Чернобровкин Александр. Чижик - пыжик

   – Наоборот, счастливая, – улыбнулся Биджо, сразу помолодев. – Хорошо, так и сделай. И скажи Нугзари, пусть под нашу защиту возьмет его.
   Из больницы я поехал искать шиномонтажную. На местности ориентируюсь хорошо, если где-то побывал, найду туда дорогу, сколько бы времени не прошло. Хозяин обрадовался мне.
   – Думал, уже не приедет никто. Что с машиной делать? Не может же она здесь вечно стоять, – балаболил он, открывая двери мойки. – Жив твой приятель?
   – Поправляется.
   – Я отремонтировал машину, помыл, почистил, – продолжал он, показывая ее, с новым стеклом, вылизанную снаружи и внутри. – И это, мойка все время была закрыта, ничего не заработал...
   – Я же сказал, что не пожалеешь, – оборвал его. – Машина твоя. Хочешь, сам езди, хочешь, продай.
   У него дыхалку отшибло. Надеялся получить пару рублей – рублями и хуй в жопу – мелочью, а тут целое состояние свалилось.
   – На днях к тебе подъедут, оформят генеральную доверенность, – сказал я. – И крышу сделают. Задаром.
   – У меня уже есть, – пожаловался он. – Плачу нашим, местным.
   – Не тем, что в нас стреляли?
   – Это возле ресторана? Двоих там убили?
   – Да.
   – Они. Там Петруха погиб и Чита, – он посмотрел на меня, догоняя, кто их завалил. – А-а-а!.. – он улыбнулся во всю харю, показав гнилые зубы. – Так теперь им пиздец?
   – Дело нескольких дней. Узнаем всех, кто в их шобле, чтоб никого не осталось.
   Он подсчитал, сколько бабок сэкономит под нашей крышей, поглядел на машину, прикинув, что не попользуется ею, пока живы местные отморозки, и сообщил:
   – Я их всех знаю. Заправляет Конь. Он по малолетке получил срок за изнасилование, а гоношится, как!.. – он так и не придумал сравнения, злость помешала. – Он был возле ресторана. Рассказывал, что еле отстрелялся. Мол, вас целая бригада прикатила.
   – Ты видел, сколько нас было, – произнес я.
   – Да понятно! Чего еще от него ждать?! Наверняка на зоне пидором был. Там же не любят насильников, правильно?
   Ты прав, Аркаша, твоя срака шире.
   – Еще у него в банде Лис, Правый...
   – Ты думаешь, я их запомню, твоих правых-левых?! Напиши. И адреса, если знаешь.
   – Конечно, знаю. Я с ними со всеми в одной школе учился.
   Он накарябал список в полтора десятка кличек и адресов, довольно своеобразных: “во втором доме от кочегарки”, “в том доме, где универмаг, крайний подъезд, пятый этаж”... Сдал всех оптом за сраную тачку и освобождение от абиссинского налога.
   По возвращению я связался с бывшими шпионами, встретились в кафешке в центре. Она была одной из первых в столице и прославилась тем, что здесь среди бела дня вывели во двор директора и расстреляли на виду у посетителей. Не хотел делиться, засранец.
   На встречу приехал Михалевский. Когда они порознь, я сразу понял, кто передо мной. Я положил перед ним список.
   – Н-да!.. – восхищенно выдавил он, ознакомившись. – А мы только двоих нашли. Собирались последить несколько дней, на остальных выйти. Теперь быстро управимся.
   Мы выпили по сотке, закусили.
   – Твое предложение о Толстожопинске остается в силе? – спросил он.
   – Да. Кто-то заинтересовался?
   – Я оттуда родом. На Макаронке вырос.
   Макаронка – район Толстожопинска вокруг макаронной фабрики. Рабочий район, со всеми вытекающими последствиями. Там живет половина моих людей и половина толстожопинских мусоров. В детстве вместе играли в казаков-разбойников и до сих пор продолжают.
   – Дочка замуж вышла, внуки появились, стало тесно в квартире, – пожаловался Михалевский. – Новую не успел получить, отправили в отставку.
   – В Толстожопинске трешку обеспечу. Старую в центре или новую на окраине.
   – Лучше в центре, чтоб поближе до работы добираться.
   – Получишь служебную “девятку”. В полное распоряжение.
   – Хорошо, я с женой обговорю.
   Я дал ему свой толстожопинский телефон.
   – Приезжай, не пожалеешь. Без дела и без денег сидеть не будешь. С твоими бывшими коллегами у меня контактов нет, а с прокуратурой и милицией – начиная с начальства, Муравки.
   – Знаю его, пересекались по одному делу, – сказал Михалевский. – А с бывшими коллегами у меня в Толстожопинске остались связи. Кое-кто не откажется поработать со мной. Если все будет в рамках приличия.
   Если вышел на панель, то не надо дергаться, когда проституткой называют. Ладно, уважим.
   – Дело будете иметь только со мной. Самостоятельная фирма, которую я запрещу трогать: мол, с мусорами не будем связываться.
   – Условия мне подходят, – произнес бывший кагэбэшники и, позабыв, что собирался посоветоваться с женой, согласился: – Месяца за два я улажу дела в Москве и переберусь к тебе.
   Поболтали о Толстожопинске и я затосковал о нем. Пора возвращаться домой. Я заехал в больничку к Биджо, рассказал о последних розыскных новостях и поставил в известность, что возвращаюсь к своим баранам.
   – Перебирайся сюда, брат, – еще раз предложил он.
   Биджо ничего не обещал за спасение, не бил кулаком в грудь. Он знал, что я его знаю, что за ним не заржавеет. То, что он назвал меня братом, говорило больше всяких клятв. Если я перееду в Москву, то буду не просто компаньоном, а членом семьи.

   Милый баню истопил
   И завел в предбанник,
   Повалил меня на лавку
   И набил ебальник.

   До чего же бабы слабый, безвольный народ! Оставишь без присмотра, обязательно в какое-нибудь говно влезет. Нет, Ирка не заблядовала. В Толстожопинске такое не утаишь, доброжелатели обязательно заложат. Народ здесь в большинстве своем хоть и не плотники, а стучать охотники. Жена моя дура-дурой, но догоняет, что ее измена будем первой и последней. Я ей втолковал, что моя честь лежит на ее ляжках. Раздвинет ноги для другого – честь свалится в пизду и ее затолкают хуем поглубже. Жен может быть много, а честь – одна. Ирка всего не поняла, но прониклась, сделала правильные выводы.
   Домой заявился я, как положено, без предупреждения, чтобы всегда была на стреме. С вокзала поехал в “Светку”, общнулся с братвой, узнал, как поживают, поделился московскими впечатлениями. Здесь все было в порядке. После неудавшегося путча массы доились дисциплинированнее, директора госпредприятий рискованней занялись аферами, мусора подешевели и стали сговорчивее. Шлема доложил, что от мусориных предложений отбоя нет. Домой я попал к полуночи.
   Ира намыливалась спать. Мне обрадовалась, но сдержанно, без обычного пионерского задора. Я по-быстрому распряг ее и завалил на кровать. Залупа зажила, ебал без отвлекающих ощущений. Напрягаюсь, напрягаюсь и вдруг догоняю: что-то не так. Слишком тихо. То есть какие-то звуки слышатся, но приглушенные, будто через подушку. Я кончил и провел оперативно-розыскную работу.
   Был бы у нее ебарь, в глаза бы не так смотрела, через заслоночку, чтобы я не почувствовал ее виноватость. А тут пялит зенки открыто, в них неяркая радость, а на морде блаженная улыбка. Ей хорошо, а все остальное похуй, точнее, до пизды.
   И тут меня пробило. Сперва решил, что заглотанная – колесами обожралась. Посмотрел на всякий случай на руки, на локтевые сгибы. Ну, конечно, вот они – красноватые пятнышки от уколов.
   – Догадался! – радостно выдала жена. – Ты знаешь, я думала, будет по-другому...
   Доделиться впечатлениями она не успела. Бил не долго, потому что ей сейчас и боль по кайфу. Спать ушел в кабинет, чтобы не слушать ее скуление. А утром, когда кайф из нее выветрился, продолжил воспитание. Старым дедовским способом: зажал голову между ног и отхлестал ремнем по голой жопе. А жопа классная, широкая, с белой нежной кожей и ямочками над крестцом. Пизжу и еле сдерживаюсь, чтобы не выебать. Она на всю жизнь запомнит, что наркота – это очень больно.
   Обработав ее, побежал в подлесок тренироваться. В Москве больше по залам занимался, а надо у природы подзаряжаться. Погода была классная. Что-то вроде второго бабьего лета. Бабья осень – что ли?! Люблю эту пору. Природа в самом соку, отчаянно добирает последние солнечные деньки. Сейчас ее ебать и ебать!..
   Иришкин отревелась, умылась и подмалевалась, чтобы спрятать синяки. Они – образцово-показательные. Еще бы в дерюжки вырядилась – и натуральная ханыжка-алкоголичка. Без смеха и не глянешь.
   Стол был накрыт. Домработница суетилась вокруг меня, изо всех сил стараясь угодить. Из бабьей солидарности и сама приготовилась попасть под раздачу. С одной стороны как бы сочувствовала хозяйке, которая пила кофе стоя, а с другой не без злорадства поглядывала на синяки, подтверждающие неравнодушное отношение мужа.
   Тут еще тесть приперся. По случаю выходного дня и прекрасной погоды собрался вывезти семейство в лес. Увидев физиономию дочки, побледнел и сцепил зубы, как бойцовая собака. Глянул бы на ее жопу! Я не ожидал, что у синего цвета может быть столько оттенков и такая сочность.
   – Решила наркотиками побаловаться, – поставил я его в известность.
   Тема сразу была снята. В этом вопросе он полностью на моей стороне, разве что темперамента имеет поменьше.
   – Жаль, погода такая хорошая, – сказал он и пошел к себе.
   Предательство папаши доконало Иру. Она уронила чашку и побежала в спальню, глотая слезы.
   – За что вы все меня ненавидите?! – крикнула она и отыгралась на двери.
   Спроси у хуя моего, он тоже бородатый.
   Я спокойно доел завтрак, затем пообщался с сыном, который потрошил очередную игрушку, а потому не слишком мне обрадовался. Даже признал не сразу. Вот и уезжай после этого надолго из дома.
   Я поехал в гости к Галке Федоровской. Не могла моя жена сесть на иглу в одиночку: сыкуха страшная. А уколы любит – за неделю до похода к врачу начинает колотиться от страха.
   Федоровская была дома. Предупредить ее не успели, телефон зазвонил, когда я вошел, но Галка сразу просекла, зачем пожаловал. На ней были джинсы в обтяжку, отчего казалась совсем тощей. Джинсы трутся о жопу худую – хипую, хипую, хипую...
   – Где брали химку? – спросил я в лоб.
   Грешил на Чичерина. Я бы ему, пидору старому, шприц в очко затолкал.
   – Какую химку? – попробовала она крутить пуговицу.
   Я заехал по немытому уху, прочищая его. Галка, падая, сбила вазу с пучком разноцветных, переливающихся, искусственных стебельков.
   – Что там такое? – спросила ее мамаша из дальней комнаты.
   – Мышь пробежала, – ответил я.
   Ответ ее устроил.
   – Где брали химку? – повторил я вопрос.
   Хоть Федоровская и прижимала руку к уху и слышала хуже, чем в первый раз, но вопрос поняла.
   – В ресторане.
   Кабак она посещала один, тот самый, где я с ними познакомился.
   – У кого?
   – Не знаю, – она размазала по щекам слезы. – Нерусский какой-то. Кажется, Гамзат.
   – Знаешь, что с тобой сделаю, если еще раз посадишь Ирку на иглу?
   – Я не сажала! Это она предложила.
   Скорее всего, так оно и было. Неебанная баба до чего только не додумается.
   – Меня не интересует, кто предложил. Если узнаю, что кололась вместе с тобой, руки пообламываю.
   Федоровская знала, что так и сделаю. Поэтому слов больше на нее не тратил, поехал в “Светку”.
   Вэка и кое-кто из пацанов были там, похмелялись и решали мелкие вопросы. Шлема пробил еще один телефонный номер и поставил аппарат прямо в нашем зале. Вэка, прижав трубку к уху плечом, наливал себе пива и толковал с кем-то:
   – Сколько он должен?.. Что из себя представляет?.. Понял, сейчас подъедут.
   Он положил трубку, поздоровался со мной, выпил пива и распорядился:
   – Фарисей, мотани с кем-нибудь на авторынок к Зубатому. Какое-то чмо не хочет ему долг возвращать. Побудете за мебель. Пятихатка ваша.
   Фарисей поехал вместе со Снегирем. Они скентовались на любви к книгам. Оба торчат на детективных романах, в которых крутые, как вареные яйца, мусора лихо разделываются с бандитами. Читают – и не смеются. После коронации Вэка основательно задвинул Деркача на третий план и почти все пацаны последнего легкой трусцой переметнулись на сторону сильного. Фарисей был одним из первых.
   – Вэка, где можно клевую химку достать?
   – У Чичерина, – сразу ответил он. – На зону хочешь отправить?
   Он сам не кололся, только покуривал, и знал, что я не употребляю.
   – Да нет, одному знакомому обещал, – ответил я, не желая посвящать его в семейные дела. – Он говорил, что у кого-то в кабаке брал, у какого-то зверя.
   – У Гамзата, наверное, – вставил Куцый.
   – Кто такой?
   – Дагестанец. У них там звериный интернационал – дагестанцы, азеры, чечня. Обычно на рынке кучкуются, – доложил Куцый.
   – А кто ему разрешил в кабаке торговать? – наехал я. – Чтоб мусора на нас вешали?
   – Да пусть вешают, на то они и мусора, – благодушно разрешил Вэка, но, поняв, что я не зря завел этот разговор, перестроился: – А с другой стороны, нахуй нам чужим грузиться?! Куцый, найди его и скажи, чтоб в кабаках больше не появлялся. Место ему – на рынке...
   – ...у параши! – ляпнул Куцый.
   Сидевшие за столом весело заржали.
   – Они, действительно, у параши толкают наркоту, – объяснил Куцый.
   Братва загоготала еще веселей. Теперь звери не будут торговать наркотой в кабаках, иначе у пацанов пропадет повод для смехуечков-пиздихаханек.

   Над селом хуйня летала
   Серебристого металла.
   Много стало в наши дни
   Неопознанной хуйни.

   Михалевский приехал ровно через два месяца. Я встретил его, определил в гостиницу и свел с маклером, который должен был подобрать ему хату.
   – Как Биджо поживает? – поинтересовался я.
   – Нормально, дома уже. Рука, левая, барахлит немного, нерв задели, но врачи обещают к лету вылечить.
   – А с отморозками что?
   – Они любили собираться в бильярдной. Всех выгонят и сами играют. Большой зал на первом этаже, на окнах решетки, вход один, стальная дверь. Однажды вечером кто-то плеснул в зал ведро бензина, поджег и подпер дверь.
   – Ох, выдумщики! – поиронизировал я.
   Договорились встретиться через день у меня в кабинете. Я ведь числился в фирме тестя директором по маркетингу. Что такое маркетинг – почти никто не знал, но смотрели на меня, как на шибко грамотного, поэтому не удивлялись, что на рабочем месте я бывал слишком редко. Располагалась фирма в бывшем лабораторно-хозяйственном корпусе толстожопинского университета. Сняли в аренду за гроши и помощь ректору в постройке дачи. Строили из тех же материалов, которые пошли на ремонт бывшей университетской собственности. Корпус изменился до неузнаваемости – сделали из говна конфетку. На первом этаже был склад и кабинеты мелкоты, на втором – бухгалтерия, кабинеты начальства покрупней, в том числе тестя, а на третьем – мой и зал для коллективных разборок и пьянок.
   В приемной у меня сидела секретарша Нина Журавлева. Ей надоело жить на гроши, которые отстегивало государство и почему-то называло зарплатой, вышла на меня. Она не требовала, хотя имела право, сказала, что ей нужна помощь. Я предложил ей стать секретаршей. Делать ничего не надо, так, ответить иногда на телефонный звонок, сказать, куда перезвонить, чтобы меня найти. Получала столько, что любой муж закомплексовал бы. Только не Ванюшка. Этот зарылся в науку с головой. Никого не видит, никого не слышит, никого не ебет. Даже не ревнует жену. Она ему говорит, что не изменяет, а он верит. Не мужик, а не пришей к пизде рукав.
   Я поздоровался с ней и прошел в кабинет. Она вломилась следом, закрыв дверь на ключ.
   – Ко мне сейчас человек придет, – попытался остановить ее: без вина тебя, паскуду, хоть убей, ебать не буду.
   – Я быстро, – произнесла Нина и подтянула повыше юбку, обнажив бедра, обтянутые колготками телесного цвета.
   Она встала коленями на ковровую дорожку передо мной. Именно так – на коленях, по-другому ей не вставляет. Нина расторопно расстегнула ширинку и высвободила из трусов хуй, еще не собравшийся с мыслями. Женское счастье – за хуй подержаться. Сдвинув шкурку с бледной залупы, нежно протерла ее беленьким носовым платочком, от которого пахнуло такими же духами, как у Ирки. То ли мои бляди специально под нее делаются, то ли это модные духи – никак не пойму.
   Нина насунула открытый ротик на залупу, заработала язычком, горячим и шершавым. Действовала умело и страстно. У жены так не получается, хоть и старается не меньше. Сделав дело, встала, промокнула тем же платочком рот, поправила юбку, потерлась лицом о мою грудь и пошла в приемную.
   Там уже сидел Михалевский. Виду он не подал, но все понял.
   – Подобрал квартиру? – спросил я его.
   – Вроде бы одна ничего. Жена приедет, посоветуемся.
   Он всегда ссылается на жену, хотя я уверен, что голоса она не имеет.
   – Ей должно понравиться, – произнес он и жестами показал мне, что хочет осмотреть кабинет. Мол, продолжай разговор, а я поищу.
   Так и сделали. Я сидел за столом и говорил о всякой ерунде, а он перемещался по кабинету и совал нос везде, куда только пролазил. Под конец постелил на столе газету, встал на нее и заглянул в люстру – треугольный выгнутый щит из мутного стекла, над которым располагались три лампочки. Михалевский долго рассматривал там что-то, а потом показал жестами, чтобы и я присоединился. Это была какая-то хуйня, похожая на большую пуговицу. Если бы это не было так просто, я бы подумал, что он сам все подстроил, чтобы набить себе цену. Михалевский показал мне рукой на дверь.
   Погода была не та, чтобы шляться по улицам, поэтому пошли в пивной бар, расположенный наискось от фирмы. Хозяин бара отстегивал нам. Обслужил сам, все время заискивающе заглядывая в лицо. Подогнал пивко, вяленую рыбу и соленые орешки. От пива хуй стоит криво, но бывший кагэбэшник его любит, уважим.
   – Секретарше, думаю, можно доверять, – улыбнувшись уголками губ, сказал Михалевский.
   – На все сто.
   – Ты ведь редко бываешь в кабинете?
   – Да.
   – Надо узнать у нее, приходили ли электрики ремонтировать люстру.
   – Дубликаты всех ключей висят у завхозу на щите, а у него там проходной двор. Я ведь ничего секретного здесь не храню, пусть ищет, кто хочет. А вот то, что подслушивают, мне не нравится.
   – Никому не нравится, – заметил Михалевский и, как белка, защелкал орешками, запивая их пивом. В промежутках между глотками поделился соображениями: – Штучка старенькая, сейчас есть намного лучше. Дальность – метров пятьсот. Значит, приемник находится или в самом здании или в соседних. Если органы поставили, то сняли квартиру. Если кто-то из своих, то в здании сидят. Есть кабинет, в который посторонним запрещено заходить?
   – Есть. Возле кассы комната для инкассаторов. Нанимал их тесть. Судя по выправке, твои коллеги или мусора бывшие.
   – Где этот кабинет?
   Я объяснил.
   – Кто в фирме главный – ты или тесть?
   – Я.
   – Это упрощает дело, – сказал он. – Думаю, сегодня же все разузнаю. Если что, я по твоему приказу проверяю, надежно ли хранятся деньги.
   – Хотел бы я посмотреть на того, кто осмелится нас поставить!
   – Действительно, забавная бы получилась ситуация, – согласился он.
   На следующий день Михалевский забил со мной стрелку в том же пивбаре. Понравились ему халявное пиво и фисташки. Шустро расправляясь с тем и другим, он доложил:
   – Действительно, в той комнате сидели. Бывшие мои коллеги. Попали под сокращение после августовских событий. Я с их бывшим шефом когда-то вместе работал. Их нанял твой тесть. Подслушивают без малого месяц. Ничего интересного, – он улыбнулся одними уголками губ. – Было бы неплохо переманить их к себе.
   – Я потолкую с тестем, он возражать не будет.
   – И еще. Не мешало бы обзавестись хорошей аппаратурой. На Западе она свободно продается. Знаю одну фирму в Москве, через которую можно будет все достать.
   – Бери все, что может потребоваться, денег не жалей, – разрешил я.
   Вечером я навестил тестя. Наши дома соединяет дорожка, выложенная из шестигранных плит. Сейчас она покрыта мокрым снегом. Пока прошагал несчастные полсотни метров, промочил тапочки насквозь.
   Открыл тесть. Настроение у него, как всегда, – ни хорошее, ни плохое, похуизм легкой степени и мелкое недовольство жизнью. Не поинтересовавшись, зачем я пожаловал, пошлепал в холл, где грузно плюхнулся в большое черное кожаное кресло у горящего камина и уставился в телик. Показывали какой-то идиотский американский сериал. Слушая жизнерадостный смех кретинов, я понял, почему у них порядок и благополучие. Это там, где много умных, всегда бардак.
   Я опустился в другое кресло. Удобное, падла. Такое впечатление, будто попал в объятия большой, толстой негритянки. Она обняла тебя, пригрела зм ея.
   – Где Эльвира? – спросил я.
   – В ванной, – ответил тесть, взяв печенье из хрустальной вазы, которая стояла на журнальном столике подле камина. – Зачем она тебе?
   – Она мне как раз и не нужна. Не хотелось бы, чтобы помешала разговору.
   – Может, завтра на работе? – попробовал он отбиться. – Фильм интересный.
   – На работе нельзя, там все прослушивается, – молвил я.
   Он попробовал втиснуться в кресло с головой и торопливо захрустел печеньем, стачивая его резцами.
   – Кассеты собираете или по старой бюрократической привычке распечатываете и подшиваете в папочку? – не дождавшись ответа, я продолжил: – Собирались на свою папку поменять? Не потянет. Я не боюсь ответить. Ни за дела, ни за слова. Тем более, что вместе со мной свою дочку и внука утопите.
   – Я не собирался никого топить! – обиженно огрызнулся он, швырнув недоеденное печенье в вазу.
   – Потренировались просто? Ребят проверили? – подъебнул я. – Или, может, пошутили?
   – Да! – резко кинул он. – Пошутил!
   Шутка шуткой, а полхуя в желудке.
   – Я вас прощаю, – как бы щелкнул его по носу. – Но ребят этих заберу. Будут в охранной фирме работать.
   – В какой еще фирме? – посмотрел он подозрительно.
   – Из бывших кагэбэшников, мусоров. Будут охранять нас, наши машины с грузом. Официально, с оружием, – объяснил я. – Бандитов ведь такой ерундой заниматься не заставишь.
   – А чего, это дело, – согласился он, все еще недоверчиво поглядывая на меня. – Давно пора. А то иногда такие клиенты приходят...
   – Ну и хорошо, – сказал я, вставая, и уже от двери приказал: – Кассеты завтра отдадите мне. Все. За неполный месяц.
   Опять пришлось чавкать по мокрому снегу. Босиком хожу – кайф, а обутый влезу – такой облом!
   Раздражение, видимо, слишком хорошо отпечаталось на моей физиономии, потому что жена настороженно спросила:
   – Где ты был?
   Был у тестя, хлебал тюрю, давал тестю запиздюрю.
   – К родственнику заглянул. Опять он воду мутит: поставил у меня в кабинете подслушивающее устройство, – рассказал я. – Наверное, хотел узнать, чем я там занимаюсь и с кем. Не ты ему посоветовала?
   – Меня твои шлюхи не интересуют! – заявила она.
   Ага, не интересуют! Потому что все о них знает, вплоть до размера лифчика и менструального цикла. Просто уже смирилась с мыслью, что лучше есть торт толпой, чем говно в одиночку.
   Она демонстративно уставилась в телевизор. Смотрела тот же сериал, что и папаша. Жаль, что природа не отдохнула на ней.

   Как на печке за трубой
   Пизда зашлепала губой.
   Отчего зашлепала?
   Большого хуя слопала.

   Этой зимой трудолюбивый русский народ не залег в обычную спячку, а зашевелился шустрее, чем летом и осенью. После путча сломалось что-то у чиновников всех уровней, не стало запретов, которые нельзя было бы отменить за бабки. Самые жадные дружно кинулись обогащаться. Примета времени – челнок с баулами из синтетической материи в красно-сине-белую клетку. Мои ребята на вокзалах еле успевали собирать дорожную пошлину. Если раньше каждому обламывалось много денег, то теперь – очень много. Все пересели на новые тачки, в основном, “бээмвухи”. Что-то есть в этой марке сиюминутное: хоть миг, но мой. Из-за них подрос производственный травматизм: несколько человек разбилось по пьяне.
   Государство отпустило вожжи – мы их подхватили. Народ ведь не может жить без порядка, а подчиняется только сильному. Не будь нас, в стране такое бы началось! Получалось, что мы спасали тех, кто должен с нами бороться. При совке быдло подраспустилось, забыло библейские заповеди. Мы напоминали, правда, в обновленном варианте: взял в долг – верни, украл – поделись, обидел – заплати...
   Появились у братвы шальные деньги, а вместе с ними и шальные мысли. Кое-кто начал подергиваться, на вольные хлеба захотел. Мы как-то собрались втроем – я, Вэка и Сенсей – поговорили по душам. Анохин подал заявление по собственному желанию, ему наша деятельность мешала заниматься каратэ. А с Вэкой мы уже все поделили. Еще раз подтвердили договоренность, что в сомнительных ситуациях не прячем хуй за пазуху, а выкладываем напрямую. И пацанам своим наказали: кто хочет вольную – марш из Толстожопинска, городов в области много. Чем можем, поможем. Пока никто не пустился в самостоятельное плавание, с капитанскими навыками слабовато. Пиздец подкрался незаметно и совсем не с той стороны. Точнее, он только начал подкрадываться.
   Света приехала на зимние каникулы и потребовала свидание. У меня на такие случаи имелась пара хат в городе. Накувыркались с ней от души. Жена прямо извелась, выясняя, кого я ебу. С утра до ночи ходила насупленная, пытаясь разгадать неразрешимую для бабьего ума задачу: она такая красивая и ебаться хочет сутки напролет, а я харю кого угодно, кроме нее.
   За день до отъезда Светочка долго напрягалась и уже после того, как я предложил разбежаться, разродилась: