Чекалов Денис. Френки и Майкл

   – И что же случилось? – спросил я. – Не выдержали задние рессоры?
   – Я поняла, что в дорогих машинах это делать интереснее.
   – Звучит двусмысленно.
   Я подрулил к обочине и переждал, пока у парнишки-гнома, присматривавшего за машинами, глаза приобретут свои естественные размеры.
   – Я не прошу многого, – сказал я, всовывая ему в руку банкноту. – Но я хочу уехать на ней после того, как мы тут закончим.
   – Если что-то случится с моей машиной, – добавила Франсуаз, – твои кусочки можно будет подклеивать в альбом и коллекционировать. Ты понял?
   Он понял.
   – Так почему двусмысленно? – спросила девушка, ускоряя шаг, чтобы нагнать меня.
   Два огра стояли у входа, и они не собирались туда входить; напротив, им платили деньги за то, чтобы внутрь не попадали те, кому не положено.
   – Нет ничего более забавного, – заметил я, подходя к ним, – чем бедные люди, которые ведут себя как богатые.
   – Что-то ты не похож на местного, мистер, – произнес один из охранников.
   Я не мог не подивиться его проницательности; я не красил волосы в розовый цвет, не клеил их гребнем, не носил серег в ухе, а мой скромный пиджак в неброскую серую полоску не был украшен цепями под золото.
   Правда, в галстуке я ношу заколку.
   – Дружок, – сказал я, памятуя о том, что с низкоорганизованными формами жизни необходимо объясняться при помощи простых слов, – ты можешь выбрать одно из двух.
   Я запнулся, раздумывая, не слишком ли сложную предлагаю ему задачу, но потом решил, что он справится.
   Ему ведь всегда мог прийти на помощь второй охранник.
   – Вариант первый, – сказал я. – Мы платим единовременный взнос, и ты нас впускаешь. Вариант второй. Мы вырубаем тебя и твоего приятеля, и тогда, за то же самое – вместо денег ты получаешь головную боль. Итак?
   Все-таки задача оказалась для него слишком сложной.
   – Проваливай, пижон, – сказал охранник. – Ишь как вырядился, да еще и девку свою приволок. Острых ощущений захотелось?
   – Отвали, – мягко посоветовала Франсуаз.
   Когда слова не помогают, остается только развести руками.
   Наверное, я сделал это слишком быстро, и, может быть, мне не стоило метить этим ребятам в горло.
   Я еще не успел опустить руки, а они оба уже сползали вниз по стене. Франсуаз грациозно перешагнула через неподвижное тело, и мы вошли.
   Музыка сразу стала громче. Бессмысленно было пытаться понять смысл того, о чем пели исполнители, или даже разобрать отдельные слова. Лавина звуков, рушившаяся на головы людей, состояла из одного лишь барабанного боя. Все остальное тонуло где-то внизу, заглушенное криками и визгом толпы.
   Люди шевелились.
   Они не танцевали, не прижимались друг к другу, не разговаривали; они просто шевелились. Шевелились как черви, плотно набитые в банку; они поднимали руки над головами, ибо рукам не было места между их грязными и дурно пахнущими телами; они покачивали плечами, переступали с ноги на ногу, не заботясь ни о красоте движений, ни о ритме музыки.
   Того, кто думает, что нет ничего хуже, чем тысячи немытых тел, здесь ждало разочарование – он понял бы, что этот запах становится в тысячи раз отвратительнее, если смешивается с дешевыми духами.
   Это считалось местом для развлечения.
   – Когда я попадаю в такие места, – сказал я, – то спрашиваю себя: в наше время наше поколение было другим, почему…
   – Что? – спросила Франсуаз.
   – Ничего, – ответил я.
   Вик висел где-то под потолком; правда, он не был подвешен за сломанную шею – честь, которая, без сомнения, только ожидала его в будущем. Содержатель дискотеки пользовался краном с сиденьем, какие в ходу у кинооператоров. Длинная металлическая стрела, изгибаясь суставами шарниров, возносила его над волнами человеческих голов.
   Там, внизу, каждый из них был никем, а все они – безликой толпой, единственной целью существования которой было платить деньги за вход и выпивку. Он, наверху, был один – всемогущий бог, тот, кто создал этот маленький, грязный, вонючий мирок, управлял им самодержавно и безраздельно и в любую минуту, единственно по своему желанию, мог уничтожить то, что трепыхалось под его ногами.
   Стоило дать ему глотнуть немного реальности.
   Будь я меньше ростом, я бы не рискнул пересекать этот тесный движущийся сгусток, исходивший запахом пота. Люди вздрагивали, точно нервная животная лихорадка заставляла их тела выламываться в отталкивающих позах.
   Их ноги терлись друг о друга, пребывая постоянно в движении, но не приближая ослабленные тела ни к какой цели. Они раскрывали рты, хотя им нечего было сказать друг другу; их глаза были распахнуты, чернея расширенными зрачками, или прикрыты в полузабытьи, навеянном музыкой или алкоголем, но куда они ни направляли свой взгляд, видели лишь ничто.
   Никто из них не замечал того, что я и моя партнерша проходим мимо них; вернее говоря, мы шли сквозь них, ибо не было там ни Джона, ни Мэри, ни Хуанито; была лишь толпа, единая и лишенная сознания, как мозг, вывалившийся из разбитого черепа, облепленный мухами и изъеденный червями.
   Если эта молодежь – наше будущее, будущего у нас нет.
   Вик восседал на круглой платформе, венчавшей собой конец железной стрелы. Оттуда он мог видеть все; но нас он заметил только в тот момент, когда лужа людских голов уже растекалась вокруг нас, словно скопище муравьев, кишащее вокруг муравейника.
   Толстое тело Вика перевалилось через ограждение платформы, и его глаза, гниловато-неопределенного цвета, уставились на нас над чернеющим отверстием рта.
   – Он нас увидел, – сказал я, отстраняя парня и девушку, которые танцевали друг с другом.
   Я мог бы держать пари на половинку цента, что это парень и девушка, хотя и не взялся бы определить, кто из них кто.
   – Тогда не подходи под платформу, – фыркнула Франсуаз. – Вдруг он наложит в штаны.
   Я сомневался, что содержатель дискотеки настолько не хочет встречаться с нами, чтобы воздвигать вокруг себя барьер из нехорошего запаха; но и броситься к нам в объятия Вик тоже не спешил.
   Его правая рука облепляла квадратную коробку пульта; движением пальцев с длинными ногтями Вик мог направлять свой воздушный трон в любой закоулок темного, накачанного дымом воздуха дискотеки.
   Металлическая стрела дрогнула, ее нижний сегмент начал подниматься, а верхний, напротив, устремился вниз. Изогнутая лапа металлической твари разворачивалась, осыпая людей брызгами режущего глаза светом из установленных под ее днищем проблесковых прожекторов.
   Хобгоблин в черной кожаной куртке стоял у основания стрелы, сложив руки на широкой груди. Я знал, что его куртка именно такая, хотя она уже не выглядела ни черной, ни кожаной.
   Но подобные люди всегда носят подобные куртки.
   За его плечом находилось ядро заведения Вика, и находилось оно там именно для того, чтобы парень в куртке его охранял. То был не шейкер для коктейлей и даже не вход в женскую уборную, то были блестящие рукоятки переключателя, которыми управлялась стрела.
   Этот пульт был здесь на тот случай, если Вик вдруг обольет пивом коробку, которую держит в руках, и она откажется спускать его вниз. Вик был плохим парашютистом и не стал бы спрыгивать на каменный пол.
   Франсуаз сделала знак хобгоблину в кожаной куртке, и он отсалютовал ей по-военному.
   – Привет, Дик. Я слышала, ты получил звание сержанта?
   – Перед тем как наконец подал в отставку, – подтвердил он. – Спасибо вам, мисс Дюпон, я никогда не забуду того, что вы сделали для меня.
   Он похлопал рукой по железной стреле.
   – Я был дураком, что позволил втянуть себя в те неприятности, – продолжал он. – Но теперь больше глупостей я не делаю – хватит. У меня даже есть приятели среди местных полицейских. Поработаю здесь еще с годик да подкоплю деньжат – тогда смогу открыть свой бар.
   – Не забудь пригласить нас на открытие.
   Он отошел в сторону, чтобы не мешать нам.
   – Всегда ненавидела такие места, – сообщила Франсуаз. – Что тут надо нажимать, Майкл, чтобы спустить вниз этого борова?
   – Этот рычаг вниз, – пояснил я.
   Франсуаз кивнула и потянула другой рычаг.
   – Сильно не любишь? – спросил я.
   – Моя младшая сестра их обожает.
   Металлический кран устремился вверх, ускоряясь по мере того, как девушка придавливала рычаг книзу. Вик вертел головой, и по тому, как двигались его плечи, я понял, что он пытается нажимать на кнопки своего пульта.
   – Габи каждый вечер пропадала на таких дискотеках… Черт, Майкл, ты что-то напутал – стрела идет не туда.
   Громкий вскрик Вика не был слышен никому, кроме ползавших по потолку тараканов.
   Он кричал так, словно между ним и потолком еще не оставалось добрых полутора десятка футов.
   – Я думал, он проломит головой крышу, – заметил я, мягко отстраняя девушку от пульта и нажимая правильные рычаги. – И что же Гэйб?
   – Потолок у нас бетонный, – пояснил сержант в кожаной куртке.
   Он уже раздумывал, не взять ли в свои руки управление танцульками.
   – Конечно, это были более приличные дискотеки, – пояснила девушка. – Но света и громкой музыки там тоже хватало. Каждый вечер я должна была возвращать Гэйб домой.
   – Я всегда радовался, что я единственный ребенок в семье, – сказал я.
   Стрела разворачивалась и возвращалась, как порванная пружина. Вик раскачивался на своей платформе из стороны в сторону, и мне хотелось верить, что он не теряет при этом мозги.
   – Потом меня же еще и ругали, – продолжала Франсуаз.
   – За дискотеки?
   – Нет, за то, что Гэйб назначает там свидания.
   – Моя голова! – проорал Вик. – Еще чуть-чуть, и я врезался бы головой в крышу. Какой придурок балуется там с пультом?
   – Свидания? – спросил я. – Твоим тетушкам не нравилось, что Гейб встречалась с парнями? Сколько же ей было лет?
   – Шестнадцать, – фыркнула моя партнерша. – И мои тетушки были бы совсем не против, если бы моя сестричка встречалась с парнями. Но она встречалась с девочками.
   Судя по выражению того, что служило Вику лицом, наше горячее желание срочно поговорить с ним вовсе не привело его в восторг.
   – Что вам нужно? – спросил он. Что до него самого, то ему определенно нужен был дантист, а еще хорошая пластическая операция.
   – Я тоже рад тебя видеть, Вик, – ответил я.
   Заметив, что я не удерживаю рычаг в нижнем положении, Вик Манкузо напряг свои короткие пальцы, но это были не те конечности, которые могли унести его тело, избавив от необходимости говорить правду.
   Я вынул пульт из его рук и вставил его в предназначенную для этого выемку с внутренней стороны платформы.
   – Ты потом поиграешь в космонавта, Вик, – сказал я.
   – Если захочешь, я сделаю так, что ты увидишь звезды, – добавила Франсуаз.
   Он засуетился, вытирая ладони о майку. Майка была белой – то есть когда-то была; по цвету пятен мне так и не удалось определить, от чего он пытается очистить руки.
   – Три человека два дня назад приехали в город, – сказал я. – Из Аспоники.
   – Да вы понимаете, что говорите? – воскликнул толстяк. – Это же вам не Асгард. Хей – это город Темных Эльфов. Сотня людей, гномов, эльфов, негров ежедневно приезжает и уезжает отсюда. Про дворфов я уж и не говорю. Как среди них отличишь троих любителей путешествий?
   – Эти трое любителей путешествий этим вечером убили человека.
   Я не повышал голоса, не желая привлекать внимание праздной толпы.
   – Они растерзали его горло зубами, притом заживо. Ты все еще ничего не хочешь сказать?
   Лицо содержателя дискотеки стало пепельно-серым; по всей видимости, у него имелись иные представления о хорошей гастрономии.
   Он воровато оглянулся и поднес руки к щекам.
   – Здесь в самом деле появились двое новеньких, – сказал он, округляя рот в маленькую трубочку. – Дикого вида. Они были странными.
   – Странными? – спросил я.
   – Они не танцевали. Только стояли у входа, вон там, чтобы быть подальше от других. Я-то подумал, что они наркоманы.
   Музыка изменилась, словно сломанная резким ударом. Барабанный разрыв накрыл Вика, заставив его испуганно присесть.
   – Позволь, я угадаю, чем они занимались, – произнес я. – Они смотрели на свет – я прав?
   Вик попятился.
   – Вы уже видели их, мистер Эм? – спросил он. – Не приведи господь. К нам тут всякие забредают – наркоманы, шваль, шантрапа. Потому я и держу тут таких ребят, как сержант. Но эти – один раз я на них взглянул, и больше всю ночь в ту сторону ни глазком.
   – Ты всегда мыслил здраво, Вик, – подтвердил я. – Дай-ка я прокачусь на твоем самокате.
   Я перешагнул через край выкрашенного в желтый цвет ограждения, не дожидаясь, пока Вик раскроет мне вырезанную в нем дверцу.
   – Хочешь полетать со мной? – спросил я у него.
   Вик Манкузо еще не составил себе определенного мнения по этому вопросу, но оставаться на земле, где из-за любой спины могли показаться застывшие глаза аспониканца, этого Вик точно не хотел.
   Я вынул из внутреннего кармана мобильный телефон и раскрыл крышку.
   – Готова бежать, кэнди? – спросил я. Кончик язычка девушки пробежался по ровному краю зубов.
   – Только скажи куда.
   – Тогда поехали вверх, Вик.
   Платформа не предназначалась для двоих, однако мой попутчик был далек от того, чтобы жаловаться на тесноту.
   – Это что, какие-то сумасшедшие? – спросил он, хватая меня за пиджак и наверняка оставляя на нем пятна, которые потом будет трудно вывести. – Те, что едят людей?
   Майор Рокуэлл из отряда темных разведчиков очень не хотел отдавать мне военный бинокль, который теперь я держал в руках. Он говорил, что модель поступит на вооружение только через восемь лет, а до тех пор штатские не могут даже осматривать ее.
   Вот почему мне пришлось его уговорить.
   – Не думаю, Вик, – отвечал я, осматривая то, что находилось теперь далеко под моими ногами. – Они никого не едят; они пьют кровь.
   Сложно сказать, что больше препятствует наблюдению: полутьма или полная темнота, которую время от времени прорезают ослепительные вспышки света, слишком быстро и слишком непредсказуемо.
   В плоской прямоугольной картинке, в которую складывали изображение два окуляра бинокля, все выглядело иначе – освещение было почти ровным и даже почти естественным.
   Я мог без труда различать лица и даже читать надписи на спинах людей.
   Вот почему мне нравится этот бинокль.
   – Тогда, наверно, это какая-то секта? – спросил Вик, волнуясь больше за сохранность собственного горла, нежели за правильность предположения. – Я читал про такие. Они собираются на ритуалы, поют там песни всякие, а потом кровь пьют.
   – Ты читал? – спросил я.
   – Ну, обычно это не настоящая кровь. Они наливают там вино или еще что и делают вид, что это кровь. Но некоторые из них сходят с ума – сворачиваются от всякой религиозной дребедени и пьют кровь взаправду.
   – Я тоже слышал о такой религии, – подтвердил я. – Это христианство.
   Найти троих аспониканцев в толпе людей, где каждый второй был выходцем из таких же красивых и солнечных стран, – эта задача скорее подходила для любителя мгновенной лотереи, нежели для человека, знающего более веселые развлечения, чем тыкать пальцем в небо.
   Но отыскать в толпе, сколь угодно огромной, трех людей, которые ведут себя не как все, – сил на это уйдет не больше, чем для того, чтобы обвести взглядом весь зал.
   К тому же те, кого я искал, должны были стоять где-то у берега людской клоаки.
   Я мог сделать все очень быстро.
   – Что ты там возишься? – недовольно спросила Франсуаз.
   Именно тогда я увидел его.
   Это на самом деле был аспониканец – среднего роста, широкоплечий, в серой рубахе с подвернутыми рукавами. Наверняка обычный крестьянин – солнце оставило темные следы на его лице. Длинные волосы слипшимися прядями расползались по его плечам и закрывали глаза, мешая смотреть.
   И все же я видел его глаза.
   Он смотрел прямо на меня – туда, где из-под потолка волшебными фонтанами вырывались мириады сказочных световых бабочек.
   Только теперь я осознал, что дискотека была грязна и мерзка только внизу; люди же смотрели вверх.
   Ну прямо злая пародия на человечество, тем более злая, что почти не приукрашивала и не искажала то, что представляет собой жизнь слабых и восторженных существ, называющих себя людьми.
   Там, на земле, царили грязь, вонь, нищета – и отсутствие иного будущего, кроме грязи, вони и нищеты. Но здесь, под потолком, столь недосягаемо высоким, что казалось, будто его и нет совсем, растворившимся в темном небесном своде, – здесь был рай.
   Яркий светлился, не переставая, и те, внизу, знали, что он никогда не померкнет; он был порукой, он был обещанием, он вселял в них веру в то, что где-то в их поганой жизни тоже может найтись что-то светлое, такое, что никогда не предаст.
   – Френки, я его вижу. – Мои слова звучали негромко, словно я сам боялся, что кто-то еще сможет услышать их. – Но он один. Больше здесь никого нет.
   Девушка промолчала, и я видел, как она кусает нижнюю губу.
   – Двух других здесь нет? – спросила она.
   – Нет.
   – Уверен?
   – Уверен.
   – Тогда надо его брать.
   Человек смотрел на свет.
   Темные глаза, темные от природы, застыли неподвижно – два черных зияющих провала, в которых не было ничего, кроме черной пустоты, жадной и ненасытной, и разноцветные звездочки небесного света засасывало внутрь этих трещин в человеческом теле, чтобы исчезнуть там и погаснуть навсегда.
   Он почти не моргал, и только изредка его веки вздрагивали нервным тиком естественного, но усилием сознания вытолкнутого из памяти мышц движения.
   Он не смотрел на свет – он смотрел свет.
   – Тридцать пять футов от входа, северная стена, – сказал я. – Вик, нам пора приземляться.
   Вик Манкузо имел много возражений на сей счет, и самое главное из них стояло сейчас у северной стены. Франсуаз решительно направилась через весь зал, проталкиваясь между людьми.
   Человек вздрогнул.
   Его тело изогнулось и выпрямилось движением злобного, насторожившегося животного. Он повернулся – весь, обводя зал невидящими зрачками. Он никуда не смотрел, он ничего не мог видеть – но он чувствовал.
   Вдруг человек замер, обращенный лицом в ту сторону, откуда приближалась к нему Франсуаз. Его рот приоткрылся, обнажая темные зубы, между которыми чернели провалы.
   Его веки быстро моргнули, сметая с глаз покров темноты. Взгляд аспониканца внезапно стал острым и ищущим. Он посмотрел туда, где девушка прокладывал а себе путь между движущимися в трансе телами, а потом быстро перевел глаза вверх и увидел меня.
   Франсуаз выругалась.
   Металлическая стрела опускалась плавно и величаво – слишком медленно, чтобы успеть вовремя.
   Человек рванулся в сторону – очень быстро, не ускоряясь и не замедляя стремительного движения. Он не замечал людей, которых отталкивал; они успевали издать возмущенный возглас, лишь когда незнакомец был уже далеко впереди.
   Он не бежал к дверям, и я не знал, есть ли здесь второй выход, открытый в это время суток.
   Теперь уже недовольные крики раздавались и в центре зала – там, где Франсуаз расталкивала плотную толпу.
   – Он бежит вдоль стены и направо. Чуть левее, Френки, чуть левее. Вот так. Здесь есть еще выходы, Вик?
   Содержатель дискотеки сделал знак трясущейся рукой. Я перемахнул через ограждение, и мне пришлось оттолкнуться рукой от противоположной стены, чтобы приземлиться на пыльный пол.
   Человек был впереди.
   Он обернулся и снова посмотрел на меня. Потом повернулся вокруг своей оси и исчез, и я понял, что именно там находится запасной выход.
   Яркий свет рассыпался над моей головой.
   Я подбежал к двери и распахнул ее.
   Если бы человек, которого я преследовал, собирался меня остановить, ему не представилось бы для этого более удобного случая. Поэтому я отступил в сторону, предоставив ночному воздуху принять удар, который мог предназначаться мне.
   Ничего не произошло; вдалеке шли четверо человек, громко переговариваясь по-харрански. Я расслышал шаги убегающего аспониканца – быстрые, ровные, они стучали по асфальту красиво, как негромкий перестук копыт скаковой лошади.
   Я вынул пистолет из поясной кобуры, хотя и знал, что вряд ли стану открывать огонь на улице, по которой идут люди. Незнакомец удалялся, но все же я выждал еще пару секунд, позволяя глазам привыкнуть к ночной темноте.
   Я знал, что преследуемому не страшна темнота.
   Франсуаз, выбегая, сильно ударила меня в спину, и я едва не вывалился в открытую дверь.
   Девушка пронеслась мимо меня, и я понял, что могу не спешить.
   Я неторопливо вышел из продымленного здания дискотеки, и свежий ночной воздух, хлынув в легкие, чуть не лишил меня сознания. Звуки музыки все еще доносились сюда, но они уже не могли заглушить шагов на пустынной улице.
   Человек бежал теперь в другую сторону – он свернул через несколько кварталов. Шагов Франсуаз я почти не слышал – она бегает очень легко, несмотря на высокий рост.
   Я заключил сам с собой пари, что девушка догонит парня через пять-шесть минут.
   Перейдя на другую сторону улицы, я пробежал взглядом по череде домов. Не видно было ни одного двора, который мог бы быть проходным, поэтому я подпрыгнул и, ухватившись за край каменного забора, перемахнул через него.
   Я поставил на то, что здесь не водятся собаки, и выиграл.
   К счастью, цепных крыс здесь тоже не держали.
   Наверное, Франсуаз уже успела вдвое сократить расстояние между собой и преследуемым. Я подивился еще раз ее энергии.
   Споткнувшись всего два раза, я неторопливо пересек двор, перелез через следующий забор, но не стал спускаться, а прошел по нему немного и взобрался на крышу.
   Затем я спрыгнул на асфальт и даже успел оправить пиджак, прежде чем аспониканец выскочил из-за угла.
   Я сбил его с ног и стал поджидать Франсуаз.
   Девушка подоспела минуты через две; ее лицо раскраснелось, глаза сверкали.
   – Не запыхалась, дорогая? – спросил я.
   Франсуаз зло зыркнула на меня, затем перевела взгляд на того, кто находился на асфальте.
   Человек тряхнул головой и приподнялся на локте.
   – Спокойно, приятель, – сказал я по-харрански. – Тебе необходима помощь.
   Я не заметил в его глазах проблесков разума – и их не бьло там не от того, что я уронил его на землю.
   Он наполовину сидел, и это оказалось кстати. Я уперся носком ботинка в его спину и, толкнув, перевернул на живот.
   Его тело передернулось, и он попытался встать. Его ладони уперлись в асфальт, мускулы напряглись. Я завел руки ему за спину и надел наручники.
   Франсуаз присела перед лежащим человеком.
   – Никто не сделает тебе ничего плохого, – ласково произнесла она. – Мы отвезем тебя туда, где тебе помогут. И все будет хорошо.
   Я помог аспониканцу встать. Он не проронил ни слова, и только в его глазах тускло тлел огонек, который как будто собирался вспыхнуть.
   Он слабо дернулся, пытаясь освободиться.
   – Нам нужно найти двух остальных, – произнесла Франсуаз. – До того, как они убьют еще кого-нибудь.
   – Он не скажет, – сказал я.
   Франсуаз испытующе взглянула на безумца.
   – Ты думаешь? – задумчиво произнесла она. Человек раскрыл рот, и теперь я смог увидеть, почему его зубы показались мне темными. Это была кровь. Он так и не проронил ни слова.
   – В нем нет уже почти ничего человеческого, Френки, – сказал я. – Он слишком долго пробыл вдали от людей, лелея свое безумие. Пошли – мы найдем двух других и без его помощи.
   Девушка пожала плечами.
   – Поведем вместе или мне подогнать сюда машину?
   – Они выпили кровь только из одной жертвы, – заметил я. – Не думаю, что он очень опасен.
   Я держал безумца сзади, за одну из скованных рук, поэтому не мог видеть его глаза.
   – Берегись! – закричала Франсуаз.
   Человек рванулся с такой силой, что я не мог его не выпустить.
   Меня отбросило назад, и, падая, я увидел, как сумасшедший разводит руки, точно птица, собравшаяся взлететь.
   Звенья наручников из прочного сплава расходились и лопались, точно слепленные из пластилина. Одно за другим падали они на асфальт, звеня каплями весеннего дождя.
   Франсуаз отпрыгнула назад быстрым плавным движением хищницы.
   Я попробовал встать, но понял, что не успеваю, и выдернул из кобуры пистолет.
   Я направил на аспониканца дуло в тот момент, когда он обернулся.
   Он в третий раз поглядел на меня своими пронизывающими и в то же время отталкивающе пустыми глазами.
   Теперь он больше походил на обезьяну, нежели на человека; безумие, которым было поражено его сознание, полностью поглотило в нем все человеческое, распахнув двери стремлению разрушать.
   Его спина была согнута, плечи приподняты, а шея наклонена; длинные немытые волосы еще более усиливали сходство с ужасной тварью, созданной чьим-то расстроенным воображением.
   Человек помедлил, глядя на меня; его зубы раздвинулись, он зарычал, подобно собаке.
   Он не мог решить, которого из двух своих врагов атаковать первым.
   – Постарайся успокоиться, приятель, – сказал я. И он выбрал.
   Человек молча устремился на меня. Самое страшное было не в том, что он вот-вот мог ударить меня или задушить. Нет, дело в том, что грязный оборванный сумасшедший падал на меня, довольно широко раставив руки перед собой, как человек никогда не нападает.
   В такой позиции руками можно сделать только одно – обхватить свою жертву и вцепиться ей в горло.
   Я знал, что передо мной сумасшедший, больной, но не преступник, и все же мне не оставалось ничего, кроме как нажать на спусковой крючок.