Страница:
"Мертвое тело" - 86.
"Мечты" - 151, 717.
"Моя жизнь" - 368, 139, 760.
"Мужики" - 262, 277, 300, 303, 368, 519, 529, 716, 729, 739, 740, 760.
"На подводе" - 304, 368, 738, 758.
"На пути" - 138, 714.
"Налим" - 87.
"Невеста" - 581, 779, 795.
"Невинные речи" - 114, 711, 762.
"Недоброе дело" - 87.
"Ночью", см. "В море".
"О вреде табака" (1886) - 162, 163, 718.
"О вреде табака" (1902) - 718.
"О любви" - 271-274, 278 284, 291, 292, 730.
"От какой болезни умер Ирод" - 790.
"Огни" - 83, 144, 715.
"Остров Сахалин" - 198, 598, 670, 722, 736.
"Павлин в вороньих перьях", см. "Ворона".
"Палата № 6" - 144, 364, 365, 559, 715.
"Пассажир 1 класса" - 154, 718.
"Пестрые рассказы", сб. - 84, 105, 114, 135, 136, 140, 144, 145, 162, 163, 297, 473, 475, 710, 713, 732, 767, 782.
"Письмо к ученому соседу" - 791.
"Повести и рассказы", М. 1894 - 234, 249, 728.
"По делам службы" - 577.
"Попрыгунья" - 174-177, 723.
"Почта" - 774.
"Предложение" - 153, 424, 752, 753.
"Припадок" - 525, 737.
[Пьеса] - 415.
"Пьесы", сб. 1897 г. - 753.
"Рассказы", сб. - 158, 718, 732.
[Рецензия] - 709.
"Роман с контрабасом" - 369.
"Сапоги всмятку" - 87.
"Свадебный сезон" - 84.
"Свадьба" - 55, 154, 474, 762.
"Свадьба с генералом" - 154, 762.
"Святою ночью" - 140, 715.
"Сирена" - 86, 173, 720.
"Сказка", см. "Без заглавия".
"Сказки Мельпомены", сб. - 104, 105, 114, 135, 710, 752.
"Скорая помощь" - 369.
"Скучная история" - 215, 216, 534, 774.
"Смерть чиновника" - 87.
Собрание сочинений, изд. Маркса, т. I - 369, 740.
"Соседи" - 728, 754.
"Спать хочется" - 31, 774.
"Степь" - 31, 81, 105, 123, 126, 130, 141, 142, 144, 157, 173, 174, 248, 654, 710, 715, 719, 720.
"Страхи" - 83, 790.
"Студент" - 514, 772.
"Супруга" - 368, 738.
"Тиф" - 534, 774.
"Тоска" - 202, 577, 726, 737.
"Три года" - 523.
"Три сестры" - 84, 384, 393, 394, 396, 397, 400, 439, 440, 441, 444, 445, 452, 479, 487, 504, 505, 531, 535, 596, 696, 741, 745-749, 754, 756, 757, 759, 774, 775.
"Унтер Пришибеев" - 754.
"Устрицы" - 737.
"Умный дворник" - 139, 714.
"Хирургия" - 85, 669, 764, 793.
"Хмурые люди", сб. - 134, /829/ 136, 144, 146, 297, 339, 525, 715, 732, 773.
"Холодная кровь" - 420, 525, 774.
"Чайка" - 240, 241, 244-248, 259, 282, 284-286, 302, 349-351, 354, 356, 357, 361-363, 373-375, 379-381, 387, 420, 434-442, 445, 461, 487, 505, 531, 592, 601, 683, 709, 729, 731, 736, 741, 743-745, 748, 753-757, 764, 772, 796, 797.
"Человек в футляре" - 452.
"Черный монах" - 738, 793.
"Шуточка" - 268, 269, 729.
"Экзамен на чин" - 86.
Чехов Владимир Митрофанович (1874-1949) - двоюродный брат Чехова, зубной врач - 124.
Чехов Георгий Митрофанович (1870-1943) - двоюродный брат Чехова, служащий таганрогского морского порта и затем черноморско-азовского пароходства - 124.
Чехов Егор Михайлович (1801-1879) - дед Чехова, крепостной помещика А.Д.Черткова. В 1841 году выкупился на волю - 80, 82, 123.
Чехов Иван Павлович (1861-1922) - брат Чехова, педагог - 76, 78, 79, 84, 86-88, 93, 115, 119, 124, 154, 173, 319, 423, 425, 708, 718, 770, 781, 783.
Чехов Митрофан Егорович (1836-1894) - дядя Чехова - 123, 713.
Чехов Михаил Егорович - дядя Чехова - 123, 124.
Чехов Михаил Павлович (о нем на стр. 708) - 75-97, 110, 119, 124, 126, 137, 139, 141, 152, 174, 318, 319, 425, 476, 537, 705, 708, 711, 726, 737, 760, 762, 782, 788, 792.
"Антон Чехов и его сюжеты" - 708.
[Биографический очерк о Чехове] - 708.
"Вокруг Чехова" - 706, 708, 762, 793.
"Очерки и рассказы" - 708.
Чехов Николай Павлович (1859-1889) - брат Чехова, художник - 49, 66, 78-80, 82, 84, 93, 100, 101, 107, 109, 124-126, 133, 135, 152, 155, 168, 170, 181, 185, 425, 536, 599, 708, 717.
"Бедность" - 717.
Чехов Павел Егорович (1824-1898) - отец Чехова - 29, 30-41, 44-54, 56, 59-74, 82, 95, 109, 118, 123-126, 302, 318-320, 425, 530, 587, 711, 721, 729, 734, 772, 796.
Чехов Сергей Михайлович (р. в 1901 г.) - сын М.П.Чехова, художник 708.
Чехова Евгения Яковлевна (1835-1919) - мать Чехова - 37, 38, 41, 45, 47, 50, 62, 64, 65, 76, 78, 84, 118, 124, 125, 128, 131, 132, 139, 140, 185, 302, 318, 319, 423, 425, 426, 513, 522, 527, 530-532, 553, 556, 568, 600, 691, 707, 711.
Чехова Мария Павловна (1863-1957) - педагог и художница. После Октябрьской революции - директор дома-музея А.П.Чехова в Ялте - 78, 84, 87, 95, 110, 118, 122, 124, 126, 127, 129, 140, 156, 179, 180, 189, 190, 257, 283, 292, 305, 318, 320, 344, 356, 360, 374, 377, 389, 402, 423, 425, 426, 447, 470, 471, 522, 530-532, 534, 551, 590, 601, 665, 708, 712, 721-723, 725, 731, 737, 744, 747, 748, 758, 778, 783, 787, 791.
"Из далекого прошлого" - 706, 725, 744.
"Письма к брату А.П.Чехову" - 723, 747.
Чириков Евгений Николаевич (1864-1932) - беллетрист и драматург. После Октябрьской революции эмигрировал за границу - 486, 660.
Читау Мария Михайловна - артистка Александринского театра с 1876 по 1900 год. В пьесе Чехова "Чайка" /830/ исполняла роль Маши. Автор воспоминаний о первом спектакле "Чайки" - 356.
Членов Михаил Александрович (о нем на стр. 788) - 640-642, 705.
"А.П.Чехов и культура" - 789.
"Чехов и медицина" - 789.
Шаврова Елена Михайловна (1874-1937) - писательница - 163, 165, 718.
Шаляпин Федор Иванович (1873-1938) - 471, 485, 765, 770.
Шаповалов Лев Николаевич (о нем на стр. 761) - 468-472, 590, 705, 761, 775.
Шарц Александр Кузьмич (р. в 1906 г.) - педагог-математик. В настоящее время директор Пермской научной библиотеки. Автор более 200 статей о замечательных людях Урала.
"Чехов на Урале" - 790.
Шверер - врач, лечивший Чехова в Баденвейлере - 702, 797.
Шекспир Вильям (1564-1616) - 166, 293, 518, 520, 742.
"Шейлок" ("Венецианский купец") - 685, 796.
Шестов (Шварцман) Лев Исаакович - 520.
"Начала и концы" - 773.
"Творчество из ничего" - 773.
Шехтель Федор Осипович (1859-1926) - архитектор, академик, близкий знакомый Чехова - 162, 170, 373, 713, 742.
Шпажинский Ипполит Васильевич (1844-1917) - драматург - 431.
Шремпф - таганрогский гимназический врач - 81.
Штангеев Ф.Т. - ялтинский врач - 196.
Шувалов Иван Михайлович (1865-1905) - артист провинциальных театров, позднее играл в Александринском театре - 363.
Щеглов (Леонтьев) Иван Леонтьевич (1856-1911) - писатель, близкий знакомый Чехова, состоял с ним в длительной переписке. Автор воспоминаний о Чехове (см. "Чехов в воспоминаниях современников", 1947, 1952 и 1954 гг.) 166, 315, 318, 343, 345, 707, 715, 719, 729, 735, 736, 787, 788.
"В защиту народного театра" - 736.
"Народный театр в очерках и картинках" - 736.
Щепкина-Куперник Татьяна Львовна (1874-1953) - писательница и переводчица. Близкая знакомая семьи Чеховых. Автор воспоминаний о Чехове (См. сб. "Чехов в воспоминаниях современников", изд. 1947, 1952 и 1954 гг.) - 603, 720, 721.
Щербаков Арсений Ефимович - дворник на даче Чехова в Ялте - 531, 543, 568.
Щукин Сергей Николаевич (о нем на стр. 760) - 453-467, 760, 761, 783.
"Глупости Ивана Ивановича" - 462, 761.
Щуровский Владимир Андреевич (1852-?) - московский врач-терапевт - 605, 784.
Эвальд Карл-Антон - немецкий профессор-терапевт - 605.
Эльпе, см. Попов Л.К.
"Эрмитаж" - летний сад и театр в Москве. В помещении "Эрмитажа" начал свою деятельность Московский Художественный театр и занимал его до сезона 1902 года - 446.
Эстергази - майор, действительный виновник преступления, которое было приписано Дрейфусу - 758.
Эфрос Николай Ефимович (1867-1923) - театральный критик - 127. /831/
"Юг" - ялтинская фотография - 609, 611.
Южаков Сергей Николаевич (1849-1910) - публицист либерально-народнического направления - 137.
Южин (Сумбатов) Александр Иванович (1857-1927) - артист и драматург. Народный артист РСФСР. Режиссер и управляющий труппой, а после Октябрьской революции - директор Малого театра - 312, 342, 378, 431-434, 448, 517, 753.
Юрасов Николай Иванович - русский вице-консул в Ментоне - 327, 448, 538.
Яворская Лидия Борисовна (1872-1921) - драматическая артистка - 177, 178, 244.
Якоби Валериан Иванович (1834-1902) - художник - 448.
Яковлев Кондрат Николаевич (1864-1928) - артист театра Корша, позднее Александринского театра - 177, 178.
Яковлев М.П. - главный врач Московской Мариинской больницы - 85.
Ялтинский городской театр - 788.
Ярцев Григорий Федорович (1858-1918) - художник - 608.
Ясинский Иероним Иеронимович (1850-1930) - беллетрист и журналист 779.
"Яузляр" - санаторий в Ялте, находившийся в ведении ялтинского благотворительного общества - 572. /832/
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
1. А.П.Чехов. Фронтиспис.
2. А.П.Чехов. 1879.
3. Мелихово. 90-е годы.
4. А.П.Чехов. 1895.
5. А.П.Чехов. 1897.
6. А.П.Чехов, Д.Н.Мамин-Сибиряк, И.Н.Потапенко, 1896.
7. А.П.Чехов с артистами Художественного театра. 1898.
Стоят. Вл.И.Немирович-Данченко, В.В.Лужский,
О.Л.Книппер, М.Ф.Андреева, А.И.Андреев,
М.П.Николаева, М.Л.Роксанова.
Сидят: Е.М.Раевская, А.Л.Вишневский, А.Р.Артем,
К.С.Станиславский, А.П.Чехов, М.П.Лилина,
И.А.Тихомиров, В.Э.Мейерхольд. 1898.
8. Мелихово. Флигель, в котором была написана "Чайка".
9. Дача А.П.Чехова в Ялте.
10. А.П.Чехов и А.М.Горький на Аутской улице в Ялте. 1900.
11. А.П.Чехов. 1900.
12. А.П.Чехов и Л.Н.Толстой в Гаспре. 1901.
13. А.П.Чехов в кабинете ялтинской дачи. 1899.
14. А.П.Чехов, Е.Я.Чехова, М.П.Чехова, О.Л.Книппер. 1902.
15. А.П.Чехов. Ялта. 1903.
16. А.П.Чехов. 1904.
А.П.ЧЕХОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ (1986)
В сборник вошли наиболее значительные воспоминания из богатейшей мемуаристики об А.П.Чехове - В.Г.Короленко, Л.А.Авиловой, И.H.Потапенко, И.Л.Щеглова, Т.Л.Щепкиной-Куперник, А.М.Горького, И.А.Бунина, А.И.Куприна, представителей Московского Художественного театра Вл.И.Немировича-Данченко, К.С.Станиславского, О.Л.Книппер-Чеховой и др. Впервые включены в сборник воспоминания К.А.Коровина, А.А.Хотяинцевой, В.Л.Книппер-Нардова и др.
Редакционная коллегия: В.Э.Вацуро, Н.К.Гей, Г.Г.Елизаветина,
С.А.Макашин, Д.П.Николаев, А.И.Пузиков,
К.И.Тюнькин
Вступительная статья А.М.Туркова
Составление, подготовка текста и комментарии Н.И.Гитович
Рецензент А.Л.Гришунин \5\
"НЕУЛОВИМЫЙ" ЧЕХОВ
Его знало великое множество людей - родственники и приятели по гимназии, по Московскому университету, по редакциям юмористических журналов, где начал свой путь Антоша Чехонте, совсем малоизвестные и знаменитые литераторы, актеры, художники, а также несчетное число тех, кто соприкасался с Антоном Павловичем по делам и обстоятельствам самого различного рода.
И многим, писавшим о нем, казалось, что они отлично знают Чехова, чуть ли не запанибрата с ним. Перо иных мемуаристов оказывалось сродни палке Ионыча, которой тот, осматривая назначенный к продаже дом, бесцеремонно тыкал во все двери, приговаривая: "Это кабинет? Это спальня? А тут что?"
А вот В.А.Серов, проницательнейший портретист, сказал, что Чехов "неуловим", и считал свой набросок с него неудачным.
"Я увидел самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное лицо, какое только мне приходилось встречать в жизни", - писал А.И.Куприн, тоже убежденно прибавляя, что чеховское лицо "никогда не могла уловить фотография и... к сожалению, не понял и не прочувствовал ни один из писавших с него художников".
С этим не во всем можно согласиться. Художникам с Чеховым и впрямь не повезло. Сам он весьма юмористически отзывался об известном бразовском портрете, что он там словно бы хрену нанюхался. Но среди снимков есть замечательные, которыми нельзя налюбоваться (и которые подтверждают восторженные слова Константина Коровина: "Он был красавец...").
Нечто подобное можно сказать и о многочисленных мемуарных зарисовках и свидетельствах - с той существенной разницей, что тут мощь и живая игра чеховской натуры не просто ощутимы, но и запечатлены в реальной конкретности его поступков, высказываний, отношения к событиям и людям.
Посему читатель не должен удивляться, если, начав вроде бы "за упокой" - со слов о "неуловимости", мы станем далее нередко возглашать "во здравие" многих мемуарных свидетельств, сохранивших для будущих поколений драгоценные черты чеховского облика. \6\
Александр Блок утверждал, что произведения каждого писателя - это "только внешние результаты подземного роста" его души*. Слова эти часто вспоминаешь, думая о чеховской биографии, о его творческом пути.
______________
* Блок Александр. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М.-Л., Гослитиздат, 1962, с. 369-370.
Сам Антон Павлович был до чрезвычайности скуп на какие-либо признания этого рода. Он даже шутливо каялся в том, что страдает своего рода "автобиографофобией".
Дополнительным доказательством этому служит следующий эпизод. После смерти И.И.Левитана С.П.Дягилев в течение нескольких лет упрашивал Чехова написать для журнала "Мир искусства" воспоминания об этом художнике, прекрасно знакомом Антону Павловичу с юных лет. Чехов пообещал, но так ничего и не сделал. Конечно, он был уже тяжко болен. Известную роль могло тут сыграть и его уклончивое отношение к попыткам Дягилева вообще "завербовать" Чехова в сотрудники и даже в редакторы своего журнала. Однако едва ли не главной причиной, почему аккуратнейший Антон Павлович не исполнил своего обещания, вероятней, было то, что, говоря о покойном, Чехову вряд ли бы удалось избежать упоминаний о его однокашнике, своем брате Николае и обо всем чеховском семействе и себе самом.
В одном из писем к Вл.И.Немировичу-Данченко по поводу его прозаических произведений Чехов заметил: "...Вы становитесь все лучше и лучше, и точно каждый год к Вашему таланту прибавляется по этажу".
Пользуясь этим удачным образом, можно сказать, что "закладка фундамента" чеховского характера и таланта осталась волей обстоятельств как бы вне поля зрения писавших о нем.
Отнюдь не только соображения объема объясняют отсутствие в настоящем издании известных воспоминаний Александра Чехова о таганрогском детстве и куда менее известных заметок на эту же тему, написанных рано умершим Николаем. В тех и других есть элемент "сочинительства" или, уж во всяком случае, стилизации, навеянных у Николая Павловича веселыми импровизациями Антоши Чехонте, в "паре" с которым он нередко выступал в журналах 80-х годов, а у Александра - "набитостью" руки на расхожей газетной беллетристике и, быть может, бессознательным желанием использовать сочувственный и слегка сентиментальный интерес читателей начала века к не лишенному горечи детству недавно скончавшегося писателя ("приходилось с грустью и со слезами отказываться от всего того, что свойственно и даже настоятельно необходимо детскому возрасту, и проводить время в лавке, которая ему ненавистна").
Если в других, часто совсем беглых и эпизодических, также не вместившихся в рамки настоящей книги, рассказах современников о Чехове-гимназисте внимание почти неизменно акцентируется на его юморе, \7\ веселости, любительских актерских выступлениях*, то в воспоминаниях старшего брата все эти солнечные блики просыпающегося таланта "заживо" погребены под густыми мрачными красками, слегка напоминающими о подчеркнуто-обличительных полотнах поздних, уже заметно окостенелых в своих приемах передвижников**.
______________
* Исключение составляет, пожалуй, лишь свидетельство И.Я.Шамковича о гневной реакции юного Чехова на пощечину, которую один гимназист дал другому "по идейным соображениям" (ЦГАЛИ). При всей внешней мимолетности этого эпизода он явственно перекликается с позднейшим уничтожающе-брезгливым отзывом Антона Павловича о способности брата Александра дать пощечину "кому бы то ни было и где бы то ни было", а также с едкой репликой Шабельского в пьесе "Иванов" о Львове: "Того и гляди, что из чувства долга по рылу хватит..."
** Между тем И.А.Бунин вспоминал, например, что, рассказав о "проклятом холоде", царившем в отцовской лавке, Антон Павлович прибавлял: "А я все-таки с наслаждением заворачивал эту ледяную свечку в обрывок хлопчатой бумаги". Это сохранившееся в памяти ощущение физического удовольствия от прикосновения к обычным вещам наводит на мысль, что в глазах мальчика сидение в лавке не всегда было лишь постылой обязанностью. Тут, вероятно, существовал и элемент детской "игры в торговлю".
В известной мере перекликается с подобной трактовкой истолкование многочисленными биографами писателя его знаменитого письма к А.С.Суворину. Антон Павлович советовал своему корреспонденту: "Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая..." Предлагаемый сюжет столько раз "пересекается" с реальной биографией самого пишущего, что возникает искушение полностью отождествить их. Однако все-таки маловероятно, чтобы убежденный "автобиографофоб" даже в пору наибольшей близости с Сувориным столь откровенно и достаточно простодушно предлагал в качестве литературного материала свои глубоко личные переживания.
Один из решающих периодов своей жизни - последние гимназические годы в Таганроге - Чехов провел в одиночестве, вдали от постепенно перебравшейся в Москву семьи. И при своем появлении в университетском, а позже литераторском, кругу, откуда исходят первые обстоятельные воспоминания о нем "сторонних" наблюдателей, он предстал перед своими новыми знакомыми, да и отчасти перед домашними, уже во многом определившимся человеком - с огромной выдержкой, необычайной силой воли и целомудренной скрытностью, "неуловимостью". \8\
Даже многие годы спустя, в скупом наброске своей биографии, Антон Павлович умолчал о мотивах, по которым он остановился на профессии врача: "...выбрал медицинский факультет не помню по каким соображениям..."
Это невольно напоминает разговор, происходящий в пьесе "Три сестры":
"Маша... Вы любили мою мать?
Чебутыкин. Очень.
Маша. А она вас?
Чебутыкин (после паузы). Этого я уже не помню".
Ясно, что старый доктор целомудренно оберегает свою тайну - может быть, самое дорогое, что было у него в жизни. И так же, как невозможно принять его слова всерьез, трудно поверить в "забывчивость" Чехова насчет столь важного шага.
Чехову было уже восемнадцать лет, когда умер Некрасов и над его могилой звучали благодарные и восторженные слова. Избежал ли таганрогский гимназист общего увлечения?
"Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко..." - в своей обычной сдержанной манере отозвался Чехов на газетную анкету в 1902 году. Но неизмеримо примечательнее одно вроде бы совсем беглое упоминание в его коротеньком поздравительном письме В.С.Миролюбову (30 декабря 1902 года):
"В "Новом времени" от 24 декабря прочтите фельетон Розанова о Некрасове. Давно, давно уж не читал ничего подобного, ничего такого талантливого, широкого и благодушного, и умного".
Это написано в пору резко отрицательного отношения Чехова к суворинской газете, а к самому В.В.Розанову, в ней сотрудничавшему, он присматривался с недобрым любопытством*.
______________
* "Что у Вас, у хорошего, прямого человека, что у Вас общего с Розановым..." - писал он тому же В.С.Миролюбову годом ранее, 17 декабря 1901 года.
Несомненно, для того, чтобы столь сильное предубеждение поколебалось, статья должна была чем-то сильно тронуть Антона Павловича. И уже хотя бы из-за этого ее стоит внимательно прочесть. "Он, - сказано в ней о Некрасове, - был голосом страны в самую могучую, своеобразную эпоху ее истории, и голосом отнюдь не подпевающим, а любовно шедшим впереди. Идет толпа и поет; но впереди ее, в кусточках, в перелеске (представим толпу, идущую в лесу) идет один певец, высокий тенор, и заливается - поет одну песню со всеми. И ни к кому он не подлаживается, и никто к нему не подлаживается, а выходит ладно".
Уже эти патетические строки, напечатанные в том самом "Новом времени", где и Некрасов и все освободительное движение шестидесятых годов не раз подвергались всевозможным язвительным нападкам, действительно, были крайне неожиданны и не могли не привлечь внимания. \9\
В статье Розанова как бы зазвучали "забытые слова" шестидесятничества: "Легко, свободно, невыразимо могуче Некрасов, как бы захватив пригоршнями две волны, деревенско-мужицкую и школьно-интеллигентную, плеснул их друг на друга, к взаимному оплодотворению, к живому союзу в любви и помощи. Никто столько как он не сделал, чтобы сельская учительница стала другом деревни, ее же другом стал сельский врач: мы говорим, конечно, об идеале, о мечте, которая, однако, влечет за собою огромную действительность..." И, процитировав некрасовское стихотворение "Сеятелям" с его знаменитым финалом ("Сейте разумное, доброе, вечное..."), автор статьи заключал: "Это зовет как знамя - воинов; это годно как флаг развиться над русскою школою"*.
______________
* Розанов В.В. 25-летие кончины Некрасова (27 декабря 1877 - 27 декабря 1902). Новое время, 1902, № 9630, 24 декабря.
Можно представить, с каким особым чувством читал все это Чехов, недавний сельский врач и строитель нескольких школ в Серпуховском уезде! И стоит задуматься: не проясняет ли реакция писателя на эту статью некоторые побудительные мотивы выбора профессии помимо обычно упоминаемого биографами наивного пожелания матери: "...и непременно по медицинскому факультету иди, уважь меня, самое лучшее занятие..."*
______________
* Летопись, с. 36.
Вспоминая о своем решении, Чехов писал, что "в выборе потом не раскаялся". Занятия медициной, по его словам, не только обогатили его знаниями, знакомством с научным методом, но и значительно раздвинули область его наблюдений.
Если уже таганрогская жизнь (и в том числе часы, проведенные в отцовской лавке!) дала ему немалый запас материала, то профессия врача и разъезды, с ней связанные, сталкивали его с самыми разными слоями тогдашнего общества. Позднейшие, запомнившиеся более молодым писателям настоятельные советы Антона Павловича почаще "ездить непременно третьим классом" (в тех самых, впоследствии увековеченных Александром Блоком, зеленых вагонах, где "плакали и пели"), опирались на собственный опыт, хотя, конечно же, далеко не исчерпывали и не "выдавали" всех чеховских средств познания действительности.
И когда читаешь известные воспоминания В.Г.Короленко о веселой готовности молодого Чехова писать о "первой попавшейся на глаза вещи" - хотя бы пепельнице, нельзя не почувствовать, что эта уверенность ("Хотите завтра будет рассказ...") порождается сознанием богатства уже накопленного всевозможного материала, как бы способного немедленно "кристаллизоваться" в литературную форму при малейшем "соприкосновении" с каким-либо предметом или сюжетом.
Кладовые чеховской памяти, чеховского опыта были подобны той сказочно плодородной почве, о которой он юмористически заметил в своих записных книжках, что ткни в нее оглоблю - и вырастет тарантас. \10\
Если обстоятельства, при которых совершился его "законный брак" (известно шутливое изречение Чехова, что медицина - это его законная жена, а литература - любовница), писатель вообще утаил, то "роман" с последней очень часто преподносился им как в переписке, так и в разговорах в утрированно-легкомысленном виде. "По его словам, - пишет Короленко, - он начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частию как на наслаждение и забаву, частию же как на средство для окончания университетского курса и содержания семьи". А Суворин в своей некрологической статье о Чехове с умилением рассказывал, будто первый рассказ Антон Павлович вообще написал всего лишь ради того, чтобы раздобыть денег на именинный пирог для матери.
И совершенно не исключено, что эта легенда лукаво сочинена самим Чеховым, чтобы не только лишить свое вступление в литературу малейшего эффектного ореола, придав ему крайне случайный характер, но и оставить в тени все свои предшествующие этому "пробы пера", о которых известно хотя бы из его переписки с братом Александром.
Многие авторы воспоминаний отлично передают атмосферу, которая создавалась вокруг Чехова, его заразительное обаяние, нескончаемые выдумки, всевозможные шутливые импровизации. Читать эти страницы - наслаждение. В них оживает очаровательная фигура молодого писателя, его доброжелательность, неподдельное упоение жизнью, начинающей хотя бы немного улыбаться ему после труднейших таганрогских и первых московских лет, одарять его радостями литературных успехов, дружеских привязанностей, искреннего поклонения его таланту и человеческим качествам. В мемуарах подчас говорится о "пленении", "опьянении" Чеховым, которое испытывали пишущие.
Полнейшее благополучие царит и в отзывах о "милой Чехии", как окрестил семью своего молодого друга добрый и простодушный поэт А.Н.Плещеев.
Темные краски Александра Павловича в мгновенье ока сменяются сияющей акварелью. Мемуаристы наперебой говорят об "атмосфере сплоченной, дружной семьи... радостной идиллии" (В.Г.Короленко), о "чудесных стариках" - "милом" Павле Егоровиче и "кроткой" Евгении Яковлевне (Т.Л.Щепкина-Куперник).
Тот "этаж" чеховской жизни, когда юный студент и начинающий писатель перенял у отца и возложил на свои, далеко еще не окрепшие плечи все тяготы содержания немалого семейства, прочно укрыт от постороннего внимания, а если и упоминается мемуаристами, то исключительно в "диккенсовских" тонах: "С умилением она рассказывала мне, - пишет Т.Л.Щепкина-Куперник о матери писателя, - о той, для нее незабвенной минуте, когда Антоша - тогда еще совсем молоденький студентик - пришел и сказал ей:
- Ну, мамаша, с этого дня я сам буду платить за Машу в школу!"
Между тем, надо полагать, что процесс "передачи власти" в семье вряд ли мог совершаться абсолютно гладко. Да и в дальнейшем не \11\ обходилось без рецидивов и осложнении. Даже десять лет спустя в письме к И.Л.Щеглову (18 апреля 1888 года) Чехов говорит о "родственном клобке", к которому "привык... как к шишке на лбу" (определение далеко не идиллического толка!). И почти одновременно пишет Александру Павловичу еще резче - о "скоплении взрослых людей, живущих под одной крышей только потому, что в силу каких-то непонятных обстоятельств нельзя разойтись", и о том, что его "разговоры... замучили".
Все подобные свидетельства самого Чехова, Александра Павловича и редкие обмолвки некоторых мемуаристов (например, M.E.Плотова - о переменах в стиле мелиховской жизни во время отлучек Антона Павловича) необходимо учитывать. И, конечно, вовсе не затем, чтобы "очернить" кого-либо из родичей писателя, но чтобы должным образом оценить слова Б.А.Лазаревского, что самым выдающимся качеством Чехова было терпение, и убедиться в его величайшей самоотверженности. ("У вас вся жизнь для других, и как будто бы личной жизни Вы и не хотите!" - написала ему однажды Л.С.Мизинова*, и вряд ли только личные, субъективные мотивы продиктовали ей эти слова.)
"Мечты" - 151, 717.
"Моя жизнь" - 368, 139, 760.
"Мужики" - 262, 277, 300, 303, 368, 519, 529, 716, 729, 739, 740, 760.
"На подводе" - 304, 368, 738, 758.
"На пути" - 138, 714.
"Налим" - 87.
"Невеста" - 581, 779, 795.
"Невинные речи" - 114, 711, 762.
"Недоброе дело" - 87.
"Ночью", см. "В море".
"О вреде табака" (1886) - 162, 163, 718.
"О вреде табака" (1902) - 718.
"О любви" - 271-274, 278 284, 291, 292, 730.
"От какой болезни умер Ирод" - 790.
"Огни" - 83, 144, 715.
"Остров Сахалин" - 198, 598, 670, 722, 736.
"Павлин в вороньих перьях", см. "Ворона".
"Палата № 6" - 144, 364, 365, 559, 715.
"Пассажир 1 класса" - 154, 718.
"Пестрые рассказы", сб. - 84, 105, 114, 135, 136, 140, 144, 145, 162, 163, 297, 473, 475, 710, 713, 732, 767, 782.
"Письмо к ученому соседу" - 791.
"Повести и рассказы", М. 1894 - 234, 249, 728.
"По делам службы" - 577.
"Попрыгунья" - 174-177, 723.
"Почта" - 774.
"Предложение" - 153, 424, 752, 753.
"Припадок" - 525, 737.
[Пьеса] - 415.
"Пьесы", сб. 1897 г. - 753.
"Рассказы", сб. - 158, 718, 732.
[Рецензия] - 709.
"Роман с контрабасом" - 369.
"Сапоги всмятку" - 87.
"Свадебный сезон" - 84.
"Свадьба" - 55, 154, 474, 762.
"Свадьба с генералом" - 154, 762.
"Святою ночью" - 140, 715.
"Сирена" - 86, 173, 720.
"Сказка", см. "Без заглавия".
"Сказки Мельпомены", сб. - 104, 105, 114, 135, 710, 752.
"Скорая помощь" - 369.
"Скучная история" - 215, 216, 534, 774.
"Смерть чиновника" - 87.
Собрание сочинений, изд. Маркса, т. I - 369, 740.
"Соседи" - 728, 754.
"Спать хочется" - 31, 774.
"Степь" - 31, 81, 105, 123, 126, 130, 141, 142, 144, 157, 173, 174, 248, 654, 710, 715, 719, 720.
"Страхи" - 83, 790.
"Студент" - 514, 772.
"Супруга" - 368, 738.
"Тиф" - 534, 774.
"Тоска" - 202, 577, 726, 737.
"Три года" - 523.
"Три сестры" - 84, 384, 393, 394, 396, 397, 400, 439, 440, 441, 444, 445, 452, 479, 487, 504, 505, 531, 535, 596, 696, 741, 745-749, 754, 756, 757, 759, 774, 775.
"Унтер Пришибеев" - 754.
"Устрицы" - 737.
"Умный дворник" - 139, 714.
"Хирургия" - 85, 669, 764, 793.
"Хмурые люди", сб. - 134, /829/ 136, 144, 146, 297, 339, 525, 715, 732, 773.
"Холодная кровь" - 420, 525, 774.
"Чайка" - 240, 241, 244-248, 259, 282, 284-286, 302, 349-351, 354, 356, 357, 361-363, 373-375, 379-381, 387, 420, 434-442, 445, 461, 487, 505, 531, 592, 601, 683, 709, 729, 731, 736, 741, 743-745, 748, 753-757, 764, 772, 796, 797.
"Человек в футляре" - 452.
"Черный монах" - 738, 793.
"Шуточка" - 268, 269, 729.
"Экзамен на чин" - 86.
Чехов Владимир Митрофанович (1874-1949) - двоюродный брат Чехова, зубной врач - 124.
Чехов Георгий Митрофанович (1870-1943) - двоюродный брат Чехова, служащий таганрогского морского порта и затем черноморско-азовского пароходства - 124.
Чехов Егор Михайлович (1801-1879) - дед Чехова, крепостной помещика А.Д.Черткова. В 1841 году выкупился на волю - 80, 82, 123.
Чехов Иван Павлович (1861-1922) - брат Чехова, педагог - 76, 78, 79, 84, 86-88, 93, 115, 119, 124, 154, 173, 319, 423, 425, 708, 718, 770, 781, 783.
Чехов Митрофан Егорович (1836-1894) - дядя Чехова - 123, 713.
Чехов Михаил Егорович - дядя Чехова - 123, 124.
Чехов Михаил Павлович (о нем на стр. 708) - 75-97, 110, 119, 124, 126, 137, 139, 141, 152, 174, 318, 319, 425, 476, 537, 705, 708, 711, 726, 737, 760, 762, 782, 788, 792.
"Антон Чехов и его сюжеты" - 708.
[Биографический очерк о Чехове] - 708.
"Вокруг Чехова" - 706, 708, 762, 793.
"Очерки и рассказы" - 708.
Чехов Николай Павлович (1859-1889) - брат Чехова, художник - 49, 66, 78-80, 82, 84, 93, 100, 101, 107, 109, 124-126, 133, 135, 152, 155, 168, 170, 181, 185, 425, 536, 599, 708, 717.
"Бедность" - 717.
Чехов Павел Егорович (1824-1898) - отец Чехова - 29, 30-41, 44-54, 56, 59-74, 82, 95, 109, 118, 123-126, 302, 318-320, 425, 530, 587, 711, 721, 729, 734, 772, 796.
Чехов Сергей Михайлович (р. в 1901 г.) - сын М.П.Чехова, художник 708.
Чехова Евгения Яковлевна (1835-1919) - мать Чехова - 37, 38, 41, 45, 47, 50, 62, 64, 65, 76, 78, 84, 118, 124, 125, 128, 131, 132, 139, 140, 185, 302, 318, 319, 423, 425, 426, 513, 522, 527, 530-532, 553, 556, 568, 600, 691, 707, 711.
Чехова Мария Павловна (1863-1957) - педагог и художница. После Октябрьской революции - директор дома-музея А.П.Чехова в Ялте - 78, 84, 87, 95, 110, 118, 122, 124, 126, 127, 129, 140, 156, 179, 180, 189, 190, 257, 283, 292, 305, 318, 320, 344, 356, 360, 374, 377, 389, 402, 423, 425, 426, 447, 470, 471, 522, 530-532, 534, 551, 590, 601, 665, 708, 712, 721-723, 725, 731, 737, 744, 747, 748, 758, 778, 783, 787, 791.
"Из далекого прошлого" - 706, 725, 744.
"Письма к брату А.П.Чехову" - 723, 747.
Чириков Евгений Николаевич (1864-1932) - беллетрист и драматург. После Октябрьской революции эмигрировал за границу - 486, 660.
Читау Мария Михайловна - артистка Александринского театра с 1876 по 1900 год. В пьесе Чехова "Чайка" /830/ исполняла роль Маши. Автор воспоминаний о первом спектакле "Чайки" - 356.
Членов Михаил Александрович (о нем на стр. 788) - 640-642, 705.
"А.П.Чехов и культура" - 789.
"Чехов и медицина" - 789.
Шаврова Елена Михайловна (1874-1937) - писательница - 163, 165, 718.
Шаляпин Федор Иванович (1873-1938) - 471, 485, 765, 770.
Шаповалов Лев Николаевич (о нем на стр. 761) - 468-472, 590, 705, 761, 775.
Шарц Александр Кузьмич (р. в 1906 г.) - педагог-математик. В настоящее время директор Пермской научной библиотеки. Автор более 200 статей о замечательных людях Урала.
"Чехов на Урале" - 790.
Шверер - врач, лечивший Чехова в Баденвейлере - 702, 797.
Шекспир Вильям (1564-1616) - 166, 293, 518, 520, 742.
"Шейлок" ("Венецианский купец") - 685, 796.
Шестов (Шварцман) Лев Исаакович - 520.
"Начала и концы" - 773.
"Творчество из ничего" - 773.
Шехтель Федор Осипович (1859-1926) - архитектор, академик, близкий знакомый Чехова - 162, 170, 373, 713, 742.
Шпажинский Ипполит Васильевич (1844-1917) - драматург - 431.
Шремпф - таганрогский гимназический врач - 81.
Штангеев Ф.Т. - ялтинский врач - 196.
Шувалов Иван Михайлович (1865-1905) - артист провинциальных театров, позднее играл в Александринском театре - 363.
Щеглов (Леонтьев) Иван Леонтьевич (1856-1911) - писатель, близкий знакомый Чехова, состоял с ним в длительной переписке. Автор воспоминаний о Чехове (см. "Чехов в воспоминаниях современников", 1947, 1952 и 1954 гг.) 166, 315, 318, 343, 345, 707, 715, 719, 729, 735, 736, 787, 788.
"В защиту народного театра" - 736.
"Народный театр в очерках и картинках" - 736.
Щепкина-Куперник Татьяна Львовна (1874-1953) - писательница и переводчица. Близкая знакомая семьи Чеховых. Автор воспоминаний о Чехове (См. сб. "Чехов в воспоминаниях современников", изд. 1947, 1952 и 1954 гг.) - 603, 720, 721.
Щербаков Арсений Ефимович - дворник на даче Чехова в Ялте - 531, 543, 568.
Щукин Сергей Николаевич (о нем на стр. 760) - 453-467, 760, 761, 783.
"Глупости Ивана Ивановича" - 462, 761.
Щуровский Владимир Андреевич (1852-?) - московский врач-терапевт - 605, 784.
Эвальд Карл-Антон - немецкий профессор-терапевт - 605.
Эльпе, см. Попов Л.К.
"Эрмитаж" - летний сад и театр в Москве. В помещении "Эрмитажа" начал свою деятельность Московский Художественный театр и занимал его до сезона 1902 года - 446.
Эстергази - майор, действительный виновник преступления, которое было приписано Дрейфусу - 758.
Эфрос Николай Ефимович (1867-1923) - театральный критик - 127. /831/
"Юг" - ялтинская фотография - 609, 611.
Южаков Сергей Николаевич (1849-1910) - публицист либерально-народнического направления - 137.
Южин (Сумбатов) Александр Иванович (1857-1927) - артист и драматург. Народный артист РСФСР. Режиссер и управляющий труппой, а после Октябрьской революции - директор Малого театра - 312, 342, 378, 431-434, 448, 517, 753.
Юрасов Николай Иванович - русский вице-консул в Ментоне - 327, 448, 538.
Яворская Лидия Борисовна (1872-1921) - драматическая артистка - 177, 178, 244.
Якоби Валериан Иванович (1834-1902) - художник - 448.
Яковлев Кондрат Николаевич (1864-1928) - артист театра Корша, позднее Александринского театра - 177, 178.
Яковлев М.П. - главный врач Московской Мариинской больницы - 85.
Ялтинский городской театр - 788.
Ярцев Григорий Федорович (1858-1918) - художник - 608.
Ясинский Иероним Иеронимович (1850-1930) - беллетрист и журналист 779.
"Яузляр" - санаторий в Ялте, находившийся в ведении ялтинского благотворительного общества - 572. /832/
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
1. А.П.Чехов. Фронтиспис.
2. А.П.Чехов. 1879.
3. Мелихово. 90-е годы.
4. А.П.Чехов. 1895.
5. А.П.Чехов. 1897.
6. А.П.Чехов, Д.Н.Мамин-Сибиряк, И.Н.Потапенко, 1896.
7. А.П.Чехов с артистами Художественного театра. 1898.
Стоят. Вл.И.Немирович-Данченко, В.В.Лужский,
О.Л.Книппер, М.Ф.Андреева, А.И.Андреев,
М.П.Николаева, М.Л.Роксанова.
Сидят: Е.М.Раевская, А.Л.Вишневский, А.Р.Артем,
К.С.Станиславский, А.П.Чехов, М.П.Лилина,
И.А.Тихомиров, В.Э.Мейерхольд. 1898.
8. Мелихово. Флигель, в котором была написана "Чайка".
9. Дача А.П.Чехова в Ялте.
10. А.П.Чехов и А.М.Горький на Аутской улице в Ялте. 1900.
11. А.П.Чехов. 1900.
12. А.П.Чехов и Л.Н.Толстой в Гаспре. 1901.
13. А.П.Чехов в кабинете ялтинской дачи. 1899.
14. А.П.Чехов, Е.Я.Чехова, М.П.Чехова, О.Л.Книппер. 1902.
15. А.П.Чехов. Ялта. 1903.
16. А.П.Чехов. 1904.
А.П.ЧЕХОВ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ (1986)
В сборник вошли наиболее значительные воспоминания из богатейшей мемуаристики об А.П.Чехове - В.Г.Короленко, Л.А.Авиловой, И.H.Потапенко, И.Л.Щеглова, Т.Л.Щепкиной-Куперник, А.М.Горького, И.А.Бунина, А.И.Куприна, представителей Московского Художественного театра Вл.И.Немировича-Данченко, К.С.Станиславского, О.Л.Книппер-Чеховой и др. Впервые включены в сборник воспоминания К.А.Коровина, А.А.Хотяинцевой, В.Л.Книппер-Нардова и др.
Редакционная коллегия: В.Э.Вацуро, Н.К.Гей, Г.Г.Елизаветина,
С.А.Макашин, Д.П.Николаев, А.И.Пузиков,
К.И.Тюнькин
Вступительная статья А.М.Туркова
Составление, подготовка текста и комментарии Н.И.Гитович
Рецензент А.Л.Гришунин \5\
"НЕУЛОВИМЫЙ" ЧЕХОВ
Его знало великое множество людей - родственники и приятели по гимназии, по Московскому университету, по редакциям юмористических журналов, где начал свой путь Антоша Чехонте, совсем малоизвестные и знаменитые литераторы, актеры, художники, а также несчетное число тех, кто соприкасался с Антоном Павловичем по делам и обстоятельствам самого различного рода.
И многим, писавшим о нем, казалось, что они отлично знают Чехова, чуть ли не запанибрата с ним. Перо иных мемуаристов оказывалось сродни палке Ионыча, которой тот, осматривая назначенный к продаже дом, бесцеремонно тыкал во все двери, приговаривая: "Это кабинет? Это спальня? А тут что?"
А вот В.А.Серов, проницательнейший портретист, сказал, что Чехов "неуловим", и считал свой набросок с него неудачным.
"Я увидел самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное лицо, какое только мне приходилось встречать в жизни", - писал А.И.Куприн, тоже убежденно прибавляя, что чеховское лицо "никогда не могла уловить фотография и... к сожалению, не понял и не прочувствовал ни один из писавших с него художников".
С этим не во всем можно согласиться. Художникам с Чеховым и впрямь не повезло. Сам он весьма юмористически отзывался об известном бразовском портрете, что он там словно бы хрену нанюхался. Но среди снимков есть замечательные, которыми нельзя налюбоваться (и которые подтверждают восторженные слова Константина Коровина: "Он был красавец...").
Нечто подобное можно сказать и о многочисленных мемуарных зарисовках и свидетельствах - с той существенной разницей, что тут мощь и живая игра чеховской натуры не просто ощутимы, но и запечатлены в реальной конкретности его поступков, высказываний, отношения к событиям и людям.
Посему читатель не должен удивляться, если, начав вроде бы "за упокой" - со слов о "неуловимости", мы станем далее нередко возглашать "во здравие" многих мемуарных свидетельств, сохранивших для будущих поколений драгоценные черты чеховского облика. \6\
Александр Блок утверждал, что произведения каждого писателя - это "только внешние результаты подземного роста" его души*. Слова эти часто вспоминаешь, думая о чеховской биографии, о его творческом пути.
______________
* Блок Александр. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М.-Л., Гослитиздат, 1962, с. 369-370.
Сам Антон Павлович был до чрезвычайности скуп на какие-либо признания этого рода. Он даже шутливо каялся в том, что страдает своего рода "автобиографофобией".
Дополнительным доказательством этому служит следующий эпизод. После смерти И.И.Левитана С.П.Дягилев в течение нескольких лет упрашивал Чехова написать для журнала "Мир искусства" воспоминания об этом художнике, прекрасно знакомом Антону Павловичу с юных лет. Чехов пообещал, но так ничего и не сделал. Конечно, он был уже тяжко болен. Известную роль могло тут сыграть и его уклончивое отношение к попыткам Дягилева вообще "завербовать" Чехова в сотрудники и даже в редакторы своего журнала. Однако едва ли не главной причиной, почему аккуратнейший Антон Павлович не исполнил своего обещания, вероятней, было то, что, говоря о покойном, Чехову вряд ли бы удалось избежать упоминаний о его однокашнике, своем брате Николае и обо всем чеховском семействе и себе самом.
В одном из писем к Вл.И.Немировичу-Данченко по поводу его прозаических произведений Чехов заметил: "...Вы становитесь все лучше и лучше, и точно каждый год к Вашему таланту прибавляется по этажу".
Пользуясь этим удачным образом, можно сказать, что "закладка фундамента" чеховского характера и таланта осталась волей обстоятельств как бы вне поля зрения писавших о нем.
Отнюдь не только соображения объема объясняют отсутствие в настоящем издании известных воспоминаний Александра Чехова о таганрогском детстве и куда менее известных заметок на эту же тему, написанных рано умершим Николаем. В тех и других есть элемент "сочинительства" или, уж во всяком случае, стилизации, навеянных у Николая Павловича веселыми импровизациями Антоши Чехонте, в "паре" с которым он нередко выступал в журналах 80-х годов, а у Александра - "набитостью" руки на расхожей газетной беллетристике и, быть может, бессознательным желанием использовать сочувственный и слегка сентиментальный интерес читателей начала века к не лишенному горечи детству недавно скончавшегося писателя ("приходилось с грустью и со слезами отказываться от всего того, что свойственно и даже настоятельно необходимо детскому возрасту, и проводить время в лавке, которая ему ненавистна").
Если в других, часто совсем беглых и эпизодических, также не вместившихся в рамки настоящей книги, рассказах современников о Чехове-гимназисте внимание почти неизменно акцентируется на его юморе, \7\ веселости, любительских актерских выступлениях*, то в воспоминаниях старшего брата все эти солнечные блики просыпающегося таланта "заживо" погребены под густыми мрачными красками, слегка напоминающими о подчеркнуто-обличительных полотнах поздних, уже заметно окостенелых в своих приемах передвижников**.
______________
* Исключение составляет, пожалуй, лишь свидетельство И.Я.Шамковича о гневной реакции юного Чехова на пощечину, которую один гимназист дал другому "по идейным соображениям" (ЦГАЛИ). При всей внешней мимолетности этого эпизода он явственно перекликается с позднейшим уничтожающе-брезгливым отзывом Антона Павловича о способности брата Александра дать пощечину "кому бы то ни было и где бы то ни было", а также с едкой репликой Шабельского в пьесе "Иванов" о Львове: "Того и гляди, что из чувства долга по рылу хватит..."
** Между тем И.А.Бунин вспоминал, например, что, рассказав о "проклятом холоде", царившем в отцовской лавке, Антон Павлович прибавлял: "А я все-таки с наслаждением заворачивал эту ледяную свечку в обрывок хлопчатой бумаги". Это сохранившееся в памяти ощущение физического удовольствия от прикосновения к обычным вещам наводит на мысль, что в глазах мальчика сидение в лавке не всегда было лишь постылой обязанностью. Тут, вероятно, существовал и элемент детской "игры в торговлю".
В известной мере перекликается с подобной трактовкой истолкование многочисленными биографами писателя его знаменитого письма к А.С.Суворину. Антон Павлович советовал своему корреспонденту: "Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая..." Предлагаемый сюжет столько раз "пересекается" с реальной биографией самого пишущего, что возникает искушение полностью отождествить их. Однако все-таки маловероятно, чтобы убежденный "автобиографофоб" даже в пору наибольшей близости с Сувориным столь откровенно и достаточно простодушно предлагал в качестве литературного материала свои глубоко личные переживания.
Один из решающих периодов своей жизни - последние гимназические годы в Таганроге - Чехов провел в одиночестве, вдали от постепенно перебравшейся в Москву семьи. И при своем появлении в университетском, а позже литераторском, кругу, откуда исходят первые обстоятельные воспоминания о нем "сторонних" наблюдателей, он предстал перед своими новыми знакомыми, да и отчасти перед домашними, уже во многом определившимся человеком - с огромной выдержкой, необычайной силой воли и целомудренной скрытностью, "неуловимостью". \8\
Даже многие годы спустя, в скупом наброске своей биографии, Антон Павлович умолчал о мотивах, по которым он остановился на профессии врача: "...выбрал медицинский факультет не помню по каким соображениям..."
Это невольно напоминает разговор, происходящий в пьесе "Три сестры":
"Маша... Вы любили мою мать?
Чебутыкин. Очень.
Маша. А она вас?
Чебутыкин (после паузы). Этого я уже не помню".
Ясно, что старый доктор целомудренно оберегает свою тайну - может быть, самое дорогое, что было у него в жизни. И так же, как невозможно принять его слова всерьез, трудно поверить в "забывчивость" Чехова насчет столь важного шага.
Чехову было уже восемнадцать лет, когда умер Некрасов и над его могилой звучали благодарные и восторженные слова. Избежал ли таганрогский гимназист общего увлечения?
"Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко..." - в своей обычной сдержанной манере отозвался Чехов на газетную анкету в 1902 году. Но неизмеримо примечательнее одно вроде бы совсем беглое упоминание в его коротеньком поздравительном письме В.С.Миролюбову (30 декабря 1902 года):
"В "Новом времени" от 24 декабря прочтите фельетон Розанова о Некрасове. Давно, давно уж не читал ничего подобного, ничего такого талантливого, широкого и благодушного, и умного".
Это написано в пору резко отрицательного отношения Чехова к суворинской газете, а к самому В.В.Розанову, в ней сотрудничавшему, он присматривался с недобрым любопытством*.
______________
* "Что у Вас, у хорошего, прямого человека, что у Вас общего с Розановым..." - писал он тому же В.С.Миролюбову годом ранее, 17 декабря 1901 года.
Несомненно, для того, чтобы столь сильное предубеждение поколебалось, статья должна была чем-то сильно тронуть Антона Павловича. И уже хотя бы из-за этого ее стоит внимательно прочесть. "Он, - сказано в ней о Некрасове, - был голосом страны в самую могучую, своеобразную эпоху ее истории, и голосом отнюдь не подпевающим, а любовно шедшим впереди. Идет толпа и поет; но впереди ее, в кусточках, в перелеске (представим толпу, идущую в лесу) идет один певец, высокий тенор, и заливается - поет одну песню со всеми. И ни к кому он не подлаживается, и никто к нему не подлаживается, а выходит ладно".
Уже эти патетические строки, напечатанные в том самом "Новом времени", где и Некрасов и все освободительное движение шестидесятых годов не раз подвергались всевозможным язвительным нападкам, действительно, были крайне неожиданны и не могли не привлечь внимания. \9\
В статье Розанова как бы зазвучали "забытые слова" шестидесятничества: "Легко, свободно, невыразимо могуче Некрасов, как бы захватив пригоршнями две волны, деревенско-мужицкую и школьно-интеллигентную, плеснул их друг на друга, к взаимному оплодотворению, к живому союзу в любви и помощи. Никто столько как он не сделал, чтобы сельская учительница стала другом деревни, ее же другом стал сельский врач: мы говорим, конечно, об идеале, о мечте, которая, однако, влечет за собою огромную действительность..." И, процитировав некрасовское стихотворение "Сеятелям" с его знаменитым финалом ("Сейте разумное, доброе, вечное..."), автор статьи заключал: "Это зовет как знамя - воинов; это годно как флаг развиться над русскою школою"*.
______________
* Розанов В.В. 25-летие кончины Некрасова (27 декабря 1877 - 27 декабря 1902). Новое время, 1902, № 9630, 24 декабря.
Можно представить, с каким особым чувством читал все это Чехов, недавний сельский врач и строитель нескольких школ в Серпуховском уезде! И стоит задуматься: не проясняет ли реакция писателя на эту статью некоторые побудительные мотивы выбора профессии помимо обычно упоминаемого биографами наивного пожелания матери: "...и непременно по медицинскому факультету иди, уважь меня, самое лучшее занятие..."*
______________
* Летопись, с. 36.
Вспоминая о своем решении, Чехов писал, что "в выборе потом не раскаялся". Занятия медициной, по его словам, не только обогатили его знаниями, знакомством с научным методом, но и значительно раздвинули область его наблюдений.
Если уже таганрогская жизнь (и в том числе часы, проведенные в отцовской лавке!) дала ему немалый запас материала, то профессия врача и разъезды, с ней связанные, сталкивали его с самыми разными слоями тогдашнего общества. Позднейшие, запомнившиеся более молодым писателям настоятельные советы Антона Павловича почаще "ездить непременно третьим классом" (в тех самых, впоследствии увековеченных Александром Блоком, зеленых вагонах, где "плакали и пели"), опирались на собственный опыт, хотя, конечно же, далеко не исчерпывали и не "выдавали" всех чеховских средств познания действительности.
И когда читаешь известные воспоминания В.Г.Короленко о веселой готовности молодого Чехова писать о "первой попавшейся на глаза вещи" - хотя бы пепельнице, нельзя не почувствовать, что эта уверенность ("Хотите завтра будет рассказ...") порождается сознанием богатства уже накопленного всевозможного материала, как бы способного немедленно "кристаллизоваться" в литературную форму при малейшем "соприкосновении" с каким-либо предметом или сюжетом.
Кладовые чеховской памяти, чеховского опыта были подобны той сказочно плодородной почве, о которой он юмористически заметил в своих записных книжках, что ткни в нее оглоблю - и вырастет тарантас. \10\
Если обстоятельства, при которых совершился его "законный брак" (известно шутливое изречение Чехова, что медицина - это его законная жена, а литература - любовница), писатель вообще утаил, то "роман" с последней очень часто преподносился им как в переписке, так и в разговорах в утрированно-легкомысленном виде. "По его словам, - пишет Короленко, - он начинал литературную работу почти шутя, смотрел на нее частию как на наслаждение и забаву, частию же как на средство для окончания университетского курса и содержания семьи". А Суворин в своей некрологической статье о Чехове с умилением рассказывал, будто первый рассказ Антон Павлович вообще написал всего лишь ради того, чтобы раздобыть денег на именинный пирог для матери.
И совершенно не исключено, что эта легенда лукаво сочинена самим Чеховым, чтобы не только лишить свое вступление в литературу малейшего эффектного ореола, придав ему крайне случайный характер, но и оставить в тени все свои предшествующие этому "пробы пера", о которых известно хотя бы из его переписки с братом Александром.
Многие авторы воспоминаний отлично передают атмосферу, которая создавалась вокруг Чехова, его заразительное обаяние, нескончаемые выдумки, всевозможные шутливые импровизации. Читать эти страницы - наслаждение. В них оживает очаровательная фигура молодого писателя, его доброжелательность, неподдельное упоение жизнью, начинающей хотя бы немного улыбаться ему после труднейших таганрогских и первых московских лет, одарять его радостями литературных успехов, дружеских привязанностей, искреннего поклонения его таланту и человеческим качествам. В мемуарах подчас говорится о "пленении", "опьянении" Чеховым, которое испытывали пишущие.
Полнейшее благополучие царит и в отзывах о "милой Чехии", как окрестил семью своего молодого друга добрый и простодушный поэт А.Н.Плещеев.
Темные краски Александра Павловича в мгновенье ока сменяются сияющей акварелью. Мемуаристы наперебой говорят об "атмосфере сплоченной, дружной семьи... радостной идиллии" (В.Г.Короленко), о "чудесных стариках" - "милом" Павле Егоровиче и "кроткой" Евгении Яковлевне (Т.Л.Щепкина-Куперник).
Тот "этаж" чеховской жизни, когда юный студент и начинающий писатель перенял у отца и возложил на свои, далеко еще не окрепшие плечи все тяготы содержания немалого семейства, прочно укрыт от постороннего внимания, а если и упоминается мемуаристами, то исключительно в "диккенсовских" тонах: "С умилением она рассказывала мне, - пишет Т.Л.Щепкина-Куперник о матери писателя, - о той, для нее незабвенной минуте, когда Антоша - тогда еще совсем молоденький студентик - пришел и сказал ей:
- Ну, мамаша, с этого дня я сам буду платить за Машу в школу!"
Между тем, надо полагать, что процесс "передачи власти" в семье вряд ли мог совершаться абсолютно гладко. Да и в дальнейшем не \11\ обходилось без рецидивов и осложнении. Даже десять лет спустя в письме к И.Л.Щеглову (18 апреля 1888 года) Чехов говорит о "родственном клобке", к которому "привык... как к шишке на лбу" (определение далеко не идиллического толка!). И почти одновременно пишет Александру Павловичу еще резче - о "скоплении взрослых людей, живущих под одной крышей только потому, что в силу каких-то непонятных обстоятельств нельзя разойтись", и о том, что его "разговоры... замучили".
Все подобные свидетельства самого Чехова, Александра Павловича и редкие обмолвки некоторых мемуаристов (например, M.E.Плотова - о переменах в стиле мелиховской жизни во время отлучек Антона Павловича) необходимо учитывать. И, конечно, вовсе не затем, чтобы "очернить" кого-либо из родичей писателя, но чтобы должным образом оценить слова Б.А.Лазаревского, что самым выдающимся качеством Чехова было терпение, и убедиться в его величайшей самоотверженности. ("У вас вся жизнь для других, и как будто бы личной жизни Вы и не хотите!" - написала ему однажды Л.С.Мизинова*, и вряд ли только личные, субъективные мотивы продиктовали ей эти слова.)