Чаковский Александр Борисович. Блокада (Книга 2)

   И горькая мысль снова овладела Валицким. Почему же так случилось, что он не может найти своего места, не знает, чем помочь родному городу в эти грозные дни?
   До сих пор, страдая от изолированности, в которой он оказался, как был уверен, не по своей вине, Валицкий убеждал себя, что он пусть одиноко, но с достоинством и честно делает свое дело. Но теперь все обстояло иначе. Теперь он не имея права оставаться в стороне. Все его старые обиды заглушило, отодвинуло на задний план, в тень, сознание, что тупая, мрачная, жестокая сила угрожает всему тому, что является для него, Валицкого, самым дорогим.
   Жажда участия в надвигающихся грозных событиях переплеталась в сознании Валицкого с самолюбивым стремлением доказать тем, кто недооценивал его, на что он способен.
   Отказавшись уехать из Ленинграда, Валицкий уже сделал свой первый шаг в этом направлении.
   Но каким должен быть второй?..
   Федор Васильевич поспешно отошел от газетной витрины. Ему вдруг показалось, что окружающие его люди смогут услышать так неожиданно нахлынувшие на него мысли.
   Но нет, эти мысли не были неожиданными. С того момента, как ему так категорически предложили покинуть город - нет, еще раньше, после разговора с Осьмининым, когда тот отмахнулся от своего старого друга, сказав, что "занят", "очень занят", - Валицким все сильнее овладевала мысль о бессмысленности своего существования.
   Он гнал от себя эту мысль, но каждый раз она снова и снова возвращалась к нему. Он пытался убедить себя, что "и это пройдет", что и теперь он сумеет остаться самим собой, но уже понимал, какой наивной и даже жалкой выглядит его претензия на фоне разворачивающихся грозных событий.
   Ну хорошо, он отстоит свое право остаться в Ленинграде. Но зачем? Что будет он делать, если не покинет города? Об армии ему нечего думать: он снят с военного учета много лет назад и даже не помнит, где его военный билет...
   Что же он будет делать? По-прежнему консультировать архитектурные проекты? Но кому сейчас придет в голову заниматься новым строительством? Не до того.
   "Ну хорошо, - продолжал свой диалог с самим собой Валицкий, - в конце концов, я не один. В городе тысячи, десятки тысяч людей моего возраста. Не может же быть, чтобы они все уехали. Васнецов сказал, что эвакуируют тех, кто представляет особую ценность. Ну, а остальные?.."
   Мысль о том, что "особая ценность" его, Валицкого, ныне официально признана, все же льстила ему. Он попытался сосредоточиться именно на этой мысли, но тщетно. Ему не удавалось раздуть этот чуть тлеющий, чуть согревающий его изнутри огонек. Он понимал, что успокоится лишь тогда, когда найдет свое место, докажет тем, кто пренебрегал им все эти годы, этому Рослякову, тому же Васнецову - нет, не только им, но и тем, кто уверен, что он, Валицкий, может быть только таким, каким он был, Осьминину, сыну своему, наконец, что способен не только рассуждать, но и действовать.
   В небольшом, примыкающем к дому скверике люди рыли укрытие. Человек двадцать мужчин и женщин, пожилых и молодых, стояли уже по грудь в траншее, энергично копали землю лопатами, наполняли ею ведра, которые затем передавали по цепочке наверх. Землю ссыпали тут же, неподалеку, а пустые ведра, передаваемые по цепочке, снова исчезали в траншее.
   Валицкий остановился, несколько минут сосредоточенно глядел в глубь траншеи и вдруг крикнул:
   - Прекратите!
   Поглощенные своим делом, люди до сих пер не замечали Валицкого, но теперь, привлеченные его внезапным резким выкриком, прекратили работу и, как по команде, подняли головы. Сначала на их лицах отразилось недоумение, потом появились улыбки.
   Валицкий и впрямь выглядел комично на фоне этих полураздетых - их пиджаки, сорочки и кофты лежали тут же, сложенные горкой, - людей.
   Один из тех, кто стоял в цепочке - пожилой коротконогий мужчина с волосатой грудью, - добродушно спросил:
   - В чем дело, гражданин?
   Валицкий терпеть не мог, когда его называли "гражданином". Он считал, что это слово предназначено для очередей, домоуправлений и милиционеров и обращаться с ним можно только к обывателю. При слове "гражданин" он всегда вспоминал персонажей Зощенко.
   - Кто вам разрешил копать здесь эту... яму?! - сердито спросил он.
   Улыбки исчезли с лиц. Теперь люди смотрели на Валицкого неприязненно и подозрительно.
   - Здесь нельзя копать! - продолжал Валицкий, видимо не замечая впечатления, которое производит на людей и своей внешностью и своими словами. - Кто вам это разрешил? - еще громче повторил он.
   Стоящие на краю траншеи люди поставили на землю свои ведра и стали медленно приближаться к Валицкому.
   - Да вы кто такой будете? - спросил мужчина с волосатой грудью, меряя Валицкого взглядом с головы до ног - от его седой, похожей на нимб шевелюры до хорошо начищенных туфель.
   - Это не ваше дело! - ответил Валицкий. - Вопрос не в том, кто я такой, а в том, что ваша работа есть не что иное, как... вредительство!
   Теперь Валицкий стоял плотно окруженный раздраженными, взмокшими от пота людьми.
   - Это кто - мы вредители? - спросил, задыхаясь от гнева, волосатый. Он, видимо, был здесь за старшего. - А ну, предъяви документы! - крикнул он и протянул руку.
   Обращение на "ты" - это было уж слишком для Валицкого.
   - Прошу не тыкать! - взвизгнул он. - Я...
   - А ну, Василий, сбегай за милиционером, - повелительно сказал волосатый, обращаясь к парню в матросской тельняшке и закатанных до колен брюках.
   Но оказалось, что милиционер был тут как тут. Он неожиданно вырос перед Валицким, оглядел его и спросил:
   - В чем дело?
   Люди наперебой стали объяснять милиционеру, что произошло, он выслушал их и, обратившись к Валицкому, строго сказал:
   - Документы!
   Сознавая, что он попал в глупую, неприятную историю, и вспомнив, что никаких документов он с собою, как обычно, не захватил, Валицкий произнес растерянно:
   - При чем тут документы?! Это же нелепо...
   - Тогда пройдемте, - еще строже сказал милиционер и решительно потянулся к плечу Валицкого. Тот отшатнулся, как от удара, и закричал:
   - Вы, вы не имеете права! Я архитектор Валицкий!.. Я... я был в Смольном! Меня товарищ Васнецов принимал!..
   Милиционер опустил руку, недоуменно пожал плечами и неуверенно проговорил:
   - Вы можете наконец объяснить, что происходит?
   - Конечно, конечно, - заторопился Валицкий, уже сознавая, что ведет себя глупо, и стараясь исправить положение, - я сейчас все объясню! Вы поймите: траншея такой глубины будет угрожать этому дому. - Он вытянул руку по направлению к стоявшему рядом зданию. - Это же угроза фундаменту, вам каждый техник, каждый студент подтвердит! Фундамент через некоторое время неминуемо осядет, дом даст трещину, может произойти обвал.
   Сам того не замечая, он схватил милиционера за портупею и все сильнее тянул его по направлению к дому.
   Милиционер наконец мягко высвободил свою портупею из цепкой руки Валицкого и спросил, обращаясь к волосатому:
   - По чьему указанию роете?
   - То есть как это "по чьему"? - обиженно переспросил тот. - Ведь решение есть - рыть укрытия. Нам управхоз задание дал... Все, кто от работы свободные...
   - Вы из какого дома? - спросил милиционер.
   - Да из этого же, вон из этого, - загалдели люди, указывая на тот самый дом, о котором только что говорил Валицкий.
   - Ну, вы смотрите! - победно и даже обрадованно воскликнул Федор Васильевич. - Ведь они свой собственный дом подкапывают! Бог знает что!
   Люди растерянно молчали.
   - Ладно, - наконец решительно сказал волосатый, - прекратить работу, раз такое дело. Я сейчас до райсовета дойду, посоветуемся.
   - Ну, конечно, ну, разумеется, - облегченно и даже обрадованно подхватил Валицкий, - там же есть и техники и архитектор!..
   - Понятно, - сказал волосатый и пошел к горке сложенной одежды.
   - За совет спасибо, - сказал он на ходу, - а только вредителями нас обзывать ни к чему. И в такое время...
   - Вы простите меня, - вырвалось у Валицкого помимо его воли, - но только для специалиста все это так очевидно...
   - Ясно, - примирительно сказал волосатый, натягивая сорочку на свое короткое, широкое туловище, - только среди нас строителей нет. Слесаря есть, бухгалтер имеется, токарь вон тоже есть, - он кивнул в сторону парня, которого посылал за милиционером, - а вот строителей нет. Ладно!
   Он отряхнул от пыли пиджак и надел его.
   - Вопрос исчерпан, товарищ архитектор, можете продолжать следовать, строго, но явно сдерживая улыбку, сказал милиционер и поднес ладонь к козырьку фуражки. - А документ все же надо носить при себе, - добавил он. - Время такое...
   Валицкий пошел дальше. "Боже мой, - думал он, - как глупо, как нелепо я себя веду! Просто трагикомедия какая-то получается... Я совершенно разучился говорить с людьми..."
   Но как ни старался Валицкий убедить себя, что ощущение неловкости и даже стыда, которое он испытывал, имеет единственной причиной только что происшедший эпизод, дело было не в нем, а в том главном, что занимало сейчас все мысли Федора Васильевича, - в неясности будущего, в нерешенности вопроса, что же ему делать дальше.
   Теперь Валицкий шагал по Невскому. Он видел, как роют траншеи в сквере перед Пушкинским театром, и ему казалось, что все, все люди, которые встречаются ему на пути, уже нашли свое место, уже знают, как им жить и что делать. Все, кроме него.
   Неожиданно ему в глаза бросилось большое объявление:
   ЗАПИСЬ В ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ БАТАЛЬОН.
   Объявление было приклеено прямо к гранитной стене большого старинного здания.
   "Как все просто обстоит для тех, кто молод", - с горечью подумал Валицкий. И ему вдруг нестерпимо захотелось посмотреть на тех, кто записывается в этот батальон. Он сам не знал, почему.
   Со смешанным чувством горечи и любопытства Федор Васильевич вошел в широкий подъезд и стал медленно подниматься по мраморной лестнице. На первой же площадке он увидел новое приклеенное к стене объявление - лист писчей бумаги, на котором тушью было выведено:
   ЗАПИСЬ ДОБРОВОЛЬЦЕВ В КОРИДОРЕ НАПРАВО.
   Широкая стрелка указывала направление.
   Валицкий вошел в длинный, освещенный тусклым электрическим светом коридор. В конце его толпились люди. Валицкому захотелось подойти поближе, он уже сделал несколько шагов к ним, но вдруг подумал, что и эти люди будут на него смотреть, как на музейный экспонат. Он повернулся и пошел назад, миновал лестничную площадку и направился в противоположный коридор. Там было пустынно.
   Валицкий встал лицом к стене и, озираясь, украдкой, боясь, чтобы кто-нибудь не застал его за этим занятием, поспешно развязал галстук-"бабочку" и сунул его в карман. Затем так же торопливо снял пиджак, жилетку, свернул ее в комок, снова надел пиджак и расстегнул воротник сорочки. Попробовал сунуть скомканную жилетку в карман пиджака, но она туда не влезала. Тогда он зажал сверток под мышкой, снова воровато огляделся и широкими шагами направился обратно, туда, где стояли люди.
   Очередь тянулась к небольшому столу, за которым сидел пожилой военный с двумя прямоугольниками в петлицах. К своему удивлению, Валицкий увидел, что состояла очередь совсем не из молодых людей, а скорее из пожилых.
   Валицкий подошел к ним. И в этот момент стоявший к нему спиной человек невысокого роста, в чесучовом пиджаке обернулся и сказал:
   - Я буду перед вами, товарищ. Скоро вернусь. Если отлучитесь, предупредите того, кто за вами будет...
   Валицкий успел разглядеть его морщинистое лицо и щеточку седых усов. В следующую минуту он уже увидел его спину - тот торопливо шагал по коридору к выходу.
   Валицкий хотел было крикнуть ему вслед, что он сейчас уйдет, что он вообще здесь случайно, но человек в чесучовом пиджаке был уже далеко, и к тому же Федору Васильевичу не хотелось привлекать к себе внимание стоявших в очереди людей. Он нерешительно потоптался на месте, ожидая, пока кто-нибудь встанет за ним. Вот тогда можно будет предупредить, что тот, в чесучовом пиджаке, вернется, а самому спокойно уйти. Но, как назло, никто не подходил.
   Он стал смотреть в спину стоящего перед ним узкоплечего человека, и тот, должно быть, почувствовал на себе его взгляд, обернулся, поправил очки на носу, оглядел Валицкого с головы до ног и неожиданно спросил:
   - А вы кто будете по специальности?
   Валицкий уже был готов сказать привычное: "Архитектор", но в последнюю секунду вдруг передумал и ответил: "Инженер-строитель", что было в общем-то недалеко от истины.
   Он произнес это так громко, что стоящие впереди люди обернулись.
   - У вас, конечно, есть военная специальность? - снова спросил человек в очках.
   - Гм-м... разумеется, - ответил Валицкий. Ему безотчетно хотелось продлить иллюзию своей причастности к этим людям, к тому делу, ради которого они пришли сюда.
   - А вот я счетовод, - сказал человек в очках. - Как выдумаете, запишут меня?
   - Я же вам уже разъяснял, папаша, - вмешался молодой голос, - в добровольцы зачисляют не по специальности. Здесь люди нужны. Конечно, если есть военная профессия, то лучше. Я, например, командиром взвода на действительной служил.
   Валицкий присмотрелся к говорившему. Это был сухощавый парень лет двадцати пяти, высокий и с впалой грудью.
   - Почему же, позвольте узнать, вас не призвали теперь? - спросил он и подумал об Анатолии.
   Ему показалось, что парень смутился.
   - Ждать не хочу! - сказал тот резко и даже с вызовом.
   - Первым в Берлин желает попасть! - вмешался в разговор еще один из стоящих в очереди людей - мужчина средних лет, лысый и с маленьким чемоданчиком в руке.
   - Судя по сводкам, до Берлина еще далеко! - вырвалось у Валицкого помимо его воли, и уже через мгновение он интуитивно почувствовал, как между ним и остальными людьми образовалась невидимая стена отчуждения. Ему захотелось немедленно пробить, сломать ее. Он сказал неуверенно:
   - Впрочем, наши войска от Перемышля и до Черного моря прочно удерживают границу...
   Этого оказалось достаточно, чтобы примирить с ним людей, всем своим существом жаждущих ободряющих известий.
   - Очевидно, там укрепления у нас сильные, - сказал человек в очках.
   - Дело не в укреплениях, - возразил парень с впалой грудью. - Линия Маннергейма считалась неприступной, однако ее прорвали. Дело в людях...
   - Нет, не скажите, - не сдавался счетовод, повышая голос. Общеизвестно, что фортификации, - он отчетливо и подчеркнуто произнес это слово, - играют большую роль в современной войне. Вот вы, - обратился он к Валицкому, - как инженер-строитель, должны знать...
   - Кто здесь инженер-строитель? - неожиданно раздался громкий, всеподчиняющий голос.
   Прошла секунда-другая, и люди расступились, образуя широкий проход, в конце которого стоял стол, а над столом, чуть приподнявшись, навис военный о двумя прямоугольниками в петлицах.
   - Кто из вас инженер-строитель? - снова настойчиво спросил он.
   - Вот, вот этот товарищ! - раздались рядом с Валицким голоса.
   - Прошу подойти сюда, - требовательно сказал майор, обращаясь теперь уже непосредственно к Валицкому.
   Растерянный, нерешительно шагая, Федор Васильевич приблизился к столу.
   - Вы инженер, товарищ? - спросил майор.
   - Собственно, я архитектор... - начал было Валицкий.
   - Но со строительным делом знакомы? - прервал его майор.
   Подобного невежества Валицкий перенести не мог.
   - Было бы вам известно, что любой грамотный архитектор... - начал было он, но майор и на этот раз прервал его:
   - Ясно. Где работаете?
   - В архитектурном управлении.
   - Сколько вам лет?
   Валицкий почувствовал, как загорелось его лицо.
   - Пятьдесят шесть, - неуверенно ответил он, убежденный, что его ложь немедленно станет очевидной.
   - Хорошо, - не выказывая никакого удивления, сказал майор, - попрошу ваш паспорт.
   Валицкий стоял, сгорая от стыда и растерянности. Что, что сказать этому военному? Что не собирался никуда записываться? Что зашел сюда случайно, из любопытства? Что ему не пятьдесят шесть, а шестьдесят пять?
   - Я... я не захватил с собой паспорта, - пролепетал он.
   - Как же так? - укоризненно покачал головой майор. - Идете вступать в добровольцы и не берете с собой документов? Где проживаете? Ваша фамилия, адрес?..
   Будучи еще не в силах собраться с мыслями, Валицкий покорно отвечал на вопросы майора и видел, как тот вписывает в широкий разграфленный лист бумаги его фамилию и адрес.
   - Пока все, - сказал майор, осторожно кладя ручку рядом с чернильницей. - Я записал вас условно. Когда пришлем повестку, явитесь с паспортом и военным билетом. - Он помолчал мгновение и сказал с усталой улыбкой: Спасибо. Строители будут очень нужны. Следующий! - объявил он уже громко.
   Точно в оцепенении, все еще судорожно сжимая под мышкой скомканную жилетку, Валицкий медленно спускался по широкой мраморной лестнице, ничего не слыша и никого не видя вокруг.
   "Какая глупость, я сыграл недостойную комедию! - думал он. - Это же нелепость, бред какой-то! Ведь когда узнают, сколько мне на самом деле лет..."
   Он ругал себя за то, что впутался в эту историю, обманул человека, занимающегося важным, серьезным делом, чувствовал себя школьником, по-детски нелепо совравшим учителю.
   Валицкий шел домой и думал о том, что необходимо перехватить повестку. Но как? Он ведь никогда не выходил на звонок к двери. Ее обычно открывала домработница, иногда жена или Анатолий, если был дома. Что будет, если им в руки попадет эта повестка? Глупо, смешно. Жена испугается...
   Федор Васильевич представил себе, что в течение ближайших дней должен был прислушиваться к каждому звонку, к каждому шороху за дверью и бежать в переднюю, как мальчишка, как гимназист, ожидающий любовного письма.
   "Мальбрук в поход собрался!.." - с горькой иронией подумал он.
   Он был уже у подъезда, когда вспомнил о своем нелепом виде, в расстегнутой рубашке, со скомканной жилеткой под мышкой. Вошел в подъезд, огляделся и стал торопливо снимать пиджак...
   5
   В начале второй недели войны как Главному командованию в Москве, так и военным и партийным руководителям в Смольном стали ясны ближайшие намерения немцев относительно Ленинграда. Понять эти намерения помогла интенсивная разведка, опросы пленных и прежде всего действия самих немцев, которые, форсировав Западную Двину, двигались на север теперь уже ярко выраженными группировками: одна из них, наиболее мощная, устремилась на Псков, другая - на Таллин.
   Но понять намерения немцев еще отнюдь не значило предугадать их конкретные шаги. Развивая наступление, враг мог ударить на Лугу, в центр обороны, или по ее западному краю - на Кингисепп, мог попытаться прорвать восточные оборонительные рубежи в районе Новгорода. Наконец, не исключалось, что главную роль в захвате Ленинграда немцы все же отвели тем своим и финским войскам, которые концентрировались на северной границе, тем более что Маннергейм, хорошо помнивший недавние уроки, полученные от Красной Армии на Карельском перешейке, и поэтому в течение первых четырех дней после вторжения немцев трусливо выжидавший дальнейшего хода событий, теперь решил, что настал и его час: 26 июня Финляндия объявила войну Советскому Союзу. А спустя еще три дня командующий 14-й армией, охранявшей советские границы на севере, доложил в Смольный, что на Мурманском направлении в три часа утра враг после ряда воздушных налетов и мощной артиллерийской подготовки перешел в наступление.
   Теперь уже большая часть ленинградских предприятий переключилась на производство военной продукции. Пять заводов начали выпускать артиллерийские орудия, одиннадцать - минометы.
   В считанные дни на заводах, фабриках, в мастерских, кустарных артелях, занятых до этого выпуском продукции сугубо мирного характера - от турбин и станков до примусов и детских игрушек, научились ремонтировать танковые двигатели и авиационные моторы, производить корпуса снарядов, мин и авиабомб, огнеметы и армейские радиостанции.
   Если в конце июня в предполье Лужской оборонительной полосы работы вели лишь выдвинутые к реке Плюссе кадровые инженерные и саперные части, то уже в первых числах июля по призыву Смольного на строительство оборонительных рубежей двинулись десятки тысяч жителей Ленинграда, Луги и прилегающих к ним городов и сел.
   Однако не ждал и враг.
   Пятого июля Остров, расположенный в трехстах километрах к юго-западу от Ленинграда, был взят немцами. Надежды на свежую дивизию, которую Ставка перебросила из глубины страны, не оправдались, - едва выгрузившись в самом начале июля в районе Острова, она попала под ожесточенные удары немецкой авиации и танков и отошла, так и не успев занять намеченные позиции.
   Опасность, грозящая Ленинграду, стала вырисовываться еще яснее. И новые десятки тысяч ленинградцев устремились к реке Луге. Теперь уже свыше двухсот тысяч человек работали на строительстве оборонительных рубежей рыли траншеи и противотанковые рвы, строили доты и дзоты, устанавливали лесные завалы и надолбы, а поезда и автомашины ежедневно перебрасывали туда все новых и новых людей, старых и молодых, мужчин и женщин - всех, кто был способен держать в руках лом, кирку, лопату.
   И все же строительные работы были еще далеки от завершения.
   На следующий день после взятия немцами Острова не сумевшая отстоять его дивизия вместе с бойцами Островского истребительного батальона и отрядов городского партийного актива попыталась отбить город. Но тщетно. Немцы значительно превосходили наши части в численности и вооружении. Ни мужество советских бойцов, ни их готовность стоять насмерть не смогли изменить положения. Танковые соединения немцев рвались вперед.
   И хотя отдельным нашим подразделениям то тут, то там удавалось замедлить стремительное продвижение врага, остановить его они не смогли.
   В соответствии с новыми указаниями Ставки на ближних подступах к Ленинграду началось сооружение еще одной зоны обороны. Военный совет фронта, идя на огромный риск, снял с северного - Петрозаводского направления и с Карельского перешейка две стрелковые и танковую дивизии и бросил их на Лужское направление.
   Однако положение оставалось угрожающим именно здесь, потому что именно сюда, к Луге, рвались теперь немецкие войска.
   Луга! Это слово сотни раз повторялось в те дни в Смольном, где теперь размещались не только обком и горком партии, но и Военный совет, и на площади Урицкого, в старинном, полукругом расположенном здании, где работал штаб фронта.
   Там, на реке Луге, теперь уже полмиллиона ленинградцев работали не покладая рук. Немецкие самолеты бомбили их день и ночь. Люди укрывались тут же, в только что вырытых ими траншеях и окопах, и снова брали в руки ломы и лопаты, едва затихал гул самолетов.
   Они уже знали размеры народного бедствия, знали, что горят, стонут под немецкой бронированной пятой Белоруссия, Литва и Латвия, часть Украины. Они знали, что фронт проходит теперь у Житомира, Проскурова, Могилева-Подольского, по красным от крови рекам Прут и Дунай. Они видели воочию, как отступает Красная Армия, потому что днем и ночью по оставленным в минированных полях проходам шли с юго-запада на север отступающие части Северо-Западного фронта.
   Люди старались не видеть, не замечать тех, кто отступал. Кинув на них взгляд горечи и осуждения, строители тут же опускали головы и еще сильнее вонзали в землю свои лопаты, кирки и ломы.
   Работали под вражескими бомбами, под грозами и ливнями по двадцать часов в сутки. Успеть закончить работы до подхода врага! Не допустить его к порогу Ленинграда! На этом сконцентрировались сейчас мысли, воля, вся жизнь тех, кто меньше двух недель тому назад мирно трудился в родном городе и от кого ныне во многом зависела судьба Ленинграда.
   К началу июля батальон, находящийся в распоряжении майора Звягинцева, выполнил свою задачу. Участок земли в тридцать километров по фронту и пятнадцать в глубину превратился в огромную ловушку для неприятельских войск. А на левом фланге этого участка были скрыты под землей тяжелые фугасы, которые в любую минуту могли быть взорваны по радио. Только узкий, в километр шириной, коридор временно оставался свободным для прохода отступающих с юга и юго-запада советских частей и спасающегося от немцев гражданского населения. Все остальное пространство было густо заминировано, проезжие дороги разрыты или перегорожены лесными завалами, и мины, мины подстерегали вражеский танк или автомашину при любой попытке объехать препятствие.
   Когда батальон прибыл сюда, в район Струг Красных, в тылу его царила тишина. А сейчас там работали десятки тысяч строителей. Пустынно и тихо было тогда и на флангах батальона. Теперь на всем протяжении реки Луги, от Финского залива и почти до озера Ильмень, кипела работа: саперные и инженерные части делали на своих участках то же, что и батальон Звягинцева.
   И к концу первой недели июля войска, которые Военный совет Северного фронта сконцентрировал на центральном участке Лужского направления, имели перед собой не только оборонительные сооружения, но и густо минированное предполье.
   Что касается Звягинцева, то он выполнил и вторую часть возложенной на него задачи. Вместе с замполитом Пастуховым и несколькими бойцами-коммунистами он заложил неподалеку от города Луги, в пунктах, указанных на карте, запасы взрывчатки на случай, если здесь придется действовать партизанам...
   Всю дорогу из леса обратно в штаб батальона Звягинцев и Пастухов ехали молча.
   Проводив Звягинцева до его палатки, Пастухов сказал:
   - Что ж, товарищ майор, очевидно, вы сейчас будете писать донесение, а я пойду к бойцам.
   - Погоди, Пастухов, - хмуро ответил Звягинцев, - донесение написать успею. Зайди.