Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 2)

   - Еще чего скажете, товарищ майор, откуда здесь немцы?! Еще километров пять проковыляем, и лесу конец! Тогда прямиком.
   Он проговорил это так же, как и Звягинцев, преувеличенно бодро, но чувствовалось, что тревога передалась и ему.
   Стало еще темнее. В небе уже угадывались неяркие звезды. Поднялся ветер. Он прижимал к земле чахлую траву и кустарник, начинал подвывать в открытых окнах машины.
   "Нам до поворота на север осталось еще километра три, - размышлял, глядя на часы, Звягинцев, - по ровной дороге это минут пять - десять езды. А по этим ухабам - полчаса проедем..."
   Они поравнялись с тем местом, где их несколько часов назад застала бомбежка. Искореженные, опаленные огнем, с выбитыми стеклами кузова машин черными грудами возвышались на ровной земле.
   - Сильно разделали! - сказал Разговоров. Его, видимо, тяготило молчание сидевших позади командиров. - Я тогда еле до леса дотянул! С минуту бы промедлил, и не бывать у нас "эмки".
   Он помолчал секунду и, чувствуя, что ни у кого нет желания поддержать разговор, продолжал:
   - А маршал-то, маршал! Все, как кроты, в землю уткнулись, а он идет себе! Одно слово - маршал!
   "Он не должен был, не имел права рисковать! - подумал Звягинцев о Ворошилове. - Ведь это бессмысленный, ненужный риск... Но может быть, ему, прославленному полководцу, виднее, как вести себя перед лицом опасности?.."
   В этот момент неожиданно раздался взрыв и метрах в двадцати от машины к небу взметнулся черный столб.
   Разговоров с силой нажал на тормозную педаль, Звягинцева и Пастухова с размаху кинуло грудью на спинку переднего сиденья.
   В следующие секунды все трое выскочили из машины и стали пристально всматриваться в темное небо.
   Однако они не видели ни одного самолета, не услышали даже отдаленного гула. Небо было чистым. Спокойно светили звезды. Стояла полная тишина.
   Раздался еще один взрыв. Теперь земляной столб взметнулся метрах в десяти позади машины.
   - Ложись! - крикнул Звягинцев, падая на землю и увлекая за собой Пастухова. Они уткнулись в землю, но через мгновение приподнялись, удивленно озираясь вокруг.
   И снова совсем уже близко в воздух взлетели комья земли и, падая, забарабанили по кузову машины.
   - Это из минометов, майор! - громко крикнул Пастухов.
   Разговоров вскочил и побежал к машине.
   Включив мотор, он резко развернулся и, не выбирая дороги, то буксуя в топкой земле, то рывком выбираясь из болота, повел машину к лесу.
   Мина угодила прямо в машину, когда она была уже недалеко от спасительных деревьев. Раздался взрыв, лязг разрываемого металла, вспыхнул огонь.
   Задыхаясь от жара, обжигая руки о горячий металл, подбежавшие Звягинцев и Пастухов с трудом отодрали заклинившуюся дверь.
   Разговоров лежал грудью на баранке, вцепившись в нее руками, и для того, чтобы вытащить его из кабины, пришлось разжать его онемевшие пальцы.
   - Разговоров! Жив? - крикнул ему прямо в ухо Звягинцев, вместе с Пастуховым вытаскивая шофера из горящей машины.
   Снова, на этот раз где-то в стороне, разорвалась мила. Но ни Звягинцев, ни Пастухов даже не обернулись. Потом откуда-то застрочил пулемет, просвистело несколько ружейных пуль.
   "По нас бьют!" - запоздало подумал Звягинцев.
   Словно подтверждая это, высоко над его головой с негромким хлопком разорвалась ракета. И сразу все осветилось голубым призрачным светом.
   Но пес был уже рядом.
   Они сделали несколько шагов в чащу и опустили Разговорова на землю.
   Звягинцев наклонился над ним и увидел на шее большую рваную рану. Из перебитой артерии толчками била кровь.
   - Пастухов, это артерия! - тихо произнес он и, не в силах больше сдерживать себя, с отчаянием крикнул:
   - Вася, милый, ты жив?
   Разговоров открыл глаза.
   - Машину... машину укрыть... - почти беззвучно, едва шевеля запекшимися губами, прошептал он.
   - В порядке, в порядке машина! - наклоняясь к его лицу, крикнул Пастухов. - Ты-то как?
   - Трудно... вам... будет... без машины...
   Внезапно тело его дернулось, из груди донесся хрип, из уголка рта по подбородку медленно потекла узкая черная струйка крови.
   - Умер, - тихо сказал Пастухов.
   Но Звягинцев, склонившийся над Разговоровым, не слышал Пастухова. Его охватило оцепенение.
   - Майор, ты сам ранен! - уже громко крикнул Пастухов, увидев, что голенище левого сапога Звягинцева разорвано и по нему стекает кровь.
   Но и этих слов Пастухова Звягинцев как будто не слышал. Он не испытывал никакой боли, и в ушах его как бы застыла тишина.
   - Звягинцев, немцы! - крикнул Пастухов.
   И это слово "немцы" разом разорвало в ушах Звягинцева густую, неподвижную тишину. Он вскочил, взглянул туда, куда показывал Пастухов, и сквозь просветы деревьев увидел, что к опушке леса короткими перебежками приближаются немецкие солдаты.
   Снова в небе щелкнула и, подобно хлопушке, разорвалась ракета. Теперь люди в серо-зеленых мундирах стали хорошо видны. Они надвигались, пригнувшись, прижав к животам автоматы.
   - В лес, майор, быстро! - свистящим шепотом произнес Пастухов.
   - А как же он? - еще не отдавая себе отчета во всем, что происходит кругом, растерянно прошептал Звягинцев и перевел взгляд на лежащего Разговорова.
   - Он мертв! Немцы, майор, быстро, за мной! - крикнул Пастухов и бросился в глубь чащи.
   В лесу было темно. Звягинцев не видел бегущего впереди Пастухова, но слышал, как трещат сучья под его ногами.
   "Только не отставать от Пастухова, бежать, бежать!" - мысленно приказывал он себе. Он сознавал, что бежит из последних сил.
   Нога не сразу дала знать о себе. Звягинцев почувствовал боль только тогда, когда, задохнувшись от бега, замедлил шаг.
   В этот момент Пастухов неожиданно остановился и хриплым голосом сказал:
   - Давай... передохнем... Вот влипли!.. - Отдышавшись немного, он спросил: - Как нога, товарищ майор?
   - Нога? Все в порядке! - торопливо ответил Звягинцев.
   - Дай посмотрю.
   - Нечего смотреть, ерунда, царапина.
   - Дай, говорю, посмотреть! - настойчиво повторил Пастухов. Он опустился на колено, зажег спичку.
   Звягинцев напряженно ждал приговора, боясь наклониться и взглянуть на свою ногу.
   - Э-э, майор, сильно тебя садануло! - сказал наконец Пастухов. Спичка, которой он светил себе, догорела, и Пастухов чиркнул новой.
   Усилием воли Звягинцев заставил себя нагнуться. И тогда он увидел, что из сапога вырван большой клок, а остатки голенища покрыты кровью, смешанной с грязью.
   И как только он увидел все это, боль стала нестерпимой.
   - Садись, майор, нужно сделать перевязку, а то хуже будет, - твердо сказал Пастухов, - на одной ноге далеко не ускачешь.
   - А если в это время...
   - Садись, говорю!
   Пастухов попытался стянуть сапог с раненой ноги. Звягинцев вскрикнул от боли.
   - Ты давай потише... терпи, а то немцев еще накличешь... - сказал Пастухов. Он вытащил из брючного кармана кривой складной нож с деревянной ручкой, каким обычно пользуются садовники, раскрыл его и, подсунув лезвие под голенище, разрезал его сверху донизу.
   - Выше щиколотки садануло, - сказал он. - Осколком, наверное. В темноте не разберешь.
   Он стащил с себя гимнастерку и рванул подол нижней рубахи.
   Звягинцев сидел, прислонившись спиной к дереву, стиснув зубы и сжимая кулаки с такой силой, что ногти впивались в мякоть ладони.
   Голос Пастухова донесся до него будто издалека:
   - На данном этапе все. Встать ты в состоянии?
   - Да, да, конечно, - проговорил Звягинцев. Опираясь на руку Пастухова, он попытался встать, но не смог.
   - Ладно, переждем немного, - сказал Пастухов и сам опустился рядом на землю.
   - Карта и компас с вами, товарищ майор? - снова переходя на "вы", спросил Пастухов.
   - Карта? - растерянно переспросил Звягинцев.
   Он отчетливо вспомнил, что еще за секунду до того, как он выскочил из машины, сложенная карта лежала на сиденье между ним и Разговоровым, а компас он положил перед выездом в маленькую нишу на передней панели "эмки".
   Значит, все сгорело в машине...
   - У меня ничего нет, Пастухов, - мрачно сказал Звягинцев, - все там осталось...
   Оба молчали. Они не знали, ни где находятся, ни в какую сторону идти, ни где сейчас немцы, ни что происходит в эти часы в их батальоне.
   Звягинцев настороженно поглядел по сторонам, и, хотя он не увидел ничего, кроме сливающихся в одну темную, сплошную массу деревьев, ему показалось, что опасность подстерегает их всюду.
   Откуда-то донесся пронзительно-жалобный крик ночной птицы. Где-то хрустнули ветки.
   Неожиданно разорвалась ракета. Клочок неба, нависшего над кронами деревьев, стал желто-оранжевым.
   Ракета погасла, и небо снова стало темным и безжизненным.
   - Что будем делать? - тихо спросил Звягинцев.
   - Надо подождать рассвета, - решительно ответил Пастухов, - а то в темноте, да не зная дороги на немцев напоремся.
   Но Звягинцев истолковал слова Пастухова иначе. Ему показалось, что старший политрук сомневается в его способности идти дальше. Звягинцев двинул ногой и вздрогнул от боли, пронзившей все его тело.
   - Как ты думаешь, - спросил он, - каким образом сюда проникли немцы?
   - Не знаю.
   - Неужели им удалось прорваться и выйти нам в тыл?
   - Не думаю. Тогда мы услышали бы артиллерию, гул танков. А я, кроме автоматов и минометов, ничего не слышал. Скорее всего, это десантники. Группа какая-то небольшая.
   - Надо немедленно пробираться к батальону! Надо идти в батальон! Здесь не больше пяти - восьми километров по прямой.
   - Но у нас нет ни карты, ни компаса, - напомнил Пастухов, и, хотя в тоне старшего политрука не было и тени упрека - он просто констатировал факт, - Звягинцев воспринял его слова как обвинение.
   - Направление, на худой конец, можно приблизительно определять и без компаса, - сказал он. - Посмотри, с какой стороны больше мха на деревьях. Нам надо на запад.
   - Ненадежно. Надо дождаться рассвета, тогда определимся.
   - Но сейчас только третий час! - воскликнул, глядя на ручные часы, Звягинцев. - Ты что же, предлагаешь, чтобы мы сидели и ждали?! Да за это время можно пройти не восемь километров, а больше!
   - Вы не в состоянии пройти и двух километров, - тихо и как-то неохотно, точно его вынудили произнести эти слова, сказал Пастухов.
   - Я пройду!.. - упрямо сказал Звягинцев, попытался подняться, но острая боль снова заставила его сесть. Лицо его покрылось потом.
   Да, Пастухов был прав. Он не может идти.
   Некоторое время они молчали.
   Снова, на этот раз совсем близко, раздался жалобный, похожий на стон птичий крик. Откуда-то налетел порыв ветра, зашумели деревья.
   - Ты пойдешь один, - решительно сказал Звягинцев.
   - Нет, - спокойно возразил Пастухов.
   - А я говорю - да! - повысил голос Звягинцев. - Считай, что это приказ!
   Пастухов медленно покачал головой.
   - Не могу выполнить такого приказа, майор.
   - Послушай, старший политрук, тебя где воспитывали? В армии или в институте благородных девиц? - едко и зло проговорил Звягинцев. Он не сомневался, что Пастухов в душе признает правильность его решения и сопротивляется лишь из жалости к нему.
   Пастухов усмехнулся и невозмутимо ответил:
   - Меня в партии воспитывали, майор. А до того в комсомоле. Меня учили, что раненого товарища не бросают. Тем более командира.
   - А если командир тебе приказывает? - с горечью сознавая свое бессилие, проговорил Звягинцев.
   - В данном случае приказу не подчинюсь.
   "Что же мне делать? - думал Звягинцев. - Накричать? Пригрозить? Или снова попробовать убедить, что другого выхода нет, что один из нас должен как можно скорее дойти до батальона... Неужели Пастухов этого не понимает?!"
   Но Пастухов понимал все. Он знал: на КП дивизии ополченцев Звягинцев договорился с комдивом о том, что, в случае если немцам удастся нащупать и прорвать стык между ополченцами и батальоном, Суровцев, используя подвижные средства, быстро отведет батальон километров на пять севернее, чтобы в кратчайший срок установить новые минные заграждения и помешать немцам зайти в тыл дивизии народного ополчения. Только Звягинцеву и ему, Пастухову, было известно об этой договоренности. И о ней ничего не знал Суровцев.
   "Что будет, если немцы в ближайшее время начнут новую атаку и именно на левом фланге батальона? - думал Пастухов. - Если немцы снова двинут танки, теперь, когда минные поля уже использованы, батальону долго не продержаться.
   Но, не зная о принятом решении, Суровцев не отступит. Нет, он не отступит! Танки пройдут на север только по трупам бойцов. Но их гибель будет напрасной. Командование ополченцев, полагающее, что батальон отошел и прикрывает их дивизию с тыла, окажется в тяжелом положении. Удара немцев с севера оно не ждет... Звягинцев прав. Один из нас должен немедленно идти в батальон..."
   Так размышлял Пастухов. Но оставить раненого командира в лесу, где были немцы, он не мог. В душе он еще надеялся, что, немного отдохнув, Звягинцев сможет идти дальше.
   Точно угадывая его мысли, Звягинцев сказал:
   - Хорошо. Тогда пойдем вместе. Помоги встать.
   С помощью Пастухова он сделал новую попытку подняться. Но почти затихшая боль снова обрушилась на него.
   - Ну?! - со злобой и отчаянием проговорил Звягинцев. - Видишь, куда я гожусь? Что же ты предлагаешь?
   Пастухов сел рядом, сорвал травинку, повертел ее в руках.
   - Я предлагаю пока оставаться здесь. - Он посмотрел на часы. - Сейчас без четверти три. Скоро взойдет солнце. Тогда точнее сориентируемся.
   Звягинцев безнадежно махнул рукой:
   - А что толку, если я все равно не могу идти?
   И как только он понял, что ничего больше не в силах предпринять и что по крайней мере в течение ближайших двух часов оба они обречены на бездействие, все, что так недавно произошло, снова встало перед его глазами.
   Звягинцеву показалось, что он видит лицо Разговорова - неподвижное, покрытое грязью и копотью лицо и на нем узкую черную струйку крови, стекающую из уголка полуоткрытых губ.
   "А ведь я так и не сказал ему ни единого доброго слова, - подумал Звягинцев. - Ни когда он спас меня от того танка, ни когда восстановил связь с радиостанцией, ни когда умирал. Не сказал того, что хотел. Все откладывал. Каждый раз не хватало времени. Он так и погиб, не зная, что представлен к ордену Красной Звезды. Не хотел ему говорить заранее - вдруг не дадут..."
   - Пастухов, наградные листы тоже в машине остались? - спросил Звягинцев.
   - Нет, - мотнул головой старший политрук, - со мной. Я их, когда из дивизии выехал, из планшета в карман переложил. Планшет там остался, в машине. Пустой.
   - На Разговорова можешь лист найти?
   Пастухов молча полез в брючный карман и вытащил свернутые в трубку листы. Не спеша разгладил листы на коленях и стал медленно перебирать.
   - Вот, - сказал он наконец и протянул Звягинцеву один из листов.
   Звягинцев зажег спичку, поднес листок к глазам и стал читать:
   - "Разговоров Василий Трифонович, 1922 года рождения, член ВЛКСМ, русский... проявил смелость и находчивость во время встречи с немецкой танковой разведкой... проявил смелость и героизм, восстановив под огнем противника связь с важным боевым объектом..." Надо найти какие-то другие слова, - сказал он. - "Проявил смелость", "проявил героизм"... У всех одно и то же. Человека за этим не видно. Согласен?
   - Нет, майор, не согласен. Таких слов, которых ты хочешь, вообще нет на свете.
   - То есть как это нет?
   - Еще не найдены, а может, и вообще еще не родились. Для одного героя слова найти легко. А сейчас их тысячи. Или десятки тысяч. И настоящих слов, достойных этих людей - живых или мертвых, - еще нет.
   Звягинцев молча протянул Пастухову наградной лист. Потом тихо сказал:
   - Такой парень!.. А мы его даже похоронить не успели. Как подумаю, что его там немцы найдут... Они ведь не только над живыми глумятся... Слушай, Пастухов, - сказал он уже громче, - если все кончится благополучно, пошлем на то место наших бойцов. Посадим на полуторку и пошлем. Пусть похоронят как полагается. Я на карте эту опушку легко отыщу.
   Он помолчал немного.
   - Так жалко парня... Ты знаешь, у него отец - рабочий с "Электросилы". В ополчение пошел. А кто еще из семьи остался - неизвестно...
   - Как нога? Болит? - спросил Пастухов.
   - Сейчас меньше.
   Звягинцев говорил неправду. Боль становилась все сильнее, и Звягинцев делал отчаянные попытки усилием воли отвлечься от нее.
   - Я, кажется, выпросил у Васнецова противотанковые орудия и пулеметы, сказал он, меняя тему разговора.
   - Знаю, ты мне говорил, - ответил Пастухов.
   - Может быть, они уже прибыли в батальон.
   - Будем надеяться, - коротко заметил Пастухов и неожиданно спросил: Послушай, майор, ты с комиссаром дивизии еще раньше был знаком?
   - Да, - коротко ответил Звягинцев.
   - Еще на гражданке?
   - Да, - повторил Звягинцев и, уступая внезапной внутренней потребности, добавил: - У него дочь к немцам попала. Поехала на каникулы и...
   Он умолк.
   - Ты и ее знал? - спросил Пастухов.
   - Да. Знал.
   - У меня вот... тоже... - сказал Пастухов, - отец и мать... старики... в Минске остались...
   Звягинцев поднял голову. Он слышал об этом от Пастухова впервые.
   - Но... но как же так? - спросил он, чувствуя, что слова его звучат нелепо. - Ты же ни разу об этом не говорил!
   - Разве? - пожал плечами Пастухов. - Ну... может, и не говорил...
   Всходило солнце. Из бесформенной лесной чащи постепенно выступали отдельные деревья, стали видны низкие заросли кустарника, чахлая трава...
   - Попробуем определиться, майор, - сказал Пастухов, переходя от дерева к дереву и внимательно осматривая поверхность коры. - Все относительно ясно, - деловито произнес он, - нам следует держаться больше к западу, значит, туда. - Он махнул рукой, указывая направление. - Давай решать проблему передвижения.
   - Вряд ли я смогу идти, - угрюмо сказал Звягинцев.
   - Сможешь. Раз надо - значит, надо. Другого выхода нет. Подъем, товарищ майор!
   И он пригнулся, протягивая ему руку.
   Звягинцев стиснул зубы и, опираясь на плечо Пастухова, поднялся, нерешительно сделал шаг.
   - Ну как? - озабоченно спросил Пастухов.
   - Кажется, могу идти, - неуверенно ответил Звягинцев.
   ...Они медленно двигались, как им казалось, на юго-запад, уверенные, что не больше десяти километров отделяют их от места расположения батальона.
   Звягинцев с трудом переставлял ноги. Пастухов поддерживал его, почти тащил на себе.
   Звягинцев думал о том, что и Пастухов долго не выдержит, однако тот, казалось, не чувствовал усталости.
   Они шли долго.
   У маленького, выбивающегося из-под коряги родничка остановились и напились холодной прозрачной воды. Потом снова двинулись в путь. Часа через полтора откуда-то сзади до них донеслись звуки далекой перестрелки.
   - Это на участке ополченцев, - сказал, прислушиваясь, Звягинцев.
   - Видимо, там, - согласился Пастухов.
   Звягинцев почувствовал, что боль в ноге снова усилилась. Как назло, почва стала рыхлой, местами вязкой, болотистой.
   Пастухов спросил:
   - Хочешь немного отдохнуть?
   - Я еще могу идти, - упрямо сказал Звягинцев, чувствуя, что рука его, обхватывающая плечо Пастухова, онемела.
   - Ты можешь, а я - нет, - сказал Пастухов. - Устал. Посидим малость.
   Бережно поддерживая Звягинцева, он помог ему опуститься на землю. Потом пощупал сквозь разрез в голенище повязку и сказал:
   - Кровь не идет. Запеклась. Везучий ты человек.
   Звягинцев невесело усмехнулся. Он понял, что эту остановку Пастухов сделал ради него и о ране говорил столь бодро тоже ради него.
   Пастухов посмотрел на свои ручные часы и спросил:
   - Сколько на твоих, майор?
   Звягинцев отдернул рукав гимнастерки.
   - Одиннадцать.
   - Вот и на моих без трех. Предлагаю прилечь здесь до двенадцати. Потом проверим, правильно ли идем.
   Пастухов был прав. Конечно, в их положении самым разумным было дождаться, пока солнце достигнет полуденного зенита, и тогда уточнить направление.
   "А что потом? - с горечью подумал Звягинцев. - Когда мы двинулись в путь, было около пяти утра... Сейчас одиннадцать. И за это время мы прошли не больше четырех-пяти километров. Даже если мы движемся в абсолютно правильном направлении, это значит, что идти нам осталось примерно столько же".
   Звягинцев понимал, что не сможет пройти и одного километра. Теперь нога не просто болела, - казалось, ее жгут на костре, так охватило ее огнем...
   Он закрыл глаза, чтобы не видеть окружающего их густого леса, преграждающих путь коряг, сомкнутых ветвей. Жар в ноге все усиливался.
   "Не прислушиваться, не думать о ране, не думать о предстоящем пути, ни о чем не думать!" - мысленно внушал себе Звягинцев. Он попытался представить, что кругом снег, что нога его лежит на льду...
   - Который час? - спросил он, открывая глаза.
   - Без двадцати двенадцать, - ответил Пастухов. - Ты немного задремал. Сейчас уточним направление и двинемся.
   - Я не смогу идти!
   - Сможешь, - жестко ответил Пастухов.
   Но Звягинцев вдруг отчетливо понял, что действительно не сможет пройти и нескольких шагов и никакие усилия воли, никакая поддержка Пастухова ему не помогут.
   - Вот что, старший политрук, - сказал он твердо. - Когда ночью ты отказался выполнить мой приказ, в этом, может быть, был какой-то смысл. Но теперь смысла нет. Я говорю тебе это серьезно. У меня плохо с ногой. Совсем плохо. Я не смогу идти. Один ты доберешься до батальона за час, самое большее за два. И тогда пришлешь за мной бойцов. У тебя есть нож, сможешь делать засечки по дороге. Вернетесь сюда с носилками. Пять километров по лесу ты меня все равно не протащишь. Кроме того, никто, кроме меня или тебя, не может сообщить Суровцеву, о чем мы договорились в штабе дивизии. Я знаю, что тебе трудно сделать то, о чем я прошу. Но ты обязан. В конце концов, это и для меня единственное спасение. У меня может начаться и гангрена. Если ты сейчас пойдешь, то к вечеру сможешь вернуться за мной с бойцами. Ясно? А теперь ты найдешь поблизости хорошее укрытие, замаскируешь меня ветками и пойдешь один. Ну, решено?..
   Пастухов ничего не ответил. Он встал, задрав голову к небу. В просвет между деревьями солнца не было видно, но лучи его отвесно падали на кроны деревьев, и листья там, наверху, стали ярко-зелеными.
   Пастухов расстегнул ремешок часов, положил их на ладонь и, медленно поворачивая, направил часовую стрелку к солнцу, потом глухо сказал:
   - Малость сбились... Надо забирать севернее...
   - Ну вот! - скорее обрадованно, чем с сожалением, воскликнул Звягинцев. - Значит, надо делать еще крюк! Не теряй времени, Пастухов, иди! Чем скорее ты пойдешь, тем быстрее вернешься обратно за мной.
   Несколько минут длилось молчание. Звягинцев видел, что Пастухов мучительно старается взвесить, рассчитать все "за" и "против". Наконец, ни слова не говоря, он шагнул в чащу и исчез.
   Через полчаса он вернулся, держа в руках наполненную чем-то пилотку.
   - Значит, решим так, - сухо и деловито произнес он. - Здесь, метрах в десяти, есть ручей. Устрою тебя там. Захочешь пить - вода рядом. Здесь, он тряхнул пилотку, - ягода. Кисленькая. Гонобобель называется. Говорят, питательная. До вечера продержишься. К вечеру я вернусь. А теперь давай подниматься.
   Он помог Звягинцеву встать.
   Те несколько метров, которые Звягинцев прошел, волоча свою огнем горящую ногу, показались ему бесконечными. Он был весь мокрый от пота, когда Пастухов уложил его в узкую лощинку, в которую уже были набросаны трава и ветки деревьев. Рядом протекал маленький ручеек.
   Пастухов высыпал ягоды рядом - так, что Звягинцев легко мог дотянуться до них рукой. Ноги и туловище его он укрыл ветвями. Потом выпрямился и сказал:
   - Теперь слушай, Алексей. - Он впервые назвал Звягинцева по имени. - К вечеру я вернусь. Вернусь, чего бы это ни стоило. Ни в коем случае не меняй место. И будь спокоен. Лежи и ни о чем не думай. Понял? Со мной будут и бойцы с носилками и санинструктор. Прощаться не стану. Как говорится, до скорого. Если сможешь - засни. И запомни: все будет в порядке. Это я тебе говорю!
   Звягинцев проводил взглядом широкую спину Пастухова и, когда тот исчез меж деревьев, еще долго прислушивался к треску валежника под его ногами и к шорохам раздвигаемых веток.
   Наконец все затихло. Теперь Звягинцев слышал лишь тихое журчание ручейка да шум деревьев, когда налетал ветер.
   Он вытащил из кобуры пистолет "ТТ", проверил обойму, вогнал в ствол патрон, снял о предохранителя и положил пистолет рядом на траву.
   Как ни странно, но, оставшись один, Звягинцев несколько успокоился, главной его тревогой была тревога за батальон, и, отправив туда Пастухова, он сразу почувствовал облегчение. Он снова попытался рассчитать расстояние, отделяющее его от батальона, чтобы хоть приблизительно определить, когда доберется туда Пастухов. Выходило, что самое позднее часа через три. Сейчас двадцать минут первого. Это значит, что в три, скажем, в четыре Пастухов будет на месте. Часам к девяти, то есть еще засветло, он должен вернуться обратно. В батальоне он возьмет карту и компас и обратный путь сможет проделать гораздо быстрее.
   До слуха Звягинцева вновь донеслась далекая ружейная и пулеметная стрельба. Он встревоженно поднял голову, стараясь определить, откуда доносились звуки перестрелки, и несколько успокоился, убедившись, что стреляют где-то на юге.
   Звягинцев стал смотреть на небо в просвет между деревьями. Оно было ослепительно-голубым, безоблачным. Казалось, мир и спокойствие царили вокруг, и только глухо доносившаяся далекая перестрелка напоминала, что где-то идет война и каждую минуту умирают люди.