величиной с исполинскую черепаху», «сердцевина гриба фулин, растущего на корнях тысячелетней сосны», и много других таких же редких лекарственных растений. Зато лучшего средства в целом мире не сыщешь. Его чудодейственная сила вызывает трепет. Несколько лет назад старший брат Сюэ Пань выпросил у меня этот рецепт, но, чтобы приготовить лекарство, потратил два или три года и израсходовал тысячу лянов серебра. Если мне не верите, матушка, спросите у сестры Баочай.
Баочай замахала руками:
— Я ничего не знаю, впервые слышу, зачем ты морочишь матушку!
— Баочай девочка хорошая, она не станет врать, — произнесла госпожа Ван.
А Баоюй не выдержал, всплеснул руками и, повернувшись к Баочай, вскричал:
— Я говорю сущую правду, а вы думаете, будто я вру!
В этот момент Баоюй заметил Дайюй, она сидела за спиной Баочай и, сдерживая смех, показывала пальцем на свое лицо — стыдила Баоюя. Тот растерялся, но на выручку подоспела Фэнцзе, которая из внутренней комнаты, где накрывали стол, слышала весь разговор.
— Про лекарство это правда, — промолвила она. — Братец Баоюй не придумал. Недавно брат Сюэ Пань просил у меня жемчуг. Сказал, что для лекарства, и произнес в сердцах: «Лучше бы я с этим не связывался! А то теперь хлопот не оберешься!» Я поинтересовалась, что за лекарство. Оказалось, рецепт ему дал Баоюй. Там много лекарственных растений, но все я не запомнила. «Вы уж простите меня за беспокойство, — продолжал Сюэ Пань, — но жемчужины, которые я только что купил, не годятся. Они еще не ношенные. Вот и пришлось мне обратиться к вам. Если у вас нет головных украшений, дайте хоть несколько из тех, что вы носите, а я подберу вам другие взамен». Пришлось снять два жемчужных цветка и отдать ему. Еще он попросил кусок темно-красного шелка длиною в три чи и ступку, чтобы истолочь жемчужины.
Баоюй мысленно благодарил Будду за каждое произнесенное Фэнцзе слово, а потом обратился к матери:
— Ну, что вы теперь скажете? А ведь Сюэ Пань готовил лекарство не строго по рецепту, иначе пришлось бы ему добывать жемчуг и драгоценные камни из древних могил, и не любые, а только те, которые в качестве головных украшений носили богатые и знатные люди. Но кто станет сейчас раскапывать могилы? Поэтому ничего не остается, как брать жемчуг, который носят живые люди.
— Амитаба! Что ты болтаешь! — вскричала госпожа Ван. — Ведь если растревожить кости мертвецов, пролежавшие в земле несколько сот лет, лекарство не будет обладать чудесными свойствами.
— Слышишь? — Баоюй обратился к Дайюй. — Неужели и моя вторая сестра Фэнцзе лжет?
Он говорил, а сам не спускал глаз с Баочай.
Дайюй коснулась руки госпожи Ван:
— Тетя, вы только подумайте: сестра Баочай не хочет его выгораживать, так он у меня ищет поддержки!
— Я давно замечаю, что ему очень нравится тебя обижать, — проговорила госпожа Ван.
— Ах, матушка, — с улыбкой возразил Баоюй. — Ведь сестра Баочай ничего не знала о делах старшего брата, даже когда они жили дома. А теперь и подавно! А сестрица Дайюй, за спиной у сестры Баочай, украдкой стыдила меня, будто я вру.
В это время вошла девочка-служанка и позвала Баоюя и Дайюй обедать. Дайюй, не сказав ни слова, поднялась и пошла вслед за служанкой.
— Может быть, подождем второго господина Баоюя? — робко произнесла служанка.
— Он есть не будет, я пойду одна, — ответила Дайюй.
Когда она вышла, Баоюй сказал служанке:
— Я буду есть с матушкой.
— Ладно, хватит тебе! Пошел бы лучше, — сказала госпожа Ван, — ведь я буду есть только постное.
— И я, — не унимался Баоюй.
Он вытолкал служанку за дверь, а сам уселся за стол.
— Вы тоже идите к себе, — сказала госпожа Ван девушкам, — а он как хочет!
— Пошел бы вместе с Дайюй, ей сегодня что-то не по себе, — промолвила Баочай. — А не голоден, можешь не есть.
— Нечего обращать внимание на всякие пустяки! — заупрямился Баоюй. — Через минуту пройдет!
Быстро поев, Баоюй попросил чаю и поспешил к матушке Цзя, чтобы она не тревожилась. К тому же его не оставляла мысль о Дайюй.
— Что это ты весь день куда-то торопишься, второй брат? — смеясь, спросили Таньчунь и Сичунь. — И ешь, и чай пьешь, все наспех!
— Не задерживайте его, пусть идет скорее к своей сестрице, — сказала Баочай.
Наскоро выпив чая, Баоюй побежал на западный дворик и по дороге увидел Фэнцзе. Она стояла на пороге своего дома и наблюдала, как с десяток мальчиков-слуг перетаскивают вазы для цветов.
— Ты весьма кстати! — окликнула Фэнцзе Баоюя. — Заходи скорее! Мне тут надо кое-что написать.
Баоюй не мог отказаться и последовал за Фэнцзе. А та, едва они вошли в дом, распорядилась подать кисть, тушечницу и бумагу и сказала:
— Бордового шелка — сорок кусков, атласа узорчатого с драконами — сорок кусков, тонкого дворцового шелка разных цветов — сто кусков, ожерелий золотых — четыре…
— Как тебя зовут?
— Прежде звали Хунъюй, но, поскольку слог «юй» входит в имя второго господина Баоюя, меня стали называть Сяохун, — объяснила девушка.
Фэнцзе нахмурилась.
— До чего же мне надоели подобные имена! Все думают, имя «юй» — «яшма», счастливое. И оно встречается на каждом шагу. Ты ведь не знаешь, сестра, — обратилась она к Ли Вань, — сколько раз я ее матери говорила: «У жены Лай Да дел всегда много, да она и не знает, кто какие должности занимает во дворе, так что подыщи для меня пару девочек-служанок». Она пообещала, но не только не выполнила своего обещания, а даже собственную дочь постаралась устроить в другое место. Неужели она думает, что служанкам у меня плохо живется?
— Ты чересчур подозрительна, — усмехнулась Ли Вань. — Ведь девочку устроили в сад, когда ее мать еще не знала, что тебе нужны служанки! Зачем же ты на нее сердишься?
— В таком случае завтра же поговорю с Баоюем, чтобы он отдал мне эту служанку, а ему подыщем другую, — улыбаясь, промолвила Фэнцзе и спросила Сяохун: — Ты согласна прислуживать мне?
— Стоит ли спрашивать моего согласия, — с улыбкой отвечала Сяохун, — но я почту за счастье прислуживать вам, по крайней мере научусь хорошим манерам, обращению со старшими и младшими и поднаторею в хозяйственных делах.
Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка и сказала Фэнцзе, что ее просят пожаловать к госпоже Ван. Фэнцзе попрощалась с Ли Вань и ушла, а Сяохун вернулась во двор Наслаждения пурпуром, но об этом речь пойдет дальше.
Расскажем сейчас о Дайюй. Почти всю ночь она не спала и встала поздно. Узнав, что сестры давно уже провожают Духа цветов в саду, она заторопилась, боясь, как бы сестры не стали насмехаться над ее ленью. Она наскоро умылась, причесалась и вышла из дому. Как раз в это время в ворота вошел Баоюй и с улыбкой спросил:
— Милая сестрица, ты вчера на меня пожаловалась? Я всю ночь беспокоился.
Ничего не ответив, Дайюй отвернулась, позвала Цзыцзюань и приказала:
— Убери комнату и подними на окне занавеску. Прилетит ласточка, занавеску опустишь и прижмешь «львом»[245]. Зажги благовония и прикрой курильницу колпаком!
Она повернулась и пошла прочь.
Баоюй решил, что сестра обиделась за то, что он ей сказал накануне в полдень — он не знал, что произошло вечером! Ведь Дайюй даже не удостоила его взглядом, хотя он ей поклонился, и пошла искать сестер.
«Она сердится, — подумал расстроенный Баоюй. — Но за что? Ведь я вернулся вчера поздно вечером и больше мы с ней не виделись».
Он не выдержал и побежал следом за Дайюй, но та уже успела присоединиться к Таньчунь и Баочай, они о чем-то разговаривали и любовались журавлями.
Баоюй подошел к девушкам.
— Как ты себя чувствуешь, братец? — спросила Таньчунь. — Я тебя целых три дня не видела.
— А ты как поживаешь, сестрица? — в свою очередь осведомился Баоюй. — Третьего дня я справлялся о твоем здоровье у старшей тетушки.
Тут Баоюя позвала Таньчунь:
— Иди сюда, мне надо с тобой поговорить!
Они отошли в тень гранатового дерева.
— Отец тебя не вызывал? — спросила девушка.
— Нет, — ответил Баоюй.
— А я слышала, будто вызывал, — промолвила Таньчунь.
— Это тебе неправду сказали, — рассмеялся Баоюй.
— За последние месяцы я скопила почти десять связок монет, — продолжала Таньчунь. — Возьми их и, когда поедешь в город, купи мне хорошую картинку или интересную безделушку.
— В последний раз я гулял и в городе, и за городом, осматривал храмы и террасы, но нигде ничего оригинального не встречал, — проговорил Баоюй, — везде только золотая, яшмовая, бронзовая да фарфоровая утварь и еще старинные безделушки, которые тебе ни к чему. Может быть, купить что-нибудь из одежды, какую-нибудь шелковую ткань или лакомство?
— Нет! — воскликнула Таньчунь. — Купи мне лучше маленькую корзиночку из ивовых прутьев, как ты недавно привозил, или выдолбленную из корня бамбука коробочку для благовоний, или глиняную курильницу. Я с удовольствием собирала такие вещицы, но сестрицы мои тоже их оценили и растащили все, будто какие-то сокровища.
— Так вот, оказывается, чего ты хочешь! — сказал Баоюй. — Это достать совсем нетрудно! Дай слугам несколько связок монет, и они тебе привезут хоть две телеги!
— Что слуги понимают! — возразила Таньчунь. — Ты сам купи. Если попадется что-то оригинальное, непременно бери. А я за это сошью тебе туфли, получше, чем в прошлый раз. Ладно?
— Ты упомянула о туфлях, и мне припомнилась забавная история, — проговорил Баоюй. — Надев в первый раз сшитые тобой туфли, я повстречался с отцом. Туфли, видимо, ему не понравились, и он спросил у меня, кто их сшил. Но разве мог я выдать тебя?! Я ответил, что мне их подарила тетушка на день рождения. Отец долго молчал в замешательстве, но потом все же сказал: «К чему это! Только зря испортила шелк и потратила время!» Когда я вернулся домой и рассказал об этом Сижэнь, она мне и говорит: «Это еще что! Вот наложница Чжао как разозлилась, узнав, что тебе сшили туфли. Стала браниться, кричать, что Цзя Хуань ходит в рваных, но до него никому дела нет, а о Баоюе все заботятся!»
Таньчунь опустила голову и долго молчала.
— Скажи, — промолвила она наконец, — не глупо ли это? Разве обязана я шить всем туфли? Неужели ей не выдают денег на содержание Цзя Хуаня? Ведь и одет он, и обут, и служанок хватает — на что обижаться? Зачем эти пересуды? Есть у меня свободное время и к тому же желание, могу сшить пару туфель. Кому хочу — тому дарю. Кто мне смеет указывать? Это она от зависти злится.
Баоюй кивнул и сказал:
— Ты, может, не замечаешь, а я уверен, что у нее своя корысть.
Таньчунь так рассердилась, что даже головой замотала.
— Конечно, корысть. Как и у всякого подлого человека. Но мне до наложницы Чжао нет дела — пусть думает что хочет, я признаю только отца с матерью! А братьям и сестрам, если они ко мне хорошо относятся, плачу тем же, неважно, чьи они дети. Может, и не надо мне ее осуждать, но чересчур далеко она зашла в своей слепой злобе! Был такой смешной случай: помнишь, я дала тебе как-то деньги на покупку безделушек. Так вот, через два дня после этого встречает она меня и начинает жаловаться, что она все время сидит без денег, что ей тяжело живется. Я пропустила ее слова мимо ушей. Но когда служанки ушли, она вдруг стала ворчать, почему, мол, я отдала деньги тебе, а не Цзя Хуаню. Я рассердилась, и вместе с тем мне стало смешно, но спорить с ней я не хотела и ушла к госпоже.
— Ладно вам! — услышали они голос Баочай. — Поболтали, и хватит, идите к нам! Я понимаю, что разговор у вас личный, но другие тоже хотят послушать.
Таньчунь и Баоюй засмеялись.
Оглядевшись, Баоюй не увидел Дайюй и понял, что она нарочно скрылась. Поразмыслив, он решил дня на два оставить ее в покое, пока пройдет обида, а потом навестить. Он долго смотрел на опавшие лепестки цветов бальзамина и граната, устлавшие землю пушистым узорчатым ковром, а потом со вздохом произнес:
— Она не собрала эти лепестки потому лишь, что на меня рассердилась! Я сам соберу, а потом спрошу, почему она этого не сделала.
Его позвала Баочай.
— Иду, — откликнулся Баоюй.
Подождав, пока сестры уйдут немного вперед, Баоюй собрал лепестки и мимо холмов и ручьев, через рощи и цветники помчался к тому месту, где они с Дайюй захоронили опавшие лепестки персика. Вот и горка, за которой находится могилка. Вдруг Баоюй услышал полный печали и гнева голос, прерываемый жалобными всхлипываниями, и остановился.
«Наверное, какая-нибудь служанка, — подумал он. — Ее обидели, и она прибежала сюда выплакать свое горе».
Он прислушался и сквозь рыдания различил слова:
Голос то становился громче, то снижался до шепота. Девушка изливала в слезах тоску, даже не подозревая, что кто-то слышит ее и вместе с ней страдает.
Увядают цветы, лепестки, обессилев, роняя,
И летят, и летят, всюду-всюду кружась в небесах.
Ах! Уходит краса, тают молодость, благоуханье,
Но найдется ли тот, кто бы слово сказал о цветах?
Вьются тонкие нити, сплетаясь и тихо волнуясь,
Возле башни меняя при ветре весеннем узор.
Пух, остатки сережек, росою слегка увлажненных,
Оседают на шелке тяжелых приспущенных штор.
Эта юная дева из женских покоев дворцовых
Преисполнена грусти о том, что уходит весна.
Сколько в сердце печали! Сколь думы ее безутешны!
А кому их поведать? Об этом не знает она…
Вот с мотыгой в руке, с небольшою садовой мотыгой
Из красивых покоев вошла в отцветающий сад —
И боится топтать лепестки — им, наверное, больно,
Ведь не зря ж то у ног они вьются, то прочь улетят.
Ива пухом покрылась, у вяза сережки на ветках,
Им, душистым, еще рановато расстаться с весной.
И какое им дело, что персики, груши опали
И цветы их развеял неистовый вихрь ледяной?
И на будущий год все они, эти персики, груши,
Снова будут в цвету и цветы будут снова в саду,
Но нельзя угадать, кто из нас, обитательниц здешних,
Будет жить в этих женских покоях в грядущем году.
Третий месяц — то время, когда ароматные гнезда
Вьют под крышею птицы… Но, в радости хлопотных дней
Между балок селясь, эти ласточки так беззаботны,
Так бесчувственны к участи рядом живущих людей!
Спору нет, и на будущий год в дни цветенья, как прежде,
Могут клюв раскрывать безбоязненно в этих цветах[246],
Но имейте в виду: если люди уйдут из жилища,
То от балок и гнезд только жалкий останется прах!
…А в году много дней. Сосчитаем: сначала три сотни
И еще шесть десятков… И это один только год.
Есть жестокие дни: вдруг взбеснуется ветра секира
И с мечами туманов идет на природу в поход…
Перед этим неистовством долго ли могут на свете
Жить изящная яркость и свежая прелесть цветов?
Перед ними разверзнется бездна и вздымутся волны, —
И тогда как цветы ни ищи — не найдешь и следов…
А цветы есть цветы… Их легко увидать в дни цветенья,
А когда опадут, — лепестки не вернутся назад,
Потому-то у лестницы кто-то в миг погребенья умерших
У могил их печальных великой тоскою объят…
Это — юная дева с небольшою садовой мотыгой
Безутешные слезы проливает вдали от подруг,
А упав на увядшие стебли, эти горькие слезы
Словно в капельки крови на них превращаются вдруг…
…Молчаливы кукушки. Отчего куковать перестали?
Оттого что закат. День закончился. Вечер теперь.
И пора мне уже взять садовую эту мотыгу
И, домой возвратившись, захлопнуть тяжелую дверь.
Синий отблеск светильник накинет на стены немые,
Все живущие в доме отойдут в это время ко сну,
Дождь холодный пойдет и ко мне постучится в окошко,
Одеяло замерзнет, а в холоде разве засну?
И подумаю я перед сном: удивительно, странно,
Почему эта жизнь отзывается болью во мне?
Да, весну я люблю. Но и чувство возможно иное,
И тогда обращаюсь с укором к прекрасной весне.
Да, весну я люблю. Мне отраден приход ее быстрый.
Да, весну я корю, — так же быстро уходит она.
Как придет, — все понятно, не нужно ничьих объяснений,
А уйдет втихомолку — и грустно: была ли весна?
А вчера за оградой ночью песня протяжно звучала,
И была в этой песне безмерная скорбь и тоска.
Чья душа изливалась? Быть может, таинственной птицы?
Коль не птицы, — быть может, душа молодого цветка?
Душу птицы и душу цветка — не поймем, не услышим,
И до нашей души не доходит их трепетный зов.
Потому что у птиц человеческих слов быть не может,
А цветок так стыдлив, что как будто чуждается слов…
Как хотела бы я в этот день стать, как птица, крылатой
И вослед за цветком улететь за небесный предел!
Только где в той дали возвышается холм ароматный?
Я не знаю. Но пусть будет в жизни таков мой удел!
Пусть в парчовый мешок сложат кости мои в час урочный,
Той чистейшей осыплют землей, чтоб от хаоса скрыть,
Непорочной взлетела и вернусь в этот мир непорочной,
Грязь ко мне не пристанет, мне в зловонных притонах не быть!
Я сегодня отдам долг последний цветам в день кончины,
Не гадаю, когда ждать самой рокового мне дня,
Я цветы хороню… Пусть смеется шутник неучтивый,
Но ведь кто-то когда-то похоронит в тиши и меня…
Поглядите: весна на исходе, цветы облетают,
Так и жизнь: за цветеньем и старость приходит, и смерть.
Все случается вдруг: юность яркая вскоре растает, —
Человек ли, цветок ли — рано ль, поздно ль, — а должен истлеть!
Если хотите знать, кто это пел, прочтите следующую главу.
Глава двадцать восьмая
Цзян Юйхань дарит Баоюю пояс, присланный из страны Юсян;
Баочай смущается, когда ее просят показать четки из благовонного дерева
Итак, Дайюй была уверена, что это Баоюй не велел Цинвэнь пускать ее во двор Наслаждения пурпуром накануне вечером. И на следующий день, когда провожали Духа цветов, она, терзаемая печалью, собрала опавшие лепестки и пошла их хоронить. Так грустно было смотреть на увядшие цветы и думать о том, что проходит весна. Девочка даже всплакнула и прочла первые пришедшие на память стихи.
Ей и в голову не могло прийти, что неподалеку стоит Баоюй. А он, слушая, лишь вздыхал и кивал головой.
Баоюй в изнеможении опустился на землю, уронив лепестки, которые держал в руках. Он подумал о том, что настанет день, когда увянет несравненная красота Дайюй, а сама она уйдет навсегда из этого мира, и сердце сжалось от боли. А ведь следом за ней суждено уйти Баочай, Сянлин и Сижэнь. Где же тогда будет он сам, кому будут принадлежать этот сад, эти цветы, эти ивы? Тщетно искал он ответов на свои вопросы. Печальные мысли тянулись одна за другой, и не было сил отогнать их, рассеять.
Я цветы хороню… Пусть смеется шутник неучтивый,
Но ведь кто-то когда-то похоронит в тиши и меня…
…Все случается вдруг: юность яркая вскоре растает,
Человек ли, цветок ли — рано ль, поздно ль, — а должен истлеть!
Поистине:
В этот момент погруженная в скорбь Дайюй услышала горестный стон и подумала:
Все тени цветов неразлучны со мной,
и справа, и слева — все ближе,
И слышу: на западе — птиц голоса,
но и на востоке — они же!
«Все надо мной смеются, считают глупой. Неужели нашелся еще глупец?»
Она огляделась, но, увидев Баоюя, плюнула в сердцах.
— Я-то гадаю, кто бы это мог быть, а оказывается, этот изверг… Ах, чтоб ты пропал…
Последние слова ненароком сорвались с губ, и Дайюй, спохватившись, зажала рот рукой, вздохнула и пошла прочь.
Баоюю стало не по себе, он понял, что Дайюй его не желает видеть, поднялся, оправил одежду и в полном унынии побрел домой. Вдруг впереди он заметил Дайюй, ускорил шаги и догнал ее.
— Погоди, сестрица! Я знаю, ты избегаешь встречи со мной, но все же позволь сказать тебе всего одно слово, а потом можешь меня презирать.
Девушка хотела убежать, но, услышав это, обернулась.
— Что ж, говори!..
— А можно, я скажу два? — с улыбкой спросил Баоюй. — Ты не убежишь?
Дайюй круто повернулась и пошла дальше.
Баоюй остановился, с грустью поглядел ей вслед и вздохнул:
— Неужели все, что между нами было, должно прийти к такому печальному концу?
Дайюй замерла на месте и спросила с удивлением:
— А что такого между нами было? И что произошло?
— Ах! — сокрушенно произнес Баоюй. — Ведь мы всегда вместе играли, с первого дня твоего приезда сюда! И если тебе чего-нибудь хотелось из моих любимых кушаний, я сам не ел, тебе оставлял. Мы вместе садились за стол, в одно время ложились спать. А сколько раз я выполнял твои просьбы, которые не могли выполнить служанки? Мы вместе росли, и я был уверен, неважно, любишь ты меня или нет, что на твою учтивость могу рассчитывать, что ты лучше других. Но ты становишься все более гордой и заносчивой, не замечаешь меня, признаешь только Фэнцзе и Баочай. А у меня никого нет, кроме брата и сестры от других матерей, — я так же одинок, как и ты, и надеялся на твое сочувствие. Но напрасно. Ты обижаешь меня, а кому я пожалуюсь?
По его лицу заструились слезы. Гнев Дайюй сразу улетучился, глаза увлажнились, она опустила голову и молчала.
Баоюй между тем продолжал:
— Конечно, я поступил плохо, но не нарочно, поверь! Я не стал бы причинять тебе неприятности. В таких случаях говори мне все прямо, если надо, поругай, даже побей, — я обижаться не стану. Только не отворачивайся от меня, не мучай, не заставляй теряться в догадках. Право, я не знаю, как быть! Умри я сейчас, ведь стану неприкаянным духом, меня не спасут молитвы самых праведных и благочестивых буддийских и даосских монахов, и к новой жизни я смогу возродиться только после того, как ты объяснишь причину моей смерти!
Дайюй больше не сердилась.
— Если так, — сказала она, — почему вчера вечером ты не велел служанкам меня впускать?
— С чего ты взяла? — вскричал Баоюй. — У меня и в мыслях ничего подобного не было! Умереть мне на этом месте!
— Ты с самого утра твердишь о смерти, — с укором сказала Дайюй. — Говори просто, да или нет, к чему эти клятвы?
— Поверь, сестрица, я тебя не видел, — сказал Баоюй. — Приходила сестра Баочай, посидела немного и ушла.
Дайюй подумала и как-то неуверенно ответила:
— Возможно, это так! Наверное, служанки просто поленились мне открыть!
— Ну конечно! — воскликнул Баоюй. — Вот увидишь, вернусь домой, найду виновницу и хорошенько проучу!
— Твоих служанок, конечно, надо проучить, — согласилась Дайюй, — но только не мне надо было говорить тебе об этом. То, что со мной так обошлись, пустяки, а была бы на моем месте Баочай или какая-нибудь другая «драгоценная барышня» [247], неприятностей не избежать.
Дайюй усмехнулась. Баоюй уловил в ее словах скрытый намек и ничего не сказал, только улыбнулся. За этим разговором их застали служанки, которые пришли сказать, что пора обедать. Баоюй и Дайюй пошли вместе.
Увидев Дайюй, госпожа Ван спросила:
— Девочка моя, стало тебе легче от лекарства, которое прописал доктор Бао?
— Нет, — ответила Дайюй. — Теперь бабушка велит мне пить лекарство доктора Вана.
— Вы, матушка, не знаете, — вмешался в разговор Баоюй. — Сестра Дайюй слаба здоровьем и часто простуживается, а при простуде лучше всего помогают пилюли.
— Недавно доктор мне говорил о каких-то пилюлях, — заметила госпожа Ван, — но я забыла их название.
— Я знаю, что это за пилюли, — промолвил Баоюй. — Наверняка укрепляющие, из женьшеня.
— Нет, — покачала головой госпожа Ван.
— Может быть, это «восемь жемчужин», или «восемь ароматов лютии», либо пилюли из правого и левого корня анжелики? — спросил Баоюй.
— Нет, что-то вроде «Цзиньган», — сказала мать Баоюя.
— Никогда не слышал о пилюлях «Цзиньган»! — всплеснул руками Баоюй. — Ведь если есть пилюли «Цзиньган», значит, есть и порошок Бодхисаттвы!
Все рассмеялись.
— Должно быть, это укрепляющие сердце пилюли владыки Неба! — произнесла Баочай, зажимая рот рукой, чтобы не рассмеяться.
— Совершенно верно! — проговорила госпожа Ван. — Совсем памяти у меня не стало!
— Память тут ни при чем, матушка, — заметил Баоюй, — вас просто сбили с толку Цзиньган и Бодхисаттва.
— Бессовестный! — прикрикнула на него госпожа Ван. — Хочешь, чтобы отец опять тебя поколотил?
— За это не поколотит! — возразил Баоюй.
— Если есть такие пилюли, пусть купят и дадут Дайюй, — сказала госпожа Ван.
— Все эти лекарства ни к чему, — заметил Баоюй. — Лучше дайте мне триста шестьдесят лянов серебра, и я приготовлю такие пилюли, что сестрица не успеет их проглотить, — тут же выздоровеет.
— Хватит врать! — крикнула госпожа Ван. — Где это видано, чтобы лекарство так дорого стоило!
— Я не вру! — отвечал Баоюй. — Лекарство у меня особое. Для его приготовления потребуется столько редкостных вещей, что все сразу и не перечислишь. Трехсот шестидесяти лянов серебра не хватит даже на покупку «последа от первых родов» и «человекообразного корня женьшеня с листьями», а еще понадобится «гречиха величиной с исполинскую черепаху», «сердцевина гриба фулин, растущего на корнях тысячелетней сосны», и много других таких же редких лекарственных растений. Зато лучшего средства в целом мире не сыщешь. Его чудодейственная сила вызывает трепет. Несколько лет назад старший брат Сюэ Пань выпросил у меня этот рецепт, но, чтобы приготовить лекарство, потратил два или три года и израсходовал тысячу лянов серебра. Если мне не верите, матушка, спросите у сестры Баочай.
Баочай замахала руками:
— Я ничего не знаю, впервые слышу, зачем ты морочишь матушку!
— Баочай девочка хорошая, она не станет врать, — произнесла госпожа Ван.
А Баоюй не выдержал, всплеснул руками и, повернувшись к Баочай, вскричал:
— Я говорю сущую правду, а вы думаете, будто я вру!
В этот момент Баоюй заметил Дайюй, она сидела за спиной Баочай и, сдерживая смех, показывала пальцем на свое лицо — стыдила Баоюя. Тот растерялся, но на выручку подоспела Фэнцзе, которая из внутренней комнаты, где накрывали стол, слышала весь разговор.
— Про лекарство это правда, — промолвила она. — Братец Баоюй не придумал. Недавно брат Сюэ Пань просил у меня жемчуг. Сказал, что для лекарства, и произнес в сердцах: «Лучше бы я с этим не связывался! А то теперь хлопот не оберешься!» Я поинтересовалась, что за лекарство. Оказалось, рецепт ему дал Баоюй. Там много лекарственных растений, но все я не запомнила. «Вы уж простите меня за беспокойство, — продолжал Сюэ Пань, — но жемчужины, которые я только что купил, не годятся. Они еще не ношенные. Вот и пришлось мне обратиться к вам. Если у вас нет головных украшений, дайте хоть несколько из тех, что вы носите, а я подберу вам другие взамен». Пришлось снять два жемчужных цветка и отдать ему. Еще он попросил кусок темно-красного шелка длиною в три чи и ступку, чтобы истолочь жемчужины.
Баоюй мысленно благодарил Будду за каждое произнесенное Фэнцзе слово, а потом обратился к матери:
— Ну, что вы теперь скажете? А ведь Сюэ Пань готовил лекарство не строго по рецепту, иначе пришлось бы ему добывать жемчуг и драгоценные камни из древних могил, и не любые, а только те, которые в качестве головных украшений носили богатые и знатные люди. Но кто станет сейчас раскапывать могилы? Поэтому ничего не остается, как брать жемчуг, который носят живые люди.
— Амитаба! Что ты болтаешь! — вскричала госпожа Ван. — Ведь если растревожить кости мертвецов, пролежавшие в земле несколько сот лет, лекарство не будет обладать чудесными свойствами.
— Слышишь? — Баоюй обратился к Дайюй. — Неужели и моя вторая сестра Фэнцзе лжет?
Он говорил, а сам не спускал глаз с Баочай.
Дайюй коснулась руки госпожи Ван:
— Тетя, вы только подумайте: сестра Баочай не хочет его выгораживать, так он у меня ищет поддержки!
— Я давно замечаю, что ему очень нравится тебя обижать, — проговорила госпожа Ван.
— Ах, матушка, — с улыбкой возразил Баоюй. — Ведь сестра Баочай ничего не знала о делах старшего брата, даже когда они жили дома. А теперь и подавно! А сестрица Дайюй, за спиной у сестры Баочай, украдкой стыдила меня, будто я вру.
В это время вошла девочка-служанка и позвала Баоюя и Дайюй обедать. Дайюй, не сказав ни слова, поднялась и пошла вслед за служанкой.
— Может быть, подождем второго господина Баоюя? — робко произнесла служанка.
— Он есть не будет, я пойду одна, — ответила Дайюй.
Когда она вышла, Баоюй сказал служанке:
— Я буду есть с матушкой.
— Ладно, хватит тебе! Пошел бы лучше, — сказала госпожа Ван, — ведь я буду есть только постное.
— И я, — не унимался Баоюй.
Он вытолкал служанку за дверь, а сам уселся за стол.
— Вы тоже идите к себе, — сказала госпожа Ван девушкам, — а он как хочет!
— Пошел бы вместе с Дайюй, ей сегодня что-то не по себе, — промолвила Баочай. — А не голоден, можешь не есть.
— Нечего обращать внимание на всякие пустяки! — заупрямился Баоюй. — Через минуту пройдет!
Быстро поев, Баоюй попросил чаю и поспешил к матушке Цзя, чтобы она не тревожилась. К тому же его не оставляла мысль о Дайюй.
— Что это ты весь день куда-то торопишься, второй брат? — смеясь, спросили Таньчунь и Сичунь. — И ешь, и чай пьешь, все наспех!
— Не задерживайте его, пусть идет скорее к своей сестрице, — сказала Баочай.
Наскоро выпив чая, Баоюй побежал на западный дворик и по дороге увидел Фэнцзе. Она стояла на пороге своего дома и наблюдала, как с десяток мальчиков-слуг перетаскивают вазы для цветов.
— Ты весьма кстати! — окликнула Фэнцзе Баоюя. — Заходи скорее! Мне тут надо кое-что написать.
Баоюй не мог отказаться и последовал за Фэнцзе. А та, едва они вошли в дом, распорядилась подать кисть, тушечницу и бумагу и сказала:
— Бордового шелка — сорок кусков, атласа узорчатого с драконами — сорок кусков, тонкого дворцового шелка разных цветов — сто кусков, ожерелий золотых — четыре…