Страница:
Двое постовых поспешили в обход здания, и я понял, что они станут потрошить нашу машину Франсуаз гордо подняла голову, отбросив назад волосы, и пошла следом за офицером. Остальные потопали за нами.
– Ты в самом деле думала, – спросил я, – что эти гестаповцы заплачут и станут просить прощения?
– Шагай, – грубо прикрикнул на меня один из солдат.
Первый офицер поднялся по каменным ступеням и вошел в здание контрольного пункта. Не оборачиваясь, он проследовал к своему столу и придвинул к себе телефон.
– По-вашему, я лечу? – огрызнулся я – Тогда какого дьявола ты завела этот разговор?
Я нагнулся, чтобы не удариться головой о притолоку.
Девушка фыркнула.
– Я дала им шанс, – ответила она.
Франсуаз вошла в комнату следом за мной и посторонилась, пропуская шедшего за ней солдата.
Он не понял. Дуло его автомата на пару мгновений уставилось в сторону окна.
Франсуаз развернулась, и ее левая рука сжалась на автоматном прикладе. Солдат испуганно нажал на спусковой крючок, но было уже поздно.
Девушка прижала ствол автомата к дверному косяку, и очередь ушла в потолок. Парень вскрикнул от боли, пытаясь выдернуть руку, зажатую между автоматом и косяком.
– Прищемился, бедняжка? – ласково спросила девушка. – Сейчас помогу.
Франсуаз сжала руку и плавно, один за другим, сломала солдату все пять пальцев.
– Упс, – сказала она. – Надеюсь, не очень больно?
Человек попробовал вырвать автомат из ее руки, дернув изо всех сил. На мгновение Франсуаз ослабила захват, и оружие подалось; в глазах солдата сверкнуло торжество. В ту же секунду девушка снова прижала автомат к кирпичной стене. Солдат задергался от боли.
– Это были сухожилия, – сочувственно пояснила Франсуаз. – Не плачь – теперь их у тебя гораздо меньше.
Правой рукой она расстегнула кобуру солдата и вынула его пистолет. Затем наотмашь ударила его рукояткой по половым органам.
Он потерял сознание. Франсуаз уже хотела было отпустить солдата, который больше не представлял опасности, как вдруг, один за другим, раздались три выстрела.
Серо-зеленая солдатская форма окрасилась кровью. На ней, точно в центре груди, вскрылись три рваных отверстия от пуль.
Второй офицер, оставшийся снаружи, открыл огонь, не заботясь о том, что при этом могут пострадать его собственные люди.
– Жаль, совсем мальчонка, – вздохнула Франсуаз. – А я-то хотела подарить ему тюремную камеру.
Франсуаз отпустила тело солдата, и он растянулся на пороге, все еще вздрагивая.
Когда раздалась первая автоматная очередь, командир поста сидел за своим столом, поворачивая диск телефона. Я не знал, куда он звонит, но догадывался, что точно не в пиццерию.
А потому мне пришлось нагнуться через стол.
Я взял его за голову и ударил лицом о телефонный аппарат.
Раздались звон и тонкое пение, с которым отлетела пружина диска. Офицер глухо вскрикнул и потянулся правой рукой к поясу. Пришлось ударить его еще раз. Он затих.
За стенами контрольного пункта послышались крики и шум.
Франсуаз просунула в окно дуло автомата и, не целясь, выпустила две очереди.
Я вынул пистолет из кобуры офицера и встал возле двери.
Выстрелов больше не раздавалось; я знал, что один человек из расчета или даже несколько держат под прицелом захлопнувшуюся дверь.
Франсуаз прислонилась к стене и коротко усмехнулась.
– Он хотел меня облапать, – пробормотала она. Громкий голос раздался откуда-то из-за стены; туда не мог попасть ни один выстрел из окон.
– Вы не сможете выйти оттуда. Вам лучше сдаться.
Я проверил, как ходит затвор офицерского пистолета.
– Вы недолго там просидите! – крикнул кто-то из военных. – Мы пошлем машину туда, где есть телефон.
– Бедный мальчонка, – пробормотала Франсуаз. – Будь ты жив, я бы тебя сейчас убила.
Над моей головой послышался шорох. Это значило, что на втором этаже есть человек, который пытается неслышно подойти к лестнице.
Я поднял голову и показал Франсуаз взглядом туда, где раздавался шорох.
Девушка, с улыбкой кивнув, осторожно открыла внутреннюю дверь. За ней оказалась лестница. Деревянные ступени уходили в дыру, прорубленную в потолке.
Низко пригнувшись, Франсуаз стала подниматься наверх.
Второй этаж оказался менее просторным, чем первый; там находились только несколько столов и стул.
Франсуаз высунулась из люка и тут же спряталась.
Два выстрела откололи щепки от крашеных досок.
– Недоносок, – пробормотала девушка. – Он испортил мою прическу.
Она сунула в люк дуло автомата и нажала на спусковой крючок.
Раздался крик боли, тело с шумом упало на дощатый пол.
Франсуаз взбежала наверх, каждый миг ожидая нового выстрела. Человек лежал на спине, его живот был наискось пропорот автоматной очередью. Выпавший из его руки пистолет валялся поодаль.
– Не убивайте меня, – прошептал человек. – Я сдаюсь.
Франсуаз стала приближаться к нему, не опуская оружия.
– Позволь осмотреть твою рану, – произнесла она.
Солдат застонал.
Девушка встала перед ним на колени, и ее тонкие пальцы пробежали по его телу.
Внезапно человек последним усилием воли выпрямился, в его правой руке сверкнул нож, направленный в мою партнершу.
Франсуаз перехватила его запястье и крепко сжала, недобро улыбаясь.
– Я могу вылечить тебя и быстрее, – произнесла она, поднимаясь во весь рост.
Девушка медленно наступила солдату на горло; тот захрипел.
– Перехватило дыхание? – продолжая улыбаться, спросила Франсуаз. – Такое бывает.
Одним резким движением она продавила человеку кадык, превратив его горло в кровавый кисель.
– Подумай над своим поведением. – С этими словами она метнулась к ближайшему окну.
С дороги доносился шум мотора; один из солдат сел за руль патрульного джипа и теперь разворачивал его, чтобы поспешить в город.
– Нехорошо убегать с вечеринки, – пробормотала Франсуаз, – не предупредив об этом хозяев.
Я подошел к двери и посмотрел наверх, не нужна ли ей помощь. Но помощь скорее требовалась тому солдату, который попытался плохо о ней подумать.
Я открыл дверь и приготовился к выстрелам.
Выстрелов было три; ровно столько потребовалось солдату, чтобы понять – я не стою в дверном проеме, ожидая, пока он прицелится.
По звуку первого выстрела я понял, где он находится. За столбиком шлагбаума, справа от здания.
Два других я дал ему сделать, чтобы он, к своему разочарованию, убедился, что не попал.
Выстрелы смолкли; солдат смотрел на распахнутую дверь.
Я опустился на корточки и, вывернувшись из-за стены, поймал его на мушку.
Он испытал второе разочарование, когда увидел, что я все-таки показался. Пожалуй, оно было еще большим, чем первое.
Все же он был неплохим солдатом и успел выстрелить поверх моей головы прежде, чем я убил его.
Ему следовало перевести прицел пониже, но, получив первые две пули, он уже не пытался этого сделать.
Человек распластался за шлагбаумом; ему уже не пересечь разделительной черты.
Свою он уже пересек.
Солдат, сидевший за рулем джипа, старался поворачивать руль как можно быстрее. Машина скрипела на каменистой почве; ему не стоило пытаться разворачиваться с места.
– Что ты там возишься, идиот? – крикнул офицер. Я понял, что этот парень находится за зданием. Франсуаз положила ствол штурмовой винтовки в угол окна и прицелилась.
– Надеюсь, мальчонка любит печеных цыплят, – пробормотала она, перемещая ствол. – И очень хочет узнать, как их готовят.
Она мягко нажала на спусковой крючок.
Бензобак джипа взорвался, обдав водителя кусками металла и брызгами пламени. Тот попытался выбраться из машины, но с животом, пробитым в нескольких местах, это оказалось сложно сделать.
Франсуаз прицелилась снова, чтобы добить человека выстрелом в голову и не заставлять его мучиться, но в это мгновение солдат опал на сиденье, и алые языки пламени сомкнулись над ним огнедышащим куполом.
Он кричал еще минуты две, потом в машине взорвалось масло.
Офицер смотрел на гибель своего товарища; вид пламени, бушующего над металлическим скелетом машины, заворожил его.
Я прокашлялся. Он повернулся ко мне и увидел, что на него направлено дуло пистолета.
– Положите свою хлопушку, – негромко произнес я. – Ваша борьба за чистоту человечества закончена. Уверен, судья объяснит вам значения слов «расовая дискриминация» и «геноцид».
Человек посмотрел на меня с ненавистью.
– Вы и такие, как вы, хотите уничтожить порядок, – произнес он. – А наш долг – защищать людей.
– Скажете это на суде, – сказал я.
– Суда не будет.
Он поднес пистолет к виску и спустил курок. Франсуаз мягко спрыгнула на землю и посмотрела на офицера сверху вниз.
– Ты его почти убедил, – коротко усмехнулась она.
– Голова – не самый совершенный твой орган, – фыркнула Франсуаз, свесившись из машины и глядя вниз, где высокие колеса внедорожника почти на две трети погрузились в жидкую грязь.
– Черт, – процедила Франсуаз, осторожно выбираясь наружу. – Крокодил, которому я сделала вскрытие, тоже жил в болоте, но здесь бы и он захлебнулся.
Я посмотрел на стройные ноги девушки. Грязь поднималась почти до самых ее бедер, грозя перехлестнуть за край сапог.
– Пожалуй, я припаркуюсь в другом месте, – сказал я, подавая машину назад.
Франсуаз сложила руки на высокой груди, наблюдая за мной с нескрываемым осуждением.
Причина его состояла не в том, что я не захотел испортить дорогие, сделанные на заказ туфли и испачкать серые брюки своего костюма.
Франсуаз легко запрыгнула в джип, обдав меня мелкими брызгами грязи, и встала во весь рост на сиденье рядом со мной, уперев правую ногу в молнию моих брюк.
– Майкл, – строго сказала она. Я посмотрел на нее снизу вверх и стал открывать дверцу.
– Не имеет смысла отъезжать, – пробурчал я. – Костюм все равно испорчен.
– Майкл, – строго повторила девушка и нажала ногой чуть сильнее.
– Френки, – сказал я, – сейчас я тебя сброшу, и ты будешь вся в грязи. С головы до ног. Тогда уж тебе точно придется возвращаться пешком.
– Майкл.
Франсуаз наклонилась ко мне, сев мне на колени, нежно, но крепко обхватила мое лицо руками и повернула к себе.
– Не отворачивайся, – сказала она. Я дернул головой, высвобождаясь, и с досадой посмотрел на нее.
– Ты не поймешь, – сказал я.
– Я понимаю, – ответила она. Я покачал головой.
– Френки, я родился в богатой семье и имею все, что захочу. Ребенком мне достаточно было попросить того или другого – и я все получал. Я не понимал, как живут другие дети.
Франсуаз смотрела на меня, сузив серые глаза. Она не умеет выглядеть доброй и по-настоящему ласковой; она никогда не изображает чувства, вот почему я не сомневаюсь в них.
– Ты не должен чувствовать себя виноватым, – сказала она.
– Я не чувствую. Знаешь, одно время я был очень несчастен – я имел все и не знал, зачем мне жить дальше.
Деревня находилась в низине – не такой уж и глубокой, но после дождей здесь всегда скапливалась вода. Я не знал, высыхает ли здесь земля когда-нибудь так, чтобы по ней можно было ходить; и самое страшное заключалось в том, что жившие здесь люди привыкли к этому.
Улицы были широкими; наверное, потому что улиц не было. Приземистые дома, казалось, уже наполовину погрузились в землю. Некоторые стояли на более высоком месте, и я мог представить, как во время дождя по улице с шумом прокатываются потоки мутной воды, а дети смотрят на них из окон.
– Майкл, ты делаешь все, чтобы помогать таким людям, – сказала Франсуаз. – И с каждым днем ты делаешь все больше.
Я выбрался из машины и зашагал к деревне, стараясь, чтобы мои ноги не очень глубоко проваливались в грязь.
– Только люди здесь об этом никогда не слышали, – произнес я.
– Они узнают сегодня, – сказала Франсуаз.
Франсуаз смерила его взглядом и вежливо спросила:
– Где мы здесь можем найти Марию Фернандо?
Человек ответил девушке тем же, причем рассматривал ее гораздо дольше, чем она его. Затем ткнул пальцем в конец улицы.
– Крайний дом, – сказал он. – А вы не похожи на полицейских.
– Пошли, Майкл, – бросила Франсуаз и зашагала вдоль по улице.
Человек крикнул нам вслед:
– Оставили бы вы ее в покое.
Я остановился.
– Кто-нибудь беспокоил ее? – спросил я.
– Не делайте вид, что не знаете, – ответил человек. – Беспокоил.
Последнее слово он произнес как будто уже только для себя, устремив взгляд в землю под своими ногами; и больше он не сказал ни слова.
– Похоже, Марии здесь сочувствуют, – заметил я, догоняя Франсуаз.
– Не будь кретином, – ответила она. – Ее сын попал в тюрьму Сокорро.
Старая женщина вышла из своего дома, не сводя с нас взгляда. Она вытирала руки о фартук, скорее машинально, и они так и остались мокрыми.
Подойдя ближе, я понял, что она вовсе не так стара, какой показалась на первый взгляд. Страдания провели глубокие морщины на ее лице, превратив эту женщину в старуху раньше отмеренного ей срока.
Жизнь была для нее не тем, чем можно наслаждаться. Впрочем, это и не столь важно, ибо такой жизнь воспринимают либо очень мудрые, либо полные глупцы. Ее жизнь не была такой, какой можно жить; она могла только терпеливо выносить ее, как выносят боль, и только смерть была избавлением от такой жизни.
Ее сын оказался в тюрьме Сокорро; сама же она билась в жизненных тисках с рождения.
Лицо ее было неподвижным, суровым и хмурым; она привыкла стоически переносить все и была готова к новой беде.
– Вы – Мария Фернандо? – спросила Франсуаз, останавливаясь перед старой женщиной и глядя на нее сверху вниз.
– Я, – ответила старуха, почти не разжимая морщинистых губ. – И у меня больше не осталось сыновей, которых вы могли бы забрать.
– Сальвадор Фернандо – ваш сын? – спросил я.
– Я гордилась им, – сказала старуха. – Сальвадор был лучшим из моих сыновей.
Я вспомнил, сколько лет исполнилось Сальвадору; всего восемнадцать. Восемнадцать лет назад эта женщина была молодой, красивой, желанной; я мог представить, как парни ухаживали за ней, соперничали; какова же была жизнь этой женщины, если за какие-то два десятка лет она превратилась в старуху…
То есть я знал, даже пытался представить, но не мог.
Она жила в другом мире, совсем в другом; и я боялся его, потому что порой чувствовал себя бессильным что-либо изменить
– Сальвадор просил передать вам привет, – мягко сказала Франсуаз. – Он хочет, чтобы вы знали – с ним все в порядке.
Ни один мускул не дрогнул на лице старухи.
– Вы называете это порядком, – сказала она. – Что вам понадобилось на этот раз? Хотите забрать и меня?
Я бросил взгляд на Франсуаз, она кивнула.
– Нам ничего не нужно от вас, сеньора, – ответил я. – Мы только хотели сказать, что вашего сына больше нет в тюрьме Сокорро. Он свободен.
Что-то вспыхнуло в темных глазах старой женщины; я бы сказал, что это была надежда, если бы надежда не умерла в ней уже очень давно.
– Пока он еще не может вам написать, – произнесла Франсуаз. – И, как вы понимаете, ему лучше пока не возвращаться сюда. До тех пор, пока тюрьма Сокорро не будет закрыта.
– Закрыта? – спросила женщина.
– Вы дадите показания перед правительственной комиссией? – спросил я. – Расскажете о том, что здесь происходило?
– Да, – ответила она.
Я положил руку ей на плечо. Потом я развернулся и пошел прочь.
– Это меня и тревожит, – отозвалась Франсуаз.
– Думаешь, этой женщине угрожает опасность?
– Если она исчезнет, власти этого даже не заметят. Особенно, если кто-нибудь посоветует им это сделать.
– Значит, мы должны ее защитить, – сказал я.
– Как? – Франсуаз посмотрела на меня сердитыми глазами. – В округе не менее двадцати десятков деревень, и в каждой из них жителям есть что рассказать. Местным воякам достаточно провести рейды в две или три из них, чтобы запугать остальных. Как ты собираешься защищать здесь людей? Введешь войска?
Я прислушался. Издалека доносился металлический лязг.
– Ты сама ответила на мой вопрос, – сказал я и потрепал Франсуаз по подбородку. – И если уж ты взгромоздила свою хорошенькую попку на водительское сиденье, то трогай скорее.
– Зачем? – с недоумением спросила Франсуаз.
– Через две минуты мы должны быть на развилке.
Я устроился поудобнее в ожидании тряски, и Франсуаз не разочаровала меня.
– И что? – спросила девушка, заглушая мотор там, где я ей указал. – Все эти люди оказались в опасности, как только мы сюда приехали.
– Нет, – ответил я. – Комендант Илора не станет пытаться убить никого из них.
– И почему же, позволь тебя спросить?
– Он постарается убить нас, – улыбнулся я.
Франсуаз повернула голову в ту сторону, откуда доносился шум, с каждой секундой становившийся все громче.
Будь я поэтом, я бы назвал выражение ее лица угрожающим.
– Бронетранспортер? – спросила она. Я кивнул.
– Как ты и сказала, едут в деревню, чтобы напугать всех крестьян в округе. А мы покажем, что это мы угрожаем местным порядкам, а не мирные жители.
– Ты предлагаешь напасть на бронетранспортер? – спросила Франсуаз.
– Еще как предлагаю.
Она расплылась в улыбке:
– Вот за что ты мне нравишься.
Я перевернул страницу и, пробежав глазами заголовки, остановился на статье «Колебание цен на Гриффин-бирже».
Я успел прочитать ее до самой середины и споткнулся на том, что мне пришлось переводить валюту в эльфийские деньги.
Лязганье и грохот, с которым колеса ATV перебирали шипованные изнутри полосы гусениц, изрядно отвлекали меня, но все же мне удалось добраться до второго столбца.
Металлический скрежет прекратился, а шум мотора стал еще громче. Бронетранспортер остановился; наверное, причина этого состояла в том, что мой джип стоял поперек дороги.
Я поудобнее устроился на водительском сиденье, перевернул страницу и снова погрузился в чтение.
Парень в бронетранспортере оказался перед трудной проблемой: что делать, если в твоей машине не предусмотрен гудок.
Он конечно же мог объехать мою машину, окунув свой ATV на пару футов в придорожную грязь. Но я знал, что он этого не сделает.
Люди подобны собакам – их реакции всегда одинаковы.
Люк бронетранспортера с лязгом открылся, и оттуда появилось лицо, давно не знавшее мыла.
– Эй, придурок! – крикнул водитель. – Убери тачку с дороги.
Поскольку обращение «придурок» никак не могло относиться ко мне, я не стал обращать внимания на водителя.
– Эй ты! – закричал водитель. – Ты, в джипе! Я к тебе обращаюсь.
Я обернулся к говорившему и произнес:
– Надеюсь, вы не вкладывали деньги в иены? Они скоро упадут в цене.
– Чего? – спросил солдат.
– Я говорю о вложении капитала, – пояснил я, складывая газету. – Но если вас это не интересует, давайте поговорим о вас.
Водитель бронетранспортера замешкался; по всей видимости, в этот момент кто-то снизу спрашивал его, почему они не едут дальше.
– Насколько я понял, вы направляетесь вон в ту деревню? – спросил я, поводя рукой.
Механик-водитель оказался плохим переговорщиком, поэтому раздался второй металлический удар, и рядом с первым люком открылся второй.
Это напомнило мне детство и кукольный театр.
– Сеньор, – произнес человек, в котором я без труда мог узнать командира ATV, если бы захотел это сделать. – Или вы уберете свой джип с дороги, или нам придется его раздавить.
– Мне жаль разочаровывать вас, – произнес я, – но вы никуда дальше не поедете.
По всей видимости, фраза оказалась удачной, ибо он не нашелся что ответить.
– Это ATV номер UT745-6G13, – продолжал я, – прикрепленный к охране федеральной тюрьмы Сокорро.
– Откуда вы это знаете? – спросил командир.
– В вашу обязанность входит, – продолжал я, – патрулирование местности – на самом деле, конечно, это называется запугиванием мирного населения, но в ваших отчетах это проходит как патрулирование. Я прав?
– Мы отлавливаем вампиров и прочих нелюдей, – произнес командир. – Кто вы такой, черт возьми?
Я вынул из внутреннего кармана удостоверение сенатора и перекинул его на ATV.
Командир бронетранспортера просмотрел его и бросил мне обратно.
– Правительственная комиссия? – спросил он. – Что вы здесь делаете?
– Возвращайтесь в место расположения, – сказал я. – До окончания расследования. Считайте, что это приказ президента.
По выражению его лица я понял, что приказ президента он предпочел бы получить от самого президента, а не от какого-то чиновника, посланного сенатом.
Тем не менее он не стал возражать чересчур громко, хотя и произнес что-то вроде «вонючие задницы».
Не знаю, кого он имел в виду; возможно, кого-то из своих родственников.
Потом его физиономия скрылась, и следовало признать, что ландшафт от этого только выиграл.
Механик-водитель торчал в своей дырке еще несколько секунд, собираясь, вероятно, сказать мне еще какую-нибудь гадость, но сдался, побежденный мощью моего интеллекта.
Бронетранспортер дал задний ход, и это получилось у него замечательно. Я засмотрелся на эту идиллическую картину и не сразу заметил, как Франсуаз шумно уселась на сиденье рядом со мной.
– Что может быть приятнее, Френки, – сказал я, указывая ей в сторону удаляющегося бронетранспортера. – Солдаты, возвращающиеся с войны живыми.
– Я бы назвала их падалыциками, а не солдатами. – Она зябко повела плечами
Франсуаз кажется, что, когда она так делает, ее можно принять за ранимую натуру, а потому делает это частенько.
– А я думала, мне опять придется тебя спасать.
Я посмотрел на девушку долгим взглядом, исполненным терпения, которое необходимо, когда имеешь дело с глупышками и нимфоманками.
– Они должны были уехать, – произнес я.
– Только потому, что ты им это сказал?
– Это простейший психологический механизм, Френки.
– Простейший психологический механизм ты обычно демонстрируешь по вечерам. Так что ты говорил?
Я взял на заметку, что следует повысить свою способность терпеть.
– Смотри, – объяснил я. – В ATV обычно умещается человек пятнадцать-двадцать. Это асгардская модель, а у них в отделении меньше человек, чем у нас. Положим, там пятнадцать человек. Итак, пятнадцать человек едут на бронетранспортере и встречают человека на джипе.
– Звучит как анекдот, – усмехнулась Франсуаз. – Майкл!
Бардачок джипа термонепроницаем, чтобы хранить там холодную воду. Я вынул бутылку и, отвинтив крышку, вылил ей немного за воротник.
Сделав несколько глотков и не отпуская бутылки, я продолжал:
– Человек в джипе приказывает им поворачивать назад. Что сделают солдаты в ATV?
– Решат, что он спятил. Майкл, ты мне блузку намочил.
– Ты рассуждаешь здраво, – кивнул я. – Но солдат не может рассуждать здраво.
– Почему?
– Рассуди сама. Ремесло солдата – убивать честных, порядочных парней, которые отличаются от него лишь тем, что их поставили под ружье в другой стране. Способен на это нормальный человек? К счастью, нет. Военная подготовка состоит в первую очередь в том, чтобы приучить человека убивать, не раздумывая.
– А разве солдаты не должны защищать свою страну?
– Может, так и было раньше, – сказал я. – Но сомневаюсь, ибо уже тогда каждый по-своему перекраивал карту, а, значит, понятие патриотического долга граничило с софизмом. Сегодня в более или менее развитых странах армии существуют лишь затем, чтобы держать в страхе свой народ. Если раньше бряцание оружием на чужой территории называли захватнической войной, то теперь это миротворческие операции.
Франсуаз скривила кончики чувственных губ, как будто ей предложили заняться сексом в классической позе.
– И если солдат убивает бездумно, то и приказу он подчинится тоже бездумно?
Я с гордостью посмотрел на свою ученицу.
– А это значит, что наш сиволапый приятель сейчас звонит своему командиру.
Я положил два пальца на рукоятку настройки, хотя и знал, что волна выставлена точно.
Усиленный приемник хрипел, как герой рекламы до того, как он выпил чудесное средство от кашля.
– Потом отдашь мне бутылку, – напомнила Франсуаз.
Радио закашлялось так, что я подумал, не случилось ли с командиром бронетранспортера острого приступа тошноты.
Недаром он говорил о каком-то дурном запахе.
«Я UT745-6G13, – отрывисто произнес командир. – У меня срочное донесение для коменданта».
– Зачем он называет свой номер? – удивилась Франсуаз. – Это же единственный ATV, приписанный к федеральной тюрьме.
– Так и есть, – согласился я. – Тюрьмам вообще не положено держать в страхе местное население. Вот почему, когда эта машина выйдет из игры, людям в округе перестанет угрожать опасность налетов.
– Ты в самом деле думала, – спросил я, – что эти гестаповцы заплачут и станут просить прощения?
– Шагай, – грубо прикрикнул на меня один из солдат.
Первый офицер поднялся по каменным ступеням и вошел в здание контрольного пункта. Не оборачиваясь, он проследовал к своему столу и придвинул к себе телефон.
– По-вашему, я лечу? – огрызнулся я – Тогда какого дьявола ты завела этот разговор?
Я нагнулся, чтобы не удариться головой о притолоку.
Девушка фыркнула.
– Я дала им шанс, – ответила она.
Франсуаз вошла в комнату следом за мной и посторонилась, пропуская шедшего за ней солдата.
Он не понял. Дуло его автомата на пару мгновений уставилось в сторону окна.
Франсуаз развернулась, и ее левая рука сжалась на автоматном прикладе. Солдат испуганно нажал на спусковой крючок, но было уже поздно.
Девушка прижала ствол автомата к дверному косяку, и очередь ушла в потолок. Парень вскрикнул от боли, пытаясь выдернуть руку, зажатую между автоматом и косяком.
– Прищемился, бедняжка? – ласково спросила девушка. – Сейчас помогу.
Франсуаз сжала руку и плавно, один за другим, сломала солдату все пять пальцев.
– Упс, – сказала она. – Надеюсь, не очень больно?
Человек попробовал вырвать автомат из ее руки, дернув изо всех сил. На мгновение Франсуаз ослабила захват, и оружие подалось; в глазах солдата сверкнуло торжество. В ту же секунду девушка снова прижала автомат к кирпичной стене. Солдат задергался от боли.
– Это были сухожилия, – сочувственно пояснила Франсуаз. – Не плачь – теперь их у тебя гораздо меньше.
Правой рукой она расстегнула кобуру солдата и вынула его пистолет. Затем наотмашь ударила его рукояткой по половым органам.
Он потерял сознание. Франсуаз уже хотела было отпустить солдата, который больше не представлял опасности, как вдруг, один за другим, раздались три выстрела.
Серо-зеленая солдатская форма окрасилась кровью. На ней, точно в центре груди, вскрылись три рваных отверстия от пуль.
Второй офицер, оставшийся снаружи, открыл огонь, не заботясь о том, что при этом могут пострадать его собственные люди.
– Жаль, совсем мальчонка, – вздохнула Франсуаз. – А я-то хотела подарить ему тюремную камеру.
Франсуаз отпустила тело солдата, и он растянулся на пороге, все еще вздрагивая.
Когда раздалась первая автоматная очередь, командир поста сидел за своим столом, поворачивая диск телефона. Я не знал, куда он звонит, но догадывался, что точно не в пиццерию.
А потому мне пришлось нагнуться через стол.
Я взял его за голову и ударил лицом о телефонный аппарат.
Раздались звон и тонкое пение, с которым отлетела пружина диска. Офицер глухо вскрикнул и потянулся правой рукой к поясу. Пришлось ударить его еще раз. Он затих.
За стенами контрольного пункта послышались крики и шум.
Франсуаз просунула в окно дуло автомата и, не целясь, выпустила две очереди.
Я вынул пистолет из кобуры офицера и встал возле двери.
Выстрелов больше не раздавалось; я знал, что один человек из расчета или даже несколько держат под прицелом захлопнувшуюся дверь.
Франсуаз прислонилась к стене и коротко усмехнулась.
– Он хотел меня облапать, – пробормотала она. Громкий голос раздался откуда-то из-за стены; туда не мог попасть ни один выстрел из окон.
– Вы не сможете выйти оттуда. Вам лучше сдаться.
Я проверил, как ходит затвор офицерского пистолета.
– Вы недолго там просидите! – крикнул кто-то из военных. – Мы пошлем машину туда, где есть телефон.
– Бедный мальчонка, – пробормотала Франсуаз. – Будь ты жив, я бы тебя сейчас убила.
Над моей головой послышался шорох. Это значило, что на втором этаже есть человек, который пытается неслышно подойти к лестнице.
Я поднял голову и показал Франсуаз взглядом туда, где раздавался шорох.
Девушка, с улыбкой кивнув, осторожно открыла внутреннюю дверь. За ней оказалась лестница. Деревянные ступени уходили в дыру, прорубленную в потолке.
Низко пригнувшись, Франсуаз стала подниматься наверх.
Второй этаж оказался менее просторным, чем первый; там находились только несколько столов и стул.
Франсуаз высунулась из люка и тут же спряталась.
Два выстрела откололи щепки от крашеных досок.
– Недоносок, – пробормотала девушка. – Он испортил мою прическу.
Она сунула в люк дуло автомата и нажала на спусковой крючок.
Раздался крик боли, тело с шумом упало на дощатый пол.
Франсуаз взбежала наверх, каждый миг ожидая нового выстрела. Человек лежал на спине, его живот был наискось пропорот автоматной очередью. Выпавший из его руки пистолет валялся поодаль.
– Не убивайте меня, – прошептал человек. – Я сдаюсь.
Франсуаз стала приближаться к нему, не опуская оружия.
– Позволь осмотреть твою рану, – произнесла она.
Солдат застонал.
Девушка встала перед ним на колени, и ее тонкие пальцы пробежали по его телу.
Внезапно человек последним усилием воли выпрямился, в его правой руке сверкнул нож, направленный в мою партнершу.
Франсуаз перехватила его запястье и крепко сжала, недобро улыбаясь.
– Я могу вылечить тебя и быстрее, – произнесла она, поднимаясь во весь рост.
Девушка медленно наступила солдату на горло; тот захрипел.
– Перехватило дыхание? – продолжая улыбаться, спросила Франсуаз. – Такое бывает.
Одним резким движением она продавила человеку кадык, превратив его горло в кровавый кисель.
– Подумай над своим поведением. – С этими словами она метнулась к ближайшему окну.
С дороги доносился шум мотора; один из солдат сел за руль патрульного джипа и теперь разворачивал его, чтобы поспешить в город.
– Нехорошо убегать с вечеринки, – пробормотала Франсуаз, – не предупредив об этом хозяев.
Я подошел к двери и посмотрел наверх, не нужна ли ей помощь. Но помощь скорее требовалась тому солдату, который попытался плохо о ней подумать.
Я открыл дверь и приготовился к выстрелам.
Выстрелов было три; ровно столько потребовалось солдату, чтобы понять – я не стою в дверном проеме, ожидая, пока он прицелится.
По звуку первого выстрела я понял, где он находится. За столбиком шлагбаума, справа от здания.
Два других я дал ему сделать, чтобы он, к своему разочарованию, убедился, что не попал.
Выстрелы смолкли; солдат смотрел на распахнутую дверь.
Я опустился на корточки и, вывернувшись из-за стены, поймал его на мушку.
Он испытал второе разочарование, когда увидел, что я все-таки показался. Пожалуй, оно было еще большим, чем первое.
Все же он был неплохим солдатом и успел выстрелить поверх моей головы прежде, чем я убил его.
Ему следовало перевести прицел пониже, но, получив первые две пули, он уже не пытался этого сделать.
Человек распластался за шлагбаумом; ему уже не пересечь разделительной черты.
Свою он уже пересек.
Солдат, сидевший за рулем джипа, старался поворачивать руль как можно быстрее. Машина скрипела на каменистой почве; ему не стоило пытаться разворачиваться с места.
– Что ты там возишься, идиот? – крикнул офицер. Я понял, что этот парень находится за зданием. Франсуаз положила ствол штурмовой винтовки в угол окна и прицелилась.
– Надеюсь, мальчонка любит печеных цыплят, – пробормотала она, перемещая ствол. – И очень хочет узнать, как их готовят.
Она мягко нажала на спусковой крючок.
Бензобак джипа взорвался, обдав водителя кусками металла и брызгами пламени. Тот попытался выбраться из машины, но с животом, пробитым в нескольких местах, это оказалось сложно сделать.
Франсуаз прицелилась снова, чтобы добить человека выстрелом в голову и не заставлять его мучиться, но в это мгновение солдат опал на сиденье, и алые языки пламени сомкнулись над ним огнедышащим куполом.
Он кричал еще минуты две, потом в машине взорвалось масло.
Офицер смотрел на гибель своего товарища; вид пламени, бушующего над металлическим скелетом машины, заворожил его.
Я прокашлялся. Он повернулся ко мне и увидел, что на него направлено дуло пистолета.
– Положите свою хлопушку, – негромко произнес я. – Ваша борьба за чистоту человечества закончена. Уверен, судья объяснит вам значения слов «расовая дискриминация» и «геноцид».
Человек посмотрел на меня с ненавистью.
– Вы и такие, как вы, хотите уничтожить порядок, – произнес он. – А наш долг – защищать людей.
– Скажете это на суде, – сказал я.
– Суда не будет.
Он поднес пистолет к виску и спустил курок. Франсуаз мягко спрыгнула на землю и посмотрела на офицера сверху вниз.
– Ты его почти убедил, – коротко усмехнулась она.
* * *
– Думаю, это здесь, – произнес я.– Голова – не самый совершенный твой орган, – фыркнула Франсуаз, свесившись из машины и глядя вниз, где высокие колеса внедорожника почти на две трети погрузились в жидкую грязь.
– Черт, – процедила Франсуаз, осторожно выбираясь наружу. – Крокодил, которому я сделала вскрытие, тоже жил в болоте, но здесь бы и он захлебнулся.
Я посмотрел на стройные ноги девушки. Грязь поднималась почти до самых ее бедер, грозя перехлестнуть за край сапог.
– Пожалуй, я припаркуюсь в другом месте, – сказал я, подавая машину назад.
Франсуаз сложила руки на высокой груди, наблюдая за мной с нескрываемым осуждением.
Причина его состояла не в том, что я не захотел испортить дорогие, сделанные на заказ туфли и испачкать серые брюки своего костюма.
Франсуаз легко запрыгнула в джип, обдав меня мелкими брызгами грязи, и встала во весь рост на сиденье рядом со мной, уперев правую ногу в молнию моих брюк.
– Майкл, – строго сказала она. Я посмотрел на нее снизу вверх и стал открывать дверцу.
– Не имеет смысла отъезжать, – пробурчал я. – Костюм все равно испорчен.
– Майкл, – строго повторила девушка и нажала ногой чуть сильнее.
– Френки, – сказал я, – сейчас я тебя сброшу, и ты будешь вся в грязи. С головы до ног. Тогда уж тебе точно придется возвращаться пешком.
– Майкл.
Франсуаз наклонилась ко мне, сев мне на колени, нежно, но крепко обхватила мое лицо руками и повернула к себе.
– Не отворачивайся, – сказала она. Я дернул головой, высвобождаясь, и с досадой посмотрел на нее.
– Ты не поймешь, – сказал я.
– Я понимаю, – ответила она. Я покачал головой.
– Френки, я родился в богатой семье и имею все, что захочу. Ребенком мне достаточно было попросить того или другого – и я все получал. Я не понимал, как живут другие дети.
Франсуаз смотрела на меня, сузив серые глаза. Она не умеет выглядеть доброй и по-настоящему ласковой; она никогда не изображает чувства, вот почему я не сомневаюсь в них.
– Ты не должен чувствовать себя виноватым, – сказала она.
– Я не чувствую. Знаешь, одно время я был очень несчастен – я имел все и не знал, зачем мне жить дальше.
Деревня находилась в низине – не такой уж и глубокой, но после дождей здесь всегда скапливалась вода. Я не знал, высыхает ли здесь земля когда-нибудь так, чтобы по ней можно было ходить; и самое страшное заключалось в том, что жившие здесь люди привыкли к этому.
Улицы были широкими; наверное, потому что улиц не было. Приземистые дома, казалось, уже наполовину погрузились в землю. Некоторые стояли на более высоком месте, и я мог представить, как во время дождя по улице с шумом прокатываются потоки мутной воды, а дети смотрят на них из окон.
– Майкл, ты делаешь все, чтобы помогать таким людям, – сказала Франсуаз. – И с каждым днем ты делаешь все больше.
Я выбрался из машины и зашагал к деревне, стараясь, чтобы мои ноги не очень глубоко проваливались в грязь.
– Только люди здесь об этом никогда не слышали, – произнес я.
– Они узнают сегодня, – сказала Франсуаз.
* * *
Человек стоял возле дома, прислонившись к стене, он никуда не шел и ничего не делал, просто смотрел на нас.Франсуаз смерила его взглядом и вежливо спросила:
– Где мы здесь можем найти Марию Фернандо?
Человек ответил девушке тем же, причем рассматривал ее гораздо дольше, чем она его. Затем ткнул пальцем в конец улицы.
– Крайний дом, – сказал он. – А вы не похожи на полицейских.
– Пошли, Майкл, – бросила Франсуаз и зашагала вдоль по улице.
Человек крикнул нам вслед:
– Оставили бы вы ее в покое.
Я остановился.
– Кто-нибудь беспокоил ее? – спросил я.
– Не делайте вид, что не знаете, – ответил человек. – Беспокоил.
Последнее слово он произнес как будто уже только для себя, устремив взгляд в землю под своими ногами; и больше он не сказал ни слова.
– Похоже, Марии здесь сочувствуют, – заметил я, догоняя Франсуаз.
– Не будь кретином, – ответила она. – Ее сын попал в тюрьму Сокорро.
Старая женщина вышла из своего дома, не сводя с нас взгляда. Она вытирала руки о фартук, скорее машинально, и они так и остались мокрыми.
Подойдя ближе, я понял, что она вовсе не так стара, какой показалась на первый взгляд. Страдания провели глубокие морщины на ее лице, превратив эту женщину в старуху раньше отмеренного ей срока.
Жизнь была для нее не тем, чем можно наслаждаться. Впрочем, это и не столь важно, ибо такой жизнь воспринимают либо очень мудрые, либо полные глупцы. Ее жизнь не была такой, какой можно жить; она могла только терпеливо выносить ее, как выносят боль, и только смерть была избавлением от такой жизни.
Ее сын оказался в тюрьме Сокорро; сама же она билась в жизненных тисках с рождения.
Лицо ее было неподвижным, суровым и хмурым; она привыкла стоически переносить все и была готова к новой беде.
– Вы – Мария Фернандо? – спросила Франсуаз, останавливаясь перед старой женщиной и глядя на нее сверху вниз.
– Я, – ответила старуха, почти не разжимая морщинистых губ. – И у меня больше не осталось сыновей, которых вы могли бы забрать.
– Сальвадор Фернандо – ваш сын? – спросил я.
– Я гордилась им, – сказала старуха. – Сальвадор был лучшим из моих сыновей.
Я вспомнил, сколько лет исполнилось Сальвадору; всего восемнадцать. Восемнадцать лет назад эта женщина была молодой, красивой, желанной; я мог представить, как парни ухаживали за ней, соперничали; какова же была жизнь этой женщины, если за какие-то два десятка лет она превратилась в старуху…
То есть я знал, даже пытался представить, но не мог.
Она жила в другом мире, совсем в другом; и я боялся его, потому что порой чувствовал себя бессильным что-либо изменить
– Сальвадор просил передать вам привет, – мягко сказала Франсуаз. – Он хочет, чтобы вы знали – с ним все в порядке.
Ни один мускул не дрогнул на лице старухи.
– Вы называете это порядком, – сказала она. – Что вам понадобилось на этот раз? Хотите забрать и меня?
Я бросил взгляд на Франсуаз, она кивнула.
– Нам ничего не нужно от вас, сеньора, – ответил я. – Мы только хотели сказать, что вашего сына больше нет в тюрьме Сокорро. Он свободен.
Что-то вспыхнуло в темных глазах старой женщины; я бы сказал, что это была надежда, если бы надежда не умерла в ней уже очень давно.
– Пока он еще не может вам написать, – произнесла Франсуаз. – И, как вы понимаете, ему лучше пока не возвращаться сюда. До тех пор, пока тюрьма Сокорро не будет закрыта.
– Закрыта? – спросила женщина.
– Вы дадите показания перед правительственной комиссией? – спросил я. – Расскажете о том, что здесь происходило?
– Да, – ответила она.
Я положил руку ей на плечо. Потом я развернулся и пошел прочь.
* * *
– Она будет говорить правду, даже если эти фашисты приставят к ее голове дуло автомата, – сказал я, возвращаясь к нашему джипу. – Ей уже нечего терять в этой жизни. Но есть что защищать.– Это меня и тревожит, – отозвалась Франсуаз.
– Думаешь, этой женщине угрожает опасность?
– Если она исчезнет, власти этого даже не заметят. Особенно, если кто-нибудь посоветует им это сделать.
– Значит, мы должны ее защитить, – сказал я.
– Как? – Франсуаз посмотрела на меня сердитыми глазами. – В округе не менее двадцати десятков деревень, и в каждой из них жителям есть что рассказать. Местным воякам достаточно провести рейды в две или три из них, чтобы запугать остальных. Как ты собираешься защищать здесь людей? Введешь войска?
Я прислушался. Издалека доносился металлический лязг.
– Ты сама ответила на мой вопрос, – сказал я и потрепал Франсуаз по подбородку. – И если уж ты взгромоздила свою хорошенькую попку на водительское сиденье, то трогай скорее.
– Зачем? – с недоумением спросила Франсуаз.
– Через две минуты мы должны быть на развилке.
Я устроился поудобнее в ожидании тряски, и Франсуаз не разочаровала меня.
– И что? – спросила девушка, заглушая мотор там, где я ей указал. – Все эти люди оказались в опасности, как только мы сюда приехали.
– Нет, – ответил я. – Комендант Илора не станет пытаться убить никого из них.
– И почему же, позволь тебя спросить?
– Он постарается убить нас, – улыбнулся я.
Франсуаз повернула голову в ту сторону, откуда доносился шум, с каждой секундой становившийся все громче.
Будь я поэтом, я бы назвал выражение ее лица угрожающим.
– Бронетранспортер? – спросила она. Я кивнул.
– Как ты и сказала, едут в деревню, чтобы напугать всех крестьян в округе. А мы покажем, что это мы угрожаем местным порядкам, а не мирные жители.
– Ты предлагаешь напасть на бронетранспортер? – спросила Франсуаз.
– Еще как предлагаю.
Она расплылась в улыбке:
– Вот за что ты мне нравишься.
Я перевернул страницу и, пробежав глазами заголовки, остановился на статье «Колебание цен на Гриффин-бирже».
Я успел прочитать ее до самой середины и споткнулся на том, что мне пришлось переводить валюту в эльфийские деньги.
Лязганье и грохот, с которым колеса ATV перебирали шипованные изнутри полосы гусениц, изрядно отвлекали меня, но все же мне удалось добраться до второго столбца.
Металлический скрежет прекратился, а шум мотора стал еще громче. Бронетранспортер остановился; наверное, причина этого состояла в том, что мой джип стоял поперек дороги.
Я поудобнее устроился на водительском сиденье, перевернул страницу и снова погрузился в чтение.
Парень в бронетранспортере оказался перед трудной проблемой: что делать, если в твоей машине не предусмотрен гудок.
Он конечно же мог объехать мою машину, окунув свой ATV на пару футов в придорожную грязь. Но я знал, что он этого не сделает.
Люди подобны собакам – их реакции всегда одинаковы.
Люк бронетранспортера с лязгом открылся, и оттуда появилось лицо, давно не знавшее мыла.
– Эй, придурок! – крикнул водитель. – Убери тачку с дороги.
Поскольку обращение «придурок» никак не могло относиться ко мне, я не стал обращать внимания на водителя.
– Эй ты! – закричал водитель. – Ты, в джипе! Я к тебе обращаюсь.
Я обернулся к говорившему и произнес:
– Надеюсь, вы не вкладывали деньги в иены? Они скоро упадут в цене.
– Чего? – спросил солдат.
– Я говорю о вложении капитала, – пояснил я, складывая газету. – Но если вас это не интересует, давайте поговорим о вас.
Водитель бронетранспортера замешкался; по всей видимости, в этот момент кто-то снизу спрашивал его, почему они не едут дальше.
– Насколько я понял, вы направляетесь вон в ту деревню? – спросил я, поводя рукой.
Механик-водитель оказался плохим переговорщиком, поэтому раздался второй металлический удар, и рядом с первым люком открылся второй.
Это напомнило мне детство и кукольный театр.
– Сеньор, – произнес человек, в котором я без труда мог узнать командира ATV, если бы захотел это сделать. – Или вы уберете свой джип с дороги, или нам придется его раздавить.
– Мне жаль разочаровывать вас, – произнес я, – но вы никуда дальше не поедете.
По всей видимости, фраза оказалась удачной, ибо он не нашелся что ответить.
– Это ATV номер UT745-6G13, – продолжал я, – прикрепленный к охране федеральной тюрьмы Сокорро.
– Откуда вы это знаете? – спросил командир.
– В вашу обязанность входит, – продолжал я, – патрулирование местности – на самом деле, конечно, это называется запугиванием мирного населения, но в ваших отчетах это проходит как патрулирование. Я прав?
– Мы отлавливаем вампиров и прочих нелюдей, – произнес командир. – Кто вы такой, черт возьми?
Я вынул из внутреннего кармана удостоверение сенатора и перекинул его на ATV.
Командир бронетранспортера просмотрел его и бросил мне обратно.
– Правительственная комиссия? – спросил он. – Что вы здесь делаете?
– Возвращайтесь в место расположения, – сказал я. – До окончания расследования. Считайте, что это приказ президента.
По выражению его лица я понял, что приказ президента он предпочел бы получить от самого президента, а не от какого-то чиновника, посланного сенатом.
Тем не менее он не стал возражать чересчур громко, хотя и произнес что-то вроде «вонючие задницы».
Не знаю, кого он имел в виду; возможно, кого-то из своих родственников.
Потом его физиономия скрылась, и следовало признать, что ландшафт от этого только выиграл.
Механик-водитель торчал в своей дырке еще несколько секунд, собираясь, вероятно, сказать мне еще какую-нибудь гадость, но сдался, побежденный мощью моего интеллекта.
Бронетранспортер дал задний ход, и это получилось у него замечательно. Я засмотрелся на эту идиллическую картину и не сразу заметил, как Франсуаз шумно уселась на сиденье рядом со мной.
– Что может быть приятнее, Френки, – сказал я, указывая ей в сторону удаляющегося бронетранспортера. – Солдаты, возвращающиеся с войны живыми.
– Я бы назвала их падалыциками, а не солдатами. – Она зябко повела плечами
Франсуаз кажется, что, когда она так делает, ее можно принять за ранимую натуру, а потому делает это частенько.
– А я думала, мне опять придется тебя спасать.
Я посмотрел на девушку долгим взглядом, исполненным терпения, которое необходимо, когда имеешь дело с глупышками и нимфоманками.
– Они должны были уехать, – произнес я.
– Только потому, что ты им это сказал?
– Это простейший психологический механизм, Френки.
– Простейший психологический механизм ты обычно демонстрируешь по вечерам. Так что ты говорил?
Я взял на заметку, что следует повысить свою способность терпеть.
– Смотри, – объяснил я. – В ATV обычно умещается человек пятнадцать-двадцать. Это асгардская модель, а у них в отделении меньше человек, чем у нас. Положим, там пятнадцать человек. Итак, пятнадцать человек едут на бронетранспортере и встречают человека на джипе.
– Звучит как анекдот, – усмехнулась Франсуаз. – Майкл!
Бардачок джипа термонепроницаем, чтобы хранить там холодную воду. Я вынул бутылку и, отвинтив крышку, вылил ей немного за воротник.
Сделав несколько глотков и не отпуская бутылки, я продолжал:
– Человек в джипе приказывает им поворачивать назад. Что сделают солдаты в ATV?
– Решат, что он спятил. Майкл, ты мне блузку намочил.
– Ты рассуждаешь здраво, – кивнул я. – Но солдат не может рассуждать здраво.
– Почему?
– Рассуди сама. Ремесло солдата – убивать честных, порядочных парней, которые отличаются от него лишь тем, что их поставили под ружье в другой стране. Способен на это нормальный человек? К счастью, нет. Военная подготовка состоит в первую очередь в том, чтобы приучить человека убивать, не раздумывая.
– А разве солдаты не должны защищать свою страну?
– Может, так и было раньше, – сказал я. – Но сомневаюсь, ибо уже тогда каждый по-своему перекраивал карту, а, значит, понятие патриотического долга граничило с софизмом. Сегодня в более или менее развитых странах армии существуют лишь затем, чтобы держать в страхе свой народ. Если раньше бряцание оружием на чужой территории называли захватнической войной, то теперь это миротворческие операции.
Франсуаз скривила кончики чувственных губ, как будто ей предложили заняться сексом в классической позе.
– И если солдат убивает бездумно, то и приказу он подчинится тоже бездумно?
Я с гордостью посмотрел на свою ученицу.
– А это значит, что наш сиволапый приятель сейчас звонит своему командиру.
Я положил два пальца на рукоятку настройки, хотя и знал, что волна выставлена точно.
Усиленный приемник хрипел, как герой рекламы до того, как он выпил чудесное средство от кашля.
– Потом отдашь мне бутылку, – напомнила Франсуаз.
Радио закашлялось так, что я подумал, не случилось ли с командиром бронетранспортера острого приступа тошноты.
Недаром он говорил о каком-то дурном запахе.
«Я UT745-6G13, – отрывисто произнес командир. – У меня срочное донесение для коменданта».
– Зачем он называет свой номер? – удивилась Франсуаз. – Это же единственный ATV, приписанный к федеральной тюрьме.
– Так и есть, – согласился я. – Тюрьмам вообще не положено держать в страхе местное население. Вот почему, когда эта машина выйдет из игры, людям в округе перестанет угрожать опасность налетов.