Чекалов Денис. Френки и Майкл

   Стол его был металлическим и удобным в своей простоте; дотрагиваясь до его поверхности, комендант ощущал холодное прикосновение чего-то спокойного и сверхземного; и такое же чувство охватывало его в те мгновения, когда он сжимал пальцы на серебряном крестике, висевшем у него на шее.
   Однако было бы не совсем правильным сказать, что Ортега о чем-то думал; скорее комендант старался освободить свое сознание, очистив себя от мыслей, чувств, воспоминаний и отголосков, которые еще долго звучат в человеческих ушах после того, как звуки, породившие их, давно смолкли и развеялись над пустыней.
   Ортега Илора вслушивался в голос, раздававшийся внутри его существа; этот голос появлялся там всякий раз, когда смолкали обманчивые шумы окружающего мира. Голос Господа.
   Телефон зазвонил на его столе, резко ударив по натянутой струне сознания. Ортега Илора поднял глаза; голос Господа начал затихать в его душе, и Ортега ощутил почти физическую боль.
   Но он знал, что не может поддаваться слабости.
   Слова Создателя текли по его израненной душе, залечивая ее; однако долг Ортеги, его предназначение состояло в служении людям, и ему следовало выполнять свой долг, сколь бы больно и сколь бы тяжело ему ни было.
   Ортега скорбел вместе со всеми, кого глубоко продавленной подписью на официальной бумаге отправлял на мучительную смерть или долгие пытки.
   Он знал, что только страдания способны очистить человечество – так же, как они очистили его самого.
   И не было здесь места ни жалости, ни сочувствию, ни снисхождению.
   «Комендант Илора», – произнес он, и его плечи, расправившиеся было, вновь грузно опустились, придавливая его к столу.
   Голос в радиоприемнике продолжал трещать, но слова были вполне разборчивы.
   «Это командир ATV UT745-6G13, – произнес голос. – Мы только что получили приказ вернуться в место расположения».
   Голос Господа вновь зазвучал в ушах коменданта; он раздавался не только в те минуты, когда Ортега Илора был погружен в себя, но и в мгновения наивысшего напряжения, когда почти все зависело от принимаемого решения.
   Пение ангелов.
   «Чей приказ?» – спросил комендант.
   Командир бронетранспортера приказал остановить машину. С помощью приборов наблюдения он мог видеть джип, по-прежнему стоявший на каменистой дороге.
   Он видел, как к человеку, сидевшему за рулем машины, присоединилась девушка, хотя так и не смог определить, откуда она появилась.
   «Этот человек назвался чиновником из Гранда Аспоника, – доложил командир. – Показал удостоверение сенатской комиссии. Он сказал, что проводится расследование».
   Я с важным видом посмотрел на Франсуаз.
   Сенатской комиссии?
   Ортега Илора хорошо знал сенатора Матиаса, который возглавлял комиссию.
   Слабый, малодушный человек, он предпочитал проводить дни в залах сената и всегда закрывал глаза на проблемы, стоявшие перед его народом.
   Однако Илора хотел быть справедливым к Матиасу, ибо даже такой низкий человек заслуживал справедливости; этому научил Ортегу голос Господа, и за многие годы комендант не раз имел случай убедиться в глубокой правильности такого отношения к людям.
   Сенатор Матиас почти ничего не делал для своей страны; он ограничивался лишь тем, что голосовал за те законы и постановления, которые и без того были одобрены большинством политиков Гранда Аспоника.
   Но у Матиаса имелось одно очень важное достоинство; именно оно в конечном счете помогало Ортеге выполнять свой долг здесь, в далеком от столицы штате.
   Матиас никогда не вмешивался в его работу, предоставляя полную свободу действий.
   Полная свобода несла вместе с собой и весь груз ответственности, но Ортега не имел права бояться ее; ответственность перед учреждениями государства была ничем по сравнению с той, которую он нес перед своим Создателем.
   Матиас не мог санкционировать проведение проверки в его тюрьме; в то же время никто, кроме него, не имел на это полномочий.
   Тогда что за человек находится сейчас в пустыне?
   Пение ангелов стало громче; сознание Ортеги прояснялось, будто успокоилась рябь на поверхности пруда и в прозрачной его воде он видел образы прошлого и настоящего.
   Но не будущего.
   Эльф.
   Эльф, который был здесь, эльф, который разговаривал с ним.
   Эльф, пришедший вместе с тварью в обличье женщины, эльф, чья душа ему более не принадлежит и служит лишь пищей для похотливой демоницы.
   «Я знаю этого человека», – произнес Ортега Илора.
   И он в самом деле знал его; знал даже не потому, что они были знакомы, не потому, что в какой-то момент смотрели друг другу в глаза.
   Ортега хорошо знал таких людей, какие бы имена те ни носили и под какими бы ни пытались укрыться личинами.
   Эти люди верят в то, чего не существует.
   Они полагают, что все могут жить в мире и согласии, хотя дольний мир – юдоль зла и скорби.
   Они считают, что жизнь создана для счастья и созидания, тогда как Илора знал, что в ней нет места ничему, кроме служения и страданий.
   Они полагают, что каждый человек имеет право на то, чтобы стать счастливым; но сам Господь изначально милостивым промыслом своим предопределил одним райское блаженство, а другим вечные муки.
   Господь создал богатых и бедных; Господь послал людям страдания в наказание за их сладострастие, войны за их тщеславие и унижение за гордыню.
   Лжецы верят, что можно уничтожить страдания, войны, унижения; они борются с голодом, болезнями и катастрофами, не понимая, что это суть проявления Божественной воли.
   Они говорят, что борются со злом, но на самом деле уничтожают Бога.
   «Убейте его», – приказал комендант.
   «Убейте его. – Приказ глухо отдался в наушниках командира. – Потом войдите в деревню и не оставьте там камня на камне. Никто из жителей не должен спастись; им предназначено погибнуть во Славу Его и в назидание остальным».
   «Аминь», – произнес командир.
 
   Солнце стояло в зените.
   Оно было так далеко в вышине над человеческим миром, как только возможно для них обоих, и видело все, что происходит под ним, и касалось всего своими лучами.
   Изломанная линия гор виднелась на горизонте, вокруг нас простиралась каменистая пустыня, и не было на ней ничего, что могло задержать скользящий взгляд, и сама дорога растекалась и таяла, сливаясь с камнями.
   – Майкл, – спросила Франсуаз, – а каким оружием оснащен бронетранспортер?
   Я приложил руку козырьком к глазам, наблюдая за бронированным жуком, нарушавшим однотонность пустыни.
   – Ты имеешь в виду, достаточного для такого расстояния? – спросил я.
   – Не из простого же любопытства спрашиваю!
   – Не знаю, – небрежно ответил я. – На него обычно навешивают пару ракет.
   «Это должно выглядеть как несчастный случай, сеньор?» – отрывисто спросил командир.
   «Это лишнее».
   – Пару ракет? – переспросила Франсуаз.
   «Приказ – уничтожить цель», – произнес командир.
   – Вот видишь, Френки, – сказал я, – как все удачно получилось. Теперь мы отвлекли их внимание на себя.
   – Получить в нос неуправляемой ракетой – по-твоему, это удачно?
   Я развернул газету.
 
   Ортега Илора отключил радиосвязь. Все кончено; еще один бой против тех, кто слишком верит в людей и не верит в Бога.
   Против лжецов, которые хуже убийц, ибо поражают не тело человеческое, но его душу, приучая уважать себя, сочувствовать другим, свободно выбирать свою дорогу в жизни.
   Все было кончено; но Ортега знал, что бой этот вечен.
   Как вечно стремление человека ощущать себя не тварью, но творцом, не смиренным рабом Божиим, но Человеком.
 
   – 600 метров – расстояние до цели.
   Наводчик поворачивал короткий ствол пушки.
   – Наверное, им там будет жарко, – произнес я.
   Огненный столб вырвался из каменной земли в том месте, где только что темнел жук-бронетранспортер.
   Массивную металлическую коробку подбросило в воздух, точно это был спичечный коробок. БТР начал заваливаться на бок, когда прогремел второй взрыв.
   На сей раз огонь полностью скрыл под собой боевую машину. Внутренности транспортера наполнились струями жидкого пламени, в которых гнулись металлические обломки.
   Серые глаза Франсуаз вспыхнули, отражая алые отблески. Девушка презрительным движением вогнала в дистанционный пульт полосу антенны.
   – Это и называется братской могилой, – усмехнулась она. – Или братским крематорием.
   Теперь бронетранспортер стоял на боку, объятый пламенем. Его задняя часть была жестоко разворочена, как бумажная коробка, разорванная нетерпеливыми детьми. Взяв полевой бинокль, я мог бы рассмотреть, что находится внутри; там не осталось ничего, кроме огня.
   Отсек управления оставался целым снаружи, но это единственное, что сохранилось от боевой машины. Я мог расслышать, как трещат и рвутся снаряды внутри металлического корпуса, детонируя от высокой температуры и взрывной волны.
   – Полыхнуло, как фейерверк, – заметила Франсуаз, разворачивая наш джип и направляясь в сторону города. – А я всего лишь прикрепила взрывчатку к задним дверцам.
   – В каждой из них по топливному баку, – пояснил я, прикрывая глаза. – Еще один – в центре транспортера, между отсеками управления и пехоты. Он сдетонировал от взрыва.
   Губы Франсуаз презрительно скривились.
   – Какой же кретин придумал встроить бензобак в задние дверцы?
   – Не знаю, – ответил я. – Это асгардская модель.

* * *

   Солнце, багровое, зловещее, опускалось за горы Василисков. Высоко над головами людей тревожно светились облака. Казалось, этот закат – последний.
   Для кого-то так оно и будет.
   Каменная пустыня быстро остывала, в воздухе уже повеяло ночным холодом.
   Цепь тяжелых боевых машин с глухим рокотом двигалась по пустыне, отражая металлическими боками последние солнечные лучи. Вот они замедлили ход и стали разворачиваться, направляя короткие пушки на одну общую цель.
   Люди, одетые в темно-зеленую форму, занимали позиции за бронированными бортами. Одни из них становились за транспортерами, используя их в качестве прикрытия, другие спрятались между острыми камнями, алыми в лучах заходящего солнца.
   Тяжелые вертолеты повисли в воздухе, словно хищные птицы, вылетевшие из своих гнезд на снежных вершинах гор Василисков. Они были почти неподвижны, и даже черные лопасти винтов, сливаясь в единый круг, словно замерли в окровавленном воздухе.
   Вертолеты ждали, ждали, как ждут стервятники, кружась над полем боя. Однако этот бой еще не начался.
   Военные автомобили остановились за линией бронетранспортеров. Солдаты повыпрыгивали на землю, повинуясь отрывистым командам, и стали растягиваться в цепь, перемещаясь короткими перебежками.
   Невысокий человек в форме генерала застыл неподвижно, приложив к голове наушники военной рации. Два офицера, стоя в нескольких шагах от него, что-то ему докладывали, сверяясь со своими записями. Кажется, каждый из них говорит о своем, но генерал успевает расслышать и принять к сведению все.
   Или только делает вид.
   Маленький человечек пристроился недалеко от военных. Он смотрел в одну сторону и ни к кому не поворачивал головы. Впрочем, никто к нему и не обращался.
   Этот человек выглядел маленьким, хотя на самом деле был среднего роста; просто он так старался делать вид, будто его здесь нет, что словно уменьшился в размерах.
   Человечек не отрывал взгляда от той точки, которую выбрал после долгих поисков. В первый момент сложно было определить, что именно привлекло его внимание.
   Ни тяжелые, неторопливые черепахи-бронетранспортеры, ни металлические стрекозы, ни в спешке разворачивавшиеся отряды солдат не приковывали взгляда маленького человечка.
   Напротив, он выбрал ту единственную точку на каменной равнине, где ничего не происходило.
   Он не хотел быть здесь и не хотел, чтобы здесь вообще что-либо было.
   Это был сенатор Густаво Матиас, глава сенатской комиссии по надзору за федеральными тюрьмами.
   Генерал вернул наушники на металлический корпус рации, но лицо его не изменило своего выражения. Было неясно даже, слушал ли он или просто терся ухом о прорезиненную поверхность.
   Людей вокруг было так много, и все они находились в движении; казалось, никто не в состоянии руководить таким количеством солдат.
   Что-то большое и темное возвышалось в центре суживавшегося кольца военных. Словно каменный нарост в центре пустыни. Корпуса со слепыми окнами, сторожевые вышки.
   Солнце садилось все ниже, и серые здания купались в кровавых солнечных лучах.
   Пока что в солнечных лучах.
   Тюрьма Сокорро, исправительное учреждение специального назначения. Еще вчера она находилась под особым патронажем ведомства национальной безопасности.
   Сегодня правительство бросило батальон сухопутных войск, чтобы стереть ее с лица земли.
   Моя партнерша Франсуаз Дюпон шагнула из джипа и, приложив руку козырьком к глазам, окинула пустыню неодобрительным взглядом.
   – Они хотят штурмовать тюрьму? – спросила она. – Глупцы.
   Я захлопнул за ней дверцу.
   На мгновение я задержался возле автомобиля.
   Меня беспокоили два вопроса. Стоит ли снимать солнцезащитные очки, если спускаются сумерки, и можно ли оставить наш джип там, где так много незнакомых людей.
   Что, если они его угонят?
   Франсуаз решительно направилась вперед, перешагивая через камни, в твердой уверенности, что стоит ей обернуться, как я тут же окажусь рядом.
   Люди перемещались вокруг с такой суетливой целеустремленностью, словно приехали сюда из военной базы на берегу Рио-Браво дель Норте только затем, чтобы не стоять на месте.
   Наверное, так должен выглядеть изнутри горящий муравейник, если бы кто-нибудь вывернул его наизнанку.
   Человек с нашивками заместителя командира батальона приблизился к моей партнерше, что-то говоря; девушка нетерпеливо отмахнулась, и человек кубарем отлетел, словно от крепкой пощечины.
   Франсуаз умеет разговаривать с людьми.
   Генерал Бретон стоял, неестественно высоко подняв плечи, словно боясь, что стоит их опустить, как звезды с его черно-зеленых погон посыпятся на землю.
   И где-то он был прав.
   Я мало что понимаю в том, как проводить крупномасштабные военные операции. Зато я твердо знаю, что гораздо лучше не проводить их вовсе.
   Согнать вместе тысячи людей и дать им в руки оружие – это самый простой способ убить и покалечить эти тысячи людей.
   Но есть те, кому массовые бойни доставляют удовольствие; это странно, но гораздо удивительнее то, что еще больше найдется людей, которые готовы участвовать в таких бойнях в роли пушечного мяса.
   Обычно они даже не знают, за что воюют.
   Генерал Бретон взглянул на нас так, как военные всегда смотрят на штатских – с чувством ненависти.
   Военные считают, что единственное место гражданских – в графе «потери среди населения».
   Если бы в мире были одни штатские, не существовало бы войн; может ли военный перенести такую ужасную перспективу?
   Бретон открыл рот, чтобы приветствовать нас; что бы он ни собирался произнести, эти слова умерли одновременно с его добрыми к нам чувствами.
   Если таковые были.
   – Что это за балаган? – резко спросила Франсуаз.
   Генерал Бретон ощутил себя сперва полковником, потом майором, затем капитаном и наконец полковым поваром.
   Когда человека срывают с нагретого кресла в военной базе и бросают через сотни миль каменной пустыни, чтобы штурмовать и любыми средствами захватить объект, охраняемый не хуже любого форта, – при таком раскладе служака рассчитывает, что хотя бы будет командиром своим солдатам.
   Однако Франсуаз полагает, что везде, где она ни появится, руководить должна она.
   Бретон не нашелся что ответить; он не мог позволить себе послать Франсуаз к дьяволу, хотя, видит бог, именно этого он и хотел.
   Но он еще не был готов и унизиться настолько, чтобы давать отчет штатским. Тем более жителям другой страны.
   Чутко почувствовав слабину, Франсуаз перешла в наступление.
   – Сенатская комиссия выдала ордер на задержание Ортеги Илоры, коменданта этой тюрьмы, – отчеканила она. – Почему вы не арестовали его, когда он находился в городе? Какой недоносок позволил ему окопаться в собственной тюрьме, которую он превратил в крепость?
   Генерал Бретон положил руку на пояс.
   То ли ему срочно потребовалось подтянуть штаны, то ли он был близок к тому, чтобы выхватить пистолет и застрелиться.
   Маленький человечек, стоявший в стороне, задергался, закрутился на одном месте. Острое нежелание вмешиваться боролось в нем с болезненным чувством политика, привыкшего спускать на тормозах любой конфликт прежде, чем его самого спустят в мусоропровод.
   – Никто не мог предположип что так получится, мадемуазель Дюпон, – проговорил он, хватая себя за пальцы. – Кто мог предположить…
   – Тот, у кого в голове мозги, а не овсяная каша. – отрезала девушка.
   Она склонилась над картой, не обращая внимания на то, что едва не сбила Матиаса с ног своими крепкими ягодицами.
   – Здесь неверно, – бросила она. Девушка вынула из внутреннего кармана карандаш и короткими движениями стала наносить исправления. Один из помощников генерала с вниманием следил за ее действиями.
   Я остановился в нескольких шагах от генерала и, сняв солнечные очки, не без сожаления отправил их в карман.
   – Никто не мог предполагать, мистер Амбрустер, – продолжал сенатор Матиас.
   Я испугался, что он начнет цепляться за лацканы моего пиджака, но у него хватило мужества удержаться.
   – Это было всего только служебное расследование, ничего больше. А комендант Ортега повел себя так-так, словно он какой-то хунтист.
   – Правительство никогда не видит опасность, – заметил я. – Пока половина страны не взлетит на воздух.

Часть IV
ЦЕРКВИ НА ХОЛМАХ

   Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне

Евангелие от Марка. Гл. 13, ст. 2

   – Вас удивляет, что вампиры верят в христианского бога? – спросил священник.
   – Нет, – ответил я. – Скорее я нахожу странным то, что в него верят люди.
   Апельсиновая роща шепталась вокруг нас, покорная ласковым касаниям ветра. На свежих зеленых листьях, налитых соком, подрагивали капли воды.
   Я прикоснулся к шершавой поверхности зреющего плода. На губах святого отца появилась улыбка.
   – Вера необходима каждому, – сказал он, – и двери церкви тоже открыты для всех.
   И все же тени здесь не было; апельсиновые деревья, дышавшие прохладой, стояли слишком далеко друг от друга, их зеленые кроны не поднимались высоко.
   Созданная для того, чтобы выращивать фрукты, роща не дарила уюта и тишины; здесь, в окружении колеблющихся листьев, человек ощущал себя еще более покинутым, чем в сердце каменистой пустыни.
   Еще более ненужным.
   Каждое дерево радовалось жизни; его короткие ветви, бережно обрезанные садовником, купались в океане света, а богатая почва обильно кормила запеленутые в кору стволы.
   Но ничто из этого чудесного пира, ни единая капля не могла быть уделена другому: ни проходящему рядом человеку, ни даже соседнему дереву. Все они росли словно каждое в своей отдельной клетке, и им дела не было до окружающего мира.
   – Те, кого вы называете вампирами, – продолжал священник, – такие же люди, как и все остальные. Господь создал людей разными, и всех своих детей он любит одинаково.
   – Далеко не все придерживаются такого мнения, – проговорил я. – Вашу церковь поджигали дважды?
   – Дважды за этот год, – кивнул священник и улыбнулся. – Но она каменная и поэтому не может сгореть.
   – Только поэтому? – спросила Франсуаз.
   – Вера людей прочнее, чем каменные стены, – сказал я назидательно. – Вот почему церковь нельзя уничтожить.
   Священник улыбнулся снова. Ему тоже было жарко, как и нам, и знойный ветер так же ворошил его короткие волосы.
   Но он любил свой край; любил его таким, каков он есть.
   – Стены церкви на самом деле сложены из камня, – произнес он почти виновато; ему было неловко приземлять возвышенную аллегорию. – Но деревянные скамьи пришлось менять почти полностью. К счастью, во второй раз огонь потушили быстро.
   Я посмотрел себе под ноги, прежде чем произнести следующую фразу.
   – Я не хочу обидеть вас, святой отец, – сказал я, – но это всегда казалось мне странным. Вы говорите о Господе, вы проповедуете любовь и всепрощение, вы помогаете всем людям в своей округе, вы утешаете тех, кто отчаялся, и всегда готовы протянуть руку тем, кто нуждается в помощи.
   – И в то же время, – негромко продолжал за меня священник, – другие люди тоже говорят о Господе, но их поступки проникнуты ненавистью вместо любви. Это вы хотели сказать?
   – Один из них чуть не размазал нас по пустыне, – произнес я. – При помощи неуправляемой ракеты. И наверняка собирался сделать это во славу Господа.
   Священник ответил:
   – Я вижу, что пистолет вы носите слева.
   Я приподнял брови:
   – Этот костюм сшит по заказу, святой отец; он должен скрадывать кобуру.
   Священник развел руками, вновь почти виновато.
   – Я бы хотел сказать, что могу читать в людских сердцах, но на самом деле это не более чем наблюдательность. В наших краях не надо быть священником, чтобы узнавать человека с оружием, даже если на нем костюм.
   – Пистолет, – произнеся. – Вы хотите сказать, что им могут пользоваться и преступники, и полицейские?
   – Важно не орудие, – отвечал священник, – а то, как оно используется.
   – Странное сравнение, если говорить о Господе.
   – Не более, чем все христианские притчи; Христос говорил о птицах и земледельцах. Сейчас иное время и иные сравнения.
   – И все же Господь – это не палка, которую можно повернуть в ту или иную сторону.
   – Господь – нет, но имя Господне – да; я увижу дерево и назову его волом, кто сможет мне запретить?
   – И если человек делает зло, то так же он может делать это именем Божьим?
   – Люди всегда слышат голоса, – произнес священник.
   Теперь уже он смотрел себе под ноги, заложив руки за спину и неторопливо шагая между деревьев
   – Это голоса людей, которые окружают его; голоса книг, которые он читает. Говорят о «голосе народа» или «общественного мнения» – это тоже один из голосов. Слышит человек и Господа, и ангелов, и демонов, и Сатану, и еще многих других; но только от него самого зависит, к кому он станет прислушиваться.
   – Значит ли это, что зло говорит с человеком, прикрываясь именем Господа? – спросил я.
   – Нет, – ответил священник. – Именем Господа прикрывается человек, когда разговаривает со злом.
 
   День клонился к закату.
   Мартин Эльмерих сунул в рот тонкую дешевую сигарету и попытался нащупать в кармане зажигалку
   Ее не было.
   Черт, неужели он где-то ее забыл?
   Грузовичок, в котором они ехали, был старым; обычно в нем перевозили свиней. Человек, который его вел, тоже был маленький и побитый жизнью. Волос на его щеках было почти столько же, сколько и на смуглых руках.
   – У тебя есть огонь? – спросил Эльмерих.
   Тот ответил по-харрански; Мартин взял из рук аспониканца коробок спичек и закурил.
   Ветер, ворвавшийся в разбитое окно грузовичка, заставил его поперхнуться дымом. Мартин закашлялся
   Все прошло не так уж плохо.
   Поступая в полицию, Мартин давал клятву защищать людей, и то, что его лишили значка, ничего не меняло
   Он продолжит свою работу в Аспонике.
   Мартин знал, что сейчас происходит в этой стране. Когда-то в ней господствовал порядок, но теперь вампиры и прочие нелюди стали говорить о своих правах, а горлопаны из Высокого анклава вторят им.
   Сегодня, видите ли, их надо называть не выродками, а просто «другими».
   Мартин видел, как такое произошло с гомосексуалистами. Еще вчера их презирали и ненавидели, а сегодня они плюют на честных людей.
   Педик может даже подать на тебя в суд только за то, что ты скажешь ему, кто он есть.
   Может быть, в Аспонике он, Мартин, нужен даже больше.
   Грузовик остановился; перед глазами Эльмериха появилась невысокая ограда. Металлическая сетка, выкрашенная в белый цвет.
   Аспониканская граница.
   – Приехали, сеньор Эльмерих, – сказал аспониканец. – Пора расплатиться.
   Водитель нервничал, и Мартина это насторожило.
   Он слишком спешил.
   Мартин вышел из грузовичка, разминая ноги.
   – Эй, mano, – сказал аспониканец. – Мне нужны деньги, mano.
   Мартин вынул кусачки с резиновыми рукоятками. Опустившись на колени, он стал прорезать проход в ограждении.
   – Мы договаривались, что я не поеду дальше, – произнес шофер. – Только до границы.
   Мартин не отвечал. Аспониканец выскочил из машины.
   – Эй, mano.
   – Ты получишь деньги, когда я встречусь с проводником, – сказал Мартин. – Если проводник опоздает, ты меня отведешь.
   Аспониканец выругался.
   Мартин выпрямился и направил на водителя дуло своего пистолета.
   – Говори, – приказал он.
   – Комендант Ортега. Он не хочет, чтобы вы оказались в Аспонике.
   – Почему?
   Мартин знал ответ.
   – Сеньор Эльмерих, – взмолился аспониканец, – я не виноват. Я должен был довести вас сюда, как договорились. И тут же уехать.
   – Ты это сделал, – сказал Эльмерих.
   Он спустил курок, и аспониканец упал.
   Мартин не стал проверять, жив ли он; он знал, что попал в сердце.
   Он раздвинул металлическую сетку и перебрался на другую сторону. Уже выпрямившись, он пожалел, что вернул аспониканцу коробок спичек. Теперь нечем будет закурить.