Страница:
Она сделала слугам знак трогаться и уехала.
Цзя Юнь, обуреваемый радостью, отправился в кабинет Узорчатого шелка, но оказалось, что Баоюй с самого утра уехал во дворец Бэйцзинского вана, и Цзя Юнь напрасно прождал его до полудня.
Узнав о возвращении Фэнцзе, Цзя Юнь отправился к ней, заранее написав расписку в получении денег. Из дому вышла Цаймин, взяла у Цзя Юня расписку, проставила сумму, год и месяц и вернула вместе с верительной биркой.
Цзя Юнь пробежал глазами расписку: там значилась сумма в двести лянов серебра. Не чуя под собой ног от радости, он помчался в кладовую за деньгами. Дома он обо всем рассказал матери, и оба ликовали.
На следующее утро Цзя Юнь первым долгом разыскал Ни Эра, вернул ему деньги, захватил с собой пятьдесят лянов серебра и, выйдя из дому через западные ворота, отправился к садоводу Фан Чуню, чтобы закупить у него деревья. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.
Надобно вам сказать, что Баоюй пригласил Цзя Юня из вежливости, как обычно приглашает богач бедняка, и тотчас же позабыл об этом. Вернувшись вечером из дворца Бэйцзинского вана, Баоюй повидался с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем отправился к себе в сад, где переоделся и собрался купаться.
Сижэнь дома не было, ее пригласила к себе Баочай вязать банты; Цювэнь и Бихэнь ушли за водой. У Таньюнь заболела мать, и она уехала домой; Шэюэ лежала в постели, ей нездоровилось. Остальные служанки для черной работы и различных поручений тоже разбрелись кто куда, надеясь, что не понадобятся. А Баоюю, как нарочно, захотелось чаю. Он стал звать служанок, и на его зов явились три старухи.
— Не надо, не надо, уходите! — замахал руками Баоюй.
Старухам ничего не оставалось, как удалиться.
Баоюй спустился вниз, взял чашку и пошел к чайнику налить себе чаю. Вдруг за его спиной раздался голос:
— Второй господин, смотрите не обварите руки! Дайте лучше я налью.
К Баоюю подошла девочка и взяла у него чашку.
— Откуда ты? — вздрогнув от неожиданности, спросил Баоюй. — Ты так неожиданно появилась, даже напугала меня.
Подавая чай, девочка отвечала:
— Я ваша дворовая служанка. Вошла в дом черным ходом — неужели вы не слышали шагов?
Баоюй пил чай и внимательно разглядывал девочку. На ней было поношенное платье, черные, как вороново крыло, волосы собраны в узелок. Овальное личико и стройная фигурка делали ее миловидной и привлекательной.
— Значит, ты здесь служишь? — улыбаясь, спросил он.
— Да, — тоже улыбаясь, ответила девочка.
— Почему же я тебя не знаю?
— Вы многих не знаете, господин, не только меня, — усмехнулась служанка. — Ведь я не подаю вам чай, не помогаю одеваться. Откуда же вам знать меня?
— А почему ты мне не прислуживаешь? — удивился Баоюй.
— Трудно объяснить, — ответила девочка. — Не стоит говорить об этом. Но у меня есть к вам поручение: вчера вас спрашивал какой-то Цзя Юнь, и я попросила Бэймина сказать, что вы заняты. Сегодня он приходил снова, когда вы уехали во дворец Бэйцзинского вана.
Едва она это произнесла, как в комнату, хихикая, вошли Цювэнь и Бихэнь. Они тащили большой чан с водой. Поддерживая руками полы халатов, они раскачивались из стороны в сторону, расплескивая воду. Девочка бросилась им навстречу.
Цювэнь и Бихэнь переругивались на ходу — первая уверяла, что вторая забрызгала ей платье, вторая — что первая наступила ей на ногу. Тут они заметили, что кто-то вышел им помочь, удивленно подняли глаза и увидели Сяохун. Они поставили воду и вошли в комнату, где, кроме Баоюя, никого не было. Девушкам стало неловко. Они приготовили все необходимое для мытья и, пока Баоюй раздевался, вышли за дверь. На другой половине дома они отыскали Сяохун и спросили, что она делала в покоях Баоюя.
— Разве я была в его покоях? — удивилась Сяохун. — Я потеряла платок и пошла посмотреть, нет ли его во внутренних покоях. Вдруг второму господину Баоюю захотелось чаю. Вас он не дозвался, тогда я вошла и налила ему чая. А вскоре явились вы.
— Бесстыжая потаскушка! — вспыхнула Цювэнь. — За водой ты не пошла, заявила, что у тебя другие дела, нам самим пришлось тащить, а ты воспользовалась случаем и пробралась к господину! Хочешь быть к нему поближе? Неужели ты лучше нас?! Посмотрись в зеркало! Достойна ли ты прислуживать господину?
— Завтра же всем скажу, пусть воду и чай подает господину она, — заявила возмущенная Бихэнь, — мы и пальцем не шевельнем.
— Уж если на то пошло, нам лучше совсем уйти, пусть одна здесь прислуживает! — поддакнула Цювэнь.
Пока обе они кричали и возмущались, от Фэнцзе пришла старая мамка и сказала:
— Завтра придут работники сажать деревья, поэтому велено предупредить вас, чтобы платья и юбки не сушили и не проветривали где попало! На холме поставят шатер, и в тех местах без дела не шатайтесь!
— А ты не знаешь, кто будет присматривать за работниками? — поинтересовалась Цювэнь.
— Какой-то Цзя Юнь, который живет во флигеле позади дворца, — ответила старуха.
Цювэнь и Бихэнь не знали Цзя Юня, им было все равно, и они принялись расспрашивать старуху о чем-то другом. Зато Сяохун догадалась, что это тот самый молодой человек, который накануне приходил к Баоюю.
Надо сказать, что фамилия Сяохун была Линь, а детское имя Хунъюй — Красная яшма. Но, поскольку слово «юй» входило в состав имен Баоюя и Дайюй, ее стали звать Сяохун. Она принадлежала к числу служанок, отданных в вечную собственность семьи Цзя, отец девушки служил управляющим всеми поместьями хозяев. Сяохун исполнилось четырнадцать лет, когда ее послали служанкой во двор Наслаждения пурпуром. Сначала здесь была тишина, но когда сестры и Баоюй поселились в саду Роскошных зрелищ, Баоюй выбрал себе именно двор Наслаждения пурпуром. Сяохун была еще неопытной девочкой, но, обладая приятной внешностью, лелеяла мечту получить когда-нибудь повышение, поэтому все время старалась попасться на глаза Баоюю. Но его служанки зорко следили за тем, чтобы никто не приближался к их господину. И вот, когда Сяохун представилась наконец такая возможность, ей пришлось выслушать ругань и оскорбления. Девушка совсем пала духом от подобного невезенья. Но как раз в этот момент старая мамка вдруг упомянула о Цзя Юне. Сердце девочки дрогнуло. Грустная, вернулась она в свою комнату, легла на кровать и задумалась. Ворочаясь с боку на бок, она размышляла о том, что жить на свете совсем неинтересно.
— Сяохун, — вдруг раздался под окном чей-то голос, — я нашел твой платок.
Сяохун вскочила с постели, выбежала во двор и увидела — кого бы вы думали? Цзя Юня.
Сяохун, смутившись, спросила:
— Где же вы его нашли, господин?
— А ты иди сюда, — с улыбкой произнес Цзя Юнь, — я тебе все расскажу.
Он потянул девочку за рукав. Сяохун стыдливо отвернулась и бросилась бежать, но споткнулась о порог и упала.
Если вам интересно узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.
Глава двадцать пятая
Итак, Сяохун, охваченная противоречивыми чувствами, хотела убежать от Цзя Юня, с которым неожиданно встретилась, но споткнулась о порог и упала. Тут она проснулась и поняла, что это был сон. Она продолжала ворочаться и всю ночь не сомкнула глаз.
На следующее утро, только она встала, пришли служанки и позвали ее мести полы и таскать воду для умывания. Не успев даже причесаться, Сяохун мимоходом глянула в зеркало, поправила волосы и поспешила в дом.
Баоюй между тем, после того как увидел Сяохун, решил взять ее к себе в услужение. Правда, он не знал, как к этому отнесется Сижэнь и захочет ли сама Сяохун. Поэтому он проснулся в плохом настроении, раньше обычного, не стал ни умываться, ни причесываться и в задумчивости сидел на постели. Вдруг он подошел к окну, и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал смотреть на служанок, нарумяненных и напудренных, которые мели двор. Баоюй поискал глазами ту, что видел накануне, и, не найдя, вышел за дверь, будто для того, чтобы полюбоваться цветами. Вдруг, чуть поодаль, он увидел, что кто-то стоит, опершись на перила террасы. Кто — Баоюй не мог разглядеть — мешала ветка бегонии. Он подошел ближе, внимательно присмотрелся: это была та самая девочка-служанка, которую он накануне видел. Пока он раздумывал, прилично ли к ней подойти, появилась Сижэнь и позвала его умываться.
Сяохун стояла в глубокой задумчивости и вдруг заметила, что Сижэнь ей машет рукой.
— У нас продырявилась лейка, — сказала Сижэнь, когда Сяохун подошла. — Попроси у барышни Линь Дайюй!
Сяохун кивнула и заторопилась в павильон Реки Сяосян. У мостика Бирюзовой дымки подняла голову и увидела шатер — он стоял на небольшом холмике. Она тут же догадалась, что пришли работники сажать деревья в саду. Неподалеку от шатра люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и следил за работой.
Сяохун не осмелилась пройти мимо него, добралась до павильона Реки Сяосян кружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. В расстроенных чувствах отправилась она в свою комнату и легла на кровать. Девушку никто не тревожил — думали, ей нездоровится.
Наступил день рождения жены Ван Цзытэна. Он прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Отправилась в гости только тетушка Сюэ, а с ней Баоюй и сестры. Вернулись они лишь к вечеру.
В это время госпожа Ван как раз шла к тетушке Сюэ и, проходя через двор, увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика и велела ему переписать и выучить наизусть заклинание из «Цзиньганцзина»[236].
Цзя Хуань пошел в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был не в духе и все время чего-нибудь требовал. То звал Цайся, чтобы налила ему чаю, то Юйчуань, чтобы сняла нагар со свечи, то приказывал Цзиньчуань не загораживать свет. Но служанки не отзывались — они не любили Цзя Хуаня. Только Цайся умела с ним ладить. Девушка налила ему чаю и тихонько сказала:
— Оставьте в покое служанок, зачем их дергать?
Цзя Хуань в упор на нее посмотрел и ответил:
— А ты не указывай, сам знаю, как надо себя вести. Я давно замечаю, что ты во всем стараешься угодить Баоюю, а на меня вообще не обращаешь внимания.
Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:
— Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня[237], не ведая, что творит!
В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.
— Сынок! — сказала ему госпожа Ван. — По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.
Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.
— Дорогая сестра, — произнес Баоюй, дернув ее за руку, — удели и мне хоть немного внимания!
Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:
— Не балуйся, а то закричу!
Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.
— Ай! — закричал тот.
Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.
Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.
К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:
— До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила — не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!
Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:
— Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!
Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.
Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.
Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.
— Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, — произнес он.
— Тогда она станет бранить служанок, — возразила Фэнцзе. — Как бы то ни было, все равно рассердится.
Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.
Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.
Но Дайюй, будто не заметив, спросила:
— Больно?
— Не очень. Дня через два заживет.
Дайюй посидела немного и ушла.
Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.
Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма — названая мать Баоюя — явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.
— Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, — сказала она и обратилась к матушке Цзя: — Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!
Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.
— А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? — спросила она.
— Разумеется, есть, — заверила ее монахиня Ма, — надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.
— А как нужно делать подношения этому Бодхисаттве? — снова спросила матушка Цзя.
— Очень просто, — отвечала монахиня. — Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, надо зажечь еще большой светильник, наполненный несколькими цзинями благовонного масла. Этот светильник, не угасающий ни днем ни ночью, и есть воплощение Бодхисаттвы.
— Сколько же потребуется на день масла для этого светильника? — поинтересовалась матушка Цзя. — Я всегда рада совершить доброе дело!
— Точно определить невозможно, — отвечала монахиня, — смотря каков обет и каковы добродетели тех, кто его дал. В нашем храме, например, издавна делают подношения Бодхисаттве несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет и жертвует в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем сам светильник величиной почти с глиняный чан. В светильнике жены Цзиньсянского хоу, который званием на ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут по-разному: у одних восемь-десять, у других пять, три, а то и меньше.
Матушка Цзя кивнула и задумалась. А монахиня продолжала:
— Кроме того, от родителей или старших в роде пожертвований требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете это ради Баоюя, было бы несправедливо жертвовать так много. Вполне достаточно от пяти до семи цзиней масла в день.
— Ладно, пусть будет по пять цзиней, — согласилась матушка Цзя. — Рассчитываться будем сразу за месяц.
— Слава великому и милосердному Бодхисаттве! — воскликнула монахиня.
Матушка Цзя позвала служанку и наказала:
— Отныне, когда Баоюй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет на пожертвования даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.
Поговорив еще немного с матушкой Цзя, монахиня отправилась поболтать с другими женщинами и справиться об их здоровье. Дошла очередь и до наложницы Чжао, которая как раз в это время склеивала из лоскутков подошвы для туфель. Они поздоровались, и наложница велела подать монахине чаю.
Увидев на кане кусочки атласа и шелка, монахиня сказала:
— У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите несколько лоскутков?
— Выбирай сама! — Чжао вздохнула. — Думаешь, найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не перепадает ничего путного! Но если не брезгуешь, бери!
Монахиня выбрала лоскуты и спрятала в рукав. Тогда наложница ей сказала:
— Недавно я послала тебе пятьсот монет, сделала ты на них подношение Яо-вану[238]?
— Конечно, сделала!
— Вот и хорошо! — кивнула головой наложница Чжао, снова вздохнув. — Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, а средств мало.
— Не огорчайтесь, — успокоила ее Ма. — Скоро ваш сынок подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. И обеты давать, и подношения делать.
— Ладно, ладно! — прервала ее Чжао. — Лучше не говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Баоюй совсем еще мальчишка, хорош собой, не удивительно, что все его любят и балуют, а вот хозяйку я терпеть не могу!..
И, желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Монахиня сразу смекнула, о ком идет речь, и спросила:
— Это вы о второй госпоже — супруге господина Цзя Ляня?
Перепуганная наложница замахала руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что никого нет, она вернулась и тихонько сказала:
— Молчи! Не то беда будет! Но раз ты сама догадалась, скажу тебе, пусть я буду не я, если она не приберет к рукам и не перетащит к своим родственникам все богатства рода Цзя!
Услышав это, монахиня решила выведать, к чему клонит наложница, и спросила:
— Зачем вы мне говорите об этом? Неужели я сама не вижу! А все потому, что вы молчите, слова ей поперек не скажете, впрочем, может быть, это и лучше!
— Матушка ты моя! — воскликнула Чжао. — Разве она не делает все, что хочет? Разве кто-нибудь смеет ей перечить?
— Простите меня за мои грешные слова, — промолвила Ма, — но слабость вас всех одолела; боитесь говорить прямо, действуйте тайно! А вы сидите и чего-то ждете!
Уловив в словах монахини какой-то намек, наложница обрадовалась в душе и спросила:
— Как это тайно? Я с удовольствием сделала бы все, как надо, но кто мне поможет? Кто наставит меня? Может быть, ты? За вознаграждением я не постою!
Монахиня приблизилась к ней вплотную и прошептала:
— Амитаба! Лучше не спрашивайте! Откуда мне знать о таких делах? Это же грех!
— Опять ты за свое! — с упреком сказала наложница Чжао. — Ведь ты монахиня и твой долг помогать людям, попавшим в беду. Неужели ты можешь равнодушно смотреть, как нас губят? Или боишься, что я не отблагодарю?
— Я вижу, какие вы терпите с сыном обиды, и очень сочувствую вам, — отвечала монахиня. — А награда здесь ни при чем.
Тут у наложницы отлегло от сердца, и она сказала:
— Ты всегда была женщиной умной, неужто вдруг поглупела? Если своим заклинанием ты сможешь извести их обоих, все богатство перейдет к нам. И уж тогда ты получишь все, что пожелаешь!
Монахиня опустила голову, долго думала и наконец произнесла:
— Допустим, я сделаю, как вы хотите, так после вы и не вспомните обо мне, расписки ведь нет!
— За этим дело не станет! — заверила ее Чжао. — Я подкопила несколько лянов серебра, кое-какую одежду и драгоценные украшения. Часть отдам тебе, а на остальную сумму напишу долговую расписку, как только разбогатею, сразу рассчитаюсь с тобой!
Подумав немного, монахиня согласилась.
— Ладно, придется пока кое-какие расходы взять на себя.
Не дав монахине опомниться, наложница велела девочке-служанке выйти из комнаты, торопливо открыла сундук, вынула серебро и драгоценные украшения, написала долговую расписку на пятьдесят лянов серебра и все это вручила монахине со словами:
— Вот, возьми для начала!
Ма поблагодарила, взяла серебро и украшения, а расписку спрятала подальше. Потом она попросила у наложницы Чжао бумагу и ножницы, вырезала две человеческие фигурки, на обратной стороне записала возраст Фэнцзе и Баоюя. После этого вырезала из куска черной бумаги фигурки пяти злых духов, сколола все вместе иголкой и сказала:
— Как только я вернусь домой, сразу сотворю заклинание. Уверена, все будет как надо.
Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и обратилась к наложнице:
— Вы здесь? Госпожа ждет вас.
Монахиня простилась с наложницей и вышла. На этом мы их и оставим.
Следует сказать, что Дайюй чуть ли не все время проводила с Баоюем, пока он не мог выходить из дому из-за ожога. Однажды после обеда она почитала немного, повышивала вместе с Цзыцзюань и вдруг ощутила какую-то необъяснимую тоску. Чтобы рассеяться, девочка вышла во двор полюбоваться только что распустившимся молодым бамбуком, но сама не заметила, как, минуя дворовые ворота, очутилась в саду. Огляделась — вокруг ни души, лишь пестреют цветы да щебечут на разные голоса птицы. Она пошла дальше, куда глаза глядят, и очутилась у двора Наслаждения пурпуром. Здесь несколько служанок черпали воду и наблюдали, как на террасе купаются попугайчики. Из дома доносился смех. Там были Баоюй, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай. При появлении Дайюй все рассмеялись:
— Ну вот, и опять они вместе!
— О, сегодня все в сборе! — Дайюй тоже засмеялась. — Кто же рассылал приглашения?
— Барышня, — осведомилась Фэнцзе, — ты пробовала чай, который я прислала? Понравился?
— Ах, совсем забыла! — воскликнула Дайюй. — Весьма благодарна вам за внимание.
— Я тоже пробовал этот чай, мне он не по вкусу, — отозвался Баоюй. — Не знаю, как остальным.
— Он неплохой, — заметила Баочай.
— Этот чай привезен в дань из Сиама, — пояснила Фэнцзе. — Мне он тоже не очень понравился, даже нашему обычному уступает.
— А мне понравился, — заявила Дайюй, — не знаю, почему он вам не по вкусу.
— Если понравился, забери и мой, — предложил Баоюй.
— У меня много этого чая, — добавила Фэнцзе.
— Хорошо, я пришлю служанку, — сказала Дайюй.
— Не надо, — ответила Фэнцзе. — Хочу завтра кое о чем тебя попросить, а заодно велю отнести чай.
— Вы только послушайте! — вскричала Дайюй. — Стоило мне выпить чашку ее чая, как она уже распоряжается!
Фэнцзе рассмеялась:
— Чай наш пьешь, а замуж за наших родственников не идешь?
Все расхохотались. Дайюй густо покраснела и отвернулась, не сказав ни слова.
— А вы, тетушка, мастерица шутить! — заметила Баочай.
— Хороша шутка! — зло возразила Дайюй. — Просто одна из ее жалких острот, которые всем давно надоели! — Дайюй даже плюнула с досады.
— Разве выйти за кого-нибудь из наших родственников оскорбительно? — с улыбкой спросила Фэнцзе и, кивнув на Баоюя, добавила: — Может быть, и он тебе не пара? Родословная не подходит? Или положение недостаточно высокое? Что, скажи, ниже твоего достоинства?
Дайюй встала и собралась уходить.
— Смотрите-ка, Чернобровка рассердилась! — воскликнула Баочай. — Куда ты? Ведь нет причин обижаться.
Она хотела удержать Дайюй, но в дверях столкнулась с наложницами Чжао и Чжоу, которые пришли навестить Баоюя. Баоюй и девушки поднялись им навстречу, пригласили сесть, только Фэнцзе оставалась на месте, не обращая на женщин ни малейшего внимания.
Едва Баочай собралась завести разговор, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и доложила:
— Пожаловала жена господина Ван Цзытэна, и наша госпожа приглашает барышень к себе.
Ли Вань и Фэнцзе поспешили к госпоже Ван. Наложницы тоже ушли.
— Я не выхожу из дома, — крикнул им вслед Баоюй, — но супруге моего дяди Ван Цзытэна передайте, чтобы не утруждала себя и не приходила сюда.
— Сестрица, — обратился он к Дайюй, — останься, я хочу с тобой поговорить!
Цзя Юнь, обуреваемый радостью, отправился в кабинет Узорчатого шелка, но оказалось, что Баоюй с самого утра уехал во дворец Бэйцзинского вана, и Цзя Юнь напрасно прождал его до полудня.
Узнав о возвращении Фэнцзе, Цзя Юнь отправился к ней, заранее написав расписку в получении денег. Из дому вышла Цаймин, взяла у Цзя Юня расписку, проставила сумму, год и месяц и вернула вместе с верительной биркой.
Цзя Юнь пробежал глазами расписку: там значилась сумма в двести лянов серебра. Не чуя под собой ног от радости, он помчался в кладовую за деньгами. Дома он обо всем рассказал матери, и оба ликовали.
На следующее утро Цзя Юнь первым долгом разыскал Ни Эра, вернул ему деньги, захватил с собой пятьдесят лянов серебра и, выйдя из дому через западные ворота, отправился к садоводу Фан Чуню, чтобы закупить у него деревья. Но об этом мы подробно рассказывать не будем.
Надобно вам сказать, что Баоюй пригласил Цзя Юня из вежливости, как обычно приглашает богач бедняка, и тотчас же позабыл об этом. Вернувшись вечером из дворца Бэйцзинского вана, Баоюй повидался с матушкой Цзя и госпожой Ван, а затем отправился к себе в сад, где переоделся и собрался купаться.
Сижэнь дома не было, ее пригласила к себе Баочай вязать банты; Цювэнь и Бихэнь ушли за водой. У Таньюнь заболела мать, и она уехала домой; Шэюэ лежала в постели, ей нездоровилось. Остальные служанки для черной работы и различных поручений тоже разбрелись кто куда, надеясь, что не понадобятся. А Баоюю, как нарочно, захотелось чаю. Он стал звать служанок, и на его зов явились три старухи.
— Не надо, не надо, уходите! — замахал руками Баоюй.
Старухам ничего не оставалось, как удалиться.
Баоюй спустился вниз, взял чашку и пошел к чайнику налить себе чаю. Вдруг за его спиной раздался голос:
— Второй господин, смотрите не обварите руки! Дайте лучше я налью.
К Баоюю подошла девочка и взяла у него чашку.
— Откуда ты? — вздрогнув от неожиданности, спросил Баоюй. — Ты так неожиданно появилась, даже напугала меня.
Подавая чай, девочка отвечала:
— Я ваша дворовая служанка. Вошла в дом черным ходом — неужели вы не слышали шагов?
Баоюй пил чай и внимательно разглядывал девочку. На ней было поношенное платье, черные, как вороново крыло, волосы собраны в узелок. Овальное личико и стройная фигурка делали ее миловидной и привлекательной.
— Значит, ты здесь служишь? — улыбаясь, спросил он.
— Да, — тоже улыбаясь, ответила девочка.
— Почему же я тебя не знаю?
— Вы многих не знаете, господин, не только меня, — усмехнулась служанка. — Ведь я не подаю вам чай, не помогаю одеваться. Откуда же вам знать меня?
— А почему ты мне не прислуживаешь? — удивился Баоюй.
— Трудно объяснить, — ответила девочка. — Не стоит говорить об этом. Но у меня есть к вам поручение: вчера вас спрашивал какой-то Цзя Юнь, и я попросила Бэймина сказать, что вы заняты. Сегодня он приходил снова, когда вы уехали во дворец Бэйцзинского вана.
Едва она это произнесла, как в комнату, хихикая, вошли Цювэнь и Бихэнь. Они тащили большой чан с водой. Поддерживая руками полы халатов, они раскачивались из стороны в сторону, расплескивая воду. Девочка бросилась им навстречу.
Цювэнь и Бихэнь переругивались на ходу — первая уверяла, что вторая забрызгала ей платье, вторая — что первая наступила ей на ногу. Тут они заметили, что кто-то вышел им помочь, удивленно подняли глаза и увидели Сяохун. Они поставили воду и вошли в комнату, где, кроме Баоюя, никого не было. Девушкам стало неловко. Они приготовили все необходимое для мытья и, пока Баоюй раздевался, вышли за дверь. На другой половине дома они отыскали Сяохун и спросили, что она делала в покоях Баоюя.
— Разве я была в его покоях? — удивилась Сяохун. — Я потеряла платок и пошла посмотреть, нет ли его во внутренних покоях. Вдруг второму господину Баоюю захотелось чаю. Вас он не дозвался, тогда я вошла и налила ему чая. А вскоре явились вы.
— Бесстыжая потаскушка! — вспыхнула Цювэнь. — За водой ты не пошла, заявила, что у тебя другие дела, нам самим пришлось тащить, а ты воспользовалась случаем и пробралась к господину! Хочешь быть к нему поближе? Неужели ты лучше нас?! Посмотрись в зеркало! Достойна ли ты прислуживать господину?
— Завтра же всем скажу, пусть воду и чай подает господину она, — заявила возмущенная Бихэнь, — мы и пальцем не шевельнем.
— Уж если на то пошло, нам лучше совсем уйти, пусть одна здесь прислуживает! — поддакнула Цювэнь.
Пока обе они кричали и возмущались, от Фэнцзе пришла старая мамка и сказала:
— Завтра придут работники сажать деревья, поэтому велено предупредить вас, чтобы платья и юбки не сушили и не проветривали где попало! На холме поставят шатер, и в тех местах без дела не шатайтесь!
— А ты не знаешь, кто будет присматривать за работниками? — поинтересовалась Цювэнь.
— Какой-то Цзя Юнь, который живет во флигеле позади дворца, — ответила старуха.
Цювэнь и Бихэнь не знали Цзя Юня, им было все равно, и они принялись расспрашивать старуху о чем-то другом. Зато Сяохун догадалась, что это тот самый молодой человек, который накануне приходил к Баоюю.
Надо сказать, что фамилия Сяохун была Линь, а детское имя Хунъюй — Красная яшма. Но, поскольку слово «юй» входило в состав имен Баоюя и Дайюй, ее стали звать Сяохун. Она принадлежала к числу служанок, отданных в вечную собственность семьи Цзя, отец девушки служил управляющим всеми поместьями хозяев. Сяохун исполнилось четырнадцать лет, когда ее послали служанкой во двор Наслаждения пурпуром. Сначала здесь была тишина, но когда сестры и Баоюй поселились в саду Роскошных зрелищ, Баоюй выбрал себе именно двор Наслаждения пурпуром. Сяохун была еще неопытной девочкой, но, обладая приятной внешностью, лелеяла мечту получить когда-нибудь повышение, поэтому все время старалась попасться на глаза Баоюю. Но его служанки зорко следили за тем, чтобы никто не приближался к их господину. И вот, когда Сяохун представилась наконец такая возможность, ей пришлось выслушать ругань и оскорбления. Девушка совсем пала духом от подобного невезенья. Но как раз в этот момент старая мамка вдруг упомянула о Цзя Юне. Сердце девочки дрогнуло. Грустная, вернулась она в свою комнату, легла на кровать и задумалась. Ворочаясь с боку на бок, она размышляла о том, что жить на свете совсем неинтересно.
— Сяохун, — вдруг раздался под окном чей-то голос, — я нашел твой платок.
Сяохун вскочила с постели, выбежала во двор и увидела — кого бы вы думали? Цзя Юня.
Сяохун, смутившись, спросила:
— Где же вы его нашли, господин?
— А ты иди сюда, — с улыбкой произнес Цзя Юнь, — я тебе все расскажу.
Он потянул девочку за рукав. Сяохун стыдливо отвернулась и бросилась бежать, но споткнулась о порог и упала.
Если вам интересно узнать, что было дальше, прочтите следующую главу.
Глава двадцать пятая
С помощью ворожбы на Баоюя и Фэнцзе навлекают злых духов;
оскверненная волшебная яшма попадается на глаза двум праведникам
Итак, Сяохун, охваченная противоречивыми чувствами, хотела убежать от Цзя Юня, с которым неожиданно встретилась, но споткнулась о порог и упала. Тут она проснулась и поняла, что это был сон. Она продолжала ворочаться и всю ночь не сомкнула глаз.
На следующее утро, только она встала, пришли служанки и позвали ее мести полы и таскать воду для умывания. Не успев даже причесаться, Сяохун мимоходом глянула в зеркало, поправила волосы и поспешила в дом.
Баоюй между тем, после того как увидел Сяохун, решил взять ее к себе в услужение. Правда, он не знал, как к этому отнесется Сижэнь и захочет ли сама Сяохун. Поэтому он проснулся в плохом настроении, раньше обычного, не стал ни умываться, ни причесываться и в задумчивости сидел на постели. Вдруг он подошел к окну, и, прижавшись лицом к тонкому шелку, стал смотреть на служанок, нарумяненных и напудренных, которые мели двор. Баоюй поискал глазами ту, что видел накануне, и, не найдя, вышел за дверь, будто для того, чтобы полюбоваться цветами. Вдруг, чуть поодаль, он увидел, что кто-то стоит, опершись на перила террасы. Кто — Баоюй не мог разглядеть — мешала ветка бегонии. Он подошел ближе, внимательно присмотрелся: это была та самая девочка-служанка, которую он накануне видел. Пока он раздумывал, прилично ли к ней подойти, появилась Сижэнь и позвала его умываться.
Сяохун стояла в глубокой задумчивости и вдруг заметила, что Сижэнь ей машет рукой.
— У нас продырявилась лейка, — сказала Сижэнь, когда Сяохун подошла. — Попроси у барышни Линь Дайюй!
Сяохун кивнула и заторопилась в павильон Реки Сяосян. У мостика Бирюзовой дымки подняла голову и увидела шатер — он стоял на небольшом холмике. Она тут же догадалась, что пришли работники сажать деревья в саду. Неподалеку от шатра люди вскапывали землю, а на камне сидел Цзя Юнь и следил за работой.
Сяохун не осмелилась пройти мимо него, добралась до павильона Реки Сяосян кружным путем, взяла лейку и так же осторожно вернулась обратно. В расстроенных чувствах отправилась она в свою комнату и легла на кровать. Девушку никто не тревожил — думали, ей нездоровится.
Наступил день рождения жены Ван Цзытэна. Он прислал приглашение матушке Цзя и госпоже Ван, но матушка Цзя не могла поехать, а глядя на нее, отказалась и госпожа Ван. Отправилась в гости только тетушка Сюэ, а с ней Баоюй и сестры. Вернулись они лишь к вечеру.
В это время госпожа Ван как раз шла к тетушке Сюэ и, проходя через двор, увидела Цзя Хуаня, который возвращался из школы. Она подозвала мальчика и велела ему переписать и выучить наизусть заклинание из «Цзиньганцзина»[236].
Цзя Хуань пошел в комнату госпожи Ван, приказал служанке зажечь свечу, а сам с важным видом уселся на кан и принялся за дело. Он был не в духе и все время чего-нибудь требовал. То звал Цайся, чтобы налила ему чаю, то Юйчуань, чтобы сняла нагар со свечи, то приказывал Цзиньчуань не загораживать свет. Но служанки не отзывались — они не любили Цзя Хуаня. Только Цайся умела с ним ладить. Девушка налила ему чаю и тихонько сказала:
— Оставьте в покое служанок, зачем их дергать?
Цзя Хуань в упор на нее посмотрел и ответил:
— А ты не указывай, сам знаю, как надо себя вести. Я давно замечаю, что ты во всем стараешься угодить Баоюю, а на меня вообще не обращаешь внимания.
Возмущенная Цайся, тыча ему в лоб пальцем, вскричала:
— Бессовестный вы! Как собака, которая кусала Люй Дунбиня[237], не ведая, что творит!
В это время вошла госпожа Ван в сопровождении Фэнцзе. Она расспрашивала Фэнцзе, сколько собралось гостей у Ван Цзытэна, интересный ли был спектакль, что подавали к столу. Следом пришел Баоюй. Он поклонился госпоже Ван, как того требовал этикет, приказал служанкам снять с него халат, повязку со лба, стащить сапоги и бросился матери на грудь. Госпожа Ван стала гладить его по голове, а он, обняв мать за шею, шептал ей на ухо всякую чепуху.
— Сынок! — сказала ему госпожа Ван. — По лицу вижу, что ты выпил лишнего, потому и вертишься. Полежал бы лучше спокойно, а то как бы плохо не стало.
Она приказала подать подушку. Баоюй лег и велел Цайся растирать ему спину. Ему хотелось пошутить и посмеяться с Цайся, но девушка была грустна и рассеянна и то и дело косилась в сторону Цзя Хуаня.
— Дорогая сестра, — произнес Баоюй, дернув ее за руку, — удели и мне хоть немного внимания!
Он взял ее за руку. Цайся убрала руку и недовольно сказала:
— Не балуйся, а то закричу!
Цзя Хуань внимательно прислушивался к их разговору. Он и так недолюбливал Баоюя, а сейчас, когда тот пытался заигрывать с Цайся, просто ненавидел его. Он долго сидел, задумавшись. И вдруг, словно бы невзначай, неосторожным движением опрокинул светильник. Горячее масло брызнуло прямо в лицо Баоюю.
— Ай! — закричал тот.
Все испуганно вскочили, кто-то схватил стоявший на полу фонарь, посветил, и тут стало видно, что лицо Баоюя залито маслом.
Взволнованная госпожа Ван приказала служанкам тотчас же умыть Баоюя, а сама с бранью накинулась на Цзя Хуаня.
К Баоюю подбежала Фэнцзе и принялась хлопотать, приговаривая:
— До чего же он неуклюж, этот Цзя Хуань! Сколько раз ему говорила — не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше его воспитывать и чаще поучать!
Госпожа Ван, казалось, только и ждала этих слов. Она велела позвать наложницу Чжао и принялась ей выговаривать:
— Вырастила паршивое отродье, а воспитать не сумела! Прощаешь вас, так вы еще больше распускаетесь!
Наложница проглотила обиду и тоже принялась хлопотать возле Баоюя. На левой щеке у него вскочил волдырь, но глаза, к счастью, не пострадали.
Госпоже Ван было очень жаль сына, к тому же она не знала, что скажет матушке Цзя, если та спросит о случившемся, и свой гнев она сорвала на наложнице Чжао.
Щеку Баоюю присыпали целебным порошком.
— Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу, что сам обжегся, — произнес он.
— Тогда она станет бранить служанок, — возразила Фэнцзе. — Как бы то ни было, все равно рассердится.
Госпожа Ван велела проводить Баоюя во двор Наслаждения пурпуром. Здесь его встретили Сижэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.
Дайюй между тем очень расстроилась, когда Баоюй уехал, и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Услышав же, какая беда с ним случилась, сама прибежала и увидела, что Баоюй смотрится в зеркало, а левая щека его присыпана белым порошком. Девочке показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала ближе, посмотреть. Но тут Баоюй замахал руками, не хотел, чтобы Дайюй, любившая все красивое, увидела его обезображенное лицо.
Но Дайюй, будто не заметив, спросила:
— Больно?
— Не очень. Дня через два заживет.
Дайюй посидела немного и ушла.
Как ни уверял Баоюй матушку Цзя, что обжегся сам, она сделала выговор его служанкам.
Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма — названая мать Баоюя — явилась во дворец Жунго. Увидев Баоюя, она даже вздрогнула от испуга и спросила, что произошло. Баоюй сказал, что обжегся. Она покачала головой и тяжело вздохнула. Затем нарисовала пальцем на лице Баоюя какие-то таинственные знаки и пробормотала заклинание.
— Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго, — сказала она и обратилась к матушке Цзя: — Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это предсказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, то ущипнут, то царапнут, то выбьют из рук чашку с едой, а то подставят ножку! Вот почему такие дети долго не живут!
Выслушав ее, матушка Цзя не на шутку встревожилась.
— А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла? — спросила она.
— Разумеется, есть, — заверила ее монахиня Ма, — надо совершать побольше добрых тайных дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. Кроме того, в книгах, которые я упомянула, говорится: в западных краях есть излучающий сияние, озаряющий Бодхисаттва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если истинно верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает от всяких наваждений и колдовства.
— А как нужно делать подношения этому Бодхисаттве? — снова спросила матушка Цзя.
— Очень просто, — отвечала монахиня. — Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, надо зажечь еще большой светильник, наполненный несколькими цзинями благовонного масла. Этот светильник, не угасающий ни днем ни ночью, и есть воплощение Бодхисаттвы.
— Сколько же потребуется на день масла для этого светильника? — поинтересовалась матушка Цзя. — Я всегда рада совершить доброе дело!
— Точно определить невозможно, — отвечала монахиня, — смотря каков обет и каковы добродетели тех, кто его дал. В нашем храме, например, издавна делают подношения Бодхисаттве несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет и жертвует в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем сам светильник величиной почти с глиняный чан. В светильнике жены Цзиньсянского хоу, который званием на ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут по-разному: у одних восемь-десять, у других пять, три, а то и меньше.
Матушка Цзя кивнула и задумалась. А монахиня продолжала:
— Кроме того, от родителей или старших в роде пожертвований требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете это ради Баоюя, было бы несправедливо жертвовать так много. Вполне достаточно от пяти до семи цзиней масла в день.
— Ладно, пусть будет по пять цзиней, — согласилась матушка Цзя. — Рассчитываться будем сразу за месяц.
— Слава великому и милосердному Бодхисаттве! — воскликнула монахиня.
Матушка Цзя позвала служанку и наказала:
— Отныне, когда Баоюй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет на пожертвования даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.
Поговорив еще немного с матушкой Цзя, монахиня отправилась поболтать с другими женщинами и справиться об их здоровье. Дошла очередь и до наложницы Чжао, которая как раз в это время склеивала из лоскутков подошвы для туфель. Они поздоровались, и наложница велела подать монахине чаю.
Увидев на кане кусочки атласа и шелка, монахиня сказала:
— У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите несколько лоскутков?
— Выбирай сама! — Чжао вздохнула. — Думаешь, найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не перепадает ничего путного! Но если не брезгуешь, бери!
Монахиня выбрала лоскуты и спрятала в рукав. Тогда наложница ей сказала:
— Недавно я послала тебе пятьсот монет, сделала ты на них подношение Яо-вану[238]?
— Конечно, сделала!
— Вот и хорошо! — кивнула головой наложница Чжао, снова вздохнув. — Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, а средств мало.
— Не огорчайтесь, — успокоила ее Ма. — Скоро ваш сынок подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. И обеты давать, и подношения делать.
— Ладно, ладно! — прервала ее Чжао. — Лучше не говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Баоюй совсем еще мальчишка, хорош собой, не удивительно, что все его любят и балуют, а вот хозяйку я терпеть не могу!..
И, желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Монахиня сразу смекнула, о ком идет речь, и спросила:
— Это вы о второй госпоже — супруге господина Цзя Ляня?
Перепуганная наложница замахала руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что никого нет, она вернулась и тихонько сказала:
— Молчи! Не то беда будет! Но раз ты сама догадалась, скажу тебе, пусть я буду не я, если она не приберет к рукам и не перетащит к своим родственникам все богатства рода Цзя!
Услышав это, монахиня решила выведать, к чему клонит наложница, и спросила:
— Зачем вы мне говорите об этом? Неужели я сама не вижу! А все потому, что вы молчите, слова ей поперек не скажете, впрочем, может быть, это и лучше!
— Матушка ты моя! — воскликнула Чжао. — Разве она не делает все, что хочет? Разве кто-нибудь смеет ей перечить?
— Простите меня за мои грешные слова, — промолвила Ма, — но слабость вас всех одолела; боитесь говорить прямо, действуйте тайно! А вы сидите и чего-то ждете!
Уловив в словах монахини какой-то намек, наложница обрадовалась в душе и спросила:
— Как это тайно? Я с удовольствием сделала бы все, как надо, но кто мне поможет? Кто наставит меня? Может быть, ты? За вознаграждением я не постою!
Монахиня приблизилась к ней вплотную и прошептала:
— Амитаба! Лучше не спрашивайте! Откуда мне знать о таких делах? Это же грех!
— Опять ты за свое! — с упреком сказала наложница Чжао. — Ведь ты монахиня и твой долг помогать людям, попавшим в беду. Неужели ты можешь равнодушно смотреть, как нас губят? Или боишься, что я не отблагодарю?
— Я вижу, какие вы терпите с сыном обиды, и очень сочувствую вам, — отвечала монахиня. — А награда здесь ни при чем.
Тут у наложницы отлегло от сердца, и она сказала:
— Ты всегда была женщиной умной, неужто вдруг поглупела? Если своим заклинанием ты сможешь извести их обоих, все богатство перейдет к нам. И уж тогда ты получишь все, что пожелаешь!
Монахиня опустила голову, долго думала и наконец произнесла:
— Допустим, я сделаю, как вы хотите, так после вы и не вспомните обо мне, расписки ведь нет!
— За этим дело не станет! — заверила ее Чжао. — Я подкопила несколько лянов серебра, кое-какую одежду и драгоценные украшения. Часть отдам тебе, а на остальную сумму напишу долговую расписку, как только разбогатею, сразу рассчитаюсь с тобой!
Подумав немного, монахиня согласилась.
— Ладно, придется пока кое-какие расходы взять на себя.
Не дав монахине опомниться, наложница велела девочке-служанке выйти из комнаты, торопливо открыла сундук, вынула серебро и драгоценные украшения, написала долговую расписку на пятьдесят лянов серебра и все это вручила монахине со словами:
— Вот, возьми для начала!
Ма поблагодарила, взяла серебро и украшения, а расписку спрятала подальше. Потом она попросила у наложницы Чжао бумагу и ножницы, вырезала две человеческие фигурки, на обратной стороне записала возраст Фэнцзе и Баоюя. После этого вырезала из куска черной бумаги фигурки пяти злых духов, сколола все вместе иголкой и сказала:
— Как только я вернусь домой, сразу сотворю заклинание. Уверена, все будет как надо.
Едва она это произнесла, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и обратилась к наложнице:
— Вы здесь? Госпожа ждет вас.
Монахиня простилась с наложницей и вышла. На этом мы их и оставим.
Следует сказать, что Дайюй чуть ли не все время проводила с Баоюем, пока он не мог выходить из дому из-за ожога. Однажды после обеда она почитала немного, повышивала вместе с Цзыцзюань и вдруг ощутила какую-то необъяснимую тоску. Чтобы рассеяться, девочка вышла во двор полюбоваться только что распустившимся молодым бамбуком, но сама не заметила, как, минуя дворовые ворота, очутилась в саду. Огляделась — вокруг ни души, лишь пестреют цветы да щебечут на разные голоса птицы. Она пошла дальше, куда глаза глядят, и очутилась у двора Наслаждения пурпуром. Здесь несколько служанок черпали воду и наблюдали, как на террасе купаются попугайчики. Из дома доносился смех. Там были Баоюй, Ли Вань, Фэнцзе и Баочай. При появлении Дайюй все рассмеялись:
— Ну вот, и опять они вместе!
— О, сегодня все в сборе! — Дайюй тоже засмеялась. — Кто же рассылал приглашения?
— Барышня, — осведомилась Фэнцзе, — ты пробовала чай, который я прислала? Понравился?
— Ах, совсем забыла! — воскликнула Дайюй. — Весьма благодарна вам за внимание.
— Я тоже пробовал этот чай, мне он не по вкусу, — отозвался Баоюй. — Не знаю, как остальным.
— Он неплохой, — заметила Баочай.
— Этот чай привезен в дань из Сиама, — пояснила Фэнцзе. — Мне он тоже не очень понравился, даже нашему обычному уступает.
— А мне понравился, — заявила Дайюй, — не знаю, почему он вам не по вкусу.
— Если понравился, забери и мой, — предложил Баоюй.
— У меня много этого чая, — добавила Фэнцзе.
— Хорошо, я пришлю служанку, — сказала Дайюй.
— Не надо, — ответила Фэнцзе. — Хочу завтра кое о чем тебя попросить, а заодно велю отнести чай.
— Вы только послушайте! — вскричала Дайюй. — Стоило мне выпить чашку ее чая, как она уже распоряжается!
Фэнцзе рассмеялась:
— Чай наш пьешь, а замуж за наших родственников не идешь?
Все расхохотались. Дайюй густо покраснела и отвернулась, не сказав ни слова.
— А вы, тетушка, мастерица шутить! — заметила Баочай.
— Хороша шутка! — зло возразила Дайюй. — Просто одна из ее жалких острот, которые всем давно надоели! — Дайюй даже плюнула с досады.
— Разве выйти за кого-нибудь из наших родственников оскорбительно? — с улыбкой спросила Фэнцзе и, кивнув на Баоюя, добавила: — Может быть, и он тебе не пара? Родословная не подходит? Или положение недостаточно высокое? Что, скажи, ниже твоего достоинства?
Дайюй встала и собралась уходить.
— Смотрите-ка, Чернобровка рассердилась! — воскликнула Баочай. — Куда ты? Ведь нет причин обижаться.
Она хотела удержать Дайюй, но в дверях столкнулась с наложницами Чжао и Чжоу, которые пришли навестить Баоюя. Баоюй и девушки поднялись им навстречу, пригласили сесть, только Фэнцзе оставалась на месте, не обращая на женщин ни малейшего внимания.
Едва Баочай собралась завести разговор, как на пороге появилась служанка госпожи Ван и доложила:
— Пожаловала жена господина Ван Цзытэна, и наша госпожа приглашает барышень к себе.
Ли Вань и Фэнцзе поспешили к госпоже Ван. Наложницы тоже ушли.
— Я не выхожу из дома, — крикнул им вслед Баоюй, — но супруге моего дяди Ван Цзытэна передайте, чтобы не утруждала себя и не приходила сюда.
— Сестрица, — обратился он к Дайюй, — останься, я хочу с тобой поговорить!